Отправлено: 01.12.08 14:13. Заголовок: История Русской Армии (продолжение I)

 Отправлено: 21.05.09 15:43. Заголовок: Еще немного о русски..

Еще немного о русских войнах и их судьбах...

АЛЖИРСКАЯ ОДИССЕЯ

Из истории Русского экспедиционного корпуса на Западном фронте

Люди, о которых пойдёт речь, не совсем вписываются в известную схему российского рассеяния с её тремя последовательными волнами. Они действительно оказались за пределами России, но изначально не были эмигрантами. Их

 Отправлено: 22.05.09 07:32. Заголовок: (Продолжение) АЛЖИР..

(Продолжение)

АЛЖИРСКАЯ ОДИССЕЯ

«ПИШУ ВАМ ИЗ АФРИКИ...»

Не сразу, но всё же разрешили российским изгнанникам писать на родину. По данным Р.Адана, через военную цензуру в г. Алжире только с марта по сентябрь 1918 г. прошло примерно 13,5 тыс. писем, отправленных ими, и около 10 тыс. — полученных. Жаль только, что письма эти дошли до исследователей во фрагментарном и обезличенном виде. Цензорам фамилии корреспондентов и не требовались. Перед цензурой стояли две задачи: первая и главная — не пропускать сведения, могущие нанести ущерб государственным интересам воюющей метрополии; вторая — готовить аналитические обзоры писем с целью определения политической температуры в казармах.

Разумеется, попавшие в Алжир офицеры, унтер-офицеры и солдаты были людьми очень разными. И не только потому, что принадлежали к различным социальным слоям. Их разделяли жизненный опыт, уровень знаний, принадлежность к различным религиозным конфессиям. Одни призывались в армию из центральных российских губерний, были людьми в общем грамотными (учителя, недоучившиеся студенты, мастеровые, конторщики). Другие попали на фронт, а затем и за границу прямым ходом из татарских или башкирских, чувашских или мордовских деревень Уфимской либо Казанской губернии. Перлюстраторы обращали внимание в первую очередь на письма, по которым можно было определить состояние умов и которые содержали известный объём нужной информации. Ещё раз приходится выразить сожаление: интереснейшие человеческие документы, которыми мы будем далее оперировать, как правило, безымянны и не поддаются точной датировке. В лучшем случае мы располагаем сведениями лишь о месяце составления выписок из цензорских отчётов.

Основной мотив писем на родину — чувство горечи и негодования. Вчерашних французских союзников отправители писем отнюдь не жаловали. Они не стеснялись в выражениях по поводу прекрасной Франции. Такая окопная прямота, облачённая в в весьма эмоциональную лексическую форму («лягушатники», «шоколаднице», «краснозадые» 1) понятна. Ведь совсем недавно их встречали музыкой, вином, цветами, душили в объятиях, прославляли как братьев по оружию, героев и храбрецов, не знающих себе равных в рукопашном бою. Многие имели ранения и награды, в том числе французские, пострадали в германских газовых атаках. Иные в свои 20 лет успели стать инвалидами. И вот в благодарность за кровь, пролитую на французской земле, французы превратили их в изгоев, обращались с ними едва ли не хуже, чем с военнопленными немцами и австрийцами.

Такое отношение французских военных и гражданских чиновников неизбежно вело к крушению республиканского идеала, который в представлении многих россиян традиционно связывался с родиной «Марсельезы». Некий изгнанник не без сарказма сообщал своему адресату: «Погрузили нас в трюм парохода... и высадили в Африке. Здесь за нами здорово присматривают... Одним словом, вольные граждане в свободной стране!» (март 1918 г.) 2. Другой продолжает в том же духе: «Мы здесь, конечно, в полной безопасности. Выкрасть нас нет ну никакой возможности: сидим за такой красивой решёткой!» (апрель 1918 г.)

Некоторые письма выдержаны в раздумчиво-меланхолической манере: «Живём в зыбучих песках. Только ветер свистит в дюнах. Здесь страдает горстка без вины виноватых русских героев. Светлые, радостные дни — не для них. Никто их не жалеет — все их здесь ненавидят. А кругом угрюмая пустыня. Песок да дюны. Денно и нощно ходят вокруг палаток часовые. Работают русские без выходных. Вечно голодные, покрытые лохмотьями. Так они страдают не один месяц. Жизнь стала им в тягость. Покинуты они давно. Родина о них позабыла» (апрель 1918 г.).

Иная тональность, граничащая с полнейшей безвыходностью, характерна, например, для такого письма: «Живём хуже некуда. Лучше бы мне и на свет не родиться. Как я живу — пером не описать. Тут не перо нужно, а вилы железные. И не чернилами я тебе пишу, а слезами горючими» (сентябрь 1918 г.).

В тот же ежемесячный обзор бесстрастный цензор включил строки из другого письма: «Работаю у одного здешнего буржуя. Всего нас тут 148 человек. Трудимся на виноградниках. Рабочий день — 10 часов. Приходится довольно тяжело, особенно во время полива и когда обрабатываемлозу купоросом, что очень опасно: чуть зазевался, сера сразу глаза съест, тут и ослепнуть недолго... Часто болит голова. Работаю через силу. И всё время грозят наказать. Попали мы в Богом забытую страну. Цивильные говорят меж собой на ихнем языке, по-нашему не понимают. Конвоирам говорить с нами вообще не велено. Стражи с нас не спускают глаз. Ночью за ограду никого не выпускают. Вот мы и оправляемся тут же во дворе, а утром дух такой, что и не продохнёшь».

Грозят наказать? Не только грозили: «Частенько нас наказывают. Чаще всего за обращения в лазарет. Жалобы разные, а ответ всегда один: иди работай, ты здоров. А то ещё и пропишут "булыжный компресс". Это когда на тебя навьючат мешок с камнями и говорят: а ну-ка, прогуляйся вон туда! Здешний военный врач хорошо говорит по-русски, только какой он врач? По-моему, он просто инквизитор, вроде тех, которые были когда-то в Испании» (апрель 1918 г.).

В описанной ситуации врач хотя бы владел русским языком. Чаще же словарный запас французских эскулапов в их обращении с пациентами исчерпывался лаконичным: «Бон, карашо!»

Наказания практиковались во всех трудовых отрядах. Для тех, кого считали злостными нарушителями, перевоспитатели припасли особую кару. Ранее они полагали, что отправка в Алжир — само по себе достаточно суровое наказание, сравнимое разве что с отбыванием срока в тюрьмах строгого режима во Франции. Когда выяснилось, что и на новом месте сломить русских не так просто, были приняты меры по ужесточению наказаний. В Мерс-эль-Кебире, Джельфе, Крейдере, Тольге учреждаются штрафные подразделения для нарушителей режима (просуществовали до середины 1920 г.). В каждом из них ежемесячно содержалось по несколько десятков и даже сотен военнослужащих из России. Эти исправительные заведения пользовались среди солдат худой славой.

Легко представить себе чувства родителей, получивших такое, например, письмо от сына, отбывавшего наказание в Мерс-эль-Кебире: «Дорогие папа и мама! Пишу вам их Африки. С января месяца были мы в Сахаре на земляных и оросительных работах. Нас заставляли работать по десять часов в день за два фунта хлеба... Ещё заставляли таскать камни, а мы отказались, тогда нас загнали в этот штрафной батальон. Других перевели на степные угодья. Некоторые просто подыхали с голода, едва на ногах держались, так их привязывали к лошади и пускали её во весь опор. Один не выдержал и умер, бедняга. Здесь, в штрафном батальоне, мы страдаем уже 38 дней. Держат на хлебе и воде. Горячей похлёбки не полагается. Хлебный паёк — два фунта на шестерых. Спим на "цементном паркете". И всё время гонят воевать в легион. Всех нас тут морят голодом. Измотаны ужасно, лежим в лёжку. На днях ещё один солдат помер. Платят по 25 сантимов в день. Всего нас в Африке больше пяти тысяч душ» (август 1918 г.).

Российский военный атташе во Франции А.А.Игнатьев пишет, что после личных переговоров с главой кабинета и военным министром Жоржем Клемансо ему удалось «выхлопотать смягчение участи наших солдат, отправленных в Африку» 3. Видимо, так оно и было. Но невольно возникает вопрос: каким же бесчеловечным был режим содержания российских узников в Алжире до его смягчения?

Возвращаясь к тональности упомянутой выше брошюры «Русские солдаты во Франции», можно с полной уверенностью сказать: нет, не сгущали красок четверо её авторов, поведавших о страданиях однополчан в далёком Алжире. Да и не только они думали так. Другой куртинец, прошедший французские тюрьмы, бывший солдат первой бригады А.Вавилов в 1927 г. вспоминал: «Всё же нам было легче, чем тем товарищам, которые попали в Африку» 4.

«ДЛЯ ФРАНЦУЗОВ АРАБЫ — ПРОСТО РАБОЧИЙ СКОТ»

Нельзя не остановиться на отношениях россиян с местным населением Алжира, и в первую очередь с арабо-берберами.

С самого начала у властей предержащих были серьёзные опасения относительно общения российских бунтарей с «туземцами». Ведь лояльность большинства алжирцев по отношения к французам была весьма относительной. Прибытие многих тысяч бунтовщиков могло подвергнуть эту лояльность новым испытаниям. Но Клемансо и его министры полагали, что у них нет иного выхода. Не менее рискованным было бы пребывание носителей крамолы в самой Франции. Считалось, что на неевропейской территории, подвластной Парижу, практически вне правового поля Декларации прав человека и гражданина, вдали от парламентариев и газетчиков, с бунтарями можно будет обращаться гораздо круче, не опасаясь при этом огласки.

Уже говорилось, что элементарные сведения о французских колониях россияне имели и до прибытия во Францию. На фронте эти книжные представления так или иначе расширялись. Российские бригады иногда располагались по соседству с частями из французских колониальных владений. С солдатами сенегальцами, мальгашами, алжирцами, марокканцами воины из России неизбежно вступали в неформальные контакты. Так было везде: в окопах и полевых госпиталях, учебных центрах и кабачках прифронтовой полосы. С помощью жестов и на чудовищной смеси различных наречий шёл взаимный обмен самой разнообразной информацией. При этом обе стороны быстро находили общий язык. Свидетельствует И.Эренбург, встречавшийся во Франции с сотнями русских офицеров и солдат: «С бельгийцами и англичанами мало сталкивались, но когда приходилось быть вместе — ладили. Особенно дружили с арабами и неграми. Сближало сознание, что всех их здесь считали низшей расой. После одной неудачной атаки, где в самом тяжелом участке находились русские и тюркосы, шли вместе араб и русский. Объяснялись: "Рус — капут. Араб — капут. Француз — тра-ля-ля"» 5.

Бесконтрольное окопное общение россиян с колониальными солдатами имело неожиданные для генералов последствия. После февраля 1917 г. в штабах с удивлением было замечено, что на солдатских митингах стали раздаваться среди прочего критические высказывания по поводу правомерности присутствия Франции в Марокко и других колониях 6.

Шло время, и военная цензура наталкивалась и на более дерзкие высказывания. В одном из писем содержался такой пассаж: «Я-то думал, что нет на свете ничего лучше Французской Республики. Работают французы, не очень себя утруждая, одеты хорошо, хлеб белый жуют. Только вот есть же у них и колонии. А как там-то люди живут? Какая уж там свобода — самое настоящее рабство!» (май 1918 г.). Отметим, что эти строки написаны были не в Алжире, а пока ещё во Франции, в городе Бордо, так сказать, априорно. Но вот «крамольники» из России пересекли Средиземное море и сами попали в колониальную среду. Их смутные представления об этом феномене стали обретать более конкретные очертания. Колониальная тема получает в письмах примечательное развитие.

Приведём примеры. «С нами, русскими бойцами, сейчас в Африке обращаются очень плохо. Но ещё тяжелее приходится здесь арабам» (сентябрь 1918 г.). «Теперь-то мы знаем, как французы поступают со своими рабами. Сам видел пару раз, как французские офицеры лупцуют алжирских солдат» (январь 1918 г.). «Здешний народ живёт под покровительством республиканской Франции ещё хуже, чем мы при Николае II. Для французов арабы — просто рабочий скот. Бьют их немилосердно» (февраль 1918 г.). «Работаем на одном поле с арабами. Только им ещё тяжелее: рабочий день у них — 14 часов, кормятся только хлебом, живут в каких-то драных палатках. Скажет араб что-то не так — его сразу огреют чем-нибудь» (май 1918 г.).

Итак, двух месяцев пребывания в зависимой стране вполне хватило для уразумения сути колониального режима.

Колонисты прекрасно понимали, что за столь тяжкий труд они явно недоплачивают и алжирским сельскохозяйственным рабочим, и русским. Они опасались, как бы Париж не вмешался и не заставил их повысить работникам-нефранцузам заработную плату. Страшила их и регламентация продолжительности рабочего дня. Когда в марте 1919 г. в Алжир поступило из Парижа распоряжение установить для россиян, занятых на фермах и виноградниках, восьмичасовой рабочий день, французские земельные магнаты отреагировали немедленно. 14 апреля 1919 г. Аграрный союз г. Бон направил телеграмму протеста против сокращения рабочего дня на целых два часа. Любопытна мотивация этого шага: такое сокращение явится-де плохим примером для туземных рабочих, а это чревато опасными последствиями для сельскохозяйственного производства 7.

Критика колониальной эксплуатации соседствовала в письмах россиян с осуждением милитаристского духа, которым была пропитана вся жизнь подневольного Алжира. Антимилитаристская тенденция прослеживается постоянно, проявляясь, впрочем, по-разному. Иногда это серьёзное обличение военщины, чаще же авторы писем ограничиваются сочными высказываниями по адресу конкретных лиц. Излюбленным объектом насмешек выступает при этом начальник местного гарнизона. «Комендант крепости ну просто симпатяга! Приказал, чтобы нас из нее не выпускали ни на шаг!» (март 1918 г.). «Наш комендант — служака хоть куда, — иронизирует другой. — Будь на то его воля, он бы всех нас тут же перестрелял из пулемётов» (апрель 1918 г.). Иные авторы оживляют свои послания сатирическими зарисовками. Вот одна из них: «Блида — городок красивый. Со всех сторон окружен крепостной стеной с бойницами... Куда ни глянь — одни казармы! А как же иначе? Как обеспечишь без них, без этих казарм, да без стен каменных расцвет французской культуры? И как гарантируешь алжирскому народу право на самоопределение?» (сентябрь 1918 г.).

Чувство юмора — спасительная вещь в экстремальных ситуациях. И оно не раз выручало «российских алжирцев». В то же время колониальная тема подавалась в письмах и на более серьёзном уровне осмысления. Встречалась в переписке такая мысль: как можно сейчас, накануне завершения мировой войны, верить, что Франция собирается вести в России борьбу на благо самих россиян? «Говорят, что Франция и Англия свободные страны, — размышляет автор одного из писем. — Но кто же поверит, что они принесут нашей России свободу? Африку-то французы держат в полной зависимости, да и Англия под властью капиталистов...» (сентябрь 1918 г.).

Приведённые выдержки говорят сами за себя. Повседневные контакты, беседы с алжирскими тружениками не проходили для солдат даром. При всей их мимолётности какой-то след эти встречи оставляли. И это несмотря на то, что для православного большинства ссыльные алжирские арабы не были единоверцами. Не служил непреодолимым препятствием и языковой барьер. Напрасно французские охранители изображали солдат из России злодеями и на этом основании требовали от коренных алжирцев держаться от них подальше. Об истинной причине массовой депортации феллахи и городские рабочие-арабы знали, и не только знали, но и украдкой выражали россиянам своё сочувствие. Хотя бы потому, что видели в них товарищей по несчастью, ибо сами испытывали притеснения со стороны тех же колонистов, мастеров, надсмотрщиков, караульных.

Отметим попутно, что алжирцам солдаты симпатизировали, несмотря на грубое, зачастую издевательское отношение к себе алжирских (или сенегальских) конвоиров, отмечаемое во многих источниках. Но, разумеется, не все конвоиры и надсмотрщики (будь то арабы, сенегальцы или французы) были самодурами. Иные рядовые демонстрировали своё служебное рвение, «подбадривая» охраняемых ружейными прикладами лишь в присутствии французского офицера. Попадались сверхстрогие конвоиры, но были и такие, что смотрели сквозь пальцы на нарушения режима. Первых солдатская молва окрестила «вредными», вторых — «добрыми». Известен даже случай, когда часовой помог российскому узнику алжирской тюрьмы совершить побег, за что поплатился жизнью 8.

Рассмотрим теперь контакты россиян с неафриканским населением страны, которое было довольно пёстрым. Конечно, алжирские европейцы, находясь во власти антибольшевистских страстей, бушевавших в метрополии и подогреваемых французской и местной прессой, относились к русским в основном враждебно. Однако, среди них раздавались подчас и иные голоса. Другими словами, лишь незначительная часть европейцев относилась к россиянам терпимо. Что же касается членов трёх департаментских федераций Французской социалистической партии (СФИО), то они сочувствовали русским. Левы социалисты уже тогда солидаризировались с Октябрьской революцией. Пройдёт два года. И на Турском съезде СФИО, расколовшем соцпартию Франции, большинство алжирских делегатов проголосуют за присоединение к III Интернационалу и пойдут за коммунистами 9. Поэтому нет ничего удивительного, что в описываемое время алжирские социалисты (практически среди них не было тогда арабов) выражали свои симпатии к российским изгнанникам и старались облегчить их участь. В мастерских, заводских цехах. Где регулярно общались русские и французские рабочие, завязывались беседы. Французы, настроенные благожелательно, давали ценные советы, делились новостями, снабжали изгнанников левыми газетами, помогали им налаживать переписку с земляками.

Проведя в Алжире несколько месяцев, россияне стали лучше разбираться в пёстром этническом конгломерате местного населения, равно как и в межэтнических противоречиях. Об этом свидетельствуют наблюдения авторов писем, которые можно свести к высказыванию одного из них: «Арабов Французы просто презирают... "Так вот оно что, вы, стало быть, якшаетесь с арабами!" — такой упрёк у них всегда наготове. А уж арабских женщин, мавританок, тех вообще за людей не считают. Не жалуют они и евреев, которым здесь совершенно не доверяют. Да и насчет испанцев не лучше. Тебя сразу предупреждают: лучше, мол, держись от них подальше, знаешь ли, он того, испанец...» (сентябрь 1918 г.).

В этой выдержке точно подсечено, наличие маргинальных, с точки зрения «истинных» алжиро-французов, меньшинств в европейской среде. К маргиналам относили также местных итальянцев и мальтийцев. С последними россиянам, кстати, приходилось тоже случалось встречаться, чему есть документальные свидетельства. В июле 1919 г. некий капитан Дельмэ доносил по инстанции смысл беседы неназванных им мальтийцев и итальянцев с о-ва Сардиния с группой солдат: «Мирный договор подписан. Немецких военнопленных французское правительство отправляет по домам. А вас почему отсюда не отпускают? А вот почему: никто не требует нашего возвращения. И ещё одна вещь: алжирским земельным магнатам выгодно обогащаться за наш счет. Вас тут будут держать до бесконечности, если будете безропотно все сносить. Хотите домой — действуйте, требуйте, заявляйте о своих правах и т.д.» 10

Но так ли уж бездействовали российские узники генерала Нивеля и местных помещиков-французов?

А.Б.Летнев. ДРУГИЕ БЕРЕГА
http://www.tellur.ru/~historia/archive/09-01/letnev2.htm

(продолжение следует)

 Отправлено: 22.05.09 13:35. Заголовок: (Окончание) АЛЖИРСК..

(Продолжение)

АЛЖИРСКАЯ ОДИССЕЯ

«МЫ ОСТАНЕМСЯ ВЕРНЫ РОССИИ!»

Упрёки доброжелателей в пассивности были не совсем справедливыми. Едва оправившись от куртинского шока, солдаты продолжали действовать и в Алжире.

Протестовать, особенно на первых порах, оказалось совсем не просто: сильно мешала разобщённость. Как уже говорилось, трудовые отряды и лагеря были разбросаны по всей стране. Опасаясь распространения революционного вируса, французы старались и в Алжире разъединить куртинцев и курновцев. В то же время тех, кто воевал во Франции, отделяли от балканцев. В условиях строгого контроля устанавливать связи с соседними трудовыми отрядами было сложно. Но не невозможно. Так, в марте 1918 г. попытка договориться о совместных действиях была предпринята рабочими отрядами в Сук-Ахрасе. Они направили обращение в Тебессу, где примерно в 100 км от них работали их бывшие однополчане с Салоникского фронта. Гораздо труднее было налаживать связи с земляками, находившимися за многие сотни километров, на другом конце Алжира.

Надо сказать, что в Алжир попали и люди бывалые, успевшие накопить известный опыт в конспирации. В числе сосланных были 35 — 40-летние унтер-офицеры и солдаты сверхсрочной службы. Как ни фильтровался личный состав бригад в момент их формирования, с точки зрения благонадёжности, среди сверхсрочников оказались не только свидетели, но и прямые участники первой российской революции. Французская цензура быстро установила, что иные отправители писем умело применяют технику тайнописи (шифры, симпатические чернила). Было зафиксировано до 16 разновидностей шифров. Излишне говорить о том, что вести такую переписку могли только люди, имевшие опыт конспиративной работы.

Не только эти факты тревожили перлюстраторов. По их оценкам, значительная доля писем россиян вообще миновала цензуру. Иными словами, нередко крамольные мысли отправителей выходили из-под жестокого контроля. Это происходило, когда для отправления писем использовалась верная оказия, в частности, помощь симпатизирующих европейцев. В их числе были и жившие в Алжире соотечественники, чьи адреса служили «почтовым ящиком».

Солдаты привыкли следовать советам вожаков, в разное время возглавлявших Отрядный комитет русских войск во Франции и его ответвления. Если говорить о первой, самой непокорной бригаде, таковыми были в разное время латыш Я.Балтайс, М.Волков, А.Болхаревский, А.Гусев, И.Алёшин, П.Кидяев, украинец А.Глоба. Но все они остались во Франции, в тюрьмах. Отправлять в североафриканскую ссылку самых активных организаторов массового неповиновения правители Франции не решились. Однако, активисты низового звена (члены бывших ротных комитетов) среди сосланных всё же были. Имеются сведения о попытках Петра Кидяева наладить переписку из французской тюрьмы в Сен-Мало, тюремных больниц в Сен-Серване и Редоне с товарищами в Алжире. Короче говоря, в Африке российским изгнанникам приходилось рассчитывать прежде всего на самих себя.

Неповиновение начиналось с побегов из расположения части. 23 мая 1918 г. генерал Нивель направил в военное министерство шифрованную телеграмму, из которой следовало, что к тому времени только в алжирском подрайоне XIX военного округа 37 русских солдат совершили побег 1. Были и более продуманные акции. Отмечался случай, когда группа солдат, собрав деньги, подкупила часового и устроила побег одного смельчака в Испанию. Удалось ли ходаку добраться до России, сказать трудно.

В 1918 г. серьёзный инцидент произошёл в г. Тибесса (департамент Константина) во время празднования русскими православной Пасхи. Охрана, пытаясь заставить солдат работать в один из пасхальных дней, пустила в ход приклады и стала жестоко избивать ослушников. В последовавшей затем потасовке прогремели выстрелы; был убит рядовой Бабушкин, имелись среди солдат и раненые.

В следующем, 1919 г. на одной из шахт того же департамента группа солдат провела забастовку, приурочив её к Первому мая. 500 забастовщиков потребовали установить восьмичасовой рабочий день, повысить оплату труда, улучшить питание и бытовые условия, прекратить вербовку в легион и Добровольческую армию. В знак солидарности европейские рабочие-железнодорожники провели собственную двухнедельную забастовку. Местная секция соцпартии обратилась в департаментскую федерацию СФИО с протестом против антигуманного обращения с россиянами. История попала в прессу — алжирскую и французскую. Через три месяца (снова в том же департаменте) в районе г. Бон, в населённых пунктах Рандон, Сен-Поль, Мондови и Дюзервиль вспыхнула новая забастовка трудовых отрядов, на этот раз занятых на местной железной дороге и окрестных виноградниках. После её прекращения и удаления двух организаторов (рядовых Попова и Томашина) в далёкий сахарский гарнизон питание работников всё же улучшилось. Социалисты-французы снова поддержали стачечников: направили протест в главный город департамента и выступили в местной газете 2.

По поводу последней забастовки есть и иные сведения. По одной из версий именно французские профсоюзные активисты из местного отделения Всеобщей конфедерации труда предложили русским провести совместную забастовку, но из-за плохо скоординированных действий забастовка в целом оказалась неудачной.

Мы не располагаем конкретными фактами подобного рода относительно других департаментов — Орана и Алжира. Но имеются косвенные свидетельства того, что и там солдаты нестроевых подразделений не мирились со своим унизительным положением. 5 февраля 1919 г. комендант Алжирского подрайона доносил генералу Нивелю: «Образ мыслей русских... с каждым днём вызывает всё большие опасения... Они ведут большевистскую пропаганду среди европейцев и туземцев. Принимая во внимание доверчивость последних, легко понять, что подобная пропаганда в туземной среде представляется особо опасной» 3. Что же касается прямых свидетельств, приведём одно из самых примечательных: «Я тут успел поработать с арабами и кое-чего добился, — неосторожно пишет анонимный агитатор. — Но здешние люди, которые равняются на наших максималистов, предупредили, чтобы мы действовали не слишком открыто» 4. Это письмо было не только задержано цензурой. О нём немедленно доложили Нивелю, а тот процитировал его в своём послании от 28 января 1918 г. самому председателю кабинета Клемансо. Обратим внимание на дату: получается, что с первых недель изгнания люди с открытой гражданской позицией вступали в рискованные контакты с алжирцами (и европейцами из числа левых). Не такими ли донесениями из Алжира руководствовался Клемансо, когда принимал через месяц решение о прекращении массовой депортации солдат расформированных бригад в Северную Африку?

Заметную роль в солдатском протесте на новом месте, как и в куртинском деле, играли радикально настроенные антимилитаристы и антимонархисты. Эти понятия достаточно многослойны.

По социальному составу российский контингент в Алжире распадался на три основные группы: крестьяне, рабочие, городская беднота (солдаты и часть унтер-офицеров); разночинцы-интеллигенты (младшее офицерство, вольноопределяющиеся из студентов); буржуазные и дворянские элементы (те же офицеры, на практике — военнослужащие в чине не выше поручика). Все старшие, монархически настроенные кадровые офицеры — около 300 человек — к тому времени либо перешли на французскую службу, либо успели перебраться из Франции и с Балкан (из Македонии) к Деникину или Колчаку.

Социальные корни (и не только они) во многом определяли политические симпатии и антипатии депортированных. Одни сохраняли монархические убеждения. Другие, напротив, формировались как противники самодержавия ещё со времён революции 1905 г. Иными словами, среди сосланных были сторонники и династии Романовых, и Керенского, и кадетов, и эсеров, и большевиков, и меньшевиков, и анархистов, и националистов из окраинных районов распавшейся империи; были и просто люди с неразвитым политическим сознанием.

Когда бригады находились во Франции, у солдат была возможность черпать информацию о событиях в России и мире из писем родных и близких, а также из прессы, в том числе эмигрантской. Наблюдались и личные контакты россиян, в особенности в госпиталях, с представителями политической эмиграции из числа эсеров, анархистов, меньшевиков, большевиков. В Алжире вначале каналы политического общения были перекрыты. В первые месяцы существовало нечто вроде информационной блокады. Впрочем, разрешалась переписка с россиянами, которые по тем или иным причинам остались во Франции (не более двух писем в месяц) и которые были гораздо лучше информированы. Благодаря им изгнанники по другую сторону Средиземного моря узнавали, чем живёт родина.

Переписываться с семьями сосланным не разрешалось по простой причине: власти опасались вредного воздействия новых вестей из революционной России. Но наступил момент, когда отрицательные последствия такого запрета стали перевешивать положительные (в их охранительном, разумеется, толковании) и ограничения были сняты. Солдаты возобновили переписку с родными и близкими. Информацию из алжирских и французских газет, а также из бесед с местными европейцами и коренными алжирцами они могли теперь сопоставлять со сведениями из российских источников.

При всём тематическом многообразии переписки больше всего места отводилось революционным потрясениям на родине. После начала Гражданской войны эта линия прослеживается особенно отчётливо. Судя по многим письмам, широкое распространение у изгнанников получили взгляды левой ориентации с более или менее выраженными симпатиями в пользу революционно-демократической части тогдашнего политического спектра. По мере нарастания революционной волны намечался водораздел между двумя позициями: за и против власти Советов.

Начнём с писем, посланных из России по алжирским адресам: ведь именно на их основе в значительной мере формировались умонастроения изгнанников. Письма такого рода явственно делятся на две категории: письма сторонников власти Советов — они сообщали о послеоктябрьской жизни в восторженных тонах; письма противников новой власти, которые резко критиковали новый строй.

Рассмотрим первую категорию — просоветскую. Октябрь 1917-го, его последствия для страны — стержневая тема вестей из родных мест. Авторы писем чаще всего излагают свои мысли в резкой, безапелляционной манере: «Власть перешла в руки Советов, Керенскому дали под зад коленом, всех буржуев Временного правительства вышвырнули» (март 1918 г.); «Хватит, попили нашей кровушки проклятые буржуи!» (май 1918 г.). Патетическая взвинченность, лозунговый, митинговый стиль, газетные штампы — всё это характерно для многих посланий из России. Восторженными провозглашениями свободы, равенства и братства заканчивается не одно письмо. Иные авторы приводят обширные выдержки из «Интернационала», правда, раскавычив текст пролетарского гимна.

В письмах с наивной гордостью сообщается о коренных изменениях в стране: власть теперь в руках рабочих, солдат и крестьян. Энтузиазмом проникнуты строки о руководителях новых государственных органов, вышедших из гущи народа. Описываются сцены раздела помещичьей земли, решительные действия станичной бедноты по экспроприации собственности казачества, подробности братания с германцами на фронте. Велики изменения и в армейской среде: в новой, Красной Армии отменены все прежние звания и награды, погон больше не носят, красные командиры всех уровней выбираются из простых солдат, главнокомандующий — бывший прапорщик. Лейтмотив этой категории писем — проникнутые искренней верой слова: «Наконец-то мы стали хозяевами» (май 1918 г.).

А вот что пишут о большевиках, и в первую очередь о председателе Совнаркома В.И.Ульянове-Ленине, преисполненные революционного пафоса авторы писем: «Да здравствуют большевики! Только в них наше спасение» (февраль 1918 г.). И ещё: «Советую вам всемерно поддерживать большевиков, т.е. Ленина. Не сделаете этого — погибнете» (февраль 1918 г.). В следующем фрагменте, несмотря на более трезвый тон, положительное восприятие Ленина-политика всё же преобладает: «Теперь у власти большевики, Ленин. Я глубоко убеждён, что он смог бы сделать для блага народа больше, чем кто-либо другой. Но его власть подорвана, так как о нем распространяются самые невероятные слухи, а те, которые его не знают, принимают их на веру и больше ему не доверяют. И все-таки в Петрограде рабочие и солдаты на его стороне» (май 1918 г.).

Письма родных и близких, подобные процитированным, не могли не волновать и без того растревоженные души «российских алжирцев». Письма-воззвания, увеличивали число сторонников новой власти, нацеливали на более решительные действия. Ведь иные из них содержали обращения к депортированным с прямыми призывами вести работу среди французских солдат, агитировать их в пользу заключения мира, воссоздавать разогнанные французами солдатские комитеты.

В ответных письмах на родину доминирует тот же наивный революционный энтузиазм. Например: «Мы оказались в неволе потому, что не захотели подчиниться нашим монархистам и Корнилову, потому, что осмелились напомнить, что мы не бессловесный скот, которым привыкли помыкать, а люди. Потому, что горим желанием возвратиться на родину, чтобы до последней капли крови биться против тиранства и угнетения» (апрель 1918 г.). Другое послание: «Мы не предавали нашей страны, потому что сохранили твердость убеждений. Мы испытываем душевные муки, но страдания закалили нас и подготовили к борьбе, в которой мы завоюем Свободу, уже завоеванную вами в России. Мы победим царство тьмы!» (апрель 1918 г.). И ещё две подобные выдержки: «Напрасно стараются — все равно им с нами не совладать. Мы останемся верны России!» (март 1918 г.); «Испытания только закаляют нас и укрепляют нашу веру: ведь мы стоим за правое дело и смерть нам не страшна!» (апрель 1918 г.).

Долгожданные вести с родины, доходившие до самых отдалённых трудовых лагерей и даже до штрафных подразделений строгого режима. Имели ещё одно важное последствие: радикально менялось отношение солдат к официальной газетной информации. К весне 1918 г., после двухлетнего пребывания во франкоязычной среде, большинство из них уже могло объясняться по-французски. Некоторые могли даже читать французские газеты, пересказывая их содержание товарищам. Конечно, изгнанники предпочитали издаваемые за рубежом русские газеты. Самой доступной для них была газета «Русский солдат-гражданин во Франции» 5. Нередко её довольно резко критиковали. В дом 46 на парижском бульваре Сен-Жермен, где размещалась редакция, приходили письма отовсюду, в том числе со штемпелями алжирской почты. В них немало доставалось двум основным авторам и, одновременно, редакторам газеты — поручику Бочкарёву и унтер-офицеру эсеру Дробовичу.

Вот некоторые выдержки. «Вы перепечатываете все гнусные выдумки французских газет, да еще свои добавляете, — негодовал анонимный критик. — Вот что, товарищи, пора с этим кончать! Вы пишете о позорном поведении других, а сами-то чем занимаетесь? Вот уж где настоящее позорище!» (май 1918 г.) Другой читатель газеты просит своего адресата, друга, живущего в Париже: «Если сможешь, сходи в редакцию "Русского солдата-гражданина", передай там поклон от нас, солдат из Африки. Да не забудь поприветствовать начальника Дробовича. Пусть он бросит писать свои статейки, все равно их никто не читает. А все потому, что он поносит тех, кто бьется за федеративную республику. Ежели он сам предатель, зачем называет предателями других людей? Чего он вздумал сволочить хороших ребят? Пусть лучше, подлюга, на себя поглядит» (апрель 1918 г.).

Враждебный тон таких писем достигает предела, а подчас и выходит за допустимые рамки. Это, кстати, давало редакции формальное основание не печатать слишком «неудобные» письма. Но справедливости ради отметим: их авторы не отличались от массы россиян, писавших письма в том же, 1918 г. в редакции российских газет. Ту же наивную лозунговость, порождённую революционно-митинговой раннеполитической культурой, и зубодробительную манеру высказывать свои мысли, ту же нетерпимость к политическому противнику и то же поразительное сочетание высокой революционной риторики, обильно сдобренной малопонятными многим иностранными словами, с приземлённой, сугубо бытовой, чтобы не сказать жаргонной, лексикой, мы легко обнаружим во многих письмах, публиковавшихся тогда в различных печатных органах России.

Бывало и иначе. Несогласие с линией газеты «Русский солдат-гражданин во Франции» высказывалось в более спокойной, точнее, менее агрессивной манере. Так, один из её читателей обращался в редакцию с общепринятой в цивилизованном мире просьбой опубликовать его критическое письмо на страницах газеты: «Прошу вас, товарищ редактор, поместить в ближайшем номере газеты нижеследующее. Товарищ редактор, мы спрашиваем вас, почему вы называете нас гражданами, а себя считаете социалистом. Какие мы такие граждане? Таких скитальцев и страдальцев вроде нас сейчас в Северной Африке около 50 тысяч 6, а если считать и тех, кто на каторжных работах мается и в сырых темницах сидит. Почему же вы не хотите нам помочь, если вы такие уж революционные граждане, а газета ваша социалистическая? Нет, товарищи, вы пишете не как социалисты, а как буржуи. Ваши писания — сплошная ложь. Вы обманываете наших товарищей и насмехаетесь над ними. Вы оскорбляете товарищей Ленина и Троцкого; по-вашему, они по своей прихоти захватили власть над Россией. Да ничего подобного, они долго следили за провокаторами, которые посильнее вас будут, а потом начали поход за спасение России, и они хотят утвердить во всем мире Братство и Равенство, а аннексий не хотят. Таких аннексий домогаетесь вы и союзная Франция, которая вздумала вдруг "спасать Россию", только поздненько она спохватилась, и не Россию хотите вы спасать, а просто собираетесь открыть там еще один фронт. Не вы войну прекратили, не вам ее и снова начинать. Слишком много на себя берете» (август 1918 г.).

О своей верности России говорили во многих письмах и выразители диаметрально противоположных взглядов, и нет оснований сомневаться в их искренности. Да, у них тоже была Россия — своя, и, как им представлялось, единственно возможная. У одних — дворянско-монархическая, у других — послефевральская, буржуазно-демократическая. Но в любом случае Россия небольшевистская, не «Совдепия» и не «Совнаркомия», как уже тогда презрительно именовали РСФСР многочисленные её недруги. Антисоветская, антибольшевистская тенденция представлена в письмах не менее ярко.

Мы можем только догадываться, кем были отправители писем из России в Алжир. Землевладельцами, торговцами? Учителями гимназий, земскими врачами, священнослужителями? Имена их история не сохранила. В любом случае эти адресанты были людьми проницательными, имевшими веские основания для критического восприятия революционных катаклизмов первых же недель 1918 г. Ведь письма стали поступать в Алжир уже после разгона Учредительного собрания, первых репрессивных акций ЧК, запрета оппозиционной прессы (и не только кадетской, но и эсеровско-меньшевистской), вооружённого подавления партии левых эсеров и объявления «красного террора» в ответ на убийство М.С.Урицкого и ранение В.И.Ленина. Тогда, в 1918 г., уже можно было предвидеть, в каком направлении будут развиваться дальнейшие события. Многие были свидетелями (и отнюдь не сторонними) голода в городах, грабежа помещичьих имений, погромов, бессудных расстрелов, осквернения храмов.

Вот несколько фрагментов из писем, отражающих такой образ мыслей. «Нет больше правительства, и никого теперь бояться вроде бы не надо, но в то же время приходится бояться всех» (май 1918 г.). Как бы продолжая эту мысль, другой отправитель письма сокрушается: «Увидишь теперь солдата на улице — сразу страшно становится. Да они просто озверели. И-за них вся Россия развалилась и залилась кровью. Как хорошо, что ты служишь не у них, не у этого пьяного сброда, потерявшего человеческий облик, только и знающего, что грабить и убивать... Ты ведь знаешь, я никогда не жаловал Николая II, а сейчас я молю Бога, чтобы он вернулся на престол, ведь мы буквально изнываем под ярмом новых угнетателей» (март 1918 г.) Не менее горьки и следующие строки: «Здесь у нас творится Бог знает что, просто ужас какой-то. Дисциплины никакой; начальство, офицерство ни во что не ставят. Что-то станется с нашим народом: ведь он привык работать не иначе как из-под палки?.. Уже сейчас совершенно ясно: эти люди не ведают что творят. Верх берут невежды» (май 1918 г.).

Вести с родины, подаваемые в такой тональности, естественно, лишь усугубляли душевное смятение определённого слоя «российских алжирцев». Всё чаще они задумывались об участи страны, о возможности сохранения семейного очага, да и семейного добра. Письма ускоряли осознание своего места в невероятно быстром водовороте событий: страна явно расколота, с кем же я пойду дальше? У одних ответ был готов давно. Других отчаянные письма родственников и друзей окончательно укрепляли в мысли: с большевиками людям моего круга не по пути.

Доказательства подобных настроений содержатся в ответных письмах из Алжира в Россию. «Раз тебя берут за горло, некогда рассуждать, надобно защищаться. Окажись я снова в России, я даже домой не зашел бы, а сразу пошел бы с теми, кто выступает за верность союзу (Антанте — А.Л.) и защиту собственности. Пусть даже таких окажется совсем немного, все равно я буду с ними. Мало ли в России мошенников? Теперь все они вопят что есть мочи: да здравствует равенство, братство. Требуем раздела земли, смерть буржуям-грабителям! А кто виноват, что они умеют только лодырничать?» (апрель 1918 г.).

Одни реагировали только эмоционально. Другие переводили свои чувства на язык практических действий, например, изъявляя желание завербоваться в Белую армию. Приведём выдержку из коллективного прошения — его подали четверо рядовых из не названного в источнике алжирского гарнизона: «Желаем поступить на службу в армию Деникина или Колчака. Посему просим командира русской базы уважить нашу просьбу. Мы хотим воевать в России против большевиков. Раз союзники не признают правительства большевиков в России, то и мы его не признаем, а Колчака союзники признают, и мы тоже» (июль 1919 г.).

Так было в середине 1919-го. Годом раньше существовала иная альтернатива — служба в Русском легионе. Об этом свидетельствует другое прошение, тоже коллективное: «Мы сейчас трудимся в поле, но думаем, что принесем больше пользы на фронте — и нашим союзникам, и родине нашей. Ведь мы солдаты. Посему покорнейше просим направить нас во Францию, в Русский легион, чтобы мы могли исправить свою ошибку и помочь союзникам, как помогали им ранее: не щадили жизни и защищали родину» (сентябрь 1918 г.).

Брожение умов. Резкое размежевание. Упорное противостояние. Такова общая картина. Здесь напрашивается небольшое отступление. В первые недели после разгрома мятежного куртинского лагеря французскому медицинскому персоналу порой приходилось, по воспоминаниям очевидцев, разнимать израненных, иногда полуживых россиян. Попав в один и тот же госпиталь, едва поднявшись после лечения, куртинцы и курновцы начинали выяснять политические отношения чисто по-русски, стенка на стенку, с помощью таких подручных средств, как костыли. В Алжире подобных стычек, правда, не отмечалось, но политическое соперничество имело место и там.

Возникает вопрос: можно ли считать приведённые эпистолярные свидетельства адекватно отражающими умонастроения российских воинов? И да, и нет.

Прежде всего, авторы писем хорошо знали, что всё написанное ими подвергается строгой цензуре. Поэтому им приходилось подчас маскировать свои мысли либо вовсе не подписывать письма. Иные старались обходить острые углы, писать о сугубо личном, считая, и не без основания, что малоинформативные, с точки зрения французских цензоров, письма до России непременно дойдут. Другие избирали иную тактику. Они нарочно открещивались от пробольшевистских симпатий и подчёркивали свою лояльность Антанте.

Осторожного подхода требуют и демонстративно-покаянные заверения о готовности служить в легионе во искупление, так сказать, революционных грехов. Когда солдат Иванов, Петров или Сидоров, доведённый до отчаяния голодом, издевательствами и невыносимой жарой, брал лист бумаги и выводил на ней, что желает вступить в Русский легион и обязуется подчиняться только французской военной дисциплине, а не указаниям каких-либо солдатских комитетов, то это ещё не означало, что он убеждённый защитник Антанты 7. Для многих таких «добровольцев-легионеров» действовало нехитрое правило: главное — вырваться из алжирского пекла в Европу, поближе к России, а там видно будет. Другое существенное обстоятельство: в расформированных бригадах было немало выходцев с Украины и из Прибалтики — мест, входивших по Брестскому мирному договору в зону оккупации кайзеровской Германии. Вновь возникшее в 1918 г. желание сражаться с немцами на Западе в известной мере объяснялось, как представляется, патриотическим чувством, стремлением отплатить оккупантам, беспардонно хозяйничавшим на Востоке, в родных краях.

Не так-то прост и безудержный революционный энтузиазм, характерный для многих писем из Алжира на родину. Как известно, хорошо там, где нас нет. Оковы самодержавия пали, новая российская республика, рождённая Февральской революцией, из французского далека выглядела особенно привлекательной. Это отношение сохранилось и после Октября 1917 г. Родина казалась этим людям, надолго оторванных от родных и близких, поистине землёй обетованной, сулившей новую, прекрасную, удивительную жизнь. И за эту, в сущности неведомую им, новую Россию они готовы были сложить головы. Создаётся впечатление, что хвала новому, революционному строю во многих случаях была обусловлена не столько пробольшевистскими симпатиями, сколько неприязнью к свергнутому самодержавию. И такая неприязнь водила пером не одного автора. Например: «Николай II нас запродал, а уцелевшие монархисты и сейчас тем же занимаются. Они хотят возродить царизм. Но мы не отдадим нашу свободу» (март 1918 г.). Свободу, но какую? Дело в том, что завоевания Февраля и наполнявшиеся конкретным содержанием лозунги Октября в иных письмах не слишком дифференцированы. Один и тот же автор мог, например, выступать сторонником и демократической республики, и всевластия Советов.

И всё же многих отправителей просоветских по духу писем можно считать ленинцами, во всяком случае стихийными. А почему бы и нет? Разве не обещали большевики прекратить кровопролитную войну, поставить под рабочий контроль фабрики и заводы, дать землю крестьянам? Для иных, пусть менее доверчивых, главным было скорейшее возвращение на родину. Допустимо предположение: поскольку побыстрее вернуться из знойной Африки можно было только с помощью народных комиссаров, в письмах на родину начинают звучать обращения к новым властям. Например: «Когда же прозвучит голос России? Когда же Советы займутся нами?» (март 1918 г.). Месяцем позже цензура берёт на заметку новый энергичный призыв: «Вы-то, свободные граждане России, и ваши рабочие комитеты, вы ведь знаете, как мы тут оказались. Пора бы и вспомнить о нас!» (апрель 1918 г.).

Были попытки апеллировать и к общественности Франции. В июле 1919 г. «российские алжирцы» обратились из Алжира через голову правителей Франции к её народу. В специальном обращении, предназначенном для французской прессы, они сообщали о своём тяжёлом положении, о несправедливости голословных обвинений в свой адрес со стороны французских газет и просили помочь им вернуться на родину. Обращение не было напечатано, ибо было перехвачено цензурой и похоронено в недрах военных канцелярий 8. Интересная деталь: факты, изложенные в этом документе, относились не только к двум бригадам, сражавшимся во Франции, но и к двум другим, действовавшим на Салоникском фронте. При этом приводились такие подробности (цифры, даты, географические названия), которые наводят на мысль об участии в подготовке текста и балканцев. Если это действительно так, то получается, что властям так и не удалось огородить в Алжире куртинцев от балканцев.

Да, очень своеобразен и многослоен этот феномен — стихийная, во многом интуитивная тяга к большевистскому радикализму тысяч россиян. Оказавшихся по воле обстоятельств на чужой стороне, в далёкой Африке.

Весной и летом 1916 г. на французскую землю бодро сбегали с трапов пароходов статные, рослые молодцы в форме российской императорской армии, подданные Российской империи. Через полтора года уцелевшие из них понуро брели по причалам алжирских портовых городов. Формально они были гражданами Российской Республики, ибо успели присягнуть и на верность Временному правительству. Но такого правительства больше не существовало, как и самой республики. Была РСФСР. Россией правил теперь большевистский Совет народных комиссаров. Об Октябрьской революции, Совнаркоме, Ленине и Троцком солдаты знали только понаслышке. Тем не менее, когда французские власти объявили наконец о долгожданной репатриации, огромное большинство российских военнослужащих в Алжире высказалось за выезд в районы, контролируемые Советами.

Напомним, что в октябре 1918 г. генерал Брюляр насчитал в Алжире 8800 россиян. Год спустя их оставалось (за вычетом умерших) всё ещё более 8000. К 1 января 1920 г., судя по сводке, подготовленной и доложенной военному министру полковником Баржоннэ, их число сократилось более чем наполовину и составило 4302 человека 9. Спустя четыре месяца, в апреле, этот показатель уменьшился до 3733 человек (см. прим. 12). Есть основания полагать, что между октябрём 1919 г. и апрелем 1920 г., т.е. за полгода, около 5000 человек были вывезены французами в районы России, находившиеся под контролем деникинской, а затем врангелевской администрации. Не оставался в стороне и адмирал А.В.Колчак. Во всяком случае, доподлинно известно, что в ноябре 1918 г. генерал-лейтенант Е.К.Миллер, выступавший в качестве негласного уполномоченного будущего Верховного правителя в Омске, пытался убедить французские власти в том, что «реорганизованные» русские бригады очень пригодились бы в процессе «наведения порядка» в северных районах России. Генерал, находившийся тогда в Париже, действовал через посла Временного правительства В.А.Маклакова, которого французские власти всё ещё продолжали признавать 10.

До апреля 1920 г. французы могли проводить репатриацию практически бесконтрольно. Затем ситуация изменилась. 20 апреля в Копенгагене было подписано соглашение между французским правительством, с одной стороны, и Советами народных комиссаров России и Украины — с другой. В соответствии с ним порядок репатриации российских и украинских граждан из Франции и её владений, равно как и французских из России и Украины, впервые был поставлен на юридическую основу 11.

Вот почему в том же апреле французы срочно провели среди оставшихся в Алжире 3733 россиян опрос с целью выяснения будущего места жительства репатриируемых. Результаты его таковы: 96 % опрошенных изъявили желание выехать в советскую Россию; менее 4 % (126 человек) отвергли такую перспективу, предпочтя районы, контролируемые антибольшевистскими силами 12.

Сохранились свидетельства представителей офицерского корпуса, относящиеся к маю 1919 г. В заявлениях на имя военного министра Франции русские офицеры предлагали направить их из Алжира в распоряжение Колчака либо просто в места их постоянного жительства до призыва в армию. Иные вообще просили оставить их в Северной Африке на положении гражданских эмигрантов (например, часть бывших военных медиков) 13. Находились и более напористые заявители, которые требовали у французских властей выплаты выходного пособия, компенсации за причинённый материальный ущерб и т.д.

Два офицера вызвали, судя по ведомственной переписке, повышенное внимание французских военных инстанций. Так, поручик Жданов настаивал на том, чтобы его не отправляли в Россию на одном судне с солдатами. Здесь явно просматривается опасение физической расправы во время рейса, по-видимому обоснованное. У другого офицера, подпоручика Рыбичева, человека левых взглядов, сложились благоприятные отношения с нижними чинами. Зато у него не было взаимопонимания с французскими военными. Работая механиком на одном из предприятий г. Богар, он был замечен в «большевистской агитации» среди соотечественников и осенью 1919 г. отсидел за это два месяца в крепости. Когда в июне 1920 г. его спросили, куда именно он хотел бы репатриироваться, он невозмутимо ответил: в Петроград. Такой ответ заставил генерала Ньесселя (комендант Алжирского подрайона) и самого Нивеля призадуматься: что делать со строптивцем? И отправлять его к большевикам не следовало бы, и оставлять в Алжире (или Франции) ни к чему. А если уж выдворять Рыбичева из Алжира, то непременно в одиночку и скрытно. Попади он на пароход вместе со знакомыми солдатами, нежелательные инциденты в море обеспечены (примерно так докладывали оба генерала по инстанции) 14. По-разному складывались для опальных россиян отъезд из Африки домой.

А.Б.Летнев. ДРУГИЕ БЕРЕГА
http://www.historia.ru/2002/01/letnev3.htm

(продолжение следует)

 Отправлено: 22.05.09 13:36. Заголовок: ВОЗВРАЩЕНИЕ Результ..

(Окончание)

АЛЖИРСКАЯ ОДИССЕЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Результаты апрельского вопроса вряд ли были неожиданными для французских военачальников. За два года генерал Нивель и его офицеры успели хорошо изучить российских бунтарей, особенности их менталитета. Да и исследователю тех далёких событий, опирающемуся только на документы и воспоминания, совершенно ясно, что иначе и быть не могло. Дело не в том, что горстка агитаторов, настроенных в пользу большевиков, могла навязать своё видение репатриации тысячам земляков. Не будем переоценивать возможности этого активного меньшинства. Дело в другом: массе бывших куртинцев трудно было избрать иную ориентацию. Могли ли они всерьёз верить руководителям белого движения? Ведь А.И.Деникин сменил Л.Г.Корнилова, того самого Корнилова, в бытность которого главнокомандующим (и по его прямому приказу) готовилось в августе 1917 г. усмирение мятежного лагеря Ля-Куртин. Напомним также, что до марта 1920 г. солдат вывозили в зоны, контролируемые Деникиным, а затем пытались выводить в Крым к Врангелю без всякого учёта их мнения. Удивительно ли, что при первой же возможности выбора большинство солдат сразу ею воспользовались, отказавшись от репатриации, которая предполагала дальнейшую службу в рядах Добровольческой армии, воспринимавшейся как оплот буржуазно-монархических сил?

Последующие события разворачивались в рамках выполнения общих договорённостей между Францией и советской Россией по репатриации. Они касались возвращения всех французских граждан из России и всех российских — из Франции, Алжира, Македонии и прочих мест. По этому вопросу между Москвой и Парижем велись длительные и активные переговоры (точнее, обмен радиотелеграммами), которые отчётливо прослеживаются по крайней мере с апреля 1918 г. по сентябрь 1920 г. 15

В ряде телеграмм за подписью наркома иностранных дел Г.В.Чичерина называются некоторые города и населённые пункты, в которых содержались солдаты (Алжир, Оран, Крейдер, Афровиль, Мерс-эль-Кебир). Советская сторона подчёркивала, что условия содержания российских граждан (по сравнению с Францией) были там наихудшими, что соответствовало действительности. На этом основании наркоминдел настаивал на скорейшем включении в списки репатриируемых той части российского воинского контингента, которая находилась в условиях «исключительно варварского режима в Алжире». Об этом заявил при подписании Копенгагенского соглашения представитель РСФСР (и, одновременно, УССР) М,М,Литвинов своему французскому партнёру консулу Ш.Дюшену 16. На практике, людей, открыто заявлявших о своих симпатиях к большевизму, французская сторона старалась репатриировать в последнюю очередь.

Тактика обеих сторон в этом вопросе вполне объяснима. Москва не просто стремилась вернуть домой попавших в беду сограждан. В Кремле опасались, и не без оснований, использования бывших солдат отдельных бригад в качестве антисоветской ударной силы: французы уже приступили к транспортировке таких «добровольцев» в порядке доукомплектования армии Деникина. К середине 1919 г. для большевиков возникла и другая опасность, связанная с подготовкой «похода на Петроград» генерала Н.Н.Юденича. С июня 1919 г. на северо-западном участке фронта против советских войск действовали среди прочих формирований германо-белогвардейские отряды под командованием генерала П.Р.Бермондта-Авалова. Объявленные впоследствии так называемой западной армией, они были сформированы, в частности, за счёт бывших русских военнопленных, завербованных на территории Германии и Прибалтики 17. Всё это, естественно, усиливало заинтересованность Москвы в скорейшем изъятии примерно 40-тысячного зарубежного российского воинского контингента из-под власти враждебных сил.

В сложившейся обстановке французскому кабинету приходилось маневрировать. Нарастало давление со стороны советского правительства. Москва, используя все доступные средства и каналы (Международный Красный Крест, правительства нейтральных государств, прессу), энергично требовала возвращения россиян. В Кремле и слышать не хотели о возвращении примерно 900 французских граждан, по-прежнему находившихся по разным причинам в России, без решения вопроса о репатриации бывших солдат экспедиционного корпуса 18. Но этим сложность проблемы (для Парижа) не исчерпывалась. По некоторым важным вопросам французские власти не могли договориться не только с большевиками, что было вполне естественно в тогдашних условиях, но и с собственными союзниками из белого движения.

В начале 1919 г., в разгар Гражданской войны, командование Вооружённых сил Юга России (ВСЮР) заручилось было согласием французов направлять репатриантов в свои главные подконтрольные порты — Одессу и Новороссийск. Поначалу всё шло довольно гладко. Ответственность за доставку расформированных бригад была возложена Парижем на вице-адмирала Дебона — командующего французской средиземноморской эскадрой. Транспорты с репатриантами прибывали в порты Чёрного моря под эскортом французских миноносцев. Разгружались они по возможности скрытно, дабы об этом не узнали, и в первую очередь народные комиссары в Москве. Иногда такие уловки удавались, иногда нет.

4 августа 1919 г. Дебон доложил в Париж о своеобразной реакции Деникина на прибытие в Одессу первых возвращенцев. Из донесения адмирала следовало: Деникин просит приостановить отправку бывших солдат экспедиционного корпуса, ибо, как выяснилось, по прибытию в Россию они сразу же принимают сторону большевиков 19. Летом 1919 г. представители белого движения потребовали от французов упорядочить репатриацию, а именно присылать только надёжных (!) солдат. Достичь этого, по их мнению, можно было путём «фильтрации» репатриантов в портах погрузки при непременном участии в этой процедуре эмиссаров ВСЮР.

Такая постановка вопроса вывела французов из равновесия. 24 ноября 1919 г. министр иностранных дел С.Пишон направил Деникину преисполненную негодования телеграмму. Именем французского правительства Пишон выразил решительное несогласие с предложением генерала отложить репатриацию до лучших времён, заявив, что его правительство намерено так или иначе её продолжить. И вообще негоже, поучал генерала министр, препятствовать возвращению граждан на территорию их собственного государства, ибо это представляет собой «нарушение публичного права». Далее Пишон напомнил руководителю ВСЮР, что он, генерал Деникин, хорошо известен как горячий «приверженец панрусизма» (так он интерпретировал принцип «великая единая, неделимая Россия», за которым стояла дорогая Деникину идея общерусской государственности). В заключение он язвительно, но вежливо призывал лидера белого движения проявить элементарную последовательность в претворении в жизнь им же провозглашённого идеала 20.

Почему в ноябре 1919 г. влиятельный член французского кабинета вдруг вспомнил, что русские страдальцы, третий год находившиеся под жёстким контролем Франции и давным-давно требовавшие возвращения на родину, тоже частица огромной России? Что их законное право на возвращение в родные края никому не дано игнорировать? Тут есть несколько причин. Начать с того, что в Париже пришли, очевидно, к выводу о бесперспективности дальнейшего насильственного удержания россиян из бывших бригад в пределах самой Франции, Алжире или Македонии. Война закончилась, белое движение в России клонилось к закату, момент для массированного использования зарубежных российских военнослужащих в борьбе против большевиков был Антантой явно упущен. Содержание этих людей за счёт французской казны становилось обременительным, тем более, что к прежним расходам добавились новые и неизмеримо большие. Десятки тысяч измученных, изголодавшихся русских людей, некогда пленённых армией кайзера, после капитуляции германо-австрийского блока покидали лагеря для военнопленных в Германии и переходили на французскую территорию. В конце 1918 — начале 1919 г. этот неуправляемый поток грозно нарастал. А, тем временем, из Алжира генерал Нивель слал в Париж тревожные депеши с просьбой поскорее убрать из страны смутьянов, с которыми ему так и не удалось совладать.

Надо сказать, что язвительная телеграмма Пишона Деникину не возымела ожидаемого действия. Главнокомандующий ВСЮР не торопился соглашаться с доводами руководителя французской дипломатии. Об этом свидетельствовала, в частности, шифровка министру колоний от главнокомандующего силами Антанты на Востоке генерала Франшэ д'Эспрэ, направленная 2 января 1920 г. Генерал сообщал в Париж из своей ставки в Константинополе, что Деникин по-прежнему упорствует, не желая принимать у себя русских репатриантов, поскольку они, будучи полностью распропагандированными, не хотят в большинстве своём служить в Добровольческой армии и, едва сойдя на берег, присоединяются к «мятежным бандам». Так французский главнокомандующий именовал отряды «зелёных», которые действовали в тылу у деникинских войск, расстраивая их коммуникации. В обоснование такого мнения приводился серьёзный инцидент, возможно не единичный, имевший место в районе Новороссийска 21. Через полгода примерно в тех же выражениях доносил о нежелании белых генералов принимать репатриантов в Севастополе вице-адмирал Дебон.

Становится понятным, почему в Париже решились наконец сдвинуть дело с мёртвой точки и подписать с большевиками Копенгагенское соглашение о репатриации.

Весть о скорой отправке домой быстро облетела алжирские гарнизоны, где содержались российские опальные воины, и была встречена с ликованием. Солдаты готовились к отъезду. Однополчане шли поклониться в последний раз могилам тех, кому так и не суждено было снова увидеть родину.

Когда стало ясно, что французы не собираются больше быть их тюремщиками, солдаты начали обходить установленный режим. Теперь власти смотрели на дисциплинарные нарушения спокойнее. Провал интервенции, восстание моряков французской черноморской эскадры, антивоенные выступления солдат в само Франции (апрель 1917 — январь 1918 г.) кое-чему научили генералов, губернаторов и префектов. В день посадки на пароход первой крупной партии репатриантов французские власти остались, в общем, верны себе: снова были и оцепление, и пулемёты, точь-в-точь как при встрече на африканской земле разоружённых бригад. И всё же хозяева колонии вынуждены были смириться с тем, что некоторые группы репатриантов демонстративно проследовали в алжирскую гавань с пением революционных песен, под развёрнутыми красными флагами. По свидетельствам участников событий, во время посадки царило приподнятое настроение, раздавались песни под балалайку, гитару 22.

Однако, фактически изоляция продолжалась, по крайней мере для некоторых, и на борту парохода. Опасных, с точки зрения французов, агитаторов отделяли от общей массы и держали в трюме до самой Одессы (большая часть транспорта направлялась туда). Капитанам судов предписывалось брать курс прямо на Одессу, не заходя в турецкие порты, чтобы избежать нежелательных контактов с земляками из только что эвакуированной из Крыма армии барона Врангеля. Серьёзных инцидентов во время рейсов Алжир — Одесса в доступных нам источниках не обнаружено.

Согласно первоначальной договорённости, последний транспорт должен был прибыть из Алжира в Одессу 20 сентября 1920 г. Если не к сентябрю, то уж к концу 1920 г. основная масса россиян была действительно репатриирована, но какая-то часть всё ещё оставалась в Алжире, о чём свидетельствовал продолжавшийся в 1921 г. радиотелеграфный обмен по этому вопросу между Москвой и Парижем 23. В своих радиограммах Чичерин объяснял неполную репатриацию тем, что французские власти не обеспечили своевременного оповещения всех желающих вернуться на родину относительно необходимых формальностей, связанных с выездом. Со своей стороны Р.Пуанкаре и А.Бриан утверждали: напротив, всё необходимое было сделано своевременно, и если какая-то часть солдат бывшего экспедиционного корпуса в Россию не вернулась, то только потому, что не пожелала этого сделать.

В 1923 г. во Францию приехала миссия Российского Красного Креста для сбора информации о репатриации оставшихся к тому времени сограждан (А.М.Устинов — председатель, В.П.Потёмкин, М.С.Червяков, А.К.Дмитриев). Первая миссия такого рода побывала там ещё в 1919 г. (в ней входили, в частности, видные деятели РКП (б) Д.З.Мануильский и И.Арманд). 22 июня 1923 г. Устинов уведомил Чичерина о том, что считает репатриацию законченной. Тем не менее, 16 декабря 1924 г. первый советский полпред во Франции Л.Б.Красин, говоря о русской эмиграции в этой стране, отметил в интервью «Известиям», что среди эмигрантов «есть отдельные люди, которые попали сюда не по собственному желанию, например лица, входившие в бывший Русский экспедиционный корпус во Франции» 24. Какая-то часть этих лиц приходилась и на алжирские департаменты Франции. Потеряв право на коллективное возвращение, причём за счёт французской стороны, они могли теперь репатриировать только на общих основаниях, т.е. в индивидуальном порядке. Это означало, что их приравнивали теперь к амнистированным советской властью участникам белого движения (декрет ВЦИК от 3 ноября 1921 г., дополненный документом ВЦИК и Совнаркома от 9 июня 1924 г.).

Как говорилось выше, в 1920 г. в вопросе о возвращении на родину среди «российских алжирцев» существовало почти полное единодушие. Почему же вернулись не все? Одни могли упустить последний пароход по болезни, другие и рады бы вернуться вовремя, да были связаны контрактом с Иностранным легионом, неосторожно заключённым на два. А то и на три года 25. Некоторых, возможно, мог смутить дух подозрительности и недоверия, которым был, увы, пропитан вопросник для отъезжающих в советскую Россию: каждый репатриант был обязан ответить на 24 (!) вопроса, сформулированных Российским Красным Крестом, т.е. упомянутой выше миссией Устинова во Франции.

Вот этот документ — он помечен 1923 г. и называется «Опросный лист, заполняемый солдатами бывшего экспедиционного корпуса, возвращающимися в РСФСР». Помимо обычных в таких случаях сведений (фамилия, дата рождения, семейное положение, последний адрес и т.д.) заполняющий анкету обязан был, в частности, сообщить следующее: владел ли он в России какой-либо недвижимостью; принимал ли участие в борьбе против советской России в белых армиях (каких, когда, в качестве кого, по набору или добровольно); к какой политической партии принадлежит; был ли после 1917 г. в других странах кроме Франции. Возвращенцу предстояло дать на все 24 вопроса «точный и исчерпывающий ответ»; опросный лист надо было заполнить в четырёх экземплярах 26. Иными словами, для возвращения на родину надлежало убедить новую рабоче-крестьянскую власть в собственной политической благонадёжности.

Показательно и другое. В одной из нот наркоминдела французскому правительству (от 13 декабря 1923 г.) Чичерин предупреждал французскую сторону: мы не можем допустить на советскую территорию лиц, о которых у нас нет сведений, а также происхождение и отличительные черты которых не засвидетельствованы официальными агентами советского правительства в местах их отправки. И далее: ни один пароход, зашедший в любой болгарский порт, не будет допущен в советские порты 27.

История удивительным образом повторялась: теперь уже не белые генералы, а победившие народные комиссары ставили вопрос о предварительной «фильтрации» репатриантов, демонстрируя не меньшее недоверие к ним. В какой-то мере оно могло считаться оправданным в условиях Гражданской войны. Как уже говорилось, белые военачальники пытались использовать россиян, оказавшихся за пределами России, в качестве антибольшевистской милы. Далее: часть, пусть незначительная, бывших солдат экспедиционного корпуса действительно воевала в составе враждебной Советам иностранной — французской — армии на иностранной территории, причём вопреки ясно выраженной воле советского правительства 28. Теперь Гражданская война была давно позади, а синдром недоверия к соотечественникам за рубежом не только не ослабевал, но, напротив, укоренялся.

Остаётся хотя бы вкратце проследить дальнейшую судьбу тех, кто заполнил (либо не захотел заполнять) суровый опросный лист от 1923 г. или аналогичные документы. Из огня одной, только что закончившейся войны первые возвращенцы попадали в полымя другой, ещё более жестокой, гражданской. Да, нелегка была их встреча с родиной. Черноморские порты часто переходили в руки то красных, то белых.

Часть вернувшихся вливалась в ряды Красной Армии, некоторые предпочитали службу в Добровольческой, иные пополняли отряды «зелёноармейцев». О том, какая она, эта «Россия, кровью умытая», как скажет вскоре известный советский писатель, они знали теперь не понаслышке. Их трагедия продолжалась. К тысячам могил, оставшихся в Шампани и Оверни, Пикардии и Лотарингии, Алжире и Македонии, добавлялись новые на бескрайних просторах России. Например, при подавлении деникинцами бунта батальона «добровольцев», который привезли из Марселя, погибли 150 вернувшихся, а 80 перешли на сторону Красной Армии (март 1919 г.). За несколько дней до трагедии батальон (командир — полковник Ешке) продефилировал перед командующим ВСЮР на параде в Екатеринодаре.

Как известно, остатки Добровольческой армии ушли в Крым, где были преобразованы в новую — Русскую — армию барона Врангеля. Таким образом, те, кто служил по возвращении из Алжира у белых, должны были разделить участь врангелевских войск. Не исключено, что после падения белого Крыма некоторые из уцелевших репатриантов снова оказались в той же Франции (или её колониях), но теперь уже навсегда 29. Там они влились в русское зарубежье и познали, сколь горек хлеб на чужбине.

Что касается Алжира, то из французских источников следует, что накануне Второй мировой войны в стране было по крайней мере 300 русских эмигрантов. Эти люди предпочли изгнание возвращению в большевистскую Россию. Какая доля приходилась при этом на осевших там солдат русских бригад, какая — на бойцов белых армий, сказать трудно.

Были, очевидно, в русской колонии и те, кто прибыл в Алжир из Франции или других стран в поисках лучшей доли в годы мирового экономического кризиса. Среди этих других стран назовём и Марокко, откуда выводили на отдых подразделения Иностранного легиона, воевавшие против Республики Риф. А среди легионеров было немало кубанских казаков, некогда сражавшихся под началом Деникина 30.

Политические симпатии в колонии, как и в прежние времена, отличались большим разнообразием. В 30-е годы среди эмигрантов были люди, настроенные одновременно антисоветски и прогермански. Они не скрывали, что в случае мобилизации во французскую армию воевать с Германией не собираются. Их лидером являлся бывший морской офицер инженер Л.П.Долгушин. Люди противоположных взглядов и, что весьма существенно, поступков уже успели повоевать с германским вермахтом, хотя и на территории третьих стран. В отличие от Долгушина и его единомышленников Николай Желудовский и Иван Леонтьев, например, не имели своего дома, а жили в лагере Богар, в бараках, обнесённых колючей проволокой, причём в тех же местах, что и их земляки 20 лет назад. Оба попали туда как бывшие бойцы интернациональных бригад в Испании. Первый аттестуется во французских полицейских донесениях как бывший белогвардеец, второй — как обладатель паспорта, выданного «русским консульством» (каким именно, не сказано). Судя по ведомственной переписке, в алжирских лагерях для интернированных французами интербригадовцев содержались в то время и другие русские люди. Но доподлинно удалось установить лишь эти две фамилии (в деле сохранились собственноручно заполненные Желудовским и Леонтьевым в мае 1939 г. анкеты с их фотографиями 31). Здесь уместно отметить, что бывшие белогвардейцы воевали в Испании не только на стороне республиканцев, но и франкистов.

И последнее. Что же стало с теми репатриантами, которые воевали в Красной Армии и по окончании Гражданской войны благополучно вернулись домой? К сожалению, известно о них немного. «...Как мало мы знаем о судьбе десятков тысяч этих солдат» 32, — сетует современный историк, автор книги о первых контактах французов и русских в послеоктябрьский период.

Справедливые слова. И сейчас, через три четверти столетия после описываемых событий, мы, к стыду своему, можем говорить о советском бытии репатриантов из отдельных бригад лишь в самых общих чертах. Закончив войну, бывшие куртинцы и балканцы, прошедшие алжирские лагеря, влились, подобно миллионам сограждан, в ряды строителей нового общества. В годы пятилеток некоторые, впрочем немногие, сделали более или менее удачную партийно-государственную или военную карьеру. Прочие оставались рядовыми тружениками.

В 20-х годах они ещё время от времени встречались, во всяком случае пока в стране существовал Союз российских солдат во Франции и на Балканах. Союз публиковал воспоминания; известнее других сборник, выпущенный в 1924 г. с предисловием историка замнаркома просвещения М.Н.Покровского 33. Объединения бывших солдат экспедиционного корпуса имелись в те годы в крупных городах. Так, среди добровольных обществ Ленинграда действовало Общество российских солдат, находившихся во Франции и на Балканах 34.

В середине 30-х годов общественная атмосфера в стране Советов резко изменилась. Теперь над людьми, служившими когда-либо не в Красной Армии, да ещё за пределами СССР, висела постоянная угроза репрессий 35. Тут уж было не до публикации воспоминаний 36. Именно тогда надолго стали прерываться нормальные родственные и дружеские связи с теми, кто ещё остался во Франции или её заморских владениях. Да и хранить полученные оттуда письма или фотографии стало делом отнюдь не безопасным. Так, 30 марта 1926 г. Ф.Э.Дзержинский недвусмысленно предписал своему заместителю по ОГПУ В.Р.Менжинскому: «Установить, кто получает из Франции письма и кто пишет туда — даже самые невинные письма, — может дать нити» 37.

В печати в лучшем случае появлялись время от времени фрагменты воспоминаний участников описываемых нами событий в литературной записи, сделанной спустя несколько десятилетий. Писать о ратных делах русских бригад на чужбине прямо не возбранялось, но публикации на эту тему выходили в Советском Союзе всё реже. Да и авторами их были не профессиональные историки, а публицисты. При этом алжирской части невероятной одиссеи российских воинов вообще не уделялось должного внимания.

Лишь в 60-е годы — в то самое время, когда Алжир был охвачен войной за национальную независимость, — некоторые советские авторы вернулись к алжирским страницам истории экспедиционного корпуса. Были, в частности, опрошены последние живые свидетели — солдаты русских трудовых отрядов на алжирской земле. Собранные таким образом по крупице драгоценные свидетельства, дополнив уже имеющиеся, стали достоянием нового поколения читателей.

И всё же мы знаем о русских бригадах за рубежом всё ещё слишком мало. История экспедиционного корпуса, в которой героическое столь тесно переплеталось с трагическим, непременно должна быть воссоздана на родине бойцов этого корпуса во всей полноте. А это возможно лишь на основе широкого привлечения как отечественных, так и зарубежных архивных материалов, в том числе документов из семейных архивов, что потребует немалой поисковой работы. Достойное место в этой эпопее займёт алжирская глава, написанная на российских, французских и — обязательно! — алжирских источниках, равнозначных по исторической ценности.

Это будет — пусть и запоздалой — данью памяти, низким поклоном солдатам из России. Поклонам не красным, не белым, не зелёным, а просто соотечественникам с очень трудной судьбой. Неожиданно попав в мировой в мировой водоворот, оказавшись в политически расколотом, грозном и враждебном мире, оглушённые событиями гигантского, поистине планетарного масштаба, понимая по-разному (как, впрочем, и их правнуки 75 лет спустя) свободу и демократию, выказывая взаимную нетерпимость, зачастую переходящую в лютую ненависть, они, по крайней мере в большинстве своём, сходились в одном — в глубокой преданности интересам России, как они их тогда понимали. Если угодно, они считали свою Родину высшей категорией на мировой шкале моральных ценностей. И доказали это делом, решительно и безоглядно возвратившись в разорённую, выбитую из колеи двумя войнами и двумя революциями страну. Возвратились, дабы разделить её судьбу в самые трагические, голодные и кровавые десятилетия.

А.Б.Летнев. ДРУГИЕ БЕРЕГА
http://www.historia.ru/2002/01/letnev3.htm

 Отправлено: 25.05.09 10:08. Заголовок: К чему, спросите мен..

Воистину безмерна сила воинского духа русского человека! 68 лет назад он остановил жестокого врага на подступах к Москве. Почти сто лет назад удержал его у стен Парижа, лег костьми на полях Шампани и в долинах Марны...

К чему, спросите меня, все эти публикации о Русском Экспедиционном корпусе, воевавшем на полях Франции, в скалистых горах Македонии и долинах Сербии?

Лично мне, после прочтения всех этих материалов, стали ясными истинные причины Гражданской войны в России и что она началась не после ВОСР, как писалось в советских учебниках по истории, а там - во Франции, во взубунтовавшемся лагере Ля Куртин!

Почему одни русские солдаты отказались воевать за интересы капиталистов, другие же присягнув Временному правительству, продолжили воевать и потом, в составе Русского легиона чести, Иностранного легиона?

Почему одни русские офицеры унижали и обворовывали солдат, кутили на солдатское жалование в Париже, оставив своих солдат в окопах без командывания, а затем расстреливали лякуртинцев из орудий и пулеметов, другие оставались с ними, плечом к плечу, с пулеметом в самом пекле боя, и, сорвав с себя погоны, разделили вместе со взбунтовавшимися солдатами их дальнейшую судьбу?

Почему французы так восторженно принявшие русские бригады, радовавшиеся их первым победам на фронте, потом одни стали их тюремщиками и надзирателями в алжирских лагерях, другие сочуствовали им и отказались стрелять во взбунтовавшихся солдат?

Почему сознательно умалчивали в Советском Союзе о самом факте существования этих особых пехотных бригад, почему Маршал Советского Союза и Министр Обороны СССР Малиновский, участник тех событий, всю жизнь прожил под дамокловым мечом?

Ответы на все эти вопросы получите, прочитав предыдущие материалы и указанные ниже книги, посмотрев документальный фильм:

Игнатьев А.А. "Пятьдесят лет в строю". Воспоминания.
Алексей Алексеевич Игнатьев (1877-1954), потомственный военный, дипломат и мемуарист, полковник Генштаба царской армии, генерал-майор при Временном правительстве и генерал-лейтенант (1943) Советской армии, сын Киевского генерал-губернатора и внук председателя Комитета министров России. Паж, кавалергард, участник русско-японской войны, в 1908-17 годах - военный атташе в Скандинавских странах и во Франции.После Октябрьской революции перешел на сторону Советской власти, жил в Париже и помог сохранить в банках Франции 225 млн. рублей золотом, принадлежавших России. В 1937 году вернулся в Москву. Муж знаменитой балерины Наташи Трухановой. Автор пятитомных воспоминаний "Пятьдесят лет в строю"
http://militera.lib.ru/memo/russian/ignatyev_aa/index.html

Малиновский Родион Яковлевич "Солдаты России"
http://militera.lib.ru/memo/russian/malinovsky_ry/index.html

Лисовенко Д.У. Их хотели лишить Родины. М., 1960.
http://militera.lib.ru/h/lisovenko_du/index.html

Карев П. "Экспедиционный корпус", ОБЛГИЗ, Куйбышев, 1941, 1957

Карев П.Ф. "Нас не укротили". Иваново, 1937.

Павлов А.Ю. "Русские экспедиционные силы во Франции и на Балканах в годы первой мировой войны (1916-1918 гг.)", СПб., 1998

Керсновский А.А. "История Русской армии". М., 1994. Т. 4.

Валентинов Н. "Русские войска во Франции и Македонии". Воен.-истор. сб. Труды воен.-истор. комиссии. М., 1920.

Городиский Н. "Лякуртинская трагедия". Владимир, 1963.

Егерев М. "Русские солдаты во Франции" // Воен.-истор. журнал. 1959. № 9. С. 89.

Санников Л. "Россия спасла Францию". К 90-летию Русского экспедиционного корпуса // Правда Севера. 2006. 01 июня. С.30.

Лощилов М. "Черная неблагодарность спасенных. О ней в начале 1920-х годов рассказали наши земляки" // Правда Севера. 2006. 29 июня.

Санников Л. "Героизм и судьба воинов". К 90-летию Русского экспедиционного корпуса // Правда Севера. 2006. 03 августа. С.30.

Чиняков М.К. "Русские войска в «Бойне Нивеля»". Апрель 1917 г. // Военно-исторический журнал. 2006. № 4. С.59-64

Данилов Ю.Н. "Русские отряды на французском и македонском фронтах". 1916—1918 гг. Париж, 1933. С. 101;

Тарусский Е. "Легион Чести" // Для вас. 1939. № 8(270). С. 5.

Карханин М.В. "Сорок лет тому (1916—1956)" // Возрождение. Октябрь 1956. Тетр. 58. С. 48, 49.

Малиновский Родион Яковлевич (автобиография) // Воен.-истор. журнал. 1990. № 4. С. 15;

Французские боевые награды русским полкам // Воен.-истор. вестник. Париж, 1971. № 37. С. 32;

Русские войска во Франции // Часовой. 1970. № 526(4). С. 20.

Документальный фильм "Они погибли за Францию", реж. Зайцев Сергей Леонидович
Описание фильма: Во время Первой мировой войны батальон русских солдат был направлен во Францию для оказания помощи в боевых действиях против кайзеровской Германии. И поныне французы чтят память русских воинов, погибших за чужую Отчизну. Однако те, кто остался в живых, после революции 1917 года стали никому не нужны. Каждому из них, в том числе и будущему маршалу Малиновскому, пришлось возвращаться на родину самостоятельно. Кстати, маршал Малиновский всю жизнь держал на своем рабочем столе какую-нибудь французскую книжку. И уже после войны он снова отправился во Францию - вспомнить молодость...


Давно отгремели бои на полях сражений в Галиции, Мазурских болотах, Карпатах, Румынии, Шампани… Но память о подвиге русских солдат и офицеров, о двух миллионах наших соотечественников за веру, царя и Отечество живот свой положивших, не должна быть забыта. И если из того времени, пусть запоздало, но будут извлечены важные для России уроки, значит - они погибли не напрасно.
http://www.stoletie.ru/rossiya_i_mir/kogda_kolchak_i_zhukov_vmeste_zaschischali_rossiju_2008-10-30.htm

 Отправлено: 26.05.09 08:15. Заголовок: Влад Щерба на теме Д..

Влад Щерба на теме ДЕНЬ ПОБЕДЫ: Поклонимся и павшим и живым! пишет:

цитата:

ОТГРЕМЕЛИ ПОСЛЕДНИЕ ЗАЛПЫ САЛЮТОВ 64-ГО ДНЯ ПОБЕДЫ над гитлеровским фашизмом. Отзвучали поздравления и слова благодарности Ветеранам. Увядают букеты цветов на могилах солдат, не доживших до этого дня, но живущих в сердцах потомков, в пламени Вечного огня. А из "благодарной" Европы доносятся, как исковерканное эхо, другие голоса: http://www.russia.ru/#video-narochnickaya_history

Попытки Запада провести ревизию итогов Второй мировой (Великой Отечественной) войны, да и других войн с участием России, далеко не первые.

Уже год как в России появился в свободной продаже документальный фильм "Первая Мировая война в цвете" на двух дисках DVD.
Аннотация:До сих пор просматривая архивные пленки событий Первой Мировой Войны, мы видели черно-белые хроники давно минувших дней. Но теперь у нас появилась уникальная возможность увидеть реалии того времени в цвете. Это была первая война открывшая миру обратную сторону цивилизации - смертоносный газ, непробиваемую броню танковых дивизий, огненный дождь пулеметов и тяжелой артиллерии, несущие ужас, разрушение и смерть.
Используя раритетные архивные видеоматериалы собранные по всему миру, включая британский Имперский Военный Музей, которые были кропотливо подобраны и раскрашены с использованием передовой компьютерной графики был сделан этот уникальный и захватывающий фильм для того, чтобы показать события Первой Мировой войны глазами тех, кто в ней участвовал. Фильм охватывает период 1914-1918 гг., когда 65 миллионов людей взялись за оружие и мир впал в хаос!


На двух дисках

Стоимость в интернет-магазинах порядка 300-400 рублей
http://www.bolero.ru/product-39392835.html

Мне удалось приобрести диски, как ни странно, в магазине "Ашан" в разделе "Документальные фильмы" по 85 рублей за диск и совершенно свободно!

Так вот этот фильм (производство Великобритании), при его высоком качестве и подробном описании хода Великой войны, ничто иное как ревизия и фальсификация роли России в этой войне.

При просмотре фильма создается иллюзия, что французов в той войне спасли войска Великобритании и США, хотя последние вступили в войну только в апреле 1917 года, а участие русских войск описывается как цепь неудачных действий их бездарных командующих, даже про знаменитый Брусиловский прорыв говорится, что русские заплатили за него слишком высокую цену. И ни слова про сверхкороткие, рекордные сроки проведенной в России мобилизации (14 дней!), ведь немецкий Генштаб рассчитывал, что русские раньше, чем через 40 дней не смогут приступить к военным действиям. Ни про то, что компания 1914 г. на русском фронте началась Восточно-Прусской операцией. Необходимость ее проведения мотивировалась стремлением “поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев”, что действия русских, 1-й армии Ренненкампфа и 2-й армии Самсонова, выдвинутых второпях на Восточном фронте, заставили перебросить часть немецких войск с Западного фронта, что позволило французам вздохнуть с облегчением и даже одержать их самую важную победу на Марне. И совсем ничего не сказано об особых русских бригадах (экспедиционном корпусе) во Франции и Македонии, как будто их не было вообще...

Факты.

Французский посол в России М.Палеолог через четыре для после начала войны взывал к Николаю II: "Я умоляю Ваше величество приказать Вашим войскам немедленное наступление, иначе французская армия рискует быть раздавленной!".

Чудо под Марной стало возможным благодаря победе 20 августа 1914 года 2-й армии русских войск (ген. Самсонов) в Восточной Пруссии у Гумбинена, создавшей совместно с 1-й Неманской армией (ген. Ренненкампф) критическое положение для немцев на Восточном фронте, усугубившееся взятием Львова на Австрийском фронте. Именно на это чудо надеялся французский Генеральный штаб в лице генерала Жоффра, 27 августа 1914 года докладывавшего военному министру Мильерану: «…слава Богу, мы имеем благоприятные известия от русских в Восточной Пруссии. Можно надеяться, что благодаря этому немцы будут вынуждены отправить войска отсюда на Восток. Тогда мы сможем вздохнуть».

Русская армия действительно оттянула на себя как раз ту силу, необходимую для немецкой победы на Марне. И жестоко за это поплатилась: к 14 сентября 1914 года остатки разгромленной 2-й и 1-й Неманской армии все равно были вытеснены немецкими войсками из Восточной Пруссии. Вредительскую роль тогдашних западников-франкофилов из Верховного Главнокомандования подтверждает воспоминание бывшего начальника штаба Северного фронта генерала М. Бонч-Бруевича (брата ближайшего ленинского соратника): «…предполагалось, что русские войска поведут через Силезию наступление на Берлин. Будь это сделано, мы, вероятно, скоро оказались бы в германской столице. Но правый фланг русской армии почему-то устремился в Восточную Пруссию, и неумное это наступление погубило армии Самсонова и Ренненкампфа. Наступление же в Галиции завело несколько наших армий в Карпаты, где мы безнадежно застряли». На поражение русских армий не в последнюю очередь повлиял и низкий технический уровень управления войсками, несравнимый с уровнем войск союзников. Сводки незащищенной от прослушивания радиосвязи активно перехватывались мощной немецкой радиоразведкой, и таким образом радисты русских штабов исправно снабжали германский генштаб всеми необходимыми сведениями. [1]. Учитывая поправку на многолетний период предвоенных приготовлений и разницу в уровне технического вооружения армий союзников, невозможно списать все неудачи только на российскую расхлябанность и бездарность царского генералитета. Слишком уж явно виден злой умысел.

Послушаем же немецкого генерала Людендорфа: «…наше наступление на Западе потерпело крушение, так как генерал Мольтке взял войска из победоносного положения, и благодаря этому 9 сентября 1914 года совершилась драма на Марне». Может быть, немецкий генерал просто оправдывался? Да нет, его слова подтверждает французский генерал Ниссель: «…всем нам отлично известно, насколько критическим было во время битвы на Марне наше положение. Несомненно, что уменьшение германской армии на два корпуса и две кавалерийские дивизии, к чему немцы были принуждены, явилось той тяжестью, которая по воле судьбы склонила чашу [весов] на нашу сторону».

Ниссель только в одном покривил душой - в конечном счете чаша весов в пользу французских союзников склонилась по воле «пятой колонны» в правящей российской верхушке. Это именно она втянула Россию в бойню мировой войны и заставила ее Верховное Главнокомандование залить реками крови российских мужиков горящие акции французского капитала...

...Взятие Эрзерума и вообще вся наступательная операция русских на Кавказском фронте зимой произвела во всем мире сильное впечатление и вызвала со стороны Турции посылку против кавказской армии подкреплений со всех фронтов. Благодаря этому была остановлена турецкая операция в сторону Суэцкого канала и Египта, а английская экспедиционная армия в Месопотамии получила большую свободу действий.
После Эрзерумской операции 4 марта 1916 г. было заключено англо-франко-русское соглашение о «целях войны России в Малой Азии»: 1) Россия получала район Константинополя и проливов и северную часть турецкой Армении, исключая Сивас; 2) Россия признавала право Англии занять нейтральную зону Персии; 3) державы Антанты отнимали у Турции «Святые места» (Палестину)...

...Описываемый период является временем наибольшего успеха русских в Персии. В начале этого периода продолжалась все та же борьба англо-русского влияния с германо-турецким и происходили столкновения русских отрядов с отрядами германских наемников, которые по мере продвижения экспедиционного корпуса Баратова постепенно отодвигались к югу. Однако несмотря на германскую агитацию, вредившую английским интересам, и на реальную угрозу в смысле вовлечения афганцев в войну, русское командование не могло, как мы видим, добиться комбинированных действий английских и русских войск, и вся совместная работа России и Англии в Персии шла только в области дипломатического воздействия на персидское правительство. В январе это правительство под влиянием успехов русского экспедиционного отряда, занявшего к этому времени довольно значительную часть северной Персии, предложило России и Англии союз, но выставило при этом заведомо неприемлемые требования, и переговоры о союзе заглохли.

При начале операции против Эрзерума командование кавказской армией приказало Баратову задержать своими наступательными действиями возможную переброску турками на помощь 3-й армии своих войск из Месопотамии, где англичане потерпели сильную неудачу. Баратов начал свое наступление в январе; повел его в западном направлении к Багдаду, а часть сил направил на юг. В январе и начале февраля экспедиционным корпусом была занята линия Кянгавер — Довлетабад — Султанабад. В течение февраля и марта русские продвинулись до Биджара — Керманшаха — Кашана и, наконец, 20 марта заняли важный узел дорог — Исфахан. С занятием Исфахана был уничтожен очаг германской агитации, откуда германцы вели свою пропаганду с целью поднять против англичан могущественное кочевое племя бахтиар и устроить резню русских и англичан в ряде персидских городов (задание германского консула Пужена).

Наступление русских, выполнивших свою задачу, прекратилось, но тяжелое положение английского корпуса, осажденного в Кут-эль-Амаре, заставило английское правительство просить содействия русских наступлением на Багдад. Вследствие этого экспедиционный корпус Баратова возобновил свое наступление в Западном направлении; в апреле был занят Керинд, в мае — Касриширин, и, таким образом, русские войска, тесня отступающие турецкие отряды, подошли на Багдадском направлении к турецкой границе, причем для связи с англичанами была выслана сотня в Зорбатия. Эта сотня, прибыв 22 мая 1916 года в Английскую ставку, доказала англичанам возможность направить свои войска для совместных действий с русскими. Однако англичане не изменили своего отрицательного отношения к направлению своих войск к Керманшаху, и вопрос о совместных действиях так и остался висеть в воздухе...

...Формирование 3-й и 4-й особых бригад русского экспедиционного корпуса совпало по времени с Брусиловским наступлением в Галиции (Юго-Западный фронт) летом 1916 г., где русские войска понесли большие потери. По плану межсоюзнической конференции русская армия должна была перейти в наступление 15 июня. Однако вследствие возобновления германских атак под Верденом и начавшегося 15 мая наступления австро-венгерской армии против итальянцев в районе Трентино французы и итальянцы настойчиво потребовали от русского командования перехода к решительным действиям в более ранние сроки, и оно (русское командование) в очередной раз пошло им навстречу...

...Русская армия, отвоевав 25 тысяч кв. км, вернула часть Галиции и всю Буковину. От ее победы Антанта получила неоценимые выгоды. Чтобы остановить наступление русских, с 30 июня по начало сентября 1916 года немцы перебросили с Западного фронта не менее 16 дивизий, австро-венгры свернули свое наступление против итальянцев и отправили в Галицию 7 дивизий, турки — 2 дивизии. (См.: Харботл Т. Битвы мировой истории. Словарь. М., 1993. С. 217.) Успех операции Юго-Западного фронта предопределил вступление 28 августа 1916 года Румынии в войну на стороне Антанты.

Несмотря на свою незавершенность, эта операция представляет собой выдающееся достижение военного искусства, что не отрицают и иностранные авторы. Они воздают должное таланту русского генерала. "Брусиловский прорыв" — единственное сражение первой мировой войны, в названии которого фигурирует имя полководца...

За все это, читатель, в ноябре 1918 года России была объявлена благодарность от премьера Франции Жоржа Бенжамена Клемансо: «…Брест-Литовский мир нас сразу освободил от фальшивой поддержки союзных притеснителей из России и теперь мы можем восстановить наши высшие моральные силы в союзе с порабощенными народами Адриатики в Белграде - от Праги до Бухареста, от Варшавы до северных стран. <…> С военным крушением России Польша оказалась сразу освобожденной и восстановленной; национальности по всей Европе подняли голову, и наша война за национальную оборону превратилась силой вещей в освободительную войну».[2]

Получается, это не Россия своей кровью поддержала Францию, ведя войну, абсолютно ненужную ей, а Франция была «вынуждена» поддерживать ее. А надеждой сербов и других южных славян и чехов был не русский штык, а французская шпага. Значит, не Россия своим Румынским фронтом удерживала Бухарест от мгновенного поражения. Что касается Польши, то, как мы знаем, французская поддержка поляков в их вековых чаяниях избавиться от русских «поработителей и разрушителей» мгновенно обернулась порабощением других народов - западных украинцев и белорусов, насильственно включенных в польское государство, а «польская тряпка с французским керосином» после поджога пламени Второй Мировой войны была затем просто выброшена за ненадобностью. Что же еще делать нашим по-собачьи верным российским генералам, как не привычно тявкнуть: «Служу Франции!». Только мы, потомки павших героев, можем достойно оценить подобные «благодарности» мнимых российских союзников...
http://www.soldat.ru/files/f/00000414.doc

"Тем, что Франция не была стерта с лица Европы, мы обязаны прежде всего России" - говорил Главнокомандующий войсками Антанты маршал Ф. Фош.

Спросим у Франции, Бельгии и Великобритании, Сербии и Румынии, Италии и США. И этого не было?

 Отправлено: 05.06.09 17:14. Заголовок: Русские в германском..

Русские в германском и австрийском плену в период Первой мировой войны

Услышите о войнах и о военных слухах.
Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть.
Мф. 24, 6

Российские и зарубежные историки, деятели искусства, и прежде всего кинематографии, уже высказали достаточно мнений и гипотез о внешнеполитических и социально-экономических причинах и тайных пружинах Первой мировой войны. Немало сказано и написано об ее трагических последствиях для России: распаде империи после большевистского переворота, кровавой гражданской войне, «великом исходе» более чем двух миллионов граждан в эмиграцию, разрушении церковной жизни и другом. Многое говорилось о тяжелых последствиях войны для других стран...

...Однако в общем хоре искренних и взволнованных голосов почти совсем не слышно тех, кто говорит о причинах войны, обусловивших ее тяжкие последствия. А между тем истинная причина надвигавшейся катастрофы была понятна многим современникам тех событий. В 1923 году, оказавшись в эмиграции, бывший товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Н. Д. Жевахов находился на подворье Святителя и Чудотворца Николая в городе Бари (Италия). Там он работал над первым томом «Воспоминаний», в котором поставил задачу «показать, насколько велико было отступление русского общества от веры в Промысл Божий и до чего возгордился человек, забывший, что судьбы мира находятся в руках Божиих». Трагическим обстоятельством для Российской Империи, по мнению князя Жевахова, стало и то, что «в разрушении русской государственности принимали участие не только враги России, но и те, коим была вверена охрана России и которые стояли на страже ее интересов», – так «велик был дурман, проникший во все слои общества».

Именно дурман религиозного равнодушия русского народа, который в этот период окутал все его слои – от царского окружения до солдат в окопах, не позволил услышать тех предостережений, которые были получены от святителей Земли Русской. Одним из таких предостережений, по свидетельству князя Жевахова, было явление святителя Иоасафа Белгородского полковнику О. во сне. Помощник обер-прокурора Святейшего Синода не огласил его фамилию, поскольку попытки полковника поделиться этим знанием натолкнулись на полное непонимание тех, к кому он обращался...

http://www.srcc.msu.ru/bib_roc/jmp/06/05-06/09.htm

 Отправлено: 13.10.09 14:05. Заголовок: ВЕДЬ БЫЛИ Ж СХВАТКИ ..

Но! Попытаемся вспомнить и более ранние военные эпизоды истории нашей армии.

ВЕДЬ БЫЛИ Ж СХВАТКИ БОЕВЫЕ, ДА ГОВОРЯТ ЕЩЕ КАКИЕ...

Волна мюридизма

Занятый защитой Кавказа от внешнего врага, Паскевич не придавал особенного значения брожению среди горских племен. А проповедь мюридизма все больше охватывала Чечню и Дагестан, найдя в воинственных народах Восточного Кавказа исключительно благоприятную для себя почву. Кази-мулла сплотил воедино все горские племена. Неудачу он потерпел лишь в Аварии, где мюриды были отражены от Хунзаха. Император Николай I пожаловал за это аварскому народу георгиевское знамя.

На Восточном Кавказе русских было всего 4000 штыков при 26 орудиях. Начальствовавший там генерал барон Розен 2-й отогнал скопища Кази-муллы к Белоканам, и порядок там внешне соблюдался до осени 1830 года, когда 15 октября грянул первый гром при Старых Закаталах. Два батальона эриванцев были застигнуты врасплох скопищами лезгин во время рубки просек. Мы потеряли 400 человек и 2 орудия.

Закатальское дело сильно встревожило русское командование, вызвав в то же время большой подъем духа среди горских племен. Паскевич принял срочные меры, и 14 ноября снес с лица земли Старые Закаталы, приказав самое это имя предать забвению. Однако «предать забвению» проповеди Кази-муллы оказалось не так уж легко...

В мае 1831 года Паскевич был срочно вызван в Польшу и покинул Кавказ. Его в общем кратковременная деятельность свелась лишь к двум войнам, зато блестяще проведенным, с внешним врагом. Внутри края его администрация не успела пустить корни. На его место главнокомандующим был назначен генерал барон Розен 1-й.

Утвердившись в урочище Чумкесент у Темир-Хан-Шуры, Кази-мулла стал скликать горцев на священную войну с гяурами. Полчища мюридов разгромили Кизляр и обрушились на Бурную и Внезапную, но были отбиты. Генералы Панкратьев и Вельяминов усмирили большую часть [105] мятежников и 1 декабря 1831 года овладели Чумкесентом. Кази-мулла бежал в Гимры — совершенно неприступное горное гнездо, где снова стал собирать ополчение. «Русские смогут сойти в Гимры только дождем», — говорил он.

И русские сошли в Гимры «дождем»! Чтоб положить конец восстанию, барон Розен собрал летом 1832 года до 10000 при 16 орудиях, двинулся на Гимры и 17 октября овладел ими жестоким штурмом. Скопища горцев были рассеяны, а сам Кази-мулла был убит. В походе на Гимры принимали участие Эриванский карабинерный полк и батальоны полков Херсонского гренадерского. Тифлисского, Московского, Бутырского пехотных и 41-го егерского (Мингрельского). Мы лишились 41 убитыми и 339 ранеными. Кази-мулла с 15 самыми отчаянными мюридами (среди которых был Шамиль) засел в одной из башен. «Если мы здесь останемся, — сказал он своим товарищам, — то как собаки околеем с голода. Аллах не простит нам такой позорной смерти. Попробуем же лучше пробиться сквозь ряды гяуров!» Надвинув папахи на глаза, горцы ринулись в шашки и все до одного легли после отчаянной сечи. Шамиль, проколотый штыком насквозь, был оставлен замертво. Пронзенное русскими штыками тело Кази-муллы сделалось предметом поклонения.

Движению, казалось, был нанесен окончательный удар. По крайней мере, так полагало и в этом смысле отписало в Петербург русское начальство. Наши силы на Кавказе были поэтому сокращены и, по проведении военной реформы 1833 года, находившиеся, там войска новообразованного VI корпуса отозваны в Россию. В Кавказском корпусе остались 19-я, 20-я, 21-я пехотные дивизии. Гренадерская бригада, нижегородские драгуны (10-й эскадрон), 37 линейных батальонов и казачьи войска.

Преемником Кази-муллы объявил себя Гамзат-бек. Он вновь собрал мюридов и решил пока не трогать русских, а предварительно овладеть Аварией. Это удалось ему в 1834 году, после чего Гамзат решил покорить Дагестан. Однако он был убит одним фанатиком аварцем. Движение возглавил другой сподвижник Кази-муллы — Шамиль.

Подчинение аварского ханства мюридами встревожило наше правительство, и Розену поведено было ввести войска в Аварию, что и было им исполнено. Все 1835 и 1836 годы прошли в бесполезных переговорах с горцами. Шамиль, принявший титул имама, упрочивал тем временем свою власть над дагестанскими племенами. Главный свой оплот он устроил на почти отвесной скале близ слияния Андийского [106] и Аварского Койсу, названной им Ахульго, что по-арабски значит «прибежище». Влияние его возрастало с каждым днем.

1837 год ознаменовался двумя событиями. В мае месяце барон Розен предписал генералу Фези{103} предпринять экспедицию на Ахульго. Фези овладел аулами Тилитль, Ашильдой и всем ахульгинским районом. Однако недостаток продовольствия и угроза сообщениям побудили его очистить занятый район. Вся эта экспедиция принесла нам в общем больше вреда, чем пользы, ибо Шамиль (хоть и выразивший на словах покорность) стал теперь убеждать горцев, что Аллах ему сопутствует и русские не в состоянии с ним что-либо поделать. Будь в то время на Кавказе сколько-нибудь проницательные военачальники, опыт этой экспедиции пошел бы им впрок и армия была бы набавлена в дальнейшем от многих безрезультатных, а то и прямо неудачных походов.

В сентябре Кавказ посетил Император Николай Павлович. Государь остался недоволен общим состоянием края, брожением умов в Дагестане, разбоем в татарских ханствах и отсутствием связи между укреплениями на Сунже. Розен был смещен, и на его место назначен генерал Головин. Новый главнокомандующий обратил свое внимание сперва на правый фланг Кавказской линии — Черноморское побережье и Закубанье, где основаны укрепления Новотроицкое и Михайловское. В 1838 году основан Новороссийск, проведена Военно-Грузинская дорога из Тифлиса через Кавказский хребет на Владикавказ, и этот последний соединен с Моздоком линией кордонов.

В следующем, 1839 году была предпринята широкая операция по всему фронту. На правом фланге десантный отряд генерала Раевского возвел ряд укреплений на Черноморском побережье. На левом фланге действовали Дагестанский отряд самого Головина и Чеченский — графа Граббе{104}. 20 апреля отряд генерала Головина после упорного боя занял Аргуань (наши потери — 650 человек, горцев перебито до 2000). Затем оба отряда, соединившись, осадили 12 июня Ахульго — и 22 августа, пятым по счету кровопролитным штурмом, оплот Шамиля перешел в наши руки. У нас было 7000 бойцов при 17 орудиях. Горцев засело в Ахульго свыше 5000. Наиболее доступный склон горы, на который и была поведена атака, имел 50 саженей [107] высоты при крутизне свыше 50 градусов. Штурмы 29 июня, 4-го и 16 июля не удались (на этом последнем у нас убыло 875 человек, в том числе 52 офицера). Штурм 17 августа почти удался, но резервов не было, и наша потеря в этой четвертой безрезультатной попытке составила 557 человек. Наконец решительным приступом 22-го числа мы овладели этим орлиным гнездом. Горцев в этот день было убито свыше тысячи, в плен взято 900. Наш урон — 544 человека, а за всю осаду до 2500 человек. С горстью преданных мюридов Шамиль бежал в горы.

Дагестан казался усмиренным. Наружно все обстояло как будто хорошо, и ничто не предвещало той бури, что должна была разразиться с невероятной силой через несколько месяцев.

На 1840 год генерал Головин предполагал продвинуть правый фланг Кавказской линии на реку Лабу, а пространство между этой рекой и Верхней Кубанью заселить казаками. Но горцы предупредили этот маневр. В последних числах февраля вспыхнуло поголовное восстание всех лезгинских и черкесских племен. Скопища горцев овладели после отчаянной защиты фортом Лазаревым и укреплениями Николаевским, Вельяминовским и Михайловским. Михайловское укрепление занимало 400 тенгинцев и линейцев 5-го батальона под начальством штабс-капитана Лико. Горсть героев три дня отбивала 11000 черкесов. Когда неизбежное совершилось, и лавина горцев ворвалась в укрепление — рядовой Тенгинского полка Архип Осипов взорвал его на воздух с остатками гарнизона и победителями. Имя героя навсегда осталось в списках полка и вызывалось с тех пор на перекличке.

Шамиль поднял Чечню, где население было озлоблено сбором податей. 11 июля произошел жестокий бой у Валерика (воспет Лермонтовым). Шамиль, разбитый при Валерике генералом Фрейтагом, засел в горах — и туда к нему бежала вся Малая Чечня. Оттуда имам пытался пробраться в северный Дагестан, но был отражен храбрым полковником Клюки фон Клюгенау{105} с апшеронцами. Тогда Шамиль обратился на Аварию и осенью разгромил ее. Дерзкие набеги горцев до самого Терека продолжались до поздней зимы.

В Петербурге встревожились таким оборотом дел — и на Кавказ была двинута 14-я пехотная дивизия (из состава V корпуса). Весь 1841 год продолжались волнения в Аварии, [108] правитель которой Хаджи-Мурат предался Шамилю. Операции в Чечне велись с переменным успехом. В 1842 году 20 февраля нами взят был аул Гергебиль. Шамиль пытался проникнуть в южный Дагестан, но при Рычи путь ему преградил Ширванский полк. Князь Аргутинский- Долгорукий окончательно восстановил здесь порядок.

Однако пятидневный (с 30 мая по 4 июня) поход отряда Граббе — 10000 человек при 24 орудиях и огромных обозах — на Дарго, резиденцию Шамиля в Чечне, закончился полной неудачей с потерей 60 офицеров, 1700 нижних чинов и 1 орудия. Горная местность совершенно не благоприятствовала действиям крупных масс войск и их обозов. Дела пошли совсем скверно, и в августе месяце заволновались и те племена, что до сих пор оставались в стороне от движения. Зимой с 1842 года на 1843 год горцы предпринимали набеги до Кизляра и даже до Ставрополя. В результате всех этих неудач генерал Головин был заменен генералом Нейдгардтом. Дух в Петербурге сильно упал, и военный министр князь Чернышев {106}исходатайствовал Высочайшее повеление в 1843 году экспедиций не производить. Однако горцы стали настолько дерзки, что генерал Нейдгардт{107} вынужден был уже весной предпринять ряд экспедиций.

В конце августа Шамиль нанес ряд поражений нашим отрядам в Чечне и овладел несколькими укреплениями (с 27 августа по 21 сентября мы лишились 55 офицеров, 1562 нижних чинов из общего числа 6000 и потеряли 12 орудий). Поздней осенью этого тяжелого 1843 года нас ждал второй удар. 3 ноября Шамиль овладел Гергебилем, где горсть храбрецов повторила подвиг Архипа Осипова в Михайловском укреплении. Гергебиль занимало 3 роты (350 человек Тифлисского полка, державшихся десять дней против 10000 неприятелей). Укрепление взорвали юнкер Чаевский, унтер-офицер Неверов и рядовой Семенов. Связь между северным и южным Дагестаном была нарушена. Весь Восточный Кавказ вспыхнул как порох.

Авария была потеряна. Занимавший ее отряд полковника Пассека успел выступить из Хунзаха, но был блокирован в Зирянах, где геройски отбивался целый месяц — с 18 ноября по 17 декабря. Отряд генерала Гурко{108} был 8 ноября заперт в Темир-Хан-Шуре. На выручку Темир-Хан-Шуры пошел Клюки фон Клюгенау. 14 декабря он деблокировал Гурко — и оба русские отряда, соединившись, выручили Пассека. [109]

В начале 1844 года на Кавказ прибыли 13-я и 15-я пехотные дивизии и маршевые батальоны 16-й, 17-й и 18-й. Здесь собрался таким образом весь V корпус генерала Лидерса и часть VI. Вместе с линейными батальонами и казаками численность наших войск была доведена до 150000. Весной 1844 года предложено было укрепиться на Аварском Койсу и, обратившись на Чечню, разгромить Дарго, а на Дагестан произвести диверсию. Эта последняя была возложена на Пассека, разгромившего 3 июля у Гилли Кибит Магому — одного из виднейших наибов Дагестана.

Измена елисуйского хана Даниель-бека несколько задержала наши главные силы, заставив их предварительно разгромить Елису 21 июня. При Елису у нас было около 3000 человек (эриванцы, тифлисцы, нижегородские драгуны). Батальон Тифлисского полка замялся было на штурме под сильным огнем. Командовавший батальоном капитан Карягин крикнул: «Егеря, стыдно! Ко мне!» В ответ ему загремело «ура», и завал, казавшийся неприступным, мгновенно был взят. Наш урон в этом деле 13 офицеров, 341 нижний чин. После этого дела главные силы двинулись в Андию двумя большими отрядами: генерал Гурко — на Чечню, генерал Лидере — на Дагестан. Шамиль избегал боя и «изматывал» русские войска, завлекая их в горы и нарушая их сообщения. Довести всю экспедицию до конца не удалось вследствие представившихся затруднений. Нейдгардт понял причину. «Чем больше войск, тем больше затруднений и медленности», — доносил он Государю. Жаль, что пример несчастного движения графа Граббе в Ичкерию в 1842 году с непомерным отрядом остался напрасным и даже на Акушу двигали целый корпус. Император Николай остался недоволен безрезультатностью операций на Кавказе. Он решил проникнуть в Андию и одним ударом покончить с Шамилем. Исполнение этой своей воли он возложил на своего любимого генерал-адъютанта графа Воронцова, назначенного главнокомандующим на место генерала Нейдгардта.

Прибыв на Кавказ весной 1845 года, Воронцов — герой Бородина и сподвижник Ермолова в' начале Кавказской войны — принялся за подготовку экспедиции в Андию. Старшие начальники Кавказской армии не ждали от нее ничего хорошего по опыту прошлых походов, но Воронцов решил исполнить Высочайшую волю. Экспедиция на Дарго, с 6-го по 20 июля, завершилась катастрофой. Аул Дарго был, правда, взят и разорен, но на обратном пути [110]

наши войска, двигаясь по труднопроходимой местности и терпя большую нужду в продовольствии, попали под удары скопищ горцев, неуловимых в привычной им обстановке, и понесли тяжкие потери (свыше трети всего состава). Мы лишились 3 генералов, 141 офицера, 2831 нижнего чина и потеряли 3 пушки. Был убит храбрый, молодой и так много обещавший Пассек. В летописях Кавказской армии поход этот известен под названием «сухарной экспедиции».

Тогда вернулись к плану Ермолова — плану систематических действий — ружьем и топором и постепенной атаки гор.

Сокрушение Шамиля

С 1846 года в операциях на Кавказе наступил решительный перелом. Отличаясь от своих предшественников выдающимися административными способностями, Воронцов в совершенстве применил ермоловскую систему. Сплошная рубка непроходимых чащ, постройка дорог и укреплений, учреждение все новых казачьих станиц — все это с каждым годом все больше и больше затрудняло борьбу горцам, ставя их все в более тяжелые условия. Воронцов не видел надобности в содержании на Кавказе непомерных сил — и в 1846 году войска V и VI корпусов выступили обратно в Россию. Из отдельных батальонов 13-й, 14-й и 15-й пехотной дивизий сформировано 4 новых полка: Ставропольский, Кубанский, Дагестанский и Самурский, оставшиеся на Кавказе. В июле этого года князь Бебутов разбил Шамиля при Кутиши.

В 1847 году Воронцов решил овладеть Гергебилем, но не имел успеха, и появление холеры заставило снять осаду. Воронцов обратился на Салты, превращенный мюридами в сильную крепость. После шестинедельной осады и неоднократных попыток он овладел Салтами 14 сентября, нанеся огромные потери скопищам горцев (за один лишь штурм 14 сентября их легло до 3000), но и наш урон составил 1186 человек, а за весь салтинский поход у нас выбыло 150 офицеров и 2500 нижних чинов — до самого конца Кавказской войны мы больше таких потерь не несли. Остаток 1847 года был употреблен на постройку укреплений, обеспечивавших связь северного Дагестана с южным. Наиболее значительными происшествиями в 1848 году явилось взятие Гергебиля 7 июля отрядом князя [111] Аргутинского-Долгорукого{109} и поражение, нанесенное им Шамилю у Ахты. В 1849 году, после неудачной осады аула Чох, Дагестан было решено до поры до времени оставить, а все внимание обратить на Чечню.

В 1850-м, 1851-м и 1852 годах замирение Кавказа шло быстрыми шагами. Одно за другим изъявляли покорность мятежные племена, все крепче смыкалось железное кольцо вокруг непокорных областей. Дух мюридов начал падать, силы их — быстро таять. Важнейшими событиями этих кампаний являются блестящий двухдневный поход князя Барятинского{110} на Гельдыг и Автуры и упорный бой у Шеляга в Дагестане, где мы нанесли полное поражение Шамилю (лишившись 24 офицеров и 550 нижних чинов), а до того — бой на Гехинских завалах 8 декабря 1850 года, где Кавказская армия лишилась своего кумира — храбрейшего из храбрых генерала Слепцова{111}.

Вот как описывает смерть Слепцова история Эриванского полка: «Сраженного героя вынесли из сечи на бурке. Слепцов был еще в памяти и спрашивал, взято ли неприятельское орудие. Ему отвечали, что еще нет известий, но что завалы взяты... «Ну и за то слава Богу!» — сказал он, крестясь. Еще минута — и все было кончено: Слепцов умер тихо и с твердою верою. Ни единого стона не вырвалось из его груди... Горе было всеобщим... Среди казаков эта потеря произвела ошеломляющее впечатление. Чтобы понять, как любили Слепцова на Сунже, достаточно было видеть, что там происходило, когда везли его тело. Все население высыпало навстречу, и все, от мала до велика, рыдали... Слепых подводили к гробу, матери клали на его крышку грудных детей»... До самой всероссийской катастрофы культ памяти Слепцова свято соблюдался в Сунженско-Гребенском полку, прославленном героем, и в Терском войске вообще...

Керсновский Антон Антонович
История Русской армии
Покорение Кавказа
http://militera.lib.ru/h/kersnovsky1/index.html


Смерть генерал-майора Слепцова в бою на берегу реки Гехи 10 декабря 1851 года
Художник КОЗЛОВ А.А. (1818-1884)


Генерал Слепцов (1818-1851)



На Северном Кавказе, особенно в Чечне и Ингушетии особую память оставил о себе русский генерал, полководец времен Кавказской войны (1816-1864 гг.) Николай Павлович Слепцов. Его именем названа станица в Чечено-Ингушетии, ныне город Слепцовск. Имя генерала Н.Слепцова присвоено Пензенскому казачьему кадетскому корпусу.

Детство Н.Слепцова прошло в родительском имении в Сердобском уезде Саратовской губернии (ныне Пензенская область). Он учился в Горном институте. Но гражданская служба не привлекала юношу, и он попросил согласия отца на перевод в военную школу. В школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (впоследствии Николаевское кавалерийское училище) Н.Слепцов был однокашником поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. По окончании обучения прапорщик Н.Слепцов начал службу в гвардейском гусарском полку.

Из гвардии, с ее парадами, церемониями и светской суетой молодой офицер сразу стал просить перевода в действующую армию. Так осенью 1840 года в разгар военных действий Н. Слепцов попал на Кавказ. Через пять лет службы в кавалерийском полку он заслужил чин майора. Он был, как и многие, смелым воином. Но особое уважение и товарищей, и тех, кто по законам войны, были его противниками, он заслужил своим благородством. Его отношение к чеченцам было широко известно. Прежде всего, Н. Слепцов не ставил знака равенства между воюющими и мирными жителями. Кроме того, он принимал горцев как достойных противников. Н.Слепцов никогда не говорил о своих противниках по войне неуважительно.

О некоторых поступках Н.Слепцова на Кавказе ходили легенды. Храброго противника, попавшего в плен, он нередко отпускал с наградой. Когда погиб наиб Шамиля Магомет Мирза Анзоров, Н.Слепцов, сам раненый в этом бою, распорядился послать из своих средств помощь семье погибшего. За мужество, благородство и справедливость его уважали в горах. Память об этом сохранили народные песни:

«…И дальние жители гор тавлинцы,

Знали и мы, чеченцы, соседи его,

И любили врага своего...»

Героические песни сложили про своего командира и казаки. Эти песни известны на Кавказе под названием «слепцовские»:

«…Пыль клубится по дороге,

Слышны выстрелы порой

То с набега удалого

Едут сунженцы домой.

Их вождем был воин храбрый

Генерал-майор Слепцов...»

Полковник Н.Слепцов был награжден орденом Святого Георгия 4 класса и саблей с надписью "За храбрость". В 1850 году он стал генерал-майором. Было ему тогда 32 года. Уже был написан приказ о вступлении генерала Н.Слепцова в должность командующего Владикавказским военным округом, но не суждено было Н. Слепцову узнать об этом приказе...

10 декабря 1851 года отряд Н.Слепцова участвовал в бою с горцами на реке Гехи. Атака русских должна была опередить атаку воинов Шамиля. Пуля ударила генерала Н. Слепцова в грудь. На чеченской бурке его унесли с поля битвы. Н.Слепцов любил Кавказ... Он хотел быть похороненным здесь, в горах. Его воля была исполнена.

http://www.chechnyafree.ru/article.php?IBLOCK_ID=368&SECTION_ID=624&ELEMENT_ID=43694

И еще немного о нем: http://vr-archive.narod.ru/archive/13_2002/n13_rw_slep.htm

Продолжение темы: История Русской Армии (продолжение II)