Отправлено: 26.09.08 13:18. Заголовок: Статьи и рассказы о младших авиаспециалистах

От Кавказа до Берлина.

Доблестный труд на земле

Говоря о заслугах летного состава на войне, об их героизме и подвигах, нельзя не сказать о героическом труде воинов других служб авиации. Эти боевые помощники делали все возможное и невозможное для обеспечения безотказной работы материальной части.

Технический состав, руководимый старшим инженером полка инженер-майором Шустерманом, в любую погоду, в тяжелых бытовых условиях (а вернее было бы сказать, что не было никаких условий) готовил самолеты к боевым вылетам, нес караульную службу.

Труд механиков иногда можно приравнять к подвигу. Немало примеров, когда они ремонтировали самолеты в местах вынужденной посадки под обстрелом врага, вывозили самолеты в безопасные места.

Наши механики, мотористы, оружейники часто зимой ночевали в не отапливаемых помещениях. Работали в сильные морозы на аэродромах по 12-15 часов, обслуживая при этом деликатные механизмы с металлом и жидкостями голыми руками.

При неполноценном питании и не очень теплом обмундировании при необходимости трудились ночью, чтобы к утру самолеты были готовы к полетам. Работу шасси и другие виды работ после ремонта тщательно проверяли инженеры и техники.

Войной было очень подорвано здоровье некоторых тружеников. Вскоре после войны умерли механики Илья Самолетов, от туберкулеза Константин Малышев, подорвался снарядом Николай Воронов. Все они похоронены на немецкой земле.

Самоотверженно трудились инженер полка по вооружение Н.С. Сибилев, инженер по спецоборудованию В.В. Маркин, начальник службы связи Ю.А. Мопсик; инженеры эскадрилий В. Киселев и Н. Сергеев; техники Г. Чернов, Д. Бычатин, В.И.Морозов, Л. Емельянов, И. Мовчан, В. Золотаренко, В. Журавлев, Старостин, Н. Непомнящий, Л. Картфельд, Смирнов и другие.

Особой благодарности заслуживают механики и младшие специалисты, на чью долю выпал тяжелый физический труд: В. Коротков, Г.С. Виноградов, А. Сазонов, Петр Трубников, И. Фролов, Н. Воронов, Ф. Рудаков, Т. Болотаев, К. Малышев, В. Ткаченко, Н. Воробьев, В. Сергеичев, Г.П. Антропов, Черненилов, Н. Мураш, Н. Быков, М. Гридин, П. Шкуро, А. Немец, Вера Смирнова, П. Кунтышев, Екатерина Кельберг, Клавдия Жабина; укладчицы парашютов: Валентина Сурикова, Александра Буренина, Анна Руднева.

В каждой части служили девушки. Им было по 17-20 лет. В промасленных комбинезонах с тяжелой лентой снарядов или патронов, заправлявшие самолеты горючим, постоянно помогавшие техникам в ремонте самолетов, работали наравне с мужчинами, не считаясь со временем - не дни, не месяцы, а долгие годы на войне. Они несли службу тяжелых нарядов, они же оплакивали погибших товарищей.

Многое стерлось в нашей памяти. Но как никогда на забыть летчику те трудные боевые задания, воздушные бои, в которых посчастливилось уцелеть, так и те трудные ситуации до мельчайших подробностей и тяжелый труд помнят люди, трудившиеся на земле.

Каждый орден, каждая медаль, полученная на войне, свидетельствуют о вкладе в дело победы наших ветеранов...



Технический персонал.
Слева направо, сидят: старшина А.А.Евтифеев, старшина В.А.Коротков, инженер эскадрильи инженер-капитан В.В.Киселев, ст. сержант Г.С.Виноградов, ст. сержант И.Фролов;
стоят: старшина В.Скворцов, старшина Г.П.Антропов, ст. сержант М.Воробьев, старшина А.Назаров, сержант К.Дружинин

Полный текст статьи:
http://allaces.ru/cgi-bin/s2.cgi/sssr/publ/chernatkina/11.dat

 Отправлено: 02.10.08 12:52. Заголовок: Это было недавно, эт..

Это было недавно, это было...

...Сегодняшнее поколение авиаторов является достойным приемником боевых традиций старшего поколения. Верность присяге и воинскому долгу они доказывают повседневным ратным трудом. В их умелых и надежных руках – могучая авиационная техника. Летчики, штурманы, инженеры, техники, младшие авиационные специалисты – это главная сила авиации округа. Несмотря на сложные социально-экономические условия в стране и Вооруженных Силах вся жизнь и боевая учеба воинов-авиаторов направлена на совершенствование воздушной выучки и боевой готовности, морально-психологических качеств, необходимых для победы в воздушном бою.

Небо покоряется сильным и смелым, грамотным и профессионально подготовленным специалистам. Авиация – это всегда личности и характеры.

Так, готовясь к очередному вылету, генерал-майор В. Б. Резниченко, заместитель командующего войсками округа – командующий авиацией, провел запуск двигателя и начал проверку систем самолета, техником которого был старший лейтенант Н. В. Крахин, механиком ефрейтор С. В. Попандопуло. После запуска двигателя механик на слух обнаружил, что двигатель работает неустойчиво, о чем доложил технику самолета и летчику. Но приборы контроля работы двигателя выдавали устойчивые параметры. Генерал Резниченко решил взлетать, но механик настоял на выключении двигателя. Подавив раздражение, выключив двигатель, генерал отправился в дежурный домик. Каково было удивление, когда после осмотра двигателя в его турбине обнаружили несколько неисправных лопаток. Благодаря высокой выучки и настойчивости ефрейтор С. В. Попандопуло предотвратил авиационное происшествие, за что был награжден часами, а техник самолета старший лейтенант Н. В. Крахин награжден медалью "За боевые заслуги"...

ВКО. МОСКОВСКИЙ ОКРУГ ПРОТИВОВОЗДУШНОЙ ОБОРОНЫ
http://old.vko.ru/article.asp?pr_sign=archive.2005.23.mo-pvo

 Отправлено: 12.02.09 21:43. Заголовок: «...ВЗЛЕТАЮТ «БОИНГИ..

«...ВЗЛЕТАЮТ «БОИНГИ» ИЗ ДНЕВНИКА АВИАТЕХНИКА 31 декабря 1942 г. – 13 мая 1945 г.



1942 год, 31 декабря.
Город Абдулино, Чкаловской области.
Я – курсант 2-й Московской авиатехнической школы. Мой класс 21-й. Это значит 1-й взвод 2-й роты 1-го батальона. Командир взвода мл. лейтенант В. Н. Гезыма – знаменитый командир, символ чистоты, порядка, выправки. Ротный – лейтенант Качерин, комбат – капитан Натаров.
Занятия начнутся завтра. Учиться надо год. Школа готовит авиамехаников по электрооборудованию самолетов и авиаприборам. 2-я рота вся – прибористы.
В Абдулино прибыли 25 декабря из Уфы. Пока находимся в карантине. Питание хорошее. Во всяком случае, лучше, чем дома.

Далее здесь: http://otvaga2004.narod.ru/otvaga2004/wars1/wars_82_1.htm

 Отправлено: 11.04.09 09:01. Заголовок: Лучше не скажешь... ..

Лучше не скажешь...

...На землю опустилась непроглядная ночь, и трудно было поверить, что даже под ее покровом продолжает жить и трудиться аэродром. Тускло, подсвечивая себе дорогу бледными лучами, пробивавшимися из узких щелей маскировочных фар, сновали между эскадрильскими стоянками автомашины с кислородными баллонами, масло- и бензозаправщики. У самолётов копошились наши верные боевые друзья и помощники – инженеры, техники, прибористы, оружейники. Низко наклонившись к раскрытым лючкам, колдуют они над двигателями, агрегатами и приборами.

Самолёт - оружие коллективное. К боевому вылету он тщательно готовится на земле трудом большого числа специалистов многих служб полка и батальона аэродромного обслуживания. Летчик мысленно представляется мне на вершине своеобразной пирамиды, построенной трудом большого коллектива. Этот коллектив верит пилоту, вручает ему боевую машину как бойцу, призванному и способному в открытом сражении оправдать надежды своих товарищей – уничтожить врага!

Мы высоко ценили труд каждого инженера и техника, каждого младшего авиаспециалиста, так как во многом от них зависели не только успехи боевого вылета, но и наши жизни: ведь это они готовили материальную часть самолёта, вылетающего в бой. И мы связаны крепкими узами дружбы и товарищества, единством целей, общностью интересов в этой трудной войне. Поэтому всегда старались в силу своих возможностей прийти им на помощь. Старались дать объективную оценку работе материальной части в воздухе во время полета, заправить горючим самолёт, произвести тщательный осмотр механизмов, настроить бортовую радиоаппаратуру. Хоть это была и небольшая, но все же помощь...

Академия исторических наук
ОТ СОЛДАТА ДО ГЕНЕРАЛА
Воспоминания о войне
Том 7
Москва

 Отправлено: 11.04.09 09:08. Заголовок: ...Все силы отдавали..

...Все силы отдавали делу победы над ненавистным врагом инженеры, техники, механики, младшие авиационные специалисты, вдохновляло сознание выполнение своего воинского долга, радовала признательность летного состава. Да, высоко ценили летчики труд технического состава. Приведу лишь некоторые высказывания известных летчиков.

Трижды Герой Советского Союза маршал авиации А.И.Покрышкин:
«Я сам был авиатехником и сотни раз снаряжал в воздух самолет своего командира и товарища, который во всем доверял моим глазам, рукам, знаниям.

Какие это замечательные люди – техники! Они оставляют аэродром последними, а приходят сюда всегда первыми, еще до рассвета. Загрубевшими и черными от масла и бензина руками они так осторожно и нежно притрагиваются к мотору самолета, как это делает, может быть, только хирург, когда прикасается к сердцу человека. [179]

Всегда – и в мирное время и в дни войны – труд техников исключительно ответственен. А теперь, когда мы так много летаем и каждый раз возвращаемся с пробоинами и повреждениями, у них особенно много забот и переживаний. Душой и мыслями они постоянно находятся с нами в бою.

Проводив летчика на задание, техник до самого его возвращения не находит себе покоя. Зорче всех он всматривается в небо, больше всех прислушивается, не гудит ли мотор его родной машины. Вот почему и мы, летчики, все свои радости и огорчения делим пополам с верными боевыми друзьями»{114}.

Дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации А.И.Молодчий:
«Да, эти руки делали чудеса. Целую мастерскую заменял техник, когда ремонтировал самолет и мотор в полевых условиях. За весь авиационный завод трудился, когда восстанавливал боевую машину, изуродованную до неузнаваемости в воздушных схватках с истребителями и зенитной артиллерией противника. Были случаи, когда в нашем самолете застревали неразорвавшиеся снаряды и даже мины. Рискуя жизнью, их извлекали и обезвреживали техники по вооружению.

Много их было, скромных ребят… Какие нужно найти слова, чтобы воздать им честь по заслугам? Трудно подыскать... – Мы, летчики, им обязаны всем – и жизнью, и подвигом.

Подумать страшно, как только они могли выдержать четыре длинных года войны! Летный состав и отдыхал между полетами, нас и кормили лучше, а они, наши техники, наши золотые руки – золотые сердца, зимой и летом, в мороз к под палящими лучами солнца, не всегда сытно накормленные, на кулаке поспавшие, не очень-то тепло одетые, не всегда вовремя замеченные да отмеченные, работали, работали. И так – четыре года... Техники – это люди с шершавыми, обветренными, в мозолях и ссадинах, но золотыми руками, понимали, как неизмеримо трудно нам в небе{115}.

Герой Советского Союза полковник Г.Г. Голубев:
«Мы высоко ценили труд каждого инженера и техника, каждого младшего авиаспециалиста, так как во многом от них зависели не только успех боевого вылета, но и наши жизни: ведь это они готовили материальную часть самолета, вылетающего в бой. И мы были связаны крепкими узами дружбы и товарищества, единством целей, общностью интересов в этой трудной войне – и всегда старались в силу своих возможностей прийти им на помощь. Старались дать объективную оценку работе материальной части в воздухе во время полета, заправить горючим самолет, произвести тщательный осмотр органов посадки, настроить бортовую радиоаппаратуру. Хоть это была и небольшая, но все же помощь.

Да что и говорить! Бывало, после ожесточенной воздушной схватки летчик еле-еле, как говорят «на честном слове, да на одном крыле» дотянет до своего аэродрома, совершит посадку, а рулить уже не может. Казалось бы, для того чтобы отремонтировать самолет, понадобится двое-трое суток. А наутро – диву даешься: пока мы отдыхали, набирались сил для новых боев, они, забыв обо всем, кроме главного, буквально выкладывались, чтобы за ночь восстановить поврежденный самолет и передать его в распоряжение летчика – пусть летит на нем отважный боевой друг на встречу врагу, пусть бьет его, приближая заветный час победы!»{116}.

Заслуженный военный летчик СССР полковник А.Л.Иванов:
«Техникам тоже было не легче. В перчатках работать неудобно. Снимут их, а руки к металлу прилипают. Приходится их отрывать, оставляя клочки кожи. Жгучая боль, а человек работает. Нам, летчикам, не сладко было, но посмотришь, как вкалывают техники, механики, оружейники, и по-дружески жалко их: ведь они-то и спят по два-три часа в сутки! Полусонные, усталые до смерти, они всю ночь безропотно трудятся на своем посту. И весь день будут трудиться, потому что самолеты непрерывно садятся и взлетают? [181] Их надо встретить, заправить горючим и боеприпасами, тщательно осмотреть. Мы понимали, что техническому составу ох, как достается, и помогали ребятам, чем могли: заправляли самолеты горючим, маслом, заряжали оружие. Что поделаешь – война!

Все мы как-то по-особому сдружились, жили и трудились единой семьей. И радость наших побед, и неудачи делили поровну»{117}.

Герой Советского Союза генерал французских ВВС Луи Дельфино:
Выступление на встрече с жителями своего родного города Ницца.

С балкона мэрии Луи Дельфино представляет летчиков, затем механиков, вкратце рассказывает об их заслугах, победах.

– Василий Ефимов! – объявляет Игорь Эйхенбаум (переводчик, – СИ.), читающий список.
Русский сержант появляется на балконе. Дельфино обнимает его, громко сообщает:
Мой механик.

Раздаются аплодисменты.

– Мой боевой товарищ, – продолжает командир полка. Овация усиливается.
– Мой брат! Площадь взрывается рукоплесканиями, которые вспугнули с деревьев голубей.
– Да, я говорю – мой брат. На русских аэродромах в тридцатиградусный мороз он укрывал радиатор подушками для того, чтобы его командир мог в любую минуту подняться в воздух. Он всегда был у машины, спал на ее капоте, подложив под голову кулак. Вот он каков, дорогие мои сограждане, человек, которого имею честь вам представлять. А Василий Ефимов не один такой – все наши механики поступали так же, как он...

– Каждый день, - продолжали разноситься слова Дельфино над притихшей, внимающей ему площадью, – каждый день Василий Ефимов утром докладывал мне: «Товарищ командир, самолет к полёту готов!». Однажды я в шутку спросил его: «Послушай, Ефимов, ты что, больше никаких слов не знаешь? Каждое утро ты говоришь мне одно и тоже». «Нет, товарищ командир! Пока враг топчет землю моей страны, пока он терзает Францию, пока он не побежден, других слов не услышите от меня».
Граждане Ниццы! Скажите, можно ли после этого удивляться, что с такими людьми полк «Нормандия-Неман» выстоял и победил?»(118).

В одной из своих статей в североморской фронтовой газете прославленный летчик-истребитель дважды Герой Советского Союза Б.Ф.Сафонов писал:

«Победа в воздухе куется на земле. Я, например, отношу добрую половину сбитых самолетов на счет моего механика Семенова, техника Колпакова, моториста Кривихина. Приготовленный ими к вылету самолет ни разу не отказал мне в воздухе, а все пробоины, так сказать, боевые раны самолета быстро залечивались. К следующему вылету машина всегда была в полной готовности. Недаром мы зовем их всех нашими телохранителями.

Некоторые летчики брали в боевой полет талисманы. Одни это делали ради шутки, у других вошло в привычку. В чудо никто практически не верил, но талисман мог, иногда, и успокоить пилота, придать ему уверенности, стойкости в тяжелом воздушном бою. Талисманами могли быть брелок, зажигалка, попавшие ранее в самолет осколок зенитного снаряда, пуля.
А Герой Советского Союза лучший ас Ленинградского фронта старший лейтенант Серов, сбивший более 20 вражеских самолетов, на приборную доску наклеил фотокарточку своего верного друга механика самолета старшины Климова, написав на ней «Вместе с Климачем летать буду». Встречавшему его механику он говорил – «Как часы работала техника. Молодец Климач.»...

Иконников C.Н.
Война глазами авиаинженера
http://militera.lib.ru/memo/russian/ikonnikov_sn/05.html

 Отправлено: 13.04.09 08:52. Заголовок: Парк Любви и парк Ра..

Парк Любви и парк Расставания: полвека назад

Василий Александрович Кирьянов проживает сегодня в городе Череповце Вологодской области. В середине 50-х Василий Александрович в звании сержанта проходил в городе Оби срочную службу. Он с удовольствием поделился своими воспоминаниями.

Как я попал в Сибирь

Меня призвали в армию в 1953 году. Сперва оказался в учебке на Западной Украине, во Львовском военном округе. Там прошел курсы авиамехаников. Один из наших преподавателей был Героем Советского Союза, в свое время разрабатывал знаменитые катюши. Курсы я закончил с отличием. Спрашивают, куда хочешь поехать служить? Молодой тогда был, хотелось страну посмотреть, и попросился в Новосибирск. Уже тогда этот город был достаточно широко известен даже на западе страны.

Встреча с Обью

Была зима. На поезде я приехал в Новосибирск. Путь с Украины занял пять дней. Пришел куда следует, доложился. Направили меня в Обь, куда меня повез местный капитан из ВВС. Мы пришли на огромный железнодорожный вокзал, до электрички оставалось время, и капитан покупает на вокзале две кружки пива. Я застеснялся, что ли, все-таки молодой солдат, еду на место службы, а он и говорит: «Запомни, там, где начинается авиация, там кончается порядок» - и добавил: «В разумных пределах». Обь встретила приземистыми бараками. Меня откомандировали в эскадрилью командующего округом, в в/ч N 23406. В эскадрилье было четыре Ли-2 и пять маленьких Яков. Нас было вместе с летчиками 22 срочника и 75 офицеров. На аэродроме действовали две полосы. Одна, бетонная, использовалась Сталинградским летным училищем, с нее летали учебные МиГ-15, на которых стояли фотопулеметы. Для МиГов были построены специальные ангары. Наши поршневые самолеты летали со второй, грунтовой полосы. Училище в то время уже сворачивалось. Новых курсантов не набирали, готовились к открытию рядом гражданского аэропорта. В город в увольнение мы ездили по железной дороге, но уже при мне справа от железнодорожного моста, если в город ехать, построили автомобильный мост через Обь. По нему ходил трамвай.

Солдатский быт

На аэродроме мы жили в военном городке за забором. Ходили в Дом офицеров на танцы. Рядом с поселком было два парка: их почему-то называли парк Любви и парк Расставания. Зимой мы там катались на лыжах. В воинской части была столовая для офицерского состава, куда пускали и нас, так как мы обслуживали самолет командующего округом. Столик на четверых, официантка спрашивает: что на первое, что на второе? Мы удивлялись, потому что это было не сильно похоже на армию и очень нравилось. Потом на территории части разместили дисбат. Построили барак, три раза колючей проволокой обнесли. И эту столовую передали туда, видимо, не хватало помещений. А мы стали ходить в столовую обслуживающего персонала Сталинградского училища. У курсантов своя столовая была. Там уже, как в учебке, двенадцать человек за столом, котелки: в общем, официанток там уже не было.

Климат 1950-х

Оба года, что я служил в Оби, лето было очень жарким. Купаться негде было, и мы приспособили алюминиевые баки из-под горючего для обливания. Зимы же стояли суровые. Нам выдавали меховые куртки и брюки, валенки. У летно-подъемного состава были теплые унты. На ночные дежурства выходили в тулупах с огромным воротником. Мы еще смеялись - какой же из солдата охранник в таком тулупе, в нем ведь и повернуться-то сложно. Зимним утром идешь, 40 градусов, ветра нет, но дышится легко. Бараки трещали, влага разрывала древесину. Когда дул ветер, по полю катались шары перекати-поля, до полутора метров в диаметре.

Берегитесь молний

На аэродроме, к сожалению, не обходилось без ЧП. Разбился один двухместный МиГ-15. Шли на посадку, была низкая облачность, стали круто спускаться и перед полосой врезались в землю. Воронка была метров 25 в диаметре. В другой раз молнией убило моего друга, водителя Юру Слугина. Он был родом из Ивановской области, тоже проходил срочную службу, возил командира части, которая тоже базировалась на аэродроме. В тот день Юра решил отремонтировать мотор, что-то там разладилось. Открыл капот своего газика, тогда такие называли «козлами», и копался в двигателе. Светило солнце, вроде бы маленькая тучка какая-то была на небе. Молния всего-то раза три сверкнула. Я был в землянке-мастерской в 200 метрах от машины. Рядом с машиной командир части проводил у самолета инструктаж летчиков. Вдруг раздался треск, у меня в мастерской даже искры из розеток полетели, свет погас. Выскакиваю наверх, там кричат: «Убило»! «Скорая помощь» к самолету мчится, и я побежал. Все летчики на земле лежат, а их было человек двадцать. И потихоньку, как сонные мухи, начинают шевелиться и вскоре все поднялись - что произошло, спрашивают. А шофер как нагнулся над капотом, так и остался. Был у нас свой медпункт. Медик посмотрел, потом сказал, что удар был в затылок, и заряд через коленку вышел. Он на капоте находился, не на земле стоял. Заземление везде было. Самолеты совсем рядом стояли, в нескольких метрах. С тех пор я ни в какое заземление не верю.

Шпионский воздушный шар


МиГ-19 НПО им. Чкалова - против шпионского зонда: враг не пролетел!

Однажды летом 1955 года в воскресенье над аэродромом на большой высоте силы ПВО засекли шпионский воздушный шар. Тогда таких шаров много над СССР запускалось нашими «вероятными противниками». В тот день стояла пасмурная погода, и шар, десятки метров в диаметре, опустился довольно низко. У нас на аэродроме стояло дежурное звено ПВО, три самолета. Они взлетели, но и шар резко вверх поднялся, до высоты 16 км! И наши летчики на такой высоте уже не могли его достать. Тогда с Чкаловского завода поднялся сверхзвуковой истребитель МиГ-19, он тогда только испытания проходил. Как наши офицеры рассказывали, шел он с полным боекомплектом, весь его расстрелял и только в самом конце все-таки смог сбить шар где-то в районе Бердска. Самолет зашел сверху и на снижении попал в нарушителя. Шпионская аппаратура спустилась на землю на четырех парашютах. При касании с землей сработала радиостанция, специалисты взяли пеленг и позвонили нам на аэродром. За шпионом полетел наш Ли-2 и к вечеру вернулся.



Мне удалось увидеть эту технику. была рейка длиной метра четыре. В самом центре там был фотоаппарат, упакованный в пенопласт. У фотоаппарата было два объектива примерно по 10 см. Эти объективы качались с определенной амплитудой. Когда проявили пленку, оказалось, что на ней был снят маршрут от Ташкента до Сибири. Также на рейке с каждой стороны было по два контейнера. Но они уже пустые были. На контейнерах написано было: если кто-то эти контейнеры найдет - не бойтесь, дескать, сдавайте туда-то и получите доллары, тут же и рисунок был с сыплющимися долларами. Еще на рейке были колбы с какой-то жидкостью. У каждой колбы был пиропатрон. Видимо, с их помощью шар управлялся по высоте, говорили, что по радио. Запускали их с территории Ирана. Там была база, которая вроде бы проводила метеоисследования. На нашем шаре тоже метеоприборы были. До этого такие шары уже сбивали, но не в нашем районе. На другой день поступает команда - найденную аппаратуру отвезти в Новосибирск. Саму пленку от шара, то есть оболочку, оставили нам как ненужную. Вернее, она состояла из семи пленочных слоев, очень тонких, примерно таких, в какие сейчас колбасу заворачивают. Мы эту пленку приспособили - поверх портянок обматывали, чтобы в слякоть ноги не промокали. Метров пять этой пленки я привез домой. У меня брат портным в Москве работал, я его попросил сшить из этого материала плащ-накидку. Так я ее в кармане носил сложенной, пока не понадобится. Она, наверно, до сих пор на даче лежит.

Сокращение армии

Потом в армии пошло сокращение, и положенных четырех лет я не дослужил. К нам в часть направили выпускника ШМАС - школы младших авиационных специалистов. В учебке нас готовили целый год, а в ШМАСе стали готовить механиков за полгода. Стало у нас два механика, а лимит в части был на одного. Я за три месяца коллегу обучил и самолеты ему передал. Командир вызвал и отпустил меня домой. На заработанные деньги я купил отрез на костюм и фотоаппарат. Тогда почему-то у нас хорошо получали - по 300 рублей, хотя в других частях - всего 30 рублей. Из авиации после армии я ушел, дома у нас такого мощного аэродрома не было, но служба в Толмачеве осталась в памяти навсегда...


Василий Александрович с женой Валентиной

Вечерний Новосибирск
http://vn.ru/07.08.2003/society/27896/

 Отправлено: 14.04.09 08:58. Заголовок: ГДЕ ТЫ БЫЛ, СОЛДАТ? ..

ГДЕ ТЫ БЫЛ, СОЛДАТ?

Война закончилась без малого 60 лет назад. Это — целая человеческая жизнь. Двадцатилетним мальчишкам победного 45-го сейчас за восемьдесят. Годы берут свое и зачастую уносят не только здоровье и силы, но, увы, и память...



Осколок вражеской бомбы - единственный свидетель участия в войне авиамеханика Николая Григорьевича Назима. Но для получения пенсии этого недостаточно.

Без орденов

Авиамеханик Николай Григорьевич Назим пошел в армию 17-летним мальчишкой. До восемнадцати не хватало всего ничего, смог как-то уговорить работников военкомата и направился в школу младших авиационных специалистов, которая в то время готовила кадры для фронта в Домне, что под Читой. С 1943 года — на фронте. До конца войны служил в авиационных частях и демобилизовался только в 1952 году. Вернулся в родное село Первомайское Нукутского района, где живет и поныне.
В то время, когда Николай Назим возвратился в гражданскую жизнь, участников войны вокруг было немало. Воевала вся страна, и повсюду можно было встретить людей с орденскими планками на груди и нашивками за ранения. В каждом селе, в каждой деревне были свои герои. На их фоне Николай Назим выглядел довольно скромно. Авиамеханики редко удостаивались высоких наград.
Самое страшное — ждать.
Все-таки удивительная штука — военная авиация. Коллективное оружие, где на конечный результат работает громадное количество людей. На острие меча — экипаж самолета. Летчик ведет машину в бой, бросает ее в разрывы зенитных снарядов и под смертельные дымные трассы скорострельных пушек и пулеметов врага, направляет самолет на цель, ежесекундно рискуя погибнуть. У летного экипажа выбор невелик: победа или смерть. Не случайно о героизме и мужестве военных летчиков слагались легенды и песни. Но почти всегда забывались "земные" люди, которые работали на победу рыцарей неба.
Механики, техники, инженеры — эти малоизвестные герои войны, всегда оставались в тени. Они творили чудеса, возвращая к жизни изодранные осколками и пулями крылатые машины. Они не знали отдыха, потому что отдохнуть можно было только, когда самолет находился в воздухе. Но как раз это время — самое страшное. Помните фильм "В бой идут одни старики"? "Что самое страшное в нашей профессии? Копаться в моторе в сорокаградусный мороз? Нет. Ждать".
На долю наземных специалистов приходились иные тяготы войны — бомбежки вражеской авиации, а кроме них — холод, сырость, бессонница. Плюс нечеловеческая ответственность за свою работу, от которой в равной степени зависели жизнь летчика и выполнение им боевой задачи. Любой промах механика в конечном счете играл на руку врагу, и неудивительно, что во время войны ошибки техсостава часто приравнивались к саботажу или вредительству. Со всеми вытекающими последствиями.

Осколок под кожей

Годы не пощадили память Николая Григорьевича Назима. В ней остались только самые яркие воспоминания — крохотные искорки далекого прошлого.
— Забыл многое, столько лет прошло, — сетует он. — Помню, как в наш полк Василий Сталин приезжал. Понравился он нам тогда очень. Хороший мужик. Деловой, сильный. А по работе своей — мало что вспомнить могу, перемешалось все... Голод, грязь. Спали мало... Как "фокке-вульфы" бомбили наш аэродром, помню. Страшно было очень. У меня до сих пор осколок от немецкой бомбы сидит.
Николай Григорьевич закатал рукав и показал небольшой бугорок на руке.
— Раньше детям показывал, они все просили: дай покатать осколок. Видишь, бегает туда-сюда. — Николай Григорьевич наглядно продемонстрировал, как под кожей двигается какой-то твердый предмет. — Говорили мне, вырежи, мол, его. А я не стал. Он мне не мешает, привык я к нему. Мог ведь и не в руку попасть. Судьба, значит.
Рассказы о войне старого механика более чем обрывочные.
— Неохота все это вспоминать. Друзей жалко. Лешку Соколова, москвича, друга своего лучшего — потерял я... Он на Як-3 летал, сбили его. Отличный парень был!
Припомнил дед про подбитый немцами пикирующий бомбардировщик Пе-2, севший на вынужденную посадку где-то под городом Изюм Харьковской области, недалеко от линии фронта. Техническая бригада из 12 специалистов была направлена на место, чтобы попытаться реанимировать машину. Экипаж не стал дожидаться прибытия механиков — бой шел совсем рядом. Опасаясь, что "пешка" может достаться врагу, летчики расстреляли весь боекомплект и подожгли самолет.

Провал

Самым удивительным и необъяснимым в биографии ветерана можно считать то, что после войны он не был сразу демобилизован, а служил еще долгих семь лет. Где? Назим говорит: "Сперва под Сталинградом, а потом — не помню". У него не осталось никаких документов, подтверждающих участие в войне. Родственники делали запросы во всевозможные архивы — результат нулевой.
И все же, куда ушли семь лет военной службы после войны? Из них старик вспоминает только один эпизод, как погиб летчик Иванов — отказал в полете мотор. Самолет перешел в отвесное пикирование и буквально воткнулся в землю. Николаю Назиму и его сослуживцам пришлось откапывать обломки машины с трехметровой глубины. Как звали летчика Иванова? Забыл. Где это произошло? Не помню. Тип самолета? Не знаю. Ощущение, будто в памяти старика стоит какой-то непреодолимый барьер, не пускающий "на поверхность" какую бы то ни было информацию о послевоенной службе.

Запрещенные воспоминания

Немало солдат-срочников после войны оказались в специальных подразделениях. Многие считались пропавшими без вести, и лишь спустя несколько лет возвращались домой. К великой радости отчаявшихся родных и близких и — к их полному недоумению. На естественный вопрос "Где ты был?" эти люди отвечали неохотно. Точней, никак не отвечали. "Не знаю. Не помню. Нельзя рассказывать. Я давал подписку, не спрашивайте меня ни о чем".
Не удивительно, что с годами подписка о неразглашении полностью блокировала память. "Молчуны" уже действительно ничего не могли вспомнить. Чем же они занимались? Солдаты — исполнительные, дисциплинированные и понятливые — были нужны для охраны строящихся секретных баз подводных лодок, ракетных и атомных полигонов... Но где мог "пропадать" авиационный механик?! Да еще, судя по всему, работавший по своей штатной специальности?
Послевоенная авиация развивалась невероятными темпами, и, помимо хорошо известных типовых направлений, имела еще целый ряд экспериментальных, основательно засекреченных проектов. Там тоже нужны были специалисты всех уровней — от генерального конструктора до рядового авиамеханика.
Возможно, Николай Григорьевич оказался в подобной системе. Она использовала его, впрочем, как и сотни других людей, и "отблагодарила", лишив всяких свидетельств и запретив любые воспоминания на эту тему...

Зачем платить больше?

Не утверждая, что Николай Назим после войны действительно оказался среди солдат секретных полигонов, хотелось бы порассуждать вот о чем.
Может быть (хотя это и трудно понять), в то время и была необходимость хранить государственные секреты ценой стерильной "промывки мозгов", граничащей с зомбированием. Для страны, по большому счету, не было никакой разницы, кто, где и как проходил срочную военную службу. А раз нет никакой разницы, зачем платить больше? И уж тем более, зачем болтать лишнее? Тогда никто не помышлял о льготах и привилегиях, для абсолютного большинства населения страны социальные и прочие блага делились примерно одинаково на всех. Никого не ставили перед необходимостью считать последние копейки.
Когда человеку 20—25 лет, он меньше всего задумывается о пенсии. Рановато вроде бы. Другое дело, когда перевалило на девятый десяток, и сил едва хватает на обслуживание самого себя. Но здесь уже бывает поздно... Подчищенная годами и подписками память отказывается служить, восстановить необходимые документы нельзя.
Сейчас Николай Григорьевич Назим получает только пенсию по труду, никаких ветеранских надбавок и прочего. Да, его уважают в родном селе, к праздникам местная администрация может побаловать каким-нибудь подарком. Его чтят в семье, с пониманием относятся к дедушкиным провалам в памяти и к его немощи. Всячески поддерживают старика. Но вот государство почему-то забыло своего солдата. Забыло еще крепче, чем он сам — свою молодость.

21 января 2005 г.
Андрей Давыдов. Фото автора

 Отправлено: 14.04.09 14:25. Заголовок: ХЛЫЗОВ ФЁДОР ВАСИЛЬЕ..

ХЛЫЗОВ ФЁДОР ВАСИЛЬЕВИЧ


Вот так скупо рассказано о Герое Социалистического труда в энциклопедии космонавтики.
1926-1999. Род. в с. Ярославка (Башкирской АССР). Окончил ремесленное училище и Лугинскую школу авиамехаников с отличием. В 1941 г. призван в армию, но в войне не участвовал. Демобилизовался в 1951 г., через год приехал в Златоуст и стал работать на машзаводе в цехе № 29. С 1980 г. - токарь отдела холодной штамповки машзавода. С 1996 г. на пенсии. Награждён орденами Ленина (1978), Трудового Красного Знамени (1961). Герой Социалистического Труда (1971). Умер в г. Златоусте.
http://www.rtc.ru/encyk/biogr-book/21X/3071.shtml

 Отправлено: 02.07.09 17:23. Заголовок: А ОН ФОРТОВЫЙ ЕЩЕ С ..

А ОН ФОРТОВЫЙ ЕЩЕ С ФРОНТА!..



НА СНИМКАХ:
1. Юный боец-пехотинец Дмитрий Бородин. Сентябрь 1941 года, Гороховецкие военные лагеря;
2. Дмитрий Андреевич Бородин в годы учебы в Калининградской офицерской школе МВД СССР;
3. Майор внутренней службы в отставке Дмитрий Андреевич Бородин. 2007 год; (Фото капитана 2 ранга Владимира СУЛЬЖЕНКО.)

С фронтовой биографии ветерана Калининградского гарнизона милиции майора внутренней службы в отставке Дмитрия Андреевича Бородина можно писать залихватский по сюжету приключенческий роман. Впрочем, вот доказательства.
В Красную Армию ушел в сентябре 1941 года. Добровольцем, для чего в рапорте на имя Очерского райвоенкомата бывшей Молотовской области приписал себе один год. Даже если военные и захотели, то переправить не смогли бы, поскольку паспортов у крестьян тогда ведь еще не было и в помине. Этим благополучно и воспользовался.

Неделю семнадцатилетнего подростка вместе с другими новобранцами муштровали в знаменитых Гороховецких лагерях, а затем задолго до окончания курса первоначальной военной подготовки, выдав на каждую роту всего лишь по несколько стареньких винтовок, на грузовиках внезапно перебросили на защиту Москвы. У этой новоприбывшей на фронт пехотной части не было даже номера. Как маршевая она и вступила в бой, встав насмерть на Серпуховском направлении.

Повоевать выпало недолго: уже в конце октября все того же 1941 года вдруг вызвали в вышестоящий штаб и вручили предписание о незамедлительном (не разрешили даже попрощаться с боевыми побратимами) убытии на учебу в одну из авиатехнических школ Уральского военного округа. Почему столь счастливый жребий выпал именно ему, бывшему колхозному трактористу со скромным образованием в семь классов сельской школы, до сих пор только гадает. Но как бы там ни было он с того момента – военнослужащий советских ВВС.

Учеба протекала в стенах Яновской школы авиамехаников, дислоцировавшейся после эвакуации с Украины в городе Котельничи Кировской области. Юный красноармеец Д. Бородин старательно овладевал здесь специальностью моториста легендарного летающего «танка» - штурмовика Ил-2.
В июне 1942 года – выпуск с одновременным производством в сержанты. Однако прежде, чем состоялся приказ о направлении в ряды действующей армии, - двухмесячная стажировка в одном из запасных авиационных полков в Удмуртии.

Фронтовая страда для него началась осенью сорок второго: в 3-й эскадрильи 617-го штурмового авиационного полка 291-й штурмовой авиационной (впоследствии - Воронежско-Киевская) дивизии принял сначала должность моториста, а затем и вышестоящую - механика. В рядах однополчан прошел через горнило Сталинградской биты, боев за Карелию и на тот момент еще не успевшей пока стать знаменитой Курскую дугу.

Возможно, войну бы так и закончил, не совершив ничего особенно героического, если бы не… провинность, за которую едва не расплатился «через» «расстрельную» статью Уголовного кодекса. Сам сегодня об этом вспоминает с юмором: детьми, мол, еще, по сути, были, вот и поддались безрассудному мальчишескому озорству. Подробности же такие. В ноябре 1943 года в паре с другим таким же авиамехаником был отправлен сопровождать на один из уральских заводов эшелон с требующими капитального ремонта самолетами. Туда добрались благополучно, а вот на обратном-то пути сами себе устроили злоключения: поскольку в командировочном удостоверении отсутствовала четко обозначенная дата возвращения в часть, «завернули» в… самоволку. Так, сначала от души погостили в родной деревне самого Д. Бородина, а затем попутными поездами направились под Калугу – на родину его напарника. В Москве на вокзале их, праздношатающихся, и «замел» комендантский патруль. В тот же день за их спинами со скрежетом захлопнулась стальная дверь камеры гарнизонной гауптвахты. Расследование было поручено «Смершу». А это не сулило ничего хорошего: однозначно «светил» расстрел по обвинению в дезертирстве, однако в самый последний момент судьи военного трибунала все-таки углядели в материалах уголовного дела какие-то смягчающие обстоятельства. В результате обоих, но порознь под конвоем направили отбывать наказание в штрафные роты. При этом лично в его, Д. Бородина, приговоре вопреки всем существовавшим тогда привалам не был указан срок пребывания в штафниках, а только формулировка: «До тех пор, пока не смоет вину кровью».
Штрафная рота, в которую попал, действовала на левом крыле Западного фронта.

Как и везде в других местах, жизнь представителей переменного состава в этом штрафном подразделении особо не ценилась: штрафников без конца бросали в лоб - на «ура» - штурмовать самые прочные из опорных пунктов обороны фашистов, оборудованных на подступах к белорусскому городу Чаусы. Боец-штрафник Дмитрий Бородин в таких атаках себя не щадил, но… вражеские пули и осколки, словно заговоренного, обходили его стороной. Списочный состав штрафников его роты почти полностью обновлялся после каждого нового боя, а он, Дмитрий Бородин, все время каким-то чудом оставался цел и невредим. Смыть вину кровью ему посчастливилось лишь в конце апреля 1944 года, то есть почти через пять месяцев пребывания в штрафной роте: слава Богу, не погиб, а всего лишь выбыл в госпиталь по ранению.

По выздоровлению фортуна снова улыбнулась юному фронтовику: в силу редкостного врожденного дара писать удивительно красивым каллиграфическим подчерком восстановленного в сержантском звании Дмитрия Бородина назначили писарем роты в один из запасных стрелковых полков 2-го Белорусского фронта (2-го формирования).

