Отправлено: 26.01.10 15:21. Заголовок: Военная разведка России: От Рюрика до Николая II

Надеюсь, господа авиаторы, не станут возражать против этой темы? Ведь боевое применения военной авиации начиналось именно с разведки?

Первые публикации о разведчиках размещены в разделе «Все об армии: РККА, СА и РА » на теме «Интересные военно-исторические эпизоды (продолжение)», т.е. «Да Винчи советской внешней разведки» и «Дела давно минувших дней».


Военная разведка в России до 1917 г.

Существует мнение, что разведка — одна из старейших профессий на земле. В доказательство этого часто приводят цитаты из Ветхого завета или из шумерского эпоса о Гильгамеше. Во многом это утверждение правомерно. Действительно, слово "разведка" в своем изначальном смысле предполагает проведение какого-либо тайного обследования со специальной целью. Но гораздо важнее другое: то, что разведка — это необходимый механизм для решения важнейших государственных задач. Это доказано историей, это подтверждает и современность.

Говоря о России, надо отметить, что с момента образования Киевской Руси разведка была делом государственным и велась на двух уровнях — внешнеполитическими и военными ведомствами. Для сбора разведывательных сведений использовались русские подданные: послы и сотрудников посольств, направляемых для переговоров, с XVII века — члены постоянных миссий за границей, гонцы, торговые люди, представители духовенства, жители пограничных областей, крупные и мелкие воинские отряды, а также отдельные военнослужащие. Привлекались для ведения разведки и иностранцы, в том числе и проживающие на территории русского государства (купцы, церковнослужители, сотрудники зарубежных представительств, перебежчики и военнопленные).

В ХVI веке в России появляются первые органы центрального управления, организующие и ведущие разведку, благодаря чему осведомленность руководства государства о замыслах и намерениях противника возросла. По мере роста влияния России на международные дела возрастала и роль разведки. В 1654 г. по указу царя Алексея Михайловича основан Приказ тайных дел, где сосредотачивается управление разведкой. Петр I в воинском уставе 1716 г. впервые подводит законодательную и правовую базу под разведывательную работу.

Усиление военных действий в конце XVIII — начале ХIХ веков ставит перед разведкой новые задачи, а к ее ведению привлекаются все новые силы и средства. Это потребовало создания специального центрального органа разведки, особенно военной, который соединил бы в себе как добывающие, так и обрабатывающие функции агентурной стратегической и войсковой разведок. Решающим же толчком к организации постоянно действующего центрального органа российской военной разведки послужили кровопролитные войны, которые Россия с 1805 г. вела с наполеоновской Францией. На этом периоде истории российской военной разведки мы остановимся более подробно.

Поражение русских войск в компаниях 1805 и 1806-1807 гг. закончилось заключением 25 июня 1807 г. Тильзитского мира с Францией. Но подписание мирного договора, во многом ущемляющего русские интересы, вовсе не означало для России, что войны с французским императором больше не будет никогда. Это прекрасно понимал император Александр I и все русские государственные деятели. В связи с этим своевременное получение информации о политических и военных планах Наполеона приобрело первостепенное значение. Поэтому, когда генерал М.Барклай-де-Толли в 1810 г. стал военным министром и приступил к укреплению армии, он начал огромное внимание уделять организации военной стратегической разведки.

Большую роль в создании военной разведки в России сыграл генерал-адъютант князь П.М.Волконский, будущий начальник квартирмейстерской части Главного штаба русской армии. В 1807-1810 гг. он находился в заграничной командировке, по возвращении из которой представил отчет "О внутреннем устройстве французской армии генерального штаба". Находясь под влиянием этого отчета, Барклай-де-Толли поставил перед Александром I вопрос об организации постоянного органа стратегической военной разведки.

И первым таким органом стала Экспедиция секретных дел при военном министерстве, созданная по инициативе Барклая-де-Толли в январе 1810 г. В январе 1812 г. ее переименовали в Особенную канцелярию при военном министре. По его мнению, Экспедиция секретных дел должна была решать следующие задачи: ведение стратегической разведки (сбор стратегически важных секретных сведений за рубежом), оперативно-тактической разведки (сбор данных о войсках противника на границах России) и контрразведки (выявление и нейтрализация агентуры противника). Первыми руководителями военной разведки России поочередно становились три близких к военному министру человека: с 29 сентября 1810 г. — флигель-адъютант полковник А.В.Воейков, с 19 марта 1812 г. — полковник А.А.Закревский, с 10 января 1813 г. — полковник П.А.Чуйкевич.

В том же январе 1810 г. Барклай-де-Толли разговаривает с Александром I о необходимости организации стратегической военной разведки за границей и попросил разрешение направить в русские посольства специальных военных агентов, с тем чтобы собирать сведения "о числе войск, об устройстве, вооружении и духе их, о состоянии крепостей и запасов, способностях и достоинствах лучших генералов, а также о благосостоянии, характере и духе народа, о местоположении и произведениях земли, о внутренних источниках держав или средствах к продолжению войны и о разных выводах, предоставляемых к оборонительным и наступательным действиям". Эти военные агенты должны были находиться при дипломатических миссиях под видом адъютантов при послах-генералах или гражданских чиновников и служащих министерства иностранных дел.

Александр I согласился с предложениями Барклая де Толли, и для выполнения секретных поручений в зарубежные командировки были направлены следующие офицеры:

— полковник А.И.Чернышев (Париж);

— полковник Ф.В.Тейль фон Сераскеркен (Вена);

— полковник Р.Е.Ренни (Берлин);

— поручик Г.Ф.Орлов (Берлин);

— майор В.А.Прендель (Дрезден);

— поручик П.Х.Граббе (Мюнхен);

— поручик П.И.Брозин (Кассель, потом Мадрид).

Разведывательные задачи им надлежало выполнять тайно. Например, в инструкции майору Пренделю указывалось:

"... настоящее поручение ваше должно подлежать непроницаемой тайне, посему во всех действиях ваших вы должны быть скромны и осторожны. Главнейшая цель вашего тайного поручения должна состоять, чтобы ... приобрести точные статистические и физические познания о состоянии Саксонского королевства и Варшавского герцогства, обращая особое внимание на военное состояние ... а также сообщать о достоинствах и свойствах военных генералов".

Особо отличился на этом поприще полковник А.И.Чернышев, офицер Особенной канцелярии квартирмейстерской части Главного штаба. За короткий срок ему удалось создать во Франции сеть информаторов в правительственной и военной сферах и получать от них, часто за большое вознаграждение, интересующие Москву сведения. Так, 23 декабря 1810 г. он писал, что "Наполеон уже принял решение о войне против России, но пока что выигрывает время из-за неудовлетворительного положения его дел в Испании и Португалии".

Вот еще одно донесение Чернышева в Петербург, где он, давая характеристику маршалу Франции Даву, выказывает себя внимательным и умным наблюдателем:

"Даву, герцог Ауэрштадтский, князь Экмюльский. Маршал Империи, главнокомандующий войсками на севере Германии. Человек грубый и жестокий, ненавидимый всеми, кто окружает Императора Наполеона; усердный сторонник поляков, он большой враг России. В настоящее время это тот маршал, который имеет наибольшее влияние на Императора. Ему Наполеон более чем всем другим доверяет и которым он пользуется наиболее охотно, будучи уверен, что, каковы бы ни были его приказы, они будут всегда исполнены точно и буквально.

Не обнаруживая под огнем особо блестящей храбрости, он очень настойчив и упорен и, сверх того, умеет всех заставить повиноваться себе. Этот маршал имеет несчастье быть чрезвычайно близоруким".

Одним из информаторов Чернышева являлся работник военного министерства Франции М.Мишель. Он входил в группу сотрудников, которые раз в две недели составляли лично для Наполеона в единственном экземпляре сводку о численности и дислокации французских вооруженных сил. Копию этой сводки Мишель передавал Чернышеву, а тот отправлял ее в Петербург. К сожалению, деятельность Чернышева в Париже закончилась в 1811 г. В тот момент, когда он находился в Петербурге, французская полиция обнаружила при негласном обыске его парижского дома записку М.Мишеля. В результате Чернышева обвинили в шпионаже, и он не смог вернуться во Францию, а Мишеля приговорили к смертной казни.

Еще одним ценным русским агентом во Франции был, как это не покажется удивительным, князь Шарль-Морис Талейран, бывший министр иностранных дел Наполеона. В сентябре 1808 г. во время эрфуртского свидания Александра I и Наполеона он сам предложил свои услуги русскому императору. Первоначально Александр недоверчиво относился к словам Талейрана, но после конфиденциальной встречи его подозрения рассеялись. За огромное по тем временам вознаграждение Талейран сообщал о состоянии французской армии, давал советы относительно укрепления российской финансовой системы и т.д. А в декабре 1810 г. он написал Александру I, что Наполеон готовится к нападению на Россию и даже назвал конкретную дату — апрель 1812 г.

Но несмотря на то, что переписка Талейрана с Александром велась с соблюдением всех правил конспирации, к началу 1809 г. у Наполеона появились подозрения в двойной игре Талейрана. В январе Наполеон неожиданно передал командование испанскими армиями маршалам, а сам возвратился в Париж. 28 января 1809 г. произошла знаменитая сцена, многократно приводившаяся в мемуарной литературе. Император в буквальном смысле набросился на Талейрана со словами:

"Вы вор, мерзавец, бесчестный человек! Вы не верите в бога, вы всю вашу жизнь нарушали все ваши обязательства, вы всех обманывали, всех предавали, для вас нет ничего святого, вы бы продали вашего родного отца!.. Почему я вас еще не повесил на решетке Карусельской площади? Но есть, есть еще для этого достаточно времени! Вы — грязь в шелковых чулках! Грязь! Грязь!..".

Однако, у Наполеона не было конкретных доказательств предательства Талейрана, гроза прошла стороной, и Талейран до самого начала войны передавал в Россию важную информацию.

Большое внимание уделял Барклай-де-Толли и агентурной разведке, которую вели своими силами командующие полевыми армиями и командиры корпусов. 27 января 1812 г. Александр I подписал три секретных дополнения к "Учреждению для управления Большой действующей армией": "Образование высшей воинской полиции", "Инструкция директору высшей воинской полиции" и "Инструкция Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полицией". Эти документы вобрали в себя представления Барклая-де-Толли и его окружения о подходах к организации и ведению военной разведки и контрразведки накануне и во время боевых действий. В них особенное внимание обращается на ведение агентурной разведки. Так, в дополнении об "Образовании высшей воинской полиции" говорилось об постоянном использовании агентуры (п.13 "О лазутчиках"):

"1. Лазутчики на постоянном жалованье. Они ... рассылаются в нужных случаях, под разными видами и в различных одеяниях. Они должны быть люди расторопные, хитрые и опытные. Их обязанность есть приносить сведения, за коими они отправляются, и набирать лазутчиков в

 Отправлено: 26.01.10 15:23. Заголовок: Разведка виновна мен..

Разведка виновна менее всех...

О малоизученных уроках и опыте Русско-японской войны 1904-1905 гг.

Аспект

Период истории отечественной разведки, относящийся к кануну и полутора годам Русско-японской войны 1904-1905 гг., полон недомолвок и противоречий и, как представляется, пока не получил адекватного освещения.

Внезапное нападение японского флота на Порт-Артур, поражения русской армии, флота, Цусимский разгром - все это предопределило весьма нелицеприятное отношение историков почти ко всем главным участникам тех событий - и политикам, и военным. Досталось и российской разведке, якобы "проглядевшей" подготовку Японии к войне и первые операции японцев на море и на суше.

Но так ли справедливы эти упреки?

В России Японию традиционно не считали серьезным противником и заслуживающим внимания конкурентом. Происходило это по ряду причин объективного и субъективного свойства: закрытости японского общества и, как следствие, - отсутствия достоверной информации о стране, а также в силу предвзятого, недоброжелательного отношения к ней со стороны Николая II, считавшего японцев людьми второго сорта. Ложное представление о военной отсталости страны, доминировавшее в руководстве России, не позволило своевременно заметить взрыв агрессивно-экспансионистских настроений в японском обществе. Так, министр иностранных дел Владимир Ламздорф упорно не верил в возможность развязывания Японией боевых действий. Даже за 16 часов до нападения японцев на Порт-Артур на вопрос военного министра Алексея Куропаткина, в каком ключе ему следует сообщить о перспективах вооруженного столкновения на совещании высшего командного состава армии, он отвечал в том смысле, что "волноваться особых причин нет, не надо настраивать офицеров на неизбежность войны".

НАПРАСНЫЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

В 1898 г. военным агентом в Японии был назначен полковник Глеб Ванновский. Военный министр Куропаткин наложил на представлении начальника Главного штаба резолюцию, где писал, что верит в его добросовестность и считает данную кандидатуру "вполне подходящей для должности военного агента". К сожалению, Алексей Николаевич ошибся: из-за отсутствия агентуры и незнания японского языка Ванновский слышал и видел лишь то, что хотели бдительно следившие за ним японцы. Все это отрицательно сказалось на результатах его деятельности. Руководитель русской военной разведки генерал Яков Жилинский потребовал активизировать добывание секретной информации, но Ванновскому это не удалось. В середине 1903 г. (всего за полгода до начала войны!) он был заменен подполковником Самойловым.

Владимир Самойлов развил в Японии активную деятельность, и Главный штаб стал намного чаще получать нужные данные. С тем, чтобы затруднить работу русских разведчиков, японцы развернули широкую кампанию по дезинформации. Отмечая трудности в работе, Самойлов писал: "...Все, что касается численного состава армии в Японии, составляет большой секрет, и достать какие-либо сведения можно только случайно. Сведения же, сообщенные мне иностранными военными агентами, хотя и разнятся от наших, не могут считаться достоверными". И все же ему удалось составить достаточно точное представление о боевом потенциале будущего противника. Так, непосредственно перед началом военных действий он докладывал: "Делая теперь, так сказать, практические выводы на случай войны с Японией, должно указать: большую подвижность армии, громадную и хорошо обученную артиллерию, значительный процент горной артиллерии (у нас на Дальнем Востоке всего две батареи), доказанное на деле мужество и умение умирать на поле сражения". Вместе с тем от внимания Самойлова не ускользнули и недостатки: "...Неумение пользоваться конницей, чувствительность ко всяким неожиданностям и случайностям, непривычка к ночным маршам и действиям". В течение 1903 г. и начале 1904 г. Самойлов постоянно информировал Главный штаб о подготовке Японией нападения на Россию: "Благодаря большой готовности японских армий и флота, обилию транспортных средств отправка даже значительного отряда на материк не встретит особых затруднений и может быть произведена почти внезапно".

Достаточно результативной можно назвать разведывательную деятельность российских военно-морских агентов в Японии. Прибывший туда в мае 1895 г. лейтенант Иван Будиловский, несмотря на целый ряд неблагоприятных обстоятельств (нехватка денежных средств, отказ Морского министерства Японии предоставлять обычно открытые данные), уже за первый год своего пребывания в стране наладил добывание секретной информации. Главное его достижение - привлечение к работе переводчика Такахаси. Преемник Будиловского лейтенант Цагин имел уже трех информаторов в основных портах Японии - Иокосуке, Куре и Сасебо. Однако наиболее ответственная миссия выпала на долю последнего в предвоенный период российского военно-морского агента - Русина, который регулярно направлял в Петербург сведения о состоянии японских военно-морских баз, береговых укреплений, оружейных заводов. Особую ценность представляла его информация по оперативно-тактической подготовке японских ВМС, в том числе об учениях японского флота. Общий вывод Русина звучал следующим образом: "Смело могу утверждать, что... такой серьезной подготовки на случай близкой войны не было и не наблюдалось в течение моего трехлетнего пребывания в Японии в должности агента".

Тот, кто хотел слышать, услышал сигналы тревоги. Российский наместник на Дальнем Востоке адмирал Евгений Алексеев 11 января 1904 г. отдал приказ по подчиненной ему Тихоокеанской эскадре о начале кампании. 2 февраля на борту броненосца "Петропавловск" под его председательством состоялось совещание, на котором, еще раз проанализировав обстановку, все пришли к единому мнению о неизбежности войны и необходимости нанесения упреждающего удара. В тот же день Алексеев запросил санкцию Николая II на выдвижение главных морских сил к Чемульпо с целью организации "противодействия высадке японских войск". Однако инициатива наместника вызвала серьезное недовольство в верхах. Из Петербурга он получил строгое указание "не провоцировать" японцев, поскольку "крайне желательно прийти к мирному соглашению с Японией или по меньшей мере насколько возможно, продлить обмен взглядами с японским кабинетом". Алексееву с большим трудом удалось отстоять свое решение оставить эскадру на внешнем рейде, чтобы с началом войны оперативно ввести ее в бой.

Руководство Японии, получая от своей разведки информацию об активности наместника и считая данный момент наиболее благоприятным, приняло решение отдать приказ об открытии боевых действий и атаке русских кораблей без объявления войны. Удар был вероломный, а потому и неожиданный.

"ЖУРНАЛИСТЫ"

И "КОММЕРСАНТЫ"

С началом войны организация разведки была возложена на командование Маньчжурской армии. Сбор информации о противнике непосредственно на театре военных действий осуществляло разведывательное отделение генерал-квартирмейстера армейского штаба. Существенным недостатком в его работе являлось то, что сводки составлялись нерегулярно и предназначались только для верховного командования. Штабы дивизий, корпусов, отрядов до конца октября 1904 г. не получали "сверху" почти никакой информации о неприятеле и были вынуждены довольствоваться только теми сведениями, которые могли добыть их собственные разведывательные органы.

На первом этапе организацией разведки в штабе Маньчжурской армии занимался полковник Александр Нечволодов, назначенный накануне войны военным агентом в Корею, но не успевший прибыть на место. В конце апреля он командировал в Японию трех агентов-иностранцев - Шаффанжона, Барбье и Превиньо, которые направляли информацию в штаб окружным путем через Европу.

Так, Барбье и Шаффанжона, французов-корреспондентов, привлекли к сотрудничеству в апреле 1904 г. Они должны были под видом коммерсантов направиться на территорию, контролируемую японцами для сбора сведений военного и политического характера. Барбье через Корею и Японию перебрался в Макао, а Шаффанжон этим же маршрутом выехал на Зондские острова, откуда они следили за передвижениями японского флота. В июне 1905 г. французы вернулись в Шанхай и представили отчет о проделанной работе. Бывший посланник в Корее Павлов отмечал: "Я могу засвидетельствовать, что оба эти агента последние месяцы... действовали очень добросовестно и усердно, доставляя много точных и важных для нас сведений".

Тогда же был завербован французский журналист Превиньо, который "изъявил согласие быть нашим тайным агентом в Китае и Корее". Основная его задача - собирать и передавать разведывательные сведения о планах и состоянии японской армии. Он должен был проехать по тылам японских армий в Китае и Корее, а затем, по возможности, попасть в Японию.

В дальнейшем организацией разведки занимался генерал-майор Косаговский, при котором агентурная сеть получила свое дальнейшее развитие. Известны такие его информаторы, как Коллинз, Балэ, Эшар, Дори. Они были на связи у военных агентов на Дальнем Востоке и в Европе. Например, находившийся в Иокогаме Балэ направлял донесения военному агенту в Тяньцзине полковнику Огородникову, Дори - военному агенту в Париже полковнику Лазареву.

Британский подданный Коллинз был привлечен к негласному сотрудничеству летом 1904 г. Он жил в Порт-Артуре вместе с женой-русской и маленьким сыном и являлся сотрудником "Восточно-Азиатского пароходного общества". С началом войны оказался в тяжелом материальном положении, поскольку лишился работы и сам предложил организовать ему поездку в Японию для сбора необходимой разведывательной информации. Услугами этого "инициативника" решили воспользоваться, потому что Коллинз прежде долгое время жил в Стране восходящего солнца, знал японский и китайский языки, был придворным жокеем микадо (следовательно, обладал связями при императорском дворе), к тому же некогда являлся корреспондентом одной из шанхайских газет. За выполнение задания Коллинз попросил 300 долл. в месяц с оплатой всех путевых издержек. Связь с ним должна была осуществляться по телеграфу особым шифром.

Увы, англичанин продержался в Японии всего три месяца. Его арестовали как агента русской разведки и осудили на 11 лет каторги, но после окончания войны в 1906 г. освободили.

БИТЫЕ УМНЕЮТ

После высадки японских войск на территории Китая наиболее острой стала проблема информирования командования об оперативных планах противника, состоянии его вооруженных сил, численности типов вооружения и т.п. В этой связи перед военной разведкой была поставлена задача о направлении в район действий японских сил агентуры для сбора необходимых сведений. В частности, военный агент в Китае генерал Константин Дессино в одной из своих телеграмм сообщал, что направил трех своих людей через линию фронта по следующим направлениям: Макса Липпенова - по маршруту Тяньцзинь-Синминтин (западное направление), Леона Кроуэля - из Гензана в Тунхуасянь (центральное направление), Гомера Кай-Глера - из Гензана берегом моря на Владивосток (восточное направление). Они - в зависимости от своего основного рода занятий - выдавали себя либо за корреспондентов, либо за коммерсантов.

Любопытна приписка в телеграмме, которая характеризует отношение к этим агентам: "Если они дадут верные сведения, благоволите наградить, если возбудят подозрение - задержите до выяснения обстоятельств".

В октябре 1904 г. после разделения Маньчжурской армии на три части (1, 2, 3-я армии) при каждой из них создается свое разведывательное отделение. Формально координацией работы РО занимался штаб главнокомандующего, но на деле они действовали самостоятельно, что снижало эффективность разведки. Отрицательно сказывалась на деятельности отделений и нездоровая конкуренция, когда каждое из них стремилось "щегольнуть друг перед другом богатством добываемых сведений".

В июне 1905 г. (то есть через полтора года после начала войны!) штаб главнокомандующего в своем циркуляре указывал: "Разведка делится по районам на три части; а именно: 1. Япония и Корея, 2. Маньчжурия - к западу от меридиана Фынхуангень, З. Порты Маньчжурии - Инкоу, Дальний, Ташенвань, Бицыво, Дагушань, Танунгоу... на Ляодунском полуострове и в восточной Маньчжурии". Первое направление было закреплено за полковником Огородниковым, второе - за капитаном Афанасьевым (г. Шаньхайгуань) и третье - за штабс-капитаном Россовым (г. Чифу).

Данные города были выбраны отнюдь не случайно, так как все они имели важное стратегическое значение. Например, Чифу характеризовался нашим разведчиком следующим образом: "Для разведки в Ляодуне и Корее наибольшие выгоды представляет Чифу как узел кратчайших и при этом естественных путей в обоих направлениях. Отсюда поддерживается регулярное пароходное сообщение, отправляется множество джонок, вербуются рабочие китайцы для Дальнего и Антунга и т.д. Все известия с Ляодуна и из Кореи сосредотачиваются прежде всего в Чифу".

Перед руководителем каждого направления ставились индивидуальные задачи. Огородникову поручалось организовать добывание "сведений о вооруженных силах Японии, их организации, новых формированиях, комплектовании, строевых и административных приготовлениях, о снабжении армии, о гарнизонах и передвижениях войск в Японии и Корее, наконец, корейском ТВД и настроениях жителей". У него на связи находилось одновременно от 10 до 15 агентов, преимущественно европейцев. Например, имелся гражданин Австро-Венгрии, как видно из характеристики, "усердный... энергичный, до войны был арестован японцами в Инкоу по подозрению в шпионаже, ненавидит их". Работал на русских также немец, "сотрудник германского консульства, бывший инструктор в китайских войсках".

Капитану Афанасьеву предписывалось собирать информацию о тыловых приготовлениях японской армий, ее планах, сосредоточении и т.п. Для реализации этой задачи он должен был все усилия направлять на вербовку китайцев, которые могли бы получать такие сведения. Русский резидент составил инструкцию, в которой среди прочего указывал на то, что необходимо точно знать: "...по какой дороге шел, через какие пункты, деревни, города, где останавливался. Все запомнить, что встречал по дороге, видел, а также и слышал. По прибытии в Инкоу должен составить маршрут своего пути с обозначением всех пунктов, через которые прошел. Непременно отделять при показаниях, что видел, а что слышал... постараться наняться на службу или работу к японцам и получить от них билет на пропуск через сторожевое охранение, как бы для разведки русских войск, а если не удастся, то идти в Штаб кружным путем". О количестве агентуры на связи у Афанасьева можно судить по представленной им смете ежемесячных расходов. В ней указывалось, что девяти постоянным агентам в Инкоу, Дашицяо, Ляояне, Мукдене, Фынхуангене, Синминтине, Тылине, Фукумыне, Синтцинтине требовалось от 200 до 300 руб. в месяц; двум агентам в Шанхайгуане и Циньвандао - от 60 до 100 руб.; шести постоянным агентам, находящимся при заведующем разведкой, для проверки донесений и экстренных командировок - от 30 до 70 руб. В общей сложности на работу с агентурой в месяц тратилось от 7200 до 9200 руб.

Направляемые через линию фронта агенты Афанасьева доставляли в штаб ценные сведения, которые достаточно точно отражали реальную ситуацию. При этом в качестве опознавательного знака на подкладке левого рукава агентов был иероглиф "фу" (счастье).

В свою очередь, Россову приказали организовать сбор информации о транспортных коммуникациях между Японией, Кореей и Ляодунским полуостровом, доставке новых войсковых пополнений, транспортах с вооружением и боеприпасами.

Подобное разделение направлений и задач было сделано впервые в практике разведывательной деятельности. Оно явилось свидетельством кардинального изменения отношения к разведке прежде всего со стороны военного руководства. Наконец-то возникло понимание того, что без надежной информации очень трудно, почти невозможно добиться успеха. Принятие решения об организации дальней разведки, четкое выделение приоритетных направлений и задач - вот результаты накопленного горького опыта. К ним же следует отнести и переориентацию вербовочной работы на территорию Китая, где до начала военных действий русская разведка привлекала к сотрудничеству в основном европейцев. Количество китайцев и японцев в агентурном аппарате было незначительно. Это объяснялось отсутствием специалистов по странам Дальнего Востока, незнанием японского и китайского языков, привычкой к работе с европейцами, в определенной степени недооценкой значимости приобретения агентуры из числа местных жителей.

ЕВРОПЕЙСКИЙ ТЕАТР

ТАЙНОГО ПРОТИВОБОРСТВА

Необходимо также рассказать и о работе отечественной военной разведки в Европе в период Русско-японской войны. Здесь главной задачей являлось выявление японских военных заказов, размещаемых на заводах Германии и Швеции, хода их выполнения и сроков отгрузки готовой продукции. Большую работу в этом направлении провел военный агент в Германии полковник Шебеко. В июне 1904 г. он докладывал в Главный штаб: "В настоящее время представляется мне возможность получить ценные сведения о крупном артиллерийском заказе японского правительства на крупповском заводе в Эссене". Говорится в документе и об "источнике": "Один из служащих завода готов войти со мной в сношения за приличное вознаграждение, причем он будет в состоянии сообщить мне сведения не только о заказанных материалах, сроках их изготовления и доставления в приморскую гавань, но, вероятно, и название парохода, на коем они будут отправлены по назначению, и сроки отхода парохода". Петербург выделил необходимую сумму, и в дальнейшем вся информация о выполнении японских заказов на заводах Круппа стала регулярно поступать военному агенту.

Столь же подробные сведения о закупках Японией военной техники поступали от военного агента в Стокгольме полковника Алексеева. Так, из его донесения от 1 декабря 1904 г. следовало, что "для Японии спешно изготовляются гильзы для скорострельной артиллерии на Босфорском заводе в Швеции и что гильзы эти грузятся в Гетеборге".

Наряду с органами военной разведки России на японском направлении в Европе трудились и сотрудники заграничной агентуры Особого отдела (ОО) Департамента полиции, находившиеся во Франции, Швейцарии, Германии, странах Скандинавии. Им поставили задачу по оперативной разработке резидентур японской разведки, переместившихся в ряд государств Западной Европы. Первоначально ответственность за операцию возложили на Леонида Ратаева, начальника ОО, который занял пост руководителя заграничной агентуры охранки в сентябре 1902 г. Однако ему не удалось эффективно поставить дело, и в октябре 1904 г. в Париж поехал чиновник Особого отдела Иван Манасевич-Мануйлов.

Основной целью командировки Мануйлова являлось "доставление сведений военно-разведочного характера". Как сообщалось в одном из документов, "он развил активную деятельность по организации "внутренней агентуры" при японских миссиях в Париже, Лондоне, Гааге, благодаря чему представилась возможность наблюдать за корреспонденцией миссий, получать должное освещение настроений и намерений нашего врага, кроме того, Мануйлову удалось получить часть японского дипломатического шифра. Этим же путем были получены указания на замысел Японии причинить повреждения судам 2-й эскадры на пути следования на Восток".

Наглядное представление о деятельности петербургского эмиссара дает отчет, поступивший в августе 1905 г. на имя директора Департамента полиции: "Во исполнение приказания Вашего Превосходительства имею честь доложить, что вскоре по открытии военных действий на Дальнем Востоке Департамент полиции при посредничестве чиновника особых поручений при министре внутренних дел Мануйлова стал пытаться организовать правильное наблюдение за представителями японского правительства в западно-европейских государствах и уже в феврале (1905 г. - В.Л.), благодаря полному содействию начальника французской секретной полиции Кавара и начальника Разведочного бюро при Министерстве внутренних дел Моро удалось получить копии всех телеграмм миссии в Париже, а также ввиду существующей секретной агентуры в японской миссии, г-н Мануйлов регулярно стал получать значительное количество документов из парижской миссии. Затем, по предложению французской полиции г-н Мануйлов расширил свою деятельность и установил правильное наблюдение при посредстве домашней прислуги в японских миссиях в Лондоне и Гааге..."

Основные усилия Мануйлов сосредоточил на разработке японского посольства в Стокгольме, куда после начала войны из Петербурга выехал аппарат военного атташе Японии в России полковника Акаши (Акаси). В одном из донесений российский резидент, в частности, отмечал: "Серьезного внимания в настоящее время заслуживает то обстоятельство, что японская миссия в Петербурге после разрыва дипломатических отношений с Россией избрала себе местожительство именно в Стокгольме. Есть основания полагать, что это сделано с той целью, чтобы удобнее следить за всем, что происходит теперь в России..."

В феврале 1905 г. Мануйлову удалось завербовать горничную одной из парижских гостиниц, где, как правило, останавливался Акаши (по другим источникам она сама предложила ему свои услуги). Благодаря ей быть в курсе всех встреч японца с агентурой и досматривать содержимое его багажа. Мануйлов доложил в Департамент полиции об установлении непосредственного наблюдения за Акаши, которого он назвал "одним из деятельных агентов японского правительства", стоящим во главе "военно-разведочного бюро".

Нам, к сожалению, неизвестны результаты оперативной деятельности Мануйлова в полном объеме, но архивы свидетельствуют, что осенью 1905 г., когда Ратаев сдавал дела сотруднику ДП Лемтюжникову, Мануйлов передал последнему 6 ящиков: негативы на стеклах японского шифра, китайские и японские документы, вырезки из газет за 1902-1905 гг.

Следует отметить, что в советской исторической публицистике неоднократно высказывалось мнение, что Мануйлов в корыстных целях выдавал за японский шифр несколько листов бумаги, исписанных китайскими иероглифами. Однако из архивных документов явствует, что шифр был добыт Мануйловым через дворецкого посольства Японии Ван-Веркенса за 1000 франков и обещанием выплаты регулярной пенсии в 125 франков. Подтверждение подлинности японского шифра можно обнаружить в научных исследованиях, посвященных другим аспектам деятельности Департамента полиции: "... за несколько недель до нападения японского флота на Порт-Артурскую эскадру в руках разведчиков (российских. - В.А.) оказался экземпляр книги японского кода, при помощи которого японское правительство в Гааге вело переговоры со своим правительством".

Подводя итог деятельности российской разведки накануне и в период Русско-японской войны 1904-1905 гг., можно сделать следующие выводы. Разведчики смогли агентурным путем добыть немало ценной информации о масштабах и темпах подготовки Японии к нападению на Россию. Однако руководству разведки так и не удалось убедить Николая II и его министров в неизбежности войны (впрочем, они и не желали в это верить), а также предпринять должные меры по подготовке агентуры на будущем ТВД к работе в чрезвычайных условиях.

С началом военных действий русской разведке пришлось практически на ходу перестраивать свою деятельность, приспосабливая ее к реалиям оперативной обстановки. Поэтому многие задачи были решены только к концу проигранной войны.

Виктор Лебедев
http://nvo.ng.ru/spforces/2001-11-16/7_investigation.html

 Отправлено: 27.01.10 14:34. Заголовок: Военная разведка в Р..

Военная разведка в России до 1917 г.

Окончание.

Поражение России в войне с Японией вскрыло существенные недостатки в организации военной разведки. Война 1904-1905 гг. наглядно показала необходимость не только непрерывной войсковой разведки в период боевых действий, но и постоянного агентурного наблюдения за вероятными противниками, чему, по мнению большинства офицеров-разведчиков, не уделялось должного внимания.

Поэтому военные реформы, которые начали проводить в 1906 г., заставили офицеров-разведчиков приступить к коренной реорганизации своей службы. Осенью 1906 г. в ГУГШ поступили докладные записки нескольких офицеров разведывательного отделения с конкретными предложениями по перестройке деятельности разведорганов. По их мнению, разведкой следовало заниматься штабам приграничных округов под руководством ГУГШ, которое создавало агентурную сеть в важнейших центрах предполагаемых противников, тогда как штабы округов — в приграничных районах прилегающих государств. Еще одним важным звеном в выявлении сил вероятных противников России они считали секретные командировки офицеров Генерального штаба для рекогносцировки путей сообщения и укрепленных районов в приграничной полосе.

В результате в апреле 1906 г. утверждается новая структура ГУГШ. Она впервые официально закрепила разделение добывающей и обрабатывающей функций военной разведки. Добывающие функции были теперь сосредоточены в 5-м (разведывательном) делопроизводстве части 1-го обер-квартирмейстера Управления генерал-квартирмейстера ГУГШ. Оно состояло из одного делопроизводителя и двух его помощников, один из которых отвечал за восточное, а другой — за западное направление разведки. Первым делопроизводителем назначили полковника М.А.Адабаша, а его помощниками — молодых офицеров О.К.Энкеля и П.Ф.Рябикова. А в марте 1908 г. Адабаша сменил полковник Н.А.Монкевиц, руководивший военной разведкой до начала первой мировой войны.

Обрабатывающие функции возложили на части 2-го и 3-го обер-квартирмейстеров: у 2-го — на 2-е, 3-е, 4-е, 5-е и 6-е делопроизводства, а у 3-го — на 1-е, 2-е и 4-е делопроизводства. Сотрудниками этих обрабатывающих делопроизводств стали работники бывшего 7-го отделения.

Впрочем, реорганизации на этом не прекратились, и 11 сентября 1910 г. утверждаются новые штаты Главного управления Генерального штаба. 5-е делопроизводство преобразовали в Особое делопроизводство (разведки и контрразведки) в составе Отдела генерал-квартирмейстера. Подчинялось Особое делопроизводство непосредственно генерал-квартирмейстеру, что говорило о повышении статуса разведслужбы и усилении роли разведки. В его составе была образована журнальная часть для ведения секретной переписки. А всего штат Особого делопроизводства включал в себя делопроизводителя, трех его помощников и журналиста.

Обрабатывающие делопроизводства вошли в состав частей 1-го и 2-го обер-квартирмейстеров. Части 1-го оберквартирмейстера занимались западным направлением: 4-е делопроизводство — Германией, 5-е — Австро-Венгрией, 6-е — Балканскими государствами, 7-е — скандинавскими странами, 8-е — прочими странами Западной Европы. Делопроизводство части 2-го обер-квартирмейстера занималось восточным направлением: 1-е делопроизводство — Туркестанским, 2-е — турецко-персидским, 4-е — Дальневосточным.

Если говорить о личном состава разведки, то в результате преобразований разведывательного делопроизводства в 1909-1910 гг. серьезных изменений в нем не произошло. И хотя начальники ГУГШ, как и раньше, менялись слишком часто — 5 человек за 6 лет: Ф.Ф.Палицын (1906-1908 гг.), В.А.Сухомлинов (1908-1909 гг.), Е.А.Гернгрос (1910 гг.), Я.Г.Жилинский (1911-1914 гг.), Н.Н.Якушкевич (с 1914 г.), однако кадровый состав отделов и делопроизводств практически оставался прежним вплоть до начала Первой мировой войны. Так, в октябре 1910 г. полковник Монкевиц был назначен помощником 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ, а его задачей стало руководство Особым делопроизводством и военно-статистическими производствами части 1-го обер-квартирмейстера, то есть добывающими и обрабатывающими органами разведки по западным странам. Что же касается руководителей Особого делопроизводства, то ими были полковник О.К.Энкель (в 1913-1914 гг.) и полковник Н.К.Раша (в 1914-1916 гг.).

Рассказывая о конкретных операциях российской военной разведки перед первой мировой войной, нельзя обойти историю, связанную с именем полковника австро-венгерской армии Альфреда Редля. А поскольку те события во многом остаются неясными до сих пор, то на них стоит остановиться более подробно.

26 мая 1913 г. все газеты, выходившие в Австро-Венгерской империи, поместили на своих страницах сообщение Венского телеграфного агентства, извещающее о неожиданном самоубийстве полковника Альфреда Редля, начальника штаба 8-го корпуса австро-венгерской армии. "Высокоталантливый офицер, — говорилось в сообщении, — которому предстояла блестящая карьера, находясь в Вене при исполнении служебных обязанностей, в припадке сумасшествия покончил с собой". Далее сообщалось о предстоящих торжественных похоронах Редля, павшего жертвой нервного истощения, вызванного продолжительной бессоницей. Но уже на следующий день в пражской газете "Прага тагеблатт" появилась заметка следующего содержания:

"Одно высокопоставленное лицо просит нас опровергнуть слухи, распространяемые преимущественно в военных кругах, относительно начальника штаба пражского корпуса полковника Редля, который, как уже сообщалось, покончил жизнь самоубийством в Вене в воскресенье утром. Согласно этим слухам, полковник будто бы обвиняется в том, что передавал одному государству, а именно России, военные секреты. На самом же деле комиссия высших офицеров, приехавшая в Прагу для того, чтобы произвести обыск в доме покойного полковника, преследовала совсем другую цель".

В условиях строжайшей цензуры, действовавшей тогда в Австро-Венгрии, для редактора "Прага тагеблатт" это был единственный способ сообщить своим читателям о том, что полковник Редль на самом деле застрелился после того, как его разоблачили как русского агента. До публикации в пражской газете о предательстве полковника Редля знали всего 10 высших австрийских офицеров. Даже император Франц Иосиф не был поставлен в известность. Но после 27 мая эта тайна стала известна всему миру.

Альфред Редль, безусловно один из способнейших разведчиков, родился в Лемберге (Львове) в семье аудитора гарнизонного суда. Выбрав для себя военную карьеру, он в 15 лет поступил в кадетский корпус, а потом в офицерское училище, которое закончил блестяще. Превосходное знание им иностранных языков привлекло к молодому лейтенанту внимание кадровиков Генерального штаба австро-венгерской армии, и Редль вместо службы в провинциальных частях был зачислен в штат этого высшего военного органа страны. Попав в столь престижное место, Редль делал все возможное, чтобы на него обратили внимание. И это ему удалось, несмотря на царившие в австрийской армии кастовые предрассудки, когда в продвижении по службе отдавали предпочтение исключительно дворянам. В 1900 г. он, уже в чине капитана, был командирован в Россию для изучения русского языка и ознакомления с обстановкой в этой стране, считавшейся одним из вероятных противников. Несколько месяцев Редль проходил стажировку в военном училище в Казани, ведя в свободное время беззаботный образ жизни и посещая многочисленные вечеринки. Само собой разумеется, что все это время за ним велось негласное наблюдение агентами русской контрразведки с целью изучения его сильных и слабых сторон, увлечений и особенностей характера. Позднее сделанные выводы легли в основу следующей характеристики Редля, датируемой 1907 г.:

"Альфред Редль, майор Генштаба, 2-й помощник начальника разведывательного бюро Генерального штаба ... Среднего роста, седоватый блондин, с седоватыми короткими усами, несколько выдающимися скулами, улыбающимися вкрадчивыми глазами. Человек лукавый, замкнутый, сосредоточенный, работоспособный. Склад ума мелочный. Вся наружность слащавая. Речь сладкая, мягкая, угодливая. Движения рассчитанные, медленные. Любит повеселиться".

Вернувшись в Вену, Редль был назначен помощником начальника разведывательного бюро Генерального штаба генерала барона Гизля фон Гизлингена. Гизль назначил Редля начальником агентурного отдела бюро ("Kundschaftsstelle", сокращенно "KS"), отвечавшего за контрразведывательные операции. На этом посту Редль проявил себя как отличный организатор, полностью реорганизовавший отдел контрразведки и превративший его в одну из сильнейших спецслужб австро-венгерской армии. Прежде всего это было связано с введением новой техники и новых приемов работы. Так, по его указанию комнату для приемов посетителей оборудовали только что изобретенным фонографом, что позволяло записывать на граммофонной пластинке, находящейся в соседней комнате, каждое слово приглашенного для беседы человека. Помимо этого в комнате установили две скрытые фотокамеры, с помощью которых посетителя тайно фотографировали. Иногда во время беседы с посетителем вдруг звонил телефон. Но это был ложный звонок — дело в том, что дежурный офицер сам "вызывал" себя к телефону, нажимая ногой расположенную под столом кнопку электрического звонка. "Говоря" по телефону, офицер жестом указывал гостю на портсигар, лежащий на столе, приглашая взять сигарету. Крышка портсигара обрабатывалась специальным составом, с помощью которого отпечатки пальцев курильщика сохранялись. Если же гость не курил, офицер по телефону "вызывал" себя из комнаты, забирая с собой со стола портфель. Под ним находилась папка с грифом "Секретно, не подлежит оглашению". И редко кто из посетителей мог отказать себе в удовольствии заглянуть в папку с подобной надписью. Излишне говорить, что папка также была соответствующим образом обработана для сохранения отпечатков пальцев. Если же и эта хитрость не удавалась, то применялся другой прием, и так до тех пор, пока не достигался успех.

Редлю, кроме того, принадлежала разработка новой методики ведения допроса, которая позволяла достигнуть желаемого результата без применения дополнительных "усилий". Помимо прочего, по его указанию контрразведка стала вести досье на каждого жителя Вены, который хоть раз посещал основные тогда центры шпионажа, такие как Цюрих, Стокгольм, Брюссель. Но главная заслуга Редля состояла в том, что он добывал уникальные секретные документы русской армии. Эти успехи были настолько впечатляющими, что его начальник генерал Гизль фон Гизлинген, назначенный командиром 8-го пражского корпуса, забрал Редля, к тому времени уже полковника, с собой в качестве начальника штаба. Таким образом, карьера Редля круто пошла вверх, и многие стали поговаривать, что он может в будущем занять пост начальника генерального штаба.

Отправляясь к новому месту службы, Редль оставил своему приемнику капитану Максимилиану Ронге написанный от руки в единственном экземпляре документ под названием "Советы по раскрытию шпионажа". Он представлял собой небольшую 40-страничную переплетенную книжечку, где Редль подводил итоги своей работы на посту начальника отдела "KS" и давал некоторые практические советы. Капитан Ронге и новый начальник разведывательного бюро австрийского Генерального штаба Август Урбанский фон Остромиц в полной мере воспользовались советами Редля. С подачи Ронге в 1908 г. был создан так называемый черный кабинет, здесь производилась перлюстрация почтовых отправлений. При этом особое внимание уделялось письмам, поступавшим из приграничных районов Голландии, Франции, Бельгии и России, а также посланным "До востребования". О том, что истинной целью перлюстрации являлась контрразведка, знали только три человека — Ронге, Урбанский и начальник "черного кабинета". Всем остальным говорилось, что столь строгая цензура введена для борьбы с контрабандой. Отдел главного венского почтамта, где выдавались письма до востребования, был соединен электрическим звонком с полицейским участком, находившимся в соседнем здании. И когда подозрительное лицо приходило за письмом, почтовый служащий нажимал кнопку звонка и через пару минут появлялись два сотрудника наружного наблюдения.

Именно работа "черного кабинета" и положила начало шпионской истории, которую связывают с именем полковника Редля. Первым, кто более или менее подробно рассказал о "деле Редля", стал полковник Вальтер Николаи, накануне первой мировой войны занимавший пост начальника разведывательного отдела германского Генерального штаба. Будучи хоть и косвенным, но участником происходивших тогда в Вене событий, он описывает их в своей книге "Тайные силы", вышедшей в Лейпциге в 1923 г. Его версию уточняет Ронге в книге "Война и индустрия шпионажа" (в русском переводе — "Разведка и контрразведка", М. 1937) и Урбанский в статье "Провал Редля". И хотя все три рассказа не совпадают в мелких подробностях, по ним можно реконструировать ход событий.

В начале марта 1913 г. в Берлин было возвращено письмо, адресованное до востребования в Вену господину Никону Ницетасу. В Берлине его вскрыл немецкий "черный кабинет". В письме находились 6000 крон и записка, где сообщалось о высылке денег и давался адрес некого господина Ларгье в Женеве, которому следовало писать впредь, и еще один адрес в Париже. То, что письмо со столь крупной суммой не было объявлено ценным, вызвало определенные подозрения, их усиливало и то обстоятельство, что его отправили из пограничного с Россией немецкого городка Эйдкунена, а марка на нем наклеена необычным образом. Ознакомившись с содержанием письма, полковник Николаи принял решение переслать его своему австрийскому коллеге Урбанскому, справедливо полагая, что оно связано со шпионской деятельностью на территории Австро-Венгрии. Получив послание от Николаи, Урбанский дал распоряжение вернуть письмо на венский почтамт и установить личность адресата — господина Ницетаса. Но время шло, а таинственный господин Ницетас не приходил за письмом. Более того, в скором времени на его имя пришло еще два письма, в одном из них находились 7 тысяч крон и записка следующего содержания:

"Глубокоуважаемый г. Ницетас. Конечно, вы уже получили мое письмо от с/мая, в котором я извиняюсь за задержку в высылке. К сожалению, я не мог выслать Вам денег раньше. Ныне имею честь, уважаемый г. Ницетас, препроводить Вам при сем 7000 крон, которые я рискну послать вот в этом простом письме. Что касается Ваших предложений, то все они приемлемы. Уважающий Вас И.Дитрих.

P.S. Еще раз прошу Вас писать по следующему адресу: Христиания (Норвегия), Розенборггате, №1, Эльзе Кьернли".

Тем временем австрийская разведка проводила проверку адресов, содержавшихся в первом письме. При этом парижский адрес было решено не проверять, дабы, по выражению Ронге, "не попасть в лапы французской контрразведки". Что же касается швейцарского адреса, то выяснилось, что Ларгье — удалившийся на покой отставной французский капитан, работавший в 1904-1905 гг. на австрийскую разведку. В результате у австрийской контрразведки возникло подозрение, что Ларгье "работает" на разных хозяев. Поэтому на него были собраны компрометирующие материалы, которые анонимно передали властям Швейцарии, после чего Ларгье выслали из страны.

Развязка этого затянувшегося дела наступила в субботу, 24 мая, вечером. Сотрудники контрразведки, дежурившие в полицейском участке около почтамта, получили долгожданный сигнал, означавший, что господин Ницетас пришел за письмами. Несмотря на то, что два сотрудника наружного наблюдения пришли на почтамт через три минуты, получатель письма уже успел уйти. Выбежав на улицу, они увидели удаляющееся такси. Другого такси или извозчика поблизости не оказалось, и создавалось впечатление, что господину Ницетасу удалось улизнуть от слежки. Но на этот раз контрразведчикам повезло — такси, на котором уехал получатель письма, вернулось на стоянку около почтамта. Шофер сообщил, что его клиент, хорошо и модно одетый господин, доехал до кафе "Кайзерхоф", где и вышел. Контразведчики направились туда, а по дороге внимательно осмотрели салон автомобиля. Они обнаружили замшевый футляр от карманного ножика, оставленный последним пассажиром.

У кафе "Кайзерхоф" таинственного пассажира не оказалось, но после опроса водителей такси на стоянке возле кафе было установлено, что один высокий и хорошо одетый господин недавно нанял такси и поехал в отель "Кломзер". В отеле сыщики узнали, что в течение часа в гостиницу вернулись четверо посетителей, в том числе и полковник Редль из Праги, проживающий в люксе №1. Тогда они вручили портье футляр от ножика и попросили его спросить у своих постояльцев — не теряли ли они его? Через некоторое время портье задал этот полковнику Редлю, выходившему из отеля. "О, да, — ответил Редль, — это мой футляр, благодарю вас". Но уже через минуту он вспомнил, что обронил его в такси, когда вскрывал конверты. Его подозрения усилились после того, как он заметил за собой слежку. Пытаясь оторваться, он достал из кармана какие-то бумажки и, мелко разорвав, выбросил на улицу. Но и это не помогло. Несмотря на поздний вечер, одному из сыщиков удалось собрать обрывки и передать их Ронге с сообщением, что таинственным господином Ницетасом оказался полковник Альфред Редль.

Сличение почерка на разорваных бумажках, оказавшихся квитанциями о посылке денег и квитанциями на отправку заказных зарубежных писем в Брюссель, Лозанну и Варшаву по адресам, известным контрразведке как штаб-квартиры иностранных разведслужб, с почерком на бланке, в обязательном порядке заполняемом на почтамте при получении заказной корреспонденции, и почерком документа "Советы по раскрытию шпионажа", составленным Редлем, установило, что все они написаны одним и тем же лицом. Таким образом Ронге к своему ужасу узнал, что его предшественник полковник Редль оказался шпионом.

О своем открытии Ронге немедленно сообщил своему начальнику Урбанскому, который в свою очередь поставил об этом в известность начальника Генерального штаба генерала Конрада фон Гегцендорфа. По его указанию в отель "Кломзер" направилась группа из четырех офицеров во главе с Ронге с предложением Редлю застрелиться, чтобы смыть позорное пятно на мундире. В полночь они поднялись в номер Редля. Он уже ждал их, заканчивая что-то писать.

— Я знаю, зачем вы пришли, — сказал он. — Я погубил свою жизнь. Я пишу прощальные письма.

Пришедшие поинтересовались, были ли у него сообщники.

— У меня их не было.

— Мы должны узнать масштабы и продолжительность вашей деятельности.

— Вы найдете все нужные вам доказательства в моем доме в Праге, — ответил Редль и попросил револьвер.

Но никто из офицеров не имел при себе оружия. Тогда один из них вышел на полчаса, после чего вернулся и положил перед Редлем браунинг. Затем, немного замешкавшись, офицеры покинули номер. Проведя всю ночь в кафе напротив, они около пяти часов утра вернулись в отель и попросили швейцара позвать Редля к телефону. Буквально через минуту швейцар вернулся и сказал: "Господа, полковник Редль мертв". При осмотре номера на столе нашли два письма: одно на имя брата Редля, а второе барону Гизлю фон Гизленгену, начальнику Редля в Праге. Там же лежала посмертная записка:

"Легкомыслие и страсти погубили меня. Молитесь за меня. За свои грехи я расплачиваюсь жизнью. Альфред.

1 час 15 м. Сейчас я умру. Пожалуйста, не делайте вскрытия моего тела. Молитесь за меня".

После того как начальнику Генерального штаба доложили о самоубийстве полковника Редля, он распорядился отправить в Прагу комиссию, чтобы обследовать его квартиру и установить размеры нанесенного им ущерба. Результаты обследования оказались сногшибательными. Было обнаружено большое количество документов, подтверждающих, что Редль в течение многих лет работал на русскую разведку (как впоследствии утверждалось — с 1902 г.). Услуги Редля очень хорошо оплачивались. Его квартира оказалась роскошно обставленной, в ней описали 195 верхних рубашек, 10 военных шинелей на меху, 400 лайковых перчаток, 10 пар лакированных ботинок, а в винном погребе обнаружили 160 дюжин бутылок шампанского самых высших марок. Кроме того, было установлено, что в 1910 г. он купил дорогое поместье, а за последние пять лет приобрел, по меньшей мере, четыре автомобиля и трех первоклассных рысаков.

Как уже говорилось, истинные причины самоубийства полковника Редля решили сохранить в тайне. Но, как утверждает Ронге, случилась непредвиденная утечка информации. Дело в том, что для вскрытия сейфа и замков шкафов, находящихся в квартире Редля, пригласили лучшего слесарь Праги некоего Вагнера. Он не только присутствовал при обыске, но и видел большое количество бумаг, часть которых была на русском языке. Но на беду австрийской контрразведки Вагнер оказался ведущим игроком пражской футбольной команды "Шторм 1", а из-за обыска в квартире Редля ему пришлось пропустить матч, который его команда проиграла. Когда на следующий день капитан команды, он же редактор пражской газеты "Прага тагеблатт", стал интересоваться причинами отсутствия Вагнера на игре, тот ответил, что не мог прийти ввиду чрезвычайных обстоятельств. При этом он подробно рассказал обо всем увиденном на квартире Редля, упомянув о том, что офицеры, производившие обыск, были очень сконфужены и постоянно восклицали: "Кто бы мог подумать!", "Неужели это возможно!". Редактор, сопоставив сообщение Венского телеграфного агентства о самоубийстве Редля и факты, сообщенные ему Вагнером, понял, что открыл сенсационную тайну. И, воспользовавшись эзоповским языком, он на следующий день поместил в газете заметку-опровержение, из которой следовало, что Редль был русским шпионом.

Такова общепринятая версия "дела Редля", изложенная основными участниками событий. Но при внимательном рассмотрении она вовсе не выглядит убедительной. Прежде всего это касается доказательств шпионской деятельности Редля, найденных в его пражской квартире. Описывая результаты обыска Ронге сообщает, что Урбанский обнаружил в квартире Редля "обширный материал", занимавший целую комнату. Сам Урбанский пишет, что у Редля сохранились многочисленные неудачные снимки с секретных документов, свидетельствующие о его неопытности в фотографии. Кроме того, оба сообщают о том, что вещи покойного Редля были проданы с аукциона и некий ученик реального училища купил фотоаппарат, где осталась непроявленная фотопленка, на которой были засняты секретные документы. И это все.

Если принять сказанное на веру, то создается впечатление, что обыск проводили дилетанты, ничего не смыслящие в порученном им деле. Иначе казус с фотопленкой невозможно объяснить. Более того, никто никогда не называл ни одного конкретного документа, обнаруженного в квартире Редля, что тоже довольно странно.

Также странно, что ни Урбанский, ни Ронге не приводят фотокопию письма, пришедшего на венский почтамт на имя Ницетаса, со швейцарским адресом французского капитана Ларгье, которого действительно арестовали в Женеве по подозрению в шпионаже. Поэтому закрадывается законное подозрение — существовало ли вообще это письмо? А если оно и существовало, то непонятно, почему профессиональный контрразведчик Редль так надолго затянул получение вознаграждения, увеличивая тем самым риск быть разоблаченным.

Не менее странным выглядит и то, что Редль хранил при себе квитанции на отправку за границу заказных писем и, что совсем непонятно, почему он взял их с собой в Вену. А тот факт, что он выбросил их на улице, когда за ним ведут наблюдение, а не уничтожил в другом месте, вовсе не укладывается в голове. Еще более удивляет ловкость сотрудников наружного наблюдения, умудрившихся вечером в полной темноте собрать разорванные и специально разбросанные клочки бумаги.

