Отправлено: 12.02.11 12:31. Заголовок: Старый ангар (продолжение II)

цитата:

И. КОСТЕНКО ИЗ ЛЕТОПИСИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АВИАЦИИ 11 декабря 1913 года «Илья Муромец» установил первый рекорд — поднял груз весом 1100 кг. Предыдущий рекорд на самолете Соммерэ составлял 653 кг. 11 февраля 1914 года был совершен полет с 16 пассажирами на борту. Вес поднятого груза составлял уже 1190 кг. Осенью 1915 года на корабле «ИМ» № 167 с двигателями РБЗ-6 впервые в мире была поднята и сброшена невиданных до этого размеров 25-пудовая бомбе (410 кг). Весной 1916 года с военного полевого аэродрома на западной окраине города Китежа взлетели два аэроплана "ИМ" и взяли курс на север....

Экипаж №1:

Ротмистр Кудасов Леопольд Эрастович (пилот-механик; в контрразведке ВВС находится в звании полковника).
Ротмистр Лемке Аристарх Иванович (пилот).
Прапорщик Окочурин Пётр Кузьмич (военный доктор).
Кондуктор Добейко Ян Янович (флотский механик).
Корнет Азаров Александр Александрович (пилот-стажер).
Прапорщик Никольский Сергей Иванович (невольный путешественник во времени)

Экипаж №2:

Капитан Кольцов Павел Андреевич (адъютант Его Превосходительства; военный руководитель экспедиции).
Профессор Каштанов (научный руководитель экспедиции).
Мадам Эмма Штолльц (ассистент проф. Каштанова; вдова барона Штолльца, исследователя Арктики).
Штабс-капитан Киж Филипп Теодорович (пилот-механик).
Поручик Ржевский (гусар-механик).
Г-н Таранофф (пилот, представитель об-ва “Добролет”).
Г-н Панин Василий Лукич (бывший мичман; беглый политический; случайно присоединится к экспедиции за Полярным кругом).

 Отправлено: 05.07.11 12:34. Заголовок: Ожидание ротмистра ..

Ожидание ротмистра Кудасова (продолжение).


Кудасов не ошибся в своих предчувствиях – на исходе шестого часа прослушивания эфира, кондуктОр поймал сигнал неизвестной радиостанции. Однако, уже через минуту стало ясно, что на связь вышел никто иной, как пропавший или вернее улетевший авиатор Таранов. Точки и тире, записанные Добейко на листе бумаги, сложились в краткое описание событий у пирамиды, о которых читатель уже знает. КондуктОр, принёсший расшифрованное послание ротмистру, увидел, как тот вздохнул с облегчением.
- Ян Янович, пригласите ко мне ротмистра Лемке.
- Слушаюсь, Леопольд Эрастович – ответил Добейко и вышел из каюты Кудасова.
Аристарх Лемке не заставил себя долго ждать и вскоре уже входил в каюту ротмистра.
- Присядь, есть новости. Добейко принял радиограмму от Таранова. Они, по его прикидкам, в километрах восьмидесяти от бивака. С ними и Никольский. Они встретились нежданно, но теперь, это хорошо. Сергей охладит их авантюрный пыл, и думаю, они добудут некоторые сведения о предмете наших поисков. Я имею в виду физика Гейзельберга.
- Как всё случилось? И как Никольский оказался с ними вместе? – недоуменно спросил Лемке.
- Радиограмма короткая, подробностей нет. Только факты. Кстати, им удалось захватить германский аэроплан и возвращаться они будут на нём.
- Занятно, занятно – задумчиво сказал Лемке – однако, когда ты думаешь, они прилетят?
- Аристарх, восемьдесят километров - для Фоккера не расстояние. Но время вылета нам неизвестно. Знаю одно – Никольский в курсе, о том, что у нас мало времени. Будет спешить. Распорядись об усилении наблюдения за воздухом, аэроплан ведь германский, чтобы ненароком не обстреляли.
- Леопольд, а ты не думаешь, что у немцев может быть несколько аэропланов, и что, появившийся над нами аппарат будет именно Фоккер, захваченный нашими? Ведь, как я понял, об условном сигнале ты с Тарановым не договорился7
- Сеанс связи был короткий, да и радист из Таранова не самый лучший. Добейко и так кое-какие слова в сообщении сам додумывал, по смыслу. И ты прав, какой бы аэроплан не появился на биваком, держать на прицеле, до выяснения его намерений. Хотя, это и чревато, конечно. Надеюсь всё же, что Таранов догадается как-то обозначить себя.
- Задачка, однако. Но, делать нечего, Леопольд. Пойду инструктировать Кижа с Азаровой. Они сейчас на посту наблюдения.
Лемке отправился выполнять поручение Кудасова. Ротмистр же, собрал бумаги на столе, закрыл тетрадь и всё это положил обратно, в свой сейф. И вышел следом за Лемке.
Спустившись по трапу на землю, Кудасов пошёл от воздушного корабля к холму, со склона которого улетел на разведку Никольский. Подъём на вершину занял несколько минут. Оказавшись в самой высокой точке стоянки экспедиции, ротмистр стал осматривать окрестности в бинокль. На доступном обзору расстоянии не было видно ничего, что могло привлечь внимание. Горизонт был чист. Но Кудасов, опустив бинокль, уходить с вершины не стал, рассудив, что лучшей точки для наблюдения за возможным появлением аэроплана ему не сыскать, если не считать оборудованное пулемётное гнездо, расположенное на высоком дереве.
- Пусть там штабс-капитан и корнет наблюдают, а я здесь постараюсь им помочь – подумал ротмистр, снова поднеся к глазам свою цейссовскую оптику.
Сделал это он вовремя – в линзах появилась тёмная точка, которая постепенно увеличивалась в размерах. Вскоре Кудасов смог с уверенностью сказать, что это был аэроплан. Летел он не прямо на лагерь, а обходил его справа. Ротмистр вспомнил слова Аристарха о нескольких германских аэропланах, которые, вполне вероятно, могут быть здесь, в подземном мире и пристально следил за курсом неизвестного аппарата.
На мгновение опустив бинокль, Кудасов бросил взгляд на стоянку. В пулемётном гнезде ствол Максима поворачивался в полном соответствии с курсом полёта аэроплана, и ротмистр понял, что наблюдатели на посту его тоже заметили.
В бинокле ротмистра, когда он снова приложил его к глазам, неизвестный аэроплан уже летел прямо на него. За те секунды, когда Кудасов смотрел на бивак, аэроплан сменил курс и быстро увеличивался в размерах.
- Скоро он будет здесь. Кто же это, наши или немцы? И как узнать? – проносились мысли в голове ротмистра.
Аэроплан приближался.

Несколько ранее:

Фоккер круто шёл вверх. Никольский и поручик, с трудом поместившиеся в заднюю кабину, пытались найти более удобное положение. Удавалось это с трудом, так как два человека в одноместной кабине аэроплана – это чересчур. Итогом этой возни в тесном пространстве, стало то, что прапорщик решил выбраться на плоскость аэроплана и лететь там, держась за расчалки. Дело в том, что, отправляясь на разведку на дельтаплане, Никольский оделся довольно тепло, потому, что не знал, сколько времени продлиться полёт. Тёплый комбинезон, шлем с очками, перчатки-краги, сапоги – вот его облачение. А Ржевский был в одном летнем комбинезоне – именно в нём он и был унесен метеозондом в неизвестность. Да ещё и пулемёт, который был снят поручиком с разбившегося германского аэроплана, и который занимал много места в кабине, так как Ржевский не захотел расстаться с ним.
Никольский прокричал поручику в ухо своё решение и, невзирая, на протесты Ржевского, осторожно выбрался из кабины. Набегающий поток воздуха был довольно силён, однако прапорщик нашёл вскоре, удобное положение и приготовился лететь так ближайшие минут сорок.
Аэроплан набирал высоту, становилось холоднее, но Таранов и не думал перевести Фоккер в горизонтальный полёт.
- Что же это он лезет вверх – терялся в догадках Никольский.
И в этот момент мотор стал давать перебои, ещё несколько раз чихнул выхлопом и остановился. Ещё мгновение и Фоккер пошёл вниз. Никольский посмотрел на Ржевского – тот прильнул к переговорной трубе, пару раз кивнул головой, словно говоривший ему по переговорному устройству Таранов, мог это видеть и, наконец, повернул голову к прапорщику, потом махнул рукой, призывая его нагнуться к нему.
- Бензин закончился! Не успел заправить германец! Мы помешали! – сквозь порывы ветра услышал Никольский – поэтому и тянул вверх, высота нужна!
Прапорщик кивнул в ответ и посмотрел вниз. Земля медленно приближалась. Аэроплан планировал, довольно быстро теряя драгоценную высоту. Внизу не видно было ни одного места, более-менее пригодного для посадки. Высокие деревья стояли частоколом. Вот уже колёса шасси почти задевают их верхушки. В следующее мгновение аппарат обрушился на деревья. Плоскости были снесены сразу, фюзеляж спарашютировал на густых ветвях и, скользнув между стволами, ударился о землю. Никольский успел до удара забраться обратно в кабину, свалившись прямо на поручика. После удара фюзеляж протащило по земле несколько десятков метров, повалило на левый бок но, на счастье, ни одно дерево не встало на его пути.
Из передней кабины буквально вывалился Таранов. Никольский, чудом удержавшийся при падении, вытаскивал Ржевского из задней кабины. Того, при ударе о землю, зажал его горячо любимый пулемёт.
Наконец, все выбрались. У Таранова был рассечён лоб, при ударе о приборную доску. Ржевский был слегка помят пулемётом, Никольский потирал ушибленную правую руку. Но все были, в общем целы.
Однако, аэроплан был разбит. Возвращение в лагерь опять откладывалось. Необходимо было определиться с дальнейшими действиями.
Приключение развивалось по непредсказуемому сценарию. Рации не было, сообщить о себе наши герои не могли.

А в это время к стоянке экспедиции приближался неизвестный аэроплан. Ротмистр Кудасов не отрывал бинокля от глаз. Штабс-капитан Киж готов был открыть огонь.
Всё решиться через несколько секунд.

 Отправлено: 07.07.11 12:08. Заголовок: Ожидание ротмистра ..

Ожидание ротмистра Кудасова (продолжение). Неожиданный поворот событий.


Ротмистр мысленно отсчитывал секунды до того момента, когда нужно будет принимать решение – открывать огонь или нет. Он надеялся на выдержку штабс-капитана Кижа. Но вот на удалении в километр аэроплан вдруг покачал плоскостями, потом ещё раз и стал уходить влево. Было видно, что пилот уходит на второй круг. Вот он описАл круг и вновь стал приближаться.
Как только аэроплан стал уходить, Кудасов бегом бросился вниз в лагерь. Надо было непременно успеть до второго захода Фоккера оказаться рядом со штабс-капитаном. Для быстроты принятия решений.
И вот ротмистр уже рядом с пулемётным гнездом.
- Филипп Теодорович, как вам манёвры этого аэроплана? – крикнул Кудасов, слегка запыхавшись.
- Не могу понять, что он делает. Сигнал какой-то подаёт. Покачал плоскостями и ушёл на второй круг. Но мы готовы встретить его достойно, если будет нужно – ответил сверху Киж, продолжая держать подлетающий аэроплан на прицеле.
- Успеем ли встретить, вот в чём вопрос. При желании он может раньше нашего начать стрелять и повредить наши Муромцы!
- Господин ротмистр! – раздался звонкий голос корнета – он сбросил вымпел! Я вижу в бинокль, что это не бомба. Да и далеко от наших кораблей!
Кудасов и сам увидел, как к земле приближался летящий вымпел. К месту его падения побежал доктор Окочурин, так как его медицинская палатка оказалась ближе всего к центру происходящих событий.
Аэроплан, сбросив вымпел, уходил прежним курсом на следующий круг. Доктор уже оказался рядом с упавшим вымпелом, поднял его и трусцой побежал к ротмистру.
- Вот, Леопольд Эрастович, странный предмет – срывающимся голосом сказал подбежавший прапорщик, протягивая Кудасову поднятый и принесённый им вымпел.
Ротмистр взяв из рук Окочурина вымпел, достал из него листок бумаги. Развернув его, он прочитал несколько слов, написанных на нём. Лицо его приняло озадаченное выражение, но совладав с собой, Кудасов поднял голову и сказал уже почти спокойно, обращаясь к штабс-капитану – Филипп Теодорович! Отбой тревоги! Сейчас он будет садиться. Всё в порядке.
С этими словами Кудасов обернулся и, увидев Лемке продолжил – Аристарх! Идём со мной.
Они пошли по направлению к площадке, на которую уже приземлялся прилетевший Фоккер.
- Прочти это – ротмистр протянул листок Лемке.
Аристарх взял бумагу из рук Кудасова, прочитал написанное и вопросительно посмотрел на старшего товарища.
- Это записка от Лесневского В.В. Я тебе говорил о нём раньше. Полковник Лесневский. Из будущего. Он был у Батюшина, Мы здесь, отчасти, и по его просьбе. Его цель – Гейзельберг. Но как он здесь оказался? По его словам, сказанным мне ещё в Китеже, он физически не может последовать за нами. И в то же время он – здесь. Ничего не понимаю. И где же Никольский с товарищами. Мы ждали их, а прилетел менее всего ожидаемый гость – задумчиво говорил Кудасов на ходу.
Аэроплан уже закончил пробег и остановился. Из кабины показался пилот. Вот он шагнул на плоскость, и спрыгнул на землю. Осмотревшись, он увидел приближающихся офицеров и пошёл им навстречу.
Не дойдя пару шагов друг до друга все остановились. Потом пилот сделал ещё шаг и протянул руку в приветствии.
– Рад вас видеть, Леопольд Эрастович! – глуховатый голос Лесневского выдавал скрывемое волнение – вижу ваше удивление и готов объясниться.
Они пожали руки и Кудасов, прежде чем начать задавать вопросы, повернулся к Аристарху.
- Разрешите представить вам, господин полковник, ротмистра Лемке Аристарха Ивановича!
- Наслышан о вашей удачной экспедиции в район Подкаменной Тунгуски, ротмистр – сказал Лесневский, пожимая руку Аристарху.
- Предвижу ваши вопросы, господа. Прошу поэтому уединённого места, где я смогу многое объяснить вам.
- Пройдёмте ко мне в каюту – предложил Кудасов - и показал рукой прибывшему на ИМ-1.
Они двинулись в молчании в сторону аэроплана и Лесневский, окинув стоянку быстрым взглядом, произнёс – Хорошо обосновались, господа. Уютно у вас тут. Прямо курорт.
- Особенность русского солдата в том, что где бы он не оказался, выполняя приказ, он везде устраивается основательно – ответил ротмистр.
Прлетевший привлёк к себе внимание экспедиционеров. Из пулемётного гнезда за ним наблюдали штабс-капитан и корнет. Добейко не выказывал явного интереса, но искоса поглядывал на незнакомца.
Офицеры поравнялись с полевой кухней, от которой исходили аппетитные запахи приготовленного обеда и Кудасов, задержавшись рядом с доктором, который в экспедиции был ещё и поваром, что-то сказал ему на ухо.
Они поднялись на борт ИМ-1 и прошли в каюту Кудасова. Там ротмистр предложил гостю своё плетёное кресло, а сам сел на свою походную кровать, жестом пригласив Лемке занять место рядом.
Полковник с удовольствием опустился в кресло.
Кудасов и Лемке молчали, ожидая, когда заговорит Лесневский.
- Буду краток, господа, потому что времени у меня мало. Суть дела такова – я был отправлен сюда, имеется в виду подземный мир, с целью контроля развития ситуации с поисками Гейзельберга. Леопольд Эрастович может тут же задать мне вопрос о возможности моего физического нахождения в этом мире, зная с моих же слов, сказанных ему до отлёта из Китежа, что это невозможно. Да, это было невозможно ещё вчера, а сегодня оказалось вполне достижимым. Причём время пребывания в ином времени увеличилось до шести часов. Но, находится в вашем времени я могу, только в качестве наблюдателя. Или, если сказать точнее, перемещение любого объекта из вашего времени в любое другое, я осуществить не могу. Захватить физика и отправиться с ним в моё время – невозможно. Это можете сделать только вы, его современники. С помощью нас, разумеется.
Оказавшись в расчётной точке перемещения, я отправился на разведку и к своему удивлению, сразу же встретил ваших людей, среди которых я узнал Никольского. Себя я не выдавал, наблюдая за ними из укрытия. Когда они вошли в пирамиду, я услышал сигнал тревоги, который подавал мне мой телепортальный модуль, в котором я и прибыл сюда. Мне пришлось оставить свой наблюдательный пост и срочно вернуться к модулю. Но я опоздал. Я лишь увидел в небе улетающий дирижабль, германский, по всей видимости. И он уносил мой модуль, привязанный к кабине экипажа. Я остался без средства возвращения в свою реальность.

В это время за переборкой послышались шаги, потом в дверь каюты постучали и раздался голос Окочурина:
- Леопольд Эрастович, обед.
Ротмистр встал с койки и открыл дверь. На пороге стоял прапорщик, держа в руках поднос с тремя приборами.
- Входите Пётр Кузьмич.
Окочурин вошёл, поставил поднос на стол.
- Сегодня у нас щи, отбивная с рисом, какао с французской булкой – сказал он, обращаясь к ротмистру.
- Благодарю, Пётр Кузьмич, вы свободны.
Прапорщик вышел, и когда его шаги затихли, Кудасов предложил - Господин полковник, прошу вас отобедать с нами.
- Охотно, Леопольд Эрастович, но из-за нехватки времени, буду совмещать трапезу и свой рассказ, не возражаете?
- Ни в коем случае, Владимир Владимирович.
- Итак,- продолжил гость - у меня оставался только один способ вернуться – это найти вас, господа, и воспользоваться устройством, предназначенным для перемещения в моё время физика Гейзельберга. Оно находится на борту вашего ИМ-1, но вы, пока, об этом не знаете.
Видимо, на лице обоих офицеров отразилась их невольная реакция на эти слова полковника. Они переглянулись с удивлением. Лесневский заметил их реакцию и тотчас сказал – Вы узнали бы об этом устройстве сразу же, после захвата вами физика. Если вы не забыли, Леопольд Эрастович, то в инструкции полковника Батюшина был пункт о письме, вскрыть которое вам надлежало в этом случае. Оно должно находиться у вас, дорогой ротмистр.
Кудасов помедлил, потом достал ключ и открыл сейф. Заглянув внутрь, он достал запечатанный сургучными печатями пакет - послание Батюшина. В правом верхнем углу пакета была сделана собственноручная запись полковника – «Вскрыть при особых обстоятельствах!». Он тут же вспомнил как этот пакет был доставлен – прапорщик, фельдъегерь управления контрразведки привёз его на квартиру и сдал под роспись.
- Вскройте его сейчас, дело того требует – произнёс полковник.
Ротмистр сломал печати и достал сложенный вдвое лист гербовой бумаги. Стал читать, потом поднял взгляд на Лесневского.
- Вот видите, всё так, как и дОлжно быть. Мы же офицеры, господа, знаем необходимость беспрекословного исполнения приказа. И необходимую меру знания, при его исполнении. Это устройство не должно было попасть в чужие руки в случае неудачи вашей миссии. Поэтому оно находится в надёжном месте – в вашем сейфе, в этом самом пакете,Леопольд Эрастович. В случае успеха вы бы его достали и завершили дело, отправив к нам разыскиваемого физика – Лесневский сделал паузу, потом, взял лежащий на столе пакет и вынул из него металлический браслет с квадратным циферблатом, очень похожий на наручные часы. Отличие, на первый взгляд было в том, что из циферблата выдавались наружу две кнопки, зелёного и красного цветов.
- Это и есть компактный одноразовый темпоральный переместитель. Его вы одели бы физику на запястье, нажали зелёную кнопку, и господин учёный оказался бы в моём времени, так как устройство настроено на определённую дату возвращения - пояснил полковник.
- Однако, теперь я вынужден воспользоваться им, вместо физика, потому, что необходимо уравновесить оказанное телепортальным модулем воздействие на темпоральную область при перемещении в ваше время, таким же воздействием противоположенного знака, при возвращении. Если этого не сделать, то возможны временнЫе парадоксы с непредсказуемыми последствиями. И ещё – то, что произошло с моим модулем, в нашей практике временнЫх перемещений случилось впервые. Такой вариант развития событий не рассматривался, так как обычно в деле всегда были два человека. В этот раз, мне пришлось путешествовать одному и как говориться – «Где тонко, там и рвётся». Теперь будем умнее. Каждый будет снабжён таким устройством, для экстренного возвращения.
- Простите, полковник. А как же Гейзельберг? Розыски физика, из-за невозможности его отправки отменяются? Ведь устройство будет использовано вами? – спросил Кудасов.
- Розыски не отменяются. Аналогичное устройство будет отправлено вам тотчас же после моего возвращения – сказал Лесневский.
- И хочу поблагодарить вас и вашего повара, за прекрасный обед. А теперь, мне пора домой.
- Последний вопрос, Владимир Владимирович. Как вам удалось завладеть германским аэропланом?
- Это было не трудно. Немцы здесь, в подземном мире, совершенно непохожи на себя. Не знаю от чего, но бдительность потеряли. Поэтому, лишившись модуля, я сумел угнать Фоккер. Оставленный без всякого присмотра у той самой пирамиды, в которую вошли ваши друзья. Дальше уже было дело техники. Ваши координаты были нам известны. Единственно, что беспокоило меня, что бы при подлёте к вашему лагерю или при посадке, не попасть под огонь ваших часовых, ведь опознавательные знаки на аэроплане – германские. Поэтому пришлось импровизировать с вымпелом и садиться с третьего захода. А Фоккер, думаю, вам пригодится.
Все встали. Лесневский, одел на правую руку браслет, посмотрел в глаза Кудасову и Лемке, пожал им руки.
- Удачи вам! - с этими словами полковник нажал зелёную кнопку... и исчез, оставив в каюте лёгкое сияние в том месте, где он только что стоял.

В каюте было тихо. Друзья посмотрели друг на друга, и Кудасов достал из сейфа коньяк.
- За удачу! – они выпили.
- Ну что же, Аристарх, теперь твоя очередь наступила. Осмотри с кондуктОром и заправь Фоккер. Слетаешь на поиски Никольского со товарищи. Они недалеко. Думаю – найдёшь – ротмистр продолжил – Только никаких Восточных экспрессов, прошу тебя.
Аристарх улыбнулся на шутку товарища, вспомнив свой полёт в Петроград.

Через час Фоккер оторвался от земли и, с набором высоты пошёл в направлении, в котором улетел на разведку Никольский.

И снова ротмистру Кудасову оставалось только ждать.

 Отправлено: 11.07.11 12:19. Заголовок: Прапорщик Никольски..

Прапорщик Никольский. Неожиданная находка. Встреча в воздухе. Возвращение.

Я обработал рану на голове Таранова, используя найденный в аэроплане пакет с набором медикаментов. Там был бинт, вата, йод, несколько баночек с пилюлями, на которых были надписи на немецком языке, и небольшая, грамм на триста плоская бутылка со спиртом. Использовать спирт на промывку раны мы посчитали излишним, и употребили находку вовнутрь. Сто грамм на брата – невелико удовольствие, но напряжение, полученное при аварии, уменьшилось.
Надо было принимать решение, как действовать дальше. Для начала, следовало осмотреться на местности, в которой мы оказались. Голова у нашего авиатора болела, поэтому на разведку решили отправиться мы с поручиком. Незадолго до падения Фоккера, я успел заметить с высоты, что километрах в трёх, справа по курсу, блеснуло зеркало воды. Рассмотреть подробнее что это – озеро или морской залив, в тот момент мне не удалось, аэроплан стал падать и все мои мысли и действия были направлены на спасение при вынужденной посадке на лес. Но, сейчас, вспомнив об этом, я предложил Ржевскому идти к этому водоёму. Благо, что Таранов не менял курс при посадке и приблизительное направление наших поисков мы знали.
Остающийся у разбитого Фоккера авиатор пообещал, что к нашему возвращению он что-нибудь придумает, чем нам подкрепиться. Есть нам всем хотелось, после всей этой беготни в пирамиде и рядом с ней, да и наш короткий, но незабываемый полёт на аэроплане, истощил нас до крайности.
Лес, на который упал наш аппарат, был довольно редким и, практически без подлеска. Высокие стволы хвойных деревьев, похожих на сибирские лиственницы, уходили высоко в небо, но просветы между деревьями были большими, и я подумал, что это и спасло нас при падении. Потеряв плоскости, фюзеляж аэроплана удачно проскользнул между стволами и мы уцелели.
Идти было легко, ноги слегка утопали в мягком густом мохе, который пружинил при ходьбе. Через час впереди забрезжил свет. А слух уловил характерный шум. Это был шум прибоя До этого момента, мы шли, словно укрытые огромными зонтами, огромные густые кроны деревьев создавали полумрак внизу. И это, несмотря на то, что лес был редким. Мы ускорили шаг и через несколько минут, вышли на берег. Мы стояли на песке морского залива, довольно узкого, так как противоположный берег его виднелся в полукилометре от нас. Берег был обрывистый, уходящий довольно высоко вверх.
Мы с поручиком стали осматривать залив и противоположный берег в бинокли. Ничего примечательного не бросалось в глаза. Однако, пристальнее всмотревшись в верхний край скалистого обрыва на том берегу, я заметил какое-то белое пятно, за камнями и мелькнувшие несколько раз тёмные силуэты, похожие на людей. Ржевский тоже увидел это и мы, не сговариваясь, бросились обратно в лес.
- Ты видел? – спросил меня поручик, когда мы оказались в укрытии.
- Видел. Только не рассмотрел подробно. Кажется, там были люди.
- Мне тоже так показалось.
- И что-то белело за камнями. Какая-то постройка или палатка. Надо добраться туда. Незаметно. Как ты думаешь? - задал я вопрос Ржевскому, зная ответ заранее.
- Прямо сейчас! Обойдём по берегу, лесом. Залив то, недалеко в сушу вклинился – возбуждённо ответил поручик.
Мы двинулись в путь, углубившись, для скрытности в лес, но, не упуская из вида береговую линию. Вскоре мы уже подходили к интересующему нас месту. Пришло время двигаться ползком, и, наконец, мы оказались в позиции, с которой открывался отличный обзор. Раздвинув листву кустарника, росшего на этих скалистых склонах, я приложил бинокль к глазам и увидел (здесь я решил сделать паузу и перевести дух)… я увидел свой собственный дельтаплан, на первый взгляд, целый и невредимый!
Он был положен на большие камни и образовывал своеобразный навес. Под этим навесом сидели, ходили, дрались между собой, никто иные, как обезьяны! Довольно большие и поросшие густым мехом!
Тут же я вспомнил следы на песке, ведущие от морского берега, где я оставил дельтаплан, в чащу. Теперь мне всё стало ясно. Местные приматы украли мой аппарат, утащили его в лес и сделали из него навес, защищаясь от света и дождя! Но позвольте! Это было далеко отсюда. Мы улетели от того места на Фоккере километров на сорок. Как дельтаплан мог оказаться так далеко, от места его похищения?
Пока я так думал, поручик дёрнул меня за руку и прошептал – Серёга! Посмотри левее на двадцать градусов, что ты видишь?
Повернувшись в указанном Ржевским направлении, я увидел, как в линзах моего бинокля показалась вершина знакомой пирамиды!
- Глазам не верю! Это что, мы снова рядом с чёртовой пирамидой? – прошептал я в ответ поручику.
- Выходит так, мон шер! Если это не другая!
- Это та же. Посмотри – дельтаплан. Я оставлял его рядом с той.
- Значит, мы летели по кругу. И Таранов не заметил этого, занятый набором высоты и, ожидая, что вот-вот закончится бензин! Вот так дела! – поручик нервно хохотнул и замолчал.
А я уже думал о другом.

Через час я уже летел на дельтаплане обратно в лагерь. Мы с поручиком, разогнав приматов, забрали аппарат и, осмотрев его, убедились, что он в целости и сохранности. Это было удивительно, но это был факт!
Потом я стартовал, используя скалистый склон. Ржевский отправился назад, к Таранову, чтобы вместе с ним, забрав захваченный у немцев таинственный аппарат, вернуться на это место. Мы договорились, что я должен возвратиться и доложить обо всём Кудасову. Он, непременно, отправит один из ИМ к пирамиде. Мы были в этом уверены. Значит ,Ржевскому с Тарановым ждать осталось недолго.
Восходящий поток поднимал аппарат всё выше, и вместе с этим поднималось и моё настроение. Дельтаплан я вернул. Разведка была довольно успешной. Ротмистр будет доволен. Всё снова начало складываться удачно.
Внезапно, прямо по курсу, на удалении в километра три, я заметил летящий силуэт аэроплана. По размерам он был много меньше нашего ИМ, значит, это был неприятель.
- Снова немцы! – злая мысль пришла в голову.
- И что мне делать? Собьёт, как куропатку! Пойду вниз!
Я резко направил аппарат вниз, сразу вспомнив при этом, что дельтаплан не любит такой манёвр. Возможен срыв в штопор. Но делать было нечего. Спасение было только в этом.
Пилот аэроплана заметил меня. Это было видно по изменившемуся курсу и увеличению его скорости. Я не успевал скрыться на спасительной низкой высоте, маскируясь в зелени крон. Мой АКМ висел у меня за спиной. Оставался маузер. Если он поможет!
Аэроплан уже подлетал, сделав вираж и зайдя мне в хвост, он приближался сзади. Шум мотора раздавался всё ближе.
- А зачем ему стрелять? Он меня потоком от винта свалит! Турбулентностью, мать её! – мысли мелькали как в калейдоскопе.
Шум мотора вдруг сместился в сторону. Я обернулся. Подлетевший Фоккер (снова Фоккер!) шёл в уровень со мной, параллельным курсом. И пилот махал рукой, явно мне.
- Что это он придумал, гад? Поиграть хочет?
И тут я увидел, как пилот снимает лётный шлем. И я увидел знакомое лицо ротистра Лемке!
- Аристарх! Чудовище! Ты меня чуть жизни не лишил! – в восторге от увиденного, и, не зная, что меня не слышно, за свистом воздуха, орал я, держась за поперечину одной рукой и яростно махая другой.
Аристарх увидел, что я его узнал. Снова надел шлем и очки и, продолжая лететь рядом, помахал мне рукой в направлении моего прежнего курса. Потом он увеличил скорость, поднялся чуть выше и полетел впереди меня. Я понял, что он вёл меня на стоянку.
Вот внизу показался бивак экспедиции, воздушные корабли стояли рядом. Вверх поднимался дымок от полевой кухни.
Фоккер Аристарха уже приземлился. Настал и мой черёд. Я рассчитал верно и опустился рядом с палаткой Кудасова.

Я вернулся. Сейчас – доклад ротмистру Кудасову.
Всё остальное потом.
Нас ждёт перелёт к пирамиде.
И встреча с Ржевским и Тарановым.
И, возможно, там мы сможем начать распутывать клубок, который и приведёт нас к убежищу Гейзельберга.

 Отправлено: 13.07.11 09:26. Заголовок: Военный совет. Виде..

Военный совет. Видение прапорщика Никольского.

Через час после возвращения, Аристарх Лемке снова занял место в кабине Фоккера. КондуктОр Добейко проверил боезапас пулемёта и дозаправил аэроплан. Сейчас он стоял у винта, дожидаясь пока ротмистр пристегнётся ремнями. Наконец, взмах рукой и флотский механик берётся за лопасть, рывок и мотор запущен. Он отходит в сторону. Аристарх держит обороты, прогревая мотор.
Наконец, аэроплан тронулся с места, и начал разбег по полю. Ещё немного и Фоккер оторвался от площадки. А через минуту его силуэт пропал за деревьями. Ротмистр Лемке улетел на поиски нового места базирования воздушных кораблей.

А час назад в палатке Кудасова прапорщик Никольский докладывал о результатах своей разведки. Все обстоятельства полёта и события в пирамиде и около её были описаны им подробно.
Выслушав Никольского, ротмистр некоторое время молчал, вероятно, обдумывая услышанное, а затем обратился к нему:
- Как ты думаешь, Сергей, где может находиться Гейзельберг? Задаю вопрос потому, что второй ваш заход в пирамиду окончился, едва начавшись. Прилетевший пилот освободил ваших пленников, потом Таранов заметил германский дирижабль, и вы вынуждены были улететь на захваченном аэроплане. Может быть, всё-таки физик там? Помещений в ней, как я понимаю, много. Само сооружение труднодоступно, только не для вас, конечно – при этом Кудасов улыбнулся и продолжил – поэтому, я думаю есть резон побывать там ещё. Итак, твоё мнение?
- Леопольд Эрастович, думаю, осмотреть пирамиду и её окрестности ещё раз надо. Наш первый визит туда – это была сплошная импровизация, дело случая. Скоротечно и не очень толково. Даже если мы не найдём физика, то можно будет последовать за цепеллином на его базу, о которой говорил немецкий пилот. Гейзельберг – теоретик и, возможно, здесь есть и физики-экспериментаторы. И где-то существует лаборатория для исследования разрабатываемого им процесса расщепления. Возможно, он бывает и там, время от времени. Это очень вероятно.
- Разумно. Думаю, что надо отправиться туда на аэроплане, трофейном Фоккере. Приземлиться поодаль. Ты ведь на пути к заливу наверняка видел подходящую площадку и не одну?
- Да, несколько больших полян я заметил.
- Прекрасно! Полетите вдвоём с ротмистром Лемке. На месте, к вам присоединятся Ржевский и Таранов. Возьмёте им оружие и провиант. Лететь на ИМ - считаю преждевременно. Но поменять дислокацию бивака необходимо. Я и штабс-капитан Киж перебазируем воздушные корабли. Аристарх, тебе, прежде чем отправиться к пирамиде, надо будет облететь окрестности и найти новую стоянку для ИМ.
На этом военный совет закончился. Кудасов приказал Никольскому пойти отдохнуть. Поскольку полёт на дельтаплане отнял много сил, прапорщик выглядел не лучшим образом. А сам с Лемке остался в палатке, нужно было определиться с районом поисков новой стоянки, которую должен был отыскать Аристарх.
- Полетишь один. Хотя, вдвоём было бы лучше - всё же одна пара глаз хорошо, а две лучше - перефразировал Кудасов известную пословицу – но Сергей устал, пусть отдохнёт немного.
- Всё в порядке, Леопольд. Вылет не боевой, одно удовольствие. Засиделся я на земле. Разомнусь немного.
- Разомнись, но результат привези. Я, имею ввиду, координаты нормальной площадки. И лучше всего, в стороне от того направления, с которого к нам приближался цепеллин. Надо исчезнуть на время. Замаскировать воздушные корабли и действовать так, как решили.

Никольский не слышал этих слов. Он, выходя из палатки, слегка пригнулся, откинув полог, и шагнул наружу. Миновав низкий проём, он наконец, выпрямился и поднял глаза, ожидая увидеть ставший уже привычным пейзаж. Но, за мгновение до этого, нос его почувствовал подзабытый уже им запах керосина, самолётного выхлопа, в уши ударил рёв реактивного двигателя на форсаже, а когда это мгновение пролетело, глаза его увидели знакомую панораму родного аэродрома его полка!
Он стоял в траве, рядом с рулёжной дорожкой, по которой мимо него эскадрильский АПА тянул, зацепленный водилом за крюк, до боли знакомый МиГ-21, с бортовым номером комэска!
Никольский застыл на месте, не веря всем своим чувствам, которые не говорили ему, что он снова у себя в полку, а просто кричали ему об этом. Ошеломлённый, он медленно стал поворачивать голову в направлении, откуда доносился звук двигателя, и увидел въезд в ТЭЧ полка, где сразу за воротами, располагалась группа ЛИК – лаборатория испытаний и контроля. Там стоял ещё один МиГ, привязанный канатами, и реактивная струя, вырываясь из сопла, била в отбойник, установленный сзади и уходила вверх. Виден был техник в кабине, а прапорщик-механик стоял поодаль, наблюдая за канатами.
Проехавший АПА, с МиГом на буксире, свернул с рулёжки в ТЭЧ, и остановился у ворот. Техник буксируемого самолёта выпрыгнул из кабины АПА и пошёл навстречу подходившему ДСП – дежурному механику с автоматом на плече. Они обменялись словами и ДСП стал открывать ворота. АПА тронулся и медленно стал въезжать на территорию ТЭЧ. МиГ послушно следовал за ним.
- Что это?! – заторможенно подумал Никольский.
Он повернулся кругом и увидел палатку Кудасова, которая, на удивление, никуда не исчезла, а осталась на месте. Никольский, как во сне, сделал шаг вперёд, пригнулся и вошел обратно. Оказавшись внутри, он увидел Кудасова и Лемке, сидящих за столом.
- Сергей, что случилось? – удивленно спросил ротмистр.
- Я не знаю. Я вышел из палатки, и там…- тихо произнёс прапорщик.
Кудасов не стал медлить. Он быстро подошёл к пологу, откинул его и вышел. Через пару секунд он снова вошёл в палатку.
- Всё в порядке – и он жестом пригласил всех выйти наружу.
Вышел Лемке, потом Никольский.
Впереди виднелась палатка доктора Окочурина.
Воздушные корабли стояли на своих местах.
Из походной кузницы доносились удары молотка – это Добейко опять что-то ремонтировал.
- Что ты видел, Cергей? – спросил Кудасов.
- Вы рассказывали про Китеж, Леопольд Эрастович. О перемещениях зданий и прочем. Так вот, когда я вышел из палатки, я оказался – Никольский передохнул – снова у себя на аэродроме. Всё было натурально. Я был потрясён и совершенно бессознательно вернулся в палатку. А теперь – этого нет!
Кудасов и Лемке переглянулись. Потом ротмистр, глядя прямо в глаза Никольского, произнёс:
– Значит ЭТО продолжается и здесь. Примем к сведению. Вот и всё.
Он ещё помолчал и добавил:
- Если только это не попытка Лесневского вернуть тебя в твоё время, Сергей.
Никольский кивнул в ответ. Что-то говорить сейчас ему не хотелось.
- Я пойду, пожалуй.
- Тебе надо поспать. Хотя бы пару часов. До вылета к пирамиде.

Никольский ушёл к себе в палатку.
Лемке отправился к аэроплану.

А Кудасов, проводив взглядом своих товарищей, подумал о непредсказуемости существования экспедиции в этом аномальном мире.

 Отправлено: 19.08.11 13:55. Заголовок: Никольский. Возвр..

Никольский. Возвращение из прошлого.Начало будущего.

Боль, казалось, завладела всем моим существом. Простреленная навылет левая рука и пуля, застрявшая в левом бедре – вот источник этой боли. Вдобавок к этому, я висел между двух деревьев, на высоте метров трёх – это мой парашют зацепился за ветви, ведь прыгать из Фоккера пришлось на лесную чащу, и выбора у меня при этом не было. Подлетая к месту, где нас ожидали Ржевский и Таранов, Аристарх Лемке заметил в воздухе на удалении километров в пять немецкий дирижабль. Упускать его было нельзя и я, весь увешанный оружием и, в придачу обременённый мешком с провизией, прыгнул вниз. Теперь Аристарх мог выполнять свою задачу, а я свою. Моей целью было встретиться с товарищами, доставить им оружие и еду, а потом действовать на земле по обстановке в районе пирамиды, имея конечную цель – захват Гейзельберга.
Но покинув аэроплан, вместо того, чтобы опуститься в намеченное мной место неподалеку от места нахождения поручика и авиатора, я был подхвачен мощным потоком воздуха, который понёс меня, как оказалось, через несколько минут этого «полёта», прямо на посадочную полосу, находящуюся рядом с пирамидой, на которой мы уже бывали и с которой улетели на стоянку экспедиции на захваченном Фоккере.
В этот раз удача отвернулась от меня – на полосе находились ещё два германских аэроплана. Я был замечен немецкими военными сразу, как только показался из-за леса, окаймлявшего этот импровизированный аэродром, и тут же обстрелян ими. Мишень я представлял собой отменную – парящий на высоте в два десятка метров парашют проносил меня над немцами, и тем ничего не оставалось, как прицельно стрелять по мне. В последний момент, удача сжалилась надо мной и на мгновение повернулась ко мне лицом – ветер внезапно усилился и унёс меня прочь, оставив немцев без лёгкой добычи. Закончилось всё тем, что парашют повис на деревьях, и это можно было считать подарком судьбы, но две пули достигли цели и теперь, я, спасшийся от верной гибели, находился в довольно беспомощном положении.
Но, надо было как-то опуститься на землю и там заняться собой – перевязать раны, в первую очередь. Я достал из ножен, свой верный штык-нож и принялся резать стропы. Высота была небольшая и я надеялся, что упаду на землю удачно, в прочем выбора у меня не было - чем дольше я висел, тем больше слабел от потери крови.
- Не торопитесь, товарищ Никольский – внезапно услышал я откуда-то сзади – Мы вам поможем.
Развернуться, что бы увидеть говорившего, я не мог – стропы были запутаны, и я был почти как муха в паутине, но этот голос заставил меня вздрогнуть.
Наконец, в поле моего зрения, показался говоривший и это был никто иной, как полковник Лесневский, я сразу узнал его по описанию ротмистра Кудасова. Момент узнавания принёс мне облегчение. Я понял, что сейчас что-то произойдёт и, несомненно, хорошее для меня.
Вслед за Лесневским, ко мне подошли ещё двое военных в пятнистых комбинезонах, без знаков различия. Они приставили раздвижную лестницу к одному из деревьев, удерживающих мой парашют. Потом один из них стал подниматься ко мне.
« Наши, они помогут» - это была моя крайняя мысль, и я потерял сознание.

- Как только поправитесь, я расскажу вам обо всём, что произошло с вашими товарищами по экспедиции – сказал, вставая со стула, стоящего рядом с моей кроватью полковник Лесневский, - выздоравливайте, лейтенант, желаю удачи!
Он пожал мне руку и вышел из палаты, в которой я находился. Это была отдельная палата, в госпитале КГБ и никто не приходил ко мне сюда, кроме полковника. Я уже вставал, но передвигаться ещё было трудно. Неделю назад я дал согласие полковнику на продолжение службы у него в ведомстве. Я почти не раздумывал, когда соглашался. А сегодня полковник сообщил мне, что приказом министра обороны СССР мне присвоено первое офицерское звание - лейтенант. Увидев моё удивление и одновременно радость, он сказал:
- Сергей!Это сделано по представлению председателя КГБ, а он знал из моих докладов, как вы вели себя в совершенно необычных для вас обстоятельствах.Вы это заслужили, а дальше всё в ваших руках.
Мне было интересно всё, о чём он рассказал мне. О предстоящей работе по перемещениям во времени, о том, что буду привлечён к технической стороне вопроса, а для этого пройду курс наук в МВТУ им.Баумана. Это было здорово! После моих приключений в экспедиции, я уже не представлял себе иной жизни. Мне повезло несказанно!

И ещё – я надеялся навстречу со своими товарищами – ротмистром, Аристархом и всеми остальными. И, конечно, с Шурочкой Азаровой.

И пусть так будет!

 Отправлено: 20.08.11 19:04. Заголовок: П Р Е Д У П Р Е Ж Д ..

П Р Е Д У П Р Е Ж Д Е Н И Е

Данный текст содержит интеллектуально модифицированные фрагменты (“Зенгер” и ”Иран”), заимствованные из Интернета.
http://jgrnord.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=36:2008-11-17-13-17-03

http://almanacwhf.ru/?no=4&art=3

Отношение читателя к данному тексту может не совпасть с гражданской позицией автора.

На обложках учебников Истории отсутствует надпись: “При написании учебника ни один исторический факт не был искажен!”

Служебная записка.

Тов. Сталину,
лично.

Товарищ Сталин!

За время Вашего отсутствия, страна, которую наши деды и отцы строили и защищали от белогвардейцев, Антанты и фашистской Германии перестала существовать.
Союз Советских Социалистических Республик уничтожен внутренней контрреволюцией, управляемой и поддерживаемой империалистами США и Великобритании.
Вместо него образована группа государств, искусственно разобщенная по национальному и территориальному признакам.
Коммунистическая партия Советского Союза распущена. Институты Советской власти демонтированы.
Заводы, фабрики, промышленные предприятия обманным путём перешли в руки жуликов. На территории РСФСР образовано марионеточное государство.
Все природные ископаемые, лесные и водные ресурсы переданы для разграбления в частные руки. Страна превратилась в сырьевой придаток Запада.
Советская Армия и Флот сознательно уничтожены так называемыми “демократами”, открыто управляемыми международным капиталом.
Итоги Второй Мировой войны, в настоящий момент, практически пересмотрены. Народ, победивший фашистскую гадину, превращен в глазах обывателей в народ – оккупант, народ – изгой.
Систематически, через средства массовой информации, проводится тотальная обработка сознания населения страны, направленная на искоренение памяти об истории страны, на очернение завоеваний социализма, на создание чуждой нашему народу идеологии стяжательства и индивидуализма.
В стране проводится антинародная политика, направленная на физическое и моральное уничтожение коренного русского населения. Смертность во всех регионах России, кроме Северного Кавказа, превышает рождаемость.
Все государственные органы управления и исполнения коррумпированы.
В стране катастрофическими темпами растёт потребление наркотиков и алкоголя.
Система здравоохранения реформирована и является недейственной.
Постоянный рост цен на товары первой необходимости стимулирует негативные процессы в социальной сфере.
В стране отсутствуют здоровые движущие силы, способные изменить обстановку в лучшую сторону.
Антинародными режимами, которые сменяют друг друга, оставаясь неизменными по сути своей, и прикрывающимися лозунгами о “демократии”, проводится курс на полное уничтожение независимости государства в военной, экономической, научной, политической, продовольственной областях.

Преданный Вам,член КПСС с 1979 года.

30.10.2007 года

Четыре цвета времени.

Яркий солнечный свет упал на книжный лист. Товарищ Сталин прикрыл глаза, удобнее откинулся на спинку шезлонга. Из расслабленных пальцев его левой руки на колени выскользнула книга в мягком переплете.
Товарищ Сталин с удовольствием вспомнил прочитанный эпизод из “Семнадцати мгновений весны”. Он начал читать эту повесть по совету дочери. Светлана была в восторге от подвигов Штирлица.
Теперь товарищ Сталин понимал дочь. Действительно, молодой писатель Семенов выбрал верный стиль изложения событий весны 1945 года в Нью-Йорке. До Семенова никто не писал о бойцах невидимого фронта на таком высоком художественно- политическом уровне.
Товарищ Сталин, подумал о том, что книга о ребе Штирлице, столь умело работающем на советскую стратегическую разведку в самом логове Зверя – на Уолл-Стрите, достойна экранизации кинорежиссёром Пырьевым.
Штирлиц выполнял свои обязанности под прикрытием личины ортодоксального еврея – беженца из рыбацкого местечка с западного побережья Новой Галилеи. Того побережья архипелага Новая Земля, которое омывают холодные волны Баренцева моря. Как там у Семенова?
-Господа, все свободны! А вы, Штирлиц, останьтесь! – Рокфеллер - младший подошёл к высокому окну старого особняка на углу Мэдисон и 96-й Стрит, и отодвинул тяжелую штору светомаскировки.
Серый свет хмурого городского утра, с трудом пробивающийся сквозь дым многочисленных пожаров, упал на белую кипу на голове финансиста, и заиграл всеми цветами радуги в бриллианте перстня на его указательном пальце.
С началом войны Рокфеллер специально выбрал этот особняк под свою штаб-квартиру. Из окон особняка открывался вид на гладь озера, деревья и дорожки Центрального парка. И лишь при желании, подняв глаза, можно было увидеть над кронами старых деревьев руины небоскребов на Централ-Парк-Уэст, Колумбус-авеню и Бродвее.
Желания поднимать глаза у Рокфеллера не возникало. Теперь каждую ночь на город Желтого Дьявола обрушивались сотни кассетных боеголовок. Ракеты Фау-3 запускались с немецких подводных лодок проекта ХХI, всплывающих в северной Атлантике, вне радиуса действия патрульных самолетов береговой охраны США.
А каждый день на головы нью-йоркцев, не успевших или не желающих эвакуироваться в Техас или Аризону, падал бомбовый груз стратосферных бомбардировщиков “Зенгер”.
Товарищ Сталин хорошо помнил основные моменты жизни конструктора стратосферного бомбардировщика. Профессор Ойген Зенгер родился в 1905 году. Закончив в 1923-1929 годах курс в высших технических школах Граца и Вены, этот молодой австриец еще пять лет проработал ассистентом в последней, потом перешел в Ракетный научно-исследовательский институт в Трауне. Перед Второй мировой войной Зенгер работал над совершенствованием планеров, которые, кстати, с 1939 года весьма широко применялись немцами в десантных операциях. Одновременно он, как и многие авиаконструкторы и двигателестроители в Германии и других воюющих странах, трудился над реактивными авиамоторами, которые обещали военным самолетам невиданные скорости. Один из них, тягой в 2,4 тыс.л.с, был установлен на выделенном для экспериментов бомбардировщике До-217 фирмы "Дорнье". Заслуги О. Зегнера были высоко оценены как соотечественниками, дважды наградившими его медалью Г. Оберта, так и иностранными коллегами. В СССР Зенгер был удостоен медали Ю. Гагарина. Именем Зенгера назвали один из кратеров на обратной стороне Луны.
В 1931 году Зегнер, тогда еще начинающий физик, спроектировал и построил в мастерских Венского университета реактивный двигатель с оригинальной сферической камерой сгорания. Своеобразно была решена им проблема охлаждения - остуженное топливо сначала проходило через наружную рубашку камеры сгорания, отнимая ее тепло, и только после этого попадало в камеру, где и смешивалось с газообразным или распыленным окислителем - кислородом. Вскоре после "аншлюса" Австрии национально -социалистической Германией, в 1938 году, Зенгер, вместе с теоретиком И. Бредтом, приступил к созданию математической модели перспективного, сверхдальнего и сверхскоростного стратегического бомбардировщика, завершив ее к 1942 году.
В январе 1943 года, с аэродрома Люфтваффе под Парижем, гиперзвуковой реактивный самолет взлетной массой 100 т, длиной 28 м, с крылом размаха 15 м взлетел с помощью мощного ускорителя - реактивной тележки. После старта машина разогналась до скорости 6 км/с, одновременно поднимаясь на высоту 160 км, чтобы затем перейти в планирующий полет по пологой траектории, время от времени как бы ныряя в плотные слои атмосферы, чтобы, оттолкнувшись от них, взмыть в стратосферу. Уже пятый "нырок" бомбовоз совершил в 12,3 тыс. км от своего аэродрома, девятый - в 15,8 тыс. км.
Проделав в верхних слоях атмосферы беспосадочный полет вокруг Земли, в заданной точке экипаж сбросил на цель 500 кг бомб, затем опустился до высоты 40 км и планировал к посадочной площадке, чтобы огромная машина коснулась бетонки на скорости 145 км/ч. Этой заданной точкой бомбометания была статуя Свободы, находящаяся в акватории Гудзонова залива, на острове Бедлоу.
Таким образом, 26 января 1943 года весь мир осознал тот факт, что просторы океана не могут более защитить плутократию США от справедливого гнева трудящихся масс стран Оси: Рим – Берлин – Москва - Токио.
Товарищ Сталин всемерно способствовал развитию авиации в СССР. Огромные средства из бюджета страны выделялись и на развитие космонавтики.
В 1948 году в пустыне Кара-Кум был построен ракетодром, откуда Королев в 1949 году смог запустить сначала первый спутник Земли, а затем и пилотируемый корабль “Восток-1”. Первым космонавтом Земли стал Юрий Гагарин.
Через шесть лет после победы над США, в 1951 году, с ракетодрома в пустыне Мохаве с помощью ракетоносителя “Фау-5“, фон Браун вывел в околоземное пространство германскую “Валькирию” с Ханной Райч на борту.
Мысль товарища Сталина опять вернулась к “Семнадцати мгновениям весны”
-Всё правильно излагает, товарищ Семенов, по партийному… - подумал товарищ Сталин.
Тогда, в далеком 1945 году закончилась Вторая мировая война. А началась она для товарища Сталина 23 августа 1939 года. В этот день они с Фюрером подписали дополнительный протокол к Пакту о ненападении. Уже первого сентября части Вермахта и РККА перешли границы Польши, этой марионетки Великобритании и США.
С помощью сырьевого и промышленного потенциала СССР национально-социалистическая Германия смогла начать свой освободительный поход на Запад.
Товарищ Сталин вспоминал 22 июня 1941 года. К этому дню готовились два года. С Ирана начался наш поход на Восток. Немцы назвали эту серию операций РККА по освобождению трудящихся Ирана, Афганистана, Индии, Вьетнама и Китая очень пафосно: “Drang nach Osten!” - “Натиск на Восток!”
Тогда, 22 июня, Красная армия наступала из Закавказья. Наступление советских войск началось утром, в четыре часа утра, действиями пограничных частей, которые стремительно атаковали погранзаставы иранцев, и нарушили связь вдоль границы. Одновременно в тыл были выброшены мелкие группы десанта, для захвата перевалов, узлов связи, шоссейных развязок. Вслед за пограничниками устремились передовые соединения Закавказского фронта. Согласно директиве Генштаба РККА задачей фронта было не допустить отхода иранских войск, а это порядка трех дивизий, на юг, уничтожая их всеми имеющимися средствами в случаи сопротивления.
Наступление велось силами двух армий. Главный удар наносила 47-я армия генерал-майора В.В. Новикова, в составе 63-й и 76-й горнострелковых, 236-й стрелковой, 6-й и 54-й танковых дивизий и 13-го мотоциклетного полка. Она наступала в направлении Джульфы, Тебриза, в обход Даридизского ущелья, а частью сил - в направлении Нахичевани и Хоя. С запада действия ударной группы армии обеспечивались выдвижением 63-й горнострелковой дивизии совместно с мотострелковыми батальонами 13-го мотоциклетного полка в направлении Шахтахты и Маку.
44-я армия генерал-майора А.А. Халдеева, состоявшая из 20-й и 77-й горнострелковых, 17-й кавалерийской дивизий, а также 24-го танкового полка, нанесла несколько ударов по сходившимся в районе Ардебиль направлениям. Часть ее сил выступила вдоль побережья Каспийского моря и высадила морской десант в составе 105-го горнострелкового полка и 563 артдивизиона, из 77-й дивизии, в районе Хеви. 24-я кавдивизия находилась в оперативном подчинении у командования фронта и действовала самостоятельно, наступая на Джебральском направлении, вдоль долина реки Карлых-Су. Прикрытие турецкой границы осуществлялось 45-й и 46-й армиями.
В течение 22 июня войска 44-й армии выполнили задачу, запланированную на два дня. Это был несомненный успех. Он во многом объяснялся не только четким выполнением первоначального плана, но и тем, что боеспособность иранских войск оказалась крайне низкой. Попытки их сопротивления подвижным соединениям РККА были безуспешными. Иранская армия, застигнутая врасплох, не проявляла особого рвения сражаться - многие офицеры бездействовали, некоторые сдавались в плен, вместе с солдатами. Не удалась даже переброска резервных войск и вооружения, так как сорвалась мобилизация автотранспорта.
23 июня шок от вторжения прошел, отдельные группы иранских военнослужащих пытались оказать сопротивление в районах Меку и Тебриза. Но оно было быстро сломлено решительными действиями передовых отрядов 6-й горнострелковой и 54-й танковой дивизий. 24 кавалерийская дивизия, совершив 70-ти километровый марш, к исходу дня овладели Агарью, выполнив приказ на сутки раньше установленного срока. В последующие дни наступление развивалось столь же стремительно. К тому же, 24 июня был открыт еще один театр военных действий. Из Туркмении на территорию Ирана выступили войска 53-ей отдельной армии. Это окончательно лишило иранское командование возможности реализовать имевшийся у него план подвижной обороны. И хотя, некоторые части пытались оказывать сопротивление, повлиять на общий ход событий они не могли.
53-я армия состояла из трех группировок, стоявших на изолированных операционных направлениях. Западную, или Приморскую группировку - 58-й стрелковый корпус, возглавлял генерал- майор М.Ф. Григорович. Центральной, Ашхабадской, в которую входила 8-я горнострелковая дивизия, командовал комдив, полковник Лучинский. Восточная группа, в которую входил 4-й кавалерийский корпус, двухдивизионного состава, выступила под командованием генерала Т.Т. Шапкина. Им противостояли две пехотные дивизии иранцев: 9-я, в составе шести полков, дислоцированная в районе Мешхеда, и 10-я, которая стояла в районе Горгана. Потенциально они могли оказать сопротивление, используя благоприятный для оборонной борьбы рельеф местности, особенно, горный район, прикрывающий направление Ашхабад, Новый Кучен, Мешхен, с перевалами, на высоте над уровнем моря в 2000 - 2200 метров. Прибытие войск с юга Ирана, или из Тегерана представлялось маловероятным, они были задействованы против войск Закавказского фронта.
Так же, как и при наступлении из Закавказья, при вступлении в Иран частей 53-ей отдельной армии, советское командование придавало особое значение внезапности действий и стремительности продвижения. На некоторых направлениях были созданы небольшие моторизированные отряды, которые, действуя на значительном удалении от главных сил, заблаговременно овладевали перевалами и узкими проходами. В первой половине дня 24 июня советские войска не встретили никакого сопротивления. 10-я иранская дивизия просто-напросто разбежалась, побросав оружие и снаряжение. Более организовано проявила себя 9-я дивизия вооруженных сил Ирана, но и она не смогла нормально себя проявить, поскольку именно 24 июня, в Тегеране произошла смена кабинета. Правительство Али-Мансура, не сумевшее организовать отпор вторжению, было вынужденно уйти в отставку. На смену ему пришел кабинет Али Форуги. Новый премьер тут же отдал приказ всей своей армии прекратить сопротивление войскам России, а 25 июня меджлис (верхняя палата) одобрил этот приказ.
К этому времени советские войска, вступившие в Иран со стороны Кавказа и Средней Азии, продвинулись в северные районы - Азербайджан, Гилян, Мазен-деран, Хорасан. К исходу 25 июня советские войска, преодолев незначительное сопротивление, заняли юго-западные районы Ирана, где были расположены предприятия Англо-Иранской нефтяной компании, а также порты Персидского залива - Бендер- Шахпур и Хорремшехр. Таким образом, концентрическое и скоординированное наступление войск Закавказского фронта и 53-й отдельной армии вынудило иранское командование распылить усилия своих войск, лишило его возможности создать на каком либо из направлений стабильный фронт.
Капитуляция происходила не одновременно. Отдельные иранские части сложили оружие только 29 июня. Тогда же Тегеран был подвергнут бомбардировке - было сброшено около 20 тонн бомб с самолётов ТБ-3. Сразу же после этого в Тегеране было введено военное положение. Чтобы успокоить население, премьер-министр выступил с заявлением о том, что столице, правительству и народу никакая опасность не угрожает. Тем не менее ситуация оставалась напряженной и неопределенной. Реза-шах не скрывал намерения оборонять столицу. В Тегеран была стянута вся иранская авиация. На подступах к городу были сосредоточены наиболее боеспособные части. Укреплен шахский дворец, на дворцовых башнях расставили пулеметы, а на крышах соседних зданий - орудия зенитной артиллерии.
В такой атмосфере вскоре начались переговоры властей с представителями СССР об условиях прекращения конфликта. 8 июля 1941 года они закончились подписанием соглашения, которое определило дислокацию войск на иранской территории. Советские войска расположились к северу от линии Пуншу - Хорремабад, далее вдоль побережья Каспийского моря на Боболь-Дейлем. На остальной территории размещались иранские войска. Иранское правительство обязалось выслать за пределы Ирана английскую миссию и передать для интернирования в распоряжение советского правительства членов британской колонии. Оно также приняло обязательства сохранить нейтралитет, воздерживаться от шагов, которые могли бы нанести ущерб России и Германии в их борьбе против империалистической Великобритании, и согласились не препятствовать им в провозе военного снаряжения через территорию Ирана, оказывать содействие в доставке этих грузов по шоссейным, железнодорожным и воздушным путям.
9 июля это соглашение вступило в силу. Однако, по мнению товарища Сталина, занятая Реза-шахом позиция ставила под сомнение выполнение достигнутого положения. Ввиду последнего, и чтобы пресечь возможные провокации со стороны Великобритании, правительство Советского союза 15 июля отдало приказ своим войскам - овладеть Тегераном. Этот шаг ускорил развязку. 16 июля премьер-министр Форуги вручил шаху заготовленный заранее текст акта отречения. Реза-шах его подписал, передав престол своему старшему сыну - Мохаммеду Риза Пехлеви….
Воспоминания товарища Сталина прервал генерал-лейтенант Власик. Генерал вышел из-под колоннады Ливадийского дворца, и быстрым шагом направился к увитой диким виноградом легкой беседке, где отдыхал после обеда товарищ Сталин.
В Ливадии товарищ Сталин проживал уже десять лет после того, как в 1953 году Политбюро согласилось удовлетворить просьбу товарища Сталина о выходе на пенсию.
На внеочередном ХХ съезде на пост Генерального секретаря ЦК КПСС был единогласно избран старший сын товарища Сталина – Яков Иосифович Сталин.
А сейчас, генерал Власик со спутниковым телефоном в руках спешил к товарищу Сталину. Этого звонка Вождь, так за глаза звали товарища Сталина в этом мире, ждал уже долгих пять лет.
Товарищ Сталин открыл глаза сразу же, как только тень генерала упала ему на лицо. Увидев в руках Власика телефон, он снизу вверх, не по-стариковски цепко, взглянул в глаза генерала.
-Кто? Королев? – тихо спросил Вождь.
-Да, товарищ Сталин! – Власик осторожно протянул товарищу Сталину аппарат спутниковой связи.
Товарищ Сталин принял из рук адьютанта небольшой плоский чемоданчик с корпусом из пластмассы и положил себе на колени. Старясь не выдавать дрожанием рук волнение, Вождь открыл корпус телефона. Откинувшаяся крышка чемоданчика служила одновременно и антенной, и экраном на жидких кристаллах.
На внутренней стороне крышки, почти сразу, появилось очень контрастное изображение человека в скафандре. На шлем скафандра был надвинут фильтр, отражающий неистовый свет лунного солнца. На груди коренастой фигуры в скафандре гордо алел прямоугольник с золотыми серпом и молотом в левом углу.
-Что скажете, товарищ Королев? – вождь почувствовал, как спазм волнения перехватывает горло.
Через несколько секунд из маленького динамика телефона, сквозь треск слабых помех, не уловленных хитроумными схемами японской электроники, раздался торжествующий голос Королева.
-Товарищ Сталин! Пять минут назад Гагарин доложил, что “Советский Союз” поднялся над плоскостью эклиптики. Включение фотореактора прошло штатно. Через двадцать суток разгона они включат прямоточный водородный двигатель…- Королев от волнения сделал резкое движение, и его фигура приподнялась над реголитом, на секунду зависнув на фоне сияющих куполов станции “Мир-3”.
-Вот и дожил я, Сергей Павлович, до этого дня! Передайте мою особую благодарность всем на борту “Союза”! И, вот ещё, скажите экипажу, что не только я буду ждать их возвращения. Их будет ждать вся страна…- от волнения в словах товарища Сталина появился легкий кавказский акцент.
-Будет выполнено, товарищ Сталин! До очередного сеанса связи!- изображение на экране спутникового телефона поплыло, раздробилось на мозаичные фрагменты и исчезло.
-Что ещё, товарищ Власик? – товарищ Сталин закрыл крышку спутникового телефона и отдал его в руки адъютанта.
-Поздравления, товарищ Сталин! От фюрера Аксмана, от дуче Муссолини, от микадо Хирохито, от Вернера фон Брауна…- начал докладывать Власик, но замолк, увидев, что товарищ Сталин встает с шезлонга.
Вождь отстранил рукой бросившегося ему помогать адъютанта. Тяжело опираясь на резную трость, сделанную из бивня ископаемого мамонта – подарок от членов Политбюро на восьмидесятилетний юбилей, он прошел в свой скромно обставленный кабинет на втором этаже Ливадийского дворца.
В кабинете, у открытого окна, на отдельном столике стоял большой глобус. Товарищ Сталин подошел к глобусу, тронул его своей сухощавой старческой рукой. Перед его глазами на поверхности глобуса поплыли материки, окрашенные в разные цвета.
Две трети Евразии и Аляска - красного цвета. Западная Европа, Южная Африка и Северная Америка - коричневого цвета. Южная Европа и Северная Африка - зеленого цвета. Малая Азия, Австралия и Южная Америка - желтого цвета. Четыре цвета времени… Это были суверенные территории СССР, III-го Рейха, Италии и Японии. Только Антарктида была окрашена в нейтральный белый цвет.
Товарищ Сталин отвернулся от глобуса и посмотрел в крымское лето за распахнутым окном. Синее море до горизонта было покрыто золотыми блесками отражений солнечного света.
-Марэ Нострум – подсказала безотказная память Вождя, -Наше море…
Товарищ Сталин отвернулся от окна. Глобус еще тихонечко крутился вокруг своей оси. Когда глобус остановился, товарищ Сталин разыскал на его поверхности линию старой границы СССР. Точнее говоря, тогда, в 1941 году эта линия называлась новой границей. Вот он - Белостокский выступ…
Если бы товарищ Сталин вовремя не раскусил козни матёрого врага советской страны – Черчилля… Если бы товарищ Сталин дал усомниться покойному Первому Фюреру германского народа в желании советского правительства соблюсти все обязательства приложения к Пакту о ненападении… Если бы товарищ Сталин проявил малодушие в подавлении заговора генералов РККА…
Хорошо, что история не имеет сослагательного наклонения! В последнее время некоторые товарищи начали публиковать псевдо исследования на тему: “А что было бы, если…?” И это в то время, когда вся страна строит коммунистическое общество! Правда, старший сын, Яков, говорит, что в споре рождается истина…
Но, какой тут может быть спор – прошлое не может измениться! И все мои решения были единственно правильными! Разве космонавты на борту “Советского Союза”, которые сегодня начали свой путь к звездам, сомневаются в правильности выбранного их дедами и отцами пути?!
Старый дворец за свою долгую жизнь сохранил внутри себя много звуков.
Иногда, ночами, когда не спалось, и серебристый лунный свет свободно лился внутрь спальни через окна распахнутые в сад, товарищ Сталин слышал скрип половиц, тихие звуки граммофона, детский смех, голоса взрослых, ведущих свои беседы в том прошлом, которое нельзя изменить.
Товарищ Сталин прожил в этом мире долгую жизнь. Борьба с царизмом, с меньшевиками, с троцкистами, с изменниками делу партии, с империалистами, была делом всей его жизни.
В начале своего пути он принял эту страну с сохой. Теперь, в конце этого пути, он оставляет её на пути к звёздам, могучую, сильную, способную защитить завоевания социализма.
Товарищ Сталин прислушался. Ему показалось, что далеко-далеко, за многими дверями и стенами включилась черная тарелка настенного репродуктора.
Он услышал, как диктор Левитан произнес:
-Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Заявление Советского правительства.
Долгая тишина потом… И глухой голос Вячеслава Молотова:
-Граждане и гражданки Советского Союза. Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня, 22 июня, в 4 часа утра, без объявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…
Молотов ещё что-то говорил, но Сталин его не слышал.
Душно перехватило горло, поплыл в глазах чёрный дым с багровыми прожилками. Издалека до него донёсся вой сирен пикирующих “юнкерсов”, рёв танковых моторов, заглушившие слова Молотова.
Потом раздались первые такты какой-то огромной незнакомой музыки, и яростные голоса повели за собой в невозможное: “Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой! С фашистской силой тёмною, С проклятою ордой!…”
Товарищ Сталин резко повернулся к окну, выронил трость, звонко покатившуюся по наборному паркетному полу. Трясущимися пальцами он расстегнул ворот легкого хлопчатобумажного френча. Налил из сифона, стоявшего в ведёрке с полурастаявшим льдом на краю письменного стола, в хрустальный стакан газированной воды. Выпил её одним долгим глотком. Стукнув донышком, поставил стакан на столешницу из карельской берёзы. Перевел дыхание. Сейчас он слышал только тихий посвист юрких стрижей, проносящихся за окном. “….Пусть ярость благородная, вскипает как волна!…”,-припомнил товарищ Сталин слова песни. Нет - это наваждение, морок…. Переволновался, разговаривая с Королёвым…
Здесь, в нашем мире, все так же золотилось под лучами полуденного солнца летнее море.
Потом, в переплет окна, как в картинную раму, невесомо вплыла, окружённая плотным ордером кораблей боевого охранения, далёкая серо-голубая громада атомного ударного авианосца “Советский Пенджаб”.

 Отправлено: 31.08.11 14:35. Заголовок: Ротмистр Лемке. Ско..

Ротмистр Лемке. Скоротечный бой с цепеллином.

Когда я заметил на горизонте германский дирижабль, в голову сразу пришла мысль: "Надо бы этот воздушный аппарат сбить!" И мысль возникла не из какой-то особенной кровожадности моей, а по причине, с одной стороны азарта, а с другой – необходимости лишить немцев преимущества в воздухе, так как цепеллин и несколько Фоккеров, давали им превосходство в мобильности и боевых возможностях. Нам же, рисковать нашими ИМ, которые на данный момент были единственным средством для возвращения домой, было опрометчиво. И имели мы только то, что имели – трофейный Фоккер. Но пулемёт был заряжен, а в задней кабине сидел Сергей Никольский с двумя карабинами, маузером и своим АКМ, да и патронов хватало.

Надо было атаковать! Но, по фронтовому опыту я знал, что сделать это будет непросто. Пулемёты у немцев были в гондоле управления и в кормовой части. И огонь из них был опасен для любого аэроплана.
И ещё – мне вдруг стало как-то неуютно – здесь, в подземном мире не было войны, бушевавшей на поверхности Земли уже два года. Все контакты с противником прошли бескровно, и, честно говоря, не хотелось доводить дело до крайности.
Решение пришло сразу – буду атаковать мотогондолы. Выведу из строя моторы – цепеллин станет беспомощным и будет вынужден приземлиться! В этот момент я не стал больше думать о том, что немцы, возможно, думают иначе, и мы вполне можем попасть под прицельный огонь.
Что бы сообщить о принятом решении Сергею, я взял переговорную трубу. Я кричал, приложив раструб к губам, и видел, что он, слушая меня, повернул голову по направлению к цепеллину, потом перегнулся через борт и посмотрел вниз. И только после этого он ответил мне:
- Аристарх! Я должен прыгнуть!Надо исполнить приказ ротмистра – доставить оружие и провизию Ржевскому и Таранову. А если ты собьёшь цепеллин, то мы на земле вступим в дело! И тебе будет легче в манёврах!
Он был прав. В случае неудачной атаки из строя сразу выходило четыре человека. Мы могли погибнуть в воздухе или разбиться при падении, а практически безоружные поручик и авиатор, два револьвера не в счёт, ничего бы не смогли сделать на земле.
Я обернулся и увидел, как Никольский посмотрел на меня и показал большим пальцем вниз. В ответ я кивнул, соглашаясь.
Внизу был лес, но выбирать не приходилось. Цепеллин изменил курс и теперь уже удалялся в сторону моря. Фигура в кабине приподнялась с сиденья и довольно неуклюже, оружие и мешок мешали, стала выбираться на плоскость и через мгновение сорвалась вниз. Купол раскрылся, я вздохнул с облегчением.
Теперь – курс на цепеллин.
Моя задача – подобраться ближе и как можно дольше оставаться незамеченным. Задача непростая, учитывая тот факт, что на небе не было ни облачка. Однако, я вспомнил слова Лесневского, которые он сказал о немцах, когда приземлился у нас на стоянке на угнанном им Фоккере - "Немцы здесь, в подземном мире, совершенно непохожи на себя. Не знаю от чего, но бдительность потеряли". И это меня обнадёжило.
А ещё я надеялся, что кокарда германской авиации на фюзеляже введёт в заблуждение экипаж дирижабля и они поймут, что я чужой, только после начала моей атаки.
Ручку на себя и повинуясь движению рулей, мой аэроплан стал набирать высоту. Вскоре я оказался гораздо выше дирижабля, хотя всё ещё находился на большом удалении от него. Время у меня ещё было, и я решил не торопиться – ведь цепеллин летел над морем и в случае вынужденной посадки на воду мог утонуть. Надо было выбрать момент атаки, когда он достигнет берега.
И здесь, некстати, может быть, а может и наоборот, мне вспомнилась одна из лекций в Гатчинской авиашколе, посвящённая германским дирижаблям :
– «Интересен в техническом отношении тот факт, что каркас цепеллина состоит из дюралевых конструкций, обтянутых пропитанным хлопчатобумажным материалом. К каркасу крепятся гондолы управления с моторами (до 7 моторов). Подъемная сила создаётся 17 специальными газовыми баллонами, прикрепленными к корпусу, в которых находился водород. Стенки этих отсеков с 1908 года делали из так называемой "золотой кожи" ("Goldschlagerhaut"). Речь идет о верхней оболочке слепой кишки крупного рогатого скота. Только для одного дирижабля требовались шкуры с 80000 голов крупного рогатого скота.
Каждый цепеллин брал на борт 1000 кг водного балласта. Он сбрасывался в том случае, когда была необходима дополнительная подъемная сила. В соответствии с законом Архимеда, дирижабль, наполненный легким газом, поднимался вверх, где на так называемых "мягких высотах", подъемная сила становилась близка к нулю, а давление в отсеках - близким атмосферному. Вес дирижабля при этом точно соответствовал весу вытесненного воздуха. В зависимости от погодных условий, подъемная сила росла с увеличением атмосферного давления и температуры воздуха. Кроме того, от правильности прогноза погоды зависело состояние экипажа, который находился в открытой кабине и которому следовало опасаться гремучего газа. На больших высотах аэронавтам приходилось выносить температуру до -40( С. А ветер со скоростью 36 м/с, обычный на таких высотах, скорее напоминал ураган. Экипаж стартовал в обычной военно-морской униформе, но позднее надевал кожаные костюмы и тулупы, для того, чтобы спастись от холода. Несмотря на это, некоторые аэронавты возвращались с обмороженными конечностями. На высоте около 5000 м нехватка кислорода нередко приводила к носовым кровотечениям, потере сознания или рвоте. Прием пищи во время боевого вылета был по большей части невозможен.
Для экономии веса парашюты с собой не брали, но в то же время на борту находились станковые пулеметы. Они устанавливались в кормовой части и в гондоле управления. Однако огонь из них можно было открывать только с разрешения командира, чтобы случайно не загорелся выпущенный отработанный газ".

"Вот это мне и нужно – что бы с разрешения командира, и что бы он разрешение дал не сразу, тогда у меня будет больше времени" - подумал я, удивляясь своей памяти, которая кстати, и в этом я окончательно уверовался, помогла мне в трудную минуту.

Тем временем громада корпуса цепеллина приблизилась настолько, что я увидел фигуры членов экипажа в гондолах. И в этот момент я понял, что мой расчет неверен – обрезы стволов двух станковых пулемётов засветились огоньками и обшивку Фоккера прошила очередь.
"Значит номер угнанного аэроплана они уже знают!" - подумал я, открывая ответный огонь.
Как много в нашей жизни решает случай – одна короткая очередь моего пулемета сделала всё дело. Пули попали в пропеллер мотора мотогондолы, разнесли его на куски и эти куски, разлетаясь по немыслимой траектории, пробили обшивку цепеллина и, продолжая лететь внутри , повредили большую половину газовых баллонов, находящихся внутри. Подъёмная сила дирижабля стала уменьшаться и он стал снижаться.

Я ушёл вверх. Стрелять больше я не стал, опасаясь взрыва водорода, которым были наполнены газовые баллоны. Немцы тоже не стреляли, ведь шла активная утечка газа. Я сделал круг над цепеллином, который уже достиг берега и теперь летел едва не касаясь верхушек деревьев.
Я посмотрел на приборы – топлива оставалось лишь на возвращение на стоянку. "Ничего, район аварийной посадки немцев я запомнил, вернусь. Знать бы ещё, что Сергей удачно приземлился, и тогда был бы полный порядок" - подумал я, разворачивая аэроплан на обратный курс.

 Отправлено: 01.09.11 15:00. Заголовок: Ржевский и Таранов...

Ржевский и Таранов. Наблюдение за воздушным боем. Поиски Никольского.

Когда Никольский улетел в лагерь на так счастливо возвращённом дельтаплане, Ржевский продолжил разведку. Ещё несколько часов он посвятил осмотру окрестностей пирамиды. Он снова вышел к вырубленной в лесу взлетной полосе и, к своему удивлению, увидел стоящие на ней два германских аэроплана. В этот раз ему не повезло, вокруг Фоккеров сновали механики, а по краям полосы он увидел пулемётные расчёты.
«Это после того, как мы у них аэроплан угнали, они засуетились, охрану поставили» - подумал поручик. Здесь делать было больше нечего, и он отправился в обратный путь к другу-авиатору, сообщить ему обо всём увиденном и об отлете Никольского. Он был доволен, что их, так неудачно начавшаяся одиссея, в скором времени благополучно закончится. Когда до места, где он должен был встретиться с Тарановым, оставалось совсем немного, нос зверски проголодавшегося поручика уловил аппетитный запах пищи. Классифицировать этот запах Ржевский сразу не смог, но слюна у него начала выделяться в таком количестве, что он даже поперхнулся. Сами собой его ноги ускорили шаг, и вот он уже увидел в просвете кустов сидящего у костра авиатора, который чем-то, что-то помешивал в котелке, висящем на поперечине над огнём. Через пару секунд, поручик уже понял, что варит Таранов – запах варёных грибов, казалось, пропитал всё вокруг. Ещё пару шагов и усталый гусар опустился на поваленное дерево рядом с другом, который в отсутствие разведчиков, удобно устроился, развёл костёр и теперь варил какую-то похлёбку из грибов, которые, как оказалось, растут повсюду, и имеют совершенно похожий вид на наши известные грибы - белые, подосиновики и подберёзовики.
- Что варишь? – сказал, сглотнув слюну, поручик.
- Не видишь? Грибной суп – ответил авиатор, продолжая помешивать в котелке оловянной ложкой.
- А котелок где взял? – продолжил расспросы Ржевский.
- У германцев, в Фоккере нашёл. Запасливые черти – улыбнулся в ответ Таранов.
Потом он оглянулся и спросил в свою очередь:
- А где Серега?
Едва поручик начал рассказывать ему о том, как и где они с Никольским нашли дельтаплан, как в воздухе над ними послышался шум авиационного мотора и из-за деревьев показался летящий аэроплан. Высота было около полутора тысяч, но они узнали его – это был Фоккер.
- Похоже, здесь летают только на этом типе аэроплана – пробормотал поручик. Потом он поднёс к глазам бинокль и принялся рассматривать неожиданного воздушного гостя.
- Смотри, смотри! – вдруг вскрикнул Ржевский и протянул бинокль Таранову.
Они увидели, как от аэроплана отделилась тёмная точка и вслед за этим, в небе распустился купол парашюта. Ветром его стало относить в сторону, и он стал удаляться от наблюдавших за ним наших героев.
- Глазам не верю – это Сергей! – вдруг взволнованно произнёс Таранов, продолжая следить за парашютистом в бинокль. Тот был уже довольно низко, и можно было видеть, что это и в самом деле Никольский собственной персоной, весь увешанный оружием спускается к ним на парашюте.
- Значит, ещё один Фоккер в наших руках оказался! - радостно сказал поручик – и прилетели за нами на нём, а на на ИМ. И это правильно, где тут Муромцу сесть!
Тем временем, ветер усилился, и парашют быстро уносило в сторону моря. Вскоре он пропал из вида.
Откуда-то издалека, вдруг донеслись звуки одиночных выстрелов, потом пулемётные очереди. Друзья насторожились. Что-то происходило в воздухе, и это было похоже на воздушный бой. А ещё, через пару минут над ними показался германский дирижабль. Он летел низко и невооруженным глазом были видны повреждения его обшивки. Он быстро снижался. Вот его гондола коснулась верхушек высоких деревьев, и вниз полетели осколки стекла. И цепеллин скрылся за лесом.
- Он падает! – закричал поручик – Падает! Его сбил тот самый аэроплан, с которого прыгнул Серёга!
- Всё верно – быстро ответил Таранов, - но, где же он сам? Его парашют унесло ветром, и мы услышали выстрелы, причём одиночные, так?
- Думаешь, стреляли по нему? – в миг, став серьёзным, спросил Ржевский.
- Думаю, да. И надо добраться к нему, быстрее, чем это сделают немцы.
Забыв про голод и почти готовую грибную похлёбку, друзья бросились бегом в направлении, в котором улетел парашют. После получасового бега по лесу, исхлёстанные ветками, они выбежали на поляну и увидели висящий на двух, стоящих рядом деревьях, парашют. На траве лежал мешок, а на нем - маузер в деревянной кобуре, а два карабина стояли, прислонённые к дереву. Никольского не было. Когда они подошли ближе, поручик увидел краешек листка бумаги, прижатой кобурой. Он вытащил его, развернул и увидел написанное слово. Оно было на листке одно. И это была фамилия – Лесневский.
- Ты что-нибудь понимаешь? – спросил поручик друга.
- Так же, как и ты – задумчиво ответил Таранов.
Они стояли молча. Каждый думал об одном - где их друг Сергей Никольский. Потом Ржевский произнёс, обращаясь к другу и к себе самому:
– Здесь что-то произошло. И мы не знаем что. Следов борьбы не видно, значит, Серёга не был захвачен немцами, просто так, он бы им не дался. Оружие – не тронуто. И есть записка. А это – несомненно, записка. И я думаю, об этом должен узнать ротмистр. Это – по его части. Он разберётся. А нам надо возвратиться на условленное место. За нами должны прилететь.

И они отправились обратно.

Аристарх Лемке возвращался в лагерь.

Сергей Никольский возвращался в своё время.

Ротмистр Кудасов обо всём этом ещё не знал.

 Отправлено: 01.09.11 19:33. Заголовок: Охотник на желтых ут..

Охотник на желтых уток.

Охотник пропал.

В декабре 1999 года в *** отделение милиции поступило заявление от гражданки Ледогоровой о пропаже мужа - Ледогорова Станислава Сергеевича.
Заявление было принято, зарегистрировано и, пролежав положенное количество суток в папке у дежурного, попало на стол начальника отделения.
Начальник, прочитав заявление, вызвал по телефону следователя, лейтенанта Сидорова. Обсудив с Сидоровым состояние дел, которыми он занимался в последнее время, начальник щелчком ногтя подогнал к лейтенанту по гладкой поверхности стола заявление Ледогоровой.
Сидоров, пробежав глазами по неровным строчкам заявления, с досадой сказал начальнику:
-Опять “глухарь” прилетел!
Начальник, думая уже о своем, пододвинул поближе к себе стопку официальных бумаг и проворчал:
-Работай, лейтенант … . Работа делает свободым … . Шутка! Через неделю доложишь результат… . Свободен!
Покинув кабинет начальства Сидоров вышел в коридор отделения и, сбежав по ступенькам лестницы на промежуточную площадку, остановился у окна. Он вытащил из кармана кителя пачку “LM”, и, закурив, посмотрел на улицу.
За покрытым морозными узорами грязным стеклом догорал багровый морозный закат.
По тротуарам нечищеным от снега сновали озабоченные пешеходы. В обе стороны улицы на проезжей части стояли грязные автомобили с работающими двигателями - пробки. Клубы сизого дыма вырывались из выхлопных труб.
Даже здесь, за закрытым окном на лестничной площадке второго этажа, остро пахло не до конца прогоревшим бензином.
До Нового года оставалось две недели … . Шесть месяцев до отпуска … . Двадцать два года до пенсии … .
-Если удастся дожить, - с мрачным юмором подумал Сидоров.
Докурив сигарету, он отправил окурок в переполненную плевательницу стоящую в углу, и спустился к себе в рабочую комнату.
Стол, стул с жестким сиденьем, железный сейф в углу составляли спартанскую обстановку узкого темноватого кабинетика с одним окном.
Сидоров протиснулся к столу, выдвинул верхний ящик в левой тумбе стола и достал из нее новую бумажную папку с надписью на лицевой стороне – “Дело № …” .
Отогнув металлические полоски, он проткнул ими листок с заявлением Ледогоровой. Вставив зажим и закрыв папку, Сидоров ладонью провел по корешку, разглаживая его.
Набрав четыре цифры на кнопках телефонного аппарата, он связался с дежуркой и выяснил адрес и телефон заявительницы. Записав эти сведения на внутренней стороне папки, и посмотрев на часы на стене, он решительно взялся за трубку телефона.
Отстучав на кнопках семизначный номер 901****, он поднес трубку к уху и начал считать гудки. На шестом гудке в трубке раздался усталый женский голос.
Сидоров, представился и выяснив что с ним говорит жена пропавшего, осведомился – нет ли вестей от мужа.
В ответ он услышал всхлипывания зарыдавшей женщины.
За время службы в милиции Сидоров повидал много человеческого горя. От этих наблюдений он не стал равнодушным к нему, но просто очерствел.
Ведь это была защитная реакция организма на внешние раздражители. Как делать дело, если ты постоянно находишься в том же нервном напряжении, что и твои собеседники?
Пока в трубке слышались рыдания и шмыганья носом, Сидоров прикинул, что может успеть съездить к заявительнице домой и поговорить с ней. Заодно надо будет по пути домой зайти в универсам и прикупить продуктов.
Жрать дома было нечего уже два дня. В холодильнике кроме пары куриных яиц и початой бутылки кетчупа было хоть шаром покати.
После смерти родителей Сидоров по-холостяцки жил в двухкомнатной квартирке в старой панельной пятиэтажке.
Прервав плачущую женщину, Сидоров предупредил, что приедет к ней через сорок минут. Положив трубку на рычаг аппарата, он натянул шинель и, держа в руке шапку, выключил свет в комнате. Сумерки наполнили помещение. Заперев дверь, он сдал ключи дежурному и вышел в зимний городской вечер.
Через четыре часа, приготовив скромный ужин из двух кусков жареной рыбы, хлеба с маслом и горячего чая, он расположился за столиком в маленькой кухне своего дома. Сдвинув в сторону тарелки и кружку чая, он освободил место на углу стола.
Сбегав в коридор, Сидоров достал из внутреннего кармана шинели пачку рукописных листков бумаги. Вернувшись в кухню, он уселся на табуретку, положил пачку бумаги на край стола и начал есть, одновременно читая то, что было написано пропавшим Ледогоровым на верхнем листе.
Сидоров читал, перекладывал прочитанные листки на посудную тумбочку и машинально жевал.
Кое-что о Ледогорове Сидоров уже узнал из рассказа его супруги.
В советские времена Станислав Сергеевич Ледогоров работал инженером в производственном отделе строительного треста.
После 1995 года дела у него пошли неважно. На работе начальство приватизировало все, что только можно и нельзя. Объемы строительных работ сократились. Стали меньше платить.
Ледогоров уволился с работы.
Сначала он устроился курьером в рекламную фирму. Но после того, как руководство решило, что курьеры должны развозить клиентам корреспонденцию, будучи одетыми в униформу – серый костюм с бейсболкой с логотипами фирмы и нашивкой “КУРЬЕР”, Ледогоров ушел и оттуда.
Сменив три или четыре места работы, он прибился к редакции еженедельной газеты.
Газеты и журналы в те времена появлялись как грибы после дождя. Газета, куда поступил на службу Ледогоров, относилась к так называемой “желтой” прессе.
Для привлечения внимания к рекламе товаров и услуг эта газета печатала сообщения под броскими заголовками типа: “Снежный человек похитил студентку первого курса МГУ”; “Чудовище Медвежьего озера”; “Оборотень укусил грибника”; “Трехголовый теленок - мутант”.
В обязанности Ледогорова входило собирать материал для этих опусов.
К своей работе он относился серьезно. Много читал литературы. Ездил в командировки.
Иногда в разговорах с женой он мрачно шутил, что работает охотником на уток желтого цвета. Сейчас, читая записки пропавшего охотника на уток, Сидоров легко разбирал написанные округлым почерком слова.
Сложнее было с осмыслением прочитанного материала.
Сидоров так увлекся чтением, что не заметил, как прошло часа полтора.
Только почувствовав, что отсидел ногу, он отложил в сторону рукопись.
Встал, прихрамывая сходил в темный коридор, нащупал в кармане шинели пачку сигарет и вернулся на кухню.
Сидоров закурил стоя у темного окна. Он невидяще глядел на редкие огни в окнах дома напротив.
Докурив сигарету, он прибрался на кухне.
Вымыв грязные тарелки и чашку, сходил в туалет. Не зажигая свет прошел в комнату, которую называл спальней.
Повалившись на диван, Сидоров натянул на спину старый плед и почти сразу заснул.
Всю ночь Сидоров видел повторения одного и того же сна. Сюжет сна был явно навеян только что прочитанными записками Ледогорова.
Снился следователю Сидорову …
Портрет прабабушки.
Молодая женщина по имени Катя говорила мне, что этот портрет был найден в первый раз на чердаке старого загородного дома ее родителями.
И было это все давно – еще до ее рождения.
Сам дом принадлежал семье еще с дореволюционных времен и представлял из себя обширную бревенчатую двухэтажную конструкцию. Когда-то дом был построен как летняя сельская резиденция небогатого городского чиновника.
Сейчас он располагался километрах в двадцати пяти от кольцевой автодороги, и многие знакомые завидовали такому его удачному расположению.
Дом пережил смену номеров двух веков, но был еще достаточно крепок.
Портрет был найден во время капитального ремонта крыши. Тогда менялись полностью все листы старой крашеной жести на оцинкованный металл.
Портрет был завернут в кусок брезента, и стоял прислоненный к стропилам. Находку перенесли на веранду, предварительно очистив ее от слоя паутины и пыли.
Когда брезент сняли, то под ним увидели изображение очень старой женщины, стоящей на фоне деревьев с голыми, безлиственными ветвями.
Портрет был написан на холсте масляными красками в технике фотографии. Это было необычно для времени написания портрета. Техника живописи - фотографии появилась на век позже, в 60 – 70 годах ХХ века.
Цветовая палитра была выдержана в серо-черных тонах.
На фоне кривых вывернутых как бы в умоляющем жесте черных ветвей стояла, наклонившись и опершись на толстую трость, старуха в длинном сером платье с кружевными оборками. Под высоким серым же чепцом, какие носили в середине ХIХ века, белело изборожденное глубокими морщинами лицо.
Яркими неожиданными пятнами на бледном лице выделялись румяна на щеках и карминные густо накрашенные узкие губы, изогнутые в надменной улыбке.
На платье на груди старухи можно было различить какой-то сложный узор из белых пятнышек, очевидно из нашитых на ткань мелких каменных или матовых стеклянных шариков.
Портрет повесили на стену гостиной на первом этаже дома.
Через некоторое время, это было сразу после рождения Кати, портрет по какой-то причине сняли и спрятали опять на чердаке дома.
Второй раз портрет нашли через двадцать лет.
За это время дед девушки умер при странных обстоятельствах. Он жил один в доме.
Его дочь и зять, родители Кати, имели квартиру в городе и в старый дом приезжали в выходные дни – зимой реже, летом чаще. Отпуск они предпочитали проводить где-нибудь на побережье Черного моря.
Деда нашли зимой, уже мертвым, сидящим в кресле. В окоченевших руках дед сжимал топор. На полу рядом с креслом валялись включенный карманный фонарик, лампочка которого еще светила слабым желтым светом и несколько мелких просверленных жемчужин. Лицо деда было искажено гримасой то ли страха, то ли злобы.
Врачи поставили диагноз – смерть наступила в результате внезапного сердечного приступа.
Дед пережил свою жену на десять лет. Его похоронили на деревенском кладбище – рядом с бабушкой Кати.
Маленькую Катю в первый раз привезли в дом через два года после смерти старика.
С тех пор Катя иногда бывала в доме, но всегда вместе с родителями, и всегда они находили причину, чтобы не проводить ночь в доме.
Шли годы. Подросток превратился в девушку.
Катя закончила среднюю школу, успешно сдала экзамены и поступила на первый курс строительного института.
На четвертом курсе Катя пригласила нескольких девчонок и мальчишек из своей учебной группы встретить Новый год в старом загородном доме. Они уже купили продукты и напитки для праздника, когда все изменилось.
Родители, узнав о планах дочери, предложили встретить Новый год вместе с ними в городе. Катя же просила разрешить ей отпраздновать с друзьями без родителей в старом доме. Родители наотрез отказали Кате.
Сгоряча обе стороны наговорили друг другу много обидных и лишних слов.
В результате, рассорившись, родители отправились за город, а Катя с друзьями должна была встречать Новый год в городской квартире.
Но праздник не состоялся. За двадцать минут до полуночи в квартире, где гремела музыка и произносились предварительные тосты, раздался телефонный звонок.
Звонили с дорожного поста областной ГИБДД.
Легковая машина, на которой ехали родители Кати, на повороте дороги ведущей к дому перевернулась и загорелась.
Дорожный инспектор вызвал по рации “Скорую помощь”.
Страшно обгоревшие родители Кати скончались от болевого шока по дороге в областную больницу. Причина аварии установлена не была.
Вопрос: что случилось с подводной лодкой? Ответ: она утонула.
Среди обывателей в те годы такие ответы были очень популярны. Они появились после циничных ответов больших руководителей на вопросы журналистов по поводу гибели подводной лодки “Курск”.
Вопрос: что случилось с автомобилем, на котором ехали Катины родители? Ответ: он перевернулся и сгорел.
Точка. Конец первого акта.
Хлопоты по устройству похорон взяла на себя Катина тетка, старшая сестра матери. Для оглушенной страшным несчастьем девушки все эти события прошли как во сне.
На сороковины, устроенные теткой и ее мужем, а детей у них не было, в квартире Кати, был поднят вопрос о наследстве.
Тетка сказала, что ей принадлежит право на половину старого загородного дома, и поскольку Кате надо отучиться еще всего один курс, а уже потом, защитив диплом, устраиваться на работу, то она берется выкупить Катину часть наследства.
При этом тетка обязалась заплатить Кате две тысячи долларов, которых, по мнению тетки, Кате должно хватить на жизнь до поступления на работу.
Переживания об утраченных родителях были так сильны, что Кате было все равно.
Не зная истинной стоимости недвижимости и оставшись без средств для существования, она считала предложенную теткой сумму вполне справедливой. И Катя согласилась на предложение тетки.
Девушка продолжила учебу. Не менее раза в неделю они созванивались с теткой, и они обменивались обычными фразами: - Как живешь? Как дела? Что нового?
Из этих разговоров Катя знала, что тетка с мужем начали капитальный ремонт и переустройство дома, намереваясь превратить его в жилое строение, отвечающее современным представлением о комфорте проживания.
Невзначай тетка сказала о находке на чердаке дома старинного портрета.
После ремонта этот портрет тетка собиралась повесить в зале, рядом с вновь возведенным камином.
Портрет, по ее словам, представлял только семейный интерес, так как не был подписан художником. Говорить об исторической или художественной ценности портрета не приходилось.
Время хороший лекарь.
Постепенно боль от потери родных людей в Катиной душе сменилась тихой грустью. Проходит явь, проходит сон, проходит боль, проходит все.
Катя окончила институт и устроилась менеджером на работу в крупную фирму, торгующую электронной бытовой техникой.
Жизнь налаживалась.
Однажды на корпоративной вечеринке Катя познакомилась с молодым человеком, с которым она решила связать жизнь. В ближайшем будущем Кати появились очертания фаты, белых лилий, золотых обручальных колец и послышались звуки марша Мендельсона.
И именно в этот момент в жизни Кати не стало тетки.
После выходных, проведенных в загородном имении, именно так тетка в последние месяцы называла старый дом, она не вышла на работу.
Обеспокоенные коллеги тетки после безуспешных попыток связаться по сотовым телефонам с ней и ее мужем поехали к ним за город.
За незапертыми дверями дома сослуживцы обнаружили два мертвых тела сидящих в глубоких креслах перед камином.
Лица тетки и ее мужа были искажены предсмертными гримасами.
Представители милиции и медики составили протокол, где причиной смерти было указано отравление угарным газом в результате неправильной топки камина.
Вопрос: отчего погибли люди? Ответ: они отравились угарным газом.
Несчастье заставило Катю отложить свадьбу.
После череды печальных ритуалов она вступила в права наследования домом.
Утром в субботу, после нескольких месяцев суеты и хлопот Катя, вместе со своим женихом, приехала в старый дом.
Стараниями тетки и ее мужа дом был превращен в современное строение со всеми городскими удобствами.
С внутренней и наружной сторон дом обшили благородным блокхаузом.
Внутри дома устроили ванную комнату и два санузла.
В доме была смонтирована автономная газовая котельная и система водяного отопления.
Старые окна заменили на современные оконные системы со стеклопакетами. Полы не перестилали, но дубовые доски отциклевали и покрыли бесцветным лаком.
В гостиной был сложен новый большой камин, который облицевали изразцами с тонким растительным орнаментом.
Над камином на стене висел большой мрачный портрет старой женщины – прабабушки Кати.
Весь день до вечера Катя с женихом занимались уборкой – пылесосили ковры и мебель, протирали полы, мыли сантехприборы, чистили хром смесителей холодной и горячей воды.
Наскоро поужинав захваченными из города продуктами, молодые люди удалились в спальни. Катя и ее жених придерживались классических взглядов на добрачную жизнь, поэтому Катя легла спать в спальне на втором этаже, а молодой человек в гостевой спальне на первом этаже дома.
Несмотря на усталость, Катя долго не могла заснуть. Может быть сказывался эффект первой ночи на новом месте? Ведь до этого Кате не довелось проводить ночь в этом доме. Тем не менее, девушка через некоторое время задремала.
Всю ночь ей снились какие-то короткие неспокойные сны.
В этих снах Катя ходила по пустынным кривым и узким улицам незнакомого города. Старые дома смотрели темными провалами окон на девушку, бредущую по середине мощенной булыжником улицы.
В мрачной черноте подворотен раздавались тихие шаркающие шаги не похожие на эхо шагов бредущей по улице девушки. Когда она останавливалась на темных перекрестках, выбирая путь, эти шаги еще долго продолжали звучать за ее спиной.
Утром Катя проснулась с головной болью. Завтракая на кухне, она обратила внимание, на то, что ее жених был бледен и рассеян.
Выяснилось, что ему всю ночь не давал заснуть скрип старых половиц в гостиной и спальне. Выпив кофе, молодой человек и Катя почувствовали прилив бодрости, настроение у них поднялось, и, позабыв про ночные сны и звуки, они начали более подробно, чем накануне осматривать дом.
Каждый раз, находясь в гостиной, они испытывали ощущение чужого недоброго взгляда.
-Это она смотрит. Ей не нравится, что мы хозяйничаем в доме, - сказал полушутя молодой человек, указывая на портрет на стене.
Катя ничего не ответила на эту реплику. Но ведь ее ощущения совпадали с ощущениями жениха!
Про себя она решила избавиться от портрета в ближайшее время. Ей показалось, что лучше всего было его продать.
Перед отъездом в город она сделала несколько снимков цифровой камерой интерьеров дома – хотела показать сотрудникам. Один из снимков она посвятила портрету.
Стоя у камина и глядя на экран камеры, она выбирала наилучшее увеличение. Вдруг ей показалось, что женщина на портрете повернула голову и посмотрела прямо в объектив камеры.
От неожиданности она сделала пол шага в сторону, на что-то наступив при этом правой ногой. Катя посмотрела под ноги. На половой доске перед камином лежали две жемчужные бусины.
Как они не заметили их при вчерашней уборке?
Подняв бусины, Катя положила их в карман джинсов. Сделав снимок портрета, они с женихом оделись, заперли дом и уехали в город.
На следующий день, в понедельник, Катя на работе включила компьютер и скачала на жесткий диск содержимое памяти камеры.
На экране монитора сменялись изображения интерьеров дома. Вот и последний файл – с портретом прабабушки.
Портрет над камином. В картинной раме деревья с голыми, безлиственными ветвями. Серо-черные тона.
Но на фоне кривых вывернутых как бы в умоляющем жесте черных ветвей никого не было. Старуха в длинном сером платье с кружевными оборками НЕ СТОЯЛА, наклонившись и опершись на толстую трость!!!
Камера передала все изображения, кроме изображения прабабушки!
Катя вспомнила свои ночные сны, скрип половиц, бусины на полу в гостиной и ей стало не по себе. Но что было делать?
Будучи атеисткой, не склонной к мистике, Катя пыталась найти естественное объяснение случившемуся, но у нее это плохо получалось.
Точнее не получалось вообще! В голове крутились почему-то мысли о череде странных смертей ее деда, родителей, матери сестры с мужем, жемчужные бусины у кресла мертвого деда … .
Ясно было одно – для того чтобы вернуть душевное спокойствие надо избавиться от портрета. Но вернуться обратно в загородный дом, увидеть узкие карминные губы на портрете, быть может уловить поворот головы старухи, услышать скрип дубовых половиц? Нет, это было выше ее сил!
Катя припомнила, как они в офисе несколько дней назад смеялись над содержанием баек, прочитанных на страницах одной “желтой” газетки.
Девушка прошла за перегородку в углу рабочей комнаты. Там был оборудован нехитрый набор “чайной” комнаты для офисных обитателей: маленький столик с чайником и кофеваркой, тумбочка с чайными принадлежностями, три стула.
На тумбочке лежала стопка газет и журналов.
Катя полистала газеты, вытащила из кучки одну газету в шесть листочков, посмотрела на последнюю страницу. Вот номер редакционного телефона!
Катя вернулась к своему рабочему месту и набрала номер телефона редакции …
… Вызов шефа застал меня перед уходом на обеденный перерыв.
- Станислав Сергеевич! – голос шефа в телефонной трубке звучал громко и безапелляционно, - Зайди ко мне, дело есть! Шеф бросил трубку. Я свернул изображение на экране монитора компьютера, поднялся из-за стола и пошел в кабинет издателя …
… К загородному дому я подъехал в сумерках.
С неба падал густой мокрый снег. Декабрь начинался с непогоды.
Выключив зажигание, я выбрался из теплого салона своей потрепанной “пятерки” в промозглый загородный холод.
Шеф – редактор пересказал мне разговор с взволнованной и испуганной девушкой.
От себя он добавил требование, чтобы я, в соответствии с его, шефа, договоренностью с Катей, забрал картину и немедленно привез в редакцию.
По понятным причинам эта история могла послужить темой для интригующих выпусков нашей газеты как минимум в течение трех недель.
Катя разрешила нам забрать картину и распорядиться ею по нашему усмотрению.
Я открыл навесной замок на калитке у въездных ворот.
В глубине заснеженного сада смутно темнел силуэт большого двухэтажного дома. Черными провалами – глазами смотрели на меня неосвещенные окна.
Протоптав тропинку в липком снегу, я поднялся на крыльцо.
Под навесом было почти совсем темно, поэтому я не сразу нащупал головкой ключа замочную скважину.
Тихо позвякивая замок провернулся три раза.
Я шагнул в абсолютную темноту прихожей и затворил за собой дверь.
Включив маленький фонарик – карандаш я пошарил пятном света по стенам. Слева я увидел белую клавишу выключателя.
Сделав шаг к стене, я протянул руку и нажал на клавишу.
Раздался щелчок, но ничего не произошло. Наоборот, как мне показалось, после щелчка мрак перед глазами сгустился еще больше.
- Очевидно, отключен автомат на вводе, - подумал я. Искать автомат не входило в мои планы, ведь поиски в большом доме, пусть только и на первом этаже, заняли бы много времени.
В темноте без света плохо только когда его нет вообще.
Но со мной был мой фонарик. Правда с подсевшими батареями, но разыскать гостиную, камин и картину потребуется не так уж и много времени.
Тем более, что, открыв одну из двух дверей, ведущих из прихожей из прихожей в дом, и направив в глубь помещения фонарь, я понял что пошел по правильному пути.
В пятне света показался черный зев камина, а над камином темнел прямоугольник картины.
Подсвечивая фонариком под ноги, чтобы не налететь на какой-нибудь низенький столик или стул, я прошел по направлению к камину.
На середине комнаты фонарь в моей руке мигнул и погас.
Я сразу остановился и начал отворачивать головку фонарика с кнопкой.
Я хотел вытащить пальчиковые батарейки и протереть их контакты.
Я стоял в темноте и вязкой тишине старого дома, и протирал торцы батареек о внутреннюю поверхность воротника моего демисезонного пальто.
Справа от меня глаза различили два серых, не дающих света пятна – это были зашторенные окна.
За моей спиной скрипнула половица.
От неожиданного звука волосы на голове встали дыбом, и я почувствовал, как вдоль спины пробежали крупные мурашки.
Державшей батарейки и головку фонаря пальцы руки дрогнули, и головка упала на пол.
Еще один скрип половицы перекрыл звук катящейся по доскам головки фонаря.
Мне стало очень страшно. Пульс зашкалило, я был на грани паники.
Опустившись на корточки, я шарил одной рукой по полу в поисках детали фонаря.
Другой рукой я прижимал к себе корпус фонаря и обе батарейки.
Шарящие по полу пальцы наткнулись на какой-то маленький округлый предмет и судорожно сжали его.
Но это была не головка фонарика. Пальцы ощутили прохладу камня, а за моей спиной в темноте вновь раздался скрип половиц!
Машинально засунув неизвестный предмет в карман, и обмирая от ужаса, я лихорадочно шарил рукой по доскам пола.
Шаги за моей спиной приближались. Да, теперь я не сомневался, что в темноте кто-то идет по направлению ко мне.
Тот, кто крался в темноте, выдавал себя только скрипом половиц.
Я не слышал шуршания одежды, я не слышал шума дыхания – только крадущийся скрип половиц в темноте дома и тьме моего воображения.
Вот пол скрипнул в метре от меня. Нервы мои не выдержали.
- А, а, а … !!! Мать твою! Пошла на … ! - оглохнув от своего же крика заорал Ледогоров.
В этот момент его пальцы нащупали закатившуюся под портьеру головку от фонарика.
Он рванулся к стене, развернувшись в движении лицом к тьме комнаты.
Его пальцы сами собрали фонарь и нажали на кнопку. Пальцы сами обвели пятном света гостиную.
Она была пуста.
Ледогоров выругался грязными словами и поднялся с пола.
Стараясь громче стучать подошвами ботинок по полу, он подошел камину и направил свет на картину. Старуха с портрета улыбалась ему крашеными губами, на ее щеках горел румянец.
Ледогоров подтащил от стены к камину стул, встал мокрыми подошвами ботинок прямо на гобеленовую ткань сиденья, и с натугой стащил обеими руками портрет с крюка, на котором тот висел на стене.
Фонарь, чтобы освободить руки он засунул себе в зубы, и теперь пятно света упало прямо в глаза старухи.
Свет фонаря отразился от какого-то слоя масляной краски в ее глазу – старуха подмигнула Ледогорову! Он обмяк руками, чуть не выронив портрет.
Страшно матерясь и спеша уйти, Ледогоров достал из кармана пальто свернутый большой лист коричневой грубой бумаги и поскорее обернул бумагой портрет.
Продолжая ругаться, он достал из того же кармана рулончик липкой ленты и крест – накрест обтянул портрет.
Через минуту Ледогоров хлопнув входной дверью дома, и, придерживая портрет под левой рукой, бежал к машине.
Где-то на середине пути он неожиданно поскользнулся на ровном месте и упал. Портрет вылетел из-под руки и, проехавшись по мокрому снегу, ткнулся в какой-то куст.
Ледогоров вскочил и, не поднимая портрета, бросился к машине. Открыв ее, он с четвертого раза – так дрожали руки - вставил ключ в замок зажигания.
Не успевший остыть двигатель завелся сразу и ровно набрал обороты холостого хода.
Ледогоров врубил клавишу ближнего света – в ярком свете фар среди черных кустов на белом снегу лежал портрет.
Ледогоров закурил, вытянул сигарету тремя затяжками, выплюнул окурок и закурил новую. Только после того как унялась дрожь, колотившая его до лязга зубов, он вылез из машины и подобрал портрет.
Мокрый снег успел промочить бумагу.
Перед тем как положить картину в багажник “пятерки” Ледогоров отряхнул ее. От этого движения намокшая коричневая обертка порвалась, и в образовавшуюся дыру Ледогоров увидел на полотне вывернутые как бы в умоляющем жесте черные ветви.
Закрыв багажник, Ледогоров метнулся в машину, дал задний ход. Развернувшись на раскисшем снегу и нервно перегазовывая при переключении передач, Ледогоров поехал в сторону шоссе.
На проселке машину заносило, бросая от обочины к обочине.
Ледогоров прокусив до крови нижнюю губу, заставил себя успокоиться. Но на выезде с проселка на шоссе машину все равно занесло так, что только чудом она не улетела в кювет.
Километров десять, до поста ГИБДД, машину страшно кидало по полотну дороги. Несколько раз крышка багажника распахивалась, но, помотавшись вверх – вниз, захлопывалась с громким стуком.
У дорожного поста Ледогоров сбросил скорость и на третьей передаче постарался ехать максимально аккуратно.
Но машину опять занесло прямо на глазах у инспектора, стоящего около ярко освещенного здания поста ГИБДД.
Повинуясь жесту офицера, осторожно притормаживая, Ледогоров прижал машину к обочине дороги.
Под пристальным взглядом инспектора, видевшего его трясущиеся руки, прокушенную губу, мокрое пальто, Ледогоров предъявил все документы, которые у него были.
Инспектор до запятой проверил его бумаги, внимательно осмотрел протекторы на колесах. Не обнаружив ничего подозрительного ни в документах, ни в состоянии автомобиля, не ощущая запаха спиртного от водителя, инспектор предложил открыть багажник “пятерки”.
Ледогоров с томительным чувством ожидания западни нажал на кнопку замка багажника. Крышка резко откинулась, едва не задев его лицо.
Инспектор посветил мощным фонарем внутрь. В лучах света Ледогоров увидел на дне багажника груду мокрой скомканной коричневой оберточной бумаги. В складках белел маленький камушек.
- Ну, и что это все значит? – спросил офицер.
Ледогоров пошарил в кармане пальто, нащупывая предмет, поднятый на полу в проклятом им доме.
В луче света на дрожащей ладони лежала маленькая жемчужная бусинка с отверстием, просверленным насквозь.
Точь в точь, как те, что были нашиты на платье старухи с портрета.
Офицер перевел взгляд с бусинки на лицо Ледогорова и вздрогнул. Странный водитель впился остановившимся взглядом во что-то за спиной инспектора.
Инспектор резко обернулся. Луч фонаря вырвал из ночной темноты обочину дороги и опушку леса.
На фоне кривых вывернутых как бы в умоляющем жесте черных ветвей стояла, наклонившись и опершись на толстую трость, старуха в длинном сером платье с кружевными оборками. Под высоким серым чепцом белело изборожденное глубокими морщинами лицо.
Яркими неожиданными пятнами на бледном лице выделялись румяна на щеках и карминные густо накрашенные узкие губы, изогнутые в надменной улыбке.
Порыв ветра бросил в лицо инспектора горсть мокрых снежинок, заставив его зажмуриться. Когда инспектор открыл глаза, то он увидел в лучах фонаря только мотающиеся на ветру черные ветви деревьев.
Инспектор расслышал сквозь шум ветра потрескивание валежника, удаляющееся в глубь леса.

 Отправлено: 01.09.11 19:35. Заголовок: Каждый охотник желае..

Каждый охотник желает знать где сидит утка.

Наутро Сидоров отправился в редакцию, туда, где Ледогоров работал последние годы. Редакция “желтого листка” – так Сидоров для себя назвал газету, размещалась в полуподвале старого двухэтажного дома на одном из центральных бульваров.
Все помещение было разгорожено на отсеки стеклянными перегородками, не доходящими до сводчатого потолка.
Через витражные стекла окон под самым перекрытием помещения проникал тусклый свет зимнего дня, который смешивался с ярким светом люминесцентных светильников.
Четыре настенных кондиционера тщетно пытались разогнать холодную духоту в помещении.
В прозрачных отсеках сотрудники редакции, стуча кнопками клавиатур, что-то вдували в компьютеры, уставившись в льющийся с экранов мониторов холодный свет. Некоторые приросли к трубкам телефонов, чиркая какие-то слова на листках бумаги.
В помещении стоял сдержанный гул голосов и вентиляторов охлаждения системных блоков.
Редактор сидел в стеклянном “аквариуме”, единственное отличие которого от подобных ему загородок заключалось в опущенных на стеклянные стенки жалюзи.
Начальником Ледогорова, шефом – редактором, оказался здоровенный полный мужик, лет сорока пяти с короткой стрижкой на голове. Он был одет в мешковатый шерстяной двубортный костюм. Узел однотонного галстука был полураспущен и находился где-то в районе уха.
Шеф с застоявшимся выражением нетерпения на лице что-то считывал с плоского экрана монитора. На кончике носа у него помещались мелковатые для широкого лица очки в стальной оправе.
Редактор, оторвавшись от своих занятий, вопросительно взглянул на вошедшего. Сидоров молча протянул ему красную книжечку служебного удостоверения.
Поверх очков редактор внимательно изучил удостоверение и, бросив взгляд на электронные часы на своем столе, предложил Сидорову присаживаться и спросил: - Чем могу служить?
Сидоров официально сообщил об открытии дела о пропаже гражданина Ледогорова С.С. по факту заявления его супруги.
Не выражая удивления, редактор сказал, что жена Ледогорова уже несколько раз справлялась о муже по телефону.
Помолчав, редактор добавил, что он готов помочь следствию всем, чем можно.
Сидоров предложил редактору разъяснить, чем занимался его пропавший сотрудник.
Вот что услышал следователь:
“Наша газета пользуется широкой популярностью среди читающей публики благодаря публикациям сообщений о всякого рода необычных природных и техногенных явлениях.
Мы не специализируемся, допустим, только на УФО или эзотерике. У нас широчайший спектр интересов: от полтергейста в домашних интерьерах до “черных дыр” во Вселенских условиях. Сбор материала осуществляется несколькими сотрудниками.
Мы их называем “охотниками на уток”.
Сами понимаете, что материала для еженедельных выпусков газеты требуется много. А для поддержания постоянного читательского интереса, а значит и спроса на газету, а значит и соответствующей финансовой прибыли, необходимы публикации разнообразного свойства. Материал не должен повторяться.
Мы должны также учитывать потребительский уровень наших читателей.
Таким образом, в каждом номере газеты должны присутствовать материалы на разную тематику.
Естественно, приходится собирать всякие слухи, легенды, сообщения туристов, рассказы спелеологов, истории альпинистов.
Наши сотрудники проверяют, обрабатывают и развивают собранный материал.
Иногда, при полном отсутствии материала, “охотники” вынуждены сами придумывать
сюжеты … . Но это в крайнем случае, уверяю вас!
Я как редактор обязан координировать и направлять поиски “охотников”, а также принимать решение о постановке обработанных материалов в печатный план.
По настоящему все мое рабочее время уходит на вторую часть обязанностей, и в основном на обработку материалов.
Мне приходится сталкиваться с такими фактами, я имею в виду проверенные “охотниками” сообщения, что не знаю даже что думать.
Иногда, бессонными ночами, когда отпускает редакционная суета и спешка, я размышляю о том Кто, или Что создал мир, в котором мы живем.
Если этот мир создал Бог, то явно в процессе создания участвовал кто-то еще. Кто-то далеко не добрый и не благожелательный к Человеку и всему Человечеству как виду.
Если же этот мир в соответствии с научными представлениями появился в результате Большого Взрыва и эволюция живых организмов не миф, то возникает вопрос о гуманной направленности эволюционных преобразований.
А может быть все, что мы воспринимаем нашими органами чувств, является в свою очередь продуктом деятельности некоего Разума?
Причем Разума негуманоидного. И цели этого Разума нам, его перципиентам, неведомы и не могут быть понятны.
А может мы всего лишь отходы деятельности этого Разума?
Или некое ювенильное пространство, из среды которого извлекаются отдельные редкие экземпляры увидевшие даже если не саму Цель Творца, то хотя бы Тень Цели?
Что такое Добро и что такое Зло?
Нравственные категории? Объективная реальность, данная нам в ощущениях?
Данная кем? И кто установил полярность категории?
Кто Мы? И зачем Мы? И зачем Мы так кратки и слепы?
А если наша слепота - это защитная реакция организма, предотвращающая появление настоящего знания об окружающем нас мире?
В таком случае организм защищается неспроста, ведь взгляд на Прекрасное ему бы не повредил.
Значит, нас защищают от взгляда на Ужасное? Значит, мы слепы во благо самим себе?
И как в этом случае расценивать деятельность наших “охотников на уток”? Как попытку прозреть самому и открыть глаза другим на истинное положение вещей?
И что такое Истина? Знакомый вопрос при похожих обстоятельствах?
Поэтому молодые “охотники” просто отрабатывают зарплату, собирая материалы для публикаций.
Но со временем их, почти всех без исключения, охватывает охотничий азарт.
В попытках найти хоть крупицу разумного объяснения происходящему в этом мире они начинают идти по следу неизвестного и непонятного.
А, пойдя по таким запутанным следам, о каких вам еще предстоит узнать, “охотник” не всегда может возвратиться обратно.
В среднем срок жизни настоящего “охотника на уток” – два года. Ведь это не первый случай, когда в редакцию звонят жены, или другие близкие люди и сообщают о пропаже “охотника”.
В моей практике Ледогоров – третий по счету пропавший “охотник”.
И не смотрите на меня такими глазами – все легально!
Из двух пропавших до Ледогорова “охотников” один жив - здоров по сегодняшний день.
Вот только сразу после возвращения он ушел из редакции и больше не желает знать ни о каких “желтых утках”.
Следы второго не обнаружены до сих пор, и он числится по вашему уважаемому ведомству в федеральном розыске.
Я уверен, но это между нами, что он жив! Вот только находится в местах недоступных для остальных смертных. И не может, либо не хочет подать о себе знать.
Причем о том, что страшнее: не иметь возможности связаться с тем миром, откуда ты родом или не хотеть связаться с ним, я предлагаю вам самим поразмышлять на досуге!
По крайней мере, нам на современном уровне развития человеческих знаний о Вселенной до него не добраться.
Что касается Стаса Ледогорова, то он имел склонность к разработке сообщений связанных с военной тематикой.
Я вам передам, но только с возвратом, материалы за последний год его работы. Часть из них пошла в печать, а часть я попридержал как информацию ДСП.
Когда прочитаете и если поймете, почему я их не разрешил к печати, то прошу мне об этом сказать. Иногда я сам не знаю почему так поступаю … .
Может быть это интуиция? Может быть это предчувствие?”
С этими словами шеф-редактор открыл дверцу маленького сейфа привинченного к полу и, покопавшись в содержимом, протянул Сидорову черную дискету.
На наклейке красным тонким фломастером печатными буквами было написано: ДСП.
Сидоров ознакомился с сохраненной на дискете информацией, после того как рабочий день для служащих закончился, и секретарь начальника отделения милиции ушла домой.
Сидоров воспользовался компьютером секретаря, сохранив на диске С содержание файла ДСП с дискеты.
Он выключил верхний свет, включил настольную лампу, закурил и посмотрел на экран монитора. Вверху на белом фоне страницы 1 черные буквы складывались в слова:

Для Служебного Пользования!
Документ 1.
Тема: Линкор “Новороссийск”.
По свидетельству старшины первой статьи Пылева, проходившего срочную службу в отряде подводных пловцов Спецназ Черноморского военного флота, он в паре со старшим матросом Ковальчуком в середине сентября 1956 года отрабатывал подводное ориентирование в ночных условиях.
Погрузившись в воду с борта десантного катера в акватории Камышовой бухты, они сразу ушли на глубину.
Пылев осуществлял ориентирование по компасу и глубиномеру. По боевому расписанию Ковальчук прикрывал с тыла ведущего от нападения.
На глубине 15 метров стояла почти полная темнота.
При выполнении задания было не до романтики, но если бы кто-нибудь из пловцов поднял голову к поверхности, то он наверняка бы залюбовался призрачным свечением зыбкой лунной дорожки на поверхности раздела двух сред.
Тяжелая зыбь наверху напоминала о себе даже на глубине. Иногда пловцы чувствовали слабые вертикальные движения водной толщи.
Под водой они слышали только шум пузырьков воздуха выходящего из клапанов аквалангов и тихие щелчки легочных автоматов.
Плавно работая ластами, пловцы двигались в темноте к цели, направление на которую определял Пылев. Он периодически поглядывал на свое запястье, где на широком ремешке был закреплен магнитный компас с фосфоресцирующими стрелкой и шкалой.
Внезапно Пылев услышал отдаленный удар металла о металл. Звук очень хорошо распространяется под водой, и Пылев легко определил по компасу направление на источник звука относительно своего курса.
Направления совпадали. В соответствии с заданием они должны были доплыть до корпуса линкора “Новороссийск” затонувшего почти год назад при темных, невыясненных обстоятельствах.
Эта катастрофа унесла несколько сотен людских жизней.
Матросы тонули при попытке доплыть до берега, а часть команды, не успев выбраться с перевернувшегося вверх килем и легшего на дно бухты линкора, стала пленниками его бронированного корпуса.
И вот теперь, спустя много месяцев, от корпуса линкора под водой неслись звуки ударов: три точки – три тире – три точки, складывающиеся в мозгу боевых пловцов в слово SOS. Кто-то просил помощи!
Теперь, имея звук в качестве ориентира, пловцы ускорили движения ластами, ведь они шли на спасение терпящих бедствие людей!
Через пять минут такого плавания звуки ударов стали раздаваться, как казалось Пылеву, над самым его ухом.
Дождавшись отставшего Ковальчука, Пылев включил фонарь в герметическом корпусе, и знаками подал команду на осмотр затонувшего корабля.
Пловцы мягко опустились к покрытому густыми водорослями днищу линкора.
Пылев рассказывал, что когда они услышали первые удары под водой, он подумал, что это такой же как они подводный пловец, выполняя свое особое задание, попал в беду. И теперь, по каким-то причинам потеряв возможность двигаться и всплыть на поверхность, лежит на корпусе линкора и стучит по корпусу рукояткой ножа.
Боевые пловцы опустились ко дну бухты с целью осмотра бортов линкора. Они проплыли вдоль левого борта, обогнули бронзовые гигантские лопасти винтов на корме и вышли к правому борту.
Все это время Пылев внимательно осматривал борт, а опустившийся глубже Ковальчук плыл над дном бухты около линкора. Но в лучах их фонарей проплывали только колышущиеся заросли водорослей, песок и подводные камни.
Проплыв вдоль правого борта около пятидесяти метров пловцы вдруг поняли, что звуки ударов доносятся более отчетливо из района корпуса соответствовавшего расположению каземата второй кормовой орудийной башни. Сама башня сейчас была придавлена гигантским корпусом линкора и перед глазами пловцов в темноту уходила только стена водорослей, которыми обросли бронированные борта линкора.
Источник ударов находился прямо перед ними внутри корпуса поверженной на морское дно гордости Черноморского военно-морского флота!
Пловцы знали, что это было невозможно! Никто из пловцов их службы, и никто из ЭПРОНа в последние месяцы не получал задания на осмотр внутренних помещений корабля.
Никто из экипажа корабля не смог бы выжить одиннадцать месяцев в затопленном водой корпусе. День, два, неделю – да, но потом воздух в воздушных мешках внутри корпуса становится непригодным для дыхания!
В стоячей стылой воде внутри корабля не должно было быть никого, кроме мертвых механизмов и останков матросов … .
Холодные пальцы озноба пробрались к сердцам пловцов через черную резину гидрокостюмов, через шерстяное белье, через кожу, подкожный слой жира и мышцы. Шевеля ластами как завороженные они висели в толще воды, и звуки ударов отдавались в их черепах ударами пульса: три точки – две секунды - три тире – три секунды – три точки – две секунды, и снова, и снова … .
О чем думали боевые пловцы в эти бесконечные минуты? Об этом они никому не рассказали.
Внезапно удары прекратились. Пылев и Ковальчук одновременно развернулись и поплыли по направлению к берегу.
Ни один из них не подал по команде рапорта о звуках под водой.
В 1957 году Пылев был уволен в запас. Ковальчук остался на сверхсрочную службу.
В 1961 году он погиб во время учений в районе острова Змеиный. Его тело было найдено на дне. Сжатого воздуха в баллонах акваланга оставалось еще на двадцать минут пребывания под водой. Официальное заключение комиссии по расследованию гибели пловца гласило: “разрыв аорты”. Дело закрыто.
О звуках под водой, которые доносились из корпуса затонувшего линкора “Новоророссийск”, Пылев неоднократно рассказывал соседям по столику в пивной города Ахтарска в 1958 году. Пылев после увольнения в запас жил одиноко. Работал в рыбачьей артели. В феврале 1959 года он был найден на берегу Азовского моря без видимых следов насилия на теле.
Патологоанатом при вскрытии констатировал обширное кровоизлияние в мозг – инсульт. Дело закрыто.
Рассказ бывшего старшины был записан в 2001 году со слов одного из собутыльников Пылева корреспондентом местной городской газеты (см. № 75 “АхН”).
Справка.
Итальянский линкор “Guilio Cesare” введен в состав итальянского флота в 1914 году.
Во время Второй Мировой войны участвовал в боевых действиях на Средиземном море.
В 1948 году по решению Тройственной комиссии “Guilio Cesare” передали по репарациям СССР.
3.2.1949 года принят в Валоне советским экипажем.
26 февраля прибыл в Севастополь и 5 марта переименован в “Новороссийск”.
В 1953 – 1955 г.г. прошел ремонт и в мае 1955 года стал флагманским кораблем ЧФ.
28.10.1955 года затонул в Севастополе в результате взрыва (наиболее вероятная причина – подрыв на оставшейся со времен войны германской донной мине).
Погибло 604 человека.
В 1957 году линкор “Новороссийск” поднят со дна и сдан на слом.
Вывод: случай из категории “НС” (необъясненный случай).
Возможные предположения: коллективная галлюцинация, возникшая вследствие длительного пребывания боевых пловцов в условиях ночного моря на большой глубине.
Конец документа 1.

Документ 2.
Тема: АПЛ “Курск”.
В 2004 году бывшим сотрудником военной морской разведки, в редакцию передана нотариально заверенная копия фрагмента судового журнала немецкой подводной лодки U-1327. По словам капитана второго ранга в отставке, судовой журнал U-1327 был вывезен в мае 1945 года с территории Германии вместе с другими документами штаба гросс-адмирала Кригсмарине Карла Деница.
В марте 1946 года в своей работе военные переводчики добрались до ящиков с судовыми журналами подводных сил Германии.
В июне 1946 года записи в судовом журнале U-1327 были переведены на русский язык.
В декабре 1946 года перевод судового журнала лег на рабочий стол офицера – аналитика разведотдела штаба Краснознаменного Северного Флота.
26 декабря начальник разведотдела прочитал рапорт аналитика по делу № 33859/45 (судовой журнал U-1327).
В рапорте отмечалось, что факт торпедирования и потопления 12 августа 1944 года советской подводной лодки, приписанной к Северному Флоту, в точке Баренцева моря с координатами 69037I00II с.ш. и 37034I25II в.д. фашисткой субмариной U-1327 соответствующими документами о боевых потерях Северного Флота за 1944 год не подтвержден.
Одновременно отмечалось, что 12 августа в точке с вышеуказанными координатами не находилось никаких соединений боевых кораблей Северного Флота или Королевского Флота Великобритании. Хотя, судя по записям в судовом журнале U-1327, принадлежность эскадры к флотам стран - противниц фашисткой Германии не установлена.
На рапорте сохранилось резюме начальства, написанное красным карандашом: “Фашистская похвальба. Дело передать в архив.”
Папка № 33859/45 ушла на архивные полки, где пролежала до 2003 года.
В сентябре 2003 года ее содержимое прочитал капитан второго ранга, тогда еще не в отставке, который по распоряжению начальства оказывал техническую помощь одному известному писателю, собирающему материал для книги о боевой истории Северного флота.
Капитан второго ранга вынужден был просматривать десятки судовых журналов боевых кораблей Северного Флота и германских Кригсмарине, и делать из них выписки для писателя.
В деле № 33859/45 его внимание привлекло совпадение даты и координат с датой и координатами недавней трагедии, разыгравшейся в водах Баренцева моря.
Дело в том, что 12 августа 2000 года в точке с указанными в судовом журнале координатами погибла атомная подводная лодка “Курск”.
Совпадали не только день, месяц и координаты. Совпадали часы, минуты и секунды “фашистской похвальбы” из судового журнала U-1327 с хронометражем катастрофы 2000 года.
Запись в судовом журнале U-1327:
“ 12 августа 1944 года.
0002. Надводное положение. Ход под дизелями. Скорость хода 12 узлов. Курс вест. Волнение моря 4 балла. Штурманское определение координат по звездам: 69037I00II северной широты и 37034I25II восточной долготы.
436. Дизели заглушены. Заслонки задраены. Погружение на глубину 40 метров. Переключение винта на электродвигатели. Скорость хода 4 узла. Непрерывная акустическая вахта.
752. “Провал” лодки на глубину 65 метров. Вероятная причина – изменение плотности морской воды.
753. Шум винтов множества надводных кораблей в 10-ти кабельтовых слева по борту!
754. Боевая тревога. Изменение курса на 450. Курс норд-вест. Глубина 65 метров. Скорость хода 12 узлов.
815. Электродвигатели остановлены. Продувка балластной цистерны. Всплытие на перископную глубину.
820. Глубина 20 метров. Перископ поднят. Эскадра боевых кораблей к зюйду. Проверка силуэтов по справочнику. Силуэты не идентифицируются с кораблями англичан, русских и американцев. Линкора “Royal Sovereign” в эскадре нет. Это не JW-59.
822. Перископ опущен. Погружение на глубину 90 метров.
828. Курс вест, параллельно движению эскадры. Скорость хода 6 узлов.
835. Непонятный громкий шум с норда. Звуки похожи на усиленный шум при пуске торпеды.
950. Изменение курса на 300 к норду. Слабый шум винта вражеской подводной лодки справа по борту. Дистанция до подводной лодки 12-ть кабельтовых.
1023. Слабые шумы подводной лодки противника.
1045. Скорость хода 4 узла. Курс параллельно с вражеской подлодкой. Постепенное отставание за счет разницы в скорости хода. Чужая подлодка перемещается очень тихо. Герр капитан-лейтенант запретил экипажу передвижения на борту. Соблюдается режим полной тишины.
1100. Рули глубины переведены в положение 100 к горизонту. Скорость хода 2 узла. Изменение глубины без продувки балластных цистерн.
1115. Глубина 30 метров. Рули глубины на 00. Электродвигатели отключены.
1120. Принято решение о торпедной атаке. 2 и 4 торпедные аппараты изготовлены к стрельбе.
1123. Открытие внешних крышек 2 и 4 торпедных аппаратов.
1125. 2-й торпедный аппарат – пуск торпеды. Секундомер включен.
1127. 4-й торпедный аппарат – пуск торпеды. Секундомер включен. Принят балласт.
1128. Подводный взрыв. Акустик слышит шум воздуха вырывающегося из корпуса вражеской лодки, треск рвущегося металла, крики людей.
1131. Второй подводный взрыв.
1133. Глубина 40 метров. Скорость хода доведена до 15 узлов. Курс вест. По корме шум винтов. Предположительно фрегат противника в 8 кабельтовых. Шум винтов смещается на норд.
1145. Резкий толчок с изменением глубины погружения. На глубиномере 20 метров.
1230. Акустический контакт потерян. Глубина 20 метров. Скорость хода уменьшена до 6 узлов. Курс вест.
1235. Осмотр в отсеках. По докладу акустика за бортом посторонние шумы отсутствуют. Перископ поднят. Горизонт чист.
1240. Всплытие. Рубочный люк открыт. Горизонт чист. Никаких следов вражеской эскадры.
1320. Погружение на глубину 20 метров. Отбой боевой тревоги. Курс вест. Скорость хода 6 узлов.
Примечания:
а) дальнейшее содержание судового журнала U-1327 не представляет интереса. Лодка благополучно добралась до военно-морской базы в Норвегии не обнаружив конвой JW-59;
б) при переводе текста берлинское время, указанное в судовом журнале, приведено в соответствие с московским временем.
Справка.
1. Немецкая подводная лодка U-1327, построенная по проекту ХХI, послужила основой для послевоенных разработок подводных лодок СССР. Отличалась высокими скоростными показателями. Так при движении в подводном положении лодка проекта ХХI легко развивала скорость 16 узлов.
Лодка была вооружена очень эффективными торпедами с пассивной сонарной системой наведения.
В августе 1944 года U-1327 в составе “волчьей стаи” из шести подводных лодок находилась в акватории Баренцева моря с целью перехвата конвоя JW-59.
При этом две подводные лодки были потоплены “Эвенджерами” взлетевшими с английского авианосца, и еще одна подводная лодка была потоплена советским эсминцем “Дерзкий” .
2. В 1943 году между правительствами СССР и Англии было достигнуто соглашение о передаче линкора “Royal Sovereign” Советскому Союзу в счет репараций с Италии после выхода ее из войны.
9 марта 1944 года линкор“Royal Sovereign” зачислили в списки кораблей ВМФ СССР под названием “Архангельск”. 30 мая он был принят экипажем. 17 августа линкор вышел из военно-морской базы Скапа-Флоу в составе отряда боевых кораблей в Ваенгу (ныне Североморск), куда благополучно прибыл вместе с конвоем JW-59 24 августа.
Далее до конца войны линкор не покидал Кольского залива, его не привлекали даже для огневого обеспечения наступления советских войск в середине октября 1944 года.
В феврале 1949 года возвращен Англии. В состав флота уже не вводился.
В апреле 1949 года продан на слом. Прибыл на судоразделочный завод 18 мая 1949 года.
В 1949-1950 годах линкор разобран.
3. Атомная подводная лодка “Курск” ушла на дно Баренцева моря 12 августа 2000 года в точке с координатами 69037I00II с.ш. и 37034I25II в.д.
Во время совместных учений надводных, подводных и воздушных сил Северного Флота в 835 экипаж АПЛ “Курск” произвел запуск крылатой ракеты.
В 11 часов 28 минут 26 секунд акустики надводных кораблей зафиксировали подводный взрыв в точке, где находилась под водой АПЛ.
Второй подводный взрыв был зафиксирован в 11 часов 30 минут 44,5 секунды.
Никто из экипажа не спасся и не был спасен.
В первые дни после катастрофы появлялись версии:
а) столкновение с американской или английской подводной лодкой;
б) торпедирование российской подводной лодки американскими или английскими подводниками;
в) торпедирование лодки средствами ПЛО российской эскадры (в частности тяжелым крейсером “Петр Великий”).
Имелись видеоматериалы с ясно видимыми пробоинами в герметичном корпусе АПЛ. Пробоины имели края вогнутые внутрь корпуса.
При огромных материальных затратах на подъем, был поднят только первый отсек АПЛ.
В настоящее время этот отсек уничтожен.
Вывод: случай из категории “НС” (необъясненный случай).
Возможные предположения: хроноаномалия.
В этом случае подтверждаются слухи об обнаружении в районе гибели АПЛ “Курск” неизвестной подводной лодки, которая каким-то образом скрылась от преследования современными противолодочными кораблями и вертолетами СФ.
Конец документа 2.

 Отправлено: 09.09.11 12:05. Заголовок: Лейтенант Никольски..

Лейтенант Никольский. Подготовка к временнЫм перемещениям. Резкое изменение планов.

Конец коридора терялся в чернильной темноте, метрах в двадцати впереди. Свет, льющийся из невидимого источника, всё время оставался сзади, и это было неприятно, потому, что впереди всё время была тьма.
-«А если он совсем потеряется, то я и до двери не дойду?» - заторможено подумал он, тяжело ступая по эластичному покрытию пола. Шагов слышно не было и всё благодаря этому пружинящему материалу, устилающему всё вокруг.
- «Как это – потеряется? Этот конец, он что, вещь что ли?» - новая вязкая мысль пробралась из одной части сознания в другую, оставляя за собой липкий след головокружения.
Его затошнило.
- «А вот так делать не надо!» - внезапно вполне осознанно подумал он.
Он не ел уже несколько дней и из этой затеи своего организма, всё равно ничего не вышло бы, так как выходить было нечему.
- «Ещё можешь шутить, если принять допущение, что это шутка» - довольный собой, подумал он. Впрочем, быть довольным получалось плохо. Ноги, казалось, превратились во что-то неподъёмное и каждый шаг к двери в темноте, давался с трудом и болью в мышцах.

Наконец он дошёл. Впереди - дверь в стене.
Он с трудом протянул левую руку вперёд, и она нащупала дверную ручку. Правая рука была занята – пальцы сжимали пистолет.
Он нажал на ручку двери, и яркий свет прорвался в узкую щель, ударил по глазам, ослепил на мгновение…

Лейтенант Никольский проснулся и открыл глаза. Солнечный луч попал прицельно – прямо в зрачки. Мгновение – и тело уже спрыгнуло с кровати, опередив сознание на долю секунды.
- «Снова это. Темнота, дверь, голодная тошнота. Откуда эти фантомные сновидения?»
Ответа не было. Лейтенант надеялся, что - пока не было. И что ответ будет.

- На сегодня всё, Сергей. Ещё два раза и ты будешь готов – голос инструктора зазвучал из динамика на стене.
В этот момент Никольский вспоминал всё.
Это была очередная тренировка его сознания для подготовки к первому перемещению во времени. Навязчивое тошнотворное видение было частью этой подготовки.

Прошло два года после возвращения Никольского из прошлого. Он уже довольно далеко продвинулся в освоении своей новой специальности. Давалось ему всё легко, и причина была проста – Сергей очень хотел ещё раз оказаться в подземном мире, где он не по своей воле оставил друзей по экспедиции. Это его желание подогревалось ещё одним обстоятельством – обещанный полковником Лесневским рассказ о судьбе экспедиции так и остался обещанием, а задавать вопросы начальникам, здесь было не принято. Сам полковник молчал, и Никольский оставался в неведении о произошедших событиях.
Размышляя об этом, Сергей шёл по длинному коридору учебной базы. Впереди показалась стеклянная дверь, ведущая в тамбур, называемый местными обитателями «предбанником», в котором находился дежурный офицер. Здесь, каждый обучающийся, получал у него дальнейшие распоряжения о своих действиях в текущий учебный день.
Едва Никольский вошел, как капитан, сидящий за столом, а это был его преподаватель боевого самбо, дежурящий сегодня, сказал:
- Лейтенант, вас вызывает полковник. Он сейчас в лаборатории №338. Срочно!
Никольский козырнул в ответ – Есть!
И миновав капитана, быстро покинул «предбанник».
Ещё пару минут по коридорам и этажам, и он оказался перед дверью с табличкой «НИЛ 338». На двери был кодовый замок, и сканер для тех, кто не работал в лаборатории, но по делам заходил сюда. Сергей приложил большой палец правой руки к датчику сканера и через секунду услышал:
- Входите, лейтенант.
Дверь открылась, и Никольский переступил порог. В эту дверь он входил впервые.
Помещение было большое, и было похоже на монтажно-испытательный корпус в миниатюре. Окон не было, но сверху лился свет. В помещении было светло и очень чисто. С десяток человек в белых халатах работали на эстакадах, опоясывающих незнакомое Сергею громоздкое сооружение, отдалённо напоминающее судно на воздушной подушке. Такая ассоциация возникла у Никольского, когда он присмотрелся к необычному объекту.
Лесневского нигде не было видно, и лейтенант стал крутить головой во все стороны. Внезапно, откуда-то сверху, раздался знакомый голос:
- Сергей! Поднимись на верхний ярус.
Повинуясь ему, Никольский стал подниматься по металлической лестнице, одновременно пытаясь понять назначение неизвестного аппарата. Вот и верхний ярус. Он ступил на рифлёную поверхность помоста, и, наконец, увидел полковника. Лесневский стоял у открытого люка, находящегося на верхней поверхности сооружения, и разговаривал с ещё одним человеком в белом халате. В руках незнакомца была открытая толстая книга, и он что-то показывал на открытой странице полковнику.
На секунду оторвав взгляд от страницы, полковник повернулся к Никольскому, и, не дав тому доложить о прибытии, быстро сказал:
- Я сейчас закончу, а ты пока обойди машину, рассмотри внимательно её устройство и заготовь вопросы. Потом здесь же, в лаборатории, мы с тобой поговорим отдельно.
И он повернулся к человеку с книгой.
Десять минут, которые оказались у Никольского, пролетели быстро. Он уже стоял на полу цеха, рассматривая основание аппарата, когда по лестнице вниз спустился полковник. Он подошел к Никольскому, взял его под руку и отвел метров на десять от стапеля.
- Сергей! Я вынужден временно прервать твоё обучение в нашем заведении. Возникли новые обстоятельства в ходе экспедиции ротмистра Кудасова.
При этих словах полковника лейтенант вздрогнул и недоумевающе посмотрел на того.
- Товарищ полковник! Так ведь два года прошло. Экспедиция должна была уже давно закончиться, в своем времени, конечно.
Лесневский внимательно посмотрел на своего молодого подчинённого. Выдержал паузу и сказал:
- Они попали во «временнУю яму». Так назвали наши ученые то, что произошло с экспедицией. Яма это или нет, но течение времени в точке нахождения экспедиции затормозилось настолько, что в режиме реального времени у них прошло всего два дня, а у нас - два года! Процесс поисков Гейзельберга застыл, будущее под вопросом и, что самое плохое во всём этом – «временнАя яма» поглотила только Кудасова с товарищами. Немцы, физик остались вне этой аномалии,и он довольно далеко продвинулся в своих исследованиях. И ещё – весь этот «временнОй перекос» был зафиксирован нашими разведчиками только десять часов назад. И нам надо вмешаться, иначе последствия могут быть непредсказуемыми. И для этого я вызвал тебя. Этот аппарат, который ты бегло осмотрел сейчас, поможет тебе попасть в подземный мир, к Кудасову, и переместить экспедицию из аномальной зоны в зону нормального течения времени. Сейчас ты останешься здесь и главный конструктор, тот с кем я разговаривал наверху, расскажет все тонкости управления этим темпоральным модулем. Остальные инструкции, касающиеся действий на месте, в подземном мире, я дам тебе после этого.

Полковник ушёл, а Никольский стоял, обдумывая услышанное. Его тайные мысли о встрече с товарищами в одночасье становились реальными.

Он вернётся.

И он должен им помочь.

И он сделает это!

 Отправлено: 09.09.11 20:27. Заголовок: НОМЕРНОЙ ЗАВОД 1. Т..

НОМЕРНОЙ ЗАВОД

1. Тетрадь.
Чаще всего с пустяков на первый взгляд всё и начинается.
Два года назад, во время отпуска пропал без вести мой старинный знакомый Караваев. Был он любителем, как сейчас модно говорить, экстремального отдыха. Вечно то сплавлялся на плотах и лодках по таёжным речкам, то ходил в какие-то немыслимые по сложности маршруты на плато Путоран или по берегам Восточно-Сибирского моря.
Я ему, помнится, завидовал по-страшному. Не каждый вот так бросит город со всей его налаженной современной жизнью, и отправится в дикую тайгу на поиски мамонта, или Земли Санникова. А Караваев был тем самым не каждым.
Появлялся он в городе после своих странствий с опухшим от укусов гнуса лицом, тёмным от загара, обветренными губами и руками, чёрными от въевшейся в задубелую кожу золы походных костров, но всегда с кучей всяких интересных историй.
В последний раз хватились Караваева на работе, когда он не вышел на неё после отпуска. Сначала его начальник, а потом и из отдела кадров безуспешно звонили ему домой. Потом начали звонить по номерам телефонов, которые были записаны в его служебной телефонной книжке. Так я и узнал, о том, что он пропал.
Караваев, после развода с женой, жил один в однокомнатной квартирке в старом доме возле Усачёвского рынка. Это была квартира его дяди, доставшаяся Караваеву по наследству после кончины родственника. Дочка Караваева с бывшей супругой жили в кооперативной квартире на Ленинском, которую они купили ещё в 70-х годах, и которую мой знакомый после развода оставил им в пользование.
Знакомство у меня с ними было “шапочное” – как-то несколько раз заходил я вместе с Караваевым к нему на бывшую квартиру. Он оставил жене и дочке два шкафа набитых книгами, вот иногда и заходил взять книгу - отдать книгу. А были там, в этих двух шкафах с раздвижными толстыми стёклами: два выпуска, по двадцать томов каждый, детгизовской “Библиотеки приключений”, двадцать пять томов молодогвардейской “Библиотеки современной фантастики”, множество мировских книжек “Зарубежной фантастики” и, детгизовских же, томиков из “Библиотеки приключений и научной фантастики”, и ещё много чего... Да и Стругацких он собрал почти всё, что они написали. В общем, и библиотеке его, я тоже завидовал.
А в нынешнем ноябре мне позвонила его дочка, и сказала, что все дела по наследству завершены, и что, если я хочу, то могу взять на память о папе его бумаги. Что за бумаги, она не уточнила. Мы договорились о встрече на Чистопрудном бульваре в полдень – так ей было удобнее.
Помню, это был будний день, я отпросился пораньше на обед, проехал несколько остановок на метро и вышел из старого вестибюля “Кировской” на бульвар. Напротив входа стоял угловатый вагон старого трамвая с большой чёрной буквой “А”, нарисованной на белом жестяном круге, прикреплённом над кабиной вагоновожатого. Это был экскурсионный вагон, и в любое другое время я с удовольствием бы прокатился в нём по бульварам и улицам города.
Осторожно озираясь по сторонам, дабы не угодить под колёса машин, я перешёл через закруглённые на повороте трамвайные пути, и мимо памятника Грибоедову по гранитным ступеням спустился на дорожку бульвара. Я взглянул на свои наручные часы. Встреча мне была назначена через пятнадцать минут у пруда. Времени должно было хватить на неторопливую прогулку.
Почти все деревья сбросили листву, и теперь их голые ветви отчётливо вырисовывались на фоне неожиданно безоблачного неба. Негреющее солнце в синем небе. Прохладный воздух. Молчаливые пешеходы. Нерезкие тени на утрамбованном крупном песке бульварных дорожек. Я остановился возле старого дерева, до сих пор не сбросившего своей мелкой листвы. Редкая в наших краях акация ещё не заснула на зиму, и вся трепетала под слабыми дуновениями ветра.
Стояла необычная для глубокой осени тёплая и сухая погода. Ночные заморозки были редки и не глубоки. Обманутая странным теплом акация, зеленеющая в лучах низкого ноябрьского солнца, на какой-то миг заставила меня подумать: так может выглядеть мир после смерти. Мир тихий, ласково солнечный. Мир, где уже ничего не происходит и не может произойти. Мир, где все желания уже исполнились, и ждать уже нечего. Мир, в солнечном свете которого ты застыл, как застывают в глубине янтаря прилипшие миллионы лет назад к древесной смоле мухи или муравьи.
Я достал пачку “Винстона”, и закурил, подставив лицо солнечным лучам, пробивающимся через мелкую листву. От еле ощутимого тепла на щеке, как от неожиданной ласки, мне стало грустно.
Караваевская дочка уже ждала меня у одной из садовых лавочек, что стоят у пешеходной дорожки, огибающей пруд. Мы с ней были едва знакомы, и она без особой приветливости поздоровалась со мной, уже вытаскивая из кожаной сумочки, висящей на сгибе её локтя большой белый почтовый конверт, в котором лежало что-то прямоугольное и довольно толстое.
Дежурно улыбнувшись, она протянула мне конверт и произнесла: -Когда разбирали папины бумаги, я нашла этот конверт у него в выдвижном ящике стола. Как видите, конверт подписан… Я взял конверт у неё из рук и увидел на нём надпись синими чернилами – мою фамилию и имя. Я перевернул конверт – он был вскрыт. Караваевская дочка слегка покраснела, но я сделал вид, что всё моё внимание сосредоточено на общей тетради в чёрном потрёпанном ледериновом переплёте, которую я извлёк из конверта.
Я согнул тетрадь пополам и пустил её страницы мимо большого пальца левой руки. Перед моими глазами замелькали пожелтевшие страницы бумаги в клеточку, сплошь исписанные чернилами разного цвета. Тот, кто исписал мелким аккуратным почерком всю тетрадь, пользовался при этом перьями разной толщины.
Между скреплённых ржавыми стальными скобами листов тетради мне попался отдельные, сложенные пополам листки белой офисной бумаги формата А4. Видя, что я собираюсь развернуть эти бумаги, Лида, караваевская дочка, заспешила, и, сославшись на обстоятельства, попрощалась со мной.
Я закурил сигарету, провожая глазами её лёгкую фигурку, перебежавшую улицу за бульварной оградой пока она не скрылась за углом старого дома на углу ведущего к Центру переулка. Потом я развернул первый листок из пачки, что держал всё это время прижатой к обложке тетради.
То, что я прочитал на листке в тот день, на пути на работу, и в последующие дни в старой тетради, заставило меня по другому посмотреть на мир, который, как мне казалось до этого, я знал довольно неплохо.
В дальнейшем повествовании я постараюсь своими словами изложить события, о которых довольно нерегулярно в своих дневниках рассказывает человек, имя которого долгие десятки лет находилось в полном и незаслуженном забвении. Этот человек сделал для отечественной авиации столь много, что будь у меня желание раскрыть его настоящее имя, оно встало бы в один ряд с именами прославленных отечественных авиаконструкторов ХХ века.
Но время, когда можно будет называть вещи своими временами, ещё не наступило. Правда – это очень ценная вещь. Именно поэтому правда так редко встречается в этом мире в виде открытых месторождений. Чаще всего правду следует кропотливо искать. А, найдя, пользуясь аналогиями с добычей золота, крупицы правды надо терпеливо отделить от многих тонн пустой породы, то есть - ото лжи, от полуправды и от слов, очень похожих на правду, но правдой на самом деле не являющейся.
Единственным потребителем правды на планете Земля является человек. Он же, этот человек, является универсальным инструментом, способным отличить правду от не правды, очистить правду от примесей вымысла, и донести эту правду до потребителя – то есть до самого себя! Но иногда чистая правда может подействовать на человека как яд…

2. Где-то на Восточно-Сибирской низменности...
Вот, что я прочитал на отдельных листках бумаги, плотно исписанных мелкими буквами.
…Когда мы поняли, что заблудились, невидимое за облаками солнце начало, должно быть, уже клониться к лесистым вершинам далёких сопок. Об этом мы догадывались по убыванию освещённости. Стрелка компаса всё так же медленно вращалась по кругу. Такие вещи раньше можно было наблюдать в районе КМА – Курской магнитной аномалии, до того как там не выбрали всю железную руду.
Среди нас не было геологов, и никаких внятных объяснений происходящему здесь найти мы не могли. Про хвалёное же GPS, которое вышло из строя первым, никто из нас без мата и вспоминать уже не мог. Мы стояли на топкой низменности, в окружении густого подлеска под невысокими кривоватыми соснами и тёмноствольными осинами. Из низко плывущих серых клочковатых туч непрерывно сеяла мелкая водяная пыль. Она скапливалась на кончиках листьев осин и иголок сосен и крупными каплями непрерывно падала вниз, на землю, туда, где мы остановились в душной полумгле под деревьями, чтобы в очередной раз попытаться сориентироваться.
Петрович откинул накомарник на тулью своей широкополой армейской панамы, вытащил из кармана портсигар из нержавейки, и, щёлкнув замочком, достал из него сигарету с фильтром. Бросив взгляд на бесполезный компас, он смачно выругался и, оторвав от сигареты фильтр, прикурил от ярко вспыхнувшего в полутьме пламени своей старой “зиппо”.
-Слышь, Петрович! – окликнул я его, стаскивая тяжеленный рюкзак с ноющих плеч.
-Дело-то, дрянь! – говорю, –Леший нас за собой водит…
-Какой, на фик, леший! - живо откликнулся Петрович, отгоняя одной рукой с зажатой в кулаке сигаретой комаров от лица, а другой расстёгивая молнию на джинсах, намереваясь помочиться на ствол осины.
-Идем, как шли, у меня внутреннее чутьё на магнитные линии, - пошутил Петрович, становясь к нам с Валькой спиной.
Валька тоже снял с плеч рюкзак с палаткой, и сейчас стоял, озираясь по сторонам, и пытаясь разглядеть окрестности сквозь переплетение веток подлеска. Петрович сделал своё дело, с жиканьем застегнул молнию, и щелчком среднего пальца фасонисто отправил окурок по высокой дуге в подлесок.
-Туда надо идти, - махнул рукой Валька куда-то в бок, и наклоняясь за рюкзаком.
-Чего там? – Петровичу явно хотелось ещё передохнуть.
-Да, вроде, местность в ту сторону повышается, - ответил Валька, отодвигая в сторону ветку молодой ёлки, стоящей у него на пути.
Мы с Петровичем навьючили на себя рюкзаки, и двинулись вслед за Валькой. Через полчаса хода под подошвами сапог перестала хлюпать вода, что само по себе было замечательно, но перед нами появилось препятствие в виде старого лесного завала. Среди лежащих на земле древесных веток и стволов, покрытых белыми лишаями плесени, успел прорасти новый лес. За этим частоколом невозможно было разглядеть ширину неожиданного препятствия.
-Буря, что ли, поваляла дерева? – ни к кому особо не обращаясь, громко спросил Петрович.
-А хрен его разберёт, - ответил Валька устало. – Попробуем обойти….
Мы свернули вправо, и пошли параллельно завалу. Ещё через полчаса, мы опять остановились. Сплошной завал слева от нас уходил вдаль насколько позволял увидеть лес.
Петрович, а вслед за ним и мы с Валькой сбросили на траву рюкзаки. Неугомонный Петрович тут же полез в завальную чащобу с хрустом ломая прогнившие ветки.
-Какая на фуй буря, мужики? Тут не буря, член моржовый, поработала… Валите ко мне! –проорал Петрович, оглядываясь в нашу сторону.
Мы продрались к нему сквозь ветки подлеска, стараясь идти по уже проторённому Петровичем пути.
-Во – смотрите! – Петрович ткнул рукой в нескольких направлениях. Наклонившись ниже к земле, мы осмотрели несколько пней, на которые он указал. Судя по ровному срезу, эти деревья когда-то давно были спилены пилой. Втроём мы осмотрели в округе пней тридцать. Везде одно и тоже – надрубы топором, а потом в дело вступала пила.
Мы вернулись к рюкзакам.
-Хреново, мужики… Ничего не понятно… Тут же местность необитаемая, гнилая, никчемная… А эта хрень – классическая засечная полоса! Кто и, главное, на фига её тут возводил? – Петрович смотрел на нас, отвинчивая крышку своей армейской фляги с остатками коньяка, который он берёг даже от себя.
Ведь блудили мы по тайге второй день, пытаясь выйти к таёжной речке, где должны были нас ждать двое мужичков из села Покровское, что стояло в километрах трёхстах ниже по течению. Мужики должны были прибыть из села на моторке, и к нашему приходу, как мы с ними сговорились за два ящика водки, соорудить для нас плот. А уж на плоту мы бы сами, не спеша, сплавились бы к жилью, к людям.
Водку мы им обещали купить в сельпо на обратном пути, когда проплывали бы мимо Покровского. В качестве аванса, ещё будучи в селе, выдали мы им, конечно, по паре бутылок водочки. Но не более того, иначе самим бы пришлось плот ладить – хрен бы наших мужичков мы дождались. Сами знаете, как у нас заведено – если водка мешает работе, то бросай её, работу, значится…
А чего мы в тайге оказались? Да хобби у нас такое. С детства шило в одном месте торчит, как моя бывшая говорит… Не сидится нам на одном месте. Все едут в отпуск на юга, на тёплые моря, а мы – в противоположном направлении с приятелями тянемся.
Вот бывали вы на южном берегу Северного Ледовитого океана, напротив Новосибирских островов? А мы – бывали. Места абсолютно дикие. Чёрные береговые скалы с неисчислимыми орущими птичьими базарам. Узкие полоски пляжей, покрытые гниющими водорослями и бурой пеной, заливаемые до самого подножья скал прибойными волнами. Редкие “фонтаны” выдохов китов среди серо-зелёных волн. Серо-красные туши моржей, то появляющиеся, то исчезающие в волнах на ракушечных банках, где они своими саблями-клыками, свисающими с верхних челюстей, отдирают с донных камней ракушки-мидии для своего пропитания.
Скажете не интересно? А однажды утром мы там нашли выброшенную после шторма на берег избитую волнами тушу невиданного животного без лап, с длинным толстым змеевидным телом и пастью, заполненной огромными конусовидными крокодильими зубами. Ну, стало вам интересно?
Вот и в этот раз мы отправились в дикую тайгу в надежде встретить в ней живого мамонта. Добирались мы до этой глухомани сначала поездом. Потом плыли по реке на грузопассажирском теплоходике. И, наконец, летели на вертолёте Ми-8. А дальше, понятное дело, на своих двоих - много ты мамонтов с ревущей винтокрылой машины увидишь…
Ну, вот, хлебнул Петрович из своей заветной фляжки, а мы с Валентином закурили. Постояли, помолчали. Чего скажешь – попали в переплёт! Мало того, что заблудились, так ещё и попали посреди нехоженой тайги в какую-то засечную полосу. Что делать? Посовещались мы друг с другом, и решили пересечь эту полосу. Эх, простота, простота… Не знали мы, что нас ждёт впереди. С другой стороны – ориентировку на местности мы полностью потеряли, и реши мы тогда по-другому – кто знает, вышли бы мы вообще из тайги?
А пока – рюкзаки на плечи и вперёд! Только через четыре часа, полностью обессиленные, в полной темноте, с изодранными в кровь лицами и руками выбрались мы из засечной полосы на опушку леса. Об этом мы догадались только потому, что исчезли направленные нам в лицо и грудь ветки поваленных деревьев. Потому, что перестали цеплять за одежду и рюкзаки бесчисленные крючковатые пальцы деревянных сучков. Потому, что повеяло на нас дуновением ветерка, как бывает на открытой равнине. Обострённым обонянием, промытым лесным воздухом, почуяли наши ноздри какой-то запах, несвойственный ни живой, ни мёртвой тайге. Но некогда было нам разбираться в таких тонкостях, потому как сил у нас хватило только на то, чтобы согреть на таблетках сухого спирта по кружке кипятка на брата, да заварить в тех же алюминиевых кружках по щепотке чаю.
В кромешной тьме, мешая друг другу, расстелили мы на траве палатку, и завернувшись в брезент, забылись до утра мёртвецким сном. Последнее, что я слышал в тот вечер – это стук дождевых капель по брезенту и отдалённый тихий хруст ветвей в той стороне, откуда мы пришли.

3. Ничего не понятно.
Проснулся я от ужаса. Находясь ещё на грани сна и яви, я почувствовал, как что-то холодное скользнуло мне по шее, и начало заползать под футболку, умащиваясь на груди. С диким криком: -Змеи! Кругом змеи! -я попытался вскочить на ноги и броситься бежать сам не зная куда, но кто-то, гораздо сильнее меня плотно прижал меня к земле и ещё несколько холодных змеиных тел скользнуло мне за шиворот, на грудь и поползло ещё ниже, под кожаный ремень, вдетый в петли на поясе джинсов. Холодные извивающиеся тела подбирались к моему паху... Я рвался из плотных смертельных объятий, уже даже не крича, а хрипя срывающимся от ужаса горлом.
-Ты, чего, братан?! -услышал я над ухом изумлённо-весёлый голос Петровича, и только тут догадался разжмурить глаза. Я увидел на фоне серенького угрюмого неба лицо участливо склонившегося надо мной Петровича. Из-за его плеча выглядывала встрёпанная, нечесаная Валькина голова. По выражению его глаз, я понял, что Валька ещё до конца не проснулся.
Я лежал, туго натянув на себе брезент палатки. Грубая, промокшая за ночь ткань, сковывала все мои движения. Я начал осторожно выпутываться из-под брезента. Прежние змеи, заползшие под мою одежду в надежде свернуться там в холодный и скользкий брачный клубок, куда-то подевались.
Зато я увидел ещё несколько. В складках палатки за ночь скопилась прозрачная холодная дождевая вода, которая при первых же моих движениях при пробуждении скатилась по брезенту мне за шиворот. Именно эти холодные скользящие прикосновения я со сна и принял за гибкие змеиные тела.
Мне стало невыносимо стыдно перед ребятами за эти дамские истерики, и я уже приготовился к объяснениям, лихорадочно пытаясь придумать какое-нибудь благовидное объяснение своему дикому крику, когда вдруг понял, что расспросы откладываются на неопределённое время.
Понял я это когда обратил внимание на внезапно наступившую тишину. Я приподнялся на локте, и выползая из-под брезента увидел, что Валька и Петрович замерли, вглядываясь во что-то прямо за моей спиной. У меня внезапно пересохло в горле. Уж я то видал своих друзей-приятелей во всяких переделках, но такими изумлёнными я не видел их никогда. Встав сначала на четвереньки, а потом, выпрямившись во весь рост, я повернулся в ту сторону куда были обращены взгляды друзей.
-Опа-на! -вырвалось у меня от неожиданности. Дальний обзор скрывал утренний туман. А прямо перед нами всё видимое пространство поросло каким-то мелколистным кустарником в рост человека. Между негусто растущими кустами виднелись ряды колючей проволоки. По крайней мере, сходу я насчитал пять рядов ржавой колючки. Каждый ряд состоял из натянутой семью параллельными нитками, примерно через тридцать сантиметров, колючей проволоки, прикрученной к высоким, выше человеческого роста, седым от старости деревянным столбам. Столбы стояли через каждые два метра.
-Блин! -подумал я про себя, -Что за привычка тут же всё считать и пересчитывать? Но, считай - не считай, а это объективная реальность, данная нам в ощущениях. Я подошёл к ближайшему к нам ряду заграждения и потрогал проволоку пальцами руки. Проволоку здесь натянули в незапамятные времена. Она успела покрыться толстым слоем рыхлой тёмно-коричневой ржавчины. Но когда я попытался её согнуть пальцами обеих рук, она не поддалась. Я только перепачкал ладони ржавчиной, но зато там, где я прилагал особые усилия под ржавой поверхностью проступили серые крапинки металла. Эта проволока могла тут продержаться до китайской пасхи, которая, как всем известно, не наступит никогда.
С интересом наблюдавший за моими безрезультатными экспериментами Петрович ни с того, ни с сего, молодецки ухнул, и со всей дури ударил ногой в сапоге по ближайшему к себе деревянному столбу. Тут дело пошло веселее, так как сосновая древесина над поверхностью земли прогнила насквозь, и превратилась во влажную бурую труху. От удара ногой столб преломился у самой земли, но на землю не упал, а повис, покачиваясь на натянувшейся проволоке под острым углом к земле. Петрович, а за ним и Валька, вошли во вкус и начали крушить столбы. Через пяток минут, когда они начали задыхаться от своих усилий, прилагаемых к столбам, выяснилось, что легче не стало никому.
Теперь участок проволочного ограждения длиной в пятнадцать метров лежал на земле, или на кустах, но пройти через эту преграду не представлялось возможным. Петрович, правда, попробовал переступить в промежутки между отдельными нитками на поверженном участке, но на втором шаге зацепился брючиной в двух местах за стальные колючки, и выпутался из западни только с нашей помощью.
-Слушайте, братцы! - подал голос Валька, -А, давайте сначала чего-нито поедим, а уж потом пойдём на штурм?
С этим предложением было трудно не согласиться, тем более, что вчера мы потратили много сил и нервов на пересечение засечной полосы, и при этом за сутки во рту маковой росинки не имели. Мы вернулись к месту ночёвки. Петрович полез за “Шмелём”, а Валька за консервами. Я же начал сворачивать и паковать палатку.
Вскоре наш походный чайник уже закипал на примусе. Петрович курил, поглядывая на ряды колючей проволоки, и что-то прикидывая в уме. Это я прочитал по его хитрющему лицу, все выражения которого я успел в доскональности изучить за годы совместных походов. Валька рылся в основательно полегчавшем к концу нашего похода рюкзаке с продуктами. Судя по его озабоченному лицу, суточные порции опять надо будет сокращать, так как наши плутания по тайге не были учтены в предварительной раскладке продуктов.
Наконец, после раздумий, он вытащил из рюкзака банку свиной тушёнки и пакет с галетами, твёрдыми как камень. Есть их можно было, только предварительно размочив в кружке с чаем. Что я и не преминул сделать, налив в кружку кипятка, и бросив туда двухграммовый пакетик чая “Липтон”. Валька тем временем вытащил из кожаных ножен, висящих у него на поясе, финский нож с чёрным лезвием из “крупповской” стали, и начал примериваться как половчей ему вскрыть банку с тушёнкой.
Петрович, бросивший окурок в траву, и по старой походной привычке втоптавший его в землю каблуком сапога, пододвинулся ближе к примусу, и потянулся за чайником.
В этот момент он заметил движение Валентина, занесшего нож над донышком банки, и посоветовал: -Не порть нож! Возьми открывалку!
Потом лицо его просветлело и он воскликнул: -Блин! Ну конечно!
-Чего у тебя там с блином? –незамысловато пошутил я.
Но Петрович не ответил на мой вопрос, а задал мне свой: -Где твой универсальный китайский?
Я обиделся. Как-то я приобрёл на рынке возле Савёловского вокзала универсальный нож, где была целая куча полезных приспособлений: маленькая пила, шило, несколько лезвий, кусачки, и даже маленький молоток. Нож продавался в красочной картонной коробке с прозрачной крышкой. На боковой стороне коробки в надписи на английском языке заверялось, что сие чудо человеческой мысли произведено в Швейцарии. Стоил нож не дёшево, но и не запредельно, отвечая моим представлениям о соотношении цена-качество.
Когда я, не без ожидания похвал лично себе за удачную покупку, показал нож моим приятелям, то Петрович с ходу, повертев в руках универсальный нож, заявил, что изготовили его в Китае. Я, конечно, взвился. Деньги то заплачены за швейцарский нож! Откуда, мол, знаешь? Но Петрович аргументировано доказал, что нож изготовлен в Китае. Всех петровичевых аргументов я не помню, но ощущение того, что вряд ли за такие деньги на нашем рынке можно купить фирменный нож, у меня осталось. Ну, да ладно, проехали…
-В рюкзаке мой швейцарский нож, -отвечаю Петровичу. –А пошто, тебе?
-Ты, блин, проволоку зубами кусать собрался? –спрашивает Петрович и кивает в сторону заграждения.
-Ладно, говорю, попробуем. Кусачки там есть. Заодно и проверим: “китай” это, или не “китай”, -отвечаю я.
-Да, фигли! Говорю тебе, что “китай”! Но только из сделанных более-менее прилично. Самое главное, молись бледнолицый, чтобы сталь была хорошая и режущие кромки были правильно закалены и заточены! -поставил точку в разговоре Петрович.
Любит он, чтобы последнее слово всегда за ним оставалось. Да и кто из нас не любит, нет?
После скудного завтрака мы наскоро упаковали рюкзаки, и Петрович изготовил кусачки к боевому применению. Мы подошли к участку заграждения, который безуспешно пытались повалить вчера вечером. Несмотря на китайское происхождение, кусачки сделали своё дело, и Петрович довольно быстро перекусил все нитки колючей проволоки одну за другой. Мы с Валентином ассистировали великому Мастеру, отгибая в обе стороны перекушенную кусачками проволоку.
Когда мы отогнули последнюю разрезанную Петровичем проволоку, я было сунулся к следующему ряду ограждения, но Петрович схватил меня за полу куртки. Я дернулся, высвобождаясь, но Петрович держал крепко.
-Куда ты, дурилка картонная, суёшься? –серьёзным голосом спросил меня Петрович. –Пока вы банку консервную открывали, я думал!
-Ну, и до чего додумался, мыслитель? –шутливо спросил Валентин.
-Кто-то один в этой безмозглой компании обязан взять на себя это трудоёмкое занятие! –в тон ему ответил Петрович.
-Говори, не томи! –сказал я Петровичу, закуривая сигарету по причине непредвиденного простоя.
-Мужики! Я что подумал? –Петрович тоже полез в карман за своим портсигаром. –Такая серьёзная защита территории как та, что мы видим, должна содержать и невидимые глазу элементы!
-А попроще объяснить ты уже не умеешь? -это я не удержался, а Валёк согласно закивал головой.
-Мины! – коротко ответил Петрович. Мы помолчали, обдумывая это короткое заявление Петровича.
-Слушай! Откуда на фиг здесь мины… – раздражённо произнёс Валентин, и мы дружно заржали.
Дело в том, что наш Валёк процитировал фразу из незатейливого анекдота, весьма популярного в нашем туристическо – походном кругу. Вот этот анекдот:
“Медвежонок пристаёт к папе – бурому медведю:
-Пап, а пап, покажи кукольный театр!
Медведь-папа:
-Отстань, спи, поздно уже.
-Пап, а пап, ну покажи кукольный театр!
Медведь идёт в угол берлоги, достаёт два человеческих черепа, надевает их на передние лапы и говорит:
-Первый череп: Петрович, а здесь медведи водятся?
-Второй череп: Откуда на фиг здесь медведи…”
Отсмеявшись и вытирая рукавами набежавшие на глаза слёзы, мы с Валентином молча стали ждать, когда Петрович разовьёт свою мысль. Но Петрович зачем-то подошёл к сваленной в куче амуниции и начал переворачивать рюкзаки.
Тогда я спросил обращаясь к Петровичу: -Ты что, думаешь кто-то здесь установил мины? Здесь, посреди Восточно-Сибирской низменности, в непроходимой тайге? И, потом, даже если установил, то за десятки лет эти мины должны были протухнуть…
-Хрен, тебе – протухнуть, -ответил Петрович не разгибаясь и шаря в поклаже.
-Они теперь в самом опасном состоянии. Особенно если эти древние сапёры установили мины на неизвлекаемость, -Петрович вытащил из Валькиного рюкзака связку шампуров.
-А шампуры то тебе, на кой? –спросил Валентин.
-Тебе бы миноискатель, но я его, извини, с собой поленился взять. В следующий раз – точно, буду с собой носить, -продолжал он язвить.
-Миноискатель хорош, когда мина в металлическом корпусе находится. А здесь мы, скорее всего, будем иметь дело с продукцией отечественной оборонной промышленности. Самой оборонной из всех промышленностей мира. И эта промышленность выпускала хитрые мины в деревянном корпусе, которые металлоискателем не обнаружишь, - отвечал Петрович, развязывая связку шампуров.
-Значит так, мужики! Я иду вперёд, а вы за мной шаг в шаг. Ну, не маленькие, сами всё понимаете… -Петрович пошёл к проделанному нами ранее проходу в колючей проволоке первого ряда ограждения.
Мы с Валентином пошли за ним. Чем ближе мы подходили к проходу, тем меньше мне нравилось наше занятие. Хотелось повернуть назад и не видеть перед собой спину Петровича, понимая, что если у того рванёт под ногами мина, то те несколько шагов, которые отделяли меня от Петровича, меня не спасут.
Между тем Петрович через проделанный проход пересёк линию первого ограждения, и низко наклонив туловище начал втыкать в землю перед собой и в сторону на расстояние вытянутой руки стальной стержень шампура. При этом Петрович медленно передвигался в сторону второй линии заграждения из “колючки”. Под нажимом его руки сталь проникала в землю сантиметров на тридцать. Иногда шампур натыкался под землёй на препятствие, и Петрович начинал осторожными уколами нащупывать его невидимые подземные границы. И каждый раз это оказывались корни разросшегося за долгие годы кустарника, о чём нам и говорил Петрович.
Когда он, а за его спиной и мы, добрались до “колючки”, Петрович выпрямился, вытер вспотевшее от напряжения покрасневшее лицо и закурил. Мы стояли рядом и ждали его слов. По всему было видно, что он хочет сказать что-то важное.
-Интересно…, -протянул Петрович. –Вот видите в траве эти колышки? –показал он рукой вниз.
Мы посмотрели в ту сторону, куда он указывал. Только сейчас, перестав смотреть себе под ноги, мы увидели что из земли торчали толстенькие, отёсанные топором с четырёх сторон, почерневшие от времени колья.
-Это МПП, -непонятно сказал Петрович, и добавил, расшифровывая сказанное: -МПП – это малозаметные противопехотные препятствия. Если на бегу, и не глядя под ноги зацепишь такой колышек, то споткнёшься и упадёшь на землю. А мин я пока не обнаружил. Ладно, парни, режем проволоку, и идём дальше, иначе засветло не управимся, если будем вошкаться…
По уже знакомой схеме мы довольно быстро перерезали семь ниток проволоки и отогнули их концы в стороны. Петрович опять двинулся вперёд прощупывая шампуром землю перед собой. В этот раз он нащупал под землёй квадратные корпуса двух мин. Он не стал их выкапывать, и никто из нас не думал ему перечить, памятуя его слова о возможной установке мин на неизвлекаемость. Петрович просто отметил места закладки мин сломанными и воткнутыми в землю ветками кустов.
До часа дня мы преодолели все пять рядов проволоки и полосы земли между ними. Мины Петрович нащупал ещё только в одном интервале между рядами “колючки”, а именно – непосредственно в следующем после заминированного интервале. Перерезав последние нити проволоки и продравшись через густые заросли кустов мы в изумлении остановились. В двух шагах перед нами вместо земли и травы виднелись посеревшие от времени бетонные шестиугольные плиты.

 Отправлено: 09.09.11 20:31. Заголовок: 4. Тетрадь. Бетон пл..

4. Тетрадь.
Бетон плит был серо-седого цвета. Местами на поверхности плит были заметны обширные пятна зелёного моха. А через все стыки между плитами проросли пучки травы, высотой примерно нам по колено.
-Что за фигня? -не выдержал молчания Валентин, обращаясь почему-то ко мне.
-Я почём знаю? -огрызнулся я на него.
-Не, мужики, давай сначала наше барахло сюда перетащим, а потом будем осматриваться, -подал голос Петрович, и с ним трудно было не согласиться.
А, вообще, картина в общих чертах была по моим прикидкам такова. Скорее всего, мы в своих скитаниях по тайге случайно наткнулись на заброшенный военный объект. В последние годы таких заброшенных и разворованных, сначала самими служивыми, а потом и местными жителями, объектов было много.
Я видел в Интернете фотографии заброшенных ракетных позиций, военных городков, полигонов для испытания различных видов оружия. Там же я читал о тысячах единиц уничтоженной боевой техники. И это только в сухопутных войсках. Такая же картина наблюдалась на флоте. В прежние времена такие вещи назывались одним коротким как выстрел словом: “Измена”. И вполне справедливо выстрелом же и заканчивались.
Смущал возраст увиденного нами. Проволока и деревянные столбы прогнили настолько, что казалось их устанавливали ещё до библейского потопа. Цвет бетонных плит очень живенько мне напомнил цвет бетона долговременных орудийных точек старого укрепрайона, который ещё до Второй Мировой войны построили поляки в районе Барановичей. Был я как-то в тех краях в командировке, и проезжал мимо остатков укрепрайона на рейсовом автобусе.
Об этих своих немудрёных предположениях я и поведал Валентину с Петровичем. Валентин кряхтя тащил свой рюкзак и мешок с палаткой, больше обращая внимание на колышки МПП под ногами и концы колючей проволоки, норовившие вцепится в одежду и поклажу, чем на мои слова. А деловой Петрович, прогудел себе под нос что-то типа: -Хрен его знает… Разберёмся…Может быть… Если живы останемся…
Эта Петровичева последняя фраза меня достала уже когда мы выволокли наши вещи на бетонные плиты.
-Всё! - говорю, -Если мы сейчас не составим хоть какой-то план действий, то все тут и останемся. И бросил рюкзаки на бетон. В одном из них брякнули наши немногочисленные оставшиеся банки с консервами.
-Хорошо! В смысле ничего хорошего! –начал, и тут же поправился Валентин. Компас и GPS, мать ея, не работают. Солнца нет вторую неделю. В какую сторону идти, мы не знаем. Жратва на исходе. А тут ещё, этот долбанный непонятный военный объект.
-Слушайте, мужики! План один – домой живыми вернуться. Обратного пути у нас нет. Чего мы там нового, кроме тайги заболоченной найдём? Поэтому – только вперёд. Минимум времени на осмотр того, что нам возможно попадётся. Всё внимание на то, как отсюда выбраться. Ведь если тут когда-то жили люди…А, они не только жили, но что-то строили здесь…, -Петрович топнул ногой по бетону, -То, они как-то сюда попадали, и привозили сюда стройматериалы…. Знаете, сколько одного только цемента надо, чтобы забетонировать то, что мы видим вокруг? Тонны цемента, и тонны стальной арматуры, и тонны песка… Ну и рабочие руки, конечно… Значит, должна быть дорога. Правда, мы с вами ни о каком объекте, и ни о какой дороге не слышали, верно? Если считать, что ближайший населённый пункт это Покровское, то уж там-то, кто-нибудь, да и проговорился бы о крупном объекте в тайге неподалёку? Хотя места здесь болотистые, непроходимые. Только мамонтам и жить…
Петрович, усмехнулся, припомнив в поисках кого мы оказались в этих краях.
Я давно уже приглядывался к чему-то чернеющему справа от нас в постепенно редеющем тумане, который разгонялся слабым, неожиданно поднявшимся ветерком. Покопавшись в боковом кармане рюкзака, я извлёк из него матерчатый футляр с дешёвым восьмикратным китайским биноклем. Пройдя по бетонным плитам с десяток метров вперёд, я настроил бинокль по своим глазам и попытался рассмотреть, что там виднеется справа от нас.
На поросшем густым кустарником склоне сопки, сквозь расстояние, заполненное колеблющейся неверной туманной кисеёй, я рассмотрел мощный портал, обложенный гранитными валунами. Портальный проём был перекрыт огромными воротами.
Валентин и Петрович подтянулись ко мне. Петрович отобрал у меня бинокль и осмотрел окрестности. Туман почти рассеялся, и мы с Валентином даже невооружёнными глазами смогли рассмотреть, что стоим посередине широкой, метров в пятьдесят, уходящей вдаль полосы выложенной бетонными шестиугольными плитами.
Какая-то мысль шевельнулась у меня в голове.
Очевидно шевельнулась она довольно сильно, потому что я даже громко воскликнул: -ВПП! Петрович даже вздрогнул, разглядывая в бинокль сопку, и опустив от глаз бинокль, переспросил: -О чём это ты?
Я им обоим объяснил, что если бы не высокая трава в щелях между плитами, а кое-где и проросший кустарник, то было бы похоже, что мы стоим на взлётно-посадочной полосе аэродрома.
Валентин сдвинул на затылок панаму и скептически протянул: -Как ты думаешь, почему тогда никто не знает о таком аэродроме, как этот? Полоса шириной в пятьдесят метров, и длиной… Валентин прищурился, прикидывая на глаз длину бетонной полосы, казалось уходящей за горизонт. …и длиной километра в три, не меньше.
Я промолчал, а Петрович скомандовал, видимо приняв на себя обязанности старшего: -Всё, парни! Рюкзаки на плечо! И шагом марш к сопке!
Мы разобрали вещи и двинулись к сопке, что высилась в километре от нас. Иди по ровной твёрдой поверхности было легко. Лишь иногда мы огибали кусты, торчащие в щелях между плитами.
Тут меня осенило: -А если спилить один куст и посмотреть на годовые кольца на спиле? Может мы узнаем как давно построена эта полоса?
Петрович скорчил скептическую гримасу на лице, на ходу пнув куст ногой: -Вряд ли мы разберём на тонком стволике эти кольца….Даже если они там есть. Всё же куст от дерева отличается…
-Чем? – тут же с довольной рожей встрял Валентин, радуясь, что Петрович подставился.
-Отличается чем! – веско ответил Петрович, и мы рассмеялись старому анекдоту.
-К тому же, -высказал мысль Петрович, -Кусты тут могли вырасти только после того, как полосу забросили, да и то не сразу. Строили на совесть, стыков от опалубки между плитами до сих пор почти не видно.
Так, за разговорами мы дошагали до каменного портала в склоне сопки. Действительно, гигантский портал был перегорожен циклопическими стальными воротами. Мы чувствовали себя муравьями рядом с этими гигантскими конструкциями. Ворота, судя по всему, откатывались в сторону. То есть влево и вправо откатывались половинки огромных ворот. И они действительно откатывались, но только было это очень, очень давно.
Даже спустя много лет мы обнаружили на рельсах, по которым должны были катиться опорные колёса створок, следы окаменевшей тёмно-бурой смазки. Головки рельсов кое-где были скрыты землёй и камнями, сползшими вместе с дождями и талыми водами со склона сопки. Вездесущие кусты пустили свои цепкие корни на этих давних осыпях.
Размеры ворот впечатляли: метров семьдесят в ширину, и метров пятнадцать в высоту. Сделаны они были из гладких металлических листов, сваренных встык, и окрашенных когда-то в шаровый цвет. На стук кулаком они вообще собственным звуком никак не отзывались. Было ощущение, что ты колотишь по очень холодному каменному монолиту. Что скрывалось за этими воротами?
Мы прошли вдоль всего их фронта, лишь в одной створке обнаружив полуоткрытую стальную дверь, имеющую обычные для входных дверей размеры. Полотно этой двери открывалось наружу, и была она приоткрыта всего-навсего на сантиметр. То есть щель между дверным полотном, и дверной коробкой составляла всего десять миллиметров. Излишне упоминать, что дверь и коробка были сварены из толстой стали.
Мы, по очереди и все вместе, пытались раскрыть дверь, вцепившись пальцами в торец стальной плиты полотна двери, и упираясь ногами в ворота. Тщетно. Вероятно, выполненные в “потай” дверные петли проржавели, или смазка в них окаменела. Сколько же лет простояла незакрытой эта дверь? И кто последний прошёл или вышел через неё? И почему он не закрыл дверь за собой?
Чтобы попытаться открыть эту дверь, нужно бы иметь при себе два хороших толстых лома и кувалду, килограммов на пять, не меньше, и время, вместе с силами на работу по открыванию двери. Кроме сил, у нас ничего из вышеперечисленного не имелось. Ведь не использовать же в качестве лома Петровичев “зауэр” два кольца?
Что оставалось делать. Смысла тащиться на другой конец ВПП (мы решили пока так называть заросшую кустами бетонную полосу) мы не усмотрели. Дверь открыть мы не могли. Поэтому мы решили попытаться обойти сопку с левой стороны. Почему с левой? Не могу сказать. Просто пошли налево. Женщина сделала бы вывод, что все мужики одинаковы в своих привычках ходить налево. Возможно… Даже наверное именно поэтому, мы пошли налево.
Легко сказать пошли, потому что нам опять пришлось пробираться по таежной поросли, имея для ориентировки, справа, склон сопки. Километров через пять хода, сделав два привала: для перекура и питья чая с остатками галет и содержимым одной банки свиной тушёнки, в два часа дня, мы наткнулись на заброшенную железнодорожную колею.
Колея, как мы немедленно установили, выходила из-под такого же по конструкции, как обследованный нами ранее, но гораздо меньших размеров, портала. Этот новый портал тоже был перекрыт стальными раздвижными воротами, в одной половинке которых обнаружилась плотно закрытая дверь без ручки. Попытки открыть дверь не увенчались успехом. Мы опять устроили перекур, и решили идти по ветхим деревянным шпалам, между ржавых рельсов. Пропитка шпал креозотом выветрилась и вымылась из древесины за годы, прошедшие с неизвестного нам дня строительства колеи. Стальные костыли, которые когда-то ударами молотов вколачивали в шпалы безымянные строители, теперь легко оказывались у нас в ладонях. Стоило лишь с усилием потянуть четырёхгранный костыль пальцами руки, как он поддавался усилиям. Железнодорожная колея заросла сплошь одной травой, лишь изредка между рельсами пробивались невысокие кривоватые стволики берёз.
Не знаю, сколько часов нам пришлось бы идти пешком по шпалам, если бы в километре от закрытых ворот мы не нашли низкую деревянную платформу установленную на металлическом каркасе, в свою очередь опирающемся на четыре колеса. Это была ручная дрезина. Она стояла на рельсах, упёршись в ствол берёзы.
Мы осмотрели дрезину со всех сторон. Понять, почему она была брошена именно в этом месте, мы не смогли. Дрезина выглядела совершенно исправно, вот только деревянный настил платформы совсем почернел от времени и осадков, да колёса приржавели к рельсам. Когда я ножовкой спилил стволик берёзы, который по нашему мнению вырос значительно позже появления в данном месте дрезины, мы попытались сдвинуть дрезину с места.
Это оказалось не легко. Сначала мы не могли сдвинуть дрезину из-за ржавчины на колёсах и рельсах. Пришлось обстучать колёса обухом топора, после чего нам удалось сдвинуть дрезину с места. Ну, а приводной рычаг начал двигаться только после того, как мы поставили горящую плитку-”Шмель”, под картер в котором располагалась шестерёнчатая передача, и не разогрели загустевшую смазку.
Дальнейшее наше путешествие было не лишено приятности. Сложив в дрезину наши вещи, мы проехали не меньше двух десятков километров, сменяя друг друга у приводного рычага. Довольно часто мы останавливались, чтобы спилить выросшие между шпалами хилые берёзки. Дрезина шла всё время по невысокой насыпи, вокруг которой рос болотистый лес, состоящий в основном из осин и берёз, с редкими отдельно стоящими кривыми и невысокими соснами.
Ещё на первых километрах пути наблюдательный Петрович обратил наше внимание на покосившиеся высокие деревянные столбы, которые были расположены с обеих сторон железнодорожного полотна на одинаковых расстояниях друг от друга. С вершин столбов свешивались какие-то верёвки с обрывками ткани. Естественно мы начали строить догадки на этот счёт, разглядывая проплывающие мимо грохочущей на рельсах дрезины столбы. А потом я вдруг понял, что это такое.
Как-то давно, один мой знакомый рассказывал, как маскировали автодороги, которые были проложены к строящемуся в 50-60 годах прошлого века Плесецку. Когда дорога проходила по лесу, то стальными цепями стягивали вершины сосен вместе, так, чтобы они наклонялись над дорогой и закрывали сверху её полотно. А в тундровой, безлесной местности, вдоль дороги устанавливали столбы и натягивали на столбах над дорогой маскировочные сети по всей трассе.
Такой способ маскировки был эффективен при тогдашнем уровне авиаразведывательного оптического оборудования. С появлением инфракрасной техники и спутников-шпионов, подобные способы маскировки были признаны не эффективными. Так мы получили косвенное подтверждение, что неизвестный объект, обнаруженный нами в тайге совершенно случайно, имел отношение к какому-то военному ведомству. И, скорее всего, этим ведомством являлось Министерство Обороны.
Так мы и ехали, оглашая стуком чугунных колёс на стыках рельсов, окружающие нас болотистые окрестности, пока впереди, сквозь ветки деревьев не завиднелись каменные откосы невысокого горного хребта, и железнодорожное полотно не нырнуло в чёрный округлый зев тоннеля.
Естественно, мы тормознули перед тоннелем. Собственно тормозить было нечем, так как тормоз на дрезине привести в рабочее состояние нам не удалось. От усталости металла, или воздействия зимних морозов, лопнула одна из пружин тормозного устройства, и мы тормозили накатом.
Остановились мы только ради одного – приготовить факелы. У всех нас были карманные электрические фонарики, но с подсаженным питанием. А соваться в неосвещённый тоннель неизвестной длины и неизвестной проходимости без факелов, мы посчитали верхом неосмотрительности.
Поэтому мы наломали веток потолще, разорвали три грязных футболки, которые валялись в рюкзаках вместе с грязным или лишним по погоде нательным бельём, и соорудили шесть факелов. Остатками бензина из “Шмеля” мы пропитали тряпки, и взобрались на дрезину. Я сел к рычагу, и на малой скорости повёл дрезину в зев тоннеля. Когда проникающий в тоннель серый свет хмурого дня стал ослабевать, Петрович поджёг оба факела от своего “зиппаря”.
Теперь наш путь освещался неверным пляшущим пламенем факелов. Я качал рукоятку, приводящую в движение дрезину, и пытался рассмотреть путь перед дрезиной. Мимо нас проплывали грубо обработанные гранитные стены рукотворного тоннеля. В тоннеле была сильная тяга воздуха, весь едкий дым от факелов несло аккуратно мне в лицо, и я жмурил слезящиеся от дыма глаза. Может поэтому, Валентин первым заметил препятствие, стоящее на рельсах и крикнул мне: “Стоп! Хорош!”
По инерции дрезина продолжала катиться, постепенно замедляя ход, пока не уткнулась в упорные тарелки стоящего в темноте паровоза. Сверху, с запыленного матерчатого плаката, укреплённого на переднем торце парового котла, на них смотрел товарищ Сталин, мудро и всепонимающе улыбаясь сквозь седоватые усы.
Молча они слезли с платформы дрезины, и так же молча пошли между стенкой тоннеля и огромными красными колёсами паровоза. Они прошли мимо железных ступеней, ведущих вверх, в пустую темноту кабины. Они прошли мимо чёрной глухой стены тендера. К паровозу были прицеплены вагон и две платформы. Вагон этот был товарным, с открытой настежь откатной дверью. На двух платформах под брезентами угадывались какие-то гигантские инженерные конструкции.
Дойдя до конца короткого состава, я скорее ощутил, чем увидел серый мерцающий свет в конце тоннеля. С этим мы разберёмся, подумал я, скорее всего, это был свет дня. А сейчас важнее было осмотреть поезд. Мы зашли с другой стороны состава и поднялись по гулким ступеням в кабину паровоза. Она была пуста. Все поверхности были покрыты толстым слоем серой пыли и густой паутиной. Зев топки был прикрыт двустворчатой, раскрывающейся в стороны, толстой стальной дверью. Уголь в глубоком тендере был израсходован только наполовину. На отвале антрацита лежал брошенная десятки лет назад неведомым кочегаром совковая лопата, известная специалистам по перекантовке сыпучих смесей, под поэтическим названием “грабарка”. Петрович зачем-то поднял её, моментально вымазав руки в обычной серой и угольной чёрной пыли. Отполированная до зеркального блеска мозолистыми руками,
рукоятка лопаты блеснула отражённым факельным светом нам в глаза, когда Петрович бросал её обратно.
Мы спустились из паровозной будки на шпалы и подошли к открытой двери товарного вагона. С горящим факелом в руках Валентин сунулся к гнутой стальной полосе-подножке, но Петрович придержал его движение взявшись рукой за плечо Валентина.
-На всякий случай, -делая ударение на последний слог слова случай, произнёс Петрович, -На всякий случай, не стоит соваться в вагон с открытым огнём. Вдруг там динамит для взрывных работ? Бережёного Бог бережёт…
-А не бережёного, конвоир стережёт, -подхватил я, и воспользовавшись тем, что у одного меня руки были не заняты факелом, поставил ногу на подножку и рывком вскочил в вагон.
Сунув руку за пазуху куртки, я вытащил свой любимый фонарик-“карандаш”. Две батарейки размера ААА стоили довольно дорого, но иногда этот фонарик меня здорово выручал. Вот и сейчас я щёлкнул кнопкой на торце фонарика, и яркий луч света упал на штабель деревянных ящиков со сломанными стенками. Через проломы были видны стенки каких-то жестяных банок. Нужды лезть в ящики, с целью узнать, что в них содержится, не пришлось, так как под ногами валялись разбросанными по доскам пола вагона десятки таких же банок. Я подобрал пару жестяных цилиндров с пола и рассмотрел в луче фонарика.
-Что там? Что? – с любопытством спросили мои друзья, которые топтались на шпалах возле вагона.
-Что, что? Через плечо и на охоту! –неожиданно грубо ответил я.
На полуистлевшей грязной баночной этикетке я смог разобрать только одно напечатанное крупными буквами слово: Яловичина. Перевернув банку донышком к лучу фонарика, я увидел цепочку цифр, выдавленных на жести. Если правила кодировки применённой при изготовлении этих консервов не изменились, то, судя по последним цифрам, эту тушёнку выпустили аж в 1950 году.
-Мама миа! Меня и на свете ещё не было, когда этот поезд привёз сюда эти консервы,
-подумал я, впадая в лёгкий ступор. –Хотя, может быть, консервы были изготовлены в 1950 году, а привезли их сюда гораздо позже. Интересно, каков срок хранения тушёнки?
Я перебросил молча банку Валентину. Он её поймал, и они с Петровичем склонили над ней головы так резко, что чуть не столкнулись лбами.
-Смотрите, смотрите, умники! –не без злорадства подумал я, шаря лучом фонаря по внутренности вагона и крутя головой вслед за пятном света. Ничего кроме частично разбитых ящиков с консервами в вагоне не наблюдалось. Я уговорил сам себя, что следы разгрома объясняются тем, что кто-то случайно забрёл в тоннель и поживился дармовыми консервами. Однако, понимая всю несостоятельность своей версии, ничего иного я не мог придумать.
Уже собираясь уходить, я наклонился, чтобы прихватить с собой на всякий случай несколько банок тушёнки. Кто знает, когда мы выберемся к жилым местам? А тут, хоть и старая тушёнка, но банки без вздутий жести. Я вспомнил, что самое страшное для консервированных продуктов – это изменения температуры. Здесь же, в тоннеле, в глубине сопки, температура держалась более-менее постоянная. Так что шанс на то, что мы этой тушёнкой не отравимся, был довольно высок.
Противно, конечно есть продукт, изготовленный полвека назад. Но едят ведь мясо ископаемого мамонта, пролежавшее в вечной мерзлоте пять или шесть тысяч лет. Голод – не тётка. Сварим, и, если припрёт, съедим эту тушёнку за милую душу. Так что за ушами будет трещать.
Тут-то я её и увидел, эту тетрадку в чёрном ледериновом переплёте, с давленым следом сапожного каблука на обложке. Лежала она рядом с дверью. Видно неизвестный мне человек обронил её тогда, предположим, когда в темноте укладывал в вещмешок консервные банки. Я немедленно подобрал тетрадь и наскоро перелистал её. Она была полностью исписана от руки порыжелыми чернилами одним и тем же почерком. Я засунул тетрадь под брючный ремень, взял в руки пять банок с тушёнкой и выпрыгнул из вагона.
Мои приятели к тому времени уже забрались на открытую грузовую платформу и, разрезав “финками” верёвки, стащили с одного из огромных агрегатов стоящих там заскорузлый брезент. Света факелов явно не хватало для того, чтобы я на расстоянии мог рассмотреть детали, но я видел общий облик агрегата. Какая-то завеса начала таять у меня в памяти, И я вдруг вспомнил.
-Мужики! Валим отсюда по-быстрому! -крикнул я им, одновременно срывая с себя рюкзак.
-Ты, чего орёшь? -недоумённо спросил меня Петрович.
-Потом! Объясню потом! -срывающимся от спешки голосом ответил я, выбрасывая из рюкзака банки с тушёнкой прямо на шпалы, под колёса платформы. Пальцы правой руки наткнулись на тетрадь, но её я засунул поглубже в рюкзак.
-Да объясни ты толком, что произошло? -через плечо, недовольно, спросил Валентин потянувшийся к шильдику на корпусе механизма.
-Не трогайте ничего руками! И помогите же мне!-заорал я бросаясь к нашей дрезине.
Я попытался перевернуть её ухватившись сбоку за раму. Но мне удалось лишь оторвать два колеса от рельсов сантиметров на тридцать. Подскочившие Валентин с Петровичем с ходу врубились в задачу. Нам надо было попытаться перетащить дрезину между стоящим составом и стенкой тоннеля и установить её на рельсы уже за составом. Это надо было сделать обязательно, если мы не хотели продолжить наш путь на своих двоих. И мы это сделали. За двадцать минут, тяжело дыша от усилий, оглашая тишину тоннеля матюками, мы протиснули тяжёлую дрезину, поставленную вертикально на бок, мимо состава и вновь установили её на рельсы. Потом мы кое-как побросали в неё рюкзаки и палатку, вытащили почти догоревшие факелы из щелей между стальным каркасом платформы и дощатым настилом, куда в торопях их засунули Петрович с Вальком, и вскочили на дрезину.
Через десять минут дрезина выкатилась под серое небо с противоположной стороны горного отрога. Тусклый свет уходящего дня показался нам очень ярким после темноты тоннеля, а блеклые краски таёжной растительности радовали глаза.
Не прекращая двигать приводной рычаг дрезины, Петрович сердито у меня спросил: -Ну, а сейчас, герр профессор хренов, объяснит добрым людям какого хрена мы оттуда сорвались, чуть не надорвав животы от напружки?
Я пропустил мимо ушей хренова герра профессора, и объяснил моим друзьям что к чему. Что ещё? Через три дня мы добрались на дрезине к безымянному разъезду на БАМе. Продукты у нас закончились дня два назад. И если бы Петрович не подстрелил из своей "тулки" двух рябчиков, доверчиво сидевших на ветке берёзы, мимо которой мы проезжали на дрезине, было бы совсем плохо. Ещё через сутки по БАМу прошёл товарняк с лесом на экспорт в Китай. Мы просигналили машинисту, стоя на шпалах и махая круговыми движениями Петровичевой красной футболкой.
Хорошо, что машинист затормозил - в этой жизни надо радоваться мелочам. На товарняке мы добрались до ближайшего посёлка, а оттуда - до полевого аэродрома. И с пересадками, ещё три дня, добирались до нашего родного города. Всё это время я читал дневник, найденный мной в вагоне старого поезда, стоящего в чернильной темноте тоннеля. Я узнал поразившие моё воображение вещи. Я захотел вернуться к той стальной двери, которую нам не удалось открыть.

5. Дневник.
Собственно тетрадь в чёрном переплете была личным дневником одного человека. Дневник этот весьма своеобразен. Практически все сведения, касающиеся персонажей описываемых автором дневника событий, были им зашифрованы сокращениями и аббревиатурами. Таким же образом шифровались тактико-технические характеристики изделий и аппаратов, упоминаемых в дневнике.
Я потратил больше полугода на индивидуальный поиск сведений в Интернете и в открытых библиотечных фондах для того, чтобы реконструировать события, произошедшие за несколько десятков лет жизни автора. Из соображений деликатности по отношению к живущим ныне потомкам автора дневника я намеренно изменил его инициалы.
Для того чтобы вы не сомневались в трудностях, которые встали бы перед читателями, если бы они решили прочитать дневник в подлиннике, ниже по тексту я привожу содержание первого же рукописного сообщения из дневника.

Авг.17.34. Сегодня сов. НТК УВВС неож. дело решилось мою пользу. Тов. Иванов распорядился Л.М.К. выделить необходим. ден. ресурсы осущ. всей моей прогр. Пр. присв. код. назв. "ЭОС". Особо тов. Иванов предупред. присут. собл. стр. секр. Ещё сказ. меры будут прин. беспрецед. Т.к. раб. буд. вестись распор. ЦК и Совнарк. все требов. пр-ту обяз. быть прин. исполн. неук. п.оч. Орг. раб. стр. а-б поручена НКВД инж.упр. РККА. Тов. Иванов взял свой личн. контроль. Обязан еженед. докл. ходе проект. раб. с.дн. сбор. работ момента сдачи об-та экспл. КБ летел крыльях.

С содержанием дневника я предлагаю вам ознакомиться в моём пересказе, не претендующем, впрочем, на абсолютную историческую достоверность.

 Отправлено: 09.09.11 20:45. Заголовок: 6. Чудеса не отменяю..

6. Чудеса не отменяются.
Дмитрий Дмитриевич Дороховщиков, или Д.Д.Д., как за глаза звали его друзья, летел в своё Конструкторское Бюро как на крыльях, даже не замечая чудесной солнечной погоды, которой в конце дождливого лета природа одарила жителей города. Сегодня в жизни Д.Д.Д. произошло чудо.
Утром, в его крохотном кабинетике на втором этаже старого деревянного дома в 3-м Монетчиковском переулке, зазвонил телефонный аппарат. Д.Д.Д. с раздражением оторвался от расчётов по аэродинамике планера нового самолёта собственной конструкции, и покосился на трезвонящий аппарат. Может быть, он сам угомонится? Но телефон продолжал издавать пронзительные звонки. Д.Д.Д. вдруг пожалел усталую телефонистку, которой приходилось сидеть в скучной тёмной аппаратной комнате далёкой телефонной станции, нажимая на рычажок вызова, и он снял тяжёлую трубку с рычага.
-Товарищ Дороховщиков? – из эбонитовой воронки наушника сквозь помехи на линии донёсся до его слуха мужской голос с властными интонациями.
-Да, слушаю! –невольно повышая голос, почти прокричал в микрофон Д.Д.Д.
-Дмитрий Дмитриевич? –настаивал голос в наушнике.
-Да, я, я, Дороховщиков! Кто говорит? Это насчёт моторов? – спросил Дороховщиков.
-Это из секретариата товарища Иванова! В ближайшие двадцать минут за Вами, товарищ Дороховщиков, будет прислан автомобиль с порученцем. Вы обязываетесь прибыть на совещание в Управление ВВС! –услышал Д.Д.Д. и в трубке исчезли все звуки.
Даже треск и шелест помех на линии пропал. Д.Д.Д. несколько раз подул в рупор микрофона, зачем-то покрутил в пальцах телефонный шнур в тканевой изоляции, и положил трубку в вилку рычага. Затем он вновь снял трубку, поднёс к уху и правой рукой нетерпеливо постучал по рычагу. Но в мембране всё было тихо. Д.Д.Д. понял, что его телефон отключили сразу после окончания странного разговора.
Д.Д.Д. собрал разбросанные по всему столу листки писчей бумаги со своими расчётами, сложил их в картонную папку, завязал матерчатые тесёмки. Потом спрятал в стол логарифмическую линейку, накрутил колпачок на авторучку с золотым пером. Некоторое время он посидел за столом, вертя в руках авторучку и рассеянно рассматривая штампованную надпись на колпачке “Mаuntblan”. Потом пожал плечами, спрятал авторучку во внутренний карман парусинового, по летнему времени, пиджака, и встал со стула.
Подойдя к единственному в его кабинете широкому, с двойной рамой окну, он упёрся согнутой в локте рукой о деревянный переплёт и стал смотреть, сквозь немытые с весны стёкла, на улицу.
В утренних ярких лучах солнца дома и заборы отбрасывали на тротуар косые угольно-чёрные тени, по которым не спеша тащилась крытая парусиновым навесом одноконная повозка с выцветшей надписью на боку:
Покупайте только в “Моссельпроме”!
Через открытую форточку доносилось звонкое клацанье стальных лошадиных подков по камням, изредка попадающимся под копыта в этом не мощёном до сих пор переулке, что был рядом с Саратовским вокзалом.
Д.Д.Д. постарался сосредоточиться и обдумать алгоритм дальнейших расчётов планера, но мысли его крутились вокруг только что состоявшегося телефонного разговора. Что мог означать этот вызов?
-Эх! Что попусту себя дёргать? Подождём! –решил Д.Д.Д. отходя от окна. Он стал набивать свою любимую старую “данхилловскую” трубку голландским табаком из жестяной коробки с плотно закрывающейся двойной крышкой, что всегда стояла в верхнем ящике левой тумбы его письменного стола. Раскурив трубку от длинной каминной спички, и окутавшись облаком ароматного дыма, Д.Д.Д. опять подошёл к окну.
Моссельпромовский фургон уже скрылся из виду, зато на тротуаре напротив окон соседнего дома остановился точильщик ножей в длинном кожаном фартуке поверх плисовой косоворотки и бумажных синих брюк, выпущенных поверх нечищеных стоптанных хромовых сапог.
Здоровенный молодой парень с простоватым лицом стащил с плеча точильный станок, укреплённый на складной деревянной раме, сдвинул на затылок засаленный картуз с расколотым посередине блестящим козырьком, и подняв голову закричал, обращаясь к фасаду трёхэтажного дома напротив: -Ножи – ножницы т-о-о-чу! Ножи – ножницы т-о-о-чу! Ножи – ножницы т-о-о-чу!
Через некоторое время на его страстный призыв откликнулись. Поперёк проезжей части переулка к точильщику выстроилась небольшая очередь из старушек в светлых бумазейных платочках и детей. Все они держали в руках кто ножницы, кто кухонные ножи, завёрнутые в старую газетную бумагу.
-Что-то сегодня оживлённо в нашем переулке, -подумал Д.Д.Д., посапывая трубкой, и наблюдая за появлением в переулке потрёпанного грузовичка ГАЗ-АА, из кузова которого выпрыгнуло два дюжих молодца в брезентовых комбинезонах и таких же куртках. К ним присоединился человек в мятом парусиновом костюме и шляпе-панаме на голове, вылезший из деревянной кабины. В одной руке он держал высокий, обтянутый кожей футляр, а в другой замызганную толстую папку, набитую битком бумагами. Под полями панамы поблескивало затемнёнными стёклами пенсне на шнурке.
С ходу “панама”, как обозвал его про себя Д.Д.Д., начал давать распоряжения. Один из его подчинённых встав ногой на колесо грузовика, начал поочерёдно доставать из кузова сложенную пополам полосатую геодезическую рейку с цифрами, связку стальных штырей на проволочном кольце, огромную многометровую рулетку в стальной прорезном корпусе, скрученную кожаным ремнём деревянную треногу. Он начал передавать предметы второму работнику. Тот складывал инструменты на дорогу рядом с грузовиком. Шофёр грузовика между тем тоже развил бурную деятельность. Он открыл боковые створки капота и начал ковыряться в моторе с гаечными ключами и ветошью в руках.
-Никак, переулок наш асфальтировать собрались, -подумал Д.Д.Д., увидав как “панама” вытаскивает из футляра нивелир. В последний год власти взялись за городское хозяйство. На улицах и в переулках тут и там стояли закопченные чаны для разогрева асфальта, пыхтели моторами грузовики, сновали строительные рабочие, ремонтировались обветшавшие за годы гражданской войны дома, штукатурились и красились фасады. Улицы были перекопаны траншеями под водопровод и канализацию. Штабелями лежали чугунные и керамические трубы. Поэтому появление геодезистов в доселе пустынном переулке объяснилось бы прозаическими причинами, и вызвало бы любопытство только у местной детворы, если бы в переулок в то утро не пожаловали важные гости.
Внезапно в поле зрения задумавшегося о стреловидности крыла своего самолёта Д.Д.Д. появилось ещё три автомобиля. Это были абсолютно одинаковые массивные чёрные “паккарды” с толстыми зеленоватыми стёклами. Все три машины бесшумно повернули в переулок со стороны Пятницкой улицы. Один “паккард” проехал мимо и остановился рядом с точильщиком ножей, продолжавшим как ни в чём ни бывало заточку ножниц какой-то согнутой пополам годами старушки, опиравшейся на толстую самодельную палку-трость. Из машины появился плечистый человек в костюме горохового цвета, и засунув руку в карман пиджака замер рядом с враз поредевшей очередью к точильщику. Второй “паккард” мягко притормозил прямо под окном кабинета Д.Д.Д. Третья чёрная машина остановилась рядом с грузовичком геодезистов, полностью перегородив неширокий переулок.
Шофёр грузовика опустил створки капота и забрался в кабину, впрочем не прикрыв за собой дверь. Геодезисты продолжали свою деятельность. Тип в панаме возился с поверками теодолита, который он уже успел установить на треноге на противоположном от входа в конструкторское бюро тротуаре. Один из его подчинённых, удалившись к противоположному от нивелира углу соседнего дома, искал на стене геодезическую “марку”, а второй, стоя с полосатой рейкой в руках, от безделья разглядывал окна в окрестных домах.
Д.Д.Д. был несколько заинтересован этой внезапно забурлившей деятельностью в их тишайшем переулке, когда его отвлек резкий скрип деревянных половиц и приближающийщя звук шагов уверенного в себе человека. До того момента, как начались события изменившие всю жизнь Д.Д.Д., оставались считанные секунды. Однажды, через годы, Д.Д.Д. вдруг вспомнил о чём он думал в те, последние, секунды.
А думал он о том, что издревле князья да государи, стремясь охранить свою жизнь, строили свои терема и дворцы со специально скрипучими полами и лестницами, особенно рядом со своими спальнями. Делалось это по одной причине. Охрана - охраной, но охрану можно опоить, охрану можно подкупить.
И вот тогда, в ночном мраке, кажущемся ещё чернее от огоньков лампад под иконами в "красном" углу, о приближении врага может предупредить только спасительный скрип половиц. Люди неправильно толкуют широ известное выражение: "предательский скрип половиц". Не половицы предают, но половицы выдают предателя.
Нет, скрип половиц может быть только спасительным. Или предупредительным?
Шаги затихли у двери кабинета Д.Д.Д. Через открытое окно в кабинет долетали звуки улицы. За дверью в коидоре всё было тихо. Потом пронзительно скрипнула половица, и сразу же в дверь громко постучали.

7. Ближняя дача.
Д.Д.Д. вздрогнул, чего впоследствии себе простить не мог.
И пару раз кашлянув в кулак, произнёс: -Войдите!
Дверь широко распахнулась и на пороге кабинета появился высокий широкоплечий малый, одетый в защитного цвета френч с накладными карманами, галифе и кожаные сапоги. Его можно было бы принять по выправке за бывшего царского офицера, если бы не откровенно простонародная рязанская физиономия. Д.Д.Д., впрочем не исключил, что незнакомец мог быть в прошлом унтером - унтер-офицером.
Между тем унтер, так его для понятности окрестил про себя Д.Д.Д., обвёл небольшой кабинет быстрым, но внимательным взглядом, и шагнув к Д.Д.Д., по прежнему стоявшему у открытого окна с погасшей курительной трубкой в руке, спросил с намёком на улыбку: -Товарищ Дороховщиков? Дмитрий Дмитриевич?
-Да-с, это я и есть, -сухо ответил Д.Д.Д., -С кем имею честь..?
-Да вы, товарищ, не волнуйтесь, -произнёс унтер подступая к Д.Д.Д. вплотную, -Я, товарищ, являюсь порученцем товарища Иванова. Товарищ Иванов приглашает вас Дмитрий Дмитриевич для конфиденциального разговора. Я обязан обеспечить вашу встречу с товарищем Ивановым безусловно и безотлагательно!
Д.Д.Д. был крайне удивлён и взволнован. Особенно при упоминании товарища Иванова. Мысли его окончательно спутались, и он не смог выдавить из себя только глупейший вопрос: -А почему товарищ Иванов не обратился прямо в Наркомат?
Унтера вопрос не рассердил, а явно позабавил, потому что он весело расхохотался.
Отсмеявшись и вытерев глаза большим платком, который он вытащил из кармана галифе, унтер произнёс: -Товарищ Иванов знает ваши работы и ценит вас как специалиста и патриота самолётостроения нашей молодой Республики. Именно поэтому он обратился прямо к вам, а не прямо в Наркомат! Согласитесь, это вполне логичный поступок? А теперь, Дмитрий Дмитриевич, предъявите-ка мне свои документы!

 Отправлено: 12.09.11 13:17. Заголовок: Ротмистр Лемке. Выну..

Ротмистр Лемке. Вынужденная посадка. Встреча с Гейзельбергом.

Я уходил курсом на стоянку экспедиции и, в очередной раз, повернув голову в направлении полёта подбитого цепеллина, увидел как он, зацепившись гондолами за деревья, оседал на землю. Потом показалась беззвучная из-за расстояния, яркая вспышка взрыва, и к небу стал подниматься столб черного дыма.
«Всё же взорвался! Но, может быть, экипаж успел покинуть дирижабль» - именно так я подумал в этот момент. Несмотря на пробоины от огня пулемётов цепеллина в фюзеляже моего Фоккера, я всё ещё не желал оказаться в состоянии настоящей войны с немцами здесь, в подземном мире. Мне хватило фронта, да и цель экспедиции могла быть достигнута иным путем, нежели открытое вооруженное противостояние.
Между тем, слева по курсу полёта, на ещё несколько минут назад, совершенно чистом небе, показалась массивная черная туча. За всё время пребывания здесь, я видел тучи впервые. Особенностью местного климата было как раз отсутствие облаков, не говоря уже о тучах. Один только раз, при нашем первом появлении в здешнем небе, когда наш ИМ буквально вывалился из чрева вулкана, возникшая из ничего молния запустила моторы воздушного корабля, спасши тем самым экспедицию от неминуемой катастрофы. Тогда мы списали это явление грозового разряда в совершенно чистом небе, за вмешательство неизвестных внешних сил, а что мне думать сейчас, когда буквально за несколько минут, появившаяся туча, заволокла весь горизонт, а мой аэроплан задрожал от ураганного ветра, внезапно налетевшего со стороны появления этой тёмной завесы.
Дальше – больше. Мотор Фоккера внезапно стал давать перебои, несколько раз конвульсивно дёрнулся и, наконец, остановился. Я посмотрел на приборы – стрелка указателя уровня топлива была на нуле.
«Вот те раз! После атаки я смотрел на указатель, и топлива хватало на возвращение. А мотор остановился» - неприятный холодок прошелся по телу.
Что произошло с мотором, сейчас я выяснить не мог, да и не зачем это было делать, нужно было искать площадку для приземления. Сильнейший ветер был встречным, и аэроплан словно уперся в невидимую стену. Скорость катастрофически падала и до сваливания в штопор оставались секунды. Высоты пока хватало, но я ещё был над морем. Надо было немедленно разворачивать аэроплан к берегу и тогда ветер, из противника, мог стать союзником. Так я и сделал, как говорили первые авиаторы - «блинчиком», то есть почти без крена, аккуратно цепляясь за каждый метр драгоценной высоты.
Береговая линия была километрах в трёх. После разворота оказалось, что аэроплан, гонимый всё усиливающимся ветром, несёт прямо к месту падения цепеллина. Оказаться над лесом, где найти подходящее место для посадки в моём нынешнем положении, с неработающим мотором, было не то что проблематично, а вовсе невозможно, не входило в мои планы. Так я мог разделить незавидную участь разбившегося при аварийной посадке германского цепеллина. Я решил сажать Фоккер на прибрежную полосу.
Решение было правильное, а вот исполнение превратилось в труднейшую задачу. Из-за ураганного ветра, посадочная скорость аэроплана была чрезмерно высока. Да и берег располагался под прямым углом к направлению ветра.
Выполнить задуманный маневр с поворотом на 90 градусов, было чистым безумием и я это всё больше понимал, по мере приближения к берегу.
- «Пирамида! Ты забыл о пирамиде!» - озарила меня лихорадочная мысль, - «За ней можно укрыться, воздушный поток раздвоится, огибая это препятствие. И если удастся сесть впритирку к основанию, на ту же полосу, откуда Лесневский угнал этот Фоккер, то я спасён!»

Ротмистр Лемке был хорошим пилотом и опытным контрразведчиком, быстро мыслящим и мгновенно принимающим решения. И в этот раз, он из нескольких вариантов, немедленно выбрал единственно правильный. А как только это было сделано, он стал следовать принятому решению точно и неуклонно. Все сомнения отброшены, цель ясна. Правая рука сжимает ручку управления, ноги на педалях, взгляд прикован к вершине пирамиды, которая видна издалека, возвышающаяся над лесом.
Тем временем, ко всем «прелестям» посадки в ураган, да ещё с неработающим мотором, добавился сильнейший ливень, обрушившийся на аэроплан ротмистра из тучи, которая уже заняла всё обозримое пространство вокруг. Видимость резко упала, вершина пирамиды, служившая ориентиром при посадке, исчезла за водяным потоком, обрушившимся с небес.
Аэроплан мотало из стороны в сторону, несколько раз подбрасывало на сотню метров вверх и резко опускало вниз, да так, что колеса шасси чуть не сломало о верхушки деревьев – к этому времени Фоккер уже достиг берега.
Наконец, Аристарх смог увидеть впереди просвет в лесу, и пирамиду, которая стремительно приближалась. Казалось, ещё несколько секунд такого полёта и аэроплан, гонимый неослабевающим ураганным ветром, неминуемо должен разбиться, налетев на пирамиду.
А как же план ротмистра Лемке? Где спасительное безветренное пространство за пирамидой? И как не пролететь его насквозь, ведь скорость слишком высока?

Не задавайте лишних вопросов пилоту в столь экстремальной ситуации, а лишь пожелайте ему удачи!

Аэроплан влетел в просвет и оказался над той самой полосой, расчищенной немцами у подножия пирамиды. Порыв ветра прижал Фоккер к земле, и Аристарх оказался ниже уровня вершин деревьев, окаймлявших место посадки. Аэроплан выпал из турбулентного потока воздуха, оказавшись в затишье. Пролетев ещё с сотню метров, он оказался у подножия пирамиды, куда и стремился попасть ротмистр. Касание, и аппарат на земле!

Когда пробег закончился и аэроплан остановился, я быстро выбрался из кабины и бросился на землю. Надо было укрыться и осмотреться, поблизости могли быть немцы. Однако, я никого не заметил, а на площадке не стоял ни один германский аэроплан.
-«Может быть, улетели к месту падению цепеллина. Весьма вероятно. И это мне на руку. Надо осмотреть мотор».
Линия пробоин на плоскости переходила и на капот мотора.
-«Вот ведь куда трасса ушла! – досада одолевала меня, - зацепила бензошланг, никак».
Мои опасения подтвердились. Шланг подачи бензина был перебит очередью пулемёта стрелка цепеллина. Это я увидел, когда добрался до бензобака. Из разорванного шланга ещё капало топливо.
Соединить два конца шланга было делом нехитрым. Кусок трубки и проволока, найденные среди инструмента, позволили сделать это быстро.
Закончив с ремонтом, я пошёл по площадке, надеясь найти бочки с бензином. Ведь, если германские аэропланы здесь приземляются, значит должны быть и ёмкости с бензином. Если они есть, значит я смогу продолжить полёт к своим.
Я медленно шел по траве, осматриваясь по сторонам. Дождь не прекращался, и видимость была не более двадцати метров. Аэроплан остался далеко позади, и только теперь я почти наткнулся на навес. А под навесом стояли бочки.

Вдруг, в пелене дождя, впереди, по направлению моего взгляда, показалась фигура человека. Человек шёл, согнувшись и качаясь. Меня он не видел – это я понял по характеру его движения. Он просто передвигался, брёл наугад, ведомый одному ему известной целью. И, не дойдя до меня нескольких шагов, человек споткнулся и упал. И остался лежать без движения.
Я понял, в одно мгновение оценив его внешний вид – обожженный сюртук, цивильные брюки, заправленные в гетры, башмаки на толстой подошве, рана на голове – это человек с упавшего цепеллина! Значит, место падения недалеко.
Нагнувшись над упавшим, я перевернул его на спину. Глаза незнакомца были открыты, а когда я переворачивал его, он издал протяжный сон.
- Кто вы? - спросил я по-немецки.
- Человек ответил не сразу. Было видно, что контузия затормозила его реакции. Наконец он разжал губы и очень тихо прошептал:
- Гейзельберг, профессор Гейзельберг, наш цепеллин…авария…
И закрыл глаза.

Ротмистр Лемке всё сразу понял. Неудача в полёте привела к удаче на земле. Тот, за кем они и прилетели сюда, лежит перед ним.
- «На ловца и зверь бежит» - пришла на ум народная мудрость.
Дождь всё лил. Следом за физиком больше никто не появлялся.
- Пора, ротмистр домой. Теперь уж точно, пора – громко сказал Аристарх.
- Заправить Фоккер, герра профессора в кабину, и айда! Только надо торопиться, его могут искать – сам себя предупредил Лемке.

Он нагнулся над профессором, поднял его на ноги, а потом взвалил себе на плечи.
И пошёл к аэроплану.

«Домой, домой!»

 Отправлено: 13.09.11 16:44. Заголовок: Ротмистр Лемке. Тру..

Ротмистр Лемке. Трудное возвращение. Встреча с Никольским.

Профессор, несмотря на тщедушную фигуру, был довольно тяжёл. Аристарх, спортсмен и чемпион Петербурга по теннису, немного запыхался когда, наконец, за пеленой дождя показался Фоккер. Последние пятьдесят метров дались ротмистру с большим трудом, так как непрекращающийся ливень пропитал насквозь грунтовую полосу и его ноги начали скользить и разъезжаться в мокром месиве, в которое постепенно превращалась площадка.
Наконец он дошел. Опустив профессора на ноги и удерживая того от падения в грязь, Аристарх несколько раз шлёпнул физика по щекам ладонью. Способ приведения в чувство распространённый и радикальный, подействовал и в этот раз – профессор открыл глаза.
- Профессор! Помогите мне и себе. Вы должны держаться на ногах и с моей помощью забраться в кабину этого аэроплана. Только так я смогу доставит вас на базу – сказал Аристарх, не вдаваясь в подробности. Он понимал, что Гейзельберг сейчас в таком состоянии, что примет любую ложь за правду, если не очень усердствовать в деталях – контузия и потрясение от катастрофы дирижабля делали своё дело. Немецкий язык у ротмистра был хорош, знакомые говорили, что у него приятный берлинский акцент, и за это ротмистр был спокоен. Лётный комбинезон, надетый поверх мундира, был без знаков различия, к тому же мокрый и со следами грязи от ботинок профессора, и это тоже было на руку Аристарху. Поэтому физик, после слов ротмистра, послушно кивнул ему и повернулся к аэроплану. Сомнений в том, что перед ним свой немецкий пилот, у него не было. Он ухватился за расчалку, и ротмистр подсадил его на плоскость. Она была мокрая, как и всё вокруг, и ноги профессора едва не соскользнули обратно, но совместными усилиями он, наконец, подошел к кабине. Прыгнувший следом Аристарх помог профессору забраться в неё и пристегнул того ремнями. Разделавшись с этой трудной задачей, ротмистр спрыгнул обратно на землю.
Оказавшись на земле, он решил немного передохнуть, прежде чем снова пойдёт к навесу с бочками. Аристарх не курил, поэтому просто стоял и дышал полной грудью, одновременно осматривая окрестности. Вдруг он увидел лежащий в грязи под аэропланом небольшой, но довольно толстый блокнот. Он лежал, наполовину погрузившись в раскисшую землю, и на кожаной обложке был виден отпечаток ботинка. Ротмистр нагнулся и осторожно взял блокнот. Грязный отпечаток на коже, несомненно принадлежал Гейзельбергу, рифлёный оттиск подошвы совпадал со следами на земле у аэроплана. Аристарх рукавом вытер грязь с блокнота, но вода уже успела попасть внутрь через обрез страниц.
- Несомненно – это записи профессора. Надо взглянуть. Я не физик, но формулы скажут всё сами – вслух рассуждал ротмистр.
Он медленно стал раскрывать блокнот, стараясь не порвать слипшиеся местами листы. Блокнот раскрылся почти посередине, видимо физик совсем недавно писАл именно здесь. Вода не попала сюда, и Аристарх увидел формулы, сопровождаемые комментариями, написанные неровным почерком, явно второпях. В верхнем углу страницы было написано число, месяц и год, и когда ротмистр увидел дату, то сначала подумал, что физик ошибся – запись была такой – 26 июля 1918 г. Он перевернул страницу, но и там он увидел тот же год, поменялось только число – 27 июля. Тогда он открыл наугад блокнот, разделив стопку листов от начала, приблизительно пополам и увидел то, что в тайне уже начал предчувствовать – в верхнем правом углу раскрытой страницы значилось – 15 июня 1917 года!
- «Что всё это значит?» - озадаченно подумал Аристарх, - «на дворе 1916-й, мы едва полтора месяца как, вылетели из Китежа, а тут такое!»
Тут он вспомнил о профессоре, вот кто внесёт ясность, и объяснит ему эту чехарду с годами. Подумав так, он поднялся по плоскости Фоккера к кабине, в которой сидел физик. Тот спал, слегка похрапывая, откинув голову. В другой обстановке Аристарх не стал бы будить человека, пострадавшего при аварии дирижабля, но сейчас он должен был это сделать – блокнот с непонятными датами просто жёг ему карман.
- Профессор! – ротмистр тронул Гейзельберга за плечо, - профессор, проснитесь!
Физик сразу открыл глаза, словно бы и не спал и повернул лицо к Аристарху:
- Что случилось? – тихо спросил он.
- Скажите, какое сегодня число. Я улетал на несколько суток, и просто сбился со счёта, как глупо это и не звучит.
- 27 июля, молодой человек. В вашем возрасте и при вашей профессии такое не должно случаться – удивлённо ответил профессор.
- 27 июля 19… - тут ротмистр нарочно сделал паузу, ожидая, что физик добавит две оставшиеся цифры, и он не ошибся.
- Вы в каком чине, молодой человек? – спросил неожиданно профессор.
Аристарх в уме перевёл ротмистра в капитаны и ответил соответственно – Капитан, герр профессор.
- Так вот , герр капитан. Сегодня, если мне не изменяет память, как раз 27 июля 1918 года. И это не подлежит сомнению и обсуждению. Прошу прощения, я устал, и хотел бы отдохнуть.
Он снова закрыл глаза, давая тем самым понять капитану, что разговор этот его утомил.

Ротмистр Лемке был в тупике. Записи в блокноте, слова Гейзельберга – всё было достоверно. Достоверно настолько, что Аристарх не знал, что подумать обо всём этом. Оставалось только надеяться, что чудеса с датами – суть вариации на тему чудес города Китежа.
- «Да уж, объяснение хлипкое, но может быть, может быть» - думал ротмистр, шагая к навесу с бочками, - «Сейчас заправлю аэроплан и к своим. Леопольд должен помочь разобраться в этом».
От этой мысли ему стало легче и ноги быстрее понесли его к цели.
Дождь прекратился так же внезапно, так же как и начинался.
А вот и склад бензина.

Через десять минут стало ясно, что бензина нет. Все бочки были пусты. Аристарх понял, что добираться в лагерь ему с профессором придётся по земле. И в этом была трудность – профессор, в своём теперешнем состоянии был не ходок.

Ротмистр медленно шёл обратно к Фоккеру, где он оставил профессора.
- «И даже пристегнул его, подготовил к полёту» - он невесело усмехнулся.
Земля стремительно высыхала, и идти становилось всё легче, но и это не радовало Аристарха.
- «Мотоциклет бы какой найти, да где ты его найдёшь» - продолжал угрюмо размышлять ротмистр.
Вот уже показался стоящий Фоккер
.
Внезапно раздался громкий треск, сопровождаемый небольшим электроразрядом и сразу за аэропланом, в лёгком мареве, из ничего, из пустоты, стал, как будто проявляться на фотопластине, силуэт необычного аппарата.
Лемке поражённо замер, смотря на разворачивающееся действо. Марево растворилось и перед взором удивлённого ротмистра возник корабль - не корабль, но что-то общее с этим в конструкции неожиданно появившегося сооружения, было.
Тут же, наверху стала подниматься крышка люка, и через мгновение из него выпрыгнул человек. Он быстро спустился по прикреплённой к аппарату лестнице вниз и пошёл навстречу Аристарху.

Ротмистр не верил своим глазам – к нему приближался не кто иной, как прапорщик Никольский, Серёга Никольский собственной персоной.

 Отправлено: 19.09.11 19:52. Заголовок: Клим Федорович Тока..

К.Ф. Токарев

“Крылья в небе. 1914-1918.”

Издательство “Изографус”,
Китежградское Книжное Издательство,
Китеж 2002

Клим Федорович Токарев.

Махновцы подожгли траву, а может, она сама загорелась – сушь-то стояла с конца мая, и теперь ветер гнал удушливый серый дым в сторону Малиновки.
Клим Токарев лежал на боку в траве и бурьяне, перезаряжал короткий кавалерийский карабин, щурясь от едкого дыма и пытаясь что-нибудь рассмотреть сквозь дым за переплетением травяных стеблей.
Этот карабин Клим подобрал, когда пробегал мимо хорунжего Покатилова. Собственно, от Покатилова мало что осталось… Так – торчали из свежей воронки от разрыва шестидюймового снаряда ноги в хромовых сапогах со шпорами.
Галифе, с приметными в шагу черными кожаными вставками, были усеяны жирными брызгами коричневого и красного цвета. Остального тела у хорунжего как бы и не было вовсе. Выше пояса какие-то мокрые перекрученные тряпки были присыпаны комьями рыхлой сухой земли…
И это было всё, что осталось от рослого крепыша Покатилова, еще вчера вечером угощавшего Клима папиросами “Сальве”. О том, что это был Покатилов, Клим догадался только по сломанному зубчатому колёсику на стальной шпоре.
И догадка эта тенью скользнула как-бы по краю Климова сознания, потому как не до того было.
В воздухе свистели снаряды и сдвоено громыхали выстрелы пушек и разрывы снарядов – противник подтянул артиллерию на прямую наводку.
Как этот факт могло прозевать боевое охранение, и откуда у махновцев взялись пушки? Поговаривали, что батька Махно, крестьянский атаман, заключил военный союз с большевиками... Эти мысли толклись на краю сознания бегущего к околице села Клима Токарева.
Потом впереди себя Клим увидел спины бегущих по улице товарищей по взводу. Унтер-офицер Мазнев не успел натянуть гимнастёрку, у голенища его левого сапога моталась на бегу недомотанная по спешке портянка.
Мазнев слегка прихрамывал на эту ногу, но бежал споро, несмотря на то, что обе руки у него оттягивали плоские цинковые ящики со снаряженными лентами для “станкача’. Сам пулемёт системы “Максим” катил, держась за изогнутую стальную дугу станка, рядовой Конюхов, второй номер пулеметного расчёта.
Первого номера – Захарова, Клим заметил там же, у снарядной воронки. Во время взрыва снаряда Захарова отбросило спиной на колья плетня, где он и повис, раскинув руки крестом и откинув голову. Полурастёгнутая гимнастёрка на его груди была пропитана кровью из пробитой осколками груди.
Из беленых мазанок, выбегали на узкую улицу через калитки и сигали через плетни солдаты третьей роты, одетые кто-как, но все с оружием в руках. Сказывалась привычка, выработанная каждым днем гражданской войны. Люди даже во сне держали оружие под рукой.
Внезапно Клим начал слышать хрип дыхания бегущих людей и приглушенный топот солдатских сапог по густой белой пыли, вставшей вдруг клубами между плетней. Ещё Клим услышал страшный хруст огня – горели соломенные крыши нескольких полуразрушенных мазанок. Обстрел неожиданно прекратился – наверное артиллеристы берегли снаряды.
За околицей попадали прямо в бурьян, запаленно и сипло дыша. Какое-то время Клим лежал прижавшись небритой щекой к не менее колючим стеблям густой травы, пережидая пока не установится дыхание.
В очередной раз, после пробежки, Клим пообещал сам себе бросить курить.
А с другой стороны — в любой момент тебя может словить винтовочная пуля пластуна-охотника или пулеметная очередь махновского пулеметчика. Э-эх...
В жизни солдата и так мало удовольствий. Бросить курить — значит отказаться от одного из нескольких удовольствий.
А много ли их у солдата, пока он жив и в строю? Покурить, поспать, попить, пожрать, да поср.ть...
-А вот и он! Накликал..., - с досадой на себя подумал Клим, когда над головой просвистала на разные тоны, сшибая верхушки стеблей высокой буйной травы, очередь вражеского пулеметчика.
Клим прижался еще плотнее к теплой земле, вдыхая терпкие запахи пыли и гари.
Рядом с ним трижды лязгнул затвор, досылая патрон в ствол, а затем сухо щелкнул винтовочный выстрел. Кто-то из наших ребят залег рядом со мной.
Преодолевая страх Клим приподнял голову. Взгляд его уперся в зелено-желтое переплетение травяных стеблей.
Клим отжался на локтях, одновременно раздвигая коротким стволом кавалерийского карабина густую траву.
Порывом ветра дым отнесло чуть в сторону, и перед ним открылось ровное пространство, покато уходящее вниз к полосе зелени — плакучие ивы печально склонили плети ветвей вдоль невидимого извилистого русла степной речки-переплюйки.
Еще вчера Клим с Сашкой Голубевым купались в мелкой теплой воде этой речки, а потом стирали портянки.
Ниже по течению, после стирки пропотевших солдатских портянок, изрядно всплыло кверху брюхом всякой рыбной мелочи. Рыбешки набралось на доброе ведро ароматной ушицы. Всем взводом вечером умяли доброй еды, и уснули сытые, что в последнее время случалось не часто...
А сегодня на противоположном берегу, на самом на гребне высокого песчаного берега, стояла махновская тачанка с пулеметом «Максим»...
Первый номер не спеша вел стволом пулемета слева-направо, спрятавшись за стальным щитком. Второй номер расчета пригнувшись держал кончик снаряженной пулеметной ленты, готовясь заменить почти полностью расстрелянную до того ленту...
Этого-то клоуна в лохматой казацкой папхе и английском, песочного цвета офицерском френче надетом на голое тело, Клим и снял со своего второго выстрела. Махновец вскинул руки, отбрасывая от себя вверх конец пулеметной ленты и снопом повалился с тачанки. Только блеснули железные подковки на каблуках сапог ...
Первый номер дернул стволом пулемета в сторону Клима, и пригибая голову я успел увидеть как на гребень вылетела конница, вмиг перемахнула гребень, и пошла, потекла наметом сплошной лавой, с гиканьем и посвистом вниз, к плакучим ивам.
Чуть замешкавшись на переправе — не все кони сходу перемахнули речку-переплюйку, кое-где прянули назад, встали на дыбы под всадниками, закрутились по-над берегом — махновская конница ринулась прямо через всполье на залегшую у околицы села редкую цепочку «белых».
Клим, вскочил на ноги. Он еще успел пожалеть что не трехлинейка у него в руках с примкнутым штыком — тут бы еще можно было попытаться ткнуть снизу штыком либо коня, либо всадника...
А карабин? Что ж, карабин... Успел Клим выстрелить в летящий на него, слившийся в одно темное пятно, силуэт...
Да на дыбы поднял своего коня опытный махновец, и ушла пуля в грудь коня.
Прянул конь в сторону, коротко заржав от боли, а махновец на скаку перевесился с седла, держа саблю в руке на отлете.
Блеснула синевой, небеса отражающая, светлая сабельная сталь и молнией метнулась к глазам Клима.
-Ах, как больно! - успел подумать Клим, перед тем как под сабельным ударом лопнула со звуком треснувшего спелого арбуза его голова.

…Приснится же такое! Клим сидел на своей узкой койке, на втором ярусе, пригнув голову, чтобы не упираться в низкий подволок, и ошеломленно тер ладонью коротко стриженную голову там, где ее в кошмарном сне расколол сабельный удар.
В полутьме кубрика, освещенного только одной красной ночной лампой, горящей циклопьим глазом над дверью с высоким коммингсом, слышалось дыхание спящих товарищей.
Клим энергично растер ладонями лицо, прогоняя отсатки несуразного ночного кошмара. Иногда ему снились такие сны.
То есть снились ему места в которых он не бывал, и события, в которых никогда не участвовал. Да и людей из этих снов он в своей жизни не встречал.
Хотя... Иногда... Иногда он вроде бы узнавал эти лица из снов... И вроде бы что припоминалось... Неуверенно так брезжилось, как бы просвечиваясь через явь дневного мира. И ярко проступая в ночных снах.
Вот сегодня при построении на палубе... Ведь вдруг забрезжило так, когда увидел лицо этого штабс-капитана...
Жара, влажная духота, диковинное гористое небо в темно-синей глубине высоко над головой... Огромная, хищно оскалившая конические зубы-пилы ящерица, быстрыми куриными движениями бегущая к нему... Тяжесть незнакомого оружия в руках... Упругое сопротивление спускового крючка... Треск пулеметной очереди... Оружие ведет вправо и вверх... Ящерица резко останавливается, задирая страшную оскаленную морду... Гулкий сиплый вой, сравнимый с ревом паровозного гудка... Взмахи маленьких трехпалых когтистых лапок под буграми огромных мышц на ящериной груди...
Нет... Все пропало. Забылось. Привиделось.
Клим слез с койки, не спеша влез в чистый комбинезон, застегнул пуговицы и подпоясался ремнем. Немного еще посидел на табурете в проходе между койками, приходя в себя после сна и припоминая какой сегодня предстоит день.
Потом Клим посмотрел на наручные часы. Несмотря на блики от красной лампы зеленоватое свечение фосфорных точек напротив цифр на циферблате и на стрелках помогло определиться со временем. До подъема оставалось сорок минут.
Все приготовления к сегодняшнему бою были проделаны еще вчера днем. Осталось только исполнить свой долг.
Клим вышел из кубрика в длинный низкий коридор, освещенный таким же дежурным освещением как и в кубрике. Пройдя через несколько открытых дверей в водоупорных перегородках, переступая через высокие коммингсы, ощущая ладонями прикасающимися к стали перегородок вибрацию от работающих корабельных двигателей я добрался до крутого узкого трапа, по которому взбежал вверх.
Воспоминания о кошмарном сне покинули Клима.
Я уже чувствовал как тело наполняется ожиданием боя. Хотелось двигаться, расходовать энергию.
Скорее бы началось, думал Клим, взлетая по стальным ступенькам трапа на огороженную леерами площадку на корме трэгера, под нависшей над головой взлетно-посадочной палубой.
На площадке уже находилось несколько человек свободных от вахты матросов. Они курили опершись на леера, стоя спиной к Климу и глядя на светящийся длинный кильватерный след, образованный идущим экономичным ходом огромным кораблем.
Высоко в черном небе над океаном висела огромная багровая луна.
Когда Клим подошел ближе к матросам, он обратил внимание на то, что матросы были одеты в неновые, но чисто выстиранные и отглаженные белые форменки и штаны.
Закуривая, Клим понял, что сегодняшний день особенный не только для него. Этот день хотели прожить и, главное, пережить многие на борту «Измаила».

Краузе Фердинанд Терентьевич.

После уклонения от встречи с Императорским Флотом наши два корабля казалось затерялись на огромных просторах Тихого океана. Солнечные дни сменялись тёмными ночами (был период новолуния). По мере приближения к экватору становилось все жарче и жарче.
Некоторые из офицеров трэгера вечерами в душной и жаркой кают-компании с грустью вспоминали переход по Северному морскому пути. Точнее холод, лёд и снег, которые так всех измучили во время плавания.
Однако такова видно природа человеческая, что прошедшее видится нам всегда предпочтительнее нежели настоящее.
За исключением, конечно, тех, кто причисляет себя к оптимистам. У оптимистов всё наоборот — нынче хорошо, а завтра будет еще лучше!
Что ж, не будем портить им чаепитие, как говорят британцы...
У островов Гилберта нас ожидали два германских парохода. Один - угольщик с грузом кардиффского угля, а второй — сухогруз с провиантом.
И то и другое были нам необходимы чрезвычайно, ибо корабельные запасы наши подходили к концу.
Двое суток шла бункеровка и передача припасов в открытом море. Сия предосторожность была предпринята из-за опасения быть обнаруженным агентами противника раньше оговоренного планами времени.
А таковые агенты могли быть среди работников угольной станции или на беспроволочном телеграфе, что были оборудованы на островах.
Во своевремении я составил докладную записку адмиралу Канальясу о методах работы японской агентуры в тех вариантах Реальности, которые открылись мне во время возвращения из вероятностного Будущего на Машине Времени профессора Рейнольдса.
Всего конечно не учтешь... Как не учитывалось нами из-за полнейшего неведения плана действий самого профессора Рейнольдса. Ведь он сам остался для нас величиной неизвестной (х — икс), подставленной в уравнение со многими неизвестными.
Аналитическая группа Абвера, впрочем, пыталась создать вероятностные варианты развития событий, в том случае если профессор Рейнольдс является как неизвестной величиной со знаком плюс (+ - положительный), так и со знаком минус (- - отрицательный).
Но я, вслед за адмиралом, считал что их занятие не может дать удовлетворяющего нас (с большой доле вероятности) ответа, так был не уверен, что Абверу надо решать уравнение со многими неизвестными.
А что если профессор и его поведение является вовсе не уравнением? Вдруг это неравенство с не менее многими неизвестными?
А если мы имеем дело с мнимыми числами, как в логарифмировании? Или же это теневые функции? А вдруг речь идет о формулах топологии? Или о темпорологических псевдокольцах?
Так или иначе, а дело делать было надобно. Вот я его и делал, в силу моего разумения (или счастливого неведения истинных причин и следствий событий, происходящих со всеми нами).
Итак, пройдя экватор, мы взяли курс на юго-восток. В пятидесяти милях южнее Фолклендских островов мы встретились с эскадрой под командованием...

 Отправлено: 21.09.11 14:58. Заголовок: Ротмистр К..

Ротмистр Кудасов. Сон и реальность.

Великое дело сон. Не вдаваясь в научные термины и определения фаз сна – быстрый, медленный или ещё какой другой, сказать можно только одно – сон, во многих случаях, позволяет вспомнить и пережить заново значимые события в твоей жизни, стать на время кем-то, кем в реальной жизни никогда не станешь, или побывать в тех местах, где никогда не приведётся быть, в силу разных обстоятельств, в том числе и по независящим от тебя причинам.

Ротмистр Кудасов, отходил ко сну. Впрочем, глагол «отходил» совсем не подходит под определение того, что происходило в данный момент на борту ИМ. Ротмистр брился, стоя в узком отсеке, отгороженном от спального места в своей каюте. Открытое лезвие опасной бритвы легко скользило по его намыленным щекам, производя при движении едва слышный скрипящий звук. Скрип этот был следствием срезания отросших за прошедшие сутки волосков, в изобилии покрывавших щёки, шею и подбородок ротмистра. Надо сказать, что привычка бриться перед сном, образовалась у нашего героя довольно давно. Будучи ещё в чине подпоручика, вскоре после выпуска из корпуса, Кудасов имел неосторожность, или наоборот, счастие, влюбиться в очаровательную даму, супругу одного из полковых командиров столичного гарнизона. Избранница молодого офицера была старше его на восемь лет, отменного воспитания, и весьма пылкого нраву. Подпоручик покорил её сразу, и, казалось, навсегда, однако страсть пылкой бестужевки была недолговечной, прочное положение жены без пяти минут генерал-майора перевесило чашу любовных утех, и они расстались, к отчаянию подпоручика и к самодовольной радости ветренницы, сумевшей соблазнить молодого и красивого гвардейца. Вот с той поры нечаянных свиданий и привык бриться ротмистр вечером. Ибо, как говорят: «Бреешься утром для начальства, а вечером – для женщины».
Итак, ротмистр побрился, умылся, аккуратно убрал бритвенные принадлежности, предварительно промыв лезвие бритвы и помазок. Одеколон приятно пощипывал бритую кожу. Перед сном Кудасов любил почитать что-нибудь из Жюля Верна. Вот и сейчас он взял знакомую уже читателю книгу, которую читал в этой экспедиции – это было «Путешествие к центру Земли» и устроился в любимом плетёном кресле. Знакомые персонажи продолжали спуск вниз по кратеру вулкана в Исландии, пересекая подземные реки и спасаясь от неожиданных осыпей камней. В каюте было тихо. Бивак экспедиции уже спал, после трудного перелёта к новому месту стоянки. Кудасов читал, а перед глазами мелькали деревья, потом показалась разведанная Аристархом площадка для посадки ИМ, расчет посадочного курса ещё раз начал прокручиваться в голове ротмистра и он понял, что надо делать что-то одно – или читать или вспоминать полёт, и он положил книгу обратно на стол.
Усталость после крайнего полёта взяла своё и Кудасов, незаметно для себя, опустил голову и погрузился в сон.
И приснился ротмистру фронт, и воздушный корабль «Илья Муромец Х», и полёт на разведку района Фридрихштадта, станции Даудзевас и далее по линии железной дороги до станции Нейгут, где он присутствовал в качестве помощника командира корабля. По соображениям секретности он был под фамилией Янковиус и в чине поручика.



Над вражеской территорией корабль всё время находился под ураганным обстрелом зенитных батарей. На первом же круге над целью осколками снаряда был разбит фотографический аппарат и легко ранен в левую руку бросавший бомбы артиллерийский офицер поручик Шнеур. Во время второго захода над целью рядом с кораблём одновременно разорвались три шрапнели, осколками которых был тяжело ранен в грудь навылет командир корабля поручик Костенчик и повреждены сразу три мотора. Корабль взмыл носом вверх, потерял скорость, замер на мгновение и, набирая скорость, стал падать. Поручик Янковиус, заметивший неестественное движение «Муромца», увидев раненого командира, бросился к управлению. После стапятидесятиметрового вертикального падения ему удалось выровнять машину лишь на высоте 1500 метров. Механик вольноопределяющийся Касаткин оказал командиру первую помощь. На верхней площадке аппарата у пулемета находился старший унтер-офицер Марсель Пля, чернокожий француз на русской службе. Спустившись в кабину, он заявил что «больше так падать он не желает…» Люди находили силы шутить…
Дальше корабль вел Янковиус. До аэродрома ИМ дотянул фактически на одном работающем «Санбиме», остальные моторы с пробитыми радиаторами давали очень мало оборотов. При посадке отвалилась правая консоль коробки крыльев, лонжерон нижнего плана которой был перебит и держался на одних расчалках. В корабле насчитали 70 пробоин, он окончательно вышел из строя.
За этот полёт поручика Янковиуса наградили Георгиевским оружием, а поручика Костенчика – орденом Св. Георгия 4-й степени.
И только полковник Батюшин и сам ротмистр знали - кто есть кто в этой истории.
Почему именно этот полёт приснился ротмистру? Наверное, потому, что напряжение при обоих полётах было схожее. На фронте Кудасов сумел привести на аэродром, подбитый воздушный корабль, здесь же он сажал тяжёлую машину на неподготовленную площадку с первого захода и успех дела, и сложность принятия решения вновь ложилась на плечи ротмистра. И подкорка мозга Кудасова сделала своё дело, нужным образом соединились связи, и во сне, как наяву, наш герой ещё раз пережил опасные моменты боевой работы.

Воздушный корабль внезапно заметно дрогнул, потом ещё и ещё раз, и ротмистр тут же открыл глаза. Сон ушёл мгновенно. Потом пол каюты стал крениться и кресло с сидящим Кудасовым медленно двинулось в сторону всё увеличивающегося наклона. Он вскочил, и держась за привинченный к полу стол, добрался до двери каюты. Потом он шагнул наружу. И в этот момент всё успокоилось.
Кудасов стоял рядом с ИМ, и видел странную картину – колеса шасси аэроплана провалились в трещину в земле и он стоял, накренившись на бок. В нижние плоскости ИМ упирались ветви густых кустов, а сама площадка, на которую несколько часов назад приземлились два воздушных корабля, представляла собой поле, все поросшее кустарником. Ротмистр увидел, как пробираясь через заросли, к нему идут капитан Кольцов и штабс-капитан Киж. Ротмистр стал осматриваться вокруг, ожидая товарищей и вдруг совершенно отчётливо понял, что произошло. Площадка была та же, на которую они приземлялись, на это указывали основные ориентиры – полоса леса и небольшой холм, слева по курсу посадки. Но лес стал гуще, и площадка заросла кустами, вот так, в одно мгновение!
«Думаю, нас передвинуло во времени, на год-другой, судя по подросшим кустам. И передвинуло в будущее. Зачем – пока не знаю» - подумал ротмистр.

Когда подошли Кольцов и Киж, ротмистр уже знал, что им сказать.

 Отправлено: 23.09.11 12:21. Заголовок: Встреча экспедиционе..

Встреча экспедиционеров.

Ржевский в последний раз зачерпнул ложкой грибную похлёбку из котелка и проглотил ещё тёплое варево. Авиатор чуть раньше закончил трапезу и уже спрятал ложку за голенище сапога. Оставалось только закурить и тем самым получить максимальное удовольствия из минимума возможного. Таранов достал портсигар и протянул его сначала другу. Поручик взял папиросу и начал задумчиво разминать её в пальцах. Потом неожиданно сказал:
- А ведь мы должны были пойти сначала к месту падения цепеллина.
Таранов не отвечая, чиркнул спичкой и поднес огонёк к папиросе Ржевского. Тот глубоко затянулся и выпустив дым, продолжил:
- А мы пошли к пище.
- Так сейчас и пойдём. Часа не прошло, как мы видели дирижабль, а подкрепиться надо было, сутки ничего во рту не было – ответил Таранов, поднимаясь. Он собрал остатки провизии, которую они нашли в мешке, оставленном Никольским, и часть которой употребили вместе с грибным супом, и завязал мешок. Потом закинул его на спину, взял стоящий у дерева карабин и сказал другу:
- Подъём, господин поручик!

Двигались быстро, ссадина на голове авиатора уже не так беспокоила его, а Ржевский, после еды, пришёл в бодрое расположение духа и шёл впереди. Уже привыкшие, за время этой экспедиции к разного рода передрягам, экспедиционеры чувствовали себя прекрасно – оружие у них было, запас пищи тоже. Что ещё нужно двум молодым, здоровым мужчинам, затерянным в подземном мире?
Этот вопрос может иметь несколько ответов, но остановимся на одном из них, и, пожалуй, главном – сейчас им надо найти способ и средство вернуться в лагерь. Для этого они и отправились на розыски места падения цепеллина, надеясь на счастливый случай.
- А ведь он упал в районе пирамиды – сказал Таранов.
- Почему ты так думаешь? – спросил поручик, обернувшись на ходу к товарищу. Он шёл впереди, и смотрел внимательно под ноги, так как путь их пролегал по заболоченному участку леса. Длинной жердью, которой он обзавёлся, едва под ногами оказалась болотная зыбь, он пробовал землю по ходу движения.
- А ты остановись и подними голову – ответил авиатор.
Они остановились, Ржевский вогнал жердь в землю и взял бинокль.
- Чёрт побери! Вижу вершину пирамиды – сказал он и показал рукой в сторону.
- А ведь там аэродром немцев – слова Таранова вызвали у поручика воодушевление.
- И нас ждёт там очередной Фоккер! – воскликнул взбодрившийся гусар.
- А два Фоккера тебя там не ждут? – язвительно ответил авиатор – слишком много случайностей, так не бывает. Но сначала, я думаю, надо всё же подойти к аэродрому, а уж потом пойдём к цепеллину. Может ты и прав, хотелось бы надеяться.
Они продолжили путь по болоту и, наконец, выбрались на твердую землю. Пирамида была уже недалеко, её громада нависала над окружающим лесом, и оставалось пройти совсем немного.

- Вижу аэроплан! – громким шепотом произнёс Ржевский, не отрываясь от бинокля – что я тебе говорил!
Они лежали в зарослях и осматривали в бинокль аэродром. Надо было определить, есть ли там немцы, и если есть, то сколько. От этого зависели их действия по захвату аэроплана.
- И ещё, что-то непонятное, за Фоккером стоит. Плохо видно. Посмотри сам – поручик протянул бинокль авиатору и тот припал к окулярам.
- Странная конструкция и ракурс неудачный – тихо говорил Таранов, не отрываясь от бинокля. Он напряжённо всматривался, пытаясь определить, что же это попало в поле его зрения. Вдруг он вздрогнул и напрягся.
- Люди! Я вижу людей! – голос его сорвался и он, опустив бинокль, повернулся к лежащему рядом поручику – ты не поверишь, но это Аристарх и Серёга Никольский!
Поручик, как всегда был скор на решения. Не раздумывая, он вскочил на ноги и бросился через кусты вперёд. Таранов едва успевал за ним. Вот они выскочили на открытое пространство и побежали к Фоккеру.
Стоявшие у аэроплана два человека, услышав шаги, резко обернулись и в их руках оказались револьверы. Еще мгновение и зазвучат выстрелы. Но, что это - они опустили оружие и пошли навстречу бегущим. А еще через миг все четверо обнимались и хлопали друг друга по плечам.

- Вот такая история – закончил Никольский свой рассказ.
Ржевский и Таранов сидели молча, обдумывая услышанное. Слишком много необычного узнали они из слов их товарища сейчас. Верить – не верить, так вопрос не стоял. Документы лейтенанта Никольского и подтверждающие слова Лемке сделали своё дело. А фантастический аппарат, который Никольский им показал, окончательно расставил все точки над i. Вопрос стоял в осознании возможности временнЫх перемещений, понять и принять которые, неподготовленному человеку сначала сложно.

- Значит мы в 1918 году – вдруг задумчиво произнес Ржевский – это я что на два года за час постарел?
- Нет, не постарел, просто оказался на два года впереди. Я к вам из 1978 года прибыл, и не в возрасте восьмидесяти лет, верно? – ответил Никольский.

Спустя полчаса, трое друзей стояли поодаль аппарата и смотрели, как Серёга Никольский поднимается по трапу. Вот он помахал им рукой и люк захлопнулся.
Раздался уже знакомый Аристарху треск разряда, и воздух прочертила небольшая молния.

На поле остались только Аристарх, поручик и авиатор.
А физик, в кабине Фокера продолжал спать.

 Отправлено: 03.10.11 19:25. Заголовок: Табак дело. -Баба т..

Табак дело.

-Баба тебе может изменить, а сигарета – никогда! – свистя прокуренными бронхами, наставительно говорит “синюк” молодому парню, роясь двумя грязными дрожащими пальцами в его пачке сигарет, и пытаясь за один раз прихватить сразу две штуки.
Типа себе и своему увечному приятелю. Приятель его лежит на полосатом матрасе без простыни, укрывшись рваным ватным одеялом.
Приятель лежит на боку, за его спиной видны костыли, которые он засунул туда, чтобы их не сперли, пока он спит.
А спит он на лавке, под навесом на платформе электрички в Тайнинке. Поселился он на лавке в середине августа, а сейчас уже конец сентября. Когда станет по-настоящему холодно, то одеяло его не спасет.
Это ясно всем: самому “бомжу”, его приятелю “синюку”, пассажирам пролетающих мимо платформы электричек. И мне тоже это ясно.
Но ни я, ни “бомж” не мыслим большими временными периодами. Наше планирование будущего охватывает только настоящие сутки.
Почему так получилось именно со мной и с “бомжом”?
Не исключено, что причины такого отношения к жизни у нас одинаковые. Просто он перестал барахтаться и ушел на дно, а я еще сучу ручками и ножками, задрав подбородок. Помните притчу про двух мышей, упавших в крынку с молоком, стоящую в погребе на холодке?
Только вот барахтаемся мы с ним не в молоке, а в дерьме. Что же, называть вещи своими именами – это уже гражданская позиция.
На платформе в Тайнинке я оказался случайно, сев на электричку, которая на моей станции не останавливалась – вот и пришлось выйти.
“Синюк” сначала ко мне подошел: -Мужик, дай закурить!
Я ему сказал, что Дай буем подавился, но увидел по его морде лица, что он не понял, добавил, разъясняя: -Не курю, бросил!
Тут-то он и стрельнул сигареты у парня, что мимо по платформе проходил. Тут-то я и услышал эту его сентенции о верности сигареты.
А ведь я тоже прожил с ней в любви ни много, ни мало, 38 лет. Пока она меня не задушила. Но я её все равно люблю до сих пор.

Она у меня была первой. Мне тогда было семнадцать с половиной лет.
Те, что были у меня до нее в пионерлагере, и в десятом классе средней школы можно не считать. Баловство это все было, минутный интерес, глупость мальчишеская…
А тут все получилось с первого раза.
Как сейчас помню этот хмурый осенний день на работе. День только начался, а мне хотелось, чтобы он уже закончился. Работал я тогда чертежником-конструктором, и честно говоря, ни хрена не понимал, зачем я и почему именно я.
Жизнь представлялась мне широкой и длинной рекой, по которой плывут люди. Одни плывут на плотах, другие на лодках, третьи на катерах, четвертые на белых пароходах. И все эти плавсредства имеют порт приписки, маршруты следования, лоции. Ну, а есть и те, кому плыть приходится вплавь.
Плыть по реке жизни можно по-разному. Можно плыть против течения, что само по себе ни к чему хорошему привести не может. Можно плыть на противоположный берег по причине того, что на том берегу рыбы больше ловится и девки более сговорчивые. А можно плыть по течению. Что значительно экономит силы. Про время же я могу сказать только одно – куда и как не плыви, а в зачет не попадешь, ибо не дано нам знать о времени прибытия на последний берег.
Вечером после работы мне еще надо было ехать на занятия в институт. В группе я был, пожалуй, самым младшим, что отдаляло меня от всех сокурсников. О чем со мной можно было говорить парням, отслужившим срочную службу в армии?
Были у меня два приятеля в группе. Один (Генка) служил на Северном флоте на подводной атомной лодке, а второй (Юра) - ракетчиком в Желтых Водах на Украине.
Относились они ко мне по-доброму, но с изрядной долей превосходства, как к недоумку. Помню, меня это слегка задевало. Но позже я понял, что они относились ко мне так, как и положено было относиться.
К наукам, преподаваемым нам, студентам-вечерникам я относился не с должным почтением. А точнее говоря – никак не относился. До экзаменов было еще несколько месяцев, лабораторки я кое-как делал, но все это с тоской.
Причина тоски была банальной – мальчик из тепличного школьного коллектива без всякой адаптации был брошен в мир, которому до этого мальчика не было никакого дела.
И в мире том, никому до мальчика дела не было тоже. А потому мальчик дрейфовал по течению. Вода была холодной и мутной. Рядом с ним плыли ветки, водоросли и раздувшийся труп дохлой крысы.
На площадке лестницы второго этажа собирались курильщики. Я вышел на площадку из рабочей комнаты. Курильщики общались, обсуждая какие-то пустяки, казавшиеся им (и главное - мне!) важными.
На меня никто не обратил внимания, но еще вечером я купил за 40 копеек пачку “Столичных”, которую сейчас неуклюже вытащил из кармана.
-Разреши, прикурю! – обратился я к рыжеватому курносому парню с длинными волосами. Впоследствии мы подружились с Сашкой. В армию его призвали раньше меня. Служить он попал в ВДВ в Чучково, в «Чикаго», как писал он мне в письме из армии, и к тому моменту как призвали меня, отслужил целый год.
Сашка щелкнул зажигалкой и я затянулся табачным дымом. Ну и гадость, успел подумать я, перед тем как поплыла голова и меня замутило. Докуривал я эту сигарету имитируя акт курения. То есть втягивал дым в рот, выпуская его через небольшое мгновение наружу.
Мне было паршиво, но я был принят в круг курильщиков. А для всех прочих у меня появился вполне оправдываемый общественным мнением перекур на полчаса, через каждые полчаса.
Вторую сигарету я выкурил без удовольствия, но и симптомы отравления никотином уже ослабли. Я начал привыкать.
Я начал по-настоящему курить со «Столичных», произведенных на фабрике «Дукат». В дальнейшем я пришел к выводу, что дукатовские сигареты хуже на вкус чем сигареты фабрики «Ява».
В те времена на «Дукате» производили сигареты с фильтром «Столичные», «Пегас» по 30 копеек за пачку, и сигареты без фильтра: «Дымок», «Прима».
Сигареты фабрики «Ява» хоть и были лучше на вкус, но табак был с кислинкой.
Следует заметить, что дукатовцы тоже производили сигареты марки «Ява», но курильщики гонялись за «Явой» явской.
Это были сигареты в мягкой пачке, по 30 копеек.
За 40 копеек сигареты «Ява» продавались в твердой пачке. У этих сигарет была более качественная бумага и более качественный фильтр. Да и на вкус они не так кислили.
Что помнится из тех времен? Набивка сигарет.
Тридцатикопеечные сигареты, независимо от того, явские они были или дукатовские, были набиты влажным табаком. И уважающий себя курильщик вскрыв пачку старался высушить сигареты. Зимой было проще — вскрытую пачку клали на батарею. А летом пачки вскрывались заранее — чтобы успели подсохнуть до момента востребования.
Сигареты без фильтра: «Дымок» (12 копеек пачка) и «Прима» (14 копеек пачка) как правило тоже были неплотно набиты влажным табаком.
А вот «Памир» (10 копеек пачка) был набит в упор. Но на гражданке я не курил «Памир» - были они слишком крепки для меня тогдашнего. «Памир» я полюбил в армии. Но об этом позже...
Еще были папиросы, курить которые в кругу курильщиков считалось дурным тоном. К весьма приличным людям относились те, кто курил «Яву» явскую, потому как эти сигареты были в некотором дефиците, а точнее — раскупались в первую очередь. Если не сказать - расхватывались.
Опять же, до философии папирос надо было дорасти. А в те далекие времена был я юн, неопытен и подвержен всяким нездоровым влияниям.
Под нездоровыми влияниями имею в виду иностранные сигареты. Они были АБСОЛЮТНО недоступны мальчикам вроде меня, с окладом жалованья в 62 рубля 50 копеек в месяц. Да не было в свободной продаже тогда иностранных сигарет.
Не считать же иностранными сигаретами болгарские сигареты, или египетские!?
Табак в них был другой, были они сухими, вкус у них был не такой как у нашего табака. Помягче, попреснее. Но и были они полегче. При переходе с наших на болгарские (или наоборот) по-первости всегда бил кашель.
Из болгарских я помню: «Шипку» (без фильтра, мягкая пачка, 14 копеек), «БТ» (с фильтром, твердая пачка, 40 копеек), «Stewardess» (с фильтром, мягкая пачка, 35 копеек), «Тu-134» (то же), «Opal» (то же), «Rodopy» (то же). «Стюардесса» выпускалась двух видов: по 20-ть сигарет в пачке, и по 10-ть сигарет. Пачки по 10 сигарет раскупались дамами и снобами. И стоили они (вроде бы) 25 копеек пачка. Что было не дешево, но честь — она дороже.
Еще в продаже попадались болгарские дамские сигареты под названием «Femina». Стоили они копеек 40. Не меньше. Продавались они в картонной плоской коробке. Были они длиннее обычной сигареты, с позолоченным обрезом (чуть длиннее обычного фильтра), но были они все же без фильтра. Дамские штучки.
Египетские сигареты назывались «Клеопатра». Продавались они в мягкой упаковке (20-ть штук), фильтр у них был снаружи — белая бумага, а внутри нежно-синяя фильтровая волосяная начинка. Табак — сладковатая дрянь. Опять же для снобов и дам.
Лишь единичные люди тогда курили иностранные сигареты. Был у нас один средних лет товарищ. Тот как бы курил со всеми, но и в стороне вообще-то. Потому что курил он ни много ни мало, а «Филипп Моррис». Причем тогда пачки «филиппа» изготовлялись из тонкой пластмассы. Курил он два типа сигарет — обычные и мультифильтр. Соответственно шоколадного и желто-молочного цвета пачки. Иногда он курил простой «Kent», и было это, поверьте, очень и очень престижно.
Стрелять у него сигареты никогда никто не стрелял — так велика была социальная пропасть между нами. Но и он сам не предлагал никому закурить. В общем, Зевс на Олимпе, полускрытый ароматным табачным дымом.
Иногда были отдельные удачи. Как-то меня угостили итальянской сигаретой «Gala». Была она как и «Philip Morris» с угольным фильтром. Наверное она была ароматизирована. Но вот эффект от этой ароматизации возникал на выдохе. И был очень приятен. Такого удовольствия я не получал при курении (в далеком будущем) ни «Salem»-а, ни «Newport»-а: сигарет с ментолом.
А можно было и не угощать — так приятель Сашка выкурил при мне пачку «Ernte-23» (не сразу, конечно), а я в это время потягивал «Stevаrdess». Я тогда впервые увидел сигареты, у которых бумага и фильтр были коричневого цвета.
Вот так я докурил до мая месяца 1973 года, когла пришла пора идти в армию. Курил я до армии, по всему получается, только чтобы не выпадать из компании. Потому что по-настоящему я ощутил зависимость от сигареты в ШМАСе.

Почему-то захотелось сосчитать, сколько их у меня было с молодых лет до печального конца.
Возьмем в среднем по 15-ть сигарет в день. Ведь бывало у нас с ней по-всякому. Пусть будет 15-ть...

38 лет х 365 дней х 15 = 208 050. Округлим для простоты счета до 209 000.
Двести девять тысяч раз я прижимал ее, как будто в первый раз, к своим губам. Неплохо?

«Не только крепость и страсть, но и верность!»
Вот какую эпитафию надо высекать на черном мраморе портика Некрополя курильщиков, что выстроен для нас на том берегу Стикса...

(Завершение следует.)

 Отправлено: 04.10.11 19:24. Заголовок: Что такое армия? Это..

ТАБАК ДЕЛО
(завершение)

Что такое армия? Это два года вдали от дома. Это 730 дней и ночей проведенных в обстоятельствах от тебя мало зависящих. Это 104 парково-хозяйственных дня. Это 6 месяцев учебы в ШМАСе, и 18 месяцев службы в боевой части. Это 24 часа в наряде. Это 45 секунд на отбой. Это 3 рубля 80 копеек в месяц. Это подъем в 0600 и отбой в 2200. Это завтрак, обед, ужин. Это стоять в карауле с 22 до 00, с 04 до 06, с 10 до 12, с 16 до 18 часов. Это предопределенность и неизбежность. Но неизбежность отложенная на потом. Это фокусы со Временем. От отбоя до подъма — только миг один. От подъма до отбоя — вечность.
Именно поэтому так хочется курить. В ШМАСе солдат курит все свое свободное время. Конечно, это только потому что свободного времени у солдата в ШМАСе почти что и нет.
Вспоминаю, как выждав час после отбоя, мы шли курить (типа в туалет) с приятелем. Почему так? И почему не мы одни курили в это время после отбоя?
Вопрос из области психологии, коей мы сейчас не занимаемся.
А вот что курили в ШМАСе? Курили в основном по средствам — на то что оставалось после покупки подворотничков, зубного порошка, пакетика конфет или банки сгущенки (сладкого не хватало ощутимо).
Курили «Приму», «Дымок», «Астру», «Памир». Курили папиросы «Беломорканал» и «Север».
Папиросы «Север» были набиты каким-то твердым табаком. Их называли «гвоздиками», потому что их можно было вбить в стену.
Если приходили посылки, то недолго, но курили сигареты с фильтром.
Мне , помнится пару раз присылали по десятку пачек «Явы». Естественно сигареты раздавались сержантам, приятелям, потому что поступив так, можно было рассчитывать стрельнуть закурить в тощие дни.
Кстати, в ШМАСе я впервые начал курить одну сигарету на двоих (хорошо!), а то и по кругу (одну сигарету на три-четыре человека), по паре затяжек.
Некоторые (может специально) слюнявили кончик сигареты, которую брали в рот. Этим откровенно говорили — Не слюнявь сигарету!
Курева вечно не хватало. И любовь эта была странной и жестокой, противоестественной любовью.
Потому что во время каждой пробежки на время, на расстояние, после кросса, после бега в полной выкладке или по форме голый торс, многие обещали себе бросить курить с этой самой минуты.
Но проходила боль в правом боку, уходила одышка, подсыхал пот на лице и на спине, переставали натруженно ныть горящие ноги в пудовых сапогах, и расцветали огненные точки, и сизый дым поднимался к небесам, пока команда сержанта не ставила в строй взасос докуривающих свои сигареты солдат, только что произнесших клятву бросить ее и уйти к правильной жизни.
Но закончился ШМАС и попали мы в места столь отдаленные и заброшенные, что на картах не нашлось этим местам названий. Вот там с куревом было совсем плохо. Не являясь снобом скажу, что из любви к ней я собирал окурки, радовался удачным находкам, которые позволяли скоротать долгие бессонные ночи в наряде по роте или в карауле.
Караул... Что сказать, коли вспомнил... Много что в карауле происходило. И курили на посту, и кушали там же, и нужду справляли, покрепче прижав локтем приклад карабина.
Но слаще всего покурить, пряча горящую сигарету в кулаке, а кулак в рукаве шинели, но выкурить не всю сигарету, а только половину, затушить и спрятать «бычок» за отворот пилотки или шапки-ушанки, зная что если быть экономным, то можно дотянуть до окончания караула, а уж в роте у кого-нибудь всегда можно попросить оставить покурить:
-Друг, оставь покурить! -Пашка, дай дернуть пару раз!
Когда жили на Точке сигареты нам покупали офицеры. И была на Тройке у нас печка, которая не топилась ни углем, ни дровами, потому что у нас был электрический «козел». Так вот, на эту печку в дни изобилия мы специально договаривались бросать бычки.
И бросали. И в «тощие» дни лезли на печку, чтобы вытащить с десятка полтора запыленных, окаменевших окурков, и пустить их по кругу.
Сигарета — лучший друг солдата. С ней вместе можно служить. А без нее — тоскливо.
...Ночь. В пустыне темнота. Служить еще как медному чайнику. Пошел за углем для печки.
Пару фонарей на все расположение части, не огороженной даже забором из колючей проволоки.
Глаза привыкают к темноте. На кучах угля на околице движется низкая серая тень. Сначала оторопь, и волосы дыбом на голове от неожиданности, потом понимаешь, что это скорее всего степная лиса.
При моем приближении тень исчезает в темноте. Подхожу к кучам и каблуком сапога разбиваю смерзшиеся куски угля. Уголь отнюдь не антрацит, а бурый, но горит. Руками набираю полное ведро угля и тащу обратно в казарму к отопительному котлу, за которым положено присматривать дневальному по роте.
В котельной тепло. В большом бетонированном приямке кроме печки и деревянной скамейки нет ничего. Ставлю ведро около печки, сажусь на ополированную солдатскими шароварами грязную до черноты скамейку и достаю из-за загнутого уха шапки бычок «Примы». Поджигаю от спички бычок и затягиваюсь теплым горьким дымом.
В моей нынешней шкале ценностей «Прима» стоит на втором месте после «Памира».
Никогда в жизни на доармейской гражданке я не стал бы курить «Памир». Но здесь, на краю Ойкумены, ценилась только крепость сигарет и чистота их вкуса.
А может и не так. Дешевле «Памира» (10 копеек за пачку) сигарет не существовало. Единственные деньги, которые я получал — это были армейские 3,80. Может вот он, ответ? А все рассуждения о вкусе и крепости — игры разума?
Сигарета, сигарета... Там, на краю света, я попробовал махорку. Будучи в карауле на Новый 1974-й год. Меня угостил приятель Миша — до него добралась посылка из дома. Это была моршанская махорка из бумажной пачки. Я свернул себе самокрутку из газетной бумаги.

(К этому времени мы уже научились крутить самокрутки, засыпая туда табак добытый из коротких бычков. Может это кому-то покажется ниже человеческого достоинства — собирать окурки и крутить из них самокрутки. Но это — чистоплюйство. Просто эти люди не попадали в ситуации, когда надо выживать, а не жить. Предки были мудрее. Они говорили: Беда не тогда, когда рожь не родила. Беда, когда не уродилась лебеда.
Как-то до перестройки мы шли с приятелем во дворах. Возле одного из мусорных ящиков стоял человек и рылся в ящике палкой. Мой приятель произнес что-то вроде: -Позорят город такие типы! Я промолчал, потому что знал, что обстоятельства могут развернуться по-всякому. После гибели СССР обстоятельства развернулись. И я знаю, что мой приятель сам рылся на помойке, правда на технической помойке — туда выбрасывали всякий строительный мусор и старое оборудование. Но я ему никогда не напоминал тот случай до перестройки.)

Так вот, махорка была хороша. Острый пронзительный вкус. Очищающая усталый мозг крепость. Я лег спать на топчан и мне снился какой-то яркий и веселый сон. Утром уже был 1974 год.

После армии я курил в основном болгарские сигареты. Но это было до Олимпиады. В 1980 году в продаже появились иностранные сигареты. По одному рублю за пачку.
Винстон, Салем, Палл-Малл, Марльборо, Кольт, Кент, Ньюпорт. Вот это были настоящие сигареты! На фабрике «Ява» начали выпускать сигареты «Союз-Апполон» и «Марльборо» по лицензии. Тоже 1 рубль пачка. Были они хороши, но импортные были лучше.
Я перепробовал все что продавалось, пока не остановился на «Палл-Малл». Тогда они продавались в твердых пачках цвета золота. Были они крепки, с очень чистым вкусом. Потом все эти сигареты стали стоить 1,5 рубля. Потом началась перестройка и закончилось все.
Уже в перестройку, когда сигареты вдруг исчезли с прилавков я переключился на папиросы. Мой тогдашний сослуживец Миша курил только «Беломор-Канал» (25 папирос в пачке по цене 25 копеек за пачку), утверждая что это здоровее. Якобы дым не горячий, а холодный.
Не знаю. «Беломор», по крайней мере для меня, был тяжеловат. И я переключился на папиросы. Папиросы в продаже были. Я было приспособился к «Герцеговине Флор», но они то были, то их не было.
А закупать папиросы десятками пачек (как и сигареты — блоками), я не хотел. Несколько раз я попробовал, но оказалось, что расход сиагрет возрастает, потому что ты куришь без оглядки, зная, что в блоке еще есть пачки. Проверено. Обычно я укладывался в норму — пачка в день. А вот при оптовой покупке одной пачкой дело не ограничивалось.
Так вот, у «Герцеговины»-папирос был неплохой вкус, а вот сигареты «Герцеговина Флор» мне не понравились.
Кстати, товарищ Сталин набивал свою курительную трубку табаком, выпотрошив для этого несколько папирос «Герцеговина Флор».
Папиросы «Герцеговина Флор» стоили 40 копеек за пачку (при числе папирос в пачке 25), а одноименные сигареты — 40 копеек (при числе сигарет в пачке 20).
Когда в продаже не было «Герцеговины», я покупал «Спутник», «Три богатыря» и что-то еще (Забыл - папиросы «Лайка»? Папиросы «Друг»?).
А вспомнив про «Герцеговину Флор», нельзя не вспомнить о молдавских сигаретах. В Кишиневе была табачная фабрика. Которая выпускала сигареты «Флуераш», «Золотой якорь».
Сигареты были изготовлены явно на импортной упаковочной линии. То есть: замечательного качества были картон, бумага, краска, фильтр, набивка, сами пачки и сигареты — вершина конвейерного производства.
При стоимости 40 копеек за пачку они были, пожалуй, лучшими в СССР, потому что и табак в них был не плох.
Но эти сигареты остались в советском прошлом, как и сигареты «Наша марка» (табачная фабрика города Ростов-на-Дону).
После перестройки в страну стали везти всякую гадость. Мой школьный друг Саша объяснил, что технология изготовления табака изменилась. Гадость-то — гадостью, но курить меньше не стали. Наоборот.
О причинах этого «наоборот» противно говорить.
А вот с утра, до работы, я иногда ухитрялся выкурить пять-шесть сигарет.
Считайте: проснулся — закурил, чай попил — закурил, в туалете перед выходом из дома — закурил, до метро дошел — закурил, из метро вышел — закурил, на работу пришел — закурил.

Я занялся самообманом — завел трубку и причиндалы к ней. Помню первые затяжки трубочным табаком. Я их делал по привычке, как сигарету курил.
Испытал я те же ощущения, как в первый раз, когда закурил. Мне стало дурно. Кровь прилила к лицу. Все поплыло. Я покрылся потом.
Но потом — отлегло. Я немного покурил трубку. Это тоже другая философия. Трубку с сигаретой не сравнишь. С сигаретой все проще и безотказнее.
Я опять закурил как в старь.
Уже я понимал что такой интенсивной любви организм долго не выдержит. Уже я вспомнил как дедушка меня уговаривал бросить курить, приводя в пример себя, образца тридцатых-сороковых: -Я комнату перейти не мог, чтобы не закурить...
Я же и бегать-прыгать не мог... А все равно — курил и курил. Уже и подъм по лестнице из десяти ступенек для меня стал проблемой. Уже и ходить по улице вверх по уклону стало мне тяжело.
И докурился я до того, что она (сигарета — если кто забыл о чем повествование) меня задушила.
Однажды на Новый год, оставшись по стечению нелепых и невеселых обстоятельств совершенно один в доме, я лег спать, а проснулся от того что задыхаюсь.
Эту ночь я не спал, как и многие последующие за ней, из боязни не проснуться.
Только заснешь — и уже задыхаешься. Откроешь окно в морозную ночь — вроде дышишь полной грудью, а задыхаешься.

И тогда я ее бросил. После тридцати восьми лет совместной жизни и любви я её бросил.
Она любила меня, а я её бросил.
Она разбила мне сердце и опалила лёгкие, а я ее бросил.
Она была мне верна и никогда не изменяла, а я ее бросил.
Но не забыл.

Я два года уже не курю.
Стал ли я счастливее?
В жизни у мужчины не так уж много радостей.
Вот и еще одной стало меньше.

 Отправлено: 05.10.11 21:16. Заголовок: Объяснения ротмистр..

Объяснения ротмистра Кудасова. Сбор экспедиционеров.