Однако в тылу не выдержал и трех месяцев: сам напросился в боевую часть. «Сгорел бы от стыда, - говорит, - если бы после Победы пришлось возвращаться в родную деревню без медалей и орденов на груди. На войну ведь уходил добровольцем, а, значит, должен был и с войны - героем!».

Новой фронтовой семьей для него стал разведввзод 63-го стрелкового полка 70-й стрелковой Верхнеднепровской ордена Суворова 2-й степени дивизии (2-го формирования) 90-го стрелкового корпуса 43-й армии, входивших сначала в состав 1-го Прибалтийского, а затем 3-го Белорусского фронтов. Быть зачисленным в разведку во многом помогла природная богатырская стать.

Свой бессмертный подвиг, сделавших его имя во многом легендарным среди современных калининградцев, Дмитрий Андреевич совершил на завершающем этапе подготовки советских войск к Кенигсбергской наступательной операции: в ночь с 15 на 16 марта 1945 года, выполняя приказ штаба 43-й армии, во что бы то ни стало добыть «языка», по-пластунски пробрался под самые стены форта № 5, защищавшего город и крепость Кенигсберг со стороны предместья Шарлаттенбург, и захватил в плен вражеского военнослужащего. Однако уйти «по-тихому» не удалось – фашисты, спохватившись, ударили в след из минометов. Спасая «языка», закрыл того своим телом. В результате жалящие осколки принял на себя. Особенно сплошную рану представляло из себя правое бедро. Однако, истекая кровью, продолжал ползком тащить пленного на своей спине. Выжил тогда чудом, но боевое задание выполнил с честью. Показания, которые в ходе допросов дал захваченный им «язык», очень пригодились советскому командованию.

Кстати, впоследствии, уже при штурме этого самого злосчастного 5-го форта выпадет ярко отличиться другому будущему воспитаннику отечественного МВД – офицеру Роману Романовичу Бабушкину, за что тот будет удостоен Звания Героя Советского Союза. В послевоенный период Роман Романович, как и его заочный «крестник» по боям за 5-й форт калининградец Д. Бородин, тоже станет офицеров внутренней службы, но только полковником и в структурах органов внутренних дел Башкирии.

Дмитрия Андреевича за подвиг, совершенный у стен 5-го форта, наградой тоже не обошли, но вот только представление на нее по неведомым причинам бродило по высшим инстанциям немыслимо для таких случаев долго – более двух с половиной лет. На рассвете 16 марта 1945 года перед самой отправкой его в госпиталь командиры поздравляли с предстоящим, как минимум, орденом. Когда же 6 ноября 1947 года наконец-то состоялся долгожданный наградной Указ Президиума Верховного Совета СССР, оказалась, что удостоен всего лишь… медали «За отвагу». Но и ей был рад. Правда, ту ему вручат почему-то с отсутствующим на реверсе номером – словно обезличенную, а не именную награду. В общем, когда-то и где-то у штабных что-то «не срослось»…
Распрощаться с военной службой он мог бы еще летом сорок пятого, воспользовавшись свежим указом о демобилизации фронтовиков, имеющих за плечами средне-специальное или высшее образование. Право же ему на это давали «корочки» оконченной, как мы знаем, летом 1942 года военной авиатехнической школы. Они соответствовали диплому техникума.

- Я уже и вещи перед предстоящем отъездом паковать потихоньку принялся, но тут меня вдруг вызывают в политорган нашего запасного полка и объявляют, что уходить в запас мне-де еще рановато будет. И вот почему: предстоит вновь повоевать. Дескать, в таких разведчиках-профи, как я, остро нуждаются те стрелковые части Прибалтийского военного округа, которым предписано оказывать всяческую поддержку внутренним войскам НКВД СССР в борьбе с орудовавшими на территории Литвы националистическими бандформированиями. Ну, а чтобы, наверное, обидно не было, в качестве образного пряника даровали статус сверхсрочника…

В общем, после Победы фронтовику вновь выпало в избытке нюхнуть пороха. В ходе контртеррористических спецопераций не раз попадал в серьезные переделки и оказывался на волосок от верной гибели. Испытывал ли он при этом страх?

- А я ведь фортовый еще с фронта, - с улыбкой отвечает на этот вопрос Дмитрий Андреевич. – Если уцелел в «штрафниках», - то сам черт теперь на многие годы вперед не страшен! Поэтому в опасных ситуациях никогда себя не жалел...

Последнее его воинское звание в период службы в Советской Армии – старшина сверхсрочной службы, а должность – старшина артиллерийской батареи, причем в этот период времени уже являлся кадровым военнослужащим прославленной гвардейской дивизии, которая еще летом сорок первого была сформирована для Красной Армии союзным Наркоматом внутренних дел. А внимание своих собеседников на этом факте сам ветеран обычно акцентирует не без намека. В данном случае - чтобы подчеркнуть, что ничего случайного в судьбе человека не бывает: в рядах именно этого самого, кровно связанного своими корнями с внутренними и пограничными войсками, соединения впервые всерьез загорелся мечтой о службе в рядах стражей правопорядка…

Эта мечта и заставила его в апреле 1948 года подать рапорт об увольнении в запас. А через три месяца – успел лишь съездить на родину, чтобы впервые после войны обнять мать, - здесь же в калининградском Черняховске, где проживал, надел форму сотрудника органов внутренних дел. Начинал же службу с должности надзирателя местной тюрьмы, но уже в октябре все того же 1948 года как человек, обладающий уникальным по красоте каллиграфическим почерком, был замечен и переведен в Калининград - в канцелярию секретариата областного УМВД. Быстро вырос из заведующего делопроизводством в личные секретари одного из замов начальника управления. Казалось бы, о более теплом местечке для себя и мечтать не стоит. Но вот только сердце самого Дмитрия Андреевича, ну никак не желало мириться с рутиной размеренно-бесконечной канцелярской работы. Фронтовой разведчик, он и в мирной жизни рвался в гущу «боя».

Чтобы вырваться из замкнутого круга, в который попал, встал в строй курсантов Калининградской офицерской школы МВД СССР. Последняя дислоцировалась в приграничном к Польше Багратионовске и являлась кузницей офицерских кадров для строевых подразделений и оперативных служб уголовно-исполнительной системы.

Два года учебы пролетели незаметно. В сентябре 1951 года уже в погонах младшего лейтенанта и с мечтой о буднях профессионального оперативника вернулся в аппарат УМВД по Калининградской области, но, увы, должности одну за другой, как и прежде, ему доверяли здесь хотя и более чем ответственные, но сугубо канцелярские. А «виной» тому был все тот же безукоризненно красивый почерк, хотя начальство неизменно отмечало и его ревностное отношение к исполнению служебного долга. Тогда он – рапорт на стол: ходатайствую, мол, о переводе на милицейскую «землю». От строптивца поначалу отмахивались, но, устав в конце концов вести безрезультатные уговоры и увещевания, вместо уголовного розыска, куда тот настойчиво просился, отфутболили в… СИЗО. Так сказать, в наказание и назидание одновременно. Очевидно, полагали, что через месяц-другой сам запросится обратно. Не дождались…

- Профессия тюремного «опера» малопривлекательна лишь на первый взгляд, - делится о былом ветеран. – В действительности же для всякого оперативного работника это прекрасная школа, чтобы стать истинным Мастером. Так, лично мне в одиночку, не выходя при этом для проведения расследования за стены изолятора, удалось раскрыть целый ряд преступлений, в отношении которых месяцами, а то и годами безуспешно бились лучшие сыщики калининградской милиции. И, например, такое страшное по тем временам, как зверское убийство девятилетней девочки Марины Полторак, совершенное в феврале 1960 года в городе Балтийске неизвестным насильником. Я его раскрыл в сентябре 1961 года. В одиночку. Методом личного сыска. Правда, захват и обезвреживание преступника проводили уже коллегии из милиции, поскольку это уже был их профиль деятельности, но, подчеркну, на основании предоставленных мною оперативных разработок. Как за это, спрашиваете, был отмечен руководством? Хорошо, отвечу, но только, чур, не смеяться: поощрен … письменной благодарностью начальника областного УВД, дополненной денежной премией в сумме… пятнадцати рублей. В отношении сыщиков уголовного розыска за подобную доблесть не скупились на медали и даже, бывало, - ордена, а вот нам, тюремным «операм», - как говорится, лишь, то, «что осталось». Но, впрочем, я не обиде: не за награды ведь служил, а за идею, к тому же, сами знаете, фронтовым «иконостасом» не обделен…

В отставку он вышел в апреле 1964 года по выслуге лет в скромном чине капитана внутренней службы. Два средних юридических образования (первое, напомним, было получено в стенах КОШ МВД СССР, а вот второе заочное – Калининградской специальной средней школы милиции) в дополнении с прекрасными производственными характеристиками и двенадцатилетним ничем незапятнанным стажем пребывания в рядах членов партии давали верный шанс занять в чиновничьих структурах какое-либо мягкое номенклатурное кресло, хотя, может быть, на первых порах и не очень уж высокое. Однако бывший фронтовой разведчик, оставаясь верным своим идеалам, вновь идет в образный бой, выбирая себе более беспокойную судьбу работяги-пахаря: в сорок от роду, не стесняясь выглядеть явным переростком среди новоиспеченных выпускников мореходных ПТУ, устраивается рядовым матросом на суда Калининградской базы рефрижераторного флота рыбной промышленности СССР.

К 1978 году, когда пришла пора по возрасту списываться на берег, он уже - бывалый морской волк, с которым уважительно при встрече раскланиваются даже самые знаменитые на Балтике российские капитаны.

И все-таки, будучи по своему статусу специалистом младшего плавсостава, он таки удостоился права на морской китель с капитанскими галунами. Помог номенклатурно-аппаратный пост, который в последующие одиннадцать лет занимал в отделе кадров родной для себя базы рефрижераторного флота.

- За всю мою долгую жизнь, - рассказывает Дмитрий Андреевич, - это был единственный случай, когда от канцелярской работы я наконец-то стал получать истинное удовлетворение, ибо, пусть и находясь в береговых службах, но продолжал состоять в кровном родстве с морской романтикой. На большее в силу достижения возрастного ценза я ведь уже претендовать не мог. К тому же все чаще и чаще сдали давать знать о себе плохо зажившие фронтовые раны. Впоследствии был признан по этой причине инвалидом Великой Отечественной войны 2-й группы…

С рыбодобывающей отраслью он окончательно расстался в октябре 1989 года, дав зарок заниматься теперь только домашними хлопотами и подрастающими внуками. Однако неуемный характер переборол эти благие намерения: в силу избытка сил и энергии дома без настоящего дела не высидел и месяца. Так, сначала устроился рабочим в цеха одного из производственных кооперативов, а когда тот в начале бурных 1990-х не выдержал испытаний «диким» капитализмом и пошел «ко дну», - слесарем-сантехником в учреждения социальной сферы.

- Трудился не столько ради денежного вознаграждения, сколько ради истинного и ни чем не сравнимого удовольствия, которое человеку-труженику приносит любая созидательная деятельность! – и это - искреннее признание, сделанное без всякой рисовки и позы.

Окончательно на пенсию вышел только в ноябре 2002 года, да и то лишь в силу назойливо-настойчивого настояния врачей. Те, попросту говоря, категорические запретили ему любую производственную деятельность.

Однако и сегодня ветерана дома застать трудно, ибо является активистом-добровольцем сразу несколько ветеранских организаций и, в частности, областного комитета ветеранов войны и военной службы, а также советов ветеранов региональных УВД и УФСИН. Кроме того, много и плодотворно сотрудничает с рядом музеев и структурами Союза работников правоохранительных органов. И врачи здесь со своими запретами уже бессильны.

Именно за свою созидательную общественную деятельность в апреле 2005 года приказом директора Федеральной службы исполнения наказаний был удостоен медали Минюста РФ «За доблесть», а в июне 2006 года приказом начальника Западного УВД на транспорте МВД России – одного из нагрудных знаков служебной доблести сотрудников транспортной милиции.

А в течение всех последних лет у майора внутренней службы в отставке Дмитрия Андреевича Бородина в дни всенародного празднования всякой очередной годовщины со дня взятия 9 апреля 1945 года советскими войсками города и крепости Кенигсберг особо почетная и в силу этого по-настоящему эксклюзивная миссия – в ходе торжественного митинга, традиционно проводимого местными властями на воинском мемориале, воздвигнутом у стен знаменитого 5-го форта, во главе парадной колонны ветеранов Великой Отечественной парадным шагом пронести точную копию священного Знамени Победы.

Так что ветеран и сегодня в полном смысле слова в строю и при этом – в числе избранных. Фронтовая фортуна, как награда праведной судьбы, по-прежнему и неизменно при нем…

Полковник милиции Юрий РЖЕВЦЕВ.
http://www.angrapa.ru/forum/index.php?showtopic=179&st=280

 Отправлено: 08.07.09 14:21. Заголовок: Русский язык и русск..

Русский язык и русский характер

О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ

Я хочу рассказать о времени и о себе. Передать какие-то свои впечатления подрастающему поколению, чтобы они несли дальше тот свет, который попал в мои руки. Мне Господь дал его нести, пусть он не погибнет, не пропадет и пусть воскреснет Святая Русь.

Родился я в голодные годы, когда где-то на окраинах еще продолжалось что-то вроде гражданской войны, хозяйство не было восстановлено, и мама моя голодала. Когда она родила меня, ее брат говорил: "Кого ты принесла? Он даже и не пищит". Я был слабеньким, маленьким. Жили мы в бабушкиной квартире в центре Москвы за Цветным бульваром, в Малом Сухаревском переулке. Это был трехэтажный кирпичный дом. Тогда он был новый. Наша квартира была на втором этаже. И там была настоящая русская печь. Она стояла на кухне и топилась дровами. Бабушка прекрасно готовила в этой русской большой печи. Начинали входить в моду примусы, но с ними было неудобно. Вот так мы и жили.

Я вспоминаю мою первую исповедь и подготовку к ней. Сколько мне лет было - не знаю. Но в доме было какое-то волнение. Бабушка привела меня к себе в комнату, всю завешанную иконами, светилась лампадка. Бабушка дала мне в руки книгу с Боженькой... Потом моя крестная наставляла меня: "Если батюшка что-нибудь спросит, то отвечай: "грешен, грешен, батюшка"". Так, помню, и было. Рано утром меня разбудили. Светило ярко солнышко. Улыбающиеся папа с мамой показали мне глазами на стол, а на столе, на тарелке - мои новенькие сандалики, родительский подарок к первой исповеди. И вот, идем мы в храм, ярко светит солнце, слышится благовест, а на душе - радостное волнение и какой-то страх. О чем это будет спрашивать батюшка?... Не помню, о чем он меня спрашивал. А я отвечал в каком-то волнении и страхе: "Грешен, грешен, батюшка..." После исповеди мне запало первый раз слышимое слово - огорчать .

Я долго размышлял, боялся спросить... Но вечером решился и спросил: "Мама, а что это такое "огорчать"?" "Ну, папу, маму нельзя огорчать. Если ты нас не слушаешься или плохо ешь - ты нас огорчаешь, а в школе, если ты плохо учишься - учителя огорчаешь. Или во дворе, если у тебя с товарищем что-то не ладится - уступи, а то будешь его огорчать. Первое дело - огорчать нельзя. И упаси Боже - огорчать ближнего". Так я понял первую заповедь - " Упаси Боже - огорчать ближнего! Берегись от худых поступков, а то огорчишь Боженьку..."

Позже, я получил от родителей и вторую заповедь. Когда началась коллективизация, в Москве ввели карточки. Повела меня мама в булочную, к которой прикрепили наши карточки. Продавщица взвесила сколько-то фунтов хлеба на все наши карточки - получился большой кусок и маленький довесок. Это на Сретенке был магазин. Он и сейчас есть. Там пекарня была Филипповская. Выходим мы из булочной. У выхода стоит полная молодая краснощекая женщина и протягивает руку. Мама издала какой-то непонятный звук, отдала ей кусок хлеба. Я был так воспитан, что ни в коем случае не смел сомневаться в правильности поступков старших. Иду, молчу и про себя удивляюсь: "Как это можно просить?" Пришли, пообедали. Вечером папа пришел с работы. Садимся ужинать. Мама отдала кусок папе, младшему братику и мне, а ей не досталось хлеба. И тут я не выдержал, сказал: "Мама, как же так, почему же нам самим хлеба не хватает, а ты какой-то толстой тетеньке дала?" Она со слезами в голосе говорит: "Сынок. Ведь это же она от голода опухла, и запомни раз и навсегда - кто дает - тому Бог подает. Запомни, обязательно надо что-нибудь доброе сделать для людей. И ложась спать, вспомни весь свой день - не огорчил ли ты кого, сделал ли что-нибудь доброе. Если не сделал ничего доброго людям, значит день пропал. Так и жизнь пропадет". Я это запомнил на всю жизнь. Ложась спать, каждый вечер вспоминаю прожитый день. Через два дня просыпаюсь и реву. Мама подбегает ко мне:

- Что, сынок? Головка болит, животик болит? - Да нет, у меня жизнь пропадает!

- Как пропадает?

- Да я ничего доброго не сделал для людей!

- Чудак, ты чудак, скажи хоть ласковое слово!

И с тех пор я так и живу. Обязательно, плохое ли настроение, устал ли, жизненные трудности, а выйдешь и первому встречному, особенно ребенку, либо согбенному старичку или старушке, скажешь ласковое слово - и как глоток свежего воздуха прибавит силы....

Мама приучала меня любить ближнего, каждого человека с кем бы не свела судьба. "Присмотрись, у каждого есть что-то доброе, хорошее, даже малая малость... Обрати его внимание на его же добро. И он будет беречь это доброе в себе... А ты, если заметишь, что у тебя нет этого доброго качества, постарайся развить его в себе.... Найти в другом недостатки и осудить каждый глупец сможет... А вот, чтобы найти доброе в каждом человеке, необходимо постоянно учиться любить и любить..." И до сих пор в моей душе постоянно слышатся слова моей матери: " Твори добро словом! Не осуждай, не огорчай ближнего!"

Помню, родители мои много работали, никогда не сидели без дела, руки их были постоянно чем-то заняты, даже в минуты отдыха или время семейной беседы. Появился младший братик Юрочка - объект моих восторгов и забот... Я "агукал" с ним, укачивал его в коляске, подражая бабушке, уже старенькой и больной, я пел ему колыбельные песни, а позже - читал детские книжки. А был он на четыре года моложе.

Когда я видел, что мама собирается в магазин за продуктами, то чуть ли не со слезами на глазах упрашивал ее разрешить мне самому сходить вместо нее. Не понимаю: то ли кассы были тогда выше, чем сейчас, то ли я был слишком мал, но стоявшие за мной в очереди тетеньки поднимали меня, чтобы кассирша увидела мою мордашку и разобрала мой лепет: "два фунта хлеба и литр молока..." Какая же была радость, когда нес продукты домой! И папа вечером скажет: "Молодец!"

Приближались школьные годы. А жили мы тогда уже не в бабушкиной квартире, а в "коммуналке" (на шесть семейств) где-то между Мясницкой и Лубянкой. Пошел я с отцом записываться в первый класс в хорошую школу рядом с домом. А там сказали, что в эту школу (здание прежней мужской гимназии) записывают только детей рабочих. А папа был служащим, работал в Горздраве санитарным врачом. И, чтобы я мог учиться в этой школе, пришлось маме пойти на работу, на швейную фабрику. Из бабушкиной юбки мама мне сшила костюмчик, на шее у меня повязывался бантик и в школе я был самый опрятный. Стараясь не огорчать учительницу, я хорошо учился. Она меня называла с любовью: "маленький, беленький". И нашим семейным праздником было родительское собрание. Родители приходили счастливыми, гладили меня по головке и рассказывали, что учительница все время рассказывала о маленьком, беленьком. Я сидел

 Отправлено: 20.11.09 16:21. Заголовок: ДВОЕ И КРЁСТНЫЙ, ПРО..

ДВОЕ И КРЁСТНЫЙ, ПРОШЕДШИЕ ХУТОР ВЕТРЯЧИЙ


Архив Спорткомитета СССР, личное дело.
АНДРЕЕВ Сергей Сергеевич, 1923 /25.4/ – 1995 /18.1/ г.г. сильнейший теннисист СССР середины 50-х годов минувшего века, многократный чемпион страны, капитан советской команды в играх на Кубок Дэвиса.
…1942. I. – 1945, XII г.г. 76-й гвардейский штурмовой авиационный полк, Сталинградский, Южный, 4-й Украинский, 3-й Белорусский фронты. Механик по спецоборудованию.

…– Где мой глаз?!.. Верните мне мой глаз! – голосил по ночам в соседней палате воздушный стрелок Чмыхалов, и когда я после ранения вернулся в полк, мне рассказывали, как Чмыхалов, прикрывая ладонью окровавленное лицо, ковылял, пошатываясь, в сторону прикатившей на стоянку санитарной полуторки с тем же безутешным воплем: «Где мой глаз?!.. »
Наши штурмовые авиационные полки – мой, 947-й, и 76-й гвардейский Андреева – базировались на одном аэродроме, а к подбитому «Илу» всегда сбегался народ, там мог быть и Андреев.
«Быстренько дозаправиться – и на старт, пока не стемнело! – поторапливал майор, командир полка. – Цель прежняя, хутор Вертячий», – наставлял он лётчика Павлова; приволжский хутор Вертячий не сходил с уст с того осеннего дня, когда два истребителя ЯК-1 пришли на аэродром штурмовиков, чтобы сопроводить старшего лейтенанта Степанищева на разведку Вертячего. В боевых приказах Вертячий проходил в одном ряду с такими опорными пунктами противника, как Котлубань, Большая Рассошка, Гумрак; с началом нашего контрнаступления немцы пытались превратить подступы к Вертячему в зону смерти, взяв с офицеров и солдат расписку в том, что в случае сдачи Вертячего или пленения их семьи будут расстреляны. «Ведущий четвёрки – Степанищев», – уточнял командир полка. Старший лейтенант Степанищев, знаток этой цели, сегодня ходил на Вертячий дважды, и майор говорил с надеждой, что, быть может, четвёрка Степанищева покончит, наконец, с Вертячим. «Товарищ командир, кто за стрелка?» – спросил Павлов. «Кузнецов?» – отозвался майор вопросом. «У Кузнецова рука в гипсе…» «Хусаинов?» «Хусаинов мне не нужен!» – отрезал Павлов. «Возьмите Андреева, – сказал командир, не глядя на Андреева, стоявшего рядом. – Пока не стемнело…» «Без прицела?» «А кто в него щурится?» – хмуро глянул майор вслед полуторке, увозившей Чмыхалова. – В случае чего пусть бьёт навскидку, по трассе… Под вечер трасса видна отчётливо».
Андреев слушал лётчиков молча.
Смахнув с турели пятна крови и выбросив за борт осколки прицела, он застегнул надетые через голову пристяжные ремни и взялся за гашетку, прилаживаясь к пулемёту. С запуском мотора в плексигласовом колпаке над головой стали видны пробоины, ветер гулял по кабине, вышибал слезу…
Экипаж наскребли с трудом, вылет не отменят…
Взлетели…
Опуская очки-консервы на глаза, вскидывая их на лоб, он поглядывал в сторону рослого Паши Григорьева, воздушного стрелка Степанищева. Старший лейтенант Степанищев возвёл его в ранг флагманского стрелка, обеспечил ларингами прямой связи с лётчиком, полётной картой. «Планшет за мной», – пообещал Степанищев; штурманскую карту Григорьев упрятывал за голенище сапога. Андреев по его примеру на подвесную плетёнку поперёк кабины не садился, а стоял, переминаясь, нащупывая и не находя опоры… «Держись, салага!» – показал ему вскинутый кулак Григорьев, зорко оглядываясь. Не имея связи с лётчиком, не понимая, что он делает, Андреев всматривался в облака, откуда мог нагрянуть «шмитяра», защиты от ветра, бившего в лицо, не было.
Ничего собственно боевого в том вылете на Вертячий не было: напряжённое ожидание противника, готовность к встрече, отяжелевшая на гашетке правая рука. Андреев даже не был уверен, что чёрные прогалины в снежном поле между хатами и редкие огневые вспышки внизу – это и есть хутор Вертячий, не желавший сдаваться. Не сделав ни единого выстрела, он принимал поздравления товарищей, помахивая гудевшей от усталости рукой и слушая разговоры о батальонном комиссаре из 24-й армии, днём также ходившем на Вертячий в экипаже старшего лейтенанта Степанищева. Командир полка пригласил его отужинать с лётчиками. «По знаменитой пятой норме? – отозвался батальонный комиссар. – Пехота о ней наслышана. Пятая «А», «Особая», «Высотная». А главное, – улыбнулся он, – с шоколадом!» «Увы! – развёл майор руками. – Шоколад входит в бортпаёк, на случай вынужденной посадки экипажа, к столу он не подаётся…» «Спасибо, благодарю, – откланялся батальонный комиссар. – За мной прислана машина…»
За боевой вылет на Вертячий Андреев получил на ужин по пятой норме винегрет из свёклы с картошкой и селёдкой и сто грамм водки; порцию Чмыхалова старшина поделил на двоих: Павлову и Андрееву…
Чокнулись гвардии старшие сержанты, почти одногодки, выяснив вскоре, что лётчик Павлов на год старше механика по спецоборудованию… А флагманский стрелок Григорьев, хватившись на столе горчицы, тут же отправился за специей на кухню. Воздушные стрелки, в большинстве из пехоты, из старослужащих, по возрасту и опыту старше лётчиков, опекали своих командиров, лётчиков-сержантов, как дядьки… Если водка без пива – брошенные деньги, то для Степанищева водка без корочки чернухи, аппетитно увлажнённой слоем терпкой горчицы, – не закуска. «Чмыхалов тоже заботился, – сказал Павлов. «Товарищ командир, а новенькая-то укладчица парашютов – москвичка, из Сокольников…» «Славный уголок, – подал голос Андреев. – Ширяево поле, стадион «Сталинец», лыжная база на Егерской…» «Я в футбол гонял за спортобщество «Большевик», – сказал Павлов. – Стоял в воротах… Отбил пенальти «Авангарда», меня прозвали Планичкой, был такой чех-голкипер Планичка…» «Был, – подтвердил Андреев. – А у испанцев – Замора… Когда приезжал Анри Коше, – поддержал он спортивную тему с поминанием сподвижников Коше, французских теннисистов – мушкетёров… «На Коше вся Москва бегала…» – припомнил Павлов. «Я тоже бегал…» «За Москву!» – поднял кружку Павлов.
Царило возбуждение, радость за удачу гвардии младшего лейтенанта Лавра Павлова. Место за столом Андрееву досталось неподалёку от Лавра и Степанищева, за их спинами, рядом с Анискиным, с которым Сергей в тот день летал за стрелка… Участник вылета, о котором гудела столовая, сидя у всех на виду, Сергей уже и не рад был своему месту; когда подбитый Степанищев пошёл на посадку, Анискину послышались перебои в моторе, и он, бросив группу, ставшую в круг, чтобы прикрыть Степанищева, отрезать ринувшихся за добычей немцев, – Анискин, обратившись в слух, потянул к дому и сел первым, не зная судьбы Степанищева и его спасателей… Кроме того, что мотор забарахлил, начал давать перебои, ничего доложить он не мог, Сергея ни о чём не спрашивали, даже о моторе, главное – где остальные. Сергей и о моторе-то ничего толком сказать не мог…
Утром, перед своим вылетом он на машине Лавра Павлова заменил вариометр, но как прибор работает, указывает скорость подъёма и спуска, не знал, а потом Лавру было не до него, и теперь, за столом, увидев Сергея, радостный Лавр показывал ему большой палец, дескать, спасибо, всё в порядке, и все, кто не сводил с лётчика глаз, понимали, что Лавр выражает ему свои чувства: он-то знает, за что…
В Большом Токмаке, на сборах, Павлов и Андреев жили рядом и по вечерам общались часто.
«Вы из каких Павловых?» – рассказывал ему Лавр о политруке учебной эскадрильи, мечтавшем переучиться на лётчика. «Из тех самых! – отвечаю, только бы он к имени не прицепился, генерала Корнилова не вспомнил… В Гражданскую гремели красвоенлеты из отряда Устина Павлова… «То-то, я смотрю, вы такой же бровастый…» А мне тот Устин Павлов – седьмая вода на киселе, а кто проверит?»
Там же, в Большом Токмаке, Лавр познакомил Андреева со старшим лейтенантом Григорием Штильным, первым в 8-й воздушной армии удостоенным ордена Александра Невского, и они сфотографировались: герой Советского Союза Лавр Павлов, Григорий Штильной и он, гвардии старший сержант Андреев… На фоне разбитой трансформаторной будки!
Не на фоне: она просто попала в кадр, он это позже заметил…
Трансформаторная будка – самая ближняя, самая неудобная и самая памятная его тренировочная стенка!.. В полуквартале от дома, всегда на виду, мячи отскакивали на проезжую часть дороги, а за высокими приходилось бегать в обход и рыскать по завалам брошенной стройки…
Штильного сбили на Николопольском плацдарме, где потери были тягчайшие. Когда воздушный стрелок, выбросившийся с парашютом, ободранный, в каких-то чунях, чуть ли не в лаптях – сапоги в воздухе слетели, – добрался наконец до своего аэродрома, истребители, стоявшие там же, стали говорить, как они «сдували его в нашу сторону», то есть мысленно помогая парашютисту дотянуть до своих… А Штильному, там же сбитому, никто не помог…

В сорок пятом, когда Андреев демобилизовался, в московском теннисе тон задавали: в «Спартаке» – Озеров, в ЦСКА – Корбут, в «Динамо» – Белиц-Гейман. Шансы Андреева на тренерскую работу были невелики: четырёхлетний перерыв, второй спортивный разряд… Приглашений он не ждал, напрашиваться не хотел. Хорошее местечко могло подвернуться и за городом: Мамонтовка, Суханово… Он начал с более близкой Мамонтовки, где перед войной высадил местную знаменитость Лазарева Анатолия и получил второй разряд. В электричке чета с ракетками, а на выходе парень с двумя ракетками (вторая – запасная, на случай обрыва струн), предвещали встречу с мирной, после долгой разлуки, Мамонтовкой… «Мамонтовка лучше Суханово» – думал он, ещё не видя корта построенного, по слухам, академиком Энгельгардтом, с любопытством оглядывая поветшавшие проулки… «Мамонтовка лучше Суханово…» Та же игра с Лазаревым… В третьем сете Лазарев оспорил его верный, в линию, мяч, взъелся ну судью, местного мальчика, присудившего очко Андрееву, и так разошёлся, что не хотел подать им обоим руки… Пересилил себя, сунул натруженную ладонь, сгрёб со скамьи свои пожитки и умотал к реке в одиночестве…
Знакомых не было, подросших за войну он не знал, девицы были на удивление привлекательны и волнующе неузнаваемы… Особенно плечистая, с высокой грудь, с русским, но по-монгольски непроницаемым лицом… Подавала без замаха, подняв ракетку над головой, без единой улыбки, на удивление стабильно посылая мяч по углам. С трудом признал в ней Андреев замухрышку Лидочку, бегавшую то ли в пятый, то ли в шестой класс… Он предложил ей сыграть пару, она отказалась: большая очередь, ей надо уходить. Она его тоже вспомнила. «Из ваших знакомых бывают Славновы, – сказала Лида. – Жихарев погиб, Лазарев, подольский курсант, погиб… Сейчас подойдёт мой папа, вы можете составить с ним пару…»
Раздевалки не было, обходились кустами, неизменными оставались порядки, заведённые некогда маститым учёным. Теннисный корт безвозмездного пользования находился под бдительным общественным присмотром, никто не смел ступить на него в неспортивной обуви; площадка разметалась и поливалась из подведённого в складчину шланга, мётлы, лопаты, запасы мела и песка хранились в ящиках под замком.
Сыграв пару с Лидиным папой, он получил приглашение бывать в Мамонтовке, но работы здесь не было.
В райсовете подсказали: «Загляните в дом двенадцать, по вашей улице, наискосок… Строение два, во дворе…» «Спортобщество «Большевик» – прочёл он на входных дверях. Он вспомнил Лавра Павлова, игравшего за «Большевик»…
«Милости прошу к нашему шалашу! – встретил его рослый мужчина в офицерской гимнастёрке с пустым рукавом левой руки, заколотым французской булавкой. – К нам не рвутся, – говорил он, подписывая заявление. – У меня вообще никакого разряда… «Большевик» слывёт как инвалидная команда, корты арендуем на «Сталинце»…
…Трансформаторную будку снесли, он поменял жильё, тренировался на кортах ЦСКА, стенка там была хорошая. Разминался, бегая по тенистым дорожкам парка, потом принимался стучать… Взмах ракетки, как взмах дирижёрской палочки; вслушивался, втягивался в нарождавшийся мотив, вытеснявший воспоминания, неурядицы, проблемы… Кристальная ясность духа, когда мяч перед глазами, замах и удар нерасторжимы, слитны… Эта лёгкость и единство нарабатывались с трудом, исчезали внезапно… «Нет контакта!» – пользовался он авиационным термином, не понимая причины. Упорно восстанавливал утраченное, продолжая бить по мячу, не сбиваясь с дыхания, следя за ногами, – колени!.. мягче колени!.. Не помогало – он переходил на старую стенку, щелястую, из кривых, подгнивших досок с дырами выпавших сучков. Мячи от старой стенки отскакивали непредсказуемо. Наладить ритмичность, обрести свободу, контроль над мячом было ещё труднее… Он старался, радуясь двум-трём удачам, возвращался на новую стенку, к стандартным отскокам и через какое-то время утраченное восстанавливалось… Чтобы его продлить – всё вон из головы! Звучала мелодия, предвестница победы, он отдавался ей, слушая, ожидая обрыва, опасаясь «дать петуха»…
Если его отвлекали, он злобно, молча уходил в себя, в мир, другим недоступный. Ротозеи, появляясь и потолпившись в сторонке, следовали своим путём. Втянувшись, увлечённый, он сам прерывал себя, поддавшись соблазну невыполнимого – свече. Стенка, первый друг теннисиста, к свече не приспособлена. Она позволяет вложиться в удар, нацеленный на свечу, но увидеть результат, пережить те доли секунды, когда мяч, описывая дугу, сближается с землёй и неизвестно, останется ли он в пределах корта и, самое желанное, угодит ли в заднюю линию, – этого стенка не позволяет… В поединке с Корбутом первую посланную им свечу Корбут сопровождал, вторя траектории мяча движением корпуса и головы, вторая свеча пригвоздила его к хавкорту. Он не шевельнулся. Могло показаться, что он обескуражен, сломлен, дальше всё пойдёт неотвратимо, как по писаному. Но нет: пауза, напротив, ожесточила Корбута, он стал бить безошибочно, из угла в угол. Поведя в счёте 5:4, Андреев выцарапывал мыслимое и немыслимое, не рискуя послать свечу в третий раз… а на очереди был Озеров. Вот откуда соблазн свечи у стенки…
После двух-трёх сетов на счёт он принимался за подачу, расставляя пустые теннисные коробки по углам квадратов подачи и направляя в них серии мячей. На соседнем корте иногда появлялась Раиса Кирсанова, теннисная фанатка-самоучка, пробивавшаяся в женскую десятку. Она имела на армейских кортах свои часы, личного тренера, была худа и неутомима. Отзанимавшись, Раиса оставалась наблюдать за его подачами, присматривалась к хватке, поправляла коробки, собирала и возвращала ему мячи.
Однажды рядом с ней появился доброхот-помощник, поставивший вместо объёмистой теннисной коробки свой спичечный коробок… «Зажги! – прокричал он Андрееву. – Горит!» «Теперь буду гасить!» – ответил Андреев, заканчивая тренировку.
– Товарищ Андреев? – обратился к нему доброхот-помощник.
– Он самый, – ответил Андреев, укладывая ракетку и мячи; уличных знакомств, обычно с денежными просьбами, он не любил.
– Здравствуйте… Не узнаёте? – спросил непрошеный доброхот и снял фуражку, показывая реденькую седину когда-то, видимо, курчавых волос. – Я – Штильной… – И виновато улыбнулся.
– Здравствуй…те, – проговорил Андреев, протягивая руку и всматриваясь в лицо знакомца по Большому Токмаку. Он не столько помнил внешность старшего лейтенанта, сколько его боевую награду, орден Александра Невского: Штильной был удостоен недавно учреждённого ордена первым из лётчиков-штурмовиков 8-й воздушной армии.
– Как же… помню… Большой Токмак… У меня фотография есть… Вы и Лавр Павлов…
– Я – пустой, с войны ни одной бумажки…
Что Андреев знал и помнил о Штильном, кроме ордена Невского, так это то, что он был сбит над Днепровкой, под Никополем… Ни Лавр Павлов, ни другие в полку о нём не говорили… Стало быть, выбросился с парашютом? Попал в плен.
Так и есть…
– …Высоты не было, метров сто… Стоя в кабине, рванул кольцо, парашют меня выдернул, и тут же земля, немцам в лапы…
– Вот что, – говорил Андреев, всматриваясь в Штильного. – Время есть? Я быстренько, только ополоснусь… Нет, нет, нет! – воспротивился он Раисе, начавшей было раскланиваться. – От такого человека уходить? Как можно!.. Знакомьтесь: Раиса – Григорий… Как не помнить: Большой Токмак, сборы перед Крымом. Тут рядом, я быстро! – С неожиданной ему суетливостью собирал свои вещички Андреев.
– Надо бы, конечно, по стопарю, но я водку не пью… Не принимаю…
– Я тоже, – ободрила его Раиса.
– Не потому, что режим, просто не пью… Бутылка кефира с тёплой французской булочкой! – говорил Андреев, расставляя на столике молочной три бутылки, стаканы и французские булочки – тёплые, купленные по соседству, – как раз то, чего ему хотелось…
– За чемпиона, – начал было Штильной.
– Отставить! – возразил Андреев. – Мы, можно сказать, однополчане, – пояснил он Раисе. – Точнее, из одной дивизии… Из разных полков одной армии, восьмой воздушной.
– Это сейчас со словом «армия» связывается нечто огромное, – пояснил Штильной. – А на войне армия, та же восьмая воздушная – это боевые товарищи, в том числе из разных полков, соратники, знавшие друг друга и лично, и по слухам… Я, например, Степанищева узнал, когда ходили на Вертячий, была такая цель, он там себя проявил…
– Всех помню, – твёрдо сказал Андреев. – Вплоть до рабочих из ПАРМа*… А лётчик старший лейтенант Штильной первым в восьмой воздушной получил орден Александра Невского.
– В подтверждение, – улыбнулся Штильной, расстёгивая курточку и показывая два ордена на пиджаке: орден Боевого Красного Знамени – слева, с медалью «За оборону Сталинграда», и орден Александра Невского – справа.
– Уцелели?! – удивился Андреев, вспомнив слова товарища, что он «пустой», никаких бумаг с войны.
– Нашу группу пленных отправили работать на завод, мы там пробыли до конца войны, и немцы ордена не тронули… Заслуженное на войне должно остаться у человека. Боевая награда изъятию не подлежит. Так у них заведено.
– Вот так немцы! – воскликнула Раиса. – Никогда бы не подумала!
– Мастер Курт, наш бригадир, предупреждал: гестаповцам на глаза не попадайтесь, они вас тут же прикончат… Мы, конечно, остерегались…

