Отправлено: 12.02.11 12:31. Заголовок: Старый ангар (начало)

С разрешения АДМИНистрации Форума

в СТАРОМ АНГАРЕ
(Он стоит сбоку от ВПП. Мимо капониров к нему тянется рулежка.)

образуется обитаемое пространство для тех ШМАСовцев, кто не дослужил, кто не долетал, кто не добежал, кто не дострелял, кто не довоевал, кто не дочитал в то время, когда он был молод.

Что из этого получится? Не знаем...
Но шанс прожить ещё одну жизнь так как хотелось бы, появился у всех желающих дослужить, долетать, добежать, дострелять, довоевать и дочитать.

цитата:

И. КОСТЕНКО ИЗ ЛЕТОПИСИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АВИАЦИИ 11 декабря 1913 года «Илья Муромец» установил первый рекорд — поднял груз весом 1100 кг. Предыдущий рекорд на самолете Соммерэ составлял 653 кг. 11 февраля 1914 года был совершен полет с 16 пассажирами на борту. Вес поднятого груза составлял уже 1190 кг. Осенью 1915 года на корабле «ИМ» № 167 с двигателями РБЗ-6 впервые в мире была поднята и сброшена невиданных до этого размеров 25-пудовая бомбе (410 кг). Весной 1916 года с военного полевого аэродрома на западной окраине города Китежа взлетели два аэроплана "ИМ" и взяли курс на север....

 Отправлено: 12.02.11 13:25. Заголовок: С аэродрома города К..

С аэродрома города Китежа на поиски Земли Санникова взлетают два аэроплана ИМ.

Можешь выбрать любой свободный персонаж либо создать новый - свой. Пиши в общую тему. ПисАть можно и за любой не занятый автором персонаж. Хоть за всех вместе. Или по очереди. Главное не отстать от аэроплана. А если отстал то либо жди помощи друзей - либо догоняй. Но только обязательно догони. Мы ведь экипаж.

Сюжет разовъётся сам собой. Хочешь вести свою партию - веди. Пиши что хочешь более - менее в тему. Было бы интересно.
Один раз мы уже пробовали лететь по этому маршруту. Сорвалось. Но появился кой-какой опыт.
Будут использованы авторские отрывки из первого полёта.

Обручев, А.Н. Толстой, Берроуз и мы. Инженер Лось, Петр Петрович Гарин, Манцев, проф. Каштанов, Папочкин, Горюнов, Горохов и наши герои.

Призрачно всё в этом мире бушующем, есть только миг - за него и держись...



Предварительный перечень персонажей с разбивкой на экипажи:

Экипаж №1:

Ротмистр Кудасов Леопольд Эрастович (пилот-механик; в контрразведке ВВС находится в звании полковника).
Ротмистр Лемке Аристарх (пилот).
Прапорщик Окочурин (военный доктор).
Кондуктор Добейко (флотский механик).
Корнет Азаров Александр (пилот-стажер).


Экипаж №2:

Капитан Кольцов Павел Андреевич (адъютант Его Превосходительства; военный руководитель экспедиции).
Профессор Каштанов (научный руководитель экспедиции).
Мадам Эмма Штолльц (ассистент проф. Каштанова; вдова барона Штолльца, исследователя Арктики).
Штабс-капитан Киж Филипп Теодорович (пилот-механик).
Поручик Ржевский (гусар-механик).
Г-н Таранофф (пилот, представитель об-ва “Добролет”).
Г-н Панин Василий Лукич (бывший мичман; беглый политический; случайно присоединится к экспедиции за Полярным кругом).


Дас-с, медам и месье, судари и сударыни, дамы и господа, деди и джентльмены, граждане и гражданки, товарищи и товарки!
Вот что я вычитал на, то ли случайно, то ли специально, мне переданных для ..., пардон, ротмистром Кудасовым трех листках бумаги.

Занятно, что это была как минимум шестая копия некоего документа, отпечатанная на пишмашинке c характерным дефектом - вместо буквы е, она печатала букву э.
Копирка была пользованная, синего цвета, но прочитать можно было все.

А говорилось в документе, что еще во времена Е.И.В. государя Петра Алексеевича, Великого, в недрах Тайной Канцелярии была учреждена Тайная Камора, всеми делами в которой ведал самолично князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский.
Как вспоминал Б. И. Куракин, упомянувший о нём в своей «Гиштории о царе Петре Алексеевиче и ближних к нему людях»: Сей князь был характеру партикулярнаго; собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верной был так, что никто другой.

Небезызвестная Кунштов Камера являлась официальным прикрытием для Особого Цистохранилища, организованном князем-кесарем в целях хранения объектов особого таинства и бережения.
Дом князя Ромодановского находился в Москве, на Моховой, около Каменного моста, откуда шел подземный ход в помещение устроенное в одной из огромных каменных опор моста. Именно сюда первоначально стекались все артефакты собранные на территории огромной Империи.
Как раз в те годы прослеживается особый интерес императора Петра Первого к Северному Морскому пути. Организуются экспедиции ведущие якобы поиск северного морского прохода из Атлантического в Тихий океан, а на самом деле, ищущие Гиперборею, Арктанию, Атлантиду...
Уже в те годы в Особое Цистохранилище Тайной каморы легли первые кроки местности материкового побережия напротив Земли Санникова и первые донесения о странных тварях встречающихся в тех местах как на побережии океана, так и в воздухе, и о невероятных событиях, коим поверить было возможно токмо после штофа доброго хлебного вина.
По безвременной кончине государя императора Петра Великого, труд сей тайный был продолжен, но двигался он только радением нескольких сотрудников тайной Каморы, ибо финансирование сего прожекта было практически прекращено. Шли годы. Тайная Камора тайно пополнялась сведения обо всех странных событиях, происходящих на одной шестой части суши. О существовании сего тайного подразделения знало лишь несколько человек в Империи.
Внезапно все переменилось. Штат сотрудников Тайной Каморы был увеличен в несколько десятков раз. Финансирование мероприятий проводимых по планам разработанным в Тайной Каморе ничем не ограничивалось. Сам Государь Император Николай Второй иной раз проводил по несколько суток знакомясь с документами хранящимися в Особом Цистохранилище.
А перемены произошли сразу же после 30 июня 1908 года. В 7-15 по Гринвичу в районе реки Подкаменная Тунгуска произошел, якобы, некий сверхмощный взрыв. Якобы утром над территорией бассейна Енисея с юго-востока на северо-запад пролетел большой огненный шар. Якобы полёт закончился взрывом на высоте 7—10 км над незаселённым районом тайги. Взрывная волна была зафиксирована обсерваториями по всему миру, в том числе, в западном полушарии. В результате взрыва были повалены деревья на территории более 2000 км², стёкла были выбиты в нескольких сотнях километров от эпицентра взрыва. В течение нескольких дней на территории от Атлантики до центральной Сибири наблюдалось интенсивное свечение неба и светящиеся облака.
К лету 1909 года в район взрыва были направлены экспедиции, в составе которых были только сотрудники Тайной Каморы.
Вот что удалось выяснить.
Некое тело, поблескивая бронзовыми боками прилетело с севера. Предположительно оно вылетело из отверстия, находящегося на Земле Санникова. Над бассейном Подкаменной Тунгуски тело начало совершать некие эволюции в воздухе, сопровождаемые выбросами пламени, дыма и издаванием оглушительного рокота. Сии инвольтации были пресечены незамедлительно. По утверждению уцелевших после катастрофы эвенков, сверху на нагло летевшее бронзовое тело резко опустилось нечто вроде серого огромного пятна с размытыми краями.
Огненная вспышка, потом раздался мощный взрыв. После чего летящее в небесах ревущее тело исчезло, а на земле образовался многокилометровый круглый вывал леса.
Военное ведомство, крайне заинтересованное в получении оружия против наглых японцев, недавно выигравших войну у России, также приняло участие в расследовании феномена 1908 года. Была поставлена цель проникнуть через отверстие в нутрь земного шара и выяснить, что же вылетело из него 30 июня.
Но каких-либо материальных следов в районе Подкаменной Тунгуски найти не удалось.
Начавшаяся Мировая Война задержала отправку экспедиции на Землю Санникова до нынешнего 1916 года.

 Отправлено: 12.02.11 15:32. Заголовок: http://vladimirka55...

 Отправлено: 12.02.11 16:43. Заголовок: 1. В одном далёком г..

Предисловие.

Не каждому дано его увидеть. Но тот кто увидел - тот не забудет никогда.
Иногда его видят в небе. Чаще всего в бурю, или при низкой облачности.
Сначала ты слышишь слитный стрекот работающих моторов и характерный свист рассекаемого лопастями воздуха. Ты поднимаешь голову в поисках источника звука, и озираешься прислушиваясь.
Вдруг - в разрыве между низкими облаками появляется его огромный серый силуэт с перкалевыми заплатами на плоскостях и фюзеляже. Вот открывается вовнутрь дверь в борту и чей-то хриплый голос из тьмы фюзеляжа окликает тебя. Затем на землю у твоих ног падает мешок, сшитый из старого, вытертого до основы, белесого брезента.
Ты инстинктивно бросаешься к упавшему мешку, а в это время разрыв в облачности затягивается, гул двигателей постепенно стихает вдали.
Ты с трудом развязываешь непослушными холодными пальцами мокрые тесемки, стягивающие горловину мешка, и видишь что внутри лежат письма. Старые письма, свернутые в треугольники...
Заряд дождя обрушивается сверху на тебя. Водяные капли падают на бумажные треугольники, размывая поблекшие фиолетовые чернила и штрихи чернильных карандашей складывающихся в буквы, а буквы - в адреса получателей.
Ты поспешно задергиваешь тесемки, и прижимая к груди мешок, стараясь прикрыть его от холодного дождя, оскальзываясь на размытой грунтовой дороге, спешишь в село на почту.
Каждый в округе знает что это за аэроплан. И каждый знает, что письма в мешках, иногда сбрасываемых с борта адресованы людям, которых уже давно нет среди нас, живущих.
И городов-то и деревень таких уже не существует...
Города переименованы. Деревни брошены жителями. Даты на письмах - это какие-то давно прошедшие номера годов.
Легендарных лет, от которых в памяти осталось только одно ощущение - чего-то большого и важного, но глупо и бездарно упущенного, преданого, проданого, осмеяного, забытого...
Но на почте всегда принимают эти письма. Почтарь ставит штемпель на старую бумагу треуголок, и письма отправляются несуществующим адресатам.

В одном далёком городке. (начало)

Поручик Ржевский по привычке волочиться за каждой юбкой, в это утро волочился в виде разнообразия за пролёткой. Лёгкую четырёхколесную повозку не спеша, нога за ногу, влекла вдоль поребрика серая в яблоках кобыла. Кучер, уронив голову в черном картузе себе на грудь, дремал, просыпаясь лишь на миг, дабы издать губами чмокающий звук, и слегка потрясти кожаными вожжами на крупе своей кобылы.
На кожаном двухместном сидении сидела прелестная Шурочка Азарова, в своём резедовом шелковом платьице, с воротником стоечкой, и стеклянными пуговками, нашитыми спереди, ниже воротника, в виде хитрого узора. На руках у Шурочки были надеты длинные, до локтей, шёлковые же, белые перчатки, а на голове красовалась соломенная шляпка из парижской соломки, купленная Шурочкиным дядей, отставным бригадиром Азаровым, прошлогодним августом месяцем на Нижегородской ярмарке.
Об этом поручику Ржевскому поведала сама Шурочка, в ответ на его комплименты ее внешности и наряду.
Штабс-капитан Киж, плетущийся по мощеному булыжником тротуару рядом с пролёткой, с неудовольствием покосился на поручика, ставшего одной ногой на подножку пролётки и едущему стоя, спиной к движению пролётки.
-Удивительное дело…, - подумал Киж, - Ржевский только вчера был вновь, после того как знал Шурочку ещё совершенным ребенком, представлен своей кузине. Ещё вчера, в трактире, он мне говорил, что не терпит жеманных молодых девушек. А сегодня ведёт себя так, как будто после обеда попросит ее руки у дядюшки…
Штабс-капитан покосился на подкручивающего усы бравого поручика. Ржевский был великолепен в своём суконном доломане со стоячим воротником; с ментиком, закрепленном на левом плече ментишкетом (и всё это украшено золотым галуном, шнурами и пуговицами); с ташкой, болтающейся у колена ноги; с косо сидящем на голове кивером с плюмажем… Всё это великолепие портили мелочи, впрочем невидимые киснущей от смеха Шурочке… На тощем заду поручика, обтянутого узкими чакчирами, красовалось немаленькое масляное пятно – это на стоянке в Гусе-Хрустальном, во время технического обслуживания одного из двигателей, Ржевский удачно сел на шприц с солидолом.
-Однако ж, дело - прежде всего! – прервал штабс-капитан Киж идиллию, снимая одной рукой поручика с подножки пролётки.
-Сударыня! Прошу простить великодушно меня и вашего кузена, и разрешить нам приступить к исполнению наших обязанностей, - я выразительно посмотрел в блестящие глаза поручика.
-Ах! Что вы! Конечно, Филипп Теодорович! Не смею вас, господа, задерживать. Однако, соблаговолите обещать мне ваше непременное присутствие на завтрашнем балу у городского головы! С вами хотят увидеться дамы из нашего Попечительского Совета! Ах! Обещайте мне! – защебетала Шурочка.
В ответ я склонил голову, щелкнул каблуками сапог, и поспешил утащить за рукав в переулок поручика Ржевского.

В переулке я вытащил из правого кармана своих бриджей часы. Верный “Павел Буре” показывал 10 часов 20 минут поутру.
В магазин к пану Отрубе было ещё рано наведываться. Пан Отруба, сколько я его помню, ещё со своего детства, поднимал стальные жалюзи в окнах своего магазина не раньше одиннадцати часов – любил поспать.
Да и торговля его не терпела спешки и суеты. Ведь пан Отруба торговал в своём “Трансваале” (именно такое название красовалось на жестняной вывеске над окнами второго этажа, под самой крышей углового дома, со стороны Обалдуевской улицы.
Взгляд мой упал на вход в полуподвал, соседнего дома. Сверху, от дождя и снега, вход был прикрыт металлическим навесом, навес опирался на крашенные облезлой чёрной краской тонкие чугунные столбики.
По зелёным стёклам фонаря я определил, что это питейное заведение.
-Господин поручик! – обратился я к Ржевскому, кивая головой в сторону харчевни - вы не против?
-Только после вас, господин штабс-капитан! – поручик поправил на левом плече ментик, одновременно подкручивая свой правый ус.
Мы перешли с ним улицу, и по стёртым многочисленными подошвами сапог и ботинок каменным ступеням спустились в полутемную харчевню.
Кроме нас посетителей в харчевне не оказалось, а посему свободные половые устроили у столика в углу чаепитие. Мы же с поручиком присели за стол под окном справа от входа. Наше появление заметили, и один из половых, отставив недопитый стакан с чаем, бросился к нам – чего изволите?
Поручик, брезгливо озираясь, велел половому сменить скатерть за нашим столом и принести пару кружек пива из бочонка с пивоварни купца Синебрюхова. Половой тут же стащил скатерть со стола и исчез за дверью в глубине заведения.
Поручик примостил ножны с саблей между коленями и столешницей, и полез в ташку за папиросами – вот такая мода нынче пошла промежду гусарскими офицерами. Я же извлек из левого нагрудного кармана френча трофейный серебряный портсигар и щелкнул замочком, открывая крышку. Этот портсигар я выиграл в биллиард у подъесаула Ткачева, зимой 1914 года, когда наш ИМ -13 базировался на аэродром в Старой Яблонне.
Не знаю, уж какими путями попал сей портсигар к подъесаулу, однако ранее у портсигара был хозяин-немец. Потому что на крышке портсигара было выгравировано изображение
кайзера Вильгельма-II с “пикельхаубе” на голове и поднятой вверх правой рукой.
А ещё на крышке была надпись готическими буквами: "Gott strafe England". Я ничего не имел против подобной надписи, потому как к британцам питал далеко не тёплые чувства. Впрочем, и к немцам тоже…
Открыв портсигар, я обнаружил, что он пуст. Тут я припомнил, что еще вчера вечером в кругу экипажа, отмечая успешный перелет наших двух “ИМ” на китежградский аэродром, искурил все свои папиросы. Пришлось заказать у полового, кстати принесшего нам на деревянном подносе пару стеклянных кружек пива и глубокую тарелку со снетками для закуски.
Пиво было наисвежайшее и мы с поручиком отпили по половине кружки. Уф! Хорошо!
Самое время перекурить.
А половой уже положил на скатерть передо мной картонную коробку зеленоватого цвета с синими краями. Перед тем как открыть ее, я осмотрел коробку внимательнее – не подделка ли. .
На лицевой стороне коробки находилась надпись: "SALVE, мундштук с фильтрующим патроном, привилегия 1910 г. № 17295, наследники А.М. Попова" — и рисунок папиросы в разрезе. На изнанке коробки было отпечатано: "САЛЬВЕ. 10 штук — 6 копеек. № 80. На основании статьи 940 Устава об акционерном обществе эти изделия запрещается продавать дороже выставленной на помещении цены. Табачная фабрика наследников А.М. Попова в Одессе. Вес табаку в 1000 штуках 1 фунт 36 золотников".
Я вспомнил эту современнейшую фабрику на углу Пушкинской и Малой Арнаутской улицы. Мне ее показал авиатор Сергей Курочкин. Было это в марте 1910 года в Одессе, аккурат перед тем как на беговом ипподроме Сергей должен был сдавать экзамен на звание пилота-авиатора.
А и папиросы были настоящие. Я вскрыл край пачку с краю ногтем, прикурил папиросу от поднесенной половым свечки, и с удовольствием вдохнул в себя ароматный табачный дым.
Протянув руку к кружке с недопитым пивом с удивлением обнаружил напротив себя, так сказать виз-а-виз, недурную особу, судя по одежде, и тому, что она свободно зашла в питейное заведение – женщину нового, недавно объявившегося типа – эмансипе.
Она тянула из высокого стакана тонкого стекла багрово-красный напиток, в котором опытный глаз узнал бы бордо урожая 1914 года, а неопытный - узнал бы столовое вино.
В стеклянной пепельнице на столе между ней и Ржевским дымилась тонкая дамская папироска “Мемфcис” c золоченым бумажным мундштучком. Дама строила глазки поручику и что-то чиркала карандашиком в маленьком блокнотике, извлеченным ей из кожаной сумочки на тонком ремешке.
Я перевел взгляд на Ржевского, нависшего над тонким плечиком дамы, и косящим глаза на вырез летнего платья женщины. Глубина выреза была способна вызвать апоплексический удар у любой из дам нашего городского бомонда. Впрочем, я видел декольте гораздо откровеннее. Впрочем, в других обстоятельствах.
Я откинулся на спинку стула и затянулся папиросой прислушиваясь к речи поручика.
Тот увлеченно говорил, иногда отклоняя указательным пальцем правой руки край широкополой шляпы неизвестной дамы:
-Поверите ли, медам, но он отбил у меня мою кузину Шурочку, на коей я сам был обязан, как благородный человек и гусар, жениться! Он пообещал ей тайно с ней обвенчаться, но бросил милое созданье на осьмнадцатой версте муромского тракта на постоялом дворе, увлекшись чарами молодой цыганки Зары.
Он уже собирался вместе с остальными ромалэ отправиться всем табором в путешествие по Бессарабии, но я его догнал, загнав мою незабвенную Фиалку на выезде из Ясс, и вызвал на дуэль.
Согласившись для отвода глаз стреляться со мной через платок на десяти шагах, он тайно ночью покинул придорожную корчму, где мы с ним за разговором опорожнили дюжину бутылок местного кислого вина, выдаваемого мерзким пейсатым корчмарём за благородное токайское, и скрылся.
Я, следуя по его следам, и уже в одном этом преследовании пережив столько приключений, что возьмись за их описание старина Гомер, мир увидел бы не жалкие две поэмы о прогулке носатого Одиссея по местечкам вокруг тёплого моря, и не свалку голоногих оборванцев, борющихся за честь задрать подол женской туники у стен Трои, а целую галерею “анабасисов” под общим названием "Ржеволиада" или, допустим "Ржевоиссея".
Однако, к делу! Последнее, что я знаю о нём - это то, что он собирался на время скрыться из наших краёв, прибившись к какой-то экспедиции, якобы по слухам отправляющейся из нашего городка куда-то за Край Мира.
Оправдывался он тем, что Шурочку он, якобы, не бросал. А наоборот учил её вождению авто. Она якобы сама выпала из авто на осьмнадцатой версте муромского тракту, когда колесо наехало на ухаб.
А так-как у этого авто нет заднего ходу, то ему пришлось ехать до Ясс, покуда не кончился бензин. Ехать одному было скушно, вот он и пригласил Зару отвлечь его т тяжких дум о судьбе выпавшей Шурочки.
Впрочем стрелялся я с удовольствием! Господа! Как приятно стреляться среди берёзок средней полосы!



Кое-какие слова в речи поручика Ржевского мне не понравились. А ещё более мне не понравилось, что эмансипированная дамочка, по моим наблюдениям, записывала все слова любвеобильного поручика. И не просто записывала, а стенографировала с помощью условных знаков на страницах своей записной книжки.
Этого я не мог стерпеть. Делая вид что встаю, я ударил ногой по лодыжке поручика, так, что он зашипел от боли и перестал молоть языком. Одновременно я покачнулся и пытаясь удержать равновесие опрокинул бокал с остатками вина на стол. Вино плеснуло на страницы записной книжки дамы, заливая карандашные штрихи.
-Пардон, сударыня! – заорал я извиняющее прижимая правую руку к сердцу, а левой выхватывая из-под тонкой ладошки женщины записную книжку.
-Миль пардон! Уно моменто! Шаде! Их кондулире! – истратил я 90% своего словарного запаса иностранных слов.
-Мгновенно всё исправлю! Высушу ваши записи! Не извольте беспокоиться! – штабс-капитан Киж вырвал из записной книжки странички с записями, и метнулся через комнату к ещё дымящему самовару, что тихо посапывал на столике, за которым половые пили чай.
Подбежав к самовару я обжигая пальцы приподнял фигурную заглушку, прикрывающую кувшин (внутреннюю трубу в самоваре, куда кладётся топливо: сосновые шишки, ветки, щепки, угли), и опустил в открывшееся отверстие мокрые бумажные листки. Из кувшина тотчас повалил серый дым и я понял, что оставшегося в нём жара хватило чтобы воспламенить бумагу.
-Ах! Простите, добрая госпожа, я был так неловок! – вскричал Киж, поворотясь к застывшим в оторопи Ржевскому и неизвестной женщине.
И если поручик явно ничего не понял, то женщина поняла всё. Она закусила нижнюю губку, и мимолётная гримаса злости исказила её личико. Однако она быстро взяла себя в руки и улыбнувшись, произнесла с еле уловимым остзейским акцентом: -Какие пустяки, господин офицер! То были просто каракули. Я имею обыкновение при разговоре с собеседниками машинально чиркать карандашом по бумаге… Однако мне пора! Оревуар!
Дама сделала книксен, и легко, подобно вспорхнувшей с ветки птичке, выбежала через дверь харчевни на улицу.




Пора было браться за Ржевского. Я вытащил из кармана часы и несколько мгновений тупо смотрел на циферблат, не разбирая цифр и положения стрелок.
-А! – вяло подумал штабс-капитан, - К пану Отрубе ещё успеем…
Недавно привязалось ко мне обыкновение выпить и занюхать рукавом. Причем что пить – не без разницы. Потому как если откровенно, то тратить время и дальше на пиво не с руки... Так что пью я, господа, с сего момента исключительно водку-с! Водку-с вульгарис, так сказать, пользую… А и как тут не запить?
Неделю назад прознал я про предстоящую экспедицию. Вызвал меня начальник Крепостного отряда и велел готовить две машины к дальнему перелету. Это сейчас-то, после Вердена, после нашего неудачного мартовского наступления у озера Навочь и у Двинска… .
Но приказ – есть приказ. Вопросов задавать мне не положено ни по чину, ни по должности. Однако Их Превосходительство генерал-лейтенант Шидловский в своём кабинете в присутствии незнакомого мне офицера, которого представил как ротмистра Кудасова, рассказал мне о предстоящей экспедиции на поиски некоей Земли Санникова, которая должна находиться к северу от Новосибирских островов, в Северном Ледовитом океане.
В прошлом на поиски этой земли уходили арктические экспедиции барона Э. В. Толля, убеждёного в существовании Арктиды — северного полярного континента, побережье которого, по его мнению, первым наблюдал Яков Санников.
13 августа 1886 года Толль зафиксировал в своем дневнике:
«Горизонт совершенно ясный. В направлении на северо-восток ясно увидели контуры четырёх столовых гор, которые на востоке соединились с низменной землей. Таким образом, сообщение Санникова подтвердилось полностью. Мы вправе, следовательно, нанести в соответствующем месте на карту пунктирную линию и написать на ней: „Земля Санникова“…»
Я, военный лётчик, был крайне удивлен таким приказом, особенно в военное время, и особенно в такой тяжёлый момент на фронтах.
Посему я, испросив разрешения у генерала, попытался выразить свое недоумение по поводу своевременности данной экспедиции. На что Михаил Владимирович, строго, но по-отечески приказал мне не задавать лишних вопросов, а тем паче не сомневаться в важности полученного приказа.
При этом Их Превосходительство дал мне понять, что результатом экспедиции интересуются Высочайшие Особы. Мне этих объяснений конечно было недостаточно, тяжелые предчувствия относительно судьбы Родины в этой войне терзали меня, но я приступил к подготовке к вылету из Старой Яблонны в Китеж.
Одно утешало меня, что родом я был из этого маленького старого городка. И ждала меня в Китеже встреча с моим детством и отрочеством.

Позже, в офицерской кантине, припоминая разговор с начальством, я сначала было развеселился, потому как вспомнил сперва анекдот про экспедицию.
Это как в анекдоте, спрашивают у чукчи – знает ли он что такое экспедиция? А чукча отвечает, что чукча не дурак - знает!
Экспедиция - это когда приедут ученые с Большой Земли, напьются водки, оленей чукчиных на шашлык пустят, ярангу спалят, чукче морду лица набьют, а хозяйку чукчину шибко обидят...
А потом стало мне страшно, потому как лететь предстоит в места дикие, нехоженые, где живут звери допотопные и дикари-людоеды.
И так мне вдруг помстилось однова, что привязали меня сии дикари-людоеды к шампуру грубокованному и жарят они меня на том шампуре на костре.
А жир с меня на угли раскаленные капает и шипит, шипит… Пшш…Пшш..
Приснится же подобная несуразица! Понимаю я, что на дворе уж двадцатый век – дирижабли, аэропланы, пароход, железная дорога, канализация, электричество, беспроволочный телеграф… Ан и нет! Хватает мне этого понимания только до вечера.
А как только засну - нате вам! Дикари, шампур, костер, пшш, пшш... Вот и приходится мороки водкой отгонять. Ведь она и в тени сорок градусов!
Нет, пора завязывать с питием. Не достойное это занятие.
А что будет - того не миновать! Мы ещё посмотрим - кто кого...
Так думал штабс-капитан Киж, вертясь с боку на бок на мягкой перине у себя на съемной квартире. Уж он то знал Строевой Устав, где чётко прописано, что господа офицеры не могут содержаться на гауптической вахте ни коим образом, а только находясь под следствием.
О чем Киж и напомнил товарищу дежурного по гарнизону, прапорщику Алякишеву, после чего его с почетом отвезли на казенной пролетке до самого дома.
-Надобно, однако, выспаться, - подумал штабс-капитан докуривая папиросу "Сальве". -Дикари - дикарями, а с утра надо заканчивать последние приготовления перед вылетом... загрузить запасные лопасти к пропеллерам...масло...проволока на стяжки...
Я, незаметно для себя, заснул. В этом сне меня не преследовали дикари и звуки пшш - пшш. В этом сне я стоял на скалистом берегу холодного угрюмого моря и пытался разглядеть на горизонте очертания какой-то далекой земли.

 Отправлено: 12.02.11 18:41. Заголовок: Звук хлопнувшей двер..

В одном далёком городке (записки ротмистра Кудасова)

Звук хлопнувшей двери оторвал ротмистра Кудасова от написания очередного отчёта в отдел контрразведки Генштаба. Признаться, ему и самому давно хотелось бросить к чертям всю эту надоевшую писанину, а хлопок дверью, отозвавшийся содроганием всего дома, послужил исполнению этого желания. Ротмистр с облегчением вздохнул, взял лежащую на столе кожаную папку с серебряной застёжкой и начал укладывать в неё исписанные мелким, но очень чётким почерком листы мелованной бумаги. Но это занятие, выполняемое им со всей тщательностью опытного контрразведчика, было вновь прервано усиливающимся шумом, доносившимся с лестницы.
-Ну, городок, что там Лоредо – процедил сквозь зубы Кудасов – дома картонные, мать их так, японцы что ли строили, дверь захлопнешь – дом развалишь!
За дверью послышались шаги. Ротмистр поморщился – Никак снова штабс-капитан, поручика Ржевского ведёт!
Ржевский был головной болью Кудасова. Навязанный в экспедицию своим дядей, отставным бригадиром Ржевским, имевшим, не смотря на отставку, обширные связи при дворе, поручик беспрестанно попадал во всевозможные истории, в большинстве связанные с прекрасным полом, коим Китеж был богат. Богат настолько, что казалось особей мужского пола здесь отродясь не бывало, а прибытие двух аэропланов Илья Муромец с экипажами, состоявшими из мужчин-авиаторов, посеяло возбуждение в рядах местных барышень, чем наш гусар и пользовался с непременным успехом. То есть был всё время в подпитии, хронически не досыпал, и пользы от гусара-механика было немного.
Однако штабс-капитан Киж относился к нему снисходительно, обещая Кудасову привести постепенно поручика в норму.
Ход мыслей ротмистра прервался, когда в открывшейся двери в комнату, показались Киж с Ржевским.
-Сегодня почти трезв - подумал Кудасов.
Киж спросил разрешения войти и получив кивок ротмистра, ввёл Ржевского, держа того за руку, потом усадил его в кресло.
-Леопольд Эрастович – обратился к ротмистру штабс-капитан, разрешите вас на два слова.
Оба отошли к окну и Киж шёпотом сказал - У нас проблема, мосье Ржевский всерьёз задумал соблазнить Шурочку Азарову, не зная, что она и есть тот пилот-стажёр, включённый в состав вашего экипажа.
- Ему, что местных барышень не хватает, гигант наш половозрелый! Вот что, Филипп Теодорович, пора этому плейбою заняться чем-нибудь полезным, прошу вас. Отправьте его завтра в помощь Груздю и Добейко. Пусть маслёнки прошприцует, расчалки подтянет, это ему на пользу пойдёт.
-Уже шприцевал, Леопольд Эрастович, да так старался, что парадные рейтузы запачкал.
- А корнету Азаровой я напомню, что она скоро забудет, что когда-то носила юбку! – продолжил ротмистр.
Ржевский напрягал слух, пытаясь услышать, о чём беседовали ротмистр и штабс-капитан, но безуспешно. От этих усилий он ослаб окончательно, пару раз качнул головой и откинувшись навзничь, захрапел.
Оба офицера оглянулись и, увидев эту картину, вздохнули, ротмистр - тяжело, штабс-капитан – устало.
- Сегодня очередной бал в нашу честь, у уездного предводителя дворянства,местного городского головы, проследите, что бы Ржевский и Азарова не встретились, Филипп Теодорович. Не знаю как вы это сделаете. Но сделайте это. Со дня на день жду пакет из столицы с изложением дальнейших инструкций. Получим его, хлопот добавится, и ловелас наш умерит свой пыл.
- Хорошо, Леопольд Эрастович, прослежу-с за Ржевским. А всё же думаю, Шурочка сама бы его на место поставила. Уверен в этом, видел сам, как она с ним играла. А он ничего так и не понял.
Услышав слова Кижа, ротмистр улыбнулся, он то знал, что на самом деле представлял его пилот-стажёр, но сказал только – Я сейчас к Неналивай-Доливо, спонсор желает поговорить о полёте, да и мадам Крофт, что-то зачастила с приглашениями, никак тянет американку на приключения. Надышалась здешним амурным воздухом, глазки строит. Неровён час, меценат заметит, чёрт бы её побрал!
С этими словами ротмистр закончил убирать листы с отчётом в папку. Затем положил её в походный небольшой сейф, закрыл двумя ключами. Ключи положил во внутренний карман мундира. Ещё раз посмотрел на безмятежно храпящего поручика и вышел .

 Отправлено: 13.02.11 11:16. Заголовок: 1. В одном далёком ..

В одном далёком городке (продолжение).

Но этот сон приснился Кижу в прошлом, а в настоящем надо было срочно ещё раз предупредить Ржевского о том чтобы он держал язык за зубами.
Дело в том, что штабс-капитан подозревал о том, что истинная цель экспедиции вовсе не поиски Земли Санникова. Ведь для огромной Империи, небольшой полярный остров, пусть даже архипелаг, вряд ли имеет такое первостепенное значение, чтобы в военное время устраивать экспедицию, снимая при этом с фронта два аэроплана такого класса как “ИМ”.
Я увидел мысленным взором столь часто читаные строки из ТТХ аэроплана, которые были приведены в самом начале Инструкции по эксплуатации, составленной конструктором “Ильи Муромца” Игорем Ивановичем Сикорским:

“…Размах крыла - 32 м, полная площадь крыла - 182 квадратных метра. Четыре двигателя водяного охлаждения типа «Аргус» мощностью по 110 л. с. каждый. Полетный вес - около 5 т.
…Расчалочный биплан с шестью парами стоек между крыльями. Характерные особенности - укороченный носок фюзеляжа, удлиненный хвост и мощное горизонтальное оперение, на котором размещалось двойное вертикальное оперение, по концам стабилизатора - рули направления с мощной осевой компенсацией.
По центру размещается стрелок с пулеметом.
Все поверхности вертикального оперения крепятся стойками к стабилизатору.
Проводка управления от штурвала и педалей в кабине летчика к элеронам, рулю высоты и рулям направления тросовая. Тросы проходят снаружи — по крылу и хвостовой части фюзеляжа.
…Крыло, и горизонтальное оперение имеют тонкий изогнутый профиль. Конструкция всех модификаций – одинаковая, меняются в небольших пределах некоторые размеры, мощность двигателей и устройство оперения.
…Все основные детали выполнены из дерева. Верхнее и нижнее крылья собраны из отдельных частей, соединенных по разъемам. Разъемы по длине совпадают на обоих крыльях. Верхнее крыло состоит из семи частей — короткого центроплана, двух пар средних частей и двух консольных, где располагались элероны.
Нижнее крыло имеет четыре отдельные части. Крылья — как верхнее, так и нижнее — двухлонжеронные. Сами лонжероны — коробчатого сечения. Элероны установлены только на верхнем крыле и имели характерное уширение к концу. Нервюры размещаются через каждые 300 мм.
…Межкрыльевые стойки и подкосы имеют каплевидное сечение, выполнены они из дерева, полые внутри.
Расчалки, соединявшие крылья между собой, сделаны из сдвоенных рояльных проволок диаметром 3 мм, соединенных между собой тонкой рейкой толщиной 20 мм.
Обшивка крыла — полотняная, покрыта несколькими слоями аэролака.
Четыре стойки в средней части сдвинуты друг к другу.
Между ними укреплены двигатели (всего – четыре) водяного охлаждения с радиаторами. Снизу верхнего крыла размещены латунные баки для бензина в виде нескольких длинных, сигарообразных контейнеров.
…Фюзеляж состоит из четырех мощных лонжеронов, соединенных между собой в хвостовой части стойками и расчалками из стальной проволоки, а в носовой части листами фанеры толщиной 3 мм. Фюзеляж обшит полотном.
Лобовая часть кабины многогранная, выполнена из реек и шпона, застеклена и изнутри обшита фанерой.
Мидель фюзеляжа имел размеры 1,8 х 2,5 м.
В левом борту фюзеляжа расположена входная дверь, сдвигавшаяся вперед.
Стабилизатор состоит из двух половин, так же как и крыло, имеет два лонжерона.
Кромки — сосновые, нервюры расположены через каждые 300 мм, обшивка полотняная. Стабилизатор, крепится к хвостовой части фюзеляжа посредством металлических узлов и стальных расчалок.
….Шасси - многоколесное. Состоит из двух пар сдвоенных колес, укрепленных на N - образных стойках на шнуровой резиновой амортизации. Каждое колесо — из пары обычных самолетных колес, соединенных между собой прочной кожей.
Между каждой парой таких колес на оси укреплена противокапотажная лыжа.
Обе тележки шасси соединены между собой и с фюзеляжем системой стоек и имеют под фюзеляжем две дополнительные противокапотажные лыжи.
Четыре такие лыжи обеспечивают безопасную посадку даже на плохо подготовленную для этого почву.
…Вследствие заднего расположения центра тяжести самолета нагрузка на костыль – значительная. Поэтому он выполнен большим, с мощной резиновой шнуровой амортизацией. Сам костыль представляет собой ясеневый брус длиной около 2 м. Зимой вместо колес шасси и костыля следует установить широкие лыжи.”



Так вот, цель экспедиции мне не была ясна, но таковой она и должна была остаться для наших недругов.
В действиях новой знакомой поручика Ржевского я усматривал намерения явно шпионского характера – выведать цель нашей экспедиции.
В памяти у общества еще не успели выветриться воспоминания о скандальном деле капитана Дрейфуса. У меня до сих пор среди личных бумаг и документов в бюваре лежит вырезка из “Ведомостей” про историю предательства:
“В конце 1894 г., когда у власти во Французской Республике стоял кабинет Дюпюи, с генералом Мерсье в должности военного министра, в генеральном штабе была обнаружена пропажа нескольких секретных документов. Через некоторое время начальник бюро разведки полковник Анри представил в военное министерство бордеро, то есть препроводительную бумагу, без числа и подписи, в которой сообщалось адресату об отправлении ему секретных военных документов. Бордеро это было, будто бы, найдено в выброшенных бумагах германского военного агента, полковника Шварцкоппена. Полковник Фабр и эксперт военного министерства признали почерк капитана Дрейфуса. Альфред Дрейфус был арестован 15 октября 1894 года. Министр иностранных дел Ганото, на основании каких-то данных, не верил этому бордеро и был против возбуждения дела, но не решился настаивать на своем и впоследствии играл двусмысленную роль человека, убежденного в невинности, но не заявлявшего о том публично и поддержавшего министерства, враждебные Дрейфусу. Военный министр Мерсье, побуждаемый полковником Анри и майором Пати де Кламом, решительно высказался за предание Дрейфуса военному суду.
Суд произошёл в Париже в декабре 1894 г., при закрытых дверях. На виновности Дрейфуса решительно настаивали начальник генерального штаба генерал Буадеффр, его помощник генерал Гонз, Пати де Клам, Анри и другие. Дрейфус был приговорен за шпионаж и государственную измену к разжалованию и пожизненной ссылке в Кайенну, и в январе 1895 г. препровожден на Чёртов остров…”
Да и присутствие в нашей экспедиции ротмистра Кудасова, который был мне представлен (не для разглашения) генерал-лейтенантом Шидловским как офицер контрразведки ВВС, обязывало меня быть бдительным.
А посему я выспросил Ржевского о подробностях его знакомства с дамой из харчевни под зелёным фонарём.
По словам поручика, он ее заприметил ещё до того как мы с ним вошли в харчевню. Якобы, она шла позади нас в трёх шагах, и вошла в дверь вслед за нами. Якобы, ещё на улице поручик оценил стройность ее фигуры, а спускаясь по лестнице в харчевню, он ещё и убедился, что у нее точёные ножки. В общем, это он сам пригласил её за наш стол.
Пока я был увлечен разглядыванием пачки папирос, Ржевский представился даме, услышав в ответ её имя.
Дама назвалась Марго, корреспондентом художественного журнал мод, рукоделий и хозяйства под названием «Парижанка». И что она приехала в Китеж по заданию своего журнала с целью зарисовок женских народных северных нарядов и узоров.
Я внимательно выслушал поручика и глядя в его честные синие глаза спросил: чего он мне не рассказал. Попрепинавшись и помявшись с пяток минут, Ржевский достал из-за отворота ментика фотографическую карточку, и покусывая от смущения кончик уса, признался в том, что вытащил эту карточку из сумочки Марго в то время, когда она отвлеклась на мои манипуляции с ее записной книжкой. Сейчас Ржевский не мог найти оправдания своему поступку, кроме как желанием сохранить некий фетиш на память о Марго.
Я не очень удивился такому признанию поручика, зная его страсть к прекрасному полу, и привычку оставлять что-либо на память о своих знакомых дамах. Я знал, что в походном ранце бравого гусара много места занимают кружевные шёлковые платочки с монограммами их владелиц, веера ветреных красавиц, шёлковые подвязки для чулок, сами чулки, и, пардон, несколько пар изящных дамских панталон...
Фотокарточку Марго я, конечно, у поручика реквизировал, имея в виду передать её ротмистру Кудасову.



Между тем время перевалило за полудень. И пора нам было двигаться к пану Отрубе. Мы расплатились, оставив на столе в харчевне пятиалтынный, и поднялись по ступеням на улицу. На противоположной стороне улицы, в тени дома, расположился шарманщик. Из недр деревянного ящика, украшенного резьбой с потертой позолотой, и установленного на деревянной подпорке, шарманщик извлекал заунывные звуки, крутя приводную ручку правой рукой.
Звуки гулко отражались от стен домов, складываясь в каденцию:

Разлука, ты разлука,
Чужая сторона.
Никто нас не разлучит,
Лишь мать сыра земля.
Никто нас не разлучит,
Лишь мать сыра земля.
Всегда, всегда навеки, -
Так жалобно пою.
И нас с тобою, милой
Разлуке предаю.
И нас с тобою, милой
Разлуке предаю.
Зачем нам разлучаться?
Зачем в разлуке жить?
Не лучше ль нам расстаться
И друг друга любить?
Не лучше ль нам расстаться
И друг друга любить?

Редкие прохожие бросали в жестянку из-под голландского трубочного табака "Амфора", стоящую у его ног, мелкие медные монеты.
Мы свернули направо по тротуару и пошли по улице, стараясь держаться в тени старых лип, высаженных вдоль проезжей части.
Как-то так получилось, думал штабс-капитан Киж, что господин ротмистр оставил за собой идеологию нашей экспедиции и представительские функции (что впрочем не вызывает никакого противуречия у экипажа и научной части экспедиции), а мне достались снабженческо-баталёрские функции.
С расходно – ремонтным припасом для штатного функционирования аэроплана и обеспечения его безаварийного полёта у меня тоже вопросов не было – это дело святое… Кому ж такое доверишь?
Хватит с нас истории с экспедицией капитана Татаринцева, который простодушно доверил снабженческие хлопоты своему братцу. За что капитан Татаринцев и поплатился собственной жизнью, жизнями матросов корабля “Святая Мария”.
И это ещё не все потери… А как быть с судьбой несчастной жены, которая была обманута братом мужа и от тоски решилась на предосудительную связь с ним? Не-е-т-с, господа хорошие… Нас, не проведешь – все самим делать надо!
«Облегчение» пришло со стороны дам из Попечительского Совета виде двух возов всякой бижутерии и бумазерии для подарков дикарям, коих мы непременно должны были встретить на неоткрытых еще землях.
Сегодня с раннего утра подкатили на аэродромное поле две гужевых телеги, запряженные битюгами володимирской породы (сродни першеронам германским, для тех, кто понимает о чем речь) и человек сопровождающий, с запиской от княгини Беломоро-Балтийской.
В сией записке изячным почерком княгини начертано было пожелание успеха нашей экспедиции, и просьба принять в дар от дам-попечительниц:
-ящиков, числом три, с бусами стеклянными;
-ящиков, числом десять, с мануфактурой – отрезами ситца и сатина разноцветного, платками для покрытия головы и прочим лоскутом ярких окрасов;
-ящиков, числом один с зеркальцами ручными;
-ящиков, числом два с ножами охотничьими из Кыштымского самокального железа;
-ящиков числом два с лентами шелковыми разноцветными.
Что ж? Спасибо дамам, что избавили меня от такой докуки как выбор мануфактуры… Охота мне в тряпках разбираться бы было… Каково офицеру-летчику?
Еще там всяких лоскутов на обтирочные концы присмотреть – это да, можно!
Однако, после известия о судьбе достославного капитана Кука, коего вульгарно употребили в пищу неблагодарные туземцы, принято было в среде путешествующих больше внимания уделять установлению добрых отношений с аборигенами.
Я же придерживаюсь мнения, что подарки – подарками, а хорошая многозарядная винтовка – залог здоровья в любом путешествии.
Сложив записку княгини, не удержался и понюхал бледно-синий прямоугольничек с серебряным обрезом. Ну да! Бумага пахла любимыми духами графини – «Шанель №5»
Напевая себе под нос популярные рифмованные строки: - «…Одесситка — вот она какая, одесситка — пылкая, живая! Одесситка пляшет и поёт, поцелуи раздаёт тем, кто весело живёт! Мама, мама, что мы будем делать, когда настанут зимни холода? У тебя нет тёплого платочка, у меня нет зимнего пальта!», и больше уповая на вооружение экспедиции, чем на доброту княгини, подозвал приказного Нужнова – человека смышленого и оборотистого.
Распорядившись погрузкой ящиков на аэроплан №2 и, проследив чтоб грузчики разместили и закрепили ящики в соответствии с моими соображениями о центровке аэроплана, взял с собой господина поручика Ржевского, с кем и направились в оружейную лавку.
И если бы не эта странная история в харчевне, ничто не омрачало бы настроения штабс-капитана Кижа.

 Отправлено: 13.02.11 18:47. Заголовок: В одном далёком горо..

В одном далёком городке (записки ротмистра Кудасова)


Ротмистр не спеша спускался по деревянной лестнице, думая о предстоящем разговоре с Неналивай-Доливо. Предмет предстоящей беседы он знал прекрасно, меценат изволит рассуждать об извлечении коммерческой выгоды из предприятия, которое по сути своей не являлось коммерческим, а было сугубо военным и, к тому же чрезвычайно секретным. Кудасову предстоял час, если не более, лавирования между конкретными вопросами дельца, манипулирования понятиями, подменой терминов и прочей эквилибристики словами, и всё это, для того, чтобы протянуть время. Затягивание времени необходимо было для того, чтобы деньги спонсора превратились в запасы оружия и провизии, в свору ездовых собак и нарты, словом во всё то, что обеспечило бы успех предстоящей экспедиции.
-А потом,- при этой мысли ротмистр аж зажмурился, - я пошлю этого купца далеко и надолго, и буду делать то, что мне предписано высочайшим повелением и честью русского офицера!
Военное ведомство не было слишком щедро, а точнее сказать, было до неприличия скупо в финансировании предстоящего предприятия, и появление в экспедиции Неналивай-Доливо диктовалось требованиями выполнения поставленной задачи, используя частный капитал.
В секретной беседе, которую имел ротмистр Кудасов с полковником Генштаба Батюшиным, являвшимся инициатором экспедиции, присутствовала мысль о том, что использование денег частных лиц, для выполнения боевой задачи, является не только допустимым, но и необходимым способом во время войны.
Эти мысли мгновенно промелькнули в голове ротмистра в виде эдакого конспекта предстоящих действий, и вот уже показалась внутренняя дверь парадного подъезда. Ротмистр взялся за бронзовую голову льва, которая служила ручкой двери, и вспомнив недавний громогласный хлопок этой же дверью, который прервал написание им отчёта в генштаб, Кудасов со злорадным удовольствием так приложился к ручке при закрытии пресловутой двери, что дом не то что завибрировал, а застонал и пошёл волной.
-Нет, не японцы строили, это китайцы занюханные, это даже не картон и не бумага рисовая, никак бычки папиросные в стены заложили, убогие!- разозлился ротмистр, внезапно поняв, что предоставление ему квартиры в этом доме, где даже шёпот был достоянием прохожих, идущих мимо, суть диверсия, неизвестной агентуры.
-Сегодня же съеду, а кто квартиру сдавал, дознаюсь! – ему стало спокойнее от принятого решения.
На улице ротмистр огляделся по сторонам и быстрым шагом направился к центру Китежа, к апартаментам Неналивай-Доливо, занимавшего второй этаж местной достопримечательности – трактира на Пятницкой, служившего местом проведения времени здешней «золотой молодёжи» по выходным, и столованием проезжего люда и многочисленного племени извозчиков в обыденные дни.
Сегодня была суббота и гужевой транспорт в виде пролёток, карет, открытых ландо, двуколок как раз стекался к месту увеселений.
Надо сказать, что согласно Устава внутренней службы офицер не имел права ездить на конке, трамвае, а надлежало их благородиям нанимать извозчика, дабы не ронять офицерской чести. В Китеже, по причине отсутствия такого вида транспорта, как конка, а уж тем паче трамвая, вопрос о потери чести не стоял, но имея в виду небольшую протяжённость городских улиц, ротмистр и другие офицеры экспедиции, предпочитали движение пешим порядком.
Вот и сейчас, Кудасов шел по подобию тротуара, узкой полосе дощатых мостков, неровной линией протянувшихся вдоль булыжной мостовой. Он шел быстро, дышал полной грудью и наслаждался движением, после многочасового сидения за столом, всё за тем же пресловутым отчётом.
Экипажи изредка обгоняли его, но это только веселило ротмистра и он ускорял шаг, чувствуя силу и здоровье. Что и говорить, в контрразведке Генштаба немощных не держали.
-Леопольд Эрастович – послышалось за спиной ротмистра. Он обернулся и увидел подъезжавшую пролётку, в которой сидела Шурочка Азарова, вернее корнет Азаров, по официальной версии списочного состава экспедиции.
-Господин ротмистр, прошу вас, поедемте вместе – продолжил корнет (Шурочка Азарова).
На Кудасова это обращение подействовало так, словно его окатили ушатом холодной воды. Он нахмурился, сразу вспомнив коллизию, возникшую между корнетом и поручиком Ржевским, секунду раздумывал, затем легко впрыгнул в пролётку, повернулся к очаровательной корнетше и произнёс – Сударыня, имею к вам разговор, по всей видимости, неприятный для вас.
Потом он встал, достал из кармана два патрона от револьвера типа Наган, повернул к себе голову удивлённого кучера, ловким движением вставил патроны в оба уха местного жителя, хлопнул его по спине, давая знак к продолжению движения и наконец, повернулся к изумленно следящей за его действиями, Шурочке.
- Корнет Азаров, вы забываетесь! – произнёс он, глядя прямо в глаза подчинённого(-ой).

 Отправлено: 13.02.11 19:43. Заголовок: В одном далёком г..

В одном далёком городке (продолжение).

Одно удовольствие прогуливаться поздней весной по этим уездным городкам от центра к окраине!
Мощёные тротуары сменились досчатыми. Между этими тротуарами, словно пересохшее речное русло располагалась, собственно, проезжая часть. Колеи транспорта значительно понизили земную поверхность, изрезав ее огромными, почти не пересыхающими лужами. В этих лужах деловито полоскались стайки гусей и уток местных хозяев, принимали грязевые ванны свиньи всех мастей.
Кроны старых, начинающий расцветать лип, местами смыкались над улицей, образуя зеленые тоннели.
Привычный ландшафт российской глубинки несколько нарушался в центре, подле дома дворянского собрания, домов господина градоначальника и князей Беломоро-Балтийских.
Здесь можно было увидеть некое подобие мощеной площади, восемь керосиновых фонарей подвешенных к чугунным, слегка покосившимся столбам и полосатую будку в которой обнаруживался вечно дремлющий полицейский чин с древним ржавым протазаном, на захватанную рукоятку которого он во сне опирался щекой.
Площадь была замощена дурно и отнюдь не гарантировала от гигантских луж.
В центре площади находилась цветочная клумба, в пересохшей земле которой, между уцелевшими стеблями прошлогоднепосаженных цветов копошились куры.
Ближе к окраине городка постепенно исчезали и тротуары.
Прохожие были вынуждены скакать с кирпича на кирпич, предусмотрительно вмурованных в непролазную грязь, и балансировать на узеньких дощечках.
В купеческую слободу вела улица Обалдуевская. Название свое она получила по фамилии некоего шотландского рыцаря Дункана О´Балдуина, коий во время третьего крестового похода получил разбойничью арбалетную стрелу в пятку на тропе, что шла через Черёмный лес. Пришлось Дункану отстать от своего отряда и в компании с тремя кнехтами, остаться на излечении в придорожной корчме. Сдобная дочь корчмаря, живописные окрестности Китежа, слухи о местном озерном драконе, и мысли связанные со славой, сравнимой со славой Георгия Победоносца, после несомненной победы рыцаря над крылатой бестией — вот те причины по которым О´Балдуин остался жить в наших краях. Едва рана его затянулась, и он смог ходить без помощи клюки, начал Дункан Балдуин пытать местных жителей о местах пребывания дракона.
В отличие от Балдуина, наши люди знали кто таков местный дракон и стоит ли с ним связываться на предмет славы. По их мнению единственной славы мог достичь заморский рыцарь Дункан Балдуин только одной — посмертной. Да и то, слава эта была бы дурного толка. И так уж, за глаза конечно, лишился рыцарь своего звучного имени, получив взамен не менее звучное прозвище Обалдуй.
Приставания Обалдуя к местным охотникам и рыбакам были столь навязчивы, что один из хрестьян (так отзывались промеж себя наши земляки) рассказал рыцарю, что иногда дракон любит выползти погреться на отмель, что образовалась у впадения в озеро речки Люнды.
Рыцарь не преминул воспользоваться сведениями. И уже на следующий день явился к указанной отмели в полном вооружении – латном панцире, поножах, шлеме с забралом, с мечом и копьём, да на закованном в железо же боевом коне.
Дракон грелся на солнышке и не помышлял о баталии. С утра он славно позавтракал десятком больших озерных сазанов, а потому был настроен миролюбиво.
Чего нельзя было сказать об Обалдуе. Узрев вожделенного дракона, рыцарь пришпорил своего коня, направив его в воды протоки между берегом и отмелью. Но наше озеро Светлояр известно тем, что глубина его воды резко возрастает уже в метре от берега.
Таким образом рыцарь вместе с конём, оба закованные в железо моментально пошли на дно, и тут же захлебнулись. Дракон даже не узнал о покушении на его жизнь, мирно проспав до самого вечера на отмели.

<\/u><\/a>

Дома купцов на Обалдуевской улице отличались крепостной надёжностью в ущерб внешней красоте. Мощные деревянные срубы-пятистенки, рублены были “в обло”, и покоились на гранитных валунах, скрепленых цементным раствором, замешанным на куриных белках. В комнатах на подоконниках стояли горшки с геранями и привозными фикусами.. Летом из-за бревенчатых палисадов на улицу свешивались стебли золотых шаров.
К домам примыкали низкие бревенчатые же строения торговых лавок и лабазов. Над входами в лавки были приколочены жестяные вывески: «СукинЪ и сынЪ. Хомуты, аглiцкия корсеты и прочая збруя», «Хрипунов. Колониальныя товары».
Из общего стиля этих строений выбивался каменный оштукатуренный и побеленный оружейный магазин, имевший зеркальную витрину (!).
Полюбовавшись на чучело огромного медведя, стоящего в витрине на задних лапах, мы вошли в магазин.
За дубовым прилавком располагался сам хозяин магазина - пан Отруба. У длинной стены - сплошные стеллажи с оружием. Над стеллажами по непонятной блажи пана Отрубы висит дагерротип в рамке под стеклом, изображающий группу солдат-федералов времен войны Севера и Юга в Америке.
На мой удивленный взгляд пан Отруба бросился с жаром утверждать, что второй слева в первом ряду - это он сам. Кто его знает?
Я, само собой, в восторге от чисто военного оружия - от винтовки Мосина образца 1891 года под патрон 7,62 мм, от пулемета Максима, револьвера Нагана, винтовки Маузера под патрон 9 мм со съемным прикладом-кобурой.
Но в тех местах, куда Создателю угодно будет нас занести, такое оружие может оказаться мало действенным.
Профессор Обручев утверждал в своей повести о полой Земле, что внутри можно встретиться с представителями мира давно вымерших на поверхности гигантов, которых военное оружие может не остановить.
Поэтому, пользуясь проверенными рецептами Хаггарда, я заказал у пана Отрубы:
-три тяжелых двуствольных ружья, заряжающихся с казны, центрального боя, весом около пятнадцати фунтов каждое, с зарядом в одиннадцать драхм черного пороха. Эти ружья предназначались для охоты на животных не мельче слона. И то - где вы видели чтобы из 406-мм морской пушки 50-го калибра стреляли по воробышку?
-три двуствольных ружья системы "экспресс 500", стреляющие разрывными пулями, рассчитанные на заряд в шесть драхм;
-одно двуствольное киперовское ружье , центрального боя, с вертикальными стволами бюкфлинт. Верхний ствол – чок, нижний – нарезной под пулю «идеал».
Классная штука! Выстрел картечью из верхнего ствола вылит с ног, выстрел из нижнего – добивает;
-три магазинные винтовки системы "винчестер";
-три станковых пулемета системы Максима;
-десять винтовок системы Маузера;
-десять самовзводных пистолетов системы Кольта;
-боеприпасы для упомянутых изделий в достаточном количестве;
-пять мачете;
-десять кинжалов охотничьих из золлингеновской стали.
И самое удивительное, что пан Отруба ничему не удивился, пробежав зоркими глазами старого снайпера листок оберточной бумаги, на котором я карандашом нацарапал список оружия.
Он только произнес утверждающим тоном перед тем как начать комплектовать мой заказ: -Пан Киж хочет сделать революцию в Мексике!
Я не стал переубеждать пана Отрубу в его заблуждении. Тем более, что вовремя вспомнил об ограничениях грузоподъемности аппарата. Скрепя сердце, я сократил заказ винтовок системы Маузера и пистолетов Кольта ровно вполовину.
Впрочем, если бы пан Отруба узнал правду о предстоящем нам полёте, то наверное он сказал бы примерно так: -Вы отчаянный человек, пан Киж! Послушайте специалиста: возьмите еще ящик динамитных шашек и моток “бикфордова” шнура!
И пан Отруба был бы абсолютно прав! - подумал я, и добавил к сокращенному заказу ящик динамитных шашек…
Я расплатился с паном Отрубой наличными, полученными мной у господина Неналивай-Доливо на покупку амуниции и припасов. Скрутив оставшиеся ассигнации в трубочку размером с хорошую сигару, я засунул деньги под клапан в нагрудный накладной карман френча.
Ассигнаций стало меньше, но своя шкурка всегда ближе к телу. За безопасность лучше переплатить, чем недоплатить.
Пока пан Отруба с жуликоватого вида приказчиком паковали в дощатый армейский ящик купленное оружие, и набивали переносные цинки патронами, мы с поручиком вышли перекурить на улицу.

<\/u><\/a> <\/u><\/a> <\/u><\/a> <\/u><\/a> <\/u><\/a>

Собственно, на сегодня до обеда у меня было ещё одно дело – посещение аптеки на Карабасовской.
-Тут уж моих познаний явно не хватит, -подумал я. -Тут нужен человек с медицинским образованием. А ещё лучше женщина-доктор… А ещё предпочтительнее девушка-медичка…
Сама собой в голове зазвучала навязчивая каденция, и полились на её фоне слова:

Не женитесь на курсистках,
Они толсты, как сосиски,
Коль жениться захотите,
Раньше женку подыщите,
Эх-эх, труля-ля…
Раньше женку подыщите…
Поищи жену в медичках,
Они тоненьки, как спички,
Но зато резвы, как птички
Все женитесь на медичках,
Эх-эх, труля-ля…
Все женитесь на медичках!

Жениться я, конечно, на Вареньке не собирался, но вот использовать её медицинские познания в подборе лекарств для нашей полётной аптечки намеревался. Благо Варенька тут же неподалеку и жила – в мансарде дома мадам Пелопонесской, вдовы тайного советника Афрозияба Пелопонесского, почившего в бозе от апоплексического удара, сразившего его в момент тайного посещения (а как иначе мог поступить тайный советник?) городского публичного дома.
В составе экспедиции у нас состоял доктор Окочурин, и я не собирался отбивать у него его хлеб, вторгаясь в его медицинскую епархию...
Ну что ж, значит я просто искал предлога для того чтобы навестить Вареньку.

Однако и пустить дело на самотек с доставкой приобретенного оружия я не мог. Пришлось нам с поручиком Ржевским дождаться момента, когда пан Отруба и приказчик закончили паковать вооружение.
К этому времени я уже сговорился с хмурым субъектом в дерюжном армяке, правившему худой лошадью, запряженной в ломовую телегу.
Торговцы, изрядно потея, погрузили ящики с приобретениями, и мы любезно распрощались. Вместе с хмурым возницей мы двинулись по улице по направлению к восточной окраине города.

На аэродроме была сиеста. Много жаркого солнца и пустоты.
Оба “Ильи Муромца” находились в своих больших закрытых наглухо палатках. Меня порадовало наличие вооруженных часовых медленно прохаживающихся вокруг палаток с винтовками за плечами.
Поручик испросил у меня разрешения быть свободным, кое и получил вместе с напоминанием о необходимости помалкивать о службе при общении с гражданскими лицами.
Разыскав дежурного прапорщика Петличко я препоручил ему заботы по хранению оружия, а сам, расплатившись с возницей, стал думать: на чем бы добраться к Вареньке? Снова трястись на ломовой телеге мне не очень-то хотелось…

 Отправлено: 14.02.11 15:05. Заголовок: В одном далёком горо..

В одном далёком городке (записки ротмистра Кудасова) продолжение

Ротмистр ещё раз посмотрел на кучера – бедняга сидел , словно аршин проглотивши, в его ушах поблескивали патроны, вставленных туда твёрдой рукой Кудасова, значит разговора не услышит.
- Мадемуазель Азарова – нарочито медленно, растягивая гласные, произнёс ротмистр – неплохо было бы помнить данные вам инструкции. Особенно в отношении поручика Ржевского. Никоим образом не привлекать его внимания. Да и, помилуйте, как бы вы привлекли его, если бы не вырядились в это платье! Ваше превращение в женщину должно было произойти в нужный момент и в нужном месте! Только тогда, когда нужно было бы окончательно и бесповоротно отбить интерес поручика к женщинам, путём завоевания сердца оного субъекта!
Ротмистр замолчал на мгновение, и продолжил, уже спокойнее – Этим господином, зная его тягу к амурным приключениям, и зная также, что он в какой- то мере допущен к некоей информации о цели нашего предприятия, интересуется германская агентура. Соблазнить его должна некая Хата Мари, по нашим данным урождённая Сара Финкельштейн, она же Клава Шустер, она же Настя Сволочкова, уроженка города Китежа, как не странно это звучит. И она это сделает, будьте уверены, и тут вы вступите в игру, со своей партией. А до этого, вам не повредило бы переодеться в мундир и стать , наконец, корнетом Азаровым, моим пилотом-стажёром, черт побери!
В конце этой тирады Кудасов невольно повысил голос, придав окончанию необходимую серьёзность и значение.
По мере того, как ротмистр говорил, в глазах Шурочки появились слёзы, она склонила голову и пара капель упали на кружевное жабо, обрамлявшее её дивную, надо сказать прямо, шейку.
Ротмистр тут же пожалел, что был так резок с девицей, которой только что минуло осьмнадцать лет. Но он справился с собой, вспомнив, как ловко сия девица скачет на коне, стреляет из кавалерийского карабина, управляется с пулемётом Максим. Сам бывший кавалерист, он понимал, как непросто барышне заниматься всем этим, сугубо мужским делом. Смягчившись от этих быстротечных воспоминаний, он произнёс, склонившись к ушку Шурочки – Сегодня можете быть на балу у городского головы. Но это в последний раз.
В середине бала незаметно уйдёте . Вернётесь к себе на квартиру, упакуете все свои наряды. И утром отбудете на аэродром – пора попрактиковаться в управлении аэропланом, естественно, на земле.
-Слушаюсь, господин ротмистр!
Этим бойким и громким уставным ответом, Шурочка дала понять, что возвращается в предписанную роль пилота- стажера.
- Ну, вот и славно – произнёс Кудасов.
Затем, приподнявшись с сиденья, он так же ловко, как и вставлял, вынул патроны из ушей кучера, чем доставил тому несказанное удовольствие от возвращения возможности слышать. Положив патроны в карман, ротмистр ещё раз многозначительно посмотрел в глаза почти уже снова корнету, поднялся и шагнул на мостовую, нисколько не беспокоясь, что пролётка ехала довольно быстро. Его шпоры чиркнув по булыжнику, высекли небольшой сноп искр. Сделав несколько быстрых шагов по мостовой, Кудасов вновь оказался на досчатом тротуаре, и проводив взглядом пролётку, замедлил шаг и погрузился в свои мысли. А мыслей у него всегда было много.
Надо сказать, что шпоры, были слабостью ротмистра и напоминанием о начале его военной карьеры в конногвардейском полку в Петербурге.
- Давненько это было, - вздохнул ротмистр, - славное было время! Смотры, манёвры, холостяцкие пирушки, его быстроногая лошадь Калифорния-Пфальц, актрисы – ещё раз вздохнул ротмистр, потом нахмурился. Взгляд его очистился от тумана воспоминаний, он оглянулся по сторонам и ускорив шаг, двинулся к видневшемуся невдалеке трактиру .
- Надо собраться для беседы с этим денежным мешком – вновь подумал Кудасов, - от успеха в дезинформации Неналивай-Доливо зависит наше предприятие.
Идти оставалось минут пять, и ротмистр на ходу кратко восстановил в памяти разговор с полковником Батюшиным, умницей и авантюристом, искусником разведки. Он всегда был примером для Кудасова в умении анализировать обстановку, искать и находить неожиданные ходы в, казалось бы, обречённых на неуспех делах, а его шутки были примером балансирования на грани обидного и вовсе непозволительного в отношении военных чинуш из закосневшего генералитета, грань, которую он не переходил, но всегда шёл по ней, точно по струне.
Так вот, разговор с полковником перед вылетом ротмистра в Китеж, был таким, что Кудасов, возвращался к нему раз за разом.
Кабинет Батюшина в генштабе был расположен в левом крыле здания, вдали от всех кабинетов, посещаемых большинством сотрудников. За тяжелыми портьерами здесь всегда царила тишина. Попав сюда в первый раз, а это было после перевода Кудасова из полка в контрразведку, когда целый год его проверяли в делах, наблюдали за ним в любой обстановке – кандидат в контрразведчики должен был соответствовать требованиям этой закрытой корпорации тайных дел, ротмистр был поражён тишиной и уютом удобных кресел, мягким светом настольной лампы под зелёным абажуром.
Нынче же, вызванный полковником по пока ещё неизвестному ему делу, ротмистр вошёл в кабинет без былого пиитета, но с уважением к обитавшему здесь Батюшину. После приветствий и пожатия рук, полковник предложил Кудасову кресло и гаванскую сигару, закурил сам, и медленно прохаживаясь по ковру, постеленному в свободном пространстве, между огромным письменным столом, заваленным папками с бумагами, книгами и картой севера России, висящей на стене, подробно объяснил ротмистру задачи предстоящей экспедиции. Кудасов, уже привыкший к непредсказуемости службы в управлении, неожиданным командировкам в различные уголки империи, тем не менее был поражён объёмом и сложностью поставленной задачи. Полёт в неизведанные ещё широты на двух аэропланах ИМ, очевидное противодействие этому со стороны иностранных разведок. И самое главное – «нахождение входа в подземное пространство», как довольно туманно выразился полковник, в районе Ледовитого океана на Земле Санникова.
Кудасов не выказал удивления, когда Батюшин закончил. Это было хорошим тоном сотрудников управления контрразведки генштаба – никогда и ни при каких обстоятельствах не удивляться ничему. Он ждал продолжения, и оно последовало. Батюшин внимательно смотрел за реакциями Кудасова и, наконец, удовлетворённый сказал – Леопольд Эрастович, прошу вас пройти со мной.
Откинув портьеру, он нажал на едва заметный выступ на стене, открылся узкий проём, ведущий в потайное помещение. Следом за полковником ротмистр вошел в небольшую комнату без окон. Спрятанные за дубовой обшивкой невидимые светильники давали ровный неяркий свет, впрочем, это не мешало видеть всё в комнате. Подойдя к стоящему в углу сейфу, полковник достал из внутреннего кармана мундира небольшой фигурный ключ, вставил его в замочную скважину, повернул несколько раз и открыл толстую дверцу. Затем достал оттуда деревянный футляр, по размерам и форме похожий на футляр для хранения охотничьих ружей. Положил на стоящий тут же стол, открыл защёлки и перед взором ротмистра блеснул воронёный ствол. Оружие, лежащее на столе было незнакомо Кудасову, оно было похоже на укороченный кавалерийский карабин. Но прикреплённая снизу ребристая рукоятка светло-коричневого цвета, из неизвестного материала, соседствующая со спусковым крючком, и такого же цвета коробчатый магазин секторной формы для патронов, очень напоминали лёгкий ручной пулемёт "Мадсен",который использовался авиаторами всех воюющих армий в этой войне, однако магазин располагался внизу, тогда как "Мадсен" имел верхнее расположение оного. Батюшин взялся одной рукой за цевьё, а другой нажал на небольшую защелку и магазин легко отделился от карабина.
-Это, Леопольд Эрастович, находка вашего коллеги, ротмистра Лемке, доставленная им из экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита. Это скорострельный карабин, неизвестной конструкции под калибр 7,62. В магазине 30-ть патронов. Стреляет, как пулемёт, но скорострельность выше.Технология изготовления не соответсвует возможностям нашей промышленности. Я так думаю, что это оружие, - тут он сделал паузу и продолжил пыхнув дымом, - не нашего времени. То есть, изготовлено в будущем, в нашем с вами будущем, как бы парадоксально это не звучало, дорогой ротмистр!
Сказать, что я был сражён наповал таким заявлением уважаемого мною офицера, значит не сказать ничего. Я был ошеломлён самим Батюшиным, его невероятными словами и спокойствием, с которым он их произнёс.
- Да вы успокойтесь, Леопольд Эрастович. Я несу полную ответственность за сказанное мною здесь и сейчас.Есть некоторые документы, найденные Лемке, подтверждающие это.
И продолжил – Вы обязательно найдёте нечто похожее и в том месте, куда вы направляетесь Я в этом уверен. Но об этом прошу вас не сообщать никому. До времени, когда вы не получите соответствующие инструкции.
-Одним словом, при неизбежных разговорах-переговорах с нашим меценатом Неналивай-Доливо, с которым вам придётся иметь дело, вы должны подогревать его интерес к финансированию экспедиции, обещая невероятные находки. Которые позволят ему окупить и превзойти многократно его расходы.
Всё это припомнилось ротмистру, за последние пять минут его прогулки по деревянным мосткам заштатного уездного города Китежа. Он уже подошел к трактиру, оставалось только взяться за ручку и открыть дверь.

 Отправлено: 14.02.11 22:38. Заголовок: ...хотелось, не хоте..

В одном далеком городке (продолжение).

...хотелось, не хотелось, да враз расхотелось, когда вдруг вспомнил про то что надобно передать ротмистру Кудасову фотографию неизвестной женщины, которую я реквизировал у ловеласа Ржевского.
Так что, долг, господа, прежде всего!
Внезапно вспомнил как тогда, в блиндаже под Яссами, пел под гитару корнет Оболенский:

Долг тяжел как гора.
Смерть легка как перо.
Нас в атаку “Ура!”
За собой повело.

За стеною огня
Цепь бежит по стерне.
Здесь застрелят меня.
Кто заплачет по мне?

Почему я бегу,
Смерти глядя в глаза?
Почему не могу
Повернуть я назад?

Потому что за мной
Те леса и поля,
Что еще пращур мой
Сохранил для меня.

Если я поверну,
Смерти взгляд не сдержав,
Штык я в землю воткну,
И пойму, что сбежал…

От бойцов что легли
Без вестей под траву,
От врагов что сожгли
Нашу с вами страну.

Но собакой залаял
На холме пулемет.
Там позицию занял
Целый станковый взвод.

Я упал на бегу,
Ты упал через шаг.
На сырую траву
Уронили мы флаг.

Нас скосило свинцом,
Закатились глаза…
И терновым венцом
Впилась в кожу трава…

Смерть сказала: “Пора!”
И пол-роты легло…
Долг тяжел как гора.
Смерть легка как перо.

Да... Смерть легка... Корнета Оболенского ранило шрапнелью в живот во время наступления на австрийские позиции. Мы вытащили его с поля боя. Он умирал трое суток в лазарете. Шепча почерневшими губами слова, которые никто из нас не мог понять.

Ротмистра Кудасова я нашёл в его резиденции – съемной квартире в доме на окраине Китежа. Небольшая комната на втором этаже дома, окнами на аэродром, маленькой прихожей и чистенькой кухонькой, где хозяйкой была тихая старушка-вдова, владелица дома. Сама мадам Кислицына обреталась в комнатах первого этажа, а к ротмистру питала материнские чувства.
Поприветствовав друг друга мы расселись в полукреслах с давно выгоревшей саржевой обивкой и закурили. Я рассказал Кудасову события нынешнего дня и протянул через стол фотокарточку неизвестной дамы из харчевни.
Кудасов взял её у меня, и едва бросив взгляд на картонный прямоугольник тут же помянул япону-маму и метнулся к огромному сейфу, который он привез на съёмную квартиру на армейском грузовике.
Раздался звон ключей и ротмистр с натугой отвалив в сторону толстенную бронедверь, извлек из мрачных недр сейфа другую фотографию, которую и перебросил мне через стол.

<\/u><\/a>

-Вот кто за вами ходит, господа летуны! Это никто иная как знаменитая Мата Хари. Военная контрразведка давно оповещена о ее интересе к нашей экспедиции! – ротмистр в волнении расстегнул ворот френча и потер покрасневшее от злости лицо ладонью.
-Если вы ее ещё раз встретите в городе, не старайтесь следить за ней, а приложите все усилия для того чтобы известить меня о ее местонахождении. Поверьте, штабс-капитан, эта дама хитрее самого шайтана! – и ротмистр разразился серией междометий, похожих на японский язык.
Частое упоминание им вслух японы-мамы навело меня на мысль, что ротмистр мог быть участником той, неудачной для нас войны с японцами.
Ротмистр был для меня фигурой загадочной. Знал я его всего-ничего, недели две, но удивил он меня уже не раз.
Например, представьте себе, что как-то вечером, я застал ротмистра на летней веранде “Водяной мельницы” распивающим редереры в обществе мадам Лоры Крофт и ее друга господина Неналивай-Доливо.
Я проходил мимо веранды и был замечен присутствующими, а затем и зван присоединиться к их обществу. Из любопытства я не счел необходимым уклониться от приглашения, и занял место за столиком напротив мадам Лоры.
Не скажу, что эта эмансипированная американка мне уж очень нравилась, но она была мне симпатична редкой для женщины физической и душевной силой, приобретенной скорее тренировкой, нежели от природы. К тому же она была стройна.
Признаюсь, моя слабость – это стройная женщина и стройные женские ножки. За них женщине многое можно простить.
Я удивлен был тем, что мадам Лора переводила присутствующим свою собственную корреспонденцию из журнала “The New Yorker”. И оказалось, что журнал опубликовал её записи рассказов ротмистра Кудасова. Вот что я услышал в тот вечер…

Из рассказов ротмистра Кудасова мадам Лоре Крофт.

“…Помню, было дело в виду по правому борту о.Шикомаи. После утренней поверки, к командиру обратился вольноопределяющийся Планерио [внучатый племянник известного всем Блерио], чей папа в 1812 году, очарованный видами на зимний лес у Березины, остался у нас на ПМЖ. Планерио показал командиру найденный им за тумбочкой трюмного машиниста Аистова, листок бумаги с виршами:

Вот на флагштоке поднят стяг,
И за бугром трепещет враг.
Эскадре МУРОМЦЕВ – на взлёт
Пропеллер песню пропоёт.

Земля под плоскостью в тени -
В прицел ты пристальней взгляни.
Руками твёрже правь штурвал -
Ты в авиацию попал.

На плоскостях пожаров свет,
Курс на врага – другого нет.
Полны бомбоотсеков погреба
Гостинцами для наглого врага.

Вновь на флагштоке реет стяг,
Там, за бугром, рыдает враг.
Эскадра МУРОМЦЕВ полёт,
Продолжит – Родина зовёт!

Эти вирши, написанные доступным и искренним слогом, человеком простым, но всецело преданным делу, подвигли нашего славного командира зачитать их перед строем.
Многие господа офицеры и нижние чины прослезились от чувств. Да и ваш покорный слуга украдкой смахнул рукавом кителя набежавшую на глаза скупую мужскую слезу.
Всеобщее воодушевление от прочитанных строк было столь велико, что никто не удивился, когда во время превентивной показательной “звёздной” атаки нашей эскадры МУРОМЦЕВ на АУГ потенциального противника, кок – люфтфебель Цыплёнок –Тобоков, появился на канонерской палубе и в порыве праведного гнева сбросил за борт алюминиевый чан со свежесваренным борщом.
Бросок люфтфебеля привёл к серьёзной конфузии для АУГ. Чан, с ещё кипящим борщом, пролетев над башней “Антон” линкора “Мусаши”, угодил в соседнюю башню главного калибра.
Удар был столь силён, что башня “Бруно” подпрыгнула на погоне. Кроваво-красные брызги борща [наш кок никогда не жалел свеклы для затирки] залили всю верхнюю палубу линкора, забрызгав оптику главного дальномерного поста, установленную на клотике грот-мачты. Ещё горячая, мелко нарезанная капуста, через смотровую щель влетела в боевую рубку линкора и залепила их адмиралу Накамуре глаза.
От могучего удара чана заклинило рулевые тяги линкора, и он стал описывать циркуляцию. На левой раковине от него находился авианосец “Синано”, который был протаранен форштевнем линкора, получил пробоину ниже ватерлинии и начал принимать забортную воду.
Возникший в результате этого крен полётной палубы АВ был столь велик, что все подготовленные к взлёту истребители “Зеро” соскользнули за борт.
Отчаянно дымя, АУГ изменила курс и скрылась за горизонтом.
А, что ж, доблестный люфтфебель?
Сплюнув за борт и бормоча про себя: -Хрен вам, а не Северные территории!, он пошёл варить куриный бульон для экипажа…”

Как-то остался я один….
… судЯ по зарубкам на штурвале, пошли 77-е сутки полёта после роковой встречи у островов Кергелен со стаей перелётных пингвинов…
Эпидемия птичьего гриппа на борту распространялась как пожар…
На 2-е сутки после встречи, закончился аварийный запас одноразовых ведёрных клизъм. Пришлось приспособить малую трюмную паровую помпу для подачи касторки в лазарет. Наш доктор догадался использовать резино-тканевый шланг диаметром три четверти дюйма, и латунный мундштук от горна для постановки восходящих клизъм заболевшим.
На 8-е сутки закончилась последняя бочка с касторовым маслом. Моё предложение использовать вместо касторового масла скипидар, изрядные запасы коего имеются на борту И.М., не нашли поддержки у нашего батюшки.
Сам уже пережив первые приступы страшной болезни, лёжа на койке, он пообещал предать меня анафеме, если я нарушу его запрет. “Сын мой, - прошептал батюшка, - Ты еще въюнош, и негоже тебе начинать жизнь с нарушения основной заповеди - НЕ УБИЙ…”
Я же, несмотря на запрет батюшки, ежедневно ставлю себе ведёрную клизъму скипидару. Для усиления эффекта в ведро добавляю, на глаз, пару горстей патефонных иголок.
Новые ощущения немного непривычны, но, пока, птичий грипп обходит меня стороной...
Однако 149 членов экипажу находится в лазарете, и нуждаются, если ещё не в медицинской помощи, то уже в помощи духовникА………………………….
…остался один ………

Как-то, по заданию Генштаба, сподобилось нам доставлять в тыл англичанам одну особу. Было это, помнится, в январе 1901 года... Эх! Чудесное время! Молодость! Не только нигде ничего на болит, но и, наоборот, везде где надо стоит, как багинет! Так вот..., отвлёкся, миль пардон, ... ну, вы понимаете...
Сейчас по прошествии времени уже можно раскрыться - сия дама, весьма приятная во всех отношениях, должна была обольстить генерала Китченера и выведать у него секретные планы операции англичан против буров в Трансваале.
И полёт протекал замечательно, и наша амазонка скрашивала своим очаровательным смехом длинные вечера в кают-компании, где к брутальным запахам трубочного табака, оружейной смазки, гуталина и авиационного бензина неожиданно примешался тонкий возбуждающий запах "Шанель №5"... А эти белые маленькие ручки, а эта тонкая талия, а этот шёлковый чулок на изящной лодыжке, обнажившейся под подолом длинной шёлковой юбки, а эти блестящие чёрные глазки, а эти шафрановые губки... В общем, как вы понимаете, мы все были очарованы мадам ... [как благородный человек я не могу назвать имя прелестницы] И не только мы! Присутствие на борту молодой дамы смягчило души и нравы нижних чинов. Враз куда-то исчезли крепкие выражения, на которых разговаривал экипаж. Вместо битья сопли за борт, появились, пусть и заскорузлые, но носовые платки. Всех добил свежепришитый белый подворотничок на форменке моториста двигателя №4...
Эта идиллия была прервана в тот злополучный час, когда наш И.М. пролетал над рекой Оранжевой. Впередсмотрящий вовремя предупредил рулевого о появлении на встречно-пересекающемся курсе стаи из трёх мух цеце. Предупреждение было принято к сведению, но курс мы не меняли, так как весь экипаж неоднократно был кусан сиими мухами, к коим укусам нами был приобретен иммунитет.
В этот момент наша прелестная пассажирка в открытый иллюминатор любовалась блёстками солнца на поверхности реки Оранжевая... Должно было так случиться, что одна из мух привлечённая запахом духов, покинула строй и спикировала на прекрасное белое плечико.
Да-с, Господа! Один укус, всего один укус ничтожнейшего насекомого, и англичане разгромили буров в Трансваале! Пришлось нам разворачиваться над Блумсфонтейном, чтобы доставить уснувшую пассажирку [ведь все помнят, что укус мухи цеце вызывает сонную болезнь] обратно на аэродром в Каче.
С тех самых пор мы берём на борт только "Вдову Клико"...

Удивительная штука - память!
В Новой Гвинее местные папуасы до сих пор делают из соломы, веток, глины и камней макеты гигантских самолётов, которые стоят на подобиях грунтовых ВПП, прорубленных в прибрежных джунглях.
Папуасы краской старательно наносят на свои тела детали военной формы, знаки различия, награды. Они делают из веток деревьев макеты винтовок и строем маршируют по ВПП. Они смотрят в высокое небо и ждут, когда вернутся большие самолёты.
Для объяснения такого поведения папуасов чего только не придумали. Тут и палеоконтакты туземцев с пришельцами из Космоса. Тут и строительство во время войны на Тихом океане Инженерным Корпусом армии США аэродромов для действия авиации против японцев.
Для всего этого был даже изобретён термин “Культура Карго”.
На самом - то деле, в 1904 году в Новой Гвинее был построен аэродром подскока для И.М. с целью обеспечения прикрытия с воздуха эскадры адмирала Рожественского, идущей вокруг Африки к Цусимскому проливу.
На ново-гвинейский аэродром должна была базироваться 3-я Оперативно-Тактическая Эскадра. В середине 1904 года, на только что построенный аэродром, было переброшено только одно звено 3-й ОТЭ.
У экипажей самолётов и БАО с местным населением сложились отличные, дружеские отношения.
Папуасы, на лицо ужасные, оказались необыкновенно добрыми внутри. Эти непосредственные дети природы с энтузиазмом взирали на сооружения, которые воздвигли в джунглях белые пришельцы. А уж появление в воздухе огромных “крылатых птиц” и вовсе привело их в дикий восторг.
К сожалению, местный тропический климат очень тяжело переносился нашими людьми. Высокая влажность, высокая температура, нехватка питьевой воды, укусы местных насекомых и пресмыкающихся привели к тому, что две трети личного состава находилось в медицинских палатках. Пенициллина и аспирина в аптеках тогда ещё не продавали, поэтому лечение состояло в принятии внутрь спиртосодержащих препаратов с ежедневным обтиранием тела теми же препаратами.
Техника тоже не выдерживала. Нездоровые испарения мангровых джунглей привели к повышенной коррозии моторов. Особенно пострадали подшипники. Попытка замены стальных подшипников на деревянные – с обоймами из железного дерева и кокосовыми орехами, оказалась успешной, но моторесурс снизился до восьмидесяти часов.
Эти печальные обстоятельства вынудили командование принять решение о ликвидации авиабазы. В конце 1904 года личный состав и материальная часть были эвакуированы.
Но до сих пор аборигены смотрят в высокое небо в ожидании возвращения И.М., и до сих пор в некоторых хижинах можно обнаружить на видном месте пустые бутылки с надписью на этикетке СМИРНОВЪ и Столовое вино №4…

Меня зовут Леопольд. Так назвал меня мой фатер, Эраст. Надобно заметить, что фатер был из некогда довольно известного оружейного семейства. И он сам, и гроссфатер, спокон века служили по оружейному делу. Лично были, они обои, знакомы с Максимом, с Берданом, с Гатлингом, с Томпсоном, и с прочими честнЫми господами – оружейниками.
И я бы пошёл по их стопам, однако матушка, добрая душа, воспротивилась этому. Сызмальства меня начали приучать к ремеслу. Начинал я, как и положено, с деревянных деталей: ложе, там, приклад ружейный выточить на токарном станке, да обработать дале вчистую, под морилку... Но в мои 14 лет, фатер, по настоянию матушки – де не гоже въюноше изготавливать орудия братоубийственные, отдал меня юнгОй во вновь формирующийся экипаж аэроплана “Илия Муромецъ”. Их эскадрилья стояла на аэродроме, что был на окраине нашего городка Китежа. У озера Светлояра их полоса была…
Надобно заметить, что в те времена публика была чрезвычайно увлечена воздухоплаванием и авиацией. Помнится, все жители сбегались поглазеть на монгольфьеры и дирижабли, что мимо городишки нашего, нет - нет да проплывали в небесах. А уж мы, огольцы – мальчишки, так только в небо и смотрели – вдруг ероплан пролетитъ..?
О погонах, голубых как небо, мечтали... О пилотках синих грезили... Кокард да шевронов трёхцветных вожделели... Поэтому, я благодарен матушке, за то, что она уговорила отца отдать меня в Экипаж. Много я через это её решение стран и событий пречудных повидал…
Знамо дело, сперва был я приставлен к корабельному плотнику. Занятие мне всегда находилось – ведь надобно же кому-то опилки, да стружки после ремонта плотницкого убирать. На “Илие”, почитай, что всё из фанеры, да из дерева сделано было. Даже пропеллеры – и те, деревянные были, из дуба-топляка столетнего, точёные.
Вот тут, на борту, плотнику самая работа! И топором, и стамеской, и рубанком, и буравом, и молотком и лучковой пилой, и ножовкой, а где и лобзиком поработать, не гнусясь и не чинясь велико; гвоздочками где, а где и шурупчиками прикрепить отстающее…
По прошествии года, коий год я провёл не только в подметании стружек, но и в наблюдениях за работой плотника, доверили мне тоже кой – чего самому отремонтировать…
Помню, треснул у нас в бурю 7-й шпангоут, а я на него накладку из доски кедровой -шестидесятки на болтах поставил. У нас завсегда с собой припас досок из кедра ливанского на борту был - на случАй ремонту…
И, вот как-то, летим мы над горою Арарат… Было это… нет, всё одно – запамятовал… А я, к тому времени уже и помощником моториста поработал, и вестовым у старпома послужил, и, стало быть, в тот день у тангажного штурвалу стоял вахту – всё тож, обучался...
И вот, значиться, кричит вахтенный лётный наблюдатель левого борта:- Слева – на десять часов, на земле неизвестный аппарат! Вахтенный офицер посмотрел в подзорную трубу, выдал нам, рулевым, команду ложиться в левый вираж со снижением и вызвал на мостик командира и старшего офицера.
Глянул и я в иллюминатор. Батюшки светы! Лежит на горе на боку здоровенный деревянный ящик. Ну, почти как наш “Илия” по размерам, ну, может, чуток поменьше… Но, чуток, чуток… И лежит он себе на границе льдов и горных лугов… И видать, так давно лежит, что дерево обшивки аж седое от древности стало. Никогда таких штук на такой высоте не видывал…
Однако, отцы-командиры появились, тоже подивились на это чудо, закурили свои “пальмирины”, велели лечь на прежний курс – на Персию, и что-то друг-другу наперебой стали доказывать. У меня аж уши от прислушивания опухли.
Но, до конца вахты достоял, потому как – дисциплина! А тут и смена пришла… А я к вахтенному начальнику: -Разрешите, вашбродь, обратиться! Что это, за штуковина такая на горе прилегла?
–А, это, говорит, тот самый Ноев ковчег и был…
Помнишь, как в Ветхом Завете? Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге. Осмоли его смолою внутри и снаружи. И сделай его так: длина ковчега триста локтей; широта его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей. И сделай отверстие в ковчеге, и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай с боку его; устрой в нем нижнее, второе и третье жилье… Тебе ничего это описание не напоминает?
-Как не напоминает, вашбродь! - говорю. –Очень даже напоминает устройство фюзеляжу нашего “Илии Муромца”!
Так и полетели мы дальше по заданию, а ковчег остался лежать на склоне горы Арарат… Вот только иногда думаю я с тех пор – как Ной ухитрился у Игоря Ивановича Сикорского чертежи скопировать? Ведь в древности вроде кальки ещё не было? Или уже была?

Вспомнилось на рассвете, как вот так же, поутру...
Боши подтянули к Пинским болотам 210-миллиметровую "Большую Марту" на специальном лафете - железнодорожной платформе, и начали обстреливать наши позиции через болото. Пластуны-охотники, посланные в поиск с нашей стороны, до дислокации немецкой не добрались - и даже не по причине непроходимости топи, а по причине того, что местные комары свирепствовали хуже улан Понятовского. То есть прокусывали не только голенище яловых сапог у пластунов, но и каблуки на сапогах насквозь прошивали своими жалами. А уж какая может быть служба, если у тебя пятки в сапогах чешутся? И тогда из Ставки пришла беспроволочная телеграмма: Разбомбить супостата на его территории, малой кровью, могучим ударом! Тут и поднялась наша эскадра поутру... А как шли! Как журавли летят - клином! У ведущего за хвостовым оперением огромный боевой белый флаг с орлом, чуть не до земли полощется... В фюзеляжах бомбы да гранаты... Стрелки у пулемётов замерли... И тут откуда-то со стороны восходящего солнца бошевский "Таубе" вывернулся! Может с ночной разведки возвращался? Однако, наш стрелок не зевал, резанул немца из "максимки"... Да так резанул, что "Таубе"-то вмиг и рассыпался (так бывает, когда пулемётная очередь задевает перенапряжённый силовой каркас самолёта). Бош-пилот, так и повалился как кукла, в своём шарфике белом, мимо нас. Однако наш моторист около мотора возился на плоскости - подачу масла регулировал. И пролетавшего мимо боша за этот шарфик и ухватил. Ухватил, значит, служивого, а тот уж и промок от страха, и видно с нарезки слетел, и в фюзеляж затащил. Почему промок? Да потому, что штаны мокрые. Почему с нарезки слетел? Да потому,что когда стали мы из фюзеляжа бомбы да гранаты на супостата сбрасывать, то подхватил этот немец бомбу-восьмифунтовку в охапку, и с ней в обнимку вниз полетел с криком: Хох! Руссише флиген! Да так удачно у него это вышло, что он угодил в самое дуло "Большой Марте". Тут-то ей и полный конец и настал.

 Отправлено: 15.02.11 19:45. Заголовок: Штабс-капитан Киж в ..

Штабс-капитан Киж в размышлениях о себе.

Родителей своих я не знаю. Рос я сиротой. И удивительное дело, но я не помню своего детства вовсе. Ни детства, ни отрочества, ни юности. Ни друзей детских игр. Ни дедушек и бабушек. Ни братьев и сестер.
Первые воспоминания мои относятся к тому славному периоду моей жизни когда я стал прапорщиком.*
А что, чем не славная в ту пору жизнь была?
Минимум подчиненных, максимум командиров. Вся твоя жизнь с отбоя до подъема расписана и известна заранее. Как говорится сыт, пьян и нос в табаке. Слуга царю, отец солдатам! Взвейтесь соколы орлами, полно горе горевать! Там где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится, тяжелый танк не проползет... . За тебя думают отцы командиры, а ты ждешь ближайшей военной кампании, чтобы либо грудь в крестах, либо, голова в кустах.
Все бы хорошо, кабы не мысли о моих родителях. На мои вопросы и запросы, все к кому я обращался устно и письменно, отвечали, что родителей моих они не имели чести знать. Получалось так, что память моя потеряла все детали моего прошлого. Я помнил себя только уже прапорщиком на службе в Китежском гарнизоне.
Долгими часами в карауле я тщетно пытался припомнить облик моих родителей. В конце концов мне показалось что я что-то начинаю вспоминать...
Но это впечатление у меня возникало в основном ночью, когда чувста человеческие смягчаются, а дневной скепсис дремлет. В сером же свете безжалостного рассвета я понимал, что так ничего и не вспомнил...
Но зато лунными ночами я почти знал наверное, что мои матушка и батюшка живы. Что они отправившись в далекое путешествие попали в кораблекрушение и очутились на тропическом острове. И, быть может, мы еще с ними встретимся.
Надежда охватывающая все мое существо была так велика, что я обошёл наше озеро Светлояр три раза по часовой стрелке и загадал на исполнение желание - встретиться с моими родителями.**

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Содержание анекдота о поручике Киже.
Действие происходит в Российской империи времён царствования императора Павла I.
Однажды придворный писарь, составляя со слов императора Павла I очередной указ о производстве в следующий чин офицеров, при написании первых двух слов фразы «прапорщики ж [такие-то] — в подпоручики» ошибся — написал «прапорщик Киж», в результате в тексте указа перед реальными фамилиями оказался вписан никогда не существовавший прапорщик Киж. Когда указ подали на подпись, император почему-то решил выделить первого из новопроизведённых подпоручиков и собственноручно дописал к указу «подпоручика Кижа в поручики». Поручик Киж, видимо, запомнился императору, во всяком случае, уже через несколько дней император произвёл его в штабс-капитаны. Подобным образом Киж очень быстро рос в чине и вскоре был произведён в полковники, и на этом, последнем приказе о производстве в чин император написал: «Вызвать сейчас ко мне». Кинувшись искать полковника, военное руководство его не обнаружило. Лишь изучив все документы о производстве, удалось дойти до самого первого приказа, содержащего ошибку, и понять, в чём дело. Однако сообщить императору об истинном положении дел никто не осмелился. Вместо этого подчинённые доложили, что полковник Киж скоропостижно скончался, из-за чего прибыть на аудиенцию не может. Император вздохнул и сказал: «Жаль, хороший был офицер».

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
** Историческая справка.
Когда войска хана Батыя дошли до Владимиро-Суздальского княжества, русичи встретили их возле Малого Китежа (сейчас это Городец). В битве полегла большая часть дружины, а князь Георгий Всеволодович с уцелевшими воинами укрылся в лесах и построил город Китеж Большой на берегу озера Светлояр. Батый узнал, где укрылся князь, и убил его. А жители собрались в храме и обратились к Богу с молитвой не допустить к ним захватчиков. Бог внял молитве, из-под земли хлынули потоки воды, которые, не причиняя вреда жителям, залили город по маковки церквей. Но и они вскоре скрылись. А на месте города разлилось озеро. С тех пор это место стали почитать святым...
Озеро Светлояр находится в Нижегородской губернии. Расположено около села Владимирское Воскресенского района, в бассейне Люнды, притока реки Ветлуги. С высоты птичьего полета выглядит идеально круглым. Это дает основание некоторым геофизикам предполагать, что озеро возникло от падения метеорита. На самом деле оно - ровный овал примерно 450 на 350 метров. Глубина достигает 39 метров. Но, возможно, там вовсе нет дна. Ведь вода в озеро поступает из карстового разлома, глубина которого неизвестна.
Такова легенда, в которую многие верят. И не сомневаются, что небольшое лесное озеро Светлояр в Нижегородской губернии и есть то самое, в котором утонул Китеж. Православные приезжают сюда молиться. Рассказывают, что горсть местной земли лечит недуги. Вода, набранная из озера, стоит в бутылках несколько лет, не портясь, как освященная. И если обойти озеро трижды по часовой стрелке, то исполнятся все твои заветные желания.

 Отправлено: 15.02.11 20:29. Заголовок: В одном старинном го..

В одном далеком городке (продолжение).

Однако, день в конце весны хоть и длинен, но сиреневые сумерки уже начали материализовываться на городских улочках и площадях. Свои дела дневные я счёл законченными и приступил к делам вечерним, а именно – отправился - таки к Вареньке в гости. Десять минут стрелкового шага и я, поднявшись по чугунной ажурной лестнице на второй этаж старого дома с облупившейся, когда-то крашеной в желтый цвет штукатуркой, стучал в заветную высокую дверь.
Вдруг как в сказке скрипнула дверь, и на порог ступила моя дорогая Варенька. Не любитель я рассказов на вечную тему о взаимоотношениях полов в начале ХХ века, а посему скажу, что напившись с Варенькой чаю с баранками, присели мы с ней на старый диван, обтянутый эрзац-кожей, двумя откидными круглыми валиками по бокам и высокой деревянной спинкой с двумя полочками и зеркальцем между ними.
На полочках стояли фарфоровые слоники с поднятыми вверх и свернутыми в круг хоботами числом ровно семь. При встречах я смеялся над простодушной верой Вареньки в счастье, приносимое этими слониками, и обещался привезти ей при случае настоящего слона. В ответ Варенька удивленно распахивала свои огромные зелёные глаза и спрашивала меня, куда ей поместить слона. Ведь судя по рассказам и рисункам в книжках - слон животное большое, а квартирка у нее маленькая.
Я достал портсигар и закурил папиросу. Варенька принесла с кухни раковину морского гребешка, которую я принес Вареньке после нашего знакомства как сувенир, а использовал в качестве пепельницы, и устроилась со мной рядом на диване. Она прижалась ко мне, и поглаживая рукав кителя длинными пальчиками попросила рассказать чем я сегодня занимался.
Я было открыл рот, да задумался. Все эти сегодняшние Маты Хари и Лары Крофт…, точнее предостережения ротмистра о неразглашении целей нашей экспедиции…. Да и сам я пополудни накручивал поручика Ржевского насчёт бдительности… Не то что я Вареньке не верил. Нет! Ей я доверял самые сокровенные движения своей души… Но как-то расхотелось мне вдруг говорить о событиях сегодняшнего дня.
Но обижать Вареньку невниманием мне не хотелось, и, вспомнив разговорные приемчики Кудасова я выдал Вареньке такую историю.

История рассказанная мной Вареньке.
Не всегда нам приходится военные задания выполнять, но всегда выполняем мы их в сообразии с Присягой военной и Уставами.
Вы про графа Фредерикса слышали? Ну, про того кто министр двора? Того у которого в прошлом году юбилей праздновали? Да так праздновали, что чуть Екатерининский дворец не спалили? Это еще когда крейсер “Аврора” в Неву загнали и из шестидюймовки в Залив палили, чухонцев пугали?
Не вспомнили? Это ж ему Великая княгиня на день рождения подарила двух жирафов!
Что, вспомнили? То-то!
А жирафов покупали в неметчине в зоопарке у Гугенбека. Из Берлину в Петерхсбург их пешком полгода вели. Привели и прямо в вольеру поместили. Вольеру ту соорудили специально для тех жирафов прямо рядом со дворцом.
Сделали сие с умыслом того, что граф сможет из окна третьего этажа (или второго) сам с рук прикормить несуразное животное.
А парочку прикупали специально – на развод. Граф Фредерикс имел намерение отдариться Великой княгине на ее именины маленьким жирафенышем.
Ну, значить, ходят те жирафы по вольеру, а спариваться не хотят. Известно дело – позвали ветеринаров. Что характерно, наших ветеринаров – специалистов по жирафам не сыскали. Пришлось опять в неметчину обращаться.
Приехали двое. Ноги жирафам раздвигали, в трубы спереди и сзади глядели, даже в зубы заглядывали. И графу эпикриз показывают – де все в порядке вещей, жирафы – ого-го, дай только им акклиматизацию – и все у них получится.
Ну, граф поуспокоился – не сегодня, так через год, но дадут жирафы приплод. А тут ему и не до жирафов стало – пришло важное задание от Двора – рассмотреть прожект нового нашего дредноута с девятью шестнадцатидюймовками главного калибра, с ходом в двадцать восемь узлов, с турбинами перегретого пару.
Всего четыре штуки их мыслилось сделать – два для Балтфлота – англичанку пугать, и два для Черного моря – султану под фалду занозу вставить.
Вот сидит граф у себя в кабинете. Чертежи в несгораемом шкафу швейцарского производства держит. Вокруг дворца – рота семеновцев круглосуточно бдит. Внутри дворца – полурота морячков с Гвардейского экипажу. На траверзе дворца в полумиле от берегу – две канонерки трубами дымят. А мы на аэродроме дежурное звено “ньюпоров” на взлетке держим.
Да! Еще из Охранного Отделения филеров в гороховом – невидимо сколько. Сам Дурново Христофор Бонифатьевич, днюет и ночует во дворце.
И вроде все хорошо идет – граф чертежи рассматривает, охрана бдит, жирафы по вольеру бродят, в окно к графу заглядывают…
Да только чует Христофор Бонифатьевич – что- то не то… Чуять- чует, а что к чему не догоняет.
И вот стоит как-то Благово на крыльце графова дворца – сигару раскуривает, по сторонам сердито поглядывает – как мол охрана исполняется – и видит…
…и видит, как подошли к дворцу жирафы, в окна заглянули. Из одного окна вскорости граф Фредерикс высунулся и калачом – ситником стал жирафа угощать, и что-то приговаривать. А второй жираф в этот момент голову в другое окно кабинета просунул.
И тут-то все как-бы склеилось – соединилось в голове Христофора Бонифатьевича! Вспомнил Благово, что ему спать днем мешало – ведь вот кушают, можно сказать жрут сии жирафа целый день, а вот чтобы по-большому, либо по-маленькому сходить – так не было того Христофором Бонифатьевичем замечено ни разу. А анадысь – явно один жираф графа отвлекал, и пока Фредерикс того калачом прикармливал, да между рогов почесывал, второй жираф в другое окно просунув голову вполне мог рассмотреть чертежи дредноута на графском письменном столе сделанном из карельской березы.
Ну, блин напрожеванный, думает про себя наш сыскарь, ужо я вам рога пообломаю, дылды пятнистые… Ужо – погоди!
Докурил Христофор Бонифатьеывич взатяжку свою сигару длиной с локоть, а толщиной с … Ну, понятно…, понятно… И пошел спать. Для него на первом этаже в чуланчике поставили диванчик со спинкой, зеркалом и полочкой. На полочке Благово поставил семь фарфоровых слоников, мал-мала меньше, на счастье.
В опчем, соснул Христофор Бонифатевич (в смысле полежал, ну в смысле поспал) до вечера, а как караул сменился, в сумерках пробрался сыщик к вольеру. Жирафы в темноте стояли как столбы и не шевелились. Даже ушами не прядали.
Ближе к полуночи звук в темноте раздался - как бы разъехалась ткань толстая от напруги.
Благово вгляделся во мрак и поднес к губам серебряный именной свисток. Если не тьма египетская, что стояла вокруг и мы бы с вами рассмотрели надпись с ятями буквами с наклоном вправо (Х.Б.Б. от сослуживцев уголовного сыска в день именин).
А увидел во тьме Х.Б.Б. как из брюшин жирафов на землю выпрыгивают какие-то мужики в немецкой полевой тропической форме, и шипя, и ругаясь сквозь зубы Доннерветтером, расстегивают гульфики и оправляются, ставши в ряд вдоль павильона для зимнего пребывания жирафов.
Вот тут-то и засвистал действительный статский советник Благово в свой именной свисток. Кинулись семеновцы. Кинулись гвардейцы-моряки. Кинулись филера-гороховые. Рявкнули восьмидюймовки мониторов на Заливе. Взлетело дежурное звено ньюпоров на аэродроме в Царском Селе.
И взяли тех германских шпионов, которые как в троянском коне заключены были в шкурах жирафов. А много они уже успели подглядеть и перерисовать с прожекта нашего дредноута, да только передать резиденту своему не успели. Всех их взяли благодаря наблюдательности Благово.
И вроде бы конец – делу венец (как в сказке), да только это начало нашей одиссеи на Илье Муромце-13.
Взяли, значит, тех немцев прямо у стены павильона с расстегнутыми гульфиками и стали их в темпе колоть. Особо церемониться с ними не собирались, а потому Христофор Бонифатьевич взял в руки большие ножницы для стрижки овец, и пощелкивая лезвиями направился к самому здоровенному немцу. Как известно, чем здоровше мужик, тем больше он гордится своим мужским хозяйством.
Христофор Бонифатьевич по-русски тому говорит – или ты во всем сознаешься, немец-перец-колбаса, или я щас твою колбаску отрежу вот этими овечьими ножницами. Немец захорохорился: Варум перец-колбаса? Но Христофор Бонифатьевич одним легким движением состриг у стоящего, опершись боком на ограждение вольеры, бездыханного жирафа хвост под самую луковицу.
Еще не успел упасть отрезанный хвост на землю, а ряжий немец, упав на колени и захлебываясь слезами, заламывая руки и преданно глядя в лицо Дурново, выдавал пароли, явки, рабочие частоты передатчиков, и фамилии резидентуры. Остальные немцы хором поправляли его, и давали развернутые пояснения о том, как они высадились после заката с подводной лодки U-2 в устье Эхты, переоделись в онучи, порты, косоворотки, армяки и треухи в целях маскировки и строем, распевая: “Ah, mein lieber Augustin, Augustin! Ah, mein lieber Augustin – alles kaput!” двинулись в сторону дворца графа Фредерикса.
Благодаря этому нехитрому маскараду немцам удалось проскользнуть мимо жандармского поста, усиленного по ночному времени станковым пулеметом “Maxsim” вместе с расчетом, разумеется.
В дневное время тевтонов возможно и удалось бы опознать, несмотря на их изощренную маскировку, но должно было так случиться, что как раз на ночь жандармский патруль обычно перекочевывал в корчму Урво Симуляйнена.
Здесь под гостеприимными чухонскими сводами, в ярко освещенной зале с пылающим камином, сложенным из огромных гранитных валунов ледникового происхождения, за длинными деревянными столами из карельской березы, уставленными жестянками с этикетками пива “Sinebryhoff”, блюдами с соленым горохом и копчеными на свечке прусскими тараканами, было очень удобно нести службу, неторопливо обсуждая эпизоды контр-террористической операции по зачистке Вади Рама от саддукеев и Свидетелей Шестого Дня.
Несомненно, служба не заключалась в поглощении баночного пива и ломтей крепко перченого жареного кабаньего мяса, чью тушу несколько часов вращала ручкой на поворотном вертеле с понижающим редуктором смазливая симуляйненовская старшая дочка Ирма, в саржевом платьице, плотно облегающем сдобный девичий круп, полосатых полотняных чулках на полных ногах и чепце с шелковыми лентами, завязанными большим бантом под круглым подбородком.

Да… Но вот как быть с подарком Великой княжны? Христофор Бонифатьевич отчетливо понимал, что на нее не может упасть даже намек на подозрение. И если завтра в вольере у дворца графа Фредерикса не будет прогуливаться парочка потешных жирафов на высоких подламывающихся ногах, то пошатнется очень многое.
Проснувшемуся от пальбы мониторов и воя авиамоторов графу сказали, что это учения по отражению атаки потенциального противника со стороны Залива, и он вновь уснул, положив седую коротко стриженную голову на обнаженную пышную грудь очередной своей фаворитки.
Что было делать? Семеновцы? Хороши в штыковом бою. Гвардейский экипаж? Ну те только горазды палить из главного калибра, пускать торпеды, и лазить под юбки галантерейщиц. Филера-гороховые? Топтуны и сыскари. Летчики? Вот! Вот оно спасение!
Отправив в домзаковском фургоне-рено задержанных шпионов под охраной своих людей на мотоциклетках с пулеметами, Благово, вызвал по телефону торпедный катер, созвонившись с Охраной водного района (ОВР). Меньше чем через двадцать минут, торпедный катер домчал Благово до противоположного берега залива, где располагался аэродром.
Начальник Эскадры не дремал. Он принял Дурново на КДП-2, на самой верхотуре, в застекленной со всех сторон башенке.
О чем он там разговаривали со сыскарем, я не знаю. Знаю только, что подняли нас по тревоге еще до утренней северной зари. Грели моторы и взлетали в темноте. ВПП подсвечивали прожектора БАО. А рассвет этого, запомнившегося на всю жизнь дня, встретили в воздухе, на высоте двух тысяч метров. Штурман глянул на компас, что-то посчитал в уме, старательно загибая и отгибая пальцы на руках, и выдал курс в градусах. Мы довернули так, что солнце светило нам по курсу, и полетели на юго-запад.
Почему именно нас послали в полет? Ну, наверное потому, что наш ИМ-13 был доработан как дальний бомбардировщик. Почти все свободное место в фюзеляже было заставлено резиновыми канистрами с марочным высокооктановым бензином “Галоша”.
Вопросы в деле не принято задавать, но командир, оставив штурвал на второго пилота, вышел из пилотской кабины и объяснил, что перед нами поставлена трудная, но вполне выполнимая задача – полет в Южную Африку, поимка двух половозрелых разнополых жирафов, погрузка жирафов на борт и доставка жирафов на аэродром дислокации к полудню. Командир объяснил причину такой спешки, объяснив, что до обеда внимание графа Фредерикса постараются отвлечь. Но уже после обеда настоящие, а не вражески закамуфлированные жирафы должны подойти к окнам графа и получить с его рук сдобные булочки.
Невыполнимых заданий для авиаторов не бывает. В этот раз нехватку времени можно было компенсировать только скоростью полета. Механики выжали из двигателей всех лошадей, что когда-то числились в их мощности, добавив своими матюками им резвости, пилоты не спали сутками, но до Африки мы долетели на счет раз-два!
Африка оказалась желтого цвета, и по ней бродило огромное количество всяческих зверей: львов, зебр, крокодилов, попугаев, слонов, носорогов. Вот только жирафов мы сверху, пролетая над саваннами и джунглями, не замечали.
В отчаянии мы решили приземлиться у большого водопада, который в Британии почему-то называют водопадом королевы Виктории, а местные туземцы - клубящимся дымом...

Тут я заметил, что Варенька, мило посапывая носиком давно спит. Я осторожно высвободился, поднял ее на руки и отнёс на кровать. Я положил Вареньку поверх покрывала и укрыл ее до шеи шотландским клетчатым пледом - ночи в наших широтах даже в конце весны довольно прохладны для молоденьких девушек.

Сам я уселся в кресло у окна. Выкурил ещё одну папиросу и незаметно для себя заснул.

Сны штабс-капитана Кижа.

Мне снился пустынный город на берегу моря.
Узкие, причудливо изогнутые улочки, мощенные гладкими квадратными плитами из темно-серого туфа, поднимались от набережной прямо по склону горы. Дома и улицы тонули в прозрачных синих сумерках.
За все время моего пребывания в городе, я так и не понял, утренние это были или же вечерние сумерки. Намек на желто-красный солнечный диск едва виднелся сквозь низкую сплошную облачность в одной и той же точке горизонта над спокойным темным морем.
В своем сне я постоянно передвигался по городу, то петляя между тесно стоящими домами, то выходя на набережную, то упираясь в крутой каменистый склон, поросший высокими пышными кустами с тонкими прямыми ветками, росшими из одного центра и усеянными мелкими листочками и еще более мелкими фиолетовыми цветками.
Цветки испускали тонкий горьковатый аромат. Вместе с сухой пыльцой, покрывающей листья – а это я определил на ощупь, сорвав несколько листочков и растерев их между пальцами правой руки, этот горький запах напоминал о засушливом, знойном лете, и мне сразу захотелось пить. Пить холодную воду, бегущую откуда-нибудь с горного ледника, став на колени на плоские камни, и набирая воду горстями, так, чтобы просачиваясь сквозь плотно сжатые пальцы она приятно холодила запястья. Но я в своих передвижениях ни разу не слышал журчания ручейка.
Проходя мимо темных провалов дверей и окон нижних этажей, я не испытывал особенного страха. Было такое ощущение, что люди только что покинули дома.
И верно, когда я проходил через крохотную площадь, скорее даже площадку, зажатую между трехэтажными оштукатуренными фасадами, увитыми лозами дикого винограда, перед маленьким кафе, прямо на тротуаре стояло четыре складных столика.
На двух из них стояли недопитые белые фарфоровые чашечки и медные джезве в ящичках с горячим песком ( Я пощупал поверхность песка ладонью). В центре одного из столиков стояла круглая пепельница, сделанная из синего пузырчатого стекла.
На краю пепельницы лежала тонкая папироса со следами губной помады на длинном позолоченном бумажном мундштуке. Легкий синеватый дымок от кончика папиросы поднимался вверх и таял в воздухе, сливаясь с сумерками. Я обонял приятный запах свежезаваренного кофе и удушливую вонь черного турецкого табака с изрядной примесью конопли.
Тут явно кто-то был совсем недавно. Я устал тщетно кружить по пустым темным улочкам, и мои ноги, повинуясь наклону каменного плитняка покрытия тротуара, понесли меня вниз, к набережной.
На этот раз улочка вывела меня к статуе из белого неполированного мрамора, изображавшую девушку, стоящую на гребне застывшей каменной волны, и устремленную всем телом в порыве движения по направлению к морю. Не знаю, как это удалось скульптору, но мраморный завиток волны под стройной ногой девушки казался полупрозрачным, как морская вода.
Я подходил к памятнику сзади, обходя его справа. Я был заинтригован, внимание мое было привлечено к необычному памятнику, а потому я не сразу разглядел, что на мраморном цоколе кто-то сидит, обратившись лицом к морю.
Когда я заметил незнакомца, он подносил к губам папиросу.
-Эй, любезный! – окликнул я его, -Не соблаговолите ли Вы мне объяснить что это за место, и куда, черт побери, все подевались!?
Я увидел, как зарделся кончик папиросы (незнакомец сделал затяжку), и начал поворачиваться ко мне. Внезапно мне стало не по себе.
-Я где-то видел эту фигуру раньше! -пронеслась у меня в голове паническая мысль.
А он развернулся ко мне верхней частью туловища, одновременно отбрасывая в сторону
окурок папиросы.
-Изволь, сейчас ты все узнаешь! –голос его мне был и знаком и не знаком одновременно.
Я обмер. Я его узнал. Ноги подогнулись, и я боком опустился рядом с ним, ладонями и сквозь ткань галифе, ощутив прохладу мрамора.
-Изволь! –повторил я, начиная свой рассказ.
И я узнал всё, но как всегда всё и позабыл, уже через несколько секунд после пробуждения.

В дверь кто-то ломился. Обе кореянки от страха натянули на головы простыни и откатились по широкой постели к стене.
Я сунул руку под подушку, где у меня всегда во время сна лежал автоматический девяти зарядный “Вальтер” с взведенным затвором. Указательным пальцем правой руки я передвинул флажок предохранителя на положение стрельба.
В этот момент дверь распахнулась, и на фоне света коридорных ламп в двери появился черный силуэт человека со стволом в отведенной в сторону руке.
-Руки вверх! –проорал человек и я автоматически два раза нажал на спусковую скобу “Вальтера”, целясь в центр силуэта.
Человек снопом повалился на пол, из его руки со стуком выпал наган. Девчонки у меня за спиной завизжали. Я, от волнения позабыв их имена (а ведь вечером помнил), только прошипел сквозь зубы, в том смысле чтоб заткнулись, дуры.
Не знаю, что они поняли из моего шипения, но визг сменился отрывистым всхлипыванием. И то – хорошо!
Я рывком выскочил из постели, не поворачиваясь спиной к двери и не выпуская из руки вальтер, натянул на себя кальсоны и галифе.
Из коридора раздался стук сапог.
Затем я узнал напряженный голос подъесаула Вол-Волчицкого, окликающий меня:
-Подпоручик Киж! Это свои! Не стреляйте! Что случилось?
Я опустил руку с пистолетом вниз.
-Входите, подъесаул! –громко ответил я.
В дверях возникла мощная фигура подъесаула в расстегнутом на груди френче. В правой руке подъесаул сжимал рукоятку внушительных размеров маузера.
-В чем дело? Кто стрелял? –усы подъесаула зло топорщились в сторону, а желваки на скулах, плотно обтянутых гладко выбритой (и когда только успел) кожей, так и катались.
Он нагнулся к лежащему на полу, и перевернул его на спину, вглядываясь.
Я тоже взглянул в лицо убитого мной человека, и сердце у меня пропустило удар. На полу, в расплывающейся луже черной крови, со слабой улыбкой на застывшем с открытыми глазами лице, лежал наш полковой адъютант, прапорщик Бальмонт.
Присвистнув, Вол-Волчицкий протянул руку, поднял валяющийся на полу браунинг, затем выпрямился, держа пистолет на ладони правой руки. Потом подъесаул зачем-то несколько раз шумно втянул ноздрями воздух, сжал браунинг в своем кулачище, поднеся его ближе к лицу.
Не выдержав взгляда мертвых глаз, в которых мне почудилась укоризна, я посмотрел на подъесаула, и успел заметить как начал двигаться его указательный палец на спусковом крючке.
Я сделал падающее движение в сторону подъесаула уж и сам не зная зачем…
Может быть вырвать из его рук браунинг?
…но вовремя остановился пораженный увиденным – на дульном срезе браунинга появился огонек…
Подъесаул вытащил из нагрудного кармана френча папиросу, прикурил от огонька зажигалки, и сквозь клуб дыма испытующе посмотрел на меня.
-Черт возьми, подъесаул! Я сплю, и вижу сны… Тут стук в дверь… Крики…Кто-то врывается с пистолетом в руке… Мне что, надо было дать себя застрелить?! –запальчиво, с нотками смущения, выкрикнул я.
-Кто ж знал, что этот сопляк так развлекается? – уже тише добавил я.
Подъесаул боком прошел в дверь, шагнул к кровати и потянул за край простыню, которой укрывались девчонки.
-Так дело было? –строго спросил подъесаул.
Обе девчонки, прикрывая груди ладошками скрещенных рук, сквозь слезы испуга подтвердили мои слова: -Да, насяльника! Они сама в дверь нога стучаль… Они сама с писталета кричаль рука вверх!… Господина Киже не виновата… Она сама пришель…
-Ваше счастье, подпоручик, что у вас есть такие свидетели! –помягчев голосом произнес Вол-Волчицкий.
-Сдай мне оружие, Филипп Теодорович, и изволь отправляться под домашний арест! –подъесаул протянул руку ладонью вверх.
Я вложил в его ладонь вальтер, и стал одевать сапоги.
-Сапоги надо чистить с вечера…-вслух сказал я.
-Чтобы с утра надевать их на свежую голову! –добавил доктор Окочурин (я и не заметил как он пришел), расстегивая пуговицы на френче бывшего прапорщика Бальмонта.
-Ты, Филипп, не мог промахнуться? Хотя бы в виде исключения? –добавил он рассматривая два сине-красных входных отверстия на левой стороне груди убитого прапорщика.
-Мог, конечно, господин доктор, но – извини, не получилось, -я надел на голову фуражку, положил на прикроватную тумбочку 500 юаней, и стараясь не испачкать подошвы сапог в луже крови переступил через труп, и вышел в коридор.

Тут я проснулся по-настоящему.

 Отправлено: 16.02.11 20:55. Заголовок: В одном старинном го..

В одном далеком городке (продолжение).

В окно светило утреннее солнце. Киж кое-как вылез из кресла – затекшее во время сна тело не слушалось. Варенька так и спала на своей кровати, вот только повернулась на бок и свернулась под пледом в клубочек. Отражение солнечного луча от зеркала дрожало на ее разрумянившейся со сна щечке.
Стараясь не скрипеть половицами и не сопеть, я сделал несколько поворотом торсом в стороны, помахал руками, понаклонялся в бок и перед собой. Потом вышел в коридор и прошел в туалетную комнату.
Через пять минут штабс-капитан Киж уже спешил по утренним пустым улицам Китежа в сторону аэродрома.
Позавчера и весь день вчера механики проверяли крепление узлов планера аэроплана, осматривали двигатели, чистили и регулировали карбюраторы.
На сегодня было намечено заключить тросы управления идущие к элеронам, рулю высоты и рулям направления по крылу и хвостовой части фюзеляжа в латунные трубки соответствующего диаметра.
Это изменение конструкции было согласовано с Игорем Ивановичем по телефону. Причина заключалась в том, что полет предстоял в высоких широтах, где возможно было обледенение планера. С собой будут также взяты емкости со спиртом для борьбы с обледенением.
На аэродроме меня уже ждали изготовившиеся к работе кондуктор Добейко, бывший флотский механик; ротмистр Лемке, пилот; авиатехник и поручик Ржевский, гусар-механик.
Мы уже приступили к работе, когда к нам присоединились юный корнет Азаров и господин Таранофф.
Я всегда считал, и буду считать, что пилотам стажерам и запасным пилотам необходимо знать матчасть не в приглядку, а на ощупь.
День до обеда пролетел незаметно. Мы славно пообедали вместе с караульной ротой. Еще за полтора часа мы закончили работу и прибрались. Остаток дня прошел в последних сборах и наведении внешнего лоска на все то, куда может упасть глаз начальства.
Ведь назавтра назначен старт нашей экспедиции!
Вечер и ночь я провел в прощаниях с Варенькой, а утром...

...Сначала я вспомнил это слово на немецком : “эшафот”. Потом в сознании всплыло слово на итальянском: “трибунал”.
Сооружение на краю летного поля аэродрома поражало воображение. Финские гастарбайтеры облепили гигантское деревянное сооружение как муравьи, спешно вколачивая молотками и кувалдами в деревянную конструкцию стальные скобы и гвозди. Далеко окрест в воздухе реял запах свежеосвежеванной сосны и деревенского самогона. Со стороны стройки доносились крики рабочих “Сатана перкеле!”. Их заполошные голоса перекрывал громовой рык буйнобородого генподрядчика стройки – купца Синебрюхова: “Шевелись, чудь белоглазая!” Работа спорилась и обещалась к полу дню быть завершена. Когда столько народу привлекается к работе, то она, в конце концов, обязательно (как бы сама собой) оказывается выполненной.
Еще раз подивился происходящему. Аэроплану для взлета нужно меньше полверсты ровного пространства и хорошая погода. Летчику для полета нужна фаталистическая уверенность в том, что количество взлетов всегда равняется количеству посадок, белый шелковый шарф, который надо обмотать вокруг собственной шеи, и кто-нибудь там, внизу на земле кто любит и ждёт лётчика. Нашему же народу для ощущения праздника достаточно самой малости: чтобы начальство хоть на время отвлеклось от руководства нацией какой-нибудь сторонней докукой.
Сегодняшний отлет нашей экспедиции вызвал к жизни невероятный взрыв энтузиазма у городского населения и городского руководства.
Торжественные проводы по своим масштабам явно обещали превысить известные по публикациям в журналах “Вокруг Света” и “Всемирный Следопыт” знаменитые бразильские карнавалы.
Еще стучали молотки и топоры плотников, когда к помосту на рысях вышли две пролетки. В одной пролетке восседал хозяин местной “Трехъямной Мануфактуры”, заводчик Паниковский, а в другой два приказчика придерживали руками, чтобы не свалились на землю, рулоны материи кумачевого цвета.
Паниковский был одет в строгий черный лапсердак. В черные же брюки с манжетами (из под манжет виднелись малиновые шелковые носки) была заправлена накрахмаленная рубашка. На кудрявой голове Паниковский имел плоскую касторовую шляпу. В результате того, что заказчик продукции “Трехъямной Мануфактуры” – индийский ашран под Бомбеем, был не удовлетворен цветом туальденоровой материи (заказывали шафрановый цвет, а получился кумач) и отказался от заказа, Паниковский находился на пороге банкрутства.
Городской праздник спас нашего заводчика от разорения – он взялся поставить материал на обивку эшафота-трибуны-помоста бракованной материей.
Цвет помоста после обивки показался нашим людям столь приятным для глаз, что огромные запасы туальденорового кумача в последующие годы пользовались огромным спросом. Из них шили знамена, рубахи, косынки, скатерти, занавеси, рубахи, штаны и даже портянки.
Последние по популярности затмили даже шелковые портянки, которые носили только отъявленные снобы (кто б еще разъяснил мне значение этого слова – сноб).
Подгоняемые дружескими малопонятными напутствиями купца Синебрюхова: “Ешь – потей! Работай – зябни!” и “Подбери губу лопарь, не нальют тебе стопарь!”, финны начали обтягивать помост кумачом.
-А и действительно – нарядно…-подумал про себя Киж, оглядываясь по сторонам.
-Собственно говоря, делать мне здесь нечего. Лучше пойду к аэроплану, проверю еще раз состав ремкомплекта и сохранность канистр со спиртом. Все ж не в тропики летим, а совсем даже наоборот! –решил я поворачиваясь так, чтобы половчее обойти вздымающуюся к небу трибуну.
Однако Кижа перехватили в самом начале маневра.
-Господин штабс-капитан! Какое счастье, что я Вас встретил! –на меня упала тень высокого цилиндра, который был известен всему городу. Это сам городничий, господин Мушков, почтил меня своим вниманием.
Помнится на одном из прошлозимних балов в Дворянском Собрании меня представила ему графиня Беломоро-Балтийская, возможно перепутав меня с кем-нибудь со спины. Что ж сейчас от меня надо, этому цилиндру, прибравшему к рукам весь город?
Говаривали, что ни один подряд на строительство не проходил мимо его загребущих рук. Они на пару со своей супругой заранее скупали по бросовым ценам пустыри и неудобья на окраине города, после чего городничий объявлял подряд на строительство, к примеру, странноприимных домов, или детских приютов за счет казны.
Объявив конкурс на подряд, цилиндр подстраивал дело таким образом, чтобы подряды доставались заезжим подрядчикам из других волостей. После чего казенные деньги оседали в карманах цилиндра и его дружков-подрядчиков, а строительство переходило в разряд долгостроя.
-Мы просим Вас господин штабс-капитан быть представителем нашего славного отряда воздухоплавателей-авиаторов на нынешнем торжестве! Милости прошу! –городничий цепко ухватил меня за рукав кителя и поволок за собой в сторону затмевающей полуденное солнце, обтянутой кроваво-красным кумачом трибуны.
На вершине трибуны я различил черные точки людских голов.
-Позвольте, господин городничий! –без особой надежды на успех я ухватился за деревянный поручень на первом марше лестницы, стремительно уходящей к вершине трибуны.
-Я при исполнении…Господин ротмистр попросил принять мне…Нам…Вам… -лепетал я, пока цилиндр тащил меня (как муравей тащит дохлую гусеницу) вверх по крутым ступеням лестницы.
-Сатана перкеле! –вспомнил я ругань финских горячих парней - наемных рабочих, царапая шпорами свежую древесину и пачкая руки липкой сосновой смолой, что выступила на неоткаченном дереве, из которого были выстроганы поручни.
Городничий рывком оторвал таки штабс-капитана от поручня, и уже без досадных остановок доволок последнего до вершины помоста.
На вершине деревянной кумирни собрался весь цвет городского общества. Большая ровная площадка, наспех сколоченная из доски-шестидесятки, была заполнена как ваза цветами городским дамским бомондом в разноцветных длинных платьях. Все платья были почему-то одного фасона, модного пару лет назад на Елисейских полях в городке Парижске, коий со времен наполеоновского нашествия считается центром мировой моды.
На головах наших прекрасных дам, наблюдались шляпки различных форм. От кокетливых крошечных шляпочек, украшенных искусственными цветочками, вырезанными из материи, до огромных, широкополых шляп-боливаров.
От жестокой неизбежности свободного падения и непосредственного знакомства с физическими законами окружающего нас мира, а именно: с осознанием численного значения ускорения свободного падения, наших олимпийцев ограждали лишь сплоченные шпунтованные доски, поверх которых финны укрепили широкий поручень.
Несмотря на ограждение площадки, дамы старались на приближаться к её краям, но толпиться ближе к центру площадки. Дамы грудились вокруг супруги городничего, мадам Розы Мушковой, в девичестве тоже Мушковой, так как наш предусмотрительный градоначальник предпочел взять себе фамилию женушки.
Черные точки, которые я видел на вершине трибуны с земли-матушки, были головами наших добрых завсегдатаев любого городского раута или собрания, с питием шампанского за счет устроителя, активистов- господ: Тараноффа, Ржевского и Козявкина (супруга госпожи Козявкиной, которой господин Тараноффа обещал жениться, и от матримониальных планов которой он должен был улететь с нами в экспедицию).
Господин Таранофф, узрев градоначальника, тотчас овладел его вниманием и телом, вцепившись в рукав фрака.
Стоя на краю эшафота он стал что-то втолковывать Мушкову, указывая пальцами в сторону взлетного поля, на котором уже стояли выкаченные гарнизонными солдатами на руках из палаток аэропланы. Господин Мушков с мучительной гримасой на лице кивал при каждом удачном пассаже господина Тараноффа, одновременно стараясь вырваться из захвата представителя общества «Добролет» .
Поручик Ржевский, перегнувшись через хлипкое ограждение площадки, развлекался, плюясь сверху на спор с господином Козявкиным. Спорили на ящик “Шустовского” коньяку – попадет или не попадет он (поручик Ржевский) на хрустальную витрину нового магазина господина Полысеева, днями открытого в нашей провинциальной глуши.
Однако слабый встречный ветерок сводил на нет все старания бравого поручика. Так что господин Козявкин мог быть спокоен за исход спора (навязанного ему поручиком), если бы самому господину Козявкину было дело до нашего грешного мира.
Но господин Козявкин был далек. Он был не с нами.
Опасно повиснув на поручне со вчерашнего интоксикованный возлиянием со Ржевским, супруг госпожи Козявкиной скорбно тошнил на головы собравшейся на поле толпы. С той стороны эшафота, на которой стоял штабс-капитан Киж, господин Козявкин напоминал старый макинтош, оставленный забывчивым гулякой на ограде у избы любимой женщины.
Общую картину Конца Света несколько разнообразили мужественные фигуры господ Кудасова и Недоливай-Доливо, куривших египетские пахитосы в углу площадки и переговаривавшиеся друг с другом редкими короткими фразами на французском языке.
Воспользовавшись тем что господин Таранофф решил сменить уставшую от удерживания фрачного рукава руку, господин Мушков вырвался и устремился к краю эшафота, совершая руками движения, напоминающие движения ласт плывущего тюленя, сгоняя к перилам дамский цветник.
Штабс-капитан Киж, не понимая зачем он здесь оказался, стрелковым шагом двинулся к ротмистру Кудасову, желая получить непосредственно от него инструкции.
Сделав пару шагов, я заметил, что сквозь широкие щели в полу помоста что-то посверкивает.
Нагнувшись к шелям в полу, я в полутьме подпомостного пространства разглядел бледные пятна плоских чухонских лиц и их сверкающие от возбуждения глаза.
Внезапно я все понял!
Гастарбайтеры подрядчика Синебрюхова, закончив работу по сооружению и обивке кумачом эшафота, были согнаны под помост (чтоб не шатались и не дали повод городовым оштрафовать Синебрюхова за отсутствие у мигрантов вида на временное пребывание в нашем городе).
От безделья они с радостью обнаружили, что сквозь щели можно отлично любоваться ножками (и прочими прелестями) собравшихся наверху эшафота дам.
Я немедленно высказал свое возмущение этим обстоятельством г-ну Синебрюхову. Он с почтением выслушал меня, и потрудился моментально все исправить.
Подозвав десятника чухонцев Колобродова, он прошептал ему на ухо несколько слов. Десятник бросился немедленно исполнять полученное приказание.
На несколько мгновений блеск восторженных глаз из подполья померк, затем, снова разгорелся. Возвратившийся десятник вручил г-ну Синебрюхову тощую пачку замусоленных купюр, а горсть мелочи ссыпал себе в карман...
-Вы совершенно правы, ваше благородие!-пояснил мне произошедшее Синебрюхов. - Нельзя, чтоб в частном строении удовольствие бесплатно получать! Так сказать, не фик
задарма шары пучить!
Каналья! Он все понял по-своему... Во истину – от великого до смешного даже шагу не ступишь не вляпавшись в наше интересное время! О, темпора! О, морес!
Городничий между тем начал произносить свою приветственную речь. Собственно говоря, о реальных источниках финансирования нашей экспедиции я не имел никакого представления, равно как и о настоящих её целях.
Однако, если прислушаться к выкрикам нашего градоначальника, получалось что финансирование экспедиции осуществлялось чуть ли не его личным иждивением, а целью экспедиции являлся поиск кратчайшего торгового пути в Северо-Американские Соединенные Штаты с целью сбыта туда пеньки и кедрового машинного масла, коими продуктами были так достославны отхожие промыслы нашей губернии.
Спич городничего продолжался не менее часа. Спич зачитывался градоначальником с вороха мятых бумажных листиков, исписанных корявым почерком супруги градоначальника, мадам Розы.
Публика, слушавшая выкрики городничего только первые две минуты, со скуки занялась своими личными делами.
В толпе, что обморочно покачивалась из стороны в сторону внизу, на земле вокруг эшафота, вовсю лузгали семечки и угощались принесенным под полой в четвертных зеленоватого стекла бутылках самогоном, наливаемым в граненые полустаканы. Обсуждались вопросы: заберут ли с собой в экспедицию градоначальника с супругой и кто будет управлять городом вместо них.
На вершине деревянной пирамиды, за спиной потеющего от разговорного напряжения господина Мушкова, дамы обсуждали последние новости из Парижа, где кутюрье придумывали фасоны одежды только на худосочных чахоточно-стройных француженок, нисколь не думая о настоящих женщинах, собравшихся ныне здесь.
Поручик Ржевский рассказывал сальные анекдоты господам Тараноффу и Козявкину, посему речь городничего периодически заглушалась бодрым жеребячьим ржанием упомянутых господ, успевших поднять градус настроения портвейном, коим обносили публику на помосте двое половых из трактира “Мулин муж”, нанятых на время проведения сегодняшнего митинга.
Тот же портвейн привел наконец-то удачно оттошнившего господина Козявкина в состояние грогги.
Из этого состояния господин Козявкин увидел Свет и услышал Глас. Свет осветил всю порочность жизни господина Козявкина, а Глас обличил господина Козявкина в небрежении многими из заповедей, если не всеми.
А посему господин Козявкин встал посреди помоста на колени и истово начал бить лбом в деревянный пол, мучимый раскаянием. При этом из его перепачканного рта доносились мычащие звуки душевной муки, кои выразить словами как правило нам, обыкновенным людям, невозможно.
Звуки ударов черепа об пол и мычание господина Козявкина иногда перекрывали голос городничего, но последний уже вошел в ораторский раж и слышал только самого себя.
Зато звуки и действия господина Козявкина привлекли внимание чухонцев скрывающихся в темноте под помостом, повергнув этих непосредственных детей природы в суеверный ужас и заставив забыть их невинное подглядывание за дамами.
Ко всему прочему, из глаз господина Козявкина лились обильные слёзы, которые несомненно образовали бы на полу эшафота лужу, если бы не стекали в щели между досками. Слёз было столько, что чухонцы прятавшиеся под эшафотом подумали, что пошёл солёный дождь. Из темноты подполья понеслись выкрики: Сатана перкеле!
Подопечные подрядчика Синебрюхова, выкрикивая защищающие от нечистой силы суомские речитативы, выломали несколько досок в основании помоста и окарачь бросились наружу.
Поскольку помост был окружен густой толпой обывателей, находящейся под парами самогона и под эффектом коварно-монотонного лузганья семечек, то появление бегущей куда глаза глядят группы возбужденных финнов было воспринято за окончание речи городничего.
Толпа закричала: -Ур-р-р-а-а-а! и бросилась на летное поле к стоящим там аэропланам, увлекая за собой гастарбайтеров, и частично их топча. Впрочем без видимого вреда для последних…
Глас народа – глас Бога. Толпа с криком побежала. Городничий, прерванный шумом на середине слова, наполовину длины туловища свесился с эшафота и воззрился на целенаправленное движение масс внизу.
–Как лемминги бегут… -добродушно прозвучал над ухом штабс-капитана голос Кудасова.
Я повернулся на голос. Мои друзья с усмешкой смотрели, как передние ряды бегущей толпы были остановлены военными чинами из оцепления, предусмотрительно выставленного по приказу ротмистра Кудасова задолго до начала митинга. Кое-кто из очумевших от всеобщей приподнятости чухонцев получил в ухо, но сделано это было со стороны солдат охраны добродушно и не обидно. По-имперски снисходительно.
Получивший в ухо уже поднялся с земли и смирно стоял около своего обидчика, который протягивал ему гостеприимно открытый кисет с табаком.
Вслед за городничим и прочей представительной компанией мы с Кудасовым, Ржевским и Тараноффым спустились с помоста на истоптанную сотнями каблуков и засыпанную пудами подсолнечной шелухи землю. Центр действия явно переместился в нужную сторону. Прапорщик Отсебяко с белой повязкой дежурного на рукаве пропускал через оцепление только военных с аэродрома и только членов экспедиции.
Дамам и господам, пожелавшим потрогать аэропланы, вежливо, но твердо было рекомендовано отложить сие благое дело по причине того, что аэроплан – это аппарат технически сложный, и что данные летательные аппараты уже прошли наладку и предполетную подготовку.
Слегка разочарованная публика компенсировала отсутствие возможность потрогать аэроплан возможностью сфотографироваться на его фоне.
Воистину, сегодня был славный день для нашего городского фотографа пана Штатифчика. Оба его ассистента работали, под его руководством, в поте своего дагерротипа. В деле местячковой фотографии, один такой день – год кормит.
Часть публики фотографировалась на фоне стоящих поодаль наших аэропланов.
Но еще больше народу толпилось у ширмы, на которой красками был нарисован летчик в шлеме с очками на лбу, белом шарфе на шее и кожанке, сидящий в открытой кабине летящего на фоне белых облаков “Вуазена”.
Никого не смущало отсутствие лица у означенного авиатора. Вместо лица у авиатора находилось округлое отверстие, вырезанное в ткани которой была обтянута ширма.
Любой заплативший пятиалтынный фотографу мог пройти за ширму обыкновенным человеком, просунуть в отверстие свою голову и сделать радостное или зверское (по понятиям об авиации) выражение лица.
Из-за ширмы вы выходили уже человеком сопричастным с великим. Из-за ширмы вы выходили уже почти что небожителем. Ведь назавтра в мастерской пана Штатифчика вы получите картонную фотографическую карточку, на которой вы управляетесь с аэропланом!
-Мама, а я летчика люблю!
Мама, я за лётчика пойду!
Летчик по небу летает!
Летчик тестикулами болтает!
Вот за это я его люблю!
И за это! И за то!
И за кое-что еще!–поют девки сидя вечером на завалинке на окраине нашего городка частушки.
Если взять “мерзавчик” беленькой себе и бутылку портвейна девке (для куражу) – то с тобой на сеновал пойдет любая.
Ну а уж если прихватить с собой в поход такую классную фотку, да девкам показать, то они все с тобой пойдут (даже без портвейна) и будет тебе щастье еще задолго до сеновала. Раза два. Или три.
Благородные дамы и горожанки в основном предпочитали фотографироваться на фоне настоящих аэропланов.
Да и куда там им было пробиться к ширме с “Вуазеном”, если возле нее громогласно терлись господин Таранофф с поручиком Ржевским одесную.
Поручик по его легендарному выражению ещё “всосал горячительного” и в своих шалостях дошел до того, что не уплатив пятиалтынный, но угрожая фотографу Штатифчику сабельными ножнами (саблю поручик заложил еще год назад в трактире на Муромском тракте) полез фотографировать себя в отверстии ширмы.
Наш городской “инфант террибль” спустил с себя гусарские рейтузы со штрипками, и радостно-изумленной публике вместо лица пилота на ширме предстали не первой свежести кальсоны поручика.
От неожиданности Штатифчик поджег двойную порцию магния в чашечке своего “Кодака”. Произошла ослепительная вспышка, раздался хлопок, повалил вонючий “бенгальский” дым… Земля ощутимо дрогнула и поручик Ржевский, прорвав парусину ширмы своим тощим задом, вывалился из “Вуазена”. Ширма накренилась и рухнула на поручика. Толпа ахнула.

 Отправлено: 16.02.11 23:35. Заголовок: В одном далёком горо..

В одном далёком городке (записки ротмистра Кудасова) продолжение

Но открывать дверь ротмистру не пришлось – она открылась сама, и даже не открылась, а распахнулась настежь, лишь только он протянул руку к ней. Из двери пахнуло паром и запахом, который был Кудасову незнаком, но что-то химическое в нем присутствовало, а следом за клубами пара, показались два бородатых мужика в рубахах и портах, в кожаных фартуках и смазных сапогах. На фартуках и сапогах были видны крупные пятна ржавого вида, а в руках они вдвоём держали оплетенную бутыль с какой-то жидкостью.
- Паазволь, ваше благородие! – сказал один из них и они протиснулись мимо остановившегося в недоумении ротмистра и пошли по улице, направляясь к деревянным воротам дома, стоящего напротив.
Кудасов проводил их взглядом, потом поднял голову и прочитал вывеску над дверями, из которых вышли мужики – « Штеккер и сыновья – химические опыты на пользу населению».
Ротмистр опустил взгляд, посмотрел внимательно по сторонам, потом снова поднял голову и отметил для себя, что вывеска осталась прежней, хотя ему хотелось прочитать на ней «Трактир на Пятницкой. Обеды в кредит». Он шёл именно в трактир, вернее в апартаменты Неналивай-Доливо, и дом был тот же, и улица не изменилась, то есть в задумчивости ротмистр не свернул в переулок, и не сбился с пути, он стоял на улице Пятницкой, перед домом в котором должна была состояться его встреча с меценатом и его американской подругой, но трактира не было, а вместо него, он видит заведение какого-то Штеккера.
Надо отдать должное Кудасову, недаром, он был не из последних в розыске агентов, германских, австрийских и прочих. Он решительно шагнул в клубы пара, и оказался то ли в мастерской, то ли в помещении какой-нибудь артели «Рога и копыта». Войдя внутрь, он остановился, что бы привыкнуть к туманной внутренности мастерской, а заодно и к запаху, резко ударившему в его нос. По мере привыкания, он, не сходя с места, начал видеть лучше и вот такая картина открылась перед ним. В помещении стояли квадратные ванные с какими-то растворами, парящими и издающими резкий запах, похожий на аммиак, к такому выводу пришёл ротмистр. Около ванн суетились плохо различимые фигуры, в таких же фартуках и сапогах, как и встреченные Кудасовым на входе мужики, одни из них доставали из ванн какие-то предметы, вешали их на крюки, укреплённые на канате, висящем у них над головами, потом канат начал двигаться и крюки с подвеской потянулись в глубину паркого марева. Другие, наоборот, опускали в ванные, что-то, что никак не мог определить ротмистр. В его носу стало неистребимо свербить, а глаза начали слезиться.
За спиной Кудасова раздалось негромкое покашливание, он резко обернулся и встретился глазами с невысоким человеком в очках, бородкой а ля Решилье, (и это в Китеже), и в цивильном костюме.
- Наверно это сам Штеккер - подумал ротмистр, но промолчал. Человек кашлянул ещё раз и с полупоклоном сказал –Разрешите представиться,техник Верещагин, к вашим услугам, господин ротмистр, - Разрешите вам помочь, хотите заказать анодирование или никелирование, делаем всё и быстро. О качестве также можете не беспокоиться. Имеем рекомендации городского головы и епархиального управления, много чего для города сделали. Он замолчал, с ожиданием глядя в глаза ротмистра.
- Анодирование чего, делаете – спросил Кудасов, стараясь хоть как-то выбраться на путь здравого рассуждения о том, куда он попал и куда делся трактир, который ещё с утра был на этом месте. Ротмистр в нем завтракал со штабс-капитаном, яичницей с беконом и кофе.
-Так ведь, чего изволите. Можем ваш револьвер никелировать, стрелять, правда из него будет трудно, но зато красоты станет неописуемой.
Кудасов не дослушал.
-Послушайте, любезный, куда это я попал, заходил в дверь трактира, а здесь,- он замолчал, подбирая слова.
- Химическое производство господина Штеккера – ответил Верещагин и продолжил, - Ваше высокоблагородие недавно в нашем городе, многое вам не известно. А есть тут у нас одна особенность, вы же помните историю про град Китеж, ушедший под воду и всё такое. Так с тех времён у нас странности разные бывают. Вот скажем трактир, сегодня он здесь и завтра тоже, а в среду он уже в другом месте. А наша мастерская здесь. А ведь мы по другому адресу обретаемся – Малая Придорожная улица, знаете ли. Но сегодня мы здесь, а он, трактир, на Малой Придорожной. А потом – наоборот. Вот так и живём. Все привыкли. Не жалуются. Город такой, Китеж.
Кудасов смотрел на техника и не понимал, он что смеётся над ним или он просто болен.
Видя замешательство ротмистра, и прочитав в его в глазах всё, что он думает о нём самом, Верещагин взял под руку Кудасова и повёл его к выходу. Выйдя на улицу, ротмистр немного отдышался, вытер слёзы, и ожидая дальнейших объяснений повернулся к Верещагину. Тот, молча, показал рукой вперёд – стоявшие у дверей «якобы трактира», разношёрстные экипажи местной знати жиденькой колонной уезжали вдаль.
- На Малую Придорожную едут. Пока ждали хозяев, трактир и мы местами поменялись.
Кудасов ошеломлённо молчал, глядя на удалявшиеся экипажи.
-Благодарю, господин Верещагин, я пожалуй пойду. Дела-с, знаете ли – не очень разборчиво произнёс ротмистр и пошёл следом за удалявшимися пролётками и каретами.
Пройдя до первого же переулка, он свернул в него и тихо пошел к себе на квартиру.
Сегодня Недоливай-Доливо не дождался ротмистра Кудасова.
Посмотрим, что принесёт ротмистру завтрашний день. Здаётся – это не последний сюрприз городка Китежа.

 Отправлено: 17.02.11 22:09. Заголовок: Отлёт из одного стар..

Отлёт из одного старинного городка.

Одновременно с этим событием к оцеплению подкатил “руссо-балт”, в полированном кузове которого восседал огромный несгораемый шкаф швейцарской фирмы “Noga”, впрочем скрытый от посторонних взоров телами сопровождавших армейских чинов по линии ротмистра Кудасова.
Как повелось в армейских кругах еще с доледниковых времен, еще с того гомерического времени, когда наши предки-кроманьонцы планировали и проводили войсковые операции против наших же предков-неадертальцев, представители контрразведки присутствовали всегда и везде.
Вот и сейчас никто не имел желания требовать у представителей контразведки верительных грамот. Последний из чинов в чине подпоручика, выгрузившись сам из авто, потребовал в свое распоряжение четверых рядовых чинов для переноски в аэроплан №1 (на №2 он и не взглянул) несгораемого шкафа, опечатанного кучей печатей, боковую стенку которого он периодически, но систематически, ласково поглаживал.
Так старый ревнивый муж непрерывно поглаживает сдобную попку своей молодой жены, проверяя её присутствие ,а может проверяя, присутствует ли еще он сам в этом постоянно меняющемся мире.
Четверо нижних чинов, составив на земле свои “мосинки” в пирамиду, взялись со всех сторон за бока несгораемого шкафа и, покряхтывая и обливаясь потом, поволокли его к аэроплану.
Киж с нескрываемым интересом наблюдал как меняется окраска лица ротмистра Кудасова, переходя от бледно-розового в свекольный оттенок. Это ротмистр заметил сизифовы муки изнемогающих от тяжелой ноши солдат.
Уж он-то, как авиатор понимал всю тяжесть происходящего. Где-то, кто-то, на самом верху их службы счел серьезно озаботиться хранением секретных документов во время экспедиции. Этот кто-то, в отличие от ротмистра не имел никакого представления о грузоподъемности аэроплана, пусть даже такого большого, каким был аппарат класса “Илья Муромец”.
В последний момент, когда шествующий спиной вперед и не сводящий со своего шкафа взгляд неизвестный Кижу подпоручик, спиной и невнятным ворчанием оттеснил часового стоящего у двери ведущей в фюзеляж “Ильи Муромца”, раздалась властная, раскатистая команда ротмистра: -Отставить нести шкаф!
Чины тут же с благодарностью исполнили команду офицер,а уронив несгораемый шкаф на примятую траву. По лицу подпоручика прошла судорога и он подскочил к ротмистру.
-Господин ротмистр! Что Вы себе позволяете с казенным имуществом? Без этого шкафа вы не сможете выполнять свои обязанности в экспедиции! Я подам рапОрт! –с ударением на букву О прошипел подпоручик меча гневные угрожающие взгляды по сторонам.
Я взялся пальцами за локоть ротмистра, стараясь удержать его от необратимого поступка. Но, к моему удивлению, Кудасов уже успокоился, и вкрадчивым голосом произнес глядя твердо в глаза подпоручика: -В соответствии с Летной Инструкцией на борт военного аэроплана могут быть подняты личные вещи экипажа и спецпассажиров не превышающие массы, которую они способны единовременно поднять самостоятельно на борт.
-Вы, подпоручик, в состоянии самостоятельно поднять на борт Ваш шкаф? –продолжил подъесаул с убийственной вежливостью.
Подпоручик, сорвавшись с места, подскочил к поверженному колоссу и попытался поднять один из его краев с земли. Но ему не удалось даже просунуть под шкаф пальцы рук для захвата – так плотно лежал массивный шкаф на земле.
Подпоручик терся со всех сторон вокруг своего шкафа, как кобель трется вокруг сучки. Он вспотел от напряжения и совсем уж было отчаялся, когда Кудасов пришел ему на помощь.
-А что, подпоручик вообще содержится в данный момент в шкафу? –с располагающей доброй улыбкой спросил он у него.
-Секретные циркуляры и инструкции, -выдохнул тот, выпрямляя спину и вытирая лоб тыльной стороной правой руки. –Кои я не имею права никому доверить кроме себя.
-Вот и отлично! –обрадовался Кудасов. –Раз в соответствии с Летной Инструкцией Вы не в состоянии поднять сей шкаф на борт аэроплана, то уж документы то, Вы можете пронести!
-Как? –страдания подпоручика были видны невооруженным глазом на его хитроватом лице и во всей суетливой фигуре. –Я не имею права держать их вне надежного хранилища! Я не могу вернуть их вместе со шкафом в Канцелярию, потому что аэропланы вот-вот взлетят! Я не могу без них жить!
-Ну так, проглотите их, камрад, и дело с концом! –сорвался Киж, с раздражением наблюдая гримасы и ужимки подпоручика.
-Это мысль! – ротмистр Кудасов поднялся по откидной лесенке в фюзеляж, дав на ходу распоряжение нижним чинам оттащить несгораемый шкаф подальше от взлетного поля.
Присутствовавший при этой сцене доктор Окочурин, прочувственно пожал руку Кижу и широкими шагами направился по направлению ко второму аэроплану.
Мне же надлежало дождаться прибытия и погрузки остальных членов экспедиции, и проследить за их размещением и погрузкой личных вещей в аэропланы (все остальное походное и научное снаряжение было уже погружено и закреплено на бортах ранее).
На краю поля показалось несколько легковых авто осторожно двигающихся среди толпы.
Я приложил ладонь ко лбу козырьком, пытаясь различить кто там едет, когда меня отвлекли гложущие звуки. Я посмотрел в сторону источника звуков.
Секретный подпоручик, с глазами какающей на хозяйский персидский ковер собаки, жевал секретные документы, которые он доставал из открытого со всеми возможными предосторожностями несгораемого шкафа.
Да, дела... У них там хорошо специалистов готовят.
Теперь - что? Если, значится надо какую секретную инструкцию зачитать, то ротмистр Кудасов должен в гальюн идти? Да только наши гальюны на "Ильях Муромцах" устроены по принципу люфт-клозета.
Ротмистру не позавидуешь... Однако, дело служивое, и я думаю, что ротмистр еще придумает, как выйти из создавшегося положения с чистыми руками.
Между тем авто подкатили к оцеплению, и вскоре я увидел тех, кого мы ждали.
Профессор Каштанов шествовал к аэроплану задумчиво вертя в руках особой формы, плотно укупоренную, большую пустую бутылку.
Я слыхал о профессоре много интересного. Это был крупный ученый и путешественник.
А та бутылка, что сейчас находилась у профа в руках, была предназначена для отсоса у возможно встреченных нами в экспедиции крупных млекопитающих и ящеров спермы для опытов по возрождению исчезнувших видов фауны.
За профессором шли двое провожающих его до аэроплана научных ассистента: доцент Кацнельгоген и препаратор-лаборант Иванов. В руках оба ассистента держали по кожаному саквояжу формой похожей на те, с которыми ходят доктора и грабители почтовых поездов.
Впрочем, какая разница между докторами и грабителями? Разве что последние поступают более честно - не внушают нам ложных надежд на то, что все само рассосется, особенно если регулярно прыгать на пол с печки...
А если серьезно, то более странной пары ассистентов для профессора трудно было бы придумать досужему сочинителю (типа доктора Уотсона).
Кацнельгоген была силезской немкой и любила носить мужские костюмы-сафари, очень и кстати подчеркивающие формы ее крепко сбитого тела. Иванов же был щуплым и раскосым бурятом-самоучкой, прибившимся к профессору во время одной из его экспедиций в район Керулена.
Я проводил всех троих к аэроплану №1 и сообщил ротмистру, что все наши земные дела почти закончены, и если в ближайшие сутки на борт поднимутся все члены экипажа, то можно начинать прогревать моторы.
Ротмистр с сомнением поглядывал через остекление кабины на толпу, бушевавшую за шеренгой оцепления.
В этот момент в толпе началось какое-то движение. Толпа начала быстро распадаться на две части, бросаясь врассыпную от всадников на несущихся галопом лошадях.
В пяти шагах от аэроплана лошади были остановлены, затем подняты на дыбы и из седел на траву выпрыгнули наш меценат и спонсор господин Неналивай … и так далее, и его боевая подруга мадам Крофт. Оба были одеты в ковбойские костюмы из вытертого хлопка линяло-голубого цвета со множеством карманов и застежек. Был момент, когда они числились в членах экипажа. Но чем ближе становился день отлета, тем меньше желания лететь выказывал финансист нашей экспедиции. Его можно было понять. Одно дело ИГРАТЬ в ковбоев, и совсем другое дело работать коровьим пастухом. Одно дело путешествовать по страницам приключенческих книг вслед за фантазией автора, и другое дело каждый день тащить на себе поклажу, быть съеденным заживо гнусом, и спать на голой земле, а не на накрахмаленных простынях в теплой постели.
Но проводить нас они время все же нашли.
За штурвалом уже стоял весь гордый собой господин Таранофф. Экипажи аэропланов уже были на борту.
По кивку ротмистра мотористы стали дергать винты за лопасти, поочередно запуская моторы. Их треск, хлопки и плевки клубами белого дыма вызвали новый прилив восторга в толпе.
Там за шеренгой в воздух взлетали картузы, женские чепчики и шляпки. Раздавались здравицы и речевки, сочиненные в честь экспедиции.
Особенно неиствовали наши добрые друзья и знакомые. Мадам Козявкина посылала из-за спины супруга, державшего на руках двух злобно тявкающих на аэропланы шпицев, воздушные поцелуи пилоту Тараноффу.
Порыв ветра подхватил и понес над толпой высокий пижонский цилиндр градоначальника Мушкова.
Внезапно трески заведенных моторов сначала одного аэроплана а, за тем и другого, слились в единый громовой рев, винты их бешено завращались. Подняв настоящий шквал, который срывал шляпы с господ провожающих, задирал кринолины дам, уносил прочь газеты и рекламные листки.
Аэропланы начали выруливать против ветра (я покосился на туальденоровые конусы, реявшие на воткнутых в землю шестах).
Я припустил во все лопатки за бортом №2 и вскочил в открытую дверь, успев оттолкнуться от земли правой ногой.
Аэроплан взмыл в воздух. Лопасти пропеллеров со свистом рассекали воздух.
Кудасов поставил свой борт №1 в левый разворот.
Таранофф, соблюдая интервал и дистанцию, повторил его маневр на борту №2.
Прощальный круг над городом. Квадратики домовых крыш и прямоугольники кварталов. Ярко блеснула серебряная змейка реки. Четкие тени аэропланов плывут поперек веера грунтовых дорог внизу.
Прощай городок, приютивший нас на несколько дней и успевший стать родным! Я обязательно вернусь.
Ты останешься таким, какой ты был и есть.
А вот я... . Каким стану я?
Таранофф за штурвалом часто оборачивается и поглядывает на меня.

 Отправлено: 17.02.11 23:00. Заголовок: Рассуждения ротми..

Рассуждения ротмистра Кудасова о странностях, случающихся во многих местах, и не только в уездном городе Китеже.
(Всё, описАнное ниже, происходило несколько ранее торжественных проводов экспедиции на местном аэродроме)

Когда я вернулся в своё временное жилище, там уже не было штабс-капитана и Ржевского, они отправились на бал. Это было как раз то, что мне сейчас было нужно более всего – тишина и покой. Надо было разложить по полочкам всю информацию, имевшуюся у меня, касательную разного рода странностей и несуразностей, происходивших с моим участием в Китеже и ранее, в самых разных местах. Дело в том, что сегодня случилась последняя капля, в переполненный сосуд и сосуд грозил вылиться прочь. А это мне было не надобно, ни одна капля не должна пролиться, ибо эти капли, суть знание, о неведомом.
- Довольно вычурно получилось, давай попроще, Лео (так звала меня моя мать, в детстве, и я себя, в одиночестве, разговаривая с самим собой).
-Хорошо, попробую попроще – подумал я, в ответ на своё же замечание.
Что бы ничего не забыть, я решил записать все события, причисленные мной к категории , скажем мягко, неопределённых.
Их было не так много, но они происходили, время от времени, и я до поры, откладывал их анализ. Не укладывались они ни в какую схему, представляясь мне несвязанными эпизодами, происходящими со мной лишь из-за рода моей службы.
Но после сегодняшнего взаимоперемещения трактира и заведения г-на Штеккера, у меня в голове стала появляться, пока ещё неясная, размытая картина, с очень странным сюжетом и персонажами.
Начну с истории, произошедшей со мной, полтора года назад. Дело было так.

Я летел вниз, не понимая, что происходит. Минуту назад я вошёл в пещеру, замеченную мной с воздуха ещё до посадки ИМ на песчаной отмели Северного моря. Меня привлёкло в ней неожиданно округлое очертание входа. Похоже было, что рука человека сделала это, а раз так, то в этих диких краях возможна встреча с тайной. Это было как раз то, что нужно было мне, уставшему от монотонного полёта, длившегося уже вторую неделю, с редкими посадками на неприготовленные площадки, что само по себе было риском. Из секретного циркуляра полковника Батюшина , полученного мною накануне, при очередной посадке ИМ от курьера-эскимоса, ожидавшего меня трое суток в этом пустынном гористом месте, мне стало ясно, что в одной из пещер находится то, из-за чего я – ротмистр Кудасов, находящийся на борту ИМ с секретной миссией, должен найти и доставить в Петербург.
Но сейчас я падаю вниз с ускорением свободного падения в 9,8 метра в секунду и если я не смогу остановить падение, зацепившись хоть за что – ни будь на пролетающем мимо обрывистом склоне с редкими кустами и чахлыми северными берёзками, то наверняка моя миссия на этом бесславно закончится. И тут произошёл тот счастливый случай, о котором знают все авантюристы, и который бывает только один раз – ремень моего заплечного мешка зацепился за корень. примостившегося на самом краю обрыва дерева и после мощного рывка, при котором ремни чуть не сломали мне рёбра, я закачался над пропастью. Не успел я перевести дух, как услышал свист рассекаемого воздуха и рядом со мной, зацепившись за ветку ремнём карабина, оказался штабс-капитан Краузе.
Необходимое пояснение – читатель должен знать, что поход в горы – опасное предприятие и в одиночку ходить по пещерам не рекомендуется. Поэтому меня и сопровождал наш второй пилот. Но он, обладая сангвиничским темпераментом и страстью ко всякого рода приключениям, незаметно уклонился от маршрута, привлечённый непонятными звуками из пещеры, расположенной неподалёку от той, в которую хотел попасть я. Словом он оставил меня одного, когда я уже входил в пещеру. А затем я был выброшен и оказался висящим в неудобном положении в более чем ста метрах над равниной.
- Вы не поверите, господин ротмистр – услышал я слова неунывающего штабс-капитана, - эти хреновы пингвины запросто вышвырнули меня, причём руку к этому…пардон, крыло, приложил какой-то гигантский пингвин-мутант, выше меня на две головы, внезапно появившийся на крики этих гадких птиц из глубины пещеры, и он ещё сказал, да, да, именно сказал мне - Вас не звали сюда, штабс-капитан. Из чего я делаю вывод, что чёртова птица разбирается в чинах, ха-ха-ха…
Я висел почти вниз головой и это было, признаюсь вам, весьма неудобно, поэтому весёлость фон Краузе оставила меня равнодушным.. Я лихорадочно прокручивал варианты выхода из случившегося положения, потому что корень начал потрескивать и подался на несколько сантиметров из скальной щели, за которую и цеплялось спасшее нас деревце. Вдвоём мы весили больше, чем оно могло выдержать. Это заметил и штабс-капитан – он попытался подтянуться на ремне, чтобы ухватиться рукой за выступ скалы и выбраться на склон. Его попытка вызвала лишь осыпание камней и нисколько не улучшила наше положение.
-Фердинанд Терентьевич, давайте просто повисим немного и подумаем – я не узнал свой охрипший голос – прежде, чем мы полетим вниз.
Внезапно, с верха скалы, откуда мы и упали, посыпались мелкие камни и через несколько минут, следом за камнями, показался конец толстого металлического каната, на конце которого виднелась массивная, как мне показалось кованая петля. Петля приближалась быстро и, наконец, повисла, покачиваясь рядом с нами.
- Хватайтесь за петлю – послышалось откуда-то сверху. Нас не надо было упрашивать, и мы, стараясь не сорваться, ухватились за спасительный канат. Вверху послышался шум, напоминающий шум мотора танка, этого новейшего оружия, придуманного и впервые применённого англичанами в этой войне, что было весьма странно, какой танк мог оказаться здесь, в горах? Канат натянулся и быстро пошёл вверх. Нам с фон Краузе оставалось только уворачиваться от острых камней, по которым нас тянула вверх волоком неизвестная машина.
Наконец, показался край обрыва и нас почти выбросило на верх. Обессиленные, мы упали на чахлую траву. Густая заросль мешала видеть наших спасителей. Лежащий канат вдруг стал уползать в эту заросль. Наконец, любопытство победило боль от сорванной кожи на руках и лице, мы с трудом поднялись и пошли сквозь кусты, в надежде увидеть тех, кто нас спас. И вот мы вышли из них и увидели то, что я сегодня и здесь, находясь в своей квартире, в городе Китеже, причисляю к странным и непонятным пока вещам. Это был танк, но не английская неуклюжая коробка. Мы увидели приземистый корпус, опирающийся на широкие гусеницы, не охватывающие весь корпус, как у англичан, а расположенные по бокам этой машины. На корпусе была башня. Я так назвал увиденное мной потому, что это напомнило мне корабельные башни главного калибра дредноута, и длинный ствол орудия, смотрящий чуть вверх и в сторону.
Ощущение мощи, так и веяло от облика этой машины.
Но всё это длилось несколько мгновений, машина выплюнула облако черного дыма , резко сорвалась с места и исчезла из поля зрения.
Мы со штабс-капитаном вскоре вернулись к своему ИМ. И полёт продолжился. Ни я, ни фон Краузе, не сговариваясь, никому не рассказывали ни о говорящих пингвинах, так бесцеремонно обошедшихся с нами, ни об обстоятельствах нашего удивительного спасения.
Это и был первый странный случай, в цепи дальнейших событий.

 Отправлено: 18.02.11 11:03. Заголовок: Плавно набирая высот..

Возвращение в один далекий городок.

Плавно набирая высоту, два огромных аэроплана взяли курс на северо-восток – в полном соответствии с целью экспедиции. Однако, оставив внизу под плоскостями едва видимые в сгущающейся вечерней дымке квадратики крыш Староустья, аэропланы совершили левый разворот большого радиуса и легли на обратный курс.
Я объяснил экипажу, что наш взлет был задуман ротмистром Кудасовым как дезинформирующий агентов противника, тайно действующих в Китеже. Второй целью полета – было опробывание в качестве горючего, новой бензиновой смеси, полученной с помощью восстановления сгущенного бензина.
Всем было понятно, что на том маршруте, по которому должны были лететь ИМ, трудно, или практически невозможно было создать сколь-нибудь значимые запасы бензина для работы двигателей. А посему, химической лабораторией Петроградского университета был разработан метод сгущения бензина по принципу молекулярного уплотнения бензольных колец в единице объема.
Лабораторные результаты были обнадеживающими. Одной канистры сгущенного бензина вполне хватало на, без малого, тысячу верст полета.
Штабс-капитана Кижа немного смущало то обстоятельство, что для восстановления в обычный бензин, сгущенный бензин нужно было разбавлять мочой.
На основании лабораторных исследований самым эффективным восстановителем показала себя ослиная моча. Неожиданно перед учеными встала неразрешимая проблема – неужели для увеличения радиуса действия аэропланов в экипажи потребуется включать осла?
Впрочем, военное ведомство утвердило такое штатное расписание для экипажей аэропланов дальнего радиуса действия. А интенданство изменило нормативы обеспечения экипажей, включив в список выдаваемых продуктов и материалов сено для питания осла. Даже появление на борту аэропланов большого количества горючего материала – сена, не смогло умерить восторги штабных деятелей, связанные с увеличением боевого радиуса полета.
Зато восторг экипажей аэропланов не поддавался переводу на живые языки мира. Посудите сами – еще одни продуктом выделяемым ослом, помимо восстановителя сгущенного бензина был навоз. Скажем так. Ведь не повторять же за бортмехаником многоэтажную тяжелую словесную конструкцию, начинающуюся риторическим вопросом: -Какая скотина в фюзеляже на пол навалила?
Предложения Штаба об использовании ослиного помёта, после высушивания и брикетирования последнего силами экипажа, в качестве твердого топлива для бивачных костров, не нашло поддержки.
Химики вынуждены были провести цикл дополнительных исследований. Результатом научного поиска стало предложение использовать в качестве восстановителя мочу экипажа. Конечно эффект был несколько ниже, но удовлетворил почти всех недовольных.
В нашем пробном полете, мы почти выработали обычный бензин в одном из бензобаков. Теперь предстояло наполнить этот бак восстановленным бензином и проверить, как будут работать на новом топливе моторы при разных режимах.
Я вытряхнул из канистры в растворный бак около литра студнеобразного вещества желтого цвета с резким бензиновым запахом.
По инструкции литр “сгущенки” необходимо было разбавить в соотношении 1:1 мочой экипажа. Результатом восстановления должно было быть появление в растворном баке 350 литров 96-го бензина.
Я достал из рундука литровую банку из толстого зеленого стекла и, пустив по кругу, выразительно протянул ее поручику Ржевскому.
Через десять минут банка была полна. Господин Таранофф выразил желание внести свой вклад в общее дело в повышенном количестве, выдвигая в качестве аргумента довод, что в результате мы можем получить большее количество бензина.
На что я ему посоветовал застегнуться и перестать болтать ерундой.
Даже мадам Лара Крофт внесла свой вклад, уединившись от наших взоров в туалетном отсеке ИМ.
На борту же ИМ –1 все должно было пройти проще – ведь женщин там не было, однако не обошлось без эксцессов.
Как мне потом рассказал господин Окочурин, с наполнением восстановителем проблем не было. Лишь один корнет Азаров наотрез отказался внести свой вклад в общую банку.
Окочурин говорил, что корнет сначала покраснел, потом побледнел, а потом и вовсе лишился чувств.
Доктор выразил сожаление о том, сколь стала нежна и не приспособлена к тяготам и лишениям нынешняя военная молодежь.
Штабс-капитан Киж не мог с ним не согласиться.
Слив восстановитель в растворный бак, я отвлекся на то чтобы поставить банку обратно в рундук. Когда я вернулся к баку, в нем уже до краев плескался восстановленный бензин.
Я распорядился перекачать его в расходный бензобак. Что Ржевский и сделал с помощью ручного насоса АКБ.
Настал момент истины. Я краником перекрыл подачу обычного бензина, одновременно приоткрывая топливопровод от бака с восстановленным бензином.
Через несколько секунд, после выработки штатного бензина в камерах карбюраторов, в них попадет восстановленный бензин.
Мы застыли в напряженном ожидании. Но ничего не произошло. Никаких черных дымовых выхлопов из патрубков мотора, никакой запинки в гуле двигателей. Опыт удался и теперь у нас появился шанс забыть об ужасе, охватывающем авиатора при взгляде на указатель уровня топлива в бензобаке.
Посадку на аэродроме в Китеже мы совершили в темноте. К ВПП чины из БАО подогнали шесть прожекторов на пневматических колесах и запитали их от передвижного электрогенератора, осветив полосу. Рядом зажгли дымовую шашку. Дым лишь слегка относило вбок.
Посадку осуществляли с выключенными моторами, дабы не привлекать звуками работающих двигателей лишнее к нашей миссии внимание.

 Отправлено: 18.02.11 14:36. Заголовок: Город которого нет. ..

Город которого нет.



Было странно идти по городу, откуда ты только что улетел. Странно, потому что встреченные мною люди тоже были странными.
Те, кто должен был меня знать – меня не узнавали. А те, кого не знал я, вели себя со мной как люди давно знакомые.
У витрины зеленщика я повстречал Вареньку, с надетой на руку плетеной корзинкой для овощей. Я бросился к ней, но она меня не узнала, равнодушно скользнув по моему лицу своими зелеными глазами, вновь оборотясь к свежим овощам, выставленным в витрине. Ладонь ее, всегда такая нежная и прохладная не откликнулась на мой жаркий поцелуй.
Пан Отруба, в чей магазин я зашел, чтобы купить флакон ружейного масла, молча обслужил меня, не узнавая.
Зато на Малой Касательной какой-то подъесаул, идущий навстречу по тротуару с другой стороны улицы, по-приятельски окликнул меня, назвав почему-то фон Краузе, и выразил удивление, когда я ответил, что не имею чести быть знакомым.
Он еще долго стоял у края мостовой, глядя мне в спину и подкручивая в недоумении ус.
Я обернулся один раз, перед тем как повернуть за угол на Канатную улицу, и подъесаул, ожидая как-будто моего поворота, вскинул вверх в нерешительном приветствии руку. Но я его никогда до этого не видел, а потому пошел дальше.
На спуске, возле порта…. Хотя, какой может быть порт в Китеже..?
На спуске возле порта меня снова остановили. На этот раз какой-то возбужденный человек в непривычной для глаз военной форме без погон, но с петлицами, в каждой из которых был укреплен посверкивающий красной эмалью прямоугольник, схватил меня за рукав.
Я остановился, машинально поднеся ладонь правой руки к козырьку фуражки. На голове у очередного незнакомца была пилотка с непонятной кокардой. Впрочем, разглядеть кокарду (кажется, это была пятиконечная звезда с изображением каких-то кузнечных и сельскохозяйственных инструментов) у меня не получилось.
Незнакомец, встревоженно шаря глазами по небу над улицей, спросил, назвав меня Беловым, почему я до сих пор нахожусь на берегу, а не на борту транспорта.
Я не знал, что ему ответить. Наверное, это был душевнобольной, сбежавший из-под присмотра.
Отпустив мой рукав, он приказал мне возвращаться на транспорт, который вот-вот отойдет от пирса. Еще он сказал, что румыны уже на окраине города. А немецкие пикировщики могут налететь в любую минуту.
Я не стал с ним спорить, а, откозыряв, двинулся к распахнутым настежь широким железным воротам порта, навстречу свежему запаху морской воды и удушливому запаху дыма, исходящему от догорающего элеватора.
Да, город изменился. Вчера, когда мы улетали, был конец весны, едва зацвели липы, а сегодня…
Сегодня я шёл по опавшим листьям, лежащим везде – на газонах, на тротуарах, на мостовых. Желтые и красные листья тихо падали с веток. Желтые и красные листья нёс ветер вдоль пустынных улиц, наполненных прозрачным светом полудня зрелой осени. Иногда на улицах шёл серый холодный дождь, и листья, лежащие на земле, лаково блестели, постепенно вмерзая в темную глубину льда.
Иногда я шел по редким солнечным пятнам, по густым теням листьев, в зеленом полумраке создаваемом густыми кронами платанов, раздвигая телом при движении полуденную жару.
Я шел по городу, который узнавал по своим снам.
Наверное, у каждого есть такой город. Город, в котором ты родился и вырос. Город, который ты покинул много десятков лет назад. Город, который ты вспоминал тысячу бессонных ночей, забываясь зыбким сном лишь под утро.
Каждый раз, ты наделял этот город домами и улицами других городов, куда тебя бросала судьба. Каждый раз, ты населял этот город людьми, с которыми ты встречался во время своих жизней в других городах и других временах.
В этом городе ещё стоят те дома, что давно уже были разрушены людьми.
В этом городе живут давно ушедшие от нас по дороге времени люди.
В этом городе живут те, кто жили на самом деле, и те, кого ты придумал, вместо ушедших навсегда.
В этом городе живет твоя первая и последняя любовь.
Я свернул с булыжника мостовой в полутемную подворотню, ведущую внутрь тесного двора.
Я стоял на дне колодца, образованного стенами трехэтажных домов. Стенами покрытыми облупленной штукатуркой. Стенами, окрашенными грязно-желтой от времени и непогоды краской. Стенами, которые покрывали листья и лианы дикорастущего винограда, тянущиеся из колодца к солнечному свету, тянущимися вверх, к бледно-синему дымчатому небу.
В этом небе под вечер ты слышал, как свистят стрижи, черными молниями проносящиеся в проеме - картине окна.
Во дворе росло всего два дерева – дикие абрикосы. Когда абрикосы становятся чуть желтыми, дворовые мальчишки срывают дички и, морщась от кислицы, съедают плоды абрикоса ради косточки.
Если долго тереть острый край косточки о базальтовую плитку, которой вымощен двор, то в косточке появляется отверстие, через которое надо выковырять съедобную сердцевину, чтобы в дальнейшем использовать косточку как свисток.
Это страшный секрет – изготовление свистков из абрикосовых косточек. Его знают только мальчишки. Становясь взрослыми, они забывают этот секрет.
Забывают так же легко, как забывают кромешную тьму дровяных подвалов под домом. Эта тьма пропитана запахами угля, пыли, и плесени. За щелястыми дверями подвальных ячеек в абсолютной бархатной темноте идет своя страшная и невидимая жизнь. Эта темнота населена мальчишескими страхами о Чёрной Руке, о Пьющих Кровь, и О том, кто приходит по ночам.
Словом, о всех тех ужасах Тьмы, против которых у мальчишек есть единственная защита – спрятаться с головой под одеяло.
Страхи отступают лишь на время. Иногда дедушка берет тебя с собой – помочь что-нибудь нести – мешки, или прочую нетяжелую надобность. В руке у дедушки зажженная керосиновая лампа.
По-прежнему, за щелястыми дверями подвальных ячеек в абсолютной бархатной темноте идет своя страшная и невидимая жизнь. Но зато ваша ячейка за такой же страшной дверью в волшебном неверном желтом свете керосиновой лампы превращается в иллюстрацию к “Приключениям Буратино”.
В иллюстрацию в детской книжке на картинке, где Буратино протыкает своим острым деревянным носом холст, с нарисованным на нем очагом, такой же сводчатый потолок.
В книжке за холстом находится дверь в волшебный мир, а в жизни ты уже попал в волшебную страну.
Груды антрацита в дедушкином подвале, отражающего своими гладкими черными гранями свет лампы, превратились в алмазы из пещеры в копях царя Соломона. Поленница сухих дров – это слоновьи бивни, величайшее сокровище для всех, кто ищет приключений в дальней стране под названием Африка.
А чья это уродливая тень шевелится на стене в дальнем углу?
Еще во дворе есть уборная – одна на всех жителей дома, и водопроводная колонка. Тоже одна на всех.
Поперек двора протянуты бельевые веревки. Они подперты длинными палками с загнутым на конце гвоздем. Палки нужны для того, чтобы веревки не провисали, когда на них сушится белье.
А еще во дворе идет ремонт. С крыши одного из домов внутрь двора опущены канаты к которым подвешена деревянная люлька с рабочим, который не спеша заделывает цементным раствором дырки в штукатурке и красит фасад, все в тот же желтый цвет.
У стены дома навалена куча песка и стоят заляпанные краской и известкой бочки. Всего этого достаточно для мальчишеского счастья.
Штабс-капитан присаживается на вросшую в землю деревянную скамью, напротив кучи песка и закуривает.
Впрочем, в этом узком дворе-колодце все напротив. Окна в окна. Жизнь в жизнь. И смерть в смерть.