- Леопольд Эрастович! Как вам это нравится? – слова вырывались у Кольцова нервно и отрывисто – катаклизм какой-то случился, едва экипажи на отдых расположились. И что бы это всё значило?
- Павел Андреевич, успокойтесь, пожалуйста. Думаю, что смогу вам объяснить суть произошедшего – ответил Кудасов.
Он посмотрел на обоих офицеров, словно сам для себя решая, до какой степени откровения он может дойти в своих разъяснениях. Короткая пауза и ротмистр начал говорить.
- Павел Андреевич, Филипп Теодорович – обратился он к каждому по имени-отчеству, давая тем самым понять, что разговор носит доверительный характер – пришёл момент истины, если можно так выразиться, в ходе нашей экспедиции - нам ведь, уже не кажется странным тот способ, при помощи которого мы оказались здесь, в этом подземном мире. Затянувший нас в своё чрево гигантский вулкан, позволил нам попасть в совершенно невероятный, с точки зрения обыкновенного человека, мир, полный растительной и животной жизни, вспомните хотя бы гигантского птеродактиля и приключения с ним нашего гусара. Этот мир полон персонажей, если это удачное сравнение. Мы встретились с германским дирижаблем, в густом тропическом лесу прапорщик Никольский обнаружил пирамиду, по всем признакам, построенную никем иными, как ацтеками, или майя, как вам будет угодно.
В этом месте объяснения, ротмистр почувствовал, что может зайти очень далеко, и ненароком, затронуть тему временнЫх перемещений, а это делать было ещё рано. Впрочем, без упоминаний о Лесневском и Никольском, как раз временнЫе аномалии и следовало упомянуть.
- Странности начались ещё в Китеже, но тогда это казалось столь невероятным, что я отнёс случившиеся там перемещения зданий, кои не были удивительными для местных жителей, но ввергли меня в недоумение, за фантасмагорические видения моего разума, и в известность, вас господа, я не поставил. До получения дополнительных свидетельств аномальности происходящего.
Постепенно накапливались кое-какие факты и свидетельства. О них докладывали мне ротмистр Лемке и прапорщик Никольский. Всё это складывалось в некую картину, подтверждающую необычность всего, что связано с нашей экспедицией. И, наконец, теперь, после случившегося на месте нашей посадки, можно с большой долей уверенности сказать, что мы оказались в зоне временнОй аномалии. Проще говоря, нас передвинуло во времени на год или чуть больше, вперёд. Мы в будущем, господа. Обратите внимание на выросшие кусты. А при посадке на площадке они нам не помешали, а теперь упираются ветвями в нижние плоскости ИМ. Кроме этого, вы видите, как мне кажется, последствия небольшого землетрясения, в одно из которых и провалилось шасси ИМ-2.
Во время своих объяснений ротмистр внимательно следил за реакцией своих товарищей. За Кижа он не беспокоился, ведь они оба участвовали в ночной посадке воздушных кораблей в Китеже, когда кто-то, неизвестный, помог им, обозначив посадочными огнями полосу приземления. А вот капитан Кольцов …

- Значит мы в 1918 году – задумчиво сказал Кольцов – и мне пора в тыл к белым…
Кудасов и Киж, услышав тихие слова капитана, недоуменно посмотрели друг на друга.
- Куда вам пора, Пётр Андреевич? – уточняюще-вопросительно произнёс ротмистр.
Кольцов встряхнул головой, словно отгоняя навязчивое видение.
- Не обращайте внимания, господа, это уже совсем другая история. И всему своё время.

Обстановку разрядило случившееся следом событие – с окраины аэродрома внезапно послышался постепенно нарастающий звук мотоциклетного мотора, и следом за ним показался мотоциклет с коляской. Трясясь на неровностях площадки, он приближался к стоящим офицерам. Человек, управлявший этим экипажем, помахал издалека левой рукой и уже через несколько секунд, все увидели, что это ротмистр Лемке собственной персоной.
Мотоциклет подъехал к стоявшим и остановился. Аристарх, перекинул ногу через седло и, снимая шлем, спрыгнул с подножки.
- Что случилось, Аристарх? Что с Ржевским и Тарановым? - вопрос Кудасова опередил, готовые сорваться с губ Лемке слова приветствия.
- Всё в порядке, господин ротмистр. Следуют за мной на велосипедах, поэтому слегка и отстали - Аристарх ответил быстро и без запинки.
- А кто это у тебя в коляске? – продолжил ротмистр.
- Некто Гейзельберг, Леопольд Эрастович, подобрали на месте крушения цепеллина.
Кудасов вздрогнул и пристально посмотрел в глаза друга.
-А где Сергей? – отводя Лемке в сторону, тихо спросил Кудасов.
Аристарх также тихо ответил:
– Разреши доложить отдельно. Обстоятельства изменились. Надо обсудить.
Кудасов обратился к Кижу, который месте с Кольцовым стоял у коляски и они рассматривали спящего человека в мятом и прожженном цивильном костюме:
- Филипп Теодорович, попросите Окочурина и Добейко заняться нашим гостем. Разбудить, отвести в палатку, осмотреть, накормить. И организуйте его охрану. А мне нужно переговорить с ротмистром Лемке.
- Слушаюсь, Леопольд Эрастович. Сделаем.

Кольцов остался у мотоциклета, а Киж отправился исполнять поручение Кудасова.
Ротмистр и Аристарх вошли в палатку.
- Ты знаешь, что мы в 1918 году? – были первые слова Лемке, обращённые к Кудасову.
- Догадываюсь. Уже с полчаса как догадываюсь. Тут у нас произошло нечто – и он рассказал другу о произошедших с ними событиях.
В свою очередь Аристарх достал из кармана реглана блокнот Гейзельберга и протянул его ротмистру.
- Посмотри на даты – произнёс он – и ещё, я видел Никольского, на странном аппарате. И он прибыл из 1974 года. Он исчез, прыгнув с парашютом с Фоккера, а через два часа появился. И, как оказалось, прошло два года.

Они молчали. Кудасов перелистывал блокнот физика.
У обоих было ощущение, что сейчас что-то произойдёт.
И они не ошиблись.

Полог палатки откинула чья-то рука, и в проёме показался прапорщик Никольский.
Нет, теперь уже - лейтенант Никольский.

 Отправлено: 13.10.11 21:41. Заголовок: …Полог палатки откин..

…Полог палатки откинула чья-то рука, и в проёме показался прапорщик Никольский.
Нет, теперь уже - лейтенант Никольский…

Таковы были крайние строки, которые можно было восстановить на совсем ещё не крайней странице. Чернила расплылись окончательно, и весь дальнейший текст представлял собой большое чернильное пятно. Я пересчитал оставшиеся страницы. Их было тридцать пять. Несомненно, именно на них мы могли узнать, чем, как и когда закончилась экспедиция в подземный мир. Но – увы…
Этот текст нельзя принимать на веру. Скорее всего – это выдумка неизвестного мне человека. Но предназначена она была для опубликования. Мне так показалось, когда я прочёл то, что удалось прочесть. Рукопись была сильно повреждена влагой и плесенью. И зубы моего пса тоже оставили свои отметины, когда он нёс свёрток мне. Да, да – это мой пёс и «осчастливил» меня такой необычной находкой, когда, прогуливаясь мимо старых зданий, подготовленных к сносу, он вдруг убежал в развалины и вернулся с зажатой в пасти тетрадью. Тетрадь была толстой и при ближайшем рассмотрении, оказалась сшитой из нескольких более тонких тетрадок, вместе образующих нечто, похожее на книгу. Книгу в очень неважном состоянии. Несколько месяцев я медленно пробирался по полуразмытым страницам, заново переписывая захватившее меня повествование. И вот пришлось остановиться. Надеюсь, что на время. Может быть мне удастся , с помощью моих друзей из Академии наук, прочесть остальное и добраться до финала этой необычной истории. Может быть…

 Отправлено: 06.01.12 13:05. Заголовок: Размышления бывшего ..

Размышления бывшего механика-прибориста во время вынужденного перерыва в работе.

Интернета не было, то есть он только что был, а сейчас пропал. Я снова попробовал, навел курсор на иконку на рабочем столе служебного компа, нажал левую кнопку мыши и опять увидел сообщение, что инетэксплорер не может отразить запрашиваемую страницу. Трам-тарарам!! Нужно было зайти в почту, я ожидал письмо.
Через минут пять я ещё раз попробовал – результат был не чуть не лучше.
Я снял трубку и позвонил дежурному системному администратору. Ответ был уклончиво-утешительный - мне позвонят, как только соединение с сервером будет восстановлено. Ну что же, сделаю паузу.
Я откинулся в кресле и оттолкнулся ногами от пола. Пластмассовые колесики с характерным звуком отозвались на это, и я отъехал от стола. Вытянул ноги и стал смотреть в окно. Запрокинутая голова позволяла глазам видеть только часть окна, верх гардины, прикреплённой к хромированной трубе металлическими кольцами и потолок, изрядно потускневший со времен последнего ремонта, которого я не застал. Присмотревшись внимательнее я заметил трещину в побелке и следы паутины в месте соединения потолка со стеной. Доступная обозрению часть окна была серой, как экран телевизора при отсутствии сигнала – за окном едва расстоялось зимнее посленовогоднее утро. От нечего делать я продолжил осмотр доступной мне зоны интерьера моего кабинета, ленясь поменять позу в кресле. Серость за окном вдруг оказалась неоднородной – по «экрану» что – то перемещалось сверху вниз. Это были снежинки, мелкие, почти незаметные они падали в безветрии за окном, почти теряясь на фоне неба.
Так я и сидел. Повернув зрачки чуть левее, я добавил в сектор осмотра ещё и сейф, нависавший на меня слева. Обычно, когда я работал за письменным столом, эта часть обстановки была незаметна мне, серая громада стояла в нише сзади-слева и, открываемая мною десяток раз в день, оставалась вне поля моего внимания. Пользуясь сейфом, как хранилищем разнообразных документов, я попросту не замечал его. Но сейчас, продолжая полулежать в своём кресле, я стал рассматривать и сейф и стоящее на нём лимонное дерево, в большом пластмассовом горшке – предмет забот женской части моих сотрудников. Микроскопические три лимончика терялись в густой листве экзотического для наших мест растения. Горшок был светло салатовым, сейф же был окрашен в оливковый цвет, так что резкого контраста не было.
Отметив про себя эти детали, которым, впрочем, было суждено напрочь исчезнуть из памяти, как только я займусь каким-нибудь делом, я снова стал смотреть в окно. Снег всё падал, в заоконной палитре ничего не менялось. Серость, исходящая из окна была тусклой, зимней и давала совсем мало света.
«Зима, зима» – оригинальная мысль пришла в голову.

А потом, замкнулись случайные связи в моей голове, возникли спонтанные ассоциации и я перестал обращать внимание на окружающую обстановку.
Перед глазами появилась картинка из прошлого – лето, солнце, я лежу в кузове прицепа, парко-хозяйственный день на исходе. Закончив дела, можно временно забыть о службе.
Поэтому, я разделся и забрался в кузов прицепа, улегся на подстеленную техническую форму и стал греться на солнышке. Здесь было заветрие, я закрыл глаза и стал блаженствовать. Кто служил, тот понимает ценность таких минут.
Время словно замедлило своё течение, мыслей не было, были ощущения – тепла, покоя, умиротворённости. Откуда-то издалека, фоном, доносились звуки голосов моих сослуживцев, и больше ничто не мешало мне наслаждаться уединением.

Однако, всё хорошее когда-нибудь заканчивается – сквозь завесу покоя пробились приглушённые звуки работы мотора нашего тягача. За нами приехали, пора домой. Я приподнялся на локтях и посмотрел через борт. Поодиночке к тягачу из разных мест нашей стоянки подходили механики.
Я спустился на бетонку, на ходу застёгивая пуговицы тужурки, тоже пошёл к тягачу. В следующую минуту я уже сидел на скамье у борта. Водитель запустил двигатель, сидящих в кузове качнуло, и мы поехали. Я сидел на крайнем месте на скамье у заднего борта и смотрел, как убегает назад бетонная полоса рулежной дорожки, по которой ехал наш Урал…

Звонок телефона ворвался в воспоминания, положив им конец. Я выпрямился в кресле и протянул руку к телефону. Секундная пауза, в это мгновение я возвращался сюда… ОТТУДА и в трубке раздался голос сисадмина, сообщившего, что есть соединение с удаленным сервером. Я машинально поблагодарил и положил трубку.

Серость за окном приобрела другой оттенок, стала светлее и прозрачнее – день набирал обороты. Снегопад прекратился, и мне показалось, что я вижу проблеск солнца в пелене туч.

Лето, лето. Лето лучше, чем зима.
«Не забудь добавить, что восемнадцать лет лучше, чем пятьдесят с гаком» - появилась мысль.
И тут же пришли ещё две – «У природы нет плохой погоды» и «Есть в возрасте любом хорошее».
Вот так и надо думать, товарищ!

И вообще – давай работать.

 Отправлено: 29.01.12 18:31. Заголовок: Даё..

Даёшь стране параболоид!

Начало. 193... год. Окрестности Ленинграда.

Ночная дорога была плохо видна в свете фары моего «Индиана». Бледный луч от неё выхватывал то тележную колею с отпечатками лошадиных подков посредине, то коровьи следы, заполонившие обочины этого узкого просёлка в окрестностях Ленинграда. Луны не было – несколько суток над городом и окрестностями висела низкая густая облачность, которая, видимо, очень хотела разразиться дождём, но всё ещё этого не сделала, и я был благодарен ей – управлять мотоциклом на раскисшей грунтовке, занятие не из приятных, да и промокнуть тоже не хотелось. Я должен был добраться к месту назначения в приличном виде.
Как бы там ни было, всё пока шло хорошо. Постепенно мои глаза привыкали к ночной темноте, и я стал лучше видеть дорогу, проходящую по открытой местности. Но, оказавшись в лесу, который внезапно появился из темноты, пришлось сбавить скорость – стало ещё темнее, из-за почти смыкающихся в высоте верхушек старых елей, что подступали к самой дороге. Дело шло к двум часам ночи. Через километр с небольшим, я оказался в полосе густого тумана, пересекавшего дорогу - окрестные болота давали сырость. Стёкла моих мотоциклетных очков тут же запотели, сконденсировав на своей поверхности туманную влагу. Пришлось их снять. Скорость совсем упала – было очень трудно ехать в молочном мареве. Можно было наскочить на неожиданное препятствие - большой камень, лежащий на дороге или угодить в яму. Впереди был виден лишь светлый круг, луч фары упирался в туман, как в белую стену.
Наконец, я остановился, не выключая зажигание, и продолжал сидеть на мотоцикле, который неровно подрагивал подо мной. Из планшета, висящего на ремне, на левом боку я достал карту-верстовку и, развернув её, наклонился вперёд, поднёс бумажный прямоугольник к совсем уже слабо светившей, из-за низких оборотов мотора, фаре. Оказалось, что до цели мне оставалось совсем немного, и я решил продолжить путь в тумане. У меня был приказ прибыть в конечную точку маршрута не позднее трёх часов ночи.
Через двадцать минут осторожного движения я пробил крайнюю границу туманной завесы и оказался вновь на пустой ночной дороге. Стало веселее, я прибавил скорость и вот уже показалась окраина деревни, погруженной во тьму – ни луча света не выбивалось из окон. Въехав на улицу, которая едва угадывалась в темноте, я свернул налево и увидел силуэт дома, где меня ждали. Он располагался немного поодаль от остальных деревенских домов и выделялся своими размерами. Дом был кирпичный двухэтажный с мансардой и стоял в глубине двора, за высоким деревянным забором.
Я выключил зажигание, и последние метры проехал накатом. Рискуя разрядить батарею, я не выключил фару, а стал осматриваться. Но это длилось недолго, на высокой веранде с негромким мелодичным скрипом открылась входная дверь и в освещённом проёме показалась фигура человека, с керосиновой лампой в руке. Я выключил фару, и, поставив мотоцикл на боковой упор, пошёл к калитке в заборе. Не дойдя до неё, я остановился, ожидая, когда мне откроют. Шаги по ту сторону забора приближались, я услышал стук засова, и калитка открылась. В свете лампы стоял человек лет сорока пяти, в мягкой домашней куртке свободного покроя, в брюках из такого же материала. Он стоял, держа в левой руке лампу, правая была в кармане куртки. Я сразу оценил предусмотрительность моего визави и тотчас произнёс условленную фразу – Париж, бульвар Батиньоль, мы там, кажется, встречались?
Человек внимательно посмотрел на меня и ответил – Думаю, вы ошибаетесь, мы виделись с вами на улице Гобеленов. Не так ли?
- Действительно. Запамятовал. Я плохо знаю Париж.
Человек кивнул и приглашающим жестом указал мне на раскрытую калитку.
- Заведите мотоцикл во двор, от посторонних глаз – сказал хозяин дома, - я посвечу.
Так я и сделал, прокатив мотоцикл к самому крыльцу.
- А теперь - в дом, милости прошу.
Пропустив меня вперёд, он вошёл следом и закрыл дверь. Я стоял на пороге большой комнаты, освещённой ещё одной керосиновой лампой, стоящей на круглом столе посредине. За моей спиной послышался скрип ключа в замке и следом, звук закрываемого засова.
- Проходите в комнату, вот кресло, устраивайтесь. Чаю не хотите? Хоть и поздно, но я ночами работаю, и чай у меня всегда на плите, горячий.
- Спасибо, не откажусь. Продрог немного в нашей сырости.
Через пару минут на столе стояли два стакана с чаем в серебряных подстаканниках, рафинад искрился в открытой сахарнице. Печенье на блюдце и розетка с малиновым вареньем дополняли картину. Усевшись напротив меня и сделав пару глотков, хозяин дома произнёс:
- А теперь не мешает представиться друг другу, молодой человек.
Я встал и назвал себя – старший лейтенант Панкратов.
- Садитесь, товарищ Панкратов, вы же не на службе, а у меня в гостях. Меня зовут Василий Витальевич. Фамилия - Шельга. Отставной чекист. Так скажем. А как вас зовут?
- Алексей. У меня к вам пакет, товарищ Шельга – с этими словами я достал из планшета пакет и передал его через стол.
Василий Витальевич взял пакет и, поднеся его к свету стоящей на столе лампы, стал рассматривать сургучную печать на боку. Потом он улыбнулся и произнёс:
- УзнаЮ, Пал Палыча! Всегда аккуратен.
И продолжил:
-Да вы пейте чай, варенье малиновое с печеньем ешьте, а я с вашего разрешения пока почитаю.
Он достал из наружного кармана куртки очки в железной оправе и, водрузив их на переносицу, вскрыл пакет, достал оттуда вложенное письмо и углубился в чтение.
Я сидел и прихлёбывал чай, который оказался очень вкусным и ожидал, когда он закончит чтение. Прошло несколько минут, прежде, чем он опустил письмо на стол и взял свой стакан в руки. Он не пил чай, а словно грелся, сжимая подстаканник в ладонях. И смотрел при этом мимо меня в глубину комнаты. Потом слегка встряхнул головой, взгляд его встретился с моим взглядом.
- Так, значит, товарища Смоленцева интересует господин Гарин и компания? – полувопросительно произнёс он, - ну что же, надо, значит надо. Старому товарищу не откажешь. Приготовьтесь слушать, молодой человек. Чай допили, печенье попробовали? Разговор у нас будет долгий.
Я согласно кивнул и приготовился слушать.

 Отправлено: 30.01.12 20:27. Заголовок: За недел..

За неделю до описанных выше событий.

Перелёт, в котором я должен был участвовать, срывался. В этом мы убедились утром, по приезде на аэродром. Мы стояли в огромном ангаре и недоуменно смотрели на наш самолёт. Мы – это я и мой штурман Федор Стерликов. У нашего красавца самолета РД – АНТ-25 не было мотора. Нос самолета был окружен стапелем, из моторного щита свисали провода проводки и тяги, а самого мотора не было. Поздно вечером, накануне мы ушли из ангара, и всё было в порядке. А сейчас мы стояли и не верили своим глазам.
За нашими спинами раздалось покашливание, и мы обернулись. Перед нами стоял наш бортмеханик, насупившийся и злой.
- Мотор сняли для первого самолёта. Его мотор забарахлил, и Брусникин приказал забрать наш мотор.
Брусникин был начальник летной станции и ответственный за предстоящий перелёт. В перелете должны были участвовать два самолета АНТ-25. Первый был основным, пилотом на нем был комбриг Кчалов, второй, наш самолет, должен был вылететь сразу после приземления в конечной точке маршрута машины комбрига.
Кабинет Брусникина был в конце ангара, на втором этаже технической пристройки. Застеклённый фасад блестел в свете подвесных светильников и сильно бликовал, но я всё же рассмотрел фигуру Брусникина, сидящего за письменным столом.
- Я к Брусникину. Вы – оставайтесь у самолета.
- Лёша, может мы с тобой. Для большей убедительности – сказал Стерликов.
- Ты ещё не знаешь, почему сняли мотор. То что сейчас сказал Петя, возможно, не вся правда. А я постараюсь узнать всю. А Брусникин всем говорить не будет. Может быть, он и мне не скажет, но попробовать надо. Всё. Я пошёл.
Ребята остались стоять, а я направился к лестнице, ведущей наверх.

- Разрешите, товарищ полковник! – произнес я, войдя в кабинет и закрыв плотно дверь.
- Входи, Алексей. Знаю, знаю, за чем пришёл – как же, мотор забрали, полёт срывается. Так? – подняв на меня взгляд, сказал полковник.
- Так, Иван Севастьянович, именно так.
Брусникин медлил с ответом на им же самим заданный вопрос. Он смотрел на меня с полминуты и, наконец, потянулся к сейфу, который стоял рядом с его письменным столом, повернул два раза длинный ключ, торчавший в скважине замка, открыл дверцу и вынул наружу пакет с сургучными печатями по углам и в середине. Положил его перед собой на стол.
- Думаю, объяснение находится здесь – он накрыл пакет ладонью. Содержание не знаю. Да мне и знать не положено. А знаю одно – вчера вечером фельдъегерь доставил этот пакет и приказ, касательно тебя и твоего экипажа. Вам надлежит прибыть в Ленинград по указанному адресу и только там вскрыть пакет – тут он протянул мне лежащий на столе листок бумаги и я увидел, что это и есть упомянутый полковником приказ – а мотор, мотор сняли для маскировки и дезинформации возможных наблюдателей. Всё пока понятно, товарищ старший лейтенант?
- Так точно!
- Хорошо, что пока понятно. Слушай дальше – экипажу ни слова. Мотор снят для комбрига Кчалова из-за неисправности в системе подачи топлива в его моторе. Он – основной в этом перелёте. Ты это знаешь. И знают остальные. Вот на этом и стой. А сейчас соберите вещи, через тридцать минут придёт машина и доставит вас в город. Вопросы есть?
Я стоял, держа в руках пакет, и калейдоскоп мыслей кружился в голове – куда, зачем, как же с перелётом? Но ответов я не знал. А значит – долой несвоевременные мысли! И я ответил:
- Никак нет!
- Вот и хорошо. Что бы ты приободрился, скажу – полетите. И возможно даже дальше, чем в неудавшемся для вас перелёте. Это всё, что могу сказать – Брусникин встал из-за стола и подошёл ко мне.
- Алексей, пять дней назад к нам на станцию приезжал человек, по документам капитан госбезопасности. Интересовался летчиками, подготовленными к длительным полётам в сложных метеоусловиях, слетанностью экипажей. Я рекомендовал тебя и твоих ребят. Из этого делаю вывод – полетите далеко – снова повторил он свою догадку тихо.
- А теперь иди – он протянул мне руку, и я ощутил крепкое рукопожатие.

- Ну что? Ну как? – встретили меня товарищи, когда я спустился вниз и подошел к ним.
- А – ничто и никак. Нас командируют в Ленинград на время, пока не прибудет новый мотор. Сейчас – собрать личные вещи и через тридцать минут быть у ангара. За нами прибудет автомобиль. Поедем в город.
- Ленинград – это хорошо! Цивилизация! – радостно воскликнул наш молодой бортмеханик Петя Ветров – девушки, кино!
Опытный Стерликов пытливо посмотрел мне в глаза, но промолчал.
Мы пошли собираться.

 Отправлено: 30.01.12 21:33. Заголовок: Чудесным июньским ут..

Чудесным июньским утром 193. года на новые бетонные плиты Центрального аэродрома имени М.В. Фрунзе приземлился трехмоторный пассажирский аэроплан.
Замедлив свой бег у дальнего конца взлетно-посадочной полосы, аэроплан осторожно развернулся и по рулежной дорожке резво подкатил к зданию аэропорта.
Солнечные лучи сверкали на лопастях пропеллеров, отражались от стекол кабины и слепили глаза серьезно-сосредоточенному молодому помошнику диспетчера с кимовским значком, приколотым к бело-синей полосатой полотняной футболке со шнуровкой у воротника. Помощник стоял за спиной у диспетчера, заполнявшего контрольный журнал. Заглядывать через плечо и читать то что писал его опытный начальник молодому человеку не было нужды. Он уже второй год сидел в стеклянной кабине на верхушке башенки КДП, исполняя свои служебные обязанности.
Он и так знал что приземлился Юнкерс G24 с надписью LUFT HANSA на фюзеляже, прибывший из Берлина с посадкой в Кенигсберге.
Тут диспетчер глянул на карманный хронометр фирмы "Мозер", доставшийся ему по наследству от дедушки, и аккуратно сделал соответствующую запись в контрольном журнале о прибытии борта. Потом он опять взглянул вниз, на аэродром.

Пассажирский Юнкерс уже стоял бортом к входу в аэровокзал, у дуральлюминиевого трапа возился техник в выгоревшем до белизны, потертом комбинезоне. Пассажиры в костюмах иностранного покроя, в шляпах и кепках на головах, с чемоданчиками в руках и пыльниками, переброшенными через сгиб руки, подходили к распахнутым по летнему времени стеклянным дверям.
Все было чудесно в этом прекраснейшем из миров. Пока диспетчер вышел на балкон опоясывающий стеклянный фонарь КДП покурить, молодой диспетчер углубился в увлекательное чтение учебника по аэродинамике - он заочно заканчивал авиационный институт.
Между тем пассажиры прибывшего аэроплана были встречены красным командиром в летней форме с зелеными петлицами и лейтенантскими "кубарями". Приложив руку к фуражке с зеленым околышем лейтенант сперва по-английски, а затем и по-немецки предложил пройти к стойке таможенного контроля. Началась процедура предъявления документов и осмотра багажа. Досмотр проходил споро, но качественно. Это было оценено подошедшим последним к досмотровой пассажиром. Тучное тело его было втиснуто в серую, слегка мятую пару. Сквозь щелки опухших век посверкивали маленькие глазки. Опустив свой объемистый портфель на вытертый багажом до блеска металлический оцинкованный лист, покрывающий стойку, пассажир полез за пазуху, вытащил из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник.
Покопавшись в бумажнике он извлек из него паспорт.

 Отправлено: 05.02.12 19:55. Заголовок: Встреча с прошлым. ..

Встреча с прошлым.


Мы собрались за десять минут – какие вещи могут быть у молодых авиаторов, готовых к переменам в любую минуту. Наши со штурманом фанерные чемоданы и вещмешок бортмеханика стояли у наших ног, и Стерликов, достав из кармана зажигалку собирался уже дать нам прикурить, как из-за угла ангара показался довольно потрепанный на вид ГАЗ-А, с открытым верхом. Он лихо подъёхал к нам и затормозил, подняв пыль. За рулём сидел младший воентехник с кубарем в авиационных петлицах. Остановив машину, он бойко выскочил из неё и подошел к нам.
- Младший воентехник Варочкин! Прибыл за вами, товарищ старший лейтенант – он опустил руку от пилотки и продолжил, - прошу в машину.
Пришлось вернуть обратно в портсигары вынутые папиросы. Ветров уселся рядом с шофёром, а мы со Стерликовым – сзади на широкий диван. Чемоданы поставили на пол.
Когда автомобиль тронулся, я обернулся и посмотрел на ангар, который медленно стал удаляться от нас – раскрытые створки позволили ещё раз увидеть наш АНТ-25, самолет, на котором мы собирались в полёт, но не случилось.

Через сорок минут показались окраины Ленинграда. Всё это время мы молчали, глядя по сторонам, на пролетающий мимо пейзаж. Молчал и наш шофёр – дорога была не очень важная и он сосредоточенно управлял машиной, старательно объезжая рытвины и камни, которых было довольно много. Наконец, колёса застучали по брусчатке и авто поехал быстрее. Немного попетляв по городу, и проехав мимо здания штаба округа, ГАЗ-А свернул на одну из прилегающих к Дворцовой площади улочек и остановился у неприметного двухэтажного здания, стоящего несколько поодаль от улицы в глубине небольшого сада. Дом огораживала кованая ограда, а сразу за воротами стояла будка КПП.
- Приехали, товарищи – сказал наш провожатый.
Мы с вещами вышли из машины. Я окинул взглядом фасад здания - за опущенными шторами ничего не было видно.
- Пойдёмте со мной, товарищ старший лейтенант – наш провожатый пошёл впереди и, подойдя к воротам, достал из кармана гимнастерки какую-то бумагу и отдал её, вышедшему из будки на звук мотора нашего автомобиля дежурному сержанту. Тот внимательно прочитал поданный ему документ, потом посмотрел на нас, и начал открывать половину ворот.
Возглавляемые нашим провожатым, мы вошли на территорию, сержант козырнул, когда мы проходили мимо него. Асфальтированная дорожка вела к крыльцу. По обеим сторонам от неё были разбиты круглые клумбы и росли несколько елей. Варочкин, поднявшись первым по ступеням к массивной двустворчатой входной двери, нажал кнопку звонка. Дверь открыл красноармеец и мы вошли внутрь здания. В небольшом холле в углу стоял стол и за ним сидел младший лейтенант. При нашем появлении он поднялся, Варочкин отдал ему пропуск, который он показывал дежурному сержанту и, пока тот читал, сказал нам:
- Моя миссия окончена – отдал честь и пошёл к входной двери.

- Вам в комнату № 23, товарищи. Прошу подняться на второй этаж, комбриг Смоленцев вас ждёт – сказал младший лейтенант и показал рукой на широкую лестницу, ведущую наверх, - вещи можете оставить здесь.
Мы стали подниматься по лестнице и оказались на втором этаже.За то время, что мы поднимались по лестнице и едва прошли несколько метров по зелёной ковровой дорожке, лежащей на паркете второго этажа , нам пришлось два раза приветствовать полковников и три раза подполковников, которые встречались нам по пути. Одни выходили из комнат с папками для бумаг в руках, другие стояли у дверей и разговаривали.
Миновав очередного полковника, мой штурман сказал:
- Не много ли на нас командиров, Алексей? Куда это мы попали?
- Сейчас узнаем, я тут тоже в первый раз, товарищ лейтенант!
Комната № 23, судя по номерам, которые мы уже миновали, находилась в конце коридора. Нам оставалось пройти совсем немного, когда именно из неё, кто-то вышел и направился в нашу сторону. Через секунду стали видны ромбы в петлицах.
- «Ну, вот и комбриг, а то всё полковники!» - нервно пошутил я про себя. Поравнявшись с нами, комбриг ответил на наше приветствие кивком головы и, как мне показалось, в глазах его мелькнул вопрос, когда он встретился со мной взглядом. Не успел я подумать об этом, как сзади чей-то голос произнёс – товарищ Никольский!
Тот, кто служил в армии, знает, до какого автоматизма доведены рефлексы военнослужащих. И красноармейцев и командиров. И всё благодаря изучению и применению Уставов. Так было и со мной в этот момент.
Я сделал полшага, повернулся кругом на каблуках и …в этот же момент я осознал, что может сейчас произойти, если только я не успею мгновенно всё исправить.
В двух шагах от меня стоял тот самый комбриг, который вышел из комнаты №23 и встретился нам. Он внимательно смотрел мне в лицо и чего-то ждал. Я знал, чего он ожидает от меня, потому что в этот момент и я узнал человека, стоящего передо мной.
- Товарищ Никольский? - повторил вопрос комбриг.
Надо было на что-то решаться. Я, не отводя взгляда от глаз комбрига, отрицательно покачал головой. Он также внимательно смотрел мне в глаза.
- Никак нет, товарищ комбриг! Старший лейтенант Панкратов!
Комбриг молча стоял и смотрел на меня. Длилось это секунд пять, но мне показалось, что пять минут.
- Что же вы отозвались, на незнакомую фамилию? – шагнув ко мне, очень тихо проговорил комбриг.
- Ваш голос показался знакомым, товарищ комбриг, потому и обернулся – так же тихо ответил я.
- Ну что же - тогда понятно. Можете идти – он повернулся и пошёл по коридору.

-Ты что знаешь его? – Стерликов с любопытством посмотрел на меня.
- Откуда? Голос его знакомым показался, я и обернулся.

Наконец мы оказались у двери комнаты №23. Мы помешкали с минуту, поправляя портупеи и убирая складки гимнастерок назад.Потом я протянул руку, чтобы постучать.Но сделать я это не успел - за нашими спинами раздался голос:
- Заходите, товарищи.

Мы обернулись. Сзади стоял тот самый комбриг.

 Отправлено: 11.02.12 20:51. Заголовок: Встреча с прошлым (п..

Встреча с прошлым (продолжение).

Комната, в которую мы вошли, оказалась совсем небольшой. Обстановка была проста – стол у окна, занавешенного тяжёлой портьерой. На столе – горящая настольная лампа с большим зелёным абажуром. Небольшой стол рядом, на нём - «Ундервуд» и стопка писчей бумаги. Два стула стояли у большого стола и ещё три располагались у стены напротив. В углу высился большой сейф.
За столом с пишущей машинкой сидел командир – капитан госбезопасности, судя по трём шпалам в петлицах и нарукавным знакам. Он поднялся со стула, увидев входящего комбрига, мы поднесли руки к пилоткам.
- Присаживайтесь, товарищи – сказал комбриг, жестом показав нам на стулья у стены.
Мы сели. Комбриг занял место за столом и взял три папки из стопки, лежащей перед ним. Открыл верхнюю и пролистал несколько сшитых листов. Потом поднял взгляд на нас.
- Ваши личные дела, доставленные сюда капитаном, - сказал он, - я изучил. Судя по документам, ваш экипаж принимал участие в перелёте Москва – Анкара, в 192.. году и Москва – Земля Франца-Иосифа – Москва в 193… году и прошёл эти испытания с честью. Налёт у вас большой, география полётов разнообразна. Я пришёл к выводу, что могу рекомендовать ваш экипаж для выполнения специального задания. Суть этого задания, и задачи, которые вам, возможно, в случае одобрения ваших кандидатур, предстоит решать, вам будут доведены позднее. Это – пока всё – закончил говорить комбриг.
- Что касается обустройства на новом месте, это вопрос товарища Иванова, - он повернулся к капитану и тот поднялся: - Слушаюсь, товарищ комбриг!
Мы тоже встали, ожидая дальнейших распоряжений.
- Пройдёмте, товарищи… – слова капитана были прерваны комбригом.
- Вас, старший лейтенант, прошу остаться.
Капитан с моими товарищами вышли из комнаты. Дверь за ними закрылась, и мы остались одни. Я стоял и смотрел на комбрига. Он достал трубку из ящика стола, она уже была, видимо, набита табаком, потому что он зажёг спичку и стал раскуривать её. Выпустив пару облачков ароматного дыма, комбриг поднялся и вышел из-за стола. Он подошёл к окну, протянул руку к шнуру и, потянув за него, раздвинул тяжелые портьеры. Он стоял и смотрел в окно, и я уже догадывался, что он может мне сказать, когда сможет подобрать слова.
И я дождался. Не оборачиваясь, комбриг произнёс всего три слова – Сергей, это ты?
Потом он повернулся ко мне и в упор посмотрел мне в глаза.

Что я должен был ответить – передо мной стоял мой бывший командир в экспедиции, которая была, и которой не было. Экспедиция реальных людей и самолётов в почти нереальный подземный мир. Экспедиция, в которой я, по стечению невероятных обстоятельств, оказался и, которую по нелепой, непредсказуемой причине покинул, породив у моих друзей и командиров массу вопросов ко мне, которые они уже почти двадцать лет, хотели мне задать, но не могли этого сделать.
А сейчас пришло время отвечать.

И я ответил:
– Да, Леопольд Эрастович – это я.

 Отправлено: 14.02.12 21:30. Заголовок: Узнавание. Я узнал ..

Узнавание.

Я узнал Кудасова сразу, как только он прошёл мимо в коридоре. Военная форма и знаки различия комбрига не имели значения – офицерская выправка и волевое лицо бывшего командира мгновенно отозвались воспоминаниями. Оставалось только не подать виду. Это было трудно, но необходимо. Я не знал ничего о судьбе экспедиции и о судьбе самого Кудасова. Кто он сейчас, друг или нет – революция прошла по жизни каждого и в каждой жизни оставила свой след. Мои мысли были прерваны обращением комбрига. Резко и неожиданно, из-за спины я услышал свою настоящую фамилию и, не совладал с собой, рефлексы сработали быстрее разума. Я остановился и повернулся. И взгляд, снова знакомый, ничуть не изменившийся за двадцать лет, тотчас дал ответ – это свой.
Но я – не Никольский, по крайней мере, в эту минуту. Я – старший лейтенант Панкратов. В нагрудном кармане гимнастерки документы на это имя, рядом стоят товарищи, ничего не знающие о том, что знаю я, и о чем начинает догадываться комбриг, ожидающий моего ответа.
И я отказался от себя, спрятанного глубоко в сознание - до лучших времён, до удобного случая.

Потом кабинет и он напротив. И взгляд, пристальный и нетерпеливый. Я видел, как он сдерживает себя, что бы не задать преждевременный вопрос.
И вдруг я понял, что всё встало на место. Неуловимый оттенок выражения лица комбрига дал понять, что процесс узнавания завершён. И что он не будет торопиться. Я успокоился.

Как он рассказал мне потом - меня он узнавал постепенно. Сначала – фотография в личном деле породила у него смутные воспоминания и непроизвольные аналогии. Потом он увидел проходящего мимо в коридоре управления и отдающего честь старшего лейтенанта, лицо которого вновь показалось ему знакомым. Когда же я сел напротив, и свет настольной лампы ярко осветил лицо, Кудасов окончательно уверился в своих предположениях, хотя и допускал возможность ошибки. Оставалось последняя проверка – прямой вопрос, в лоб, без обиняков – да или нет.
Он стоял у окна и курил, попутно решая для себя задачу - как задать этот волнующий вопрос, от ответа на который зависело теперь уже, многое…

… И я дождался.
Не оборачиваясь, комбриг произнёс всего три слова – Сергей, это ты?
Потом он повернулся ко мне и в упор посмотрел мне в глаза…
Этот повтор я прокручивал потом много раз – Кудасов нашёл нужные слова, другие здесь были бы ни к месту.
И мой ответ…

- Тебя хватились, после того, как ты не пришел к завтраку. Окочурин пошёл узнать, не болен ли ты, раз не вышел к общему столу. Палатка была пуста – неторопливо, вспоминая далёкое время, говорил Смоленцев, комбриг Смоленцев Павел Павлович, - мы обыскали окрестности, никаких следов не нашли. Он замолчал.
Мы стояли на набережной Невы, куда только что пришли, выйдя из уже известного читателю здания.
- Меня забрали обратно, Леопольд Эра…простите, товарищ комбриг.
- Привыкай, Алексей. Признаться и мне трудно сразу перестроиться.
- Привыкну. Я уже ко многому привык. За пять лет. Так вот – сработал аварийный канал возвращения. Несанкционированно. Как выяснилось позднее - система была потрясена посторонним вмешательством. Это стало началом глобальных неполадок в системе временнЫх перемещений. Все агенты, находящиеся в командировках, были возвращены в своё время. Потерь не было. До поры. Вскоре я был послан к вам снова – надо было экстренно завершать экспедицию. И тут произошло то, что произошло – я не достиг экспедиции, а буквально «вывалился» из темпорального поля в 192… год.

Я замолчал, глядя на реку, и комбриг понял.
- Пока на этом остановимся – сказал Кудасов-Смоленцев, - завтра в 9-00 прошу ко мне. Ты соберёшься с мыслями и я тоже. Потом и поговорим.
За спиной у тротуара послышался звук мотора. Мы обернулись, к нам подъезжала «эмка»с военным номером.
- Это за мной – голос комбрига был глух, - до завтра, Серёжа.
На мой вопросительный взгляд он ответил, уже направляясь к автомобилю:
- Сегодня ещё можно. Завтра – уже нет.

Я постоял ещё немного, опершись на гранитный парапет. Нева завораживала. Белая ночь начала вступать в права. Завтра – обещало быть чрезвычайно интересным.