Дмитрий Трофимович, какими судьбами?!
– Пришёл поболеть за Киргизию…
– Вы же цээсковец?!
– А болею за Киргизию…
– Киргизия на тринадцатом месте, – уведомил Андреев знакомца.
– Прогрессирует, была на пятнадцатом. Игроки-то есть, на ваш взгляд?
– Двух малых можно отметить… Нет школы, школа отсутствует… Болели бы за Узбекистан, там Вельц… Каждой республике нужен свой Вельц!
– Конечно, цээсковец, всю войну в армии… В Киргизии меня хорошо приняли… Но люблю этот стадион, «Динамо», лейтенанты здесь в решающих матчах побеждают. Помните финал первенства сорок восьмого года?
– Когда Башашкин срезал мяч в свои ворота и счёт стал два-два?
– А потом Башашкин начал комбинацию, и Бобров сделал три-два… Лев Кассиль замечательно написал об этом в «Комсомолке»: «Полчаса из жизни футболиста»… А после войны в ресторане «Динамо» играл женский джаз… с прекрасной барабанщицей… От редакции «Правды» недалеко…
– И солисткой… как же… «Бесаме мучо», – громко, с удовольствием напел Андреев. – «Целуй меня крепче…»
– «Бесаме»… – вторил ему Дмитрий Трофимович. – Спелись, – улыбнулся он. – «Бесаме» этой испанской чародейки Консуэлло Веласкес донеслось до нас попозже… – уточнил он. – В начале пятидесятых…
– Знаете, кто мне о вас рассказал? Поэт Кирсанов…
– Семён Исаакович? «Заветное слово солдата Фомы Смыслова»?
– Что-то в этом роде, стихов не помню. Одна из его жён, Раиса, теннисистка-самоучка, входила в десятку… Так вот, Кирсанов слышал ваше выступление на партактиве в МГУ…
– После Двадцатого съезда? Было дело…
– Очень похвально отозвался… Он даже удивился: из ЦеКа, говорит, а без казёнщины, живая речь, находчивый оратор…
– Что характерно? – увлечённо говорил Дмитрий Трофимович. – Сознание силы, своих возможностей. Готовность фронтовиков горы свернуть, а вместо этого – невостребованность… Я на партактивах зачитывал письмо одного танкиста из Уральского танкового корпуса. «Что происходит? – писал танкист. – Возвращаешься вечером домой, голова, как пивной котёл, интереса к тебе нет, в чём дело – непонятно… Опасаются фронтовиков? А мы молчим, чего-то ждём; саморекламой никто у нас не занимается… А то, что каждый недоумевает, помалкивает в тряпочку – на руку аппаратчикам…»
Верное замечание. За Победу Отечества бьются, головы свои кладут люди, извлекают пользу из Победы тоже люди, только у них иное на уме… Когда я прочёл в ЦеКа на дверях кабинетов фамилии, я понял, кто окопался в агитпропе и першит делами, гребёт под себя во главе с Александровым Гэ Эф… Академиком, дважды лауреатом Сталинской премии, любителем дачных бардаков, голых актрисуль при свечах… Федосеев, Ильичёв, Сатюков – того же пошиба… Ни одного фронтовика, в том смысле, что поднялись на подобающее место и утвердились на нём…
– Не сразу… С Озеровым тягались в финалах трижды, кто – кого…
– Ваш проигрыш я видел…
– Журналист, писавший в Киеве о последнем финале, изъяснился лихо и памятно, я такого о себе не читал, могу процитировать. Он отметил «сабельно сверкнувшие три раза подряд ласково-коварные укороченные удары Андреева, которые смели с теннисного трона Николая Озерова, не потерявшего при этом своей прощальной обаятельной улыбки…»
– За что особое спасибо, так вот: осадили, поставили на свои места тех, кто кантовался в тылу. Корбут служил в Кремле, Озеров играл с Берией, его сыном, Белиц-Гейман сотрудничал с Лубянкой… Тот случай, когда сбылись ожидания тех, кто, условно говоря, прошёл хутор Вертячий… Там немцы в лагере тысячу наших пленных расстреляли… Я ведь однажды туда подлетнул, в Вертячий.
– Со старшим лейтенантом Степанищевым, – подсказал Андреев.
– С ним! А вы?
– С лётчиком Павловым…
– И куда дошли?
– До Кёнигсберга… Павлов – Герой, Степанищев – дважды Герой… Нет ни Павлова, ни Степанищева…
– Я за Степанищевым следил, мой крёстный, он всю войну гремел, на юге, в армии Крассовского его почитали, потом он сошёл… На войне аппарат тоже гнул свою линию…
– О самобытных натурах и говорить не приходится, в частности о Степанищеве… это такой клубок, такой узел, такая драма… У нас в армии Крассовского был лётчик-истребитель Александр Колдунов… С первых вылетов, с первых побед в воздухе было видно, что лётчик – от Бога… Сорок шесть лично сбитых, а дважды Героя не дали, придерживали: слишком яркая личность… В «Правду» приходил с просьбой о поддержке командир его дивизии генерал Смирнов, мы поддержали… Мусу Гареева, дважды Героя, задвинули в башкирский ДОСААФ, он и там не удержался, дважды Героя Дмитрия Глинку не могли достойно похоронить… Шестьдесят два лётчика за годы войны стали дважды Героями. Вы читали, видели по телевизору, чтобы хотя бы один из них был похоронен подобающим образом?.. Центральная аллея Ваганьковского кладбища – это парад бандитов… Народ, который не чтит мёртвых, не думает о живых, – говорят французы. Это они о нас говорят, о русских…

С трудом дозвонившись, я сообщил Дмитрию Трофимовичу о смерти Сергея Сергеевича.
– Когда? – спросил он после тяжёлой паузы.
– Три месяца назад.
– Впервые слышу! В прессе ни звука!
– Я узнал об этом сегодня…
– Кто хоронил? – глухо, свыкаясь с новостью, спрашивал он.
– Жена, её родственники… На Ваганьковском, рядом с могилой матери… Просил никого из теннисистов на кладбище не звать…
– Андреев верен себе, Андреев до конца Андреев… Я как-то спросил, что он думает о Кубке Кремля? «Не был ни разу, не буду, видеть их не хочу!..» Другой разговор о бывшем «Сталинце», «Локомотиве», где он поигрывал после войны. Будто Мамай прошёлся по кортам этого «Локомотива», – говорил Андреев. – Сетки убраны и куда-то запрятаны, корты взрыты бульдозером под асфальт, частично уложенный, раздевалки и душевые под замком… Теннисисты приходят со своими сеточками, связанными из узеньких бадминтоновских сеток, они подешевле, разметку поддерживают застиранными бинтами, за малой нуждой бегают в кусты… «Кто хозяин?» – спрашиваю. «Мюллер…» «Какой Мюллер?» «Прозвище… Из «Семнадцати мгновений весны». «Похож, что ли?» «Изворотливый… По тридцатке с носа… Помесячная аренда – ему же в карман…» Вот так: всё возвращается на круги своя… С массовым теннисом покончено, всем правит рубль… Теперь на корт приходят не в белых брюках, а с набитыми карманами… Знаете, кого Андреев чтил, перед кем преклонялся, кого держал за образец? Он сам говорил об этом: моего крёстного, дважды Героя Советского Союза Михаила Тихоновича Степанищева. Когда после ареста лётчика Луценко его стали тягать, вчинять всплывший каким-то образом факт «преступного, с неизвестной целью пролёта шестёрки «Илов» над закрытым объектом государственного значения», Степанищев, по одной из версий, опасаясь самооговора, покончил с собой…
Мы долго молчали.
– Была единственная теннисистка, – продолжил я, – девочка Наташа и её отец…
– Наташа из Грузии? Он очень хотел иметь наследников, держал на примете несколько подростков… Я спросил про Наташу: «Способная?» «Глазастая, – ответил он. – Когда тренеры талдычат: «Смотри на мяч!», они употребляют не тот глагол. Надо не смотреть на мяч, а видеть его. Должны одновременно работать зрение и чувство. Смотреть и видеть – разница! Есть выражение «Смотрит в книгу, а видит фигу». Так иные и в теннисе: смотрят на мяч, но не видят его, не чувствуют. А Наташа – видит, чувствует, плюс хорошая координация. Всё при ней.
Я хотел посмотреть их занятия, Сергей Сергеевич возразил: «Не хочу, чтобы кто-то в Москве знал о моих частных тренировках…» Отец Наташи продал в Тбилиси квартиру и переехал в Москву, чтобы Наташа могла заниматься с ним.
Эта ниточка связывала его с миром, которому была отдана вся жизнь, он дорожил ею.
Побывать на ветеранской встрече в годовщину Сталинградской битвы я не мог, здоровья нет, годы, Сергей Сергеевич тоже отказался, а потом сказал: «Надо бы свозить на хутор Вертячий Наташу…»

---

* ПАРМ – походные авиаремонтные мастерские.

http://www.litrossia.ru/2006/26/00535.html

 Отправлено: 10.12.09 12:19. Заголовок: Служба в письмах... ..

Служба в письмах...

...Поначалу попал в ШМАС – школу младших авиационных специалистов. Судя по письмам Сергея, служба пошла на пользу.

«Здравствуйте, дорогая мамочка и Георгий Васильевич! Письмо ваше получил. Дела у нас пока идут хорошо. Сегодня отправляют большинство ребят, которые отслужили здесь полгода, получив специальность. Ждём пополнение. Нас пока здесь пять человек-новобранцев. Все страсти начнутся в первых числах ноября. Потихоньку привыкаем. Единственно, что жалко, не справлю Новый год в Ленинграде. Время здесь летит быстро. Даже не заметили, как прошло столько дней. Вчера ходили в кино. Такая муть, что все поголовно спали, храп стоял такой, что не слышно было, что говорили на экране.
Строевой подготовки почти нет. Всё налегают на физическое развитие. Единственно, что меня здесь заколебало: каждый день смотреть программу «Время». Присягу будем принимать в последнее воскресенье ноября. А пока полувольные птички. Столовая у нас называется дискотека, баня – крематорий, штаб – Пентагон. Кормят, по-прежнему, на убой, как для Ленмясокомбината. По утрам свободно укладываемся за 45 секунд. Нас уже называют «старики», по сравнению с теми, кто на днях приедет. У нас уже форма немножко повыгорела, физиономии стали румянами, волосы малехо отросли. Скоро пришлю фотографию нашей пятерки.
Местность у нас романтичная. Как где-нибудь завязнешь, то и не вылезешь. Вот только не знаем пока, будем прыгать или нет.
Мама, ты не забыла, что обещала мне после армии? Оборудовать мою комнату. Купи камин, обязательно с баром, два мягких кресла, столик и палас на пол. Больше ничего не надо.
Передавайте всем привет! Бабушке в первую очередь.
До свидания! Сергуня».

«Здравствуйте, дорогие мамочка и Георгий Васильевич!
Жизнь наша течёт быстро. Дни летят, даже не замечаешь как, а вот числа ползут. Погода по-прежнему дождливая, но тёплая, и приходится из-за этой грязи сапоги по десять раз в день чистить. А на нашу пенсию, так мы называем получку в три рубля восемьдесят копеек в месяц, не то что на гуталин, на бумагу не хватит. Сегодня у нас знаменательный день – осталось 100 дней до приказа об окончании нашей учёбы и отправки к дальнейшему месту службы. Кормят по-прежнему хорошо, преимущественно картошка с рыбой и каша дробь шестнадцать. Съедаем столько много, что удивляемся, как это влезает, но всё равно чувство лёгкого голода не проходит даже после обеда. Это, наверное, из-за того, что есть приходится очень быстро.
Вчера в шесть вечера нам сыграли «тревогу». Малость поразмяли свои кости. Сегодня ходили в баню, попарились, отдохнули.
Ну, всё. Привет бабульке и всем моим друзьям. Крепко вас всех целую! Серёжка».

«Привет из Вапнярки! Вчера получил от вас письмо. Спасибо! Молодцы, что заранее начали оборудовать мою комнату. Ведь мне после армии обалденно нужна будет хорошая комнатушка. Служба наша в норме. Уже окончательно ко всему привыкли. Потому и служить легко. Сегодня ночью в пять утра была батальонная «тревога». Побежали в поле. Бежать тяжело, ничего не видно, лёд, скользко, не было никого, кто бы ни упал. Прибежали, разлеглись в поле и лежали где-то минут двадцать, а может и все полчаса. Ну, а затем таким же образом обратно. Мне хорошо было, жарко. Все в этих сугробах мёрзли, а я бегал, как угорелый, от командира роты к командиру батальона. Связной, так сказать. Нас двое из роты. В общем, представляете, как мы служим. Скучать некогда. Ещё будет где-то в начале февраля смотр песни по части. Так я в хоре пою. Ха-ха! Серёга – в хоре!
Ну, вот и всё. Крепко целую! Серёжка».

После окончания ШМАС будет Дальний Восток. Полк военно-транспортной авиации.

«Привет с Дальнего Востока! Здравствуйте, мама, бабушка и Георгий Васильевич! Получил от вас посылку. Огромное спасибо! Через три дня мой день рождения, пойдём отмечать в лес, на природу. Вчера получил письмо от тёти Маши. Тоже поздравляет с днём рождения. Погода стоит хорошая, правда, по утрам холодно, но это мелочи. В наших войсках хорошо служить, не то что в пехоте. Стоит у нас рядом пехотная дивизия. Так они целыми днями что-то строят, канавы роют. У нас такого нет. Мы сейчас в свободное время спортом занимаемся да читаем по малеху. Скоро у нас библиотека откроется. Там всю зиму и будем пропадать. Кончили ремонт казармы. Так что всё готово, чтобы встретить полк, когда вернётся из Ферганы. Мась, ты просила написать, в чём моя служба. Я служу в команде ПСС, что означает поисково-спасательная служба. Короче, если где-нибудь разобьётся самолёт, мы первыми вылетаем на место происшествия небольшой группой из шести человек, оказываем необходимую помощь. Но только ещё не было такого, чтобы разбился самолёт. И вряд ли когда будет, это на случай войны. И потому делаем мы два прыжка в месяц. Лучше было бы попасть в КДО – команда десантного обеспечения. Они расчищают площадку для десанта. Там интереснее.
После армии решил: пойду в плаванье годика на два, а там видно будет. Я может быть, весной махну учиться на воздушного стрелка в Канск. Учиться полгода и потом надо отлетать двенадцать лет. Правда, монету там гребёшь неплохую, деньги бешенные. Тем более, здоровье у меня отличное.
Целую всех много раз! Жду писем. Сергей».

«Привет с Восточных рубежей!
Пишет вам младший сержант военно-воздушных сил Серёжка! У меня всё хорошо. Целые дни свободного времени. Правда, через день хожу дежурным по эскадрилье. Сегодня была медкомиссия по поводу Афгана. Из 16 человек только двое не прошли, не хватило здоровья. В январе улетим и до августа. В августе уже вернёмся. Мама, главное за меня не надо расстраиваться, со мной ничего не произойдёт. И потом меня поражает, как ты пишешь насчёт того, не пью ли я тут. Я уже не помню, как оно и пахнет. Да и можно ли пить, когда постоянно надо знать, где находятся твои люди. Отделение небольшое, всего двенадцать человек, но всё же. А жизнь моя идёт так. В эскадрилье нас 25 человек. Два командира отделения. И так как самолёты нашей эскадрильи в Афгане, то до января обеспечиваем полк теплом, то есть работаем в кочегарке. В три смены по четыре человека. Остальные ходят по нарядам. Я вообще нигде не работаю. Моя обязанность знать, кто, где находится, и обеспечить поддержание порядка в казарме. С ноября начнётся для нас, четырнадцати отобранных подготовка к Афгану.
Вчера получил письмо от отца. Сейчас он в Перу. Тоже советует идти учиться, говорит, всем поддержит, если пойду учиться. Отношения, короче, у меня с ним хорошие.
Ну, вот вроде и всё. Крепко всех целую! Серёжка».

Был Афган, но Сергей по-умному скрыл это от родителей. Письма по-прежнему шли из Завитинска. Писал, их группу, что готовили к отправке в Фергану по назначению, не послали. После рассказал, что они – военно-транспортная авиация. Занимались перевозками. Так что непосредственного участия в боевых операциях не принимали. Но транспортные самолёты тоже сбивали. За восемь месяцев полётов в районе боевых действия их полк потерял четыре машины. Три взорвались в воздухе, четвертая упала на землю, никого в живых не осталось. Сергей благополучно дослужил до дембеля.

«Здравствуйте, мои дорогие мамуся и Георгий Васильевич! Сегодня получил ваше письмо. Живём мы сейчас хорошо, никаких проблем нет. Я через день хожу дежурным по эскадрилье. В нарядах время быстрее летит. На аэродром сейчас почти никто не ездит, самолётов там нет, все в Фергане, а остальные работы давно закончили. Погода: два дня солнце, один день дождь, как по расписанию. В общем у меня всё хорошо. Полным ходом идёт подготовка к дембелю. Ремень кожаный надо купить, погоны и всяких мелочей кучу. Забот не впроворот. Даже смешно. Готовишься, делаешь шинель, сапоги ушиваешь, погоны новые пришиваешь, новую форму достаёшь и только для того, чтобы придти домой, посидеть один вечер, а потом снять и забыть про них. А что делать? Не ехать же последним оборванцем.
Из армии приду обязательно пойду учиться, и связано это будет только с морем. Вот только в какую мореходку, пока не знаю. Домой поеду с земляком. Представляете, у него все диски «Битлз», это такая редкость и моя мечта все их собрать. Только не подумайте, раз снова музыка, значит старый образ жизни. Со старым завязано, а вот музыка для меня была, есть и будет. Бабушке большой привет от меня. До скорой встречи! Целую! Ваш Сергей!»

Исповедь влюблённого мужчины.
Георгий Кончаков
http://www.proza.ru/2009/11/28/1079

 Отправлено: 21.12.09 09:13. Заголовок: Райнгольд Шульц htt..

Райнгольд Шульц



Родился в восемь часов утра, во вторник 01.11.1949г. в столице Коми АССР в г. Сыктывкаре, куда вторично были высланы из Карелии его родители, житомирские немцы-колонисты. Учился в школе, был столяром, фотографом, электриком. Служил в армии в Великом Новгороде, затем - в Крыму, в филиале Центра подготовки космонавтов, после демобилизации работал в Коми Управлении гражданской авиации. Закончил Сыктывкарский государственный университет. Имеет двоих дочерей...

Советская Армия

Военно - медицинская комиссия мою мечту зарубила сразу.

- Тебе нельзя работать на транспорте, - заявил врач,

- Нельзя быть лётчиком, капитаном, машинистом поезда, шофёром.

- Ты, дальтоник!

Военком прочитал школьные и производственные характеристики, спросил:

- Небо любишь? Авиацию? Авиамодельный кружок в школе ведёшь? Даже аэросани построил? Ладно, пойдёшь в ВВС. Может, из тебя авиаконструктор, какой получится?

Покупатели увезли в ШМАС в Новгородскую область под Ленинград. Сразу прошёл слух, что на губе в нашей части, на 14 ступенек ниже Новоселиц, под землёй, сидел сам Чкалов, и все курсанты мечтали попасть на его нары. Следующая медкомиссия определила специальность. Исключительный слух, будешь слухач, чистый радист. До тошноты изучали морзянку, рацию, конструкцию военных самолётов, оружие массового поражения, атомную бомбу, не снимали противогазы в химдень. Бегали морозными ночами по тревоге, сдавали нормы ГТО. На политзанятиях изучали противника, и его cеверо атлантический блок NATO. Радисты - военная интеллигенция. Чтобы не сорвать руку, курсантам не разрешали поднимать даже ведро воды.

- Учитесь, - настаивали командиры, - после экзаменов отличники сами смогут выбрать место дальнейшей службы, где-нибудь на Чёрном море, а неудачники будут всю службу в туалет по верёвке ходить, чтоб пурга в тундру не унесла. Старайтесь. Наш девиз-крепче воля, ближе победа. Не можешь - научим, не хочешь - заставим!

Экзамены по специальности принимал сам командир части, первый полковник. Зайдя в класс, он спросил:

- Кого устраивает в аттестате об окончании военного училища - четвёрка? У нас плохо не учат! Поднялось полкласса рук. В классном журнале, напротив их фамилии полковник тут же поставил четвёрки, и курсанты с удивлением и облегчением вышли из класса, не успев напереживаться. Оставшимся полковник объяснил:

- А вам я поставлю либо пятёрку, либо единицу. Кого ещё устраивает четвёрка?

Поднялось ещё несколько рук. Остальные сдали на отлично, в том числе и я окончил школу отличником и получил должность начальника коротковолновой радиостанции средней и большой мощности.

- Куда хочешь попасть служить? - спросил полковник при распределении.

- Куда родина прикажет, - ответил я. Он улыбнулся, подписал приказ и протянул мне. Я отдал честь и, не читая, печатным шагом, покинул помещение. В действующую воинскую часть я попал в Крым, в г. Феодосию, на аэродром «Кировский». В военный научно исследовательский институт имени Чкалова. Распределили в «Королевскую роту белых мышей», работающих на программу центра подготовки космонавтов. Руководителем группы у нас был космонавт номер четыре - Павел Попович. Я им обеспечивал радиосвязь. Радистом ходил с будущими космонавтами в море, плавал на подводных лодках, летал на самолётах и вертолётах. Будни были напряжённые, а осенью по выходным военные помогали колхозам убирать урожай, тогда я впервые в жизни увидел, как растут яблоки, груши, виноград и другие фрукты. По праздникам водили нас по местам боевой славы. Мы изучали историю и устав, после отбоя бегали в самоволку купаться в море и попадали на губу. Бьют не за то, что делаешь, а за то, что попадаешься, - учили старики. Каждый командир был Соломоном, а мы-рабами. После губы на политзанятия ребята, наевшись чеснока, специально садились напротив трибуны, в первый ряд, чтоб замполит Коммунист Коммунистович долго не трепался. В отместку тот устраивал учебную тревогу и завершал доклад на свежем воздухе. Замполит всегда был прав, он любил читать мораль и любил наказывать. Говорил много неубедительных, ненужных слов, а нужных не находил. Он выражался, будто ненавидел: без уважения, без любви. Худое слово как заноза и болит и долго ноет. Солдаты, как учил старшина, скручивали в ответ ему в кармане пантомиму из трёх пальцев, русскую фигушку, делали себе громоотвод и заземлялись. На душе сразу становилось легче, не обидно, а наоборот очень даже весело. Замполит заставлял руки из карманов вытащить, насыпать полные карманы песка и зашить их белыми нитками. Ходить с тяжёлыми карманами ещё было можно, но бежать тяжело. Песок больно бил по бёдрам и ноги гудели, но мы не сдавались и руки держали за спиной с двумя фигами. Уставники, карьеристы были везде, но фронтовики видевшие смерть, были совсем другими людьми. Они не пылили, а распоряжались по - отцовски, с пониманием. На комсомольской конференции, мы молодые делегаты, спросили нашего командира части, героя Советского Союза, генерал - майора, фронтовика, лётчика – торпедоносца:

- За что Вам дали золотую звезду?

- Повезло! - ответил он просто. - Такса была. Попал в цель, вернулся живой из 20 вылета, получил Героя. Попал, но не вернулся, тоже получил, но посмертно. Многие не возвращались даже с первого. Просто было и смертельно опасно. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах, а на нет и суда нет.

Со многими военными счастливчиками довелось познакомиться в Красной Армии. Я был благодарен судьбе, ведь ещё совсем недавно национальный шлагбаум для таких, как я, был наглухо закрыт. Немецких парней не брали в армию и не принимали на учёбу, им не давали будущего. Я старался оправдать оказанное мне доверие, я был лучший, но всё равно всегда в тени. Тенью была моя национальность, каждый в неё плюнуть мог. По телевизору в программе «Время» показывали тревожные новости с Дальнего Востока, с советско - китайской границы. На западе наши первыми высадили десант в Чехословакии, потом американцы высадились на Луне, а в нашей части под брезентом появилась странная тележка. Между собой знатоки шептались, что это «Луноход», я тоже его долго гладил и вспоминал слова моего отца - мечтателя, а потом по телику видел, как она ползала по Луне. Служба досталась трудная, но интересная, а главное при небе, при самолётах, на переднем крае науки и техники. Мне намекали на контракт, но, отслужив положенный срок, вернулся я обратно на ссыльный Север, к маме, чтобы подставить ей своё плечо.

http://www.rd-zeitung.de/literatur/schulz.htm

 Отправлено: 13.01.10 14:16. Заголовок: Дорога домой Чтобы ..

Дорога домой

Чтобы вернуться после войны и плена в родной Челябинск, Анатолий Гулин пересек границы трех государств



В начале прошлого года в своем интервью "Челябинскому рабочему" немецкая писательница Бруни Адлер обратилась к нашим читателям, пережившим вторую мировую войну, с просьбой рассказать ей свои истории. Самые примечательные она планировала включить в свою книгу.

Сейчас книга с рабочим названием "Товарный вагон - цель неизвестна" уже находится в типографии. На ее страницах истории наших земляков: Натальи Багрецовой, Анатолия Гулина, Ивана Жикунова, Евгения Черняева, Ефима Колодежа, Александра Шлыкова, Минахмета Ахметзянова, Ольги Гайбель, Альфонса Фрааса, Губерта Витлифа, Изабеллы Чучановой, Мелхиора Майера, Лидии Друде.

К Дню Победы "ЧР" публикует отрывок из рассказа Анатолия Гулина, вошедший в книгу Бруни Адлер. Это впечатления солдата и бывшего военнопленного, чье возвращение домой через всю страну в тех самых товарных вагонах затянулось на несколько лет.

Анатолий Алексеевич Гулин родился в 1923 году в Челябинске. Учился в Челябинской авиационной школе стрелков-бомбардиров. В апреле 1942 года ушел на фронт. Через два с половиной месяца, в июле 1942 года, попал в немецкий плен. Год спустя ему удалось бежать. Окончание войны Гулин встретил в партизанском отряде на севере Италии. Прошел через фильтрационный лагерь репатриантов в Австрии, затем был отправлен на строительство Беломорско-Балтийского канала.

Ворота "гостеприимного" лагеря, где я провел четыре с половиной месяца, навсегда закрылись за нами, и колонна репатриантов (теперь нас именовали так) медленно двинулась по улицам австрийского городка Винер-Нейштадт. Навстречу попадались местные жители и редко - военные в нашей советской форме. Почему-то мне запомнился один совсем молодой капитан медицинской службы в сопровождении двух медсестер. Тогда мне подумалось, что и я мог бы также в новенькой с иголочки форме бродить по улицам этого городка. Мог бы, но:

Нас погрузили в вагоны. И после довольно продолжительной стоянки, лязгнув буферами, наш поезд начал свое двухмесячное путешествие от пункта А (Австрия) в пункт Б (Беломорканал).

Когда все заняли места (размещались мы на полу), не осталось и свободного сантиметра. Я оказался под окошечком наискосок от двери. Кроме достоинств у этого места были свои недостатки. В первые дни многим хотелось посмотреть на белый свет. Тогда мне приходилось уступать место желающим. А в дождливую погоду брызги залетали на всю мою территорию. Обзор из этого высокорасположенного окошка был весьма ограниченным. Но я всегда видел, какие проплывают над нами облака, ясная погода или пасмурная.

Вагон населяли в основном русские, один был еврей и несколько человек из среднеазиатских республик. Среди всех нашел я здесь своего земляка - челябинца. К удовольствию многих, в вагоне оказался неутомимый рассказчик, обладавший прекрасной памятью. Изо дня в день и днем, и ночью он пересказывал нам прочитанные им когда-то книги.

Бывало, наш эшелон обгоняли воинские составы с возвращавшимися на родину солдатами. Такие встречи, мягко говоря, были не всегда приятны. В наш адрес неслись оскорбления, летели пустые бутылки и консервные банки. Однажды что-то угодило в голову одному из наших товарищей. Окровавленного, его унесли, и больше он к нам не вернулся.

В один из унылых пасмурных дней наш состав остановился на путях какой-то очень большой станции. Оказалось, это был Ленинград. А значит, быть в пути нам оставалось еще несколько дней.

Наш поезд приближался к Медвежьегорску, а оттуда еще 46 км на грузовиках до того самого пункта Б, где нас ждал ПФЛ (проверочно-фильтрационный лагерь) Беломорско-Балтийского канала имени Сталина.

Под конвоем на стройке канала я пробыл менее двух месяцев. Может быть, это связано с моим намерением вернуться туда, откуда я ушел на войну. Те, кто собирался отправиться на иное место жительства, и те, чья местность во время войны была оккупирована, подверглись более длительной проверке. Иногда кого-нибудь вызывали днем с вещами на выход. И мы больше этих людей не видели. Ходили слухи, что их отправляли в лагеря ГУЛАГа, а некоторых судил трибунал.

Мне же достались только утомительные беседы со следователями, холодные бараки да дневная норма работы за 900 граммов хлеба. После моего освобождения от конвоя я все еще не мог отправиться домой. Из меня сделали так называемого свободного вольнонаемного рабочего, конечно, не спросив, хочу ли я.

И вот тогда я написал свое первое письмо маме. Раньше я этого не делал намеренно, не хотел ее тревожить. Но теперь мое будущее несколько прояснилось. Она получила его в День Советской армии, 23 февраля. А через месяц пришел ответ.

Отправил я и другое письмо - моему лучшему другу школьных лет Борису Забелло. Ответ пришел, но не от него. Полина Ивановна, мать Бориса, написала мне, что ее сын скончался 12 июля 1942 года. Как странно, ведь это был как раз день, когда меня взяли в немецкий плен. Мне уже идет девятый десяток, а все кажется: будь он жив, многое в моей послевоенной жизни сложилось бы иначе.

В качестве вольнонаемного поначалу мне поручили контролировать сушку и антисептирование древесины. Так как за моей спиной были 10 классов, позже я был назначен техником с окладом 550 рублей в месяц. Мне предстояло контролировать строительные работы. Когда мы построили первый дом для персонала, мне разрешили ночевать в нем, непосредственно у стройки. Здесь не было клопов и не играли в карты всю ночь. Иногда я долго засиживался на балконе, любуясь закатами. Здесь, в Карелии, я впервые увидел белые ночи и северное сияние. Последнее - зрелище потрясающее: за горизонтом вспыхивают косые лучи, начинают сходиться и расходиться, как лучи прожекторов, пытающихся поймать самолет противника. Потом они гаснут, и через мгновение над горизонтом появляется колеблющийся разноцветный занавес с бахромой внизу, как в театре.

Все работы были завершены. Настал торжественный день пуска канала. И я опять засобирался домой. Правда, праздник чуть было не был сорван чрезвычайным происшествием. Когда до официального пуска оставались считанные часы, из водохранилища в направлении входа в канал двинулась тяжело нагруженная баржа. В нужный момент она не остановилась, несмотря на все попытки. На берегу все с ужасом смотрели на баржу, ожидая, что она вот-вот ударит в ворота. Последствия были бы катастрофическими. Но, не дойдя всего нескольких метров до ворот, баржа вдруг остановилась. Как это удалось сделать, не помню. Главное - все обошлось. И оркестр зазвенел в назначенное время. Звучали торжественные речи, награждали участников восстановления канала. В их числе был и я. Канал был пущен, и, казалось, я могу возвращаться домой. Но, как всегда, нужно было устранять разные недоделки, которых было не так уж мало. И меня не уволили. Еще несколько месяцев мне пришлось отработать до того долгожданного момента, когда я сяду в поезд.

Без особых трудностей я разыскал в Свердловске дом артистов оперного театра, где жила моя тетка Нина с мужем Сашей. Состоялась моя первая встреча с родственниками после войны. Здесь я увидел, что послевоенная жизнь на "гражданке" далеко не так уж легка и беззаботна, как мне представлялось, когда я был на канале. Семья Нины жила в одной комнатушке. Так что "жилплощадь" мне выделили на полу. Что меня вполне устраивало. Через три дня я намеревался ехать домой, но: Оказалось, что уехать из Свердловска не проще, чем из Медвежьегорска.

Муж тетки предложил достать билет через администратора театра, но для этого нужно было дать сверху. Деньги у меня еще были, но мысль о взятке меня ошарашила. Допустить такого я не мог. Шли дни, а купить билет все не удавалось. Видя бедственное положение Нины, оставаться у них я больше не мог, а деньги кончались. У меня было кое-что из военного обмундирования. Теперь я стал продавать все это на барахолке. И когда были проданы "последние штаны" и денег оставалось ровно на билет и взятку, я сломался.

На следующий же вечер я стал пассажиром поезда Свердловск-Челябинск. И колеса радостно отстукивали на стыках "до-мой, до-мой". Мне же казалось, что поезд идет слишком медленно, не терпелось переступить порог дома и обнять маму. Как же я истосковался по ней! Долгих четыре года я ждал этого момента!

До Челябинска оставалось менее трех часов, когда я, не выдержав пассивного сидения на своем месте, перебрался в тамбур и там ехал весь оставшийся путь. Как будто от этого я скорее очутился бы дома и увидел маму. А колеса все выстукивали "до-мой, до-мой": Это был декабрь 1946 года.

Публикацию подготовила Нурия ФАТЫХОВА
http://www.chrab.chel.su/archive/08-05-09/6/A326038.DOC.html

 Отправлено: 09.12.10 17:35. Заголовок: И совсем немного... ..

И совсем немного... всего несколько строк об авиамеханике, моем земляке, представителе старшего, уходящего поколения моей малой Родины...

цитата:

...В самом Золоткове есть и обелиск с именами погибших на фронтах. К нему мы прошли с председателем совета ветеранов Виктором Ивановичем Титовым. Ему уже 83 года, на войну он был призван в канун ее окончания. Получил специальность авиамеханика, обслуживал «летающий танк» Пе-2. Любопытная техническая деталь - в этом самолете 18 километров электрических проводов! Служить золотковскому механику пришлось в Китае, а демобилизовался он только в 1953 году. Потом была долгая работа на местном стеклозаводе, который сегодня банкрот… Так что, по выражению Юрия Пискунова, «поселок превратился в деревню». Но это уже другая, совсем не «празднично-победная» тема… http://www.molva33.ru/news/?news=4973&y=2010&m=4&d=22<\/u><\/a>

 Отправлено: 16.12.10 17:18. Заголовок: В продолжении темы. ..

В продолжении темы.

Написал письмо своим землякам, учителям-краеведам, адрес которых случайно "выудил" на просторах инета, с просьбой разыскать Титова Виктора Ивановича, записать его рассказ о службе, отсканировать фото, если есть...

Ответили на удивление быстро:

цитата:

К сожалению Титов Виктор Иванович очень болен, но у нас есть о нем информация. После закрытия завода музей стекла и хрусталя перекочевал к нам в школу, мы его дополнили краеведческими материалами и фотографиями самых знаменитых жителей нашего поселка, поэтому может что-то Вас заинтересует. Как только соберем материал, сразу вышлю Вам.

Остается только ждать...

 Отправлено: 01.02.11 17:18. Заголовок: Младшие авиаспециали..

Младшие авиаспециалисты. Кто они? - Гои или герои???

Гои в качестве подопытного материала, без компенсаций и "Клаймс-конференс"!

Об этих людях и сегодня мало кому толком что известно. Даже ведущий испытатель ЦПК имени Ю.А.Гагарина Герой России полковник Виктор Рень сказал в 2004-м в интервью, что понятие «космические испытатели» появилось в Советском Союзе в начале 60-х годов – то есть чуть позже отряда космонавтов.

Оказывается, первыми испытателями космических систем спасения и жизнеобеспечения были солдаты и сержанты срочной службы, которых отбирали в ШМАС (школах младших авиационных специалистов) по показателям здоровья и морально-волевым качествам медики Государственного научно-исследовательского испытательного института авиационной (а позднее – и космической) медицины (ИАМ – ИАКМ) при ВВС с июля 1953 года. Командиром первого отряда испытателей был тогда полковник медслужбы Карпов, который стал потом генералом и первым командиром первого отряда космонавтов.

В конце июля 1953 года в первый отряд ИАМ прибыли выпускники Подольской ШМАС. Это были рядовые Владимир Горобец, Иван Ананевич, Владимир Костюк, Николай Завгородний (все из Белоруссии), москвичи – младший сержант Анатолий Кузнецов и рядовой Альберт Афанасьев. Все они были бортстрелками-радистами.

Одновременно из ШМАС Вапнярки Прикарпатского военного округа прибыли прибористы: младшие сержанты Анатолий Баннов и Алексей Воробьев, рядовые Николай Ильченко (из Харькова), Зия Рахманкулов, Виктор Кинякин. Они-то, «ветераны», и встретили пополнение 1-го отряда – парней своего же 1952 года призыва, только успевших после ШМАС послужить в авиаполках: ефрейтора Ивана Удодова (из Караганды), рядовых Владимира Сучко, Петра Скоблика, Владимира Сосновских и Виктора Клещенко (оба из Ирбита) и Леонида Бобкова.

Все они давали подписку о неразглашении увиденного, услышанного, пережитого и о добровольном согласии на участие в экспериментах.

Все они практически ничего не знали, что предстоит им испытать.

ЦЕНТРИФУГА И «ПАРАПАД»

Все они участвовали в экспериментах на центрифуге с перегрузками до 12 g, то есть их масса тела увеличивалась в 12 раз! И на каждый миллиграмм этой тонны с гаком было только одно сердце, снабжающее их кровью.

Солдаты ходили на перепады давления – взрывную декомпрессию (ВД) в барокамере, когда за доли секунды (!) их «с земли», где на человека постоянно давят 20 тонн атмосферы, «запускали» на высоту 20–30 км и даже до 36 км, где давления практически нет! Чтобы испытателей не разорвало, как это обычно бывало с их предшественниками – крысами, кроликами и собачками, солдат затягивали в высотно-компенсирующие костюмы (ВКК).

Эксперимент этот довольно рискованный во многих отношениях, не случайно один из основоположников отечественной высотной физиологии полковник медицинской службы в отставке доктор медицинских наук Акаки Цивилашвили вспоминает и сегодня, как солдатик-белорус по фамилии Костюк замотал головой и сказал ему: «На «парапад» не пойду!» О болевых ощущениях (мощный удар под дых) и ужасе при этом «парападе» ему наверняка рассказали уже испытавшие его сослуживцы. Они же дали руководителю эксперимента информацию об ударе, после чего испытателям на живот стали накладывать резиновый мешочек вроде грелки, заполненный воздухом. Сила ударов была частично компенсирована.

Однако испытания по ВД были необходимы, чтобы проверить надежность систем жизнеобеспечения – ВКК, скафандров и самих жилых отсеков для будущих космонавтов. Кстати, малейшая дырочка в ВКК грозила летальным исходом. Как известно, именно при разгерметизации спускаемого аппарата, то есть при резком «парападе» давления, при спуске с первой орбитальной станции «Салют» в июле 1971-го погибли Георгий Добровольский, Владислав Волков, Виктор Пацаев, летавшие без скафандров. Анализ записей автономного регистратора системы бортовых измерений показал, что с момента отделения бытового отсека – на высоте более 150 км – давление в спускаемом аппарате стало падать и через 30–40 секунд стало практически нулевым. Клапан, выравнивающий давление в отсеке, должен был сработать на высоте 4 км, а он сработал в вакууме. Спустя 42 секунды после разгерметизации сердца космонавтов остановились.

В этом солдаты-испытатели ИАКМ не были виноваты. Ведь все возможные нештатные ситуации проверяли именно они.

Еще осенью 1954 года рядовой Виктор Кинякин, можно сказать, первый «невесомщик», целыми днями лежал в обычном гидрокостюме, уравновешенный поплавками, на Подмосковном озере под Щелковом. От холода и голода медики поили его горячим кофе с коньяком через трубочку с подплывающей лодки.

Как-то на тренировках космонавтов летом на Черном море полковник Виктор Рень сказал журналистам: час пребывания в водной невесомости стоит суток невесомости космической. Получается, что рядовой Кинякин еще осенью 1954-го в холодной воде «нахлебался космоса» по многосуточной орбитальной программе.

Младший сержант Сергей Иванович Нефедов после успешного полета Юрия Гагарина был награжден орденом Красной Звезды. По аварийному варианту первого полета человека в космос он 10 суток провел в барокамере-модуле «Востока» – перед самым полетом Гагарина. Все 10 суток питался бортпайком и перенес практически все перегрузки и нагрузки – 5 g при запуске и выходе на орбиту, спуск с перегрузками свыше 12 g – по нештатной баллистической траектории. Прыгали и бесились показатели давления, температуры и влажности, управлять требовалось в ручном режиме, в общем, полный набор форс-мажора, который после младшего сержанта мог испытать старший лейтенант Гагарин.

Тогда же медалями «За трудовую доблесть» – прямо как рабочие-ударники – были отмечены ефрейторы Дубас, Подвигин и Соболев. Все трое также на себе проверяли безопасность систем жизнеобеспечения и спасения первого космонавта. Других же обычно награждали грамотами, двоих отличили именными часами, особо отличившихся записывали в «Книгу Почета» отряда.

В марте 1963 года рядовой Леонид Сидоренко 12 суток (!) находился в мини-бассейне под трибунами Лужников. Для имитации невесомости его поддерживала снизу сетка, а сам он был в хлорной воде в плавках и резиновой шапочке. В СССР готовились к длительному орбитальному полету – в США тоже. Американцы примерно в тот же период набрали и уложили в бассейны 500 пловцов-добровольцев. Уже через сутки спортсмены-янки начали, невзирая на обещанный щедрый гонорар, толпами выходить из воды. На шестые сутки бассейн покинул последний американец. Рядовой Сидоренко об этом узнал гораздо позже, но он держался. Когда его вынули из бассейна, то на трек-дорожке Леонид долго не устоял: из костей была вымыта изрядная часть кальция. На коленях и локтях у него лопалась обезжиренная кожа, и медикам не составляло труда брать пробы крови. Этот подкожный жир остался на стенках бассейна черными разводами…

Регламента на их участие в экспериментах как испытателей тогда не было. Год службы – опаснейшей работы – учитывался за год, деньги платили смешные, каких-то льгот на будущее не предусматривалось. Да и вообще, «не было» в СССР такой специальности и занятия – «испытатель космических систем»!

Вот летчик-испытатель есть – он самолеты испытывает. И у него год работы засчитывается за два. При только таких расчетах рядовой Сидоренко вправе говорить, что он прослужил в ИАКМ не 1,5 года, а 3 года минимум. А по большой правде там он оставил «космосу» и все 10 лет… В его небольшой квартире старого дома мы сидим на маленькой кухне. Леонид Владимирович рассказывает свою «космическую одиссею», а потом на вопрос об инвалидности замечает: «Могу себя вилкой в правое бедро уколоть – в нем не чувствую боли. Это мне осталось на память об ударных перегрузках…»

Отнюдь не этические соображения заставляли замалчивать эксперименты, проводимые в ИАКМе. На них гриф секретности был как бы двойным: во-первых, «военно-космическим», поскольку гонка в космосе шла в русле гонки вооружений, и, во-вторых, «особой государственной важности». Потому что еще в 1945-м в Нюрнберге Советский Союз, как и все страны, подписал международную конвенцию о запрете любых экспериментов над людьми. Так что до сих пор ветераны-испытатели, которые когда-то солдатами шли на рискованные эксперименты, как Александр Матросов на амбразуру, официального признания своего участия в тех экспериментах получить не могут. Вот собачке Лайке на территории ИАКМ памятник установлен. Ну почему хотя бы доски с именами солдат-испытателей нельзя поместить рядом с ним? Чтобы знали и помнили…

ИНСТИТУТ СОЗДАН

В декабре 1963-го на базе ИАКМ по инициативе главного конструктора ракет Сергея Павловича Королева был создан Институт медико-биологических проблем, ныне ГНЦ РФ – ИМБП РАН. Там тоже продолжались подобные эксперименты, но уже, так сказать, на профессионально-добровольной основе. После увольнения в запас сюда пришли бывшие испытатели ИАКМ и в их числе сержант Сергей Иванович Нефедов и рядовой Евгений Александрович Кирюшин. Оба в ноябре 1997 года были удостоены звания Героя России, но и тогда, признав их заслуги, государство не сказало: это вам, ребята, за ваши эксперименты – как испытателям! В ИМБП все они числились механиками и лаборантами.

Нефедов более всего прославился своим участием в 56-суточной сухой иммерсии. Это когда испытателя оборачивают водонепроницаемой, но дышащей тканью (типа популярной в конце 1960-х – начале 1970-х болоньи) и кладут на воду. Питали через трубочку. Есть не хотелось, больше пить. После этой длительной «невесомости» его перенесли в кабину центрифуги: надо было перенести перегрузки как при спуске с орбиты.

«У нас кураж был, честолюбие, желание испытать себя и самому себе доказать, что ты это можешь! К примеру, для космонавтов предельная норма вращений на центрифуге при 8 g – 2 минуты, а ты «восьмерку» откатал 17 минут! И получил целый 51 рубль, половину месячной зарплаты молодого инженера. Лихо? Правда, оставил «монстру» здоровья с месяц жизни. Только тогда мы об этом не думали: шли в ресторан «Загородный», благо он недалеко, и там нас привечали…» — так вспоминает сам участник.

А вообще-то веселого оказалось маловато. Многих друзей-испытателей из их группы уже нет в живых, хотя сам Нефедов, старший среди них, 1947 года рождения. И все ушедшие «посадили» здоровье именно в ходе экспериментов. Через год после увольнения из института, утром, выходя на работу, упал в подъезде Саша Огурцов: сердце. В больнице он умер на следующий день. Много лет был неподвижен Миша Гришков, умер в 1996-м. Умер весельчак Витя Волков: перекатался на центрифуге, тоже посадил сердце. Их эксперименты в «земном космосе» оказались опасны, как проникающая радиация…

«Мы с Юрой Афониным провели пять суток в барокамере с повышенным содержанием СО2. Аварийное содержание этого газа на подводной лодке – 3,7% – и покидание, а у нас было 5,2! Ученые не верили: дескать, земноводные и даже растения при таком содержании гибнут! А мы с 7 утра до половины 11 ночи работали, вели записи... Потом с Женей Кирюшиным провели в камере с таким процентом СО2 месяц...» – так бесхитростно и победно вспоминает Нефедов свою молодость.

В следующий раз такой же «углекислотный» месяц провел с Кирюшиным их товарищ из испытателей-добровольцев Монер Ходжаков. О нем Герой России Кирюшин говорит так:

– Миша (так мы его называли) Ходжаков был не только сильным испытателем. Он ведь один из создателей и руководителей Клуба юных космонавтов при Московском дворце пионеров. Его фотография даже в «Известиях» была еще в 1966-м. И он даже вел передачу на 1-м канале, когда их всего было два, и на «Интервидении» – с участием космонавта Андриана Николаева и будущего академика и директора ИМБП Олега Газенко. Потом Миша поступил в МЭИ. Но когда услышал о нашем институте, об испытателях, мечта о космосе привела его к нам. Моя жена тоже ведь из этого Клуба юных космонавтов, но она занималась в медицинском отряде. Кстати, через нее мы и подружились с Мишей. И мы потом ходили вместе на «работу» – с ним как-то легче было: я уверен был, уж он-то выдержит, а значит, и я останусь живым и здоровым.

А вот как вспоминал в 1990-м о Ходжакове бывший механик Виктор Волков: «На центрифугу я ходил с Женей Кирюшиным и с Сережей Нефедовым. С Женей в паре часто работал Миша Ходжаков, он был внештатником, студентом, но был лучше иного профессионала... Центрифугу в кинохронике одно время часто показывали. Тебя размазывает, как блин. До 8 g еще можно дышать полной грудью, после – только животом: не каждый человек в силах разомкнуть сжатую на выдохе грудную клетку. Мы старались не прерывать эксперимент, это было вопросом чести…»

– Да, в нашей группе тангенту сами никогда не отпускали, – рассказывает Монер Жофарович Ходжаков, бывший победитель и призер московских и всесоюзных соревнований по греко-римской борьбе среди юношей, а потом молодежи, бывший замминистра Москвы по физкультуре и спорту, ныне руководитель Школы олимпийского резерва. – «Держаться через не могу» – это было вроде мушкетерского девиза нашей группы.

Леонид Сидоренко во время испытаний в бассейне.
Фото предоставлено автором

– Миша Ходжаков, – вспоминает Нефедов, – уникальный человек, испытатель божьей милостью – за 14 лет он прошел со мной и Евгением Кирюшиным практически все эксперименты – без ограничений, по максимуму трудности и риска. Но Золотую Звезду в отличие от нас не получил: был нештатным испытателем. А ведь все, что полетело в космос, мы испытывали на себе!

По записям тех лет в дневнике Ходжакова можно представить, что ему с товарищами довелось испытать. Еще в 1969–1970 годах он участвовал в цикле экспериментов на центрифуге с нагрузкой 6 g с последующим забором проб костного мозга из тазобедренной и грудной областей до и после вращения одновременно в разных плоскостях. Его тело до сих пор хранит на себе шрамы – следы тех заборов…

В 1970 году – 14 циклов экспериментов в барокамере (БК) с давлением, соответствующим высоте от 5 до 11 км, с 6-часовой десатурацией. «В БК мы ходили по парам. Дело в том, что на 11 километрах по условиям эксперимента надо было поочередно снять маску и продержаться при нехватке кислорода час! Если ты терял сознание, напарник надевал на тебя кислородную маску. А десатурация – это выведение из организма азота, растворенного в его жидких средах и тканях, путем дыхания чистым кислородом для профилактики декомпрессионных расстройств. Или дышали гелием, который замещал азот. Сразу после этого следовали эксперименты на центрифуге с нагрузками вплоть до болевых ощущений».

В 1970–1971 годах провел около 30 циклов еженедельных экспериментов на центрифуге с нагрузками от 6 до 12 g.

«Так мы помогали совершенствовать методику по функциональной подготовке «спецконтингента» – будущих космонавтов. К тому же от того, какие перегрузки можно выдержать при запуске, выходе на орбиту и спуске на Землю, зависят и расчетные траектории запуска и спуска, запас топлива по минимуму для вывода на орбиту, полезная нагрузка и сами габариты, конструкция ракеты, да и многое другое, необходимое при ее создании».

РАДИ ЧЕГО ТРУДИЛИСЬ И РИСКОВАЛИ СОБОЙ ИСПЫТАТЕЛИ

В мае и сентябре 1972 года Ходжаков участвовал в 49-суточном эксперименте «Гипокинезия». «На койках с углом наклона от 4 до 15 градусов вниз головой мы, 12 испытателей, могли только поворачиваться вокруг своей оси. Имитировалась недостаточная активность мышц, как при полете в невесомости в ограниченном объеме кабины.

Для создания наклона просто ставили под задние ножки коек по три кирпича. Все тело было заставлено датчиками. Четыре раза в сутки – утром мягко, днем жестко, ночью с максимальным напряжением – проводили электростимуляцию: зарядами тока заставляли сердце работать с большим напряжением, а мышцы напрягаться.

Первые пять суток никто из них не мог заснуть. Потом стал мучить зуд – каждая клеточка чесалась невыносимо… Потом пошли волдыри, они лопались и на теле образовывались корки и струпья. Под датчиками возникали ожоги. Мази не очень помогали…»

Ветеран ИМБП Хайдер Хобиходжин вспоминает: «Тогда из 12 испытателей самые сложные по нагрузкам и взятию проб выдержали четверо самых стойких: Сергей Нефедов, Женя Кирюшин, Витя Дабыко и Монер Ходжаков. Кстати, когда я после него пришел в институт, меня вроде как в честь Монера товарищи Мишей называли».

До и после эксперимента у них брались пробы на биопсию большой икроножной мышцы (солиуса) – без наркоза! На этом настояли врачи-морфологи (специалисты по тканям организма) «для полноты данных от эксперимента».

Как вспоминает Монер Ходжаков:

– Первым сходил Сергей Нефедов, вроде бы улыбался, как всегда. И я поэтому пошел спокойно, не готовясь к чему-то нехорошему. А врач сделал длинный разрез на икре моей правой ноги и ножницами выстриг тонкий кусок мышцы длиной сантиметров 5. Науке требовался 1 кубик «материала».

В ходе эксперимента их постоянно исследовали психологи, физиологи, биологи и другие специалисты. Например, намазывали им подошвы и смотрели на КСП, как работают мышцы ног. А ноги просто дико болели. Поэтому Волоколамское шоссе из Института неврологии, где они лежали и отходили от эксперимента, их четверка «самых стойких» переходила в магазин и обратно (с молоком и печеньем) в три приема с остановками на проезжей части утиной походкой. «Когда уже выходили из эксперимента и отлеживались в стационаре, – рассказывает Монер, – один из нас ночами плакал после тех 49 суток, другой вскрикивал во сне, кто-то вообще ушел из института…»

В 1972–1973 годах участвовал в 16-недельном (!) эксперименте на центрифуге по 12 вращений с 10-секундной площадкой 12 g каждая.

«При этом сам пультом изменяешь траекторию движения по изображению на дисплее. Это вроде как ты спускаешься с орбиты. Если ошибешься с моментом начала спуска и в управлении, то загремишь по баллистической кривой с перегрузками «до всмятку» – только этого, конечно, не допустят на пункте управления экспериментом. Но посадишь отсек не туда. Такая посадка – это стыдно, поэтому даже про перегрузки умудряешься забыть, только бы провести отсек по ниточке. А об ошибке неделю-другую тебе будет напоминать боль в ребрах».

Перед каждым выходом на центрифугу Ходжаков сутки подвергался сухой иммерсии в жидкой среде.

В 1973–1974 годах в течение 32 недель провел 32 цикла на центрифуге при нагрузках от 6 до 12 g, в том числе достижение максимальной нагрузки по величине g по состоянию испытуемого. Он также провел 10 циклов экспериментов при замещении азотной составляющей воздуха гелием, а также повышенным содержанием СО2 – это Центр подготовки космонавтов и ИМБП готовились к совместному полету с американцами. В те же годы были комплексные эксперименты на центрифуге в разных воздушных средах с переходом градиента нагрузок с «грудь–спина» (горизонтальные перегрузки) на «голова–таз» (вертикальные перегрузки). Это было просто очень тяжело…

В 1974 году был проведен комплексный 40-суточный эксперимент в барокамере по той же программе подготовки к совместному полету «Союз»–«Аполлон». В барокамере с давлением, как на высоте 11 км, Ходжаков с напарником находились в условиях гиподинамии. При этом трижды изменяли воздушную среду по азоту, который заменяли гелием, создавали среду с 5,7-процентным содержанием СО2. На третьи сутки эксперимента он прошел испытание по программе «Резерв», которое повторил за трое суток до окончания эксперимента. «Резерв» – это те самые 11 км без кислородной маски.

И иные эксперименты...

В 1975–1976 годах проводились комплексные эксперименты по двухнедельному пребыванию в гипокинезии в стационарных условиях с применением лекарственных препаратов и специального оборудования.

Моделировали ортостатическое давление на позвоночник – эти эксперименты они называли «Штаны» (ноги врозь) и «Бочка» (ноги вместе): испытателя по пояс опускали в герметическую камеру, из которой откачивали воздух, – создавалась разреженная атмосфера, как в космосе. На стопы надевали башмаки со свинцовыми подошвами. Окружающее нормальное давление прижимало тело к подошвам или платформе, создавая «притяжение». «Бочку» потом взяли в космос для ежедневных физических занятий экипажей.

Были также эксперименты «трехсуточная бессонница», циклы длительных голоданий с биопсией до и после каждого эксперимента, проверялось действие различных лекарственных препаратов.

Ходжаков провел около 40 испытаний в барокамере и 150 вращений на центрифугах.

В 1980 году – комплексный эксперимент с зондированием (через артериальные и венозные сосуды) участков тазобедренной области, нижних и верхних конечностей, с установкой зонда непосредственно в сердце – с забором крови и введением физиологического раствора через зонд – как по ходу следования зонда, так и непосредственно в сердце.

– Нас привезли в Институт трансплантологии к профессору Шумакову. Провели в операционную. Сначала мне ввели препарат, который вводит в состояние безмятежной эйфории, но сознание не отключает. Лежу на операционном столе и вижу на мониторе, как зонд проходит по вене – сначала к предсердию, потом к желудочку, делает заборы проб, потом и в само сердце входит и тоже берет пробу, – вспоминает Монер. – Все это длилось 7,5 часа! Что я чувствовал – даже вспоминать страшно. Но выглядел, наверное, дико – потому мне и дали врачи стакан спирта… Меня выворачивало, но напряжение все-таки сняли, всю ночь спал как убитый. А вот Женя Кирюшин, как он говорил, отходил от этого эксперимента месяцы и так до конца и не отошел... Как-то признался: «Перегорел я, кажется, на зондировании…»

До 1982 года, уже будучи замом начальника цеха оборонного завода, Монер Ходжаков продолжал участвовать в различных «точечных» экспериментах…

– На Гагаринских чтениях, где я бываю как почетный член Российской академии космонавтики, – говорит Нефедов, – не раз поднимали вопрос о том, что хотя бы к 50-летию полета Гагарина следует наградить самых заслуженных испытателей, о которых просто забыли. Ведь от уважения нас, граждан, государством зависит ответное доверие народа к власти. Нам требуется ощущение страны «под собой», справедливость сейчас и на деле, а не обещания что-то сделать к 2012-му, то есть после выборов, или «в светлом будущем» – в 2015-м, в 2020-м...

Оргкомитет мог бы дать поручение тем же ИАКМ – ГНИИИ военной медицины и ГНЦ РФ – ИМБП, в которых трудились «несуществующие» испытатели. Для имиджа России было бы полезно поблагодарить всех солдат-испытателей из бывших республик Союза – из Украины, Прибалтики, Белоруссии – за их вклад в наши космические прорывы.

И за праздничными собраниями, концертами, фуршетами, награждениями непричастных к космосу чиновников, а также актеров-«героев» космических фильмов и литераторов не забыли бы нештатных, но настоящих героев-испытателей.

Источник:
http://ntlidov.livejournal.com/18275.html<\/u><\/a>

 Отправлено: 26.06.11 23:07. Заголовок: В книге О.Б.Химаныча"Кузькина мать Никиты и другие атомные циклоны Арктики"

В 2007 году в городе Онега тиражом 1 000 экз. вышла книга морского историка, журналиста Северодвинского еженедельника "Вечерний Северодвинск" Олега Борисовича Химаныча.Книга посвещена созданию Новоземельского полигона.Самое ценное в ней - воспоминания тех, кто полигон начинал в 50-е и участвовал в испытаниях в 60-е годы.Есть в воспоминаниях Геннадия Яковлевича Сорокина на странице 113:"Конотопское училище готовило воздужных стрелков-радистов для дальней авиации.Реактивные бомбардировщики Ту-16 уже поступали на вооружение.Вот на такой я и попал, в экипаж капитана Павла Петровича Епшина. Распределились мы сначала в Эстонию, в Тарту. Здесь на аэродромах стояла воздушная армия генерал-майора Гусарова.Сделали первые вылеты, в городе Сольцы - это Новгородская область, сдали лётную подготовку, а в 1958-м стали собираться на Север.Прелетели в Оленегорск, есть там такой посёлок Высокий.Солидный аэродром - взлётно-посадочная полоса 4 километра, позже её ещё на полкилометра удлинили.Вот здесь я и служил - сержант, командир огневых установок самолётов с реактивными двигателями."Участвовал Геннадий Яковлевич в 1958г в 2 испытаниях ядерного оружия, в 1959 ещё в 2."Конотопское училище", видимо ШМАС...На страницах 64-67 воспоминания Николая Васильевича Ворошнина. Служил в дальней авиации -в/ч 40567, в Эстонии на Ту-16, в 1962 году несколько экипажей перелетели под Мончегорск. Испытывал на Новой Земле водородную бомбу, вероятно,15 сентября. "Старший воздушный стрелок-радист 1 класса Ворошнин ушёл последним, в марте 2000-го.Было ему 60 лет. Похоронен Николай Васильевич на новом северодвинском кладбище."Видимо, Николай Васильевич закончил тоже ШМАС.

 Отправлено: 30.06.11 14:59. Заголовок: Наш ответ Русту.

Вчера, 29 июня, в киоске Роспечати купил газету "Совершенно секретно"июльский наисвежайший номер.В подвале страницы 36 прочитал статью "Наш ответ Русту", о том, как "МиГ-23М"04 июля 1989 года пролетел от города Колобжег в Польше до деревни Кооихем в Бельгии никем не управляемый.На работе коллегам показываю статью.Выясняю, что один из электриков-Гинькин Александр Иванович ,с апреля 1984 по май 1986г, в в/ч 35517, служил срочную водителем клубной машины в пос. Багич возле Колобжега в Польше в СГВ, на аэродроме их стояли "МиГ-23". Сам он сразу попал в часть.С ним служили оружейниками ребята, окончившие ШМАС в Новоселицах Новгородской области.Новоселицы в общем списке ШМАС есть.Будем надеятся, что страничка этой школы скоро появиться.

 Отправлено: 12.11.11 13:24. Заголовок: В ноябрьском "Братишке".

В 80-90г я работал в Северодвинске в уголовном розыске, затем в УБОП при УВД Архангельской,а с декабря 1997 по июнь 2003 в отделе собственной безопасности управления Федеральной Службы налоговой полиции по Архангельской области.Среди спецназовцев разных ведомств много друзей, поэтому с удовольствием читаю журнал"Братишка".
В ноябрьском номере "Братишки" на стр.50-53 статья Евгения Гончаренко "По следам катастроф", подготовленная Андреем Мусаловым : "Наверное, мне было на роду написано стать пограничником. Я родился 28 мая, в День пограничника, в семье пограничника. Но я, как и все мальчишки моего поколения, с детства хотел стать космонавтом. Однако в авиационное училище меня не приняли, поскольку на лбу у меня имеется небольшой шрам - врачам он не понравился. Мечта никуда не ушла, решил реализовать её с другой стороны - поступил в Казанский авиационный институт, на факультет "двигатели летательных аппаратов". При этом я выбрал специализацию "жидкостные реактивные двигатели", поскольку здраво рассуждал - где ракеты, там и космос!
После окончания института меня на 2 года призвали в армию - в Ракетные войска Стратегического назначения. Служил хорошо, моё отделение всегда было среди первых. Как назло, это понравилось командыванию, меня захотели оставить на сверхсрочную. Я отказался, поскольку, как потомственный пограничник, написал рапорт о переводе меня в Пограничные войска КГБ СССР. Это было в 1972 году.
После зачисления в ряды погранвойск меня, как специалиста по двигателям, хотели было отправить под Ленинград - заниматься аэросанями. Но затем перенаправили в Алма-Ату, где базировался 10-й авиаполк пограничных войск. По прибытии в технико-эксплуатационную часть (ТЭЧ) полка я представился своему новому начальнику - майору с запоминающейся фамилией Корж. Тот с ходу решил проверить меня на профпригодность. Указал мне на стоявший в ремонте вертолёт Ми-4:
-Поменяешь на нём двигатель, значит - годен.
Я согласился, только попросил поставить рядом ещё одну такую же машину - как образец. Просьба была исполнена. Ещё мне дали кран и пару солдат - снимать и крепить тяжёлые детали. Неделю я провозился с заменой двигателя, вникая на ходу в его устройство. По окончании работ Корж внимательно проверил результат моих трудов, нашёл всего лишь одну ошибку и торжественно объявил:
-Зачёт сдан!
Так я получил "допуск" и стал полноправным инженером ТЭЧ. Участок работы назывался группой СВД - самолёты, вертолёты, двигатели. В прсторечии меня с подчинёнными называли "маслопупами".
В конце семидесятых досрочно получил звание капитана. Моя группа работала как хорошо отлаженный механизм, всё задуманное получалось. Вскоре пришло предложение о переводе к новому месту службы - в Воркуту, начальником ТЭЧ.
Вертолёты и самолёты воркутинского полка летали по всему Северу - снабжали пограничные посты и заставы, контролировали Северный морской путь. Что интересно: нами, в полку, была разработана методика для полётов до Земли Франца Иосифа. Сначала пролетал Ан-26, сбрасывавший над островами по маршруту следования бочки с топливом. Затем следовал вертолёт. Садился около бочек, заправлялся и летел дальше.
Такие дальние полёты были очень сложны для экипажей. На "точках" пограничные вертолёты часто использовали площадки гражданского воздушного флота. Понятное дело, ГВФ обеспечивал их по "остаточному" принципу - ни питания нормального, ни обогрева. Мне пришла в голову идея - сделать пограничные борты полностью автономными. Я знал, что когда-то существовал арктический вариант самолёта Ил-14 - с печками и генераторами электричества на борту. Решил оборудовать наши вертолёты по такому же принципу. В качестве генератора мне понадобились компактные двигатели. Неподалёку была железная дорога. Договорился с железнодорожниками, и они передали полку несколько таких двигателей УД-25 от железнодорожных дрезин. Двигатели и 20-литровые топливные баки к ним были установлены в кормовой части вертолёта. Там же разместилась печка, электроплитка и электрокипятильник. В результате вертолёты полка стали полностью автономными. Они не зависили от местного электропитания, экипажи сами могли приготовить еду, а главное - машины "на точках" не остывали, что снижало опасность технических отказов.
Пограничные вертолёты поначалу вызывали удивление - прилетает машина "на точку", а из неё никто не выходит. Тлько штурман сходит на авиационный диспетчерский пункт, документы подпишет и всё, остальные внутри сидят. И что там внутри пограничного борта жужжит,жарится - парится?
Довелось приложить немало усилий и к совершенствованию безопасности полётов. В Арктике были места, где на 400 километров не было связи и так называемые привода находятся друг от друга на расстоянии до 500 километров. Иногда связи с экипажами не было по 5-6 часов, тогда как в обычных условиях уже через полчаса после потери связи положено было начинать поисковые мероприятия. Здесь же все понимали - экипажу оставалось рассчитывать только на себя. Поэтому на каждую машину мы установили астрокомпасы. Они особенно выручаль во время полётов над океаном. где вообще никаких ориентиров нет.

Так ходят в КГБ.

В 1982 году началась новая страница моей биографии. Я был переведён в Москву, в отдел, отвечавший за безопасность полётов.В то время уже вовсю шли афганские события. Меня и моих колег постоянно посылали в Среднеазиатский пограничный округ. Там мы следили за соблюдением регламентов, помогали организовывать работу на местах.
В то время было указание - для офицеров командировки не более 45 суток. На деле это выглядело так: прилетаешь из командировки, меняешь грязную одежду на чистую, получаешь новое командировочное удостоверение и назад.
В какой-то момент случилась неприятность - в ходе боевых действий были отмечены отказы при стрельбе неуправляемыми авиационными снарядами - НУРСАМи. Был случай. когда они "не сошли", залипли внутри пусковых блоков и взорвались! То, что при этом не было жертв и потереных машин, можно списать на везение. Из Москвы прилетела комиссия, которая пришла к выводу, что в отказах виноваты аэродромные службы пограничных авиаполков - мол, перед снаряжением в пусковые блоки с НУРСов не удаляют консервацию.Было решено разобраться в ситуации на совещении в Москве. По сути, речь шла о публичной порке. Специалист по вооружению отказался ехать, чтобы н позориться. Отправили меня, как самого молодого офицера (я тогда был майором). Хотя, к вооружению я никакого отношения не имел.
Прибыл в КБ Миля на совешание. Там сидели военпреды, ведущие инженеры, много людей в форме с большими звёздами. Во главе - главный конструктор. Сидит, в тени, да так, что он нас всех видит, а мы его лица - нет. Только кожаный пиджак выглядывает из тени. Я вёл себя скромно. стараясь ничем не выделяться, ожидая получить в свой адре массу нелицеприятных высказываний. Так и вышло. Каждый из присутствующих вылил на меня ушаты грязи: мол вы, военные, за техникой следить на умеете, и вообще - таким, как вы, ничего сложнее кувалды доверить нельзя. Когда все высказались, генеральный конструктор предложил послушать обвиняемую сторону.
Я понял, что пощады ждать не приходится, поэтому решил отвечать напрямую.
- Нврушения, о которых вы говорите, действительно имеются. Более того, мы нарушаем гораздо больше, чем вы можете предположить! Мы заправляем вертолёты на ходу, не выключая двигателей, что запрещено. С включёнными двигателями мы их снряжаем ракетами, что категорически запрещено. Но где это происходит? За "речкой", в абсолютно неприспособленных условиях, зачастую под огнём противника. В двухстах-трёхстах метрах идёт бой, а мы снаряжаем машину!
Смотрю - "кожаные пиджаки" и "большие звёзды" притихли. Тогда я решил дожать:
-А знаете, нам ваше оружие не особо-то и нужно! Ненадёжное оно! Вон автомат Калашникова в любой пыли работает. И пистолет Макарова работает. А здесь - расконсервируй, законсерируй, выставь мишени, повесь флажки. Целая эпопея! Солдаты ждут поддержку с воздуха, пока мы тут все положенные регламенты соблюдаем. Пусть ваши представители поедут со мной в Афганистан и покажут, как правильно нужно снаряжать и обслуживать это оружие непосредственно под огнём.
Воцарилось молчание. генеральный конструктор вышел из тени, походил туда-сюда по кабинету и наконец сказал:
-А знаете, майор прав! Не нужно наше оружие в боевых условиях. Вы, товарищ майор, отправляйтесь на моей машине на аэродром, а мы тут все будем сидеть. Будем сидеть до тех пор, пока не придумаем, как устранить проблему.

Детали ценою в жизнь.

Одним из направлений работы моего отдела было расследование лётных происшествий.Во время войны в Афганистане, понятное дело, таких было на мало. Особенно запомнилось ЧП, случившееся в душанбинском авиаполку. Там прямо на взлётной площадке аэродрома разбился и сгорел Ми-8МТ. Машина была новёхонькой - что же с ней случилось? Стали выяснять обстоятельства катастрофы. Оказывается, в тот день в полк приехала коммисия из округа. Её представители объявили в полку тревогу. Всё что требовалось от лётчиков - добежать до своих машин, подготовить технику к злёту, запустить двигатели и , не поднимаясь в воздух, доложить о готовности диспетчеру. Вроде всё просто.
На месте катастрофы машины - одно огромное чёрное пятно. Уцелели только одна колокольная шестерня и редукторы. По словам очевидцев, во время учебной тревоги машина преподнялась, затем сделала небольшой круг, врезалась в землю и вспыхнула. Тут же отдельные начальники "предложили" мне основную версию - виноват завод, неноделавший машину. Но у нашей комиссии была другая версия: экипаж допустил ошибку при проверке гидросистемы вертолёта и к тому же не был пристёгнут.
Это было ясно из того, что во время падения машины центробежная сила вышвырнула членов экипажа из машины. Снвчала на бетонку вылетел борттехник, затем правый пилот, за ним - левый...
Исследование сгоревших обломков ничего не дало. Прибооры объективного контроля тоже сгорели. Правда, когда машина уже горела, один из солдат успел выхватить из огня небольшой кусок плёнки бортового самописца. Надежд на этот кусок целлулоида было мало, и всё же мы решили попробывать его изучить. Как оказалось позже, этот кусок плёнки подтвердил изначальные предположения комиссии.
Данные с плёнки показали, что у машины были отключены обе гидросистемы. Для расследования это был ключевой момент.
Постепенно картина стала складываться. Лётчики, услышав сигнал тревоги, кинулись к вертолёту. При этом они забыли ключ от машины. За ним отправили прапорщика - бортмеханика. Он жив остался. Добежав до вертолёта, экипаж занял свои места, но не пристегнулся. При этом лётчики много говорили не по делу, отвлекались от происходящего. А происходило вот что - экипаж провёл проверку оборудования, поочерёдно нажав необходимые тумблеры и кнопки, а затем отключив их. Кроме одной кнопки - той, что блокирует гидросистемы вертолёта, основную и резервную. При этом лопасти винта вертолёта, стремясь прийти в равновесное состояние, устанавливались на положительный угол атаки. Если бы гидросистемы были включены, этого бы не произошло. А так на винте появилась тяга, и он потащил машину в воздух.
Бортмеханик, когда вернулся с ключом, увидел, что машина висит в воздухе, при этом странно раскачивается. В этот момент внутри машины шла борьба за жизнь. Пилоты висели на ручках управления, стремясь опустить машину. Но без гидросистем для этого требуется большое усилие. А его не удавалось создать, поскольку пилоты не были пристёгнуты. Им попросту не во что было упереться! Более того, центробежная сила буквально вышвырнула экипаж на бетон, после чего машина упала и вспыхнула.
Когда я собирался уже возвращатся в Москву, меня нашли представители местного командования, посадили в машину и срочно отвезли в управление. Оказывается, в Московском погранотряде только что разбился Ми-26.
Это случилось утром, когда весь отряд находился на плацу на построении. У огромной машины вдруг отказал хвостовой винт, она начала стремительно падать. Машиной управлял экипаж пилота Помыткина. Он сумел увести вертолёт за территорию отряда, где он рухнул на землю. Один член экипажа погиб.
В составе комиссии я отправился в московский отряд. Вертолёт Ми-26 на тот момент был абсолютно новой машиной. Более того, конкретно разбившаяся лётная единица была предсерийным образцом, первым в Союзе поступившим на вооружение.Этот образец даже собирали не на конвейере, а вручную, так называемой селективной сборкой.Он стоил в два раза дороже серийной машины. Вертолёт поступил в душанбинский авиаполк в 1983 году и длительное время проходил всесторонние испытания.
Почти с самого начала расследования стало ясно, что редуктор хвостового винта рассоединился с тягой основного редуктора ВР-26. К расследовнию подключили представителей завода-изготовителя и КБ Миля, а также летающую лабораторию ВВС. Приехал главный инженер завода с рабочими. Он предложил везти редуктор упавшего вертолёта в Москву и там уже разбиратся - что с ним не так. Я настоял, чтобы редуктор остался в посёлке Московский. Более того - попросил генерала Вертелко, возглавлявшего комиссию по расследованию катастрофы, выставить оцепление вокруг злосчастного редуктора.
Путём анализа катастрофы пришли к предварительному выводу, что катастрофа могла произойти из-за отсутствия в редукторе двух стопорных колец. Без колец вал редуктора от вибрации стал постепенно выходить из зацепления с шестерёнками. Процесс был долгим - пока вертолёт летал. Когда вал окончательно вышел из зацепления, огромная машина рухнула.
Для подтверждения гипотезы редуктор полностью разобрали представители завода. Рядом с редуктором постоянно находился ответсвенный офицер. Для чистоты эксперемента он заставлял рабочих закатывать рукава и даже снимать часы, чтобы в руках не оказалось чего лишнего.
Виновным был признан завод-изготовитель, вернее молодая приёмщица, не уследившая за отсутствием пары маленких деталей, погубивших самый большой в мире вертолёт. Пограничным войскам взамен разбившегося Ми-26 завод бесплатно поставил новую машину.
По результатам расследования я написал многостраничное заключение, в которм указал на недостатки новой машины. Особенно я отметил, что недопустимо превозить в Ми-26 большое количество личного состава, поскольку при падении стенки грузовой кабины не выдерживают массы многотонных двигателей, расположенных над ней. Конструкторы же мечтали впихнуть в Ми-26 вторую палубу, чтобы перевозить сразу до 300 человек!"

 Отправлено: 13.11.11 14:07. Заголовок: Продолжение статьи Евгения Гончаренко "По следам катастроф" журнал "Братишка" ноябрь 2011г.

"Риск - оправданный и... неоправданный.

В дальнейшем мне пришлось расследовать катастрофы и аварии почти всех летательных аппаратов пограничных войск КГБ СССР. Разумеется, львинная доля их была связана с войной в Афганистане. Как-то раз разбился очередной вертолёт. Машина летела на сверхмалой высоте, зацепилась за землю и рухнула плашмя. При этом пусковые блоки были полностью снаряжены боекомплектом - неуправляемыми снарядами. Не то что исследовать машину - подходить к ней было опасно! Но делать нечего - нужно работать. Старший минёр оказался давольно ленивым. Снял несколько снарядов и подорвал их толовой шашкой. Образовалась довольно приличная яма. Туда и сложил оставшиеся НУРСы - ни много ни мало 192 снаряда. В ту же яму минёр покидал оставшийся тол. Думаю: он же специалист, знает, что делает. Подорвали снаряды. Что тут началось! От взрыва ракетные снаряды разлетелись во все стороны. Чудом все остались живы.
Вообще работа в Афганистане нередко была связана с риском для жизни. Помнится, прилетели мы с комиссией в ДРА, на катастрофу. Упал вертолёт. Его размазало будь здоров - на четыреста метров.
Приземляемся на месте катастрофы, а там бой идёт. Комиссию встречает лейтенант:
- Сколько вам нужно времени для проведения расследования?
Отвечаю:
- По приказу положено 15 дней.
- 15 дней не смогу - душманы атакуют. Могу продержатся максимум, два часа. Берите танк и приступайте.
Сел я в танк и поехал вдоль места катастрофы. По пути отмечал расположение деталей разбившейся машины, но главное - засечки от винта, то есть те места, где его лопасти бились об землю.Большое значение также имеет вид лопастей разбившейся машины, из загиб, а также множество других почти не уловимых для постороннего деталей, позволяющих безошибочно определить, как, когда и почему произошла авиакатастрофа.
Искусству ведения следствия (иначе и не скажешь) я обучался постепенно. Ведь школы следователей, специальзирующихся на авиакатастрофах, не существует. Главными были личный опыт, теоретические и практические знания и вместе с тем - чутьё, интуиция, то, чему ни в одной школе не научишься.
Постепенно удалось весьма точно моделировать развитие катастроф. Компьютеров для моделирования не было. Приходилось всё рассчитывать на бумаге и в ... собственной голове. Как-то в Афганистане был потерян Ми-24.Почти сразу я предположил, что засорилось техническое отверстие в одном из блоков агрегатов. Рассверлили, и точно - именно в предсказанном месте засор. Совсем не большой, но из-за него потеряли машину.
Хотя, конечно, главной причиной катастроф были не технические проблемы, а безалаберность экипажа и обслуживающего персонала. Подтверждением стал один случай, который я расследовал в Афганистане. Один из экипажей вылетел с аэродрома в Марах на санзадание и "за речкой" пропал. Нашли место падения. А там одни мелкие ошмётки, величиной не больше ладони. Понятное дело - вертолёт при падении взорвался. При этом осмотре места падения нашли целёхонькую бутылку шампанского.
Выясняем, что накануне была пьянка. Вертолёт заправили кое-как. Ему элементарно не хватило топлива - падал он с пустыми баками. А когда машина падает с пустыми баками, взрыв происходит такой, что мало не покажется! Это страшно.
В подтверждение своей гипотезы я провёл ряд экспериментов. Их целью было доказать, что вертолёт был не заправлен. Высчитывали - сколько машина пролетела, с какой скоростью, когда закончилось топливо, какое расстояние она прошла с сухими баками, с какой высоты упала... А ту самую бутылку шампанского я поставил на месте гибели экипажа. Как напоминание.

Написано кровью.

Из-за пренебрежения нормами безопасности печально заканчивались полёты не только в Афганистане, но и вполне в мирной обстановке. Мне пришлось расследовать катастрофу под Одессой. Дело было так: прибыл из Афганистана экипаж. Такие боевые ребята. Экипаж привлекался для показательных полётов. Полёт простой, на 3 минуты. Нужно было взлететь с нарядом пограничников и собакой с аэродрома "Пионерский", что под Одессой, пролететь над Куяльницким лиманом до учебной заставы и там произвести десантирование наряда. Лётчики решили показать класс - пролететь низко над водой, затем резко взмыть над берегом и эффектно произвести высадку.
Как назло, в тот день на лимане была идеальная зеркальная поверхность, без ряби и волн. Полёт над такой поверхностью имеет свои особенности. Из-за отсутствия ряби на воде пилот не всегда способен точно определить высоту. Вода и небо точно сливаются. Здесь на первый план выходят приборы. Но барометрический высотомер настроен на тот аэродром, с каторого взлетает экипаж. Остаётся радиовысотомер, который экипаж не включил.Получилось так, что экипаж летел, полагаясь на обычный высотомер, который показывал высоту в 50 метров. В какой-то момент бортмеханик (он выжил) взглянул вниз - а вода вот она, прямо под брюхом машины! А экипаж сидит спокойно.
Вертолёт на всей скорости ударился о воду. Ничего страшнее, чем удар о воду, я за свою практику не видел. Машина мгновенно разрушилась до 10 шпангоута. Когда я разбирал момент столкновения с водой, то поразился - как же переменчива бывает судьба. Кто сидел в грузовой кабине в одной позе, того вода вынесла через снесённые задние створки наружу. Кто сидел в другой позе - того размазало о шпангоуты.
Когда на помощь прибыли спасатели, то увидели мрачную картину. Разбитый вертолёт в воде. Половина бывших на его борту пограничников погибла. Над местом гибели проводника ещё долго плавала собака - всё искала погибшего хозяина.
Многие задаются вопросом - что именно даёт установление истинных причин той или иной катастрофы? В очередной раз повторю старую истину - лётные инструкции написаны кровью! По результатам расследований во многом удалось усовершенствовать безопасность полётов: изменить инструкции, улучшить конструкцию летательных аппаратов.
Всего я принял участие в расследовнии катастроф 56 машин. Только 3 машины было потеряно по техническим причинам. 5 - сбитые огневым воздействием с земли. Остальные - человеческий фактор. Я глубоко убеждён - летательные аппараты отечественного производства, особенно вертолёты Ми, самолёты Ту - надёжнейшие машины."