Но что поражает больше всего, так это описание допроса Редля в отеле "Кломзер". Быстрота и поверхностность допроса поразительна. Совершенно непонятно, почему такой профессионал, как Ронге, удовлетворился ничего не значащими словами Редля о том, что он работал в одиночку, и не попытался установить важные детали: кто завербовал, когда, как передавались донесения и т.д. Также непонятны причины, по которым Редлю предложили немедленно покончить с собой. Правда, позднее, видимо, понимая, что приведенных доказательств вины Редля явно недостаточно, Ронге поведал о добровольном признании шпиона. "Редль был совсем разбит, но согласился дать свои показания мне одному, — пишет Ронге. — Он сказал, что в течение 1910-1911 гг. широко обслуживал некоторые иностранные государства. В последнее время ему пришлось ограничиться лишь материалом, доступным пражскому корпусному командованию ... Самым тяжелым преступлением была выдача плана нашего развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые годы и каким в общих чертах оставался в силе ...". А Урбанский, пытаясь объяснить причины, толкнувшие Редля на предательство, делает упор на его гомосексуальные наклонности. Они, став известными иностранной разведки, позволили ей завербовать полковника под угрозой разоблачения.

Еще одна странность связана со слесарем Вагнером, оказавшимся близко знакомым с редактором газеты "Прага тагеблатт". Неужели в пражском отделении контрразведки не оказалось абсолютно надежного слесаря, умеющего держать язык за зубами? А даже если дело и обстояло таким образом, то ничто не мешало поступить с Вагнером так, как поступил начальник полиции Вены Гайер с лакеем Редля И.Сладеком. Когда последний обратил внимание начальника полиции на то, что браунинг, из которого застрелился Редль, не принадлежал его хозяину, а ночью в номер приходили четверо офицеров, Гайер провел с ним столь внушительную беседу, что на другой день репортеры не смогли выудить из Сладека ни слова.

Из сказанного можно сделать вывод, что в деле полковника Редля нет серьезных улик, доказывающих его измену. И сразу возникает вопрос: был ли Редль агентом русской разведки? Чтобы попытаться ответить на него, следует ознакомиться с организацией русской военной разведки и ее сотрудниками, работавшими против Австро-Венгрии перед первой мировой войной.

Разведка против Австро-Венгрии велась как ГУГШ, так разведотделениями штабов Варшавского и Киевского военных округов. А военным агентом в Вене до 1903 г. был полковник Владимир Христофорович Рооп. Именно он завербовал некого офицера, занимающего ответственную должность в австрийском Генштабе, в дальнейшем поставлявшего ценную информацию русской разведке.

В 1903 г., будучи отозванным из Вены и назначенным командиром полка Киевского военного округа, Рооп передал все свои венские связи капитану Александру Алексеевичу Самойло, бывшему в то время старшим адъютантом штаба Киевского военного округа и отвечавшему за сбор разведывательных данных об австро-венгерской армии. Воспользовавшись сведениями Роопа, Самойло нелегально побывал в Вене и через посредника установил контакт с его источником в Генштабе. Тот согласился продолжить сотрудничество с русской разведкой за солидное вознаграждение и в течение нескольких лет штаб Киевского округа получал от своего неизвестного агента важные сведения. Вот, например, выдержка из рапорта генерал-квартирмейстера округа в ГУГШ, датированного ноябрем 1908 г.:

"За последний год от упоминаемого выше венского агента были приобретены следующие документы и сведения: новые данные о мобилизации австрийских укрепленных пунктов, некоторые подробные сведения об устройстве вооруженных сил Австро-Венгрии, сведения о прикомандированном к штабу Варшавского военного округа П.Григорьеве, предложившем в Вену и Берлин свои услуги в качестве шпиона, полное расписание австрийской армии на случай войны с Россией ...".

В 1911 г. Самойло перевели в Особое делопроизводство ГУГШ, и туда же передали ценного австрийского агента. В "Записке о деятельности штабов Варшавского и Киевского военных округов и негласных агентов в Австро-Венгрии по сбору разведывательных сведений в 1913 г.", составленной Самойло, этот агент проходит в рубрике "Негласные агенты" под №25. Там же перечислены секретные документы, полученные от этого агента в 1913 г.:

"Krieg ordre Bataille" (план боевого развертывания на случай войны) к 1 марта 1913 г. с особым "Ordre de Bataille" (план боевого развертывания) для войны с Балканами, мобилизация укрепленных пунктов, инструкция об этапной службе, положение об охране железных дорог при мобилизации, новые штаты военного времени ...". В этой же "Записке" Самойло, подводя итоги деятельности агента №25,пишет: "Дело Редля указывает, что этим агентом и был Редль, однако это отрицает генерал Рооп, которым агент первоначально и был завербован".

Из этого следует, что в Вене был обвинен в шпионаже и покончил с собой посторонний для русской разведки человек. Это подтверждает и тот факт, что перед самой войной в 1914 г. Самойло вновь ездил на свидание с агентом №25 в Берн и получил от него интересующие русскую разведку сведения, хотя так и не узнал имени своего информатора. Следовательно, можно утверждать, что Редль не был русским агентом, так как информация от источника в Вене продолжала поступать и после самоубийства полковника.

Соответственно, возникает вопрос: почему же в предательстве обвинили Редля? Этому можно предложить следующее объяснение. В начале 1913 г. в австрийскую контрразведку поступили сведения о наличии в Генштабе тайного агента, передающего русским секретные материалы. Однако поиски шпиона не дали результатов, что грозило большими неприятностями для руководства спецслужб австрийской армии. В конце концов Урбанский и Ронге решили сделать "козлом отпущения" Редля, тем более, что руководству контрразведки было известно о его гомосексуальных наклонностях. Это обстоятельство делало его уязвимым для шантажа и могло послужить объяснением причин "предательства". Контрразведка быстро организовала "улики" и таким образом вынудила Редля пойти на самоубийство. (Также возможно, что его вообще просто убили.) Это являлось необходимым условием "разоблачения" шпиона, поскольку ни о каком суде или следствии не могло быть и речи. После смерти Редля информация о его "шпионской деятельности" была быстро и аккуратно подсунута журналистам через слесаря-футболиста Вагнера. В дальнейшем миф о предательстве Редля старательно поддерживался на плаву усилиями Урбанского и Ронге, вовсе не заинтересованных в том, чтобы правда об этом деле стала известна.

Но, как известно, показные процессы никогда не приносят пользы. Так произошло и в случае с Редлем. Убив его, австрийская контрразведка не лишила Россию подлинного источника информации, тем самым проиграв тайную войну.

Начавшаяся в августе 1914 г. первая мировая война стала серьезным испытанием для русской военной разведки. Главной ее задачей явилось вскрытие военных планов противника, выявление группировок его войск и направлений главного удара. Так, о действиях разведки в период наступления русских войск в Восточной Пруссии в августе 1914 г. можно судить по следующему донесению генерал-квартирмейстера 1-й армии:

"К началу отчетного года район обслуживался агентурной сетью из 15 человек негласных агентов, из которых трое находились в Кенигсберге, остальные — в Тильзите, Гумбинене, Эйдкунене, Инстербурге, Данциге, Штеттине, Алленштейне, Гольдапе, и Кибартах. Планировалось насадить еще трех агентов в Шнейдемюле, Дейч-Эйлау и Торне. Для содержания сети и ее усиления ГУГШ был утвержден отпуск на расходы 30000 рублей в год.

В течение отчетного года агентурная сеть подверглась серьезным изменениям, главной причиной которых — перемена дислокации. В настоящее время на службе состоят 53 агента, из них 41 — на местах, остальные высылаются с новыми задачами". А старший адъютант разведотдела штаба 2-й армии полковник Генштаба Лебедев в рапорте от 22 августа 1914 г. указывал, что с начала войны в тыл противника для выполнения различных задач было направлено 60 агентов.

Однако во время наступления 1-й и 2-й армий донесения разведки во внимание не принимались. Более того, в штабе Северо-Западного фронта разведданные о возможности нанесения тремя немецкими корпусами флангового удара сочли плодом чрезмерно развитого воображения разведчиков. В результате передовые части 2-й армии генерала Самсонова были 28-30 августа окружены и уничтожены.

В 1915 г., когда между русскими и немецкими войсками установилась сплошная линия фронта, возможности агентурной разведки сократились. А отсутствие централизованного управления разведывательными операциями еще больше затрудняло получение объективной и точной информации. В связи с этим в апреле 1915 г. генерал-квартирмейстер Ставки Главнокомандующего генерал-лейтенат М.С.Пустовойтенко направил генерал-квартирмейстерам фронтов и армий следующую телеграмму:

"С самого начала штабы армий и фронтов ведут негласную разведку за границей совершенно самостоятельно, посылая своих агентов в разные города нейтральных стран, не оповещая ни высшие штабы, ни друг друга взаимно. Вследствие этого в Бухаресте, Стокгольме и Копенгагене сосредоточилось большое количество агентов, работающих независимо и без всякой связи. Агенты эти стараются дискредитировать друг друга в глазах соответствующего начальства, иногда состоя на службе сразу в нескольких штабах, что часто приводит к нежелательным последствиям. Ввиду изложенного обращаюсь в Вашему Превосходительству с просьбой: не признаете ли Вы возможным и полезным сообщить мне совершенно доверительно о всех негласных агентах штаба фронта (армии), находящихся за границей как с начала войны, так и вновь командируемых".

Однако, как правило, генерал-квартирмейстеры фронтов и армий отказывались передавать свою агентуру ГУГШ, и до конца войны единого руководства агентурной разведкой наладить так и не удалось. Тем не менее российская военная разведка продолжала активную работу, добиваясь порой значительных успехов. Более того, многие военные агенты в нейтральных странах выполняли свои обязанности вплоть до весны 1918 г. — до тех пор, пока у большинства русских дипломатических миссий не были исчерпаны средства на содержание сотрудников.

В октябре 1917 г. перед сотрудниками русской разведки встал вопрос: с кем идти дальше? Каждый из них сделал свой выбор. А для российской военной разведки начинался новый период, продолжавшийся более 70 лет и принесший ей как славу побед, так и горечь поражений.

http://www.agentura.ru/dossier/russia/gru/imperia/do1917/

 Отправлено: 28.01.10 15:10. Заголовок: Русская авиация прод..

Русская авиация проделывала свои первые опыты на маневрах в 1911 г.
Самолеты и дирижабли участвовали на маневрах в Петербургском, Варшавском и Киевском военных округах{8}.

Подготовка к маневрам наблюдателей, начавшаяся приблизительно со второй половины июня, выразилась в обучении их выполнению воздушных разведок с самолетов и аэростатов. Предварительные упражнения по воздушной разведке, проведенные в строгой последовательности, заключались прежде всего в приучении наблюдателей к ориентировке в полете, ознакомлении с видом местных предметов и войсковых соединений с воздухоплавательных аппаратов и, наконец, в решении тактических задач с представлением кроки и легенды, выполненных в воздухе. [24]

Из числа подготовительных упражнений по воздушной разведке, предшествовавших маневрам, необходимо упомянуть об упражнениях специального характера по розыску и опознаванию условных знаков особого устройства.

Воздушным разведчикам вменялось в обязанность разыскать эти условные знаки, держась на определенной высоте, и в течение определенного времени представить кроки, указав не только место общего расположения полотнищ, но и положение красной полосы на каждом из них относительно стран света.

Отчетная карточка одного из таких упражнении изображена на рис. 5.



Задача, предложенная в этот день воздушным разведчикам, заключалась в следующем:
«11 июля 1911 г. в направлении Гатчина — военное поле Красносельского лагеря, в районе Кавелахтских высот, расположились биваком два отряда, обозначенные расположенными на земле условными знаками. Красные полосы обозначали направление фронта биваков.

Найти пункты расположения этих биваков и определить направление фронта их по странам света.

Время на решение задачи до посадки в Красном селе 1/2 часа».

В этом упражнении приняли участие шесть самолетов: пять Фарманов и один Блерио.

Пути четырех из них, успешно выполнивших задачу, указаны на отчетной карточке (рис. 5).

* * *

Русские маневры 1911 г .{9}. 20 августа начались большие маневры Петербургского округа. Район их ограничивался на север: линией Пушкин (б. Царское село), Дятлицы, Б. Корчаны; на западе: Б. Корчаны, Молосковицы; на юге: Молосковицы, Дивенская; на востоке: Дивенская, Гатчина, Пушкин (б. Царское село) (рис. 6).



Участок этот почти сплошь покрыт лесами и болотами, пересекаемыми балтийской и варшавской линиями северо-западных ж. д. и параллельными им шоссе и грунтовыми дорогами, образующими многочисленные лесные и болотистые дефиле. Следовательно, общий характер местности в отношении требований для выбора пути воздушной разведки в смысле обеспечения такового удобными местами для вынужденных посадок явился далеко не благоприятным.

К началу маневров была следующая обстановка. Для обеспечения высадки главных (мнимых) сил у ст. Молосковицы и ст. Дивенской были выдвинуты «красной» стороной: одна пехотная дивизия к Молосковицам, другая к Спасское (Орлино) и конница в район Ильеши — Б. Корчаны, причем все эти силы были подчинены командиру западного корпуса, получившему приказание воспользоваться разбросанным положением противника и овладеть [26] Гатчиной. «Синяя» же (восточная) сторона занимала к тому времени такое исходное положение: одна пехотная дивизия в Красном селе, стрелковая бригада у Пушкина (б. Царского села), один полк пехоты у Гатчины и вся конница между деревнями Сокули и Дятлицы. В задании для «синих» было указано, что для обороны Ленинграда (С.-Петербурга) с юга до 25 августа имеется один восточный корпус и что значительные подкрепления ожидаются к Пушкину (б. Царскому селу) около 25 августа. Командиру восточного корпуса было приказано задержать наступление противника во что бы то ни стало до вечера 23 августа на линии Кипень — Гатчина, чтобы дать время сосредоточить подходящие подкрепления в районе Пушкина (б. Царского села).

Маневрирующим сторонам, кроме технических войск различных категорий, были подчинены следующие воздушные средства.

Западному корпусу — авиационный отряд из 6 аэропланов (5 Фарманов и 1 гоночный Блерио) с обозом из 2 грузовиков, 1 санитарного и 1 легкового автомобилей.

Восточному корпусу был придан такой же авиационный отряд. Кроме того, ему были приданы управляемый аэростат «Голубь» и змейковый аэростат, расположенные у Сализи.

В западном корпусе на каждом двухместном аэроплане находилось по одному наблюдателю — офицеру генерального штаба; в восточном корпусе каждому летчику на Фармане был придан солдат-механик. Наблюдателями на управляемый аэростат «Голубь» и змейковый аэростат были назначены офицеры генерального штаба.

К 20 августа части заняли исходное положение.

Авиационный отряд «синей» стороны расположился в Гатчине в своих постоянных ангарах на аэродроме, управляемый и змейковый аэростаты — в Сализи, имея, следовательно, постоянную и прекрасно оборудованную базу. Связь воздухоплавательных частей со штабом корпуса, расположенным в Красном селе, поддерживалась как телефоном, так и автомобилями по отличному шоссе. Последнее было весьма важно для непосредственной и широкой ориентировки воздухоплавателей со стороны штаба корпуса.

Авиационный отряд «красных», перелетев вечером 20 августа на ст. Волосово, очутился после 40-километрового перелета в условиях чисто боевой обстановки, располагая вместо удобного для полетов аэродрома небольшой площадкой около 1/2 кв. км у самой станции, и разместил свои самолеты даже не под кровом переносимых сараев или палаток, а лишь под изготовленными специально для маневра легкими быстро разбирающимися навесами, устанавливаемыми в 10–15 мин.

Штаб корпуса в это время находился в Хотыницах, лежащих в 4 км севернее ст. Молосковицы и соединенных с этой станцией грунтовой дорогой, мало удобной для автомобильного движения в дождливое время года; ст. Волосово и ст. Молосковицы, удаленные друг от друга на расстояние около 25 км, соединены железнодорожной линией, располагающей в течение суток лишь весьма ограниченным числом проходящих поездов. [27]

Следовательно, условия для поддержания связи со штабом корпуса (кроме телефона) путем личного прибытия летчиков авиационного отряда оказывались на «красной» стороне весьма неблагоприятными, так как единственным для этого средством являлся воздушный путь. Для пользования последним необходима была соответствующая погода, а она к началу маневров ввиду надвигавшегося с северо-запада циклона сильно портилась.

Состояние погоды в этот период на различных участках района маневров, невзирая на сравнительную близость их, оказывалось совершенно различным: так, 21 августа при перелете начальника авиационного отряда западного корпуса из Гатчины в Волосово в Гатчине утро было хотя и пасмурное, но тихое, в то время как в Волосово был порывистый ветер, затруднявший посадку. Особенно рельефно разница в погоде выражалась 23 августа: состояние погоды в этот день в районе расположения авиационного отряда «красной» стороны исключало возможность полетов, тогда как вылеты самолетов «синей» стороны были возможны.

Таким образом, условия полетов на обеих сторонах оказывались различными, что, конечно, на столь незначительном пространстве следует отнести к явлениям редким.

Общий ход маневра выразился в следующем. Пользуясь (предоставленной свободой действий и опасаясь стремительного прорыва «красных» на Гатчину, командир восточного («синего») корпуса быстро ночным маршем с 21 на 22 августа перебросил свой корпус к югу-западу от Гатчины, между Войсковицы и Суйда, заперев, таким образом, уже к утру второго дня маневра доступ к Гатчине.

Командир западного («красного») корпуса, энергично наступая на Гатчину и имея в виду нанести решительный удар противнику сосредоточенными силами своего корпуса, приказал западной — молосковицкой — группе двигаться вдоль балтийской линии северозападных ж. д., а южной — сиверской — двигаться форсированным маршем на северо-запад и присоединиться к первой в районе Кикерино.

После соответствующих передвижений 23 августа обе стороны в последний фазис маневра заняли положение, обусловливавшее чисто фронтальное столкновение.

В течение этого времени обеими сторонами был выполнен ряд полетов. В результате этих полетов (между 12 и 13 час. 22 августа в штабе «синей» стороны имелись точные данные о том, что южная группа противника двинулась на соединение с Молосковицкой группой.

Дальнейшей работе авиации помешали неблагоприятные условия погоды. Дирижабль оказался бессильным выполнить порученные ему задачи.

Таким образом, командир восточного корпуса к утру 23 августа, т. е. к началу решительных действий, лишился возможности пользоваться данными воздушной разведки.

Лишь благодаря наблюдениям с змейкового аэростата был обнаружен обход правого фланга «синих», причем командир восточного [28] корпуса, заблаговременно уведомленный об этом маневре «красных», успел для парирования обхода выделить часть своего общего резерва к Войсковицы, чем и предотвратил нежелательные последствия.

«Красную» сторону постигла полная неудача. Задачи, поставленные самолетам этой стороны, вследствие неблагоприятной погоды не были выполнены.

* * *

В этом же году очень старательно были поставлены опыты с авиацией на маневрах Варшавского военного округа, которым предшествовал следующий приказ по войскам Варшавского военного округа{10}:

* * *

В этом же году очень старательно были поставлены опыты с авиацией на маневрах Варшавского военного округа, которым предшествовал следующий приказ по войскам Варшавского военного округа{10}:

* * *

«В текущем году на больших маневрах войск Варшавского военного округа примут участие: дирижабль «Клеман-Баяр» литовского воздухоплавательного батальона и 2 авиационных отряда, сформированные школой авиации отдела воздушного флота, — последние под общим руководством начальника ее генерального штаба полк. Одинцова.

Организация

1) Отделение однопланов (южная сторона): самолеты Блерио № 4, 8, 9, 10, 11 и 12.

2) Дирижабль и отделение двупланов (северная сторона); самолеты Фарман № 8, 9, 10, 12 и 13.

Новые средства разведки, связи, нанесения материального ущерба и психического воздействия на массы требуют как со стороны высших начальников, направляющих самолеты на работу, так и от войск ясного понимания, что может, и при каких, обстоятельствах, дать летчик, пользующийся самолетом, и что должно быть предпринято со стороны войск, чтобы облегчить или затруднить летчику исполнение возложенной на него задачи.

Типы самолетов

В настоящее время Отделом воздушного флота в распоряжение войск могут быть предоставлены следующие типы самолетов:

1) Двухместный одноплан Блерио с мотором «Гном» в 70 л. с., обладающий скоростью до 75 км в час; продолжительность полета, в зависимости от резервуаров для бензина и масла, от 2,5 до 5 час.

2) Двуплан Фарман (его разновидность — Бристоль) с мотором «Гном» в 50 и 70 л. с., обладающий скоростью от 50 до 65 км в час при продолжительности полета от 2 до 4 час. Цифры скоростей самолетов выведены для скорости ветра не свыше 5 м/сек.

Задачи, возлагаемые на летчика

На летчика может быть возложено:

1) Производство разведки противника.

2) Поддержание связи.

3) Нанесение материального или морального вреда врагу бросанием с высоты взрывчатых веществ. [29]

4) Уничтожение змейковых и управляемых аэростатов и самолетов противника.

5) Точное определение укреплений и их фотографирование.

Условия для производства полетов

Для успешности полета лучшее время — около восхода и захода солнца, когда обыкновенно замечается или полное затишье, или же сила ветра достигает не более 5 м/сек. В туман, в сильный дождь, при ровном ветре в 8 м/сек для двупланов и 10 м/сек для однопланов, при порывистом ветре в 5 м/сек, в грозу или при приближении ее производство полетов сопряжено с большой опасностью. Во всех таких случаях следует отложить полеты до наступления лучшей погоды, когда летчик, пользуясь благоприятными обстоятельствами и быстротой движения самолета, успеет быстро и без излишнего риска для себя и самолета добыть необходимые сведения.

Разведка

Летчик может быть выслан:

1) с приказанием произвести разведку противника и по окончании ее возвратиться для доклада в штаб корпуса;

2) на определенный срок для наблюдения за известной, строго ограниченной полосой местности; при этом наблюдения должны доставляться при помощи бросаемых парашютиков или стрел{11} с вложенными в них донесениями.

Начальник, посылающий летчика на разведку, не должен давать мелких задач, и притом более одной.

Нормальной задачей является отыскание и определение расположения и движения войсковых частей от полка и выше. Задача должна быть формулирована определенно, ясно и просто. Летчик должен быть ориентирован в сведениях о неприятельских и своих войсках, как офицер генерального штаба.

Выполнение разведки

Получив задачу начальника авиационного отряда или от начальника штаба корпуса непосредственно, летчик обязан ее повторить или прочитать вслух лицу, задающему задачу, вникнуть в суть ее, тут же изучить по карте путь и затем уже отправиться к самолету. Убедившись в полной исправности своего самолета, летчик садится в него и улетает.

Основное правило — летать над дорогами.

Доставка донесений

Добытые сведения могут быть доставлены:

а) самим летчиком, по окончании возложенной на него задачи;

б) периодически, — при помощи пускаемых летчиком парашютиков или стрел. В последнем случае обязанность всякой войсковой части, над которой пролетает самолет, иметь конного наблюдателя, который должен неотступно следить за самолетом и, увидя спускающиеся парашютик и стрелу, скакать к месту спуска и как можно скорее доставить донесение в штаб своей части. Последний должен немедленно передать содержание донесения по телефону, телеграфу или за неимением таковых другим способом по назначению. [30]

Оценка полета

Опытный летчик свободно наблюдает с высоты 600–1200 м походное движение, расположение на отдыхе и боевое расположение частей от батальона и выше. Полет можно считать тактически выполнимым, если летчик производит разведку на высоте не менее 600 м над наивысшей точкой местности, над которой он пролетает. Эта высота считается для самолета безопасной даже при обстреливании его ружейным огнем целых рот.

При обстреливании же артиллерийским огнем безопасной высотой считается 1200 м. Если небо сильно облачно, то безопасная от обстрела высота полета может быть и значительно ниже, так как летчик, держась под самыми облаками имеет возможность скрыться от огня в облака.

Для определения и проверки высоты полета на самолете имеется барограф, автоматически отмечающий высоту нахождения самолета. Для дирижабля, летающего ниже 700 м, артиллерийский огонь опасен с 5 км, а ружейный — с 2 км.

По возвращении аэропланов к пославшим их начальникам записи на барографах должны быть отмечены посредниками (наивысшими и наименьшими). Наблюдения, сделанные с высоты менее 600 м, не сообщаются начальнику, выславшему самолеты на разведку, а передаются посредниками в штаб главного посредника. Относительно дирижабля порядок отметки записей установить старшему корпусному посреднику.

Поддержание связи

На летчика может быть возложено: поддержание связи между наступающими колоннами, частями, получившими отдельные задачи, доставка приказов и донесений, но главное — разведка.

Условия для производства подъема и спуска самолетов

Для взлета и спуска самолетов необходимо иметь выравненную площадку, луг или поле из-под сжатого хлеба длиной до 360 шагов (для Блерио гоночного типа — до 750 шагов) и шириной до 120 шагов.

На поле спуска не должно быть ни одного человека.

Линия вылета и спуска обозначается двумя большими флагами на высоких шестах, указывающих летчику направление ветра при спуске.

Для ночного взлета необходимо осветить поле взлета прожектором, направляя луч света в спину летчика.

После взлета самолета луч прожектора должен быть наведен на какой-нибудь резко заметный предмет, как, например, колокольня, фабричная труба, отдельное здание и т. п., который послужит летчику ориентировочным предметом при возвращении. Самое лучшее — направить луч света вертикально в небо.

При возвращении самолета из ночного полета необходимо осветить прожекторами поле спуска, направляя луч света в спину летчика, дабы не ослепить его.

Линия спуска должна быть обозначена полосой белой материи, положенной перпендикулярно к линии полета, шириной в 1 аршин, длиной до 30 аршин. На краях этой полосы поставить на палках в 1,5 аршина высотой фонари, бросающие лучи света только на ленту (за неимением прожектора можно развести [31] костер на 2 углах поля спуска). Ввиду того, что у нас это первый опыт участия на маневрах аэропланов, ночных полетов пока лучше избегать.

Возможность быть легко обнаруженными сверху заставляет войсковые части принимать ряд мер с целью, насколько возможно, затруднять летчику сбор сведений.

Средства борьбы войск с самолетами и дирижаблями

Увидя самолет или дирижабль, войска должны:

1. Обстрелять его залповым ружейным и пулеметным огнем, а если самолет кружится над одним пунктом, то и артиллерийским. При этом нужно заметить, что в последнем случае важно не поражение самолета, а образование около него воздушных вихрей, что заставит летчика, которому будет трудно держаться, уйти возможно скорее; в удачном случае возможно вихрями, образуемыми артиллерийскими снарядами, сбросить самолет на землю.

2. На походе при всяком удобном случае двигаться лесами, которые совершенно скрывают движение. Располагаться на привале как можно более укрыто: в деревнях, лесах, рощах и кустах.

3. Пользоваться туманом, мглой, грозой, дождем, сильным ветром и тому подобными обстоятельствами, когда работа самолета исключается совершенно или пользование им очень затруднительно.

4. Начальникам северной и южной сторон приказать одной половине вверенных им войсковых частей во все время больших маневров располагаться на отдых согласно уставу полевой службы, другой же половине, — для производства опыта, — избегать расположения биваком на открытых местах, а при необходимости стать биваком — видоизменять формы бивачного расположения, применяясь к местности и избегая равнения и ясно обозначенных интервалов и дистанций. Разбрасывать группами без определенных дистанций и интервалов необходимо и артиллерию, по которой легко определить число пехоты. В лесах биваки большей частью не видны совершенно. Нормально следует располагаться квартиро-биваком, устанавливая палатки среди строений; орудийные парки и зарядные ящики следует ставить с теневой стороны строений; в таком случае они с высоты будут почти незаметными и не будут обращать на себя внимание наблюдателей.

5. Ночью не разводить огней и не зажигать бивачных фонарей, так как правильные огневые линии легко различаются сверху.

6. При сторожевой службе посты сторожевого охранения совершенно не видны, необходимо лишь обратить внимание на возможно укрытое расположение застав и сторожевого резерва.

7. В бою пехотные цепи на местности (песчаной и пахотной) мало заметны. При расположении артиллерии надо ставить укрыто не только орудия с передками, но и зарядные ящики, чтобы лишить возможности летчика определить по ним число орудий. На маскировку орудий необходимо обратить особое внимание, так как подсчет орудий, расположенных в данном пункте, дает возможность почти безошибочно определить и величину части, при коей находится артиллерия.

Резервы, если они стоят на месте, в колоннах, хорошо видны, определить их численность легко, почему необходимо и вне сферы артиллерийского огня располагать резервы на широком фронте, укрыто, применяясь к местности.

8. Прожекторами нужно пользоваться, чтобы слепить неприятельского летчика при ночном полете, направляя луч навстречу самолету. [32]

Содействие войск летчику в случае аварии или спуска

В случае аварии самолета или спуска его на землю на обязанности ближайшей войсковой части лежит возможность скорейшего розыска места спуска или падения самолета и оказание помощи летчику. Эта же часть немедленно выставляет пост для охраны самолета. Кроме начальников частей, за исполнением этого следят и посредники.

Подчинение авиационного отряда

Служа исключительно целям разведки и связи, авиационный отряд подчиняется непосредственно начальнику штаба корпуса.

Для сведения посредников

Если дирижабль по техническим причинам не может избегнуть полосы опасного летания или приговорен к бездействию, на нем вывешивается красный флаг, обозначающий, что дирижабль вынужден летать, не применяясь к действительности. Все наблюдения, которые будут сделаны во время полета с вывешенным красным флагом, должны быть сообщены не начальникам сторон, а в штаб главного посредника. Туда же поступают донесения с самолетов, которые по приговору посредника при авиационном отряде были обстреляны во время полетов действительным огнем.

В случае спуска самолета в расположении противника не следует приговаривать летчика к полному бездействию, ибо число участвующих самолетов на маневрах сего года крайне мало, чего в военное время быть не может.

Достаточно считать самолет выбывшим на 12 час.».

Насколько сознательна была постановка опыта, настолько хороша была и работа летчиков.

12 сентября южная сторона, дает прекрасную разведку, несмотря на холод, от которого летчики сильно страдали. С высоты в 700 м они открывают взвод кавалерии, роту пехоты, 16 орудии, ангары аэродрома северной стороны и 2 Фармана на аэродроме.

13 сентября во время перелета 4 самолетов из Люблина в Любартов последний самолет прибывает ночью и делает посадку при свете огней.

14 сентября один двухместный Блерио южной стороны захвачен неприятельской кавалерией.

15 сентября один самолет с наблюдателем южной стороны открывает 18 эскадронов противника и 12 орудий. Неприятель обстреливает их, и они должны отступить. На обратном пути летчики садятся у покинутого неприятельского ангара и овладевают одним неприятельским аэропланом, который не мог вылететь. Здесь к ним присоединились еще три самолета южной стороны, Два из них, завидя дирижабль, идущий из Бреста, атакуют его и выводят из строя на 24 часа.

Разведки 16 и 17 сентября обнаруживают бивак бригады, группу артиллерии, обозы, дивизию в боевом порядке и крупные резервы. [33]

Летчики в боевой обстановке различают своих от неприятелей по направлению огня, что свидетельствует о детальности наблюдения.

Ниже даны образцы донесений, сделанных летчиками во время больших маневров Варшавского военного округа.

1. Самолет, приданный начальнику армейской конницы.

Кому — начальнику армейской конницы и начальнику авиационного отряда.

«Согласно приказанию начальника конницы северного отряда, 31 августа самолет вылетел из Фирлей в 5 ч. 30 м. по направлению на Немце. Разведкой выяснено: Немце занята, 8 орудий и полк конницы на рыжих лошадях; в Воля-Немецка — полк гусар; в Рудка — полк на гнедых лошадях. Конница готовилась к выходу с бивака».

2. Самолеты, высланные на разведку в период операций.

а) Кому — начальнику штаба 14-го армейского корпуса. Самолет № 11.

«В 7 ч. 5 м. заметил у Сверже конный отряд противника, идущий на Парчев. В момент наблюдения голова колонны подходила к Сверже, а хвост находился у Промка (глубина 3 версты). Насчитал 12 конных орудий и около 18 эскадронов.

В Вогыни и по ближайшим путям противник не замечен».

б) Кому — начальнику авиационного отряда. Самолет № 16 Блерио.

«Доношу, что, следуя от Любартова на Чемерники, Родин, Вогынь, Парчев, заметил следующее: в Родине неприятеля нет. В Вогыни на площади стояла рога (рота) пехоты, на улице стоял обоз, повозок в 25. По дороге из Вогынь в Парчев следовал обоз под прикрытием полуэскадрона кавалерии. Около Родин пролетал над ангарами отряд Фарманов. Три аппарата стояли у ангара. По дороге из Парчева на Вогынь около северной опушки видел кавалерийский отряд в два полка с артиллерией, который следовал на Вогынь (6 орудий).

Опустился в 8 час. Продолжительность полета 1 ч. 30 м., высота по барографу 600 м».

3. В период боя.

а) Кому — начальнику штаба 14-го армейского корпуса.

«В 7 ч. 10 м. заметил: два полка пехоты и артиллерии (18 орудий) из Колено выступили по дороге на юго-восток. Лес у г. дв. Голендария, к югу от него, занят одним полком пехоты. Лес к востоку от Голендарии занят тоже значительным количеством пехоты. Общее направление движения войск на юг и юго-восток.

В Колено — кавалерия. С востока и запада занятого пехотой леса несколько больших кавалерийских разъездов. В Гусь — около роты пехоты и обоз. В Яблонь войск нет. Южнее Чебераки — коновязи и обоз. По дороге в Гусь на Колено двигался обоз».

Маневры 1911 г. дали дальнейший толчок развитию воздушной тактической мысли. [34]

Чрезвычайно интересный вывод был сделан Б. Геруа{12} на основании рассмотрения свойств воздушных аппаратов и оценки опыта применения их для воздушной разведки:

«Воздушная разведка — дорогой подарок техники современному военному искусству.

С дальнобойным оружием и миллионными армиями возросла сила сопротивления, возросли пространства, нужные войскам для жизни, маневрирования и боя, возросли трудности ориентирования в обстановке и в управлении и, как следствие всего этого, возросло в поражающих размерах время, необходимое для решительного завершения оперативных планов.

Утрата быстроты в действиях, потребность в медленном нащупывании обстановки, в создании промежуточных задач и в постепенном их достижении стали угрожать военному искусству вырождением, смелые планы и громовые удары былого отходили уже в область легенды; в возможность их начинали плохо верить; казалось, что робкий методизм не только займет в будущем господствующее место на войне и в бою, но что эта упадочная эволюция уже совершилась...

Как это не вязалось с той активной, решительной доктриной, которая дружно была провозглашена во всех армиях.

Легко было выяснить, что медленность в добыче сведений о неприятеле, сделавшаяся нормальной, и вечная неполнота и ненадежность этих сведений к нужной минуте являются одной из основных причин, понижающих энергию ведения операций.

Уменье верно схватывать главные черты обстановки по отрывочным данным дается немногим; естественно было предвидеть, что начальники обыкновенных способностей и, тем более, недостаточно решительного характера будут склонны видеть в неполноте ориентировки законную отсрочку для принятия решения.

Для того чтобы побороть это угрожающее явление, понадобился поход против подобного взгляда на вопрос принятия решения, понадобились горячие убеждения военных писателей и категорические требования уставов, чтобы этот вопрос поставить вне зависимости от удовлетворительной полноты сведений о неприятеле. Воздушная разведка во-время и кстати явилась на помощь. Делая управление снова способным обнимать обстановку в ее целом, несмотря на огромные расстояния по фронту и в глубину, и окидывать взглядом поле сражения, как это было встарь, воздушная разведка развязывает руки начальнику для быстрых и смелых действий.

Таким образом, воздушная разведка вносит существенную поправку в то положение, которое начинало создаваться. Остается суметь воспользоваться этой поправкой. С уверенностью можно сказать, что из двух противников победителем будет тот, кто учтет всю суть перемены, на чьей стороне окажется превосходство числа и качества воздушных разведчиков и искусстве их употребления. Это последнее должно быть направлено к тому, чтобы дать торжество живым идеям решительной стратегии и решительной тактики»{13}. [35]

В 1911 г. русская авиация дала первый в мире опыт радиопередачи с самолета на землю.

До этого времени радиотелеграфные установки применялись только на дирижаблях. Полковником Сокольцовым была сконструирована радиоустановка для самолета, и 11 ноября впервые была осуществлена связь с землей с самолета по радиотелеграфу. Пилотировал самолет во время опыта военный летчик Панкратьев, пассажиром был сам изобретатель полк. Сокольцов.

Воздушная разведка. Период с 1909 г. до начала мировой войны
Сост. Лапчинский А. Н.
http://militera.lib.ru/science/air_reco/01.html

 Отправлено: 28.01.10 15:19. Заголовок: Русская авиация в Пе..

Русская авиация в Первой мировой войне

...Российские военные стратеги вначале скептически оценили новые летательные аппараты, предпочитая им ставшие привычными аэростаты. В 1910 году в императорской армии имелось семь самолетов, купленных казной у частных лиц, среди них всего один — русской постройки.

Боевой путь авиации начался в период итало-турецкой и двух балканских войн (1911—1913). В болгарской армии действовал русский добровольческий авиаотряд, выполнявший в основном разведывательные задания. Успехи русских летчиков на Балканах привели к тому, что при Главном инженерном управлении (ГИУ) Генерального штаба был создан специальный воздухоплавательный отдел, разработавший план создания отечественных ВВС. При каждом из 43 армейских корпусов создавался один авиаотряд в составе 18 самолетов: 6 машин — первой линии, 6 — запасных и 6 — в постройке (последние еще на заводе приписывались к определенному авиаотряду). Таким образом, в русской военной авиации предполагалось иметь 918 самолетов (из них 306— первой линии). В 1912 году на развитие авиации было выделено 10 млн. золотых рублей.

К 1 августа 1914 года в строю находилось всего 244 самолета, которые распределялись между шестью ротами и 39 авиаотрядами: 1 гвардейский, 1 гренадерский, 3 полевых, 25 корпусных, 3 сибирских, 8 крепостных и 1 добровольческий авиаотряд (сформированный Всероссийским аэроклубом и переименованный впоследствии в 34-й корпусной). По штату корпусной авиаотряд состоял из шести разведчиков, двух истребителей и двух самолетов — корректировщиков артогня (артиллерийских самолетов). Гвардейский, гренадерский и три сибирских отряда ничем не отличались от корпусных. Основной задачей корпусного отряда была разведка и корректировка огня артиллерии в полосе действия пехотного корпуса. Германия имела на ту же дату 232 аэроплана в 34 отрядах, Франция — 138 в 25, Англия — 56 самолетов первой линии, Австро-Венгрия — около 30 машин. Учитывая, что державы германского блока сосредоточили большинство самолетов на Западном и Сербском фронтах, русские ВВС получили в начале войны численное преимущество над противником...

БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ РУССКОЙ АВИАЦИИ

Несмотря на объективные и искусственно создаваемые трудности, российские авиаторы воевали успешно. К лету 1916 года насчитывалось уже 135 авиаотрядов, Из них три подчинялись непосредственно УВВФ, 4 были крепостными (базировались в Одессе, Петрограде, Кронштадте и Ревеле). На сухопутных театрах войны находилось 84 авиаотряда: 44 корпусных, 4 артиллерийских, 12 армейских и 24 истребительных. Армейские отряды выполняли примерно те же задачи, что и корпусные (только в масштабах армии). Они состояли из б разведчиков и 2 истребителей любых типов, базировались в тылу армий и занимались в основном дальней разведкой. Артиллерийские отряды были созданы уже в ходе войны, когда позиционный характер боев предопределил необходимость более точной корректировки артогня. Ранее применявшиеся для этой цели аэростаты стали слишком уязвимыми — противник попросту расстреливал их из пулеметов и орудий. На 20 июля 1917 года числилось три действующих и один формирующийся артиллерийский отряд. По штату в каждом из них полагалось по 22 самолета. Истребительные отряды образовывали 4 авиагруппы, где насчитывалось 196 машин (плюс 81 истребитель для прикрытия разведчиков). Из 6—8 отрядов разного назначения формировались авиадивизионы. На 1 июня 1917 года действующая армия располагала 581 самолетом, в том числе: Северный фронт — 93, Западный — 125, Юго-Западный и Румынский — 259 и Кавказский — 104.

На протяжении всей войны главной задачей авиации была разведка и корректировка артогня. Первоначально воздушная разведка была малоэффективной из-за несовершенства конструкций аэропланов, что увеличивало риск посадки на неприятельской территории. Уже в августе 1914 года летчик А. А. Васильев и генерал А. К. Макаров, проводя воздушную разведку, были вынуждены приземлиться за линией фронта и попали в плен.

В первый период войны высшее командование весьма скептически относилось к воздушной разведке, предпочитая ей традиционные средства — например, армейскую конницу. Такая недооценка авиации не замедлила сказаться — во время боев в Восточной Пруссии (1914) командующий 2-й армией А. К. Самсонов пренебрег информацией своих летчиков, предупреждавших о движении корпуса Макензена с правого фланга, — и потерпел жестокое поражение. Появление радиосвязи с землей и массовый выпуск фотоаппаратов систем С. А. Ульянина и В. Ф. Потте резко повысили результативность разведки. В 1916 году была произведена плановая съемка позиций противника на всем протяжении фронта. В Генеральном штабе создали специальную аэрофотограмметрическую лабораторию для дешифровки снимков. Воздушная разведка оказала огромную помощь при организации крупных ударов русских войск. Готовя прорыв Австрийского фронта в апреле 1916 года, А. А. Брусилов во всех приказах требовал массового привлечения авиации. Летчики сумели сфотографировать расположение всех австрийских частей — в результате русская армия за несколько часов подавила долговременные укрепления и огневые точки противника.

От разведки произошла и бомбардировка: отправляясь в полет, пилоты часто брали с собой бомбы, чтобы не только сфотографировать, но и разрушить объекты противника. На вооружении авиации состояли бомбы 4, 6, 10, 16, 32 кг— для истребителей и разведчиков; в 1915 году появились бомбы 48,80, 160, 240 и 400 кг для самолетов типа «Илья Муромец». Первоначально эффективность бомбардировок была опять-таки низкой, однако она оказывала чрезвычайно сильное моральное воздействие. Не было специальных прицелов для бомбометания, отсутствовали бомбодержатели — соответственно, не существовало и бомбардировщиков как особого типа боевых самолетов...

...Воздушные корабли были весьма уязвимы от огня истребителей и наземных средств. Поэтому в разработанных в 1916 году «Первоначальных указаниях по организации и выполнению групповых полетов» «Муромцам» предоставляли только особо важные цели; для полетов создавались специальные звенья из 2—4 машин; без прикрытия истребителей вылетать запрещалось. В 1917 году насчитывалось уже 5 дивизионов «Муромцев» общим числом 38 машин, которые непосредственно подчинялись штабу Верховного Главнокомандующего. Личный состав эскадры составляли 1350 человек. Она располагала своей метеостанцией, ремонтными мастерскими, фотолабораторией, гаражом и парком, а также зенитной батареей. Эскадра Шидловского успела повоевать на всех фронтах — из Старой Яблонны она была передислоцирована в Белосток, оттуда в Лиду, Псков, Винницу и везде получала только положительные отклики...

Василий Андреев
http://www.genstab.ru/avia_ww1.htm

 Отправлено: 28.01.10 15:41. Заголовок: Зарождение военного ..

А про воздухоплавание забыли?!!

Зарождение военного воздухоплавания в России

Повышенный интерес к вопросам использования воздушных шаров на полях сражений начал проявляться в русской армии в 60-х годах XIX столетия.

В одном из постановлений военно-ученого комитета русской армии по вопросу о воздухоплавании в конце 1869 года было записано: «Во всех случаях воздушные рекогносцировки, произведенные при благоприятных обстоятельствах, могут доставить неоценимые услуги армии». В заключительной части этого постановления военно-ученый комитет просил военного министра «образовать специальную комиссию для практической разработки сего вопроса».

В декабре 1869 года такая комиссия была создана из офицеров Генерального штаба, артиллеристов и инженерного ведомства под председательством товарища генерал-инспектора армии по инженерной части генерал-адъютанта Э. И. Тотлебена (героя Севастопольской обороны) и получила название «комиссия Тотлебена».

В 1870 году под руководством этой комиссии русскими инженерами и рабочими был построен из отечественных материалов первый русский привязной воздушный шар и начаты практические испытания его в зоологическом саду в Петербурге с целью установить целесообразность применения привязных воздушных шаров в русской армии.

В середине июля, когда комиссия Тотлебена установила, что привязной аэростат может принести большую пользу для армии, он походным порядком был переведен в Усть-Ижорский саперный лагерь, где с 28 июля по 1 августа (старого стиля) 1870 года в воинских частях производились первые подъемы его.

Первый боевой опыт русские военные воздухоплаватели получили на полях Маньчжурии в Русско-японскую войну 1904–1905 годов. [41]

К тому времени русская армия уже располагала достаточным количеством хорошо подготовленных офицеров-воздухоплавателей и младших специалистов, но имела крайне слабую техническую воздухоплавательную базу. У русских военных воздухоплавателей на вооружении были только сферические (то есть круглые) привязные аэростаты, которые при сильном ветре прибивало к земле.

Снабженные громоздким и тяжелым техническим имуществом, военные воздухоплавательные части были малоподвижны и предназначались только для наблюдения и разведки в интересах войск, оборонявших крепости, — это были крепостные воздухоплавательные роты.

С началом Русско-японской войны остро встал вопрос о необходимости срочно создать воздухоплавательные части для ведения боевых действий совместно с полевыми войсками.

Уже в феврале 1904 года от войск Маньчжурской армии начали поступать в военное министерство запросы на воздухоплавательные части. Но только в конце июня 1904 года Сибирская воздухоплавательная рота прибыла в Харбин. Штаб Маньчжурской армии эту роту принял весьма недоверчиво и скептически отнесся к возможности использования ее в тяжелых полевых условиях войны в Маньчжурии.

12 июля 1904 года в районе деревни Гудзяцзы состоялся первый в истории русского военного воздухоплавания боевой подъем привязного аэростата на фронте, а через день поднялись в воздух командир Сибирской воздухоплавательной роты капитан К. М. Боресков и командир 10-го корпуса генерал Случевский.

Результат первой разведки при помощи этого аэростата был настолько хорошим, что в дальнейшем, по свидетельству современников, генерал Случевский «уже не мог жить без шара», который, к его огорчению, вскоре был переброшен на Ляоян.

Под Ляояном военные воздухоплаватели, несмотря на то что аэростат и его команда часто обстреливались японской артиллерией, совершили ряд успешных подъемов на нем и дали командованию весьма ценные сведения о расположении войск противника и его огневых средств, а также о перемещениях частей и обозов.

Боевые действия Сибирской воздухоплавательной роты на фронте создали русским воздухоплавателям заслуженный авторитет в войсках.

Под влиянием первых успехов привязного аэростата командующие армиями начали обращаться в военное министерство с просьбами о срочной присылке в их распоряжение воздухоплавательных частей. [42]

Однако тыл царской армии работал крайне медленно и неоперативно. Поэтому только в конце 1904 года на фронте начал боевую деятельность Восточно-Сибирский воздухоплавательный батальон, которым командовал полковник A. M. Кованько.

В состав этого батальона входили две воздухоплавательные роты (1-й ротой командовал капитан Новицкий, 2-й — капитан Н. Г. Баратов, впоследствии работавший инструктором в советской Высшей военной воздухоплавательной школе).

Эти воздухоплавательные роты были оснащены лучше предыдущей и более приспособлены к боевым действиям в полевых условиях. Они имели более легкие и подвижные конные лебедки, походные облегченные газодобывательные аппараты, змейковые (а не круглые) привязные аэростаты и небольшие сигнальные аэростаты.

1-я воздухоплавательная рота этого батальона начала боевые действия с 3-й Маньчжурской армией в составе 5-го корпуса на реке Шахэ 23 декабря 1904 года, а уже 26 и 31 декабря ее аэростат подвергся обстрелу японской артиллерии с дальности 4–6 километров.

Несмотря на артиллерийские обстрелы, аэростат продолжал наблюдение и непрерывно давал командованию ценные сведения о противнике.

Японское командование после первых же подъемов аэростата для маскировки передвижения своих войск от воздушного наблюдения стало применять дымовые завесы и запретило своим войскам разводить огонь с наступлением темноты, так как аэростат этой роты иногда поднимался и ночью.

Не менее успешной была боевая деятельность и 2-й роты этого батальона в районе деревни Сандепу. Несмотря на сильный обстрел японской артиллерии, рота вела воздушное наблюдение, корректировала огонь своих осадных батарей и еще выше подняла авторитет воздушной разведки с аэростатов среди личного состава действующей армии в Маньчжурии и у военного командования.

Во время боев у деревни Сандепу боевая деятельность русских воздухоплавателей не прерывалась ни на один день. Воздухоплаватели выявили точное расположение всех укреплений противника, составили их кроки, обнаружили несколько японских артиллерийских батарей и уточнили крайне неверно составленные топографические карты этого района, которыми пользовались войска. Необходимо отметить, что именно воздухоплаватели обнаружили, что возле деревни Сандепу находится не показанная на картах деревня Баотайцзы, [43] которая при атаке Сандепу 3 января русскими войсками была ошибочно принята за главный объект.

Значительную пользу войскам принесли воздухоплаватели и на других участках фронта в Маньчжурии. Так, например, поднятый воздухоплавателями привязной аэростат условными сигналами сообщил поспешно отступавшим войскам 15-й дивизии, что перед ними находятся не крупные силы японцев, как они предполагали, а всего лишь один батальон пехоты. Этим было остановлено начавшееся отступление русских войск и сорван маневр японских частей.

Успешная боевая деятельность привязных аэростатов в Маньчжурии в Русско-японскую войну 1904–1905 годов оказала большое влияние на дальнейшее развитие русского военного воздухоплавания.

Именно там, на полях сражений в Маньчжурии, была практически доказана оспаривавшаяся в то время некоторыми военными специалистами возможность ведения боевых действий воздухоплавательными частями с их громоздкой и тяжелой техникой в полевых условиях войны. Там же выковывались кадры боевых офицеров-воздухоплавателей, которым во время Первой мировой войны 1914–1918 годов пришлось командовать воздухоплавательными частями.

По окончании Русско-японской войны для военных воздухоплавателей наступил период теоретической и практической учебы. Они совершали свободные полеты с учебными, научными и спортивными целями. Так, в 1909 году было совершено 50 полетов, а в 1910 году — 91 полет.

На сферических аэростатах воздухоплаватели совершали полеты из Петербурга даже в Архангельск и Вольск, то есть на расстояние более 1200 километров, находились в воздухе больше суток и ставили рекорды высоты. Одновременно с летной практикой усилилась и теоретическая учеба. Летные достижения русских военных воздухоплавателей начали обращать на себя внимание заграницы. Русское воздухоплавание начало выходить на одно из первых мест в мире.

В 1906–1907 годах была намечена программа формирования значительного количества крепостных и полевых воздухоплавательных рот с привязными змейковыми, сигнальными и управляемыми аэростатами. В 1907 году была создана комиссия под председательством генерал-лейтенанта Н. Кирпичева для организации предварительных опытов и разработки проекта управляемого аэростата. Эта комиссия проделала большую работу по конструированию русского военного дирижабля «Кречет». [44]

В 1907 году в учебном воздухоплавательном парке была создана исследовательская аэродинамическая лаборатория и построена одна из первых в России аэродинамических труб, в которой проводились продувки моделей дирижаблей.

Так как научно-исследовательская работа, конструирование и постройка дирижабля шли очень медленно, то в учебном воздухоплавательном парке в 1908 году для подготовки будущей команды дирижабля «Кречет» привязной аэростат был переоборудован в мягкий дирижабль «Учебный», который и начал летать. Дирижабль «Учебный» был первым русским военным дирижаблем, сконструированным, построенным и испытанным в воздухе русскими воздухоплавателями без помогли иностранных специалистов.

К началу Первой мировой войны русское военное воздухоплавание уже имело в своем составе по списку 15 дирижаблей (в строю было 13 дирижаблей).

Однако значительная часть дирижаблей была малопригодна для боевого использования. Большинство дирижаблей являлись учебными, с объемом около 2500 кубометров. И только четыре дирижабля имели объем около 10 000 кубометров. Скорость полета большинства дирижаблей равнялась 35–45 километрам в час, и лишь три дирижабля развивали скорость 65 километров в час.

Перед началом Первой мировой войны был представлен царю и в Государственную думу перспективный план развития управляемого воздухоплавания. По этому плану в России к 1917 году предполагалось иметь три воздухоплавательные дивизии, по две воздухоплавательные бригады в каждой. Бригада должна была состоять из четырех дирижаблей жесткого типа и одного флагманского дирижабля. Всего по этому плану в России намечалось иметь 30 боевых дирижаблей (не считая учебных и запасных).

Хорошо были разработаны в перспективном плане вопросы строительства наземных баз и промежуточных якорных стоянок, а также вопросы развития отечественной воздухоплавательной промышленности. По этому плану воздухоплавание должно было выделиться из системы инженерного ведомства и организационно стать самостоятельным воздухоплавательным флотом.

Но с началом Первой мировой войны этот план осуществлен не был; малопригодные для ведения боевых действий (по существу, учебные) управляемые аэростаты (дирижабли), в основном находившиеся в крепостях, действовали только в первый год войны. Однако и на этих дирижаблях отважные русские военные воздухоплаватели, проявляя [45] героизм, добывали важные сведения о противнике, а также производили налеты на его тыловые объекты и сбрасывали бомбы.

Падение в первый год Первой мировой войны русских крепостей с базами, обеспечивавшими боевые действия дирижаблей, и отсутствие второй линии баз свели в дальнейшем боевую деятельность военных воздухоплавателей только к работе на привязных змейковых аэростатах, приспособленных к условиям маневренной войны.

Причиной этого было также и то, что на фронте для целей воздушной разведки уже применялись самолеты, и доказанная на опыте Русско-японской войны польза привязных аэростатов при ведении разведки противника и при корректировании стрельбы артиллерии военными руководителями в начале войны 1914 года снова была поставлена под сомнение.

С началом мобилизации сформированная в воздухоплавательной школе 14-я воздухоплавательная рота была срочно направлена в крепость Ивангород, где она немедленно приступила к ведению разведки. С 15 по 23 сентября, несмотря на очень сильный ветер, аэростат почти все время находился в воздухе, и воздухоплаватели проверяли маскировку русских укреплений и вели разведку приближавшегося к крепости противника.

27 сентября им удалось обнаружить в лесу у деревни Бонковец немецкие войска, которые обстреляли аэростат шрапнельным огнем. Однако благодаря умелому маневрированию лебедки с поднятым аэростатом потерь не было.

За неделю воздухоплавателями было разведано большое количество вражеских батарей и определена линия неприятельских осадных работ.

2 октября, когда осадная тяжелая батарея противника открыла огонь по мосту через реку Вислу, воздухоплаватели немедленно обнаружили ее и умелым корректированием стрельбы русских крепостных орудий быстро заставили замолчать, сохранив тем самым важную для войск переправу.

В период боев с подошедшими к крепости австрийскими войсками, с 9 по 13 октября, аэростат с наблюдателями выдвинулся далеко вперед и почти непрерывно вел боевые действия, о которых один из участников писал следующее (Аэро. 1923. № 7): «С аэростата была разведана позиция противника... были обнаружены неприятельские окопы. Стрельбой нашей артиллерии, корректировавшейся с аэростата, неприятельские позиции были буквально засыпаны снарядами. Стрельба эта была столь удачна, что противник бежал из окопов, не [46] приняв атаки нашей пехоты. Это решило судьбу боя под крепостью в этот период».

Так действиями под Ивангородом 14-я воздухоплавательная рота вписала первую славную страницу в летопись боевых действий русских воздухоплавателей в войне 1914–1918 годов.

Пишущий эти строки с лета 1915 года и до конца 1917-го служил во фронтовых воздухоплавательных частях, действовавших на Юго-Западном, Западном и Северном фронтах в разнообразных условиях маневренной и позиционной войны. Летом 1915 года под Владавой и в районе фортов крепости Брест-Литовск в составе 1-й наблюдательной станции Владивостокской крепостной воздухоплавательной роты занимался визуальной и фотографической проверкой с воздуха маскировки узлов обороны русской армии. Воздухоплавателям пришлось испытать бомбежку с немецких аэропланов на биваке возле эллингов Бреста, а затем в ожидании осады жить в бетонированных казематах центральной ограды крепости, куда была направлена наша станция вместо эвакуировавшейся из Брест-Литовской крепости ее воздухоплавательной роты.

После сдачи Брестской крепости 1-я наблюдательная станция вошла в состав отступавших частей 3-го Кавказского корпуса генерала Ирманова, успешно вела разведку войск противника, своих отступавших войск, а также корректировала огонь артиллерии. Привязной аэростат этой станции, как правило поднимавшийся на удалении всего 3–4 километров от линии соприкосновения с противником, часто являлся для командования корпуса почти единственным средством разведки на широком участке фронта. Командир корпуса, лично поднимавшийся на аэростате несколько раз, говорил, что воздухоплаватели дают его штабу ценные разведывательные данные о противнике и о своих войсках.

Подъемы аэростата на небольшом удалении от противника были возможны потому, что у наступавших австрийцев не было тяжелой артиллерии, а полевые трехдюймовые пушки для аэростата не представляли серьезной опасности.

Об успешных действиях аэростата 1-й наблюдательной станции можно судить по приводимой ниже выдержке из донесения № 2231 командира 49-й пехотной дивизии от 24 сентября 1915 года. В этом донесении он писал:

«Наблюдатель с аэростата заметил австрийскую батарею у форта Троицкое, которая обстреливала расположение дивизии, нанося поражения, но не была нами открыта. [47]

По указанию наблюдателя местонахождения этой батареи наша 1-я батарея 24-го мортирного артдивизиона открыла огонь по ней; стрельбу корректировал наблюдатель 1-й станции. После 8 бомб, выпущенных батареей, австрийская батарея замолчала и не открывала огня в течение дня. Несколько раз пытались передки подать на батарею, но каждый раз, встречаемые метким огнем нашей артиллерии, стрельбу которой корректировал наблюдатель с аэростата, они возвращались обратно. Только под вечер батарея противника смогла переменить позицию, на которой опять-таки была обнаружена наблюдателем; огонь открыть нельзя было ввиду наступления темноты.

Наблюдения не прекращались даже при обстреле аэростата пулеметным огнем противника с аэроплана».

Так воздухоплаватели работали на Юго-Западном фронте летом и осенью 1915 года, в маневренный период Первой мировой войны, в условиях глубокого и довольно поспешного отхода русских войск.

В 1916 году автору пришлось участвовать в боевых действиях в составе 12-й воздухоплавательной роты, куда он прибыл 8 марта после досрочного окончания воздухоплавательной школы. 12-я воздухоплавательная рота и ее наблюдательные станции находились на Северном фронте в районе Двинска и под Якобштадтом.

На этом стабилизировавшемся участке фронта аэростат поднимался на значительно большем удалении от линии соприкосновения с противником, чем на Юго-Западном фронте в маневренный период войны. Здесь у немцев была тяжелая и дальнобойная артиллерия; кроме того, противник часто поднимал в воздух один, два, а то и три привязных аэростата. Поэтому в воздухе целыми днями висели русские и немецкие привязные аэростаты, зорко следили один за другим и за артиллерией противника.

На этом участке фронта часто происходили артиллерийские дуэли, во время которых артиллеристы не забывали и воздухоплавателей, корректировавших огонь своих батарей.

Так было и 16 апреля 1916 года, когда мы поднялись для разведки вражеских батарей, окопов второй линии и ближнего тыла противника. В период наблюдений были замечены на стороне противника короткие вспышки выстрелов, а через несколько секунд стал слышен нарастающий вой приближавшихся снарядов, которые с грохотом разорвались на земле под аэростатом.

Пристрелка была проведена врагом крайне быстро, и немецкие снаряды начали рваться в непосредственной близости от лебедки. [48]

Было очень обидно сидеть в корзине на положении стороннего наблюдателя, который ничем не может помочь своим товарищам, находящимся на земле у лебедки, обстреливаемой противником.

По приказу командира 12-й роты солдаты стали выводить лебедку из-под огня сначала вручную, а затем при помощи лошадей, и таким образом ушли из-под обстрела.

В приказе по 12-й воздухоплавательной роте об этом боевом эпизоде было сказано:

«Стрельба, корректируемая, по-видимому, с неприятельского привязного аэростата, велась настолько точно, что по мере увода лебедки место ее стоянки сейчас же засыпалось снарядами. Обстрел продолжался 1 1/2 часа, всего противником было выпущено 114 снарядов.

Во время обстрела аэростата... за противником велись наблюдения из корзины аэростата. Была точно определена стрелявшая тяжелая батарея; в это же время удалось разведать места окопов второй линии; произведенные при этом наблюдения являются основой для дальнейших исследований тыла противника».

На этот раз в роте потерь не было. На следующий день с аэростата успешно корректировался огонь нашей тяжелой батареи, которая заставила немецкий привязной аэростат сначала отойти далеко в тыл, а затем и совсем покинуть этот участок фронта. Рота же продолжала еще долгое время вести разведку и наблюдение на старом месте.

Однажды мне пришлось отводить в тыл лебедку с поднятым аэростатом во время обстрела артиллерией противника. Это случилось в ночь на 13 июня 1916 года в районе Двинска, куда я приехал навестить своих товарищей по 12-й воздухоплавательной роте и ознакомиться с организацией первых ночных подъемов аэростатов 1-й и 2-й наблюдательных станций для засечки расположения вражеских батарей по вспышкам одновременно с двух аэростатов, расположенных параллельно линии фронта на удалении 6–8 километров друг от друга.

В расчете на то, что ночью противник не заметит поднятых в воздух аэростатов, они были выдвинуты вперед и поднимались на удалении 4–5 километров от передовых окопов.

Сначала все шло благополучно, но около 23 часов, когда взошла луна и стало светло настолько, что поднятые в воздух аэростаты хорошо были видны с земли, противник внезапно начал обстреливать их беглым огнем. Первые же шрапнели разорвались совсем близко от одного из аэростатов, и находившийся в корзине наблюдатель был [49] контужен, но вскоре оправился и продолжал наблюдение вместе с другим воздухоплавателем.

Мне, как единственному офицеру, оказавшемуся в это время с командой на земле, пришлось принять командование и начать отвод поднятого аэростата и лебедки в тыл. До известного мне Ново-Александровского шоссе лебедку пришлось выводить по плохой грунтовой дороге, окруженной болотцами, так что сойти с дороги было невозможно.

Немцы вели огонь двумя батареями одновременно, причем стрельба велась шрапнелями по аэростату и гранатами по лебедке и наземной команде воздухоплавателей.

От разрыва одного из снарядов ездовой первого уноса запряжки был контужен и свалился с лошади. Лебедка остановилась. Тогда один солдат команды немедленно сел в седло и заменил выбывшего ездового. Лебедка снова двинулась вперед к шоссе, по которому ее можно быстрее вывести из-под обстрела в безопасный район и там уже снизить аэростат.

Но на шоссе нас неожиданно встретил заградительный огонь противника, сквозь который пришлось прорываться бегом.

Несмотря на то что воздухоплавателям под непрерывным огнем пришлось пройти около 3,5 километра и снаряды рвались у самого полотна шоссейной дороги, потери в команде были незначительными: один легкораненый и трое легкоконтуженых.

В приказе по 12-й воздухоплавательной роте от 13 июля 1916 года № 202 по поводу этого эпизода говорилось следующее:

«С чувством глубокого удовлетворения отмечаю бодрый дух, молодцеватость всех чинов станции. Под сильнейшим огнем дружная работа поддерживалась лихой русской песней, и было такое впечатление, что производились смотровые специальные занятия».

Этим отходом воздухоплавателей под огнем противника с песней потом восхищались в 5-й армии, так как свидетелями его были многие солдаты и офицеры пехотной части, мимо землянок которой проходила команда. Их поразил и удивил этот необычайный «концерт» под аккомпанемент разрывов снарядов и воя осколков. Песня подняла настроение воздухоплавателей, позволила сохранить высокий воинский дух всей команды, успешно вывести аэростат из-под обстрела в тыл и обеспечить его прием при снижении в безопасной зоне.

Необходимо отметить, что до весны 1916 года русские воздухоплаватели не имели парашютов, что делало их работу еще более [50] опасной. И только после того как немецкие летчики участили нападение на аэростаты и стали зажигать их, в воздухоплавательные отряды начали поступать русские парашюты РК-1 в металлическом ранце, а затем и хваленые «безотказные» французские парашюты «Жюкмесс», при прыжках с которыми около одной трети всех спусков оканчивалось гибелью и ранением парашютистов.

Наступившее лето 1917 года характеризовалось усилением охоты немецких летчиков за русскими привязными аэростатами, которые фактически были беззащитными, так как воздухоплаватели имели в корзине один карабин и личное оружие. Поэтому участившиеся на фронте воздушные бои между немецкими летчиками и русскими воздухоплавателями носили весьма своеобразный характер.

Вспоминается нападение немецкого самолета типа «Шнейдер» на змейковый аэростат 3-й наблюдательной станции, поднятый на высоту около 400 метров в районе Двинска 6 июля 1916 года.

Я и наблюдатель, находившиеся в корзине, а также наземные наблюдатели и пулеметчики не заметили приближения вражеского самолета, так как он вынырнул из-за облаков со стороны солнца и планировал к аэростату с выключенным мотором. Самолет противника был обнаружен по дымному следу зажигательных ракет (ракет Ле Приера), протянувшемуся к корзине аэростата, а также по пулеметным очередям. По свисту пуль было ясно, что враг сначала стрелял по корзине, а потом начал стрелять по оболочке аэростата.

Из карабина было сделано по самолету лишь несколько безрезультатных выстрелов, так как он быстро скрылся за огромным телом аэростата и мы его больше не видели. Четыре пулемета «Максим», охранявшие аэростат с земли, открыли огонь по самолету противника. Воздушный враг улетел восвояси, а мы продолжали работать в воздухе до позднего вечера без помех.

После осмотра аэростата на биваке в его оболочке было обнаружено 39 пробоин. Заклеив их, воздухоплаватели на следующее утро снова поднялись в воздух для ведения разведки.

Описанные эпизоды дают некоторое представление о том, в каких условиях приходилось работать русским военным воздухоплавателям в период Первой мировой войны 1914–1918 годов.

Пилоты Его Величества
Составитель Грибанов Станислав Викентьевич
http://militera.lib.ru/memo/russian/sb_piloty_ego_velichestva/07.html

 Отправлено: 28.01.10 15:53. Заголовок: Тогда привожу еще бо..

Тогда привожу еще более ранние опыты из книги инженера Н.А. Рынина «Воздушная война»

Разведка при помощи голубей

Голубю подвешивался на грудь легкий фотографический аппарат, который автоматически производил снимок через некоторое время после начала полета, хотя при таком способе иногда получались и удачные снимки, однако, этот способъ, в виду случайности достигаемых результатовъ, распространения не получил.




Разведка при помощи ракет

Идея этой разведки, предложенной германским инженером Маулем, заключается в следующем:

Из особого легкого переноснаго аппарата выпускается ракета, к которой подвешена фотографическая камера с парашютом. В известный момент после выстрела камера, находящаяся в конической части ракеты, автоматически отстает от ракеты, плавно спускается и производит снимок, размер котораго 182 ст. В камере помещен жироскоп который начинает вращаться с момента взрыва и не позволяет, при спуске, камере вращаться.

Длина ракеты — 20 фут, вес ея 50 фунт., высота подъема ракеты — до 300 саж. в 8 секунд. Время падения на землю — 1 минута.

На черт. 117- 120 показаны устройства всех приспособлений, а на черт. 121 - образец полученнаго снимка с высоты 300 сажен.


Черт.117. Отдельныя части фотографирующей ракеты и ея станины.


Черт.118. Установка ракеты перед взрывом.


Черт.120. Падение ракеты с парашютом и с фотографической камерой.

Подобные снимки дают возможность получать сведения о расположении неприятеля и его окопов а крепостей сравнительно на недалеком разстоянии, причем приходится довольствоваться тем, что случайно попадет на снимок.


Черт. 121. Снимок, полученный при помощи ракеты.

Черт.122. Светящаяся ракета с парашютом, сбрасываемая с цеппелинов.

Черт.123. Светящаяся ракета с парашютом, выбрасываемая при помощи орудия.

Во время ночных разведок с цеппелинов при помощи выстрела из особаго ружья, выбрасывается парашют, к которому подвешен светящийся состав (черт. 123). С высоты 300 метров этот парашют освещает местности площадью около 500 кв. метр.

Элемент случайности устраняется при разведке с помощью воздушных змеев.

Pазведка при помощи воздушных змеев.

Если ветер настолько силен, что препятствует применению привязных аэростатов, то их с успехом могут заменить воздушные змеи, которые поднимают корзину с наблюдателем.

В современной войне отмечено несколько удачных случаев применения воздушных змеев; например, 1 декабря 1914 г., на французском фронте наблюдатель при помощи подъема на воздушных змеях определил расположение трех немецких баттарей и находился в воздухе 5 часов.

http://epizodsspace.airbase.ru/bibl/rynin/vozd-voy17/v-v17.html

 Отправлено: 29.01.10 18:36. Заголовок: История военно-дипло..

История военно-дипломатической службы России

В истории человечества вопрос о доверии в межгосударственных отношениях всегда занимал особое место. Еще в древние века народы пришли к выводу, что только взаимное общение могло служить тем инструментарием, который позволял бы сторонам договариваться об установлении добрососедских связей. Вначале такие контакты носили эпизодический характер и осуществлялись посредством направления друг другу специально предназначенных для этого «посольств». По мере развития цивилизаций количество таких посольств неуклонно возрастало.

Со временем этот способ поддержания контактов стал не только слишком обременительным, но и перестал отвечать многим возросшим требованиям. Новая эпоха потребовала и новых форм международных связей. Обычай учреждать за рубежом постоянно аккредитованных послов впервые в мире был введен папской курией, а заключенный после Тридцатилетней войны в Европе Вестфальский мирный договор 1648 г. документально определил и основные принципы внешних сношений между государствами. Наступила эра плодотворной дипломатической деятельности. (Дипломатия - от греческого слова «diploma», обозначавшего название сдвоенных дощечек с письменами, выдававшихся посланцам в качестве верительных грамот и документов, подтверждающих их полномочия).

В России первый официальный орган для поддержания внешних связей был образован при Иване IV в 1549 г. и получил название Посольского приказа. Сотрудники этого учреждения (их было всего 29 человек) выполняли огромную работу: расширяли сведения о соседях, разрешали приграничные споры, принимали в Москве иностранных послов, направляли за рубежи России своих представителей. Так, в XVI веке только в Литву из Москвы было командировано около 200 посольских миссий с различными поручениями.

В 1720 г. Петр I преобразовывает Посольский приказ в Коллегию иностранных дел. Благодаря быстрому росту числа постоянно аккредитованных за границей российских миссий и консульств приходит к концу практика направления в сопредельные страны многочисленных временных посольств.

Внешнеполитическая деятельность Петра I занимает особое место не только в истории русской дипломатической школы, но и во всемирной дипломатии. Здесь случались не менее жаркие, чем на войне, «баталии» с изощренными и многоопытными противниками. Государь никому не передоверял дипломатические дела, остро переживал неудачи, горячо радовался достигнутым нелегким победам.

В начале XIX столетия развивается новое направление в дипломатических сношениях - прикомандирование ко дворам европейских монархов видных военных представителей, облеченных особым доверием своих суверенов. Наиболее яркой личностью среди них, бесспорно, был полковник Александр Чернышев, флигель-адъютант русского царя. В период с 1808 по 1812 гг. он неоднократно и на продолжительные сроки командируется в Париж к французскому императору. Деятельность А.И. Чернышева многие исследователи склонны рассматривать в качестве прообраза работы военного атташе. Но потребуется еще немало времени, прежде чем в международных сношениях найдет свое место и утвердится институт военных атташе. Сложный процесс его зарождения и становления неоправданно затягивался, подвергался необоснованному остракизму, прошел ни одно испытание. И все это несмотря на то, что основы этой службы были заложены еще в период древней дипломатии.

Значительный сдвиг в сторону признания дипломатов в погонах произошел в 30-40-е годы XIX века. Многое в этом направлении было сделано Австрией, Англией, Испанией, Италией, Пруссией, Россией и Францией. Под разными предлогами военные представители этих стран прикомандировывались к зарубежным посольствам, миссиям и консульствам. При этом разные государства по-своему определяли их права и задачи, равно как и название их должностей.

Известно, что еще в 1806 г. Наполеон назначил на должность второго секретаря дипломатической миссии в Вене капитана де Лагранжа. Последний обязан был каждый месяц направлять начальнику штаба армии и министру внешних сношений доклад о «передвижениях войск и всех изменениях» в Австрии.

В 1810 г. военный министр России Барклай де Толли внес предложение иметь в некоторых российских посольских миссиях за рубежом офицеров гвардии, которые бы «если и не исключительно, то в особенности бы занимались наблюдениями по части военной во всех отношениях». С этой целью в Вене находился полковник Тейльфон, майор Прендель - в Дрездене, поручик Граббе - в Мюнхене.

В 1819 г. в период реставрации династии Бурбонов маршал Гувьон Сен-Сир пожалуй первым в мире высказал мысль о направлении во французские посольства офицеров на постоянной основе. Однако его инициатива была отклонена министром иностранных дел, посчитавшим, что «Европа, едва пришедшая в себя от ужаса после всего, что она выстрадала от военно-авантюристического духа Франции при Наполеоне, смотрела бы с живейшим беспокойством на все то, что могло бы ей напомнить эту эпоху».

Тем не менее, французы не хотели отказываться от прикомандирования своих офицеров в дипломатические представительства. Так, в 1825 г. барон полковник Сен-Дени на годичный срок был направлен в Лондон в качестве «технического советника главы французской миссии». В 1833 г. во Франции было принято специальное постановление, по которому штабные офицеры «могли направляться в распоряжение министра иностранных дел, чтобы быть прикомандированными к посольствам для их использования в дипломатических миссиях». С этого времени наличие военнослужащих во французских дипломатических представительствах за рубежом стало частым явлением.

Не отставали и другие державы. В 1830 г. Пруссия командирует капитана фон Клера в дипломатическую миссию в Париже в качестве «военного эксперта», а в 1842 г. - одна из первых направляет в Петербург генерал-лейтенанта фон Каница в качестве своего «поверенного в военных делах». В 1831 г. в составе российской миссии в Берлине «сверх штата» работал «по военным делам» генерал-майор Мансуров, в дипломатической миссии в Риме - генерал-майор Винспир, в Стокгольме - полковник Бодиско.

Таким образом, несмотря на осознанное к этому времени признание (де-факто) ведущими европейскими государствами необходимости иметь в дипломатическом корпусе официальных представителей вооруженных сил, вопрос об учреждении института военных атташе (де-юре) продолжал оставаться открытым. Такое положение, как утверждается в некоторых публикациях, сохранялось до 1864 г., когда «все офицеры, состоящие при дипломатических миссиях, призываются к официальной деятельности, так как признаются теперь официально и получают звание военных и морских уполномоченных». Однако кто инициировал это предложение, и было ли оно основано на какой-либо международной конвенции - публикации не разъясняют. Из этого следует, что только тщательное изучение исторических документов позволит нам, очевидно, получить ответ на важный для всякого военного дипломата вопрос: какое же событие следует считать «днем рождения» службы, которая своими истоками уходит фактически в глубь веков?

С долгожданным всеобщим признанием аппараты военных атташе получили на дипломатическом поприще одновременно и великое право - всемерно способствовать утверждению в мировом сообществе взаимного доверия, достичь которого без наличия устойчивых связей по военной линии было немыслимо. Пришло и понимание того, что эту важную миссию могут выполнять только наделенные соответствующими правами высококвалифицированные офицеры («предпочтительно с блестящим военным прошлым»).

Такие лица, разумеется, должны были одновременно владеть всем арсеналом искусных дипломатов, о которых известный в то время английский карьерный дипломат Э. Сатоу говорил: «дипломат сговорчив и тверд, он избегает затруднений, которые не могут быть преодолены немедленно, он вежлив и нетороплив, он легко улавливает неискренность, у него проницательный и тонкий ум с хорошо развитым чувством чести, он интуитивно чувствует, что уместно и что неуместно, он хорошо умеет приспособиться к обстоятельствам...».

Постепенно подавляющее большинство государств на основе сложившейся практики принимают более или менее единый порядок аккредитации военных представителей и общепринятое их название - «военный атташе» (от французского «attaché», что означает «прикомандированный», в данном случае, к посольству). В дипломатических списках и при официальных протокольных мероприятиях военные атташе (ВАТ), которых рассматривали «живым отблеском славы и военной мощи своего государства», располагались после советников посольств и первых секретарей миссий, то есть их положение было высокочтимым. Военно-дипломатическая служба стала составной частью внешних сношений государства. На нее были возложены официальные связи вооруженных сил с соответствующими иностранными ведомствами за рубежом. В России, как и во многих других государствах, назначение военных атташе производилось с «высочайшего соизволения» царя после довольно длительного предварительного согласования этого вопроса с российскими послами и страной пребывания.

Появление военно-дипломатической службы потребовало разработки документов о правовом статусе военных атташе. Первенство здесь принадлежит Испании. В 1846 г. специальным декретом она ввела Положение о ВАТ, в соответствии с которым определялся порядок подбора кандидатов на эту должность, их назначения, срок пребывания за границей и финансирования. Устанавливалось, что такие лица должны быть в воинском звании не ниже капитана, а за рубежом они могли находиться от 2 до 4 лет. Указ о назначении военного атташе подписывал король лично, после представления этой кандидатуры министерством иностранных дел по согласованию с военным министром. В 1883 г. Испания и Франция первыми в мире инициируют аккредитацию в своих странах военно-морских атташе (ВМАТ), что сразу же было поддержано, в первую очередь, крупными морскими державами.

Россия стала именовать своих военных представителей за рубежом не военными атташе, а «военными агентами» (по аналогии с общепринятым термином для лиц, занимающихся дипломатической деятельностью, - «дипломатические агенты»). Кроме безусловного негатива, связанного с определенными ассоциациями у партнеров наших военных дипломатов, русская сторона от этого ничего не имела. Несмотря на неоднократные обращения по инстанции с просьбой принять более распространенное к этому времени наименование, вопрос так и оставался нерешенным. В 1911 г. российский министр иностранных дел пишет в адрес военного министра Сухомлинова: «Считаю нужным указать на то обстоятельство, что большинство наших дипломатических представителей высказалось за то, чтобы наши военные агенты именовались «военными атташе»... Не могу не признать полную основательность вышеприведенных соображений». Однако и на этот раз вопрос остался только на бумаге. Кстати, мало кому из других государств нравилось это название. Исключение составили Австро-Венгрия, Пруссия и на короткое время Германия. Россия рассталась с этим термином лишь в 1928 г.

Первоначально круг обязанностей военного атташе не был обширен. Вот, например, как его определяли в Петербурге: «Военные агенты содержатся за границей великими и некоторыми другими державами и имеют назначением доносить своему правительству о всех переменах в армии той державы, при которой они находятся. Россия имеет военных агентов в Берлине, Париже, Лондоне, Вене, Риме и Константинополе».

В 1880 г. военный министр граф Милютин впервые утверждает развернутую «Инструкцию военным агентам». В ней определялось, что на должность военного агента должны назначаться офицеры в звании полковника или генерал-майора, а помощников - полковника или подполковника. При этом присвоение очередных воинских званий военным агентам, которое по традиции проводилось в день Пасхи, подлежало обязательному согласованию с руководством Министерства иностранных дел и соответствующими послами. Что касается помощников ВАТ и ВМАТ, Россия первоначально имела их только в трех странах: Англии, Китае и Японии. В начале XX века, в связи с ростом технических достижений, на должности помощников ВАТ и ВМАТ стали назначать не только строевых офицеров, но и военных инженеров различных профилей.

Иногда на военных атташе возлагались задачи особой государственной важности, которые не доверялись даже послам. Успешно, с 1850 по 1914 гг. пользовались этим приемом по взаимной договоренности императоры России и Германии. Будучи выразителями мыслей своих монархов, военные атташе в этих странах могли выступать даже с политическими демаршами, что, по сути, входило в функции послов. Так, в своем письме от 6.06.1904 г. император Вильгельм II пишет Николаю II: «В качестве ВАТ я выбрал майора графа Лансдорфа, моего личного флигель-адъютанта. Я дал ему инструкцию, чтобы он считал себя исключительно состоящим при твоей особе, как это бывало во времена Николая I и Александра II. В своих донесениях он ответственен перед мной лично и ему раз и навсегда запрещено входить в сношения с кем-либо другим, будь то генеральный штаб, министерство иностранных дел или канцлер. Таким образом, ты можешь доверить ему какие угодно поручения, запрос или письмо для меня и пользоваться им в любом деле в качестве непосредственной связи между нами. Если бы ты пожелал прислать кого-нибудь из твоей свиты, кто бы пользовался твоим полным доверием, то я принял бы его с удовольствием, так как считаю крайне необходимым, чтобы во время серьезных событий ты мог бы в случае надобности возможно быстрее сноситься со мной». Николай II не преминул воспользоваться этим предложением, и по его указанию в Берлин был командирован «состоящим при особе Императора Германского Свиты Его Величества генерал-майор Татищев».

Накануне Первой мировой войны военный министр Сухомлинов утверждает новую инструкцию российским военным агентам. Она углубила и детализировала их обязанности с учетом особенностей отдельных стран и регионов, а также определила правила переписки, отчетности, финансирования, поведения в дипкорпусе, поездок по стране.

Широкомасштабная подготовка к предстоящему гигантскому столкновению враждующих государств и коалиций вовлекла в свой водоворот и военных дипломатов. По неоправданным причинам они, фактически, были отстранены в это время от их основополагающего призвания - всемерно вносить свой вклад в установление взаимного доверия и укрепление международной безопасности. Более того, прочно утвердившийся в Европе курс на всеобъемлющую милитаризацию настоятельно требовал от них зачастую далеко не дипломатических форм их деятельности. Шумные обличительные процессы по этому поводу следовали один за другим... В результате к военным дипломатам стали относиться крайне настороженно, а иногда и с открытой неприязнью, что не могло не отразиться на их авторитете и репутации.

На пороге становления аппаратов ВАТ непростым оказался вопрос налаживания рабочих взаимоотношений с гражданским составом своих посольств и миссий. В интересах общего дела военный атташе должен был уметь правильно наладить свои отношения, прежде всего, с послом. «Но если он видит,- как считал французский специалист по работе военных аппаратов Бовэ,- что его сотрудничество с ним не ладится, если скрытое несходство их характеров и малое уважение, проявляемое послом к его деятельности, сводят на нет его работу за границей, военный атташе должен доложить об этом министру обороны и просить, чтобы его отозвали». Некоторые страны (Германия, Испания, Франция, Англия, Италия) сразу же поставили работу своих военных атташе в прямое подчинение главам посольств и миссий и этим избежали на местах многих недоразумений. Другие (Австрия, Россия, Греция) полностью замкнули практическую деятельность ВАТ на соответствующие военные ведомства, оставив руководству посольств и миссий лишь общеорганизационные вопросы. Очевидно, что как первый, так и второй варианты имели свои преимущества и недостатки. В царской России, например, этот вопрос являлся предметом долгого и упорного противостояния Министерства обороны и Министерства иностранных дел, каждое из которых хотело подчинить эту службу себе. В результате, военным и гражданским дипломатам в одном посольстве нередко было трудно избежать возникновения разногласий и неувязок. Однако это было, конечно, не повсеместно. Вот, например, какую характеристику в 1911 г. дал убывающему военно-морскому атташе русский посол в Германии граф Остен Сакен: «Поспешаю первее всего выразить, что я не без сожаления отношусь к выбытию из состава подчиненного мне посольства капитана 2 ранга Долгорукого, пользовавшегося здесь прекрасным личным положением. Деятельность этого морского офицера в Берлине заслужила общее уважение благодаря его спокойному и в высшей степени тактичному отношению к своим обязанностям». Уместно привести также высказывание одного из авторитетов российской военно-дипломатической службы, генерал-майора Рябикова, который считал, что «Служба военного агента требует от него большого и живого ума, такта, острой наблюдательности, отличного общего и военного образования, большой работоспособности, отличного знания языка и страны, в которой он находится. Ему должна быть присуща безупречная личная жизнь, высокое чувство долга, неподкупная совесть, объективность в суждениях и заключениях, уживчивость, умение снискать к себе уважение и доверие».

Небезынтересно, что Российское Министерство иностранных дел, формулируя кодекс чести для своих сотрудников за рубежом, сопоставляло его с требованиями, которые предъявлялись к российским военнослужащим: «Служба по ведомству Министерства иностранных дел ставит особые требования в отношении чести и нравственного достоинства к чиновникам этого Министерства, из которых большая часть постоянно находится на виду зорко присматривающихся к ним иностранцев... Не менее чем от лиц, например, военного сословия или судей, от них должно требовать вполне незапятнанного имени и безупречной жизни».

Однако со стороны российского МИД были иногда и критические замечания в адрес Военного министерства по вопросу подбора кадров на военно-дипломатическую службу. Так, при аккредитации в августе 1909 г. подполковника В.П. Агапьева военным агентом в Бельгию и Голландию, глава Российской миссии докладывает министру иностранных дел: «Не имея ничего против назначения Агапьева, рад случаю высказать Вашему Превосходительству нижеследующие соображения чисто принципиального свойства: по моему глубокому убеждению, русский офицер только тогда сможет успешно выполнить возложенные на него обязанности, если будет помимо качеств толкового и знающего свое дело агента удовлетворять известным требованиям в смысле знания французского языка, внешнего такта и умения создать себе не только в специально военных сферах и среди лиц, с которыми ему приходится иметь сношения по службе, но и в местном обществе подобающие положения... Я позволяю высказать вышеизложенное потому, что при выборе своих агентов Военное министерство не всегда в достаточной мере с ним считалось к вящему ущербу их служебного и общественного положения, что создавало и для Императорской миссии подчас неприятные осложнения».

Иностранный военно-дипломатический корпус в столице России складывался постепенно. В числе первых официальных представителей были военные атташе от Австрии и Франции (1862 г.), Испании (1864 г.), Англии (1866 г.), Пруссии (1869 г.). Некоторым военным дипломатам Петербург настолько понравился, что они перекрыли все мыслимые сроки пребывания в этой должности. Так, военный атташе Клепш от Австро-Венгрии находился в Северной Пальмире около 20 лет, совершив при этом блестящую карьеру от капитана до фельдмаршал-лейтенанта. Не отставала от этой практики и Российская Империя. Военный агент граф Николай Ермолов, например, находился в Лондоне 25 лет, дослужившись до генерал-лейтенанта; генерал-майор свиты Его Величества Константин Вочак 15 лет был военным агентом в Китае; 12 лет в Швейцарии был военным агентом генерал-майор барон Григорий Розен; около 10 лет в этой должности в Австро-Венгрии был полковник Степан Воронин. Такое длительное пребывание офицеров в одной и той же стране по ряду известных причин приносило только вред. Так, назначенный в 1911 г. на должность военно-морского агента в Лондоне капитан 1 ранга Н.Г. Рейн докладывает в Главный морской штаб: «военный агент генерал Н.С. Ермолов для своего поста малоподвижен и с ленцой... Пользы какой-либо он мне принести не может по своей малой осведомленности и тяжести на подъем».

Чрезмерное по времени пребывание на должностях военных агентов материально обеспеченных офицеров русской армии отчасти объяснялось традиционно недостаточным финансированием этой службы. При подборе кадров для военных аппаратов неслучайно обращалось внимание на то, чтобы кандидаты были «обеспечены материально помимо службы». При такой постановке вопроса трудно было рассчитывать, что в российском военно-дипломатическом корпусе сосредотачивались бы наиболее достойные для этой службы офицеры. Нередко сюда попадали из престижных соображений и по высокой протекции представители состоятельных кругов российского общества (графы, князья, бароны), которые преследовали чисто свои корыстные интересы.

Однако утверждать, что денежное довольствие российских ВАГ носило символический характер, было бы несправедливо. В 80-х годах позапрошлого столетия в государствах I разряда (а всего было пять разрядов) военный агент России получал по должности в год 1 628 руб., столовых 4 342 руб., квартирных 1 500 руб. На содержание верховой лошади, канцелярии, приобретение газет и журналов выделялось 700 руб. Кроме того, ВАГ выделялись «разъездные деньги» (500 руб.) При назначении на должность и при отъезде из страны военному агенту выплачивалась также «курьерская дача», равная стоимости 3-х билетов первого класса для проезда по железной дороге или пароходе, плюс 500 червонцев ассигнациями.

К концу XIX века военные атташе прочно утверждаются в дипломатическом корпусе, неуклонно растет их количество. Так, Россия в 1898 г. в шести своих посольствах и двенадцати миссиях за рубежом имела 26 военных и военно-морских агентов. В свою очередь, в Петербурге в это же время находились 14 военных и военно-морских атташе от 10 государств. К России постепенно переходит первенство по числу аккредитованных за границей военных дипломатов. К 1903 г. русские военные агенты были аккредитованы во Франции, Англии, Германии, Турции, Румынии, Швеции, Дании и Норвегии, Китае, Швейцарии, Италии, США, Бельгии, Австро-Венгрии, Нидерландах, Греции, Японии, Корее, Сербии, Черногории; военно-морские агенты - во Франции, Германии, США, Англии, Японии, Турции, Дании, Голландии, Норвегии и Швеции.

Что касается военно-воздушных атташе (ВВАТ), то они появились в числе военных дипломатов только после Первой мировой войны, когда широкое развитие авиации, и особенно военной, предопределило их рождение. Первыми государствами, которые аккредитовали своих ВВАТ за рубежом, были США, Англия и Италия. Произошло это в 1920-1921 гг. Франция же решила отличиться: она возложила вопросы, касающиеся военной авиации, на своих военных и военно-морских атташе. Однако практика показала неоправданность этой затеи, и декретом от 12 января 1932 г., последовав примеру ведущих держав, Франция также учредила статус военно-воздушного атташе.

Особенно бурный рост численности аппаратов военных атташе отмечается перед Первой мировой войной. Небезынтересно, что в палате депутатов Франции в это время трижды ставится вопрос об их полном упразднении и столько же раз это предложение отклоняется, поскольку, как посчитали депутаты, «услуги, приносимые официальными военными представителями, превосходят неудобства, вызываемые их присутствием». К началу 1914 г. всего в 29 государствах мира было аккредитовано 214 военных и 85 военно-морских атташе. Наибольшее количество военных представителей за рубежом имели Россия (21 ВАГ и 10 ВМАГ) и США (23 ВАТ и 8 ВМАТ); за ними следовали: Германия (18 ВАТ и 7 ВМАТ), Англия (15 ВАТ и 11 ВМАТ), Франция (17 ВАТ и 7 ВМАТ), Италия (13 ВАТ и 5 ВМАТ), Япония (8 ВАТ и 8 ВМАТ), Австро-Венгрия (12 ВАТ и 4 ВМАТ).

Российская империя одной из первых осознала значимость, признала целесообразность и оценила перспективу учреждения института военных атташе, сравнительно быстро заняв в мире лидирующие позиции по внедрению в международные отношения военно-дипломатической службы.

Вспыхнувшая в 1914 г. война застает аппараты военных атташе враждующих государств в различной степени готовности. Часть из них с началом боевых действий была интернирована, и необходимо было принимать экстренные меры по налаживанию их работы с новых позиций.

После вступления в войну США (апрель 1917 г.) перевес стран Антанты в военном противоборстве стал очевиден. Германия и ее союзники вынуждены были перейти к стратегической обороне. А в Россию тем временем пришла Февральская, а затем и Октябрьская революция. Как и большинство других государственных институтов была разрушена существовавшая до этого российская военно-дипломатическая служба. Большинство ее специалистов растворились в организациях Антанты, Белой армии, часть из них перешла на службу Советам, другая бесследно пропала. Молодой Советской республике необходимо было начинать создавать свою военно-дипломатическую школу практически с нуля. Единственным военным атташе, откликнувшимся на призыв новой власти перейти на ее сторону, был ВАГ в Париже генерал-майор граф Алексей Игнатьев (прослуживший впоследствии в Советской армии до 1947 г. в звании генерал-лейтенанта)...

Владимир Хужоков, контр-адмирал в отставке, Президент Лиги военных дипломатов
http://mdiplomat.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=83&Itemid=1