В песке играют несколько голоногих мальчишек в коротких штанишках и застиранных до неразличимости узора на ткани рубашках. Они строят из кучи песка какой-то фантастический город. Таких городов нет на земле, но мальчишек это не смущает.
Один из них что-то напевает себе под нос. Но в этом дворе все напротив. И до слуха штабс-капитана доносятся слова песни. Впрочем, он особенно не прислушивается.
Штабс-капитан курит, и смотрит на окно на втором этаже дома напротив. Да, да! Вот то – ближнее к углу дома!
Как это окно похоже на то, из которого много раз я, лежа на широченном подоконнике, высматривал приятелей во дворе! Как безнадежно давно это было…
-Ига-а-ар! Иды-ы полдника-а-ать! – раздается женский крик из какого-то окна.
Слышь, Игореха! Тебя мамка кличет! – толкают приятели одного из мальчишек.
Мальчишка отмахивается. У него важное дело – он строит из песка город.
Штабс-капитан докуривает папиросу. Он осматривает двор с таким видом, как будто хочет запомнить каждую трещинку, каждую тень, каждую подробность этого двора навсегда.
Потом он поворачивается, и чуть сутулясь, исчезает в темноте подворотни.
Двор как будто не заметил его ухода.
Сначала еле слышно, а потом все громче звучит мальчишеский голос.

Мальчишка играет в песке и поет:

Ночь и тишина, данная на век,
Дождь, а может быть падает снег,
Все равно, - бесконечной надеждой согрет,
Я вдали вижу город, которого нет...

Где легко найти страннику приют,
Где, наверняка, помнят и ждут,
День за днем, то теряя, то путая след,
Я иду в этот город, которого нет...

Там для меня горит очаг,
Как вечный знак забытых истин,
Мне до него - последний шаг,
И этот шаг длиннее жизни...

Кто ответит мне, что судьбой дано,
Пусть об этом знать не суждено,
Может быть, за порогом растраченных лет
Я найду этот город, которого нет...

Эти слова слышит штабс-капитан, остановившийся на выходе из подворотни, чтобы еще раз закурить.
У меня перехватывает горло.
Я закуриваю папиросу и быстро ухожу не оглядываясь.

А в пустой моей голове крутится:

Там для меня горит очаг,
Как вечный знак забытых истин,
Мне до него - последний шаг,
И этот шаг длиннее жизни...

<\/u><\/a> <\/u><\/a> <\/u><\/a> <\/u><\/a><\/u><\/a> <\/u><\/a>
<\/u><\/a>

 Отправлено: 21.02.11 23:42. Заголовок: В одном далёком горо..

В одном далёком городке (записки ротмистра Кудасова) продолжение.

Возвращаться в темноте на аэродром вылета, в этих широтах, занятие не для слабонервных, доложу я вам. Окружающие город леса имеют почти первозданный вид, то бишь полны деревьями, с густыми кронами, а подлесок, вообще завоевал всё пространство между деревьями, и только редкие тропинки разрезают это буйство зелени, теряясь всё в той же чаще без следа. Из-за этого туманы в местных окрестностях дело обычное. И редкий авиатор рискнёт совершать посадку в темноте, да в придачу в тумане. Но из-за скрытности нашего предприятия, пришлось рискнуть, благо, что в местном гарнизоне, после отправки, расквартированной здесь ранее воздухоплавательной роты на германский фронт, остались прожектора. Состояние их было не ахти, сказалась неопытность подпоручика, командовавшего всем этим хозяйством, да и нижние чины, набранные по рекрутскому набору на Кавказе, и по чьей-то халатности, а быть может и со злым умыслом, отправлены были без обучения для обслуживания столь сложных приборов. В результате Добейко , Груздь и г-н Панин немало усилий положили, чтобы привести оставленные на попечение местной крепостной команде прожектора, в рабочее состояние.
Словом, наши ИМ благополучно совершили посадку в темноте, ориентируясь только по лучу прожектора. Штабс-капитан Киж и ваш покорный слуга, справились, не без напряжения, конечно. Мой пилот-стажёр корнет Азаров как я успел заметить, при посадке закрыл глаза, о чём я буду иметь с ним беседу в ближайшее время. По словам Кижа, ему же, наоборот, пришлось применить всю силу своего убеждения, в виде маузера, который он извлёк из кобуры и показал авиатору Таранофф, что бы сей господин передал штурвал командиру корабля, то бишь самому Кижу. Уж больно азартен мосье Таранофф. Этот штатский также будет поставлен на место, за подрыв единоначалия на борту.
Уже на обратном пути в город, трясясь на ухабах просёлка в легковом Рено - авто, прикомандированном к экспедиции. я, выслушав доклад штабс-капитана о ходе полёта и экспериментальной заправке разбавленным мочой бензине, и о поведении, при осуществлении этого, членов его экипажа, сказал ему – Филипп Теодорович, батенька, да что это вы у себя на борту цирк из всего этого устроили? Зачем? Ну зачем всё это на виду. При всех, а не в гальюне, как положено? Таранофф со своим достоинством в первых рядах. И это на военном аэроплане.
-Леопольд Эрастович, не уследил, да и сам был в напряжении. А ну как не выйдет в воздухе. Испытания же на земле проводили, и хотелось как скорей, вот и не до приличий было, виноват-с!
-Да я вас не обвиняю, Филипп Теодорович, волнение понятно, но в следующие разы, попрошу всё же по уставу. У меня тоже есть местный герой – г-н Панин. Наговорил чепухи о корнете, что тот не преминул уклониться, не внёс свой вклад в эксперимент. ( А между нами говоря, Шурочка отлично справилась), только наш политический этого не видел. Он всё у нижнего люка крутился,
И, будучи взят врасплох, моим кондуктОром, признался, что хотел разбросать над Китежем прокламации, которые тайно пронёс на борт. И для отвода внимания, начал приставать к корнету. А я взял его в экспедицию только из дружбы с его двоюродным братом, ротмистром Отдельного корпуса жандармов графом Мерзляевым, с коим мы службу в конногвардейцах начинали. Просил он меня скрыть его непутёвого братца от сыска, в надежде, что тяготы экспедиционной жизни отвратят того, от якшанья с подпольем. А он – листовки, шельмец!
Так мы и въехали в спящий город незамеченными местными жителями. Всё пока, шло по плану дезинформации заинтересованных германских агентов. Узнав об отлёте и присутствуя при сём, они были уверены в реальности происходящего и немедля покинули город.
На короткое время, экспедиция освободилась от внимания германской резидентуры.

 Отправлено: 23.02.11 16:05. Заголовок: Эммелина, или Исчезн..

Эммелина, или Исчезнувшие слова

цитата:

"Милая, теперь мне не надо притворяться, будто я веду дневник экспедиции: два года, день за днём, я описывал наше медленное продвижение вперёд, скромные открытия, немалые разочарования – и то были письма тебе. Я совершил много ошибок, они повлияли на ход экспедиции и её результаты, и всё же сегодня, 25 июля 1902 года, мы как никогда близки к цели! Это письмо я пишу при свете костра, разведённого на острове Беннета. Ты, должно быть, уже прочла в моём дневнике, как год назад мы были рядом с этим берегом, всего-то на расстоянии взгляда, но наша усталая красавица "Заря" так и не смогла преодолеть несколько миль тяжёлых льдов, и тогда пришлось отступиться. В тот день мы увидели землю почти что случайно – на мгновение раздвинулась пелена тумана, открыв величественный облик скалистого берега, увенчанного шапкой вечных снегов, – остров Беннета, мыс Эммы. Прости, милая, но в тот миг я не задумался над сходством этого названия с твоим именем, – я подумал о том, что, если бы не случайное дуновение ветра, всколыхнувшего полог тумана, мы могли пройти мимо этого берега, не заметив его, и что вот так же можно пройти мимо Земли Санникова, не подозревая, что она рядом. По всем расчётам и догадкам чаемая Земля Санникова лежит к северо-востоку от острова Беннета, и теперь ты понимаешь, почему, не сумев достичь берега с "Зарёю", я решился на рисковое предприятие: вместе с тремя отважными спутниками пересечь пространство от Новой Сибири до Беннета пешком и на байдарках. Этот замысел удался нам в полной мере! Остров Беннета весь в ожидании близкого и короткого полярного лета – всё шумней становятся птичьи базары, и кочевые олени множатся числом. Я надеюсь, что в это лето судьба будет более благосклонна к "Заре", и наш славный корабль сумеет подойти к острову Беннета. И тогда я снова окажусь перед выбором: либо, устроив подходящую стоянку для "Зари", зазимовать на Беннета, чтобы в следующую навигацию отыскать Землю Санникова, либо возвращаться на Новосибирские острова и продолжить поиски оттуда. В любом случае, милая, нам предстоит ещё одна зимовка и ещё год разлуки. Я снова совершил ошибку. Должно быть, последнюю. Я слишком уверовал в то, что "Заря" пробьётся к берегу Беннета, а потому срок, отпущенный нам для исследования острова, слишком мал, чтобы тратить время на что-либо иное. Но сегодня, 13 октября 1902 года, истаяла надежда на приход "Зари", и я уповаю лишь на то, что вторую часть распоряжения, отданного мною перед уходом на Беннета: членов экспедиции и научные результаты её доставить в бухту Тикси, где ждёт пароход, – капитан Матисен выполнил неукоснительно. Птицы уже улетели, и олени покинули остров. Запасы наши скудны, возможности пополнить их – случайны. Я должен принять решение – и только такое решение, которое позволит спасти доверившихся мне людей. Почему-то вспомнил, что нынешней весною я получил приглашение на якутскую свадьбу. Я подумал тогда, что она вот-вот состоится, и сказал, что беру на себя заботы о выпивке и угощении. Но мне сообщили, что свадебный пир может получиться только тогда, когда свадебный олень будет приготовлен должным образом. "Если в начале пира, – сказали мне, – пальцы гостей не погрузятся в жир, а натолкнутся на жёсткое мясо – все гости тут же разъедутся. Свадебного оленя нужно откармливать долго и старательно". Надеюсь, что теперь им удалось сделать это. Спокойной ночи, милая. Мои мысли с тобой". "Заря", не сумев пробиться к острову Беннета, вернулась в Нерпичью бухту, к месту своей зимовки. Запасы угля были на исходе, и капитан Матисен, следуя указаниям начальника экспедиции Эдуарда Васильевича Толля, взял курс к устью Лены в бухту Тикси. В декабре 1902 года участники экспедиции вернулись в Петербург. Итоги двухлетних исследований Русской полярной экспедиции (такое официальное название было закреплено за экспедицией Эдуарда Толля) потрясли Академию наук, а неизвестная судьба начальника и вдохновителя экспедиции потребовала немедленных действий. Однако возможности академии были невелики: "Заря" истратила свой ресурс в двухлетнем полярном плавании, других судов в распоряжении академии не было. И тогда гидрограф экспедиции Толля лейтенант Колчак предложил организовать спасательный рейд к острову Беннета на вельботах. Академия готова была отвергнуть план как совершенно безумный, но лейтенант Колчак сказал, что возглавит поход лично, и это решило дело. 17 лет спустя, на допросе в Иркутске, адмирал Колчак рассказывал, что на острове Беннета им удалось найти следы пребывания группы Толля – четыре ящика с геологическими коллекциями и коротенькую записку: "Отправимся сегодня на юг. Провизии имеем на 14–20 дней. Все здоровы. Э. Толль. 26.Х.1902 г." Других письменных свидетельств спасательный отряд не обнаружил. Эммелине Толль был передан жестяной ящик с дневниками Эдуарда Толля, доставленный ещё капитаном Матисеном. Она сразу поняла, что это не обычный деловой дневник, а письма ей лично. Изъяв из текста подробности сугубо частного характера, Эммелина Толль издала дневник мужа, последняя запись в котором датирована 30 мая 1902 года. Но ещё по меньшей мере полгода Эдуард Толль был жив. "Сегодня, 26 ноября, уходим к острову Новая Сибирь – там склад с продовольствием, который мы заложили, отправляясь на остров Беннета. Милая, я знаю, что у нас немного шансов достичь цели – припасы наши скромны, дорога едва различима, и всё же надежда и вера не оставляют нас. Дабы в друзьях моих укрепить эти чувства, я беру с собой свои дневники-письма тебе. Оставленные здесь, они будут письмами мёртвого человека, а со мною они – это как ты со мною, потому что они уже не мои, а твои. Мы выходим. Сгущается полярная ночь. Прости, милая". Четыре человека упрямо продвигались на юг. Льды, по которым они шли, медленно уносило на север. К Земле Санникова.

[BR]http://www.peoples.ru/science/travellers/toll/history1.html

цитата:

Четверг 21 июня 1900 г. Кронштадт, борт <Зари>, 11 часов вечера. Сегодня в 2 часа пополудни мы снялись с якоря в Петербурге у семнадцатой линии на Неве, где стояли у набережной 22 дня. Многие глубоко запечатлевшиеся в памяти образы и нахлынувшие за последние недели воспоминания так нагромоздились друг на друга, что мне не удается еще привести в ясность свои впечатления. Во всяком случае, достоверно то, что положено начало экспедиции, которой я так долго добивался. Начало ли? Правильное ли это слово? Когда же именно было положено начало? Было ли это в 1886 году, когда я видел Землю Санникова, было ли это в 1893 году, когда, находясь на Новосибирских островах, я мысленно представил себе возможность достигнуть с острова Котельного Земли Санникова быстрым переходом на собачьих нартах? Было ли это после опубликования моего плана в 1896 году или же начало было положено, когда я прошлой весной передал президенту Академии наук свой отчет о плавании на <Ермаке>? Что считать началом? Как бы то ни было, фактически экспедиция началась сегодня, 21 июня 1900 года, в теплый ясный день, когда мы снялись с якоря и капитан Коломийцев вывел с большим мастерством <Зарю> без помощи буксира из устья Невы мимо множества судов и когда мы взяли курс на Кронштадт. Из наших глаз мало-помалу исчезали друзья, собравшиеся на набережной и на окружавших <Зарю> пароходах и ложах. Они долго еще посылали нам вслед прощальные приветствия и кричали <ура>...

Так описывает в своем дневнике начало экспедиции в поисках Земли Санникова замечательный русский исследователь Эдуард Васильевич Толль, человек исключительно одаренный, увлекающийся и целеустремленный. Целью его жизни стали поиски Земли Санникова, будто бы находившейся в Северном Ледовитом океане где-то возле Новосибирских островов.



[BR]http://www.polarmuseum.ru/bibl/articles/henr_39/henr_39.htm

цитата:

В 1820-1824 годах на побережье северо-востока Сибири работал замечательный русский путешественник и исследователь Фердинанд Петрович Врангель. В те времена он был еще лейтенантом, но уже являлся начальником крупной экспедиции. Исследований было проведено очень много, но новых земель не обнаружили. Тем не менее Врангель нанес на карты большой остров, который разделяет Чукотское и Восточно-Сибирское моря и сейчас называется островом Врангеля. Остров он нанес, пользуясь устными рассказами чукчей. Сам Врангель на остров, названный его именем, так и не попал. Спасаясь от кочевников онкилоны вместе со своим вождем отправились в незнаемую землю, в ясную погоду видную с мыса Якан». Вождя звали Крехай. Врангель предположил, что онкилоны укрылись на необитаемом тогда острове, который он описал и нанес на карты. Лет за шестьдесят до Врангеля «скаску» об исходе онкилонов, видимо, слышал полковник Федор Плениснер, увлеченный поисками новых земель на российском Северо-Востоке. Используя «скаски» чукчей, Плениснер нанес на карту остров Китеген, населенный «хрохаями», видимо, потомками вождя Крехая. Считал ли Плениснер остров Китеген той землей, на обследование которой он посылал своего подчиненного сержанта Андреева, то есть «Землей Андреева», либо тоже был наслышан о существовании нынешнего острова Врангеля - это неизвестно. Но население этого острова Китеген он не отнес ни к одному из известных ему племен северо-востока Сибири. Название «хрохаи» не прижилось. А вот название «онкилоны» так и закрепилось за этим таинственным народом. Итак, онкилоны - морской народ, проживавший длительное время оседло на побережье Чукотки, «понаставивший» много больших землянок весьма непростой конструкции, реально существовал, но не выдержал столкновений с кочевниками. Откуда появился этот народ и куда он исчез - остается загадкой до сих пор. .....предположительным направлением миграции через северо-восток Сибири сейчас практически не занимается никто. Между тем на мысе Шалаурова Изба, который расположен примерно в 70 километрах на восток от острова Шалаурова с остатками жилищ онкилонов, имеются очень странные, непонятно откуда взявшиеся объекты. Вот как описывает их О.Куваев: «... ахнули мы не от его величественных видов (мыса Шалаурова Изба. - А.Б.), а оттого, что на нем стояли и смотрели на нас носатые каменные люди. В тот год много писали об острове Пасхи, и эти каменные фигуры, казалось, перекинуты были сюда неведомой транспортировкой...»

[BR]http://www.orgdosug.ru/pub.php?pid=3187&cid=495

 Отправлено: 23.02.11 16:40. Заголовок: Размышления ротмист..

Размышления ротмистра о странных событиях (продолжение)

Шофёр остановил Рено у дома, куда я переехал накануне нашего отлёта из Китежа. Прежнюю квартиру я оставил, как и обещал сам себе, после известных событий.
- Поднимемся ко мне, Филипп Теодорович – есть разговор – сказал я Кижу.
Мы поднялись на второй этаж, вошли в мою небольшую, но уютную квартиру.
- Присаживайтесь – зажигать огонь не будем, ни к чему, а шторы я открою.
Туман, мешавший нам при посадке аэропланов, рассеялся, и в окно заглядывала полная луна, давая ровный свет, которого нам хватало. Я взял из буфета графин с коньяком, рюмки, налил и пригласил штабс-капитана расположиться в кресле.
- А теперь, Филипп Теодорович, я расскажу вам то, что я видел, при заходе на посадочный курс и далее, при посадке моего ИМ.
Здесь я сделал паузу, увидев, как напрягся штабс-капитан.
- Да вы не волнуйтесь, думаю вы видели то же самое, а сейчас, я опишу то, что видел сам.
- Итак, когда высота снижения составила триста метров, я внезапно увидел прямо по курсу две линии огней. Это были довольно яркие огни, неизвестного мне происхождения, и они указывали границы грунтовой полосы, с которой мы с вами несколько часов назад взлетали, а теперь намеревались на ней же и приземлиться. Свет наших прожекторов, как вы сами заметили, был не очень ярок, да и местные военные, не в ладах с этой техникой, лучи никак не попадали в нужное нам направление, и тут эти огни. Они явно были включены для нас, для благополучного приземления ИМ! Я уверен в этом.
Далее – посадив свой ИМ, я ждал с нетерпением вашей посадки, с тем, чтобы тут же осмотреть эти огни. Но как только колёса вашего аэроплана коснулись земли, огни погасли. Я бросился к месту, где по моим расчётам, они находились , но ничего не нашёл. Кроме ряда углублений в земле, в виде неглубоких лунок со следами нефти или мазута на дне, и запаха гари. И знаете, мне кажется, что огни, которые мы видели – это и был горящий мазут. И ещё я услышал шум мотора и удалявшийся силуэт автомобиля, как мне показалось. Ну что скажете, Филипп Теодорович?
- Леопольд Эрастович, всё, что вы сказали, я подтверждаю однозначно. Всё в точности до мельчайших деталей. Сажать ИМ при таких указателях расположения полосы было одно удовольствие!
- Видимо, кто-то очень хочет, чтобы всё у нас шло гладко, без происшествий. Кому-то нужно, что бы мы обязательно постарались добраться до цели нашего предприятия. Поэтому, эти кто-то, нам помогают. Но кто они?
На эти вопросы у нас ответов не было, да и быть не могло. Пока – не было.
-Вот что, Филипп Теодорович, думаю, что объяснения этим странным событиям будут, мы только в начале , и впереди у нас долгий путь, с опасностями в том числе. Посмотрим, будет ли продолжаться помощь нам от неизвестных. А пока – молчание, господин штабс-капитан. Нет объяснений этому – нет и разговоров об этом.
Мы молча выпили коньяк, погружённые в мысли о странностях, сопровождающих нашу экспедицию, которая ещё и не началась, по- настоящему. Потом штабс- капитан откланялся, и ушёл к себе на квартиру. Я же продолжал вспоминать подробности ночной посадки, в надежде отыскать хоть какую-нибудь зацепку в этом необычном деле.
В результате я пришёл к не очень оригинальному, но единственно возможному на данный момент выводу – всё, что происходит, пока явно происходит нам на пользу. И за это спасибо. Кому-то .
Однако заснуть я так и не смог, снова и снова мысли возвращались к этой посадке, к необычному оружию, которое показал мне в Петрограде полковник Батюшин, к неожиданному спасению меня и штабс-капитана в скалах арктического побережья, во время одной из командировок, к загадочным перемещениям зданий в Китеже.
Внизу, у входной двери тихо зазвонил колокольчик звонка – кто-то осторожно поворачивал рукоятку. Раз, другой – я спустился вниз и открыл дверь. Перед входом я увидел человека среднего роста, в тёмном плаще с пелериной, в шляпе с большими полями. Как и положено ночному гостю, шляпа была надвинута на глаза, а подбородок скрывался в поднятом воротнике. Моя рука скользнула к кобуре, но незнакомец тихо произнёс – Не спешите, господин полковник. Я от Батюшина. Вам пакет и устные инструкции.
Он замолчал, глядя мне в лицо, потом сдвинул шляпу на затылок, и я узнал в неожиданном госте ротмистра Лемке, Аристарха Лемке, хорошего товарища по службе, героя экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита. Того, кто нашёл и привез в столицу оружие, которое показывал мне полковник.
Он шагнул в дверь. Крепкое рукопожатие и мы стали подниматься по лестнице.
- Аристарх, не ожидал твоего появления. Что случилось? И почему – полковник, здесь я представлен как ротмистр Кудасов.
- Леопольд, ситуация с экспедицией меняется на глазах. Всё очень усложняется. Появились новые обстоятельства, которые, несомненно, ты должен узнать немедленно. Поэтому и полковник, как и на самом деле. В виду срочности и конфиденциальности дела, я прилетел на Ньюпоре, самолично управляя аэропланом. Не к месту восторги, но удовольствие от летания получил огромное. Ты на ИМ летаешь, а мне только время от времени удаётся. Не забыть бы, чему нас учили в Гатчине! Но к делу, где у тебя можно снять этот маскарадный костюм?
- С костюмом ты начудил, дружище. В таком иноземном виде здесь, в Китеже.
- Не было времени менять гардероб, я ведь лечу из района Турку, с залётом в Петроград. В нашу контору. Скандинавам мой наряд не казался странным. Разреши представиться - профессор-энтомолог Эрвонен. Кстати сачки и сумка с препаратами в Ньюпоре. Там же неплохая коллекция бабочек. Легенда есть легенда.
- Раздевайся и вешай в шкаф. Садись сюда, в кресло. Будешь водку или коньяк?
- Водку. Пришлось в последние недели пить местное вино, хочу смирновской. Есть у тебя?
- Конечно. Универсальная жидкость. Куда без неё.
Я налил ему и себе. Мы выпили, по-русски одним глотком.
Ротмистр как-то сразу осел в кресле.
- Устал я, Леопольд. Извини. Давай перейдём к делу. Вот тебе пакет от Батюшина, в нём всё подробности, а мне приказано вкраце, на словах сообщить тебе новости. Тезисно, так сказать. Ввести в курс, чтобы содержимое пакета, не показалось тебе слишком фантастичным. Теперь прошу твоего внимания и спокойствия – мы столкнулись со смещением времени, так сказать. В гостях у Батюшина был человек из 70-х годов нашего века! Потомок, понимаешь ли. Прибыл из будущего с просьбой помочь в одном щекотливом деле. Конкретно всё изложено в пакете. Вскроешь и прочтешь один. Мне знать пока тоже не положено. Но, я остаюсь у тебя в подчинении – пилотом на твоём ИМ. Ты становишься руководителем экспедиции, в полном смысле слова. Штурвал тебе пока придётся оставить. Это приказ Батюшина. Подтверждение всё в том же пакете. А сейчас, я бы поспал, минут эдак триста. Разрешаешь?
- Располагайся здесь. на диване. Накройся моей шинелью. Не хочу будить хозяйку. Утром разберёмся.
Лемке не стал ждать окончания моих слов, он почти упал на диван и через секунду уже спал.
Я же, взял пакет, осмотрел все сургучные печати. Они были в порядке. Слова ротмистра вызвали у меня противоречивые чувства, но я верил Батюшину, как отцу родному. Оставалось только вскрыть пакет. И я это сейчас сделаю. И окунусь в тайну. Ещё одну. И, видимо, не последнюю.