Отправлено: 12.02.11 12:31. Заголовок: Старый ангар (продолжение II)

цитата:

И. КОСТЕНКО ИЗ ЛЕТОПИСИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АВИАЦИИ 11 декабря 1913 года «Илья Муромец» установил первый рекорд — поднял груз весом 1100 кг. Предыдущий рекорд на самолете Соммерэ составлял 653 кг. 11 февраля 1914 года был совершен полет с 16 пассажирами на борту. Вес поднятого груза составлял уже 1190 кг. Осенью 1915 года на корабле «ИМ» № 167 с двигателями РБЗ-6 впервые в мире была поднята и сброшена невиданных до этого размеров 25-пудовая бомбе (410 кг). Весной 1916 года с военного полевого аэродрома на западной окраине города Китежа взлетели два аэроплана "ИМ" и взяли курс на север....

Экипаж №1:

Ротмистр Кудасов Леопольд Эрастович (пилот-механик; в контрразведке ВВС находится в звании полковника).
Ротмистр Лемке Аристарх Иванович (пилот).
Прапорщик Окочурин Пётр Кузьмич (военный доктор).
Кондуктор Добейко Ян Янович (флотский механик).
Корнет Азаров Александр Александрович (пилот-стажер).
Прапорщик Никольский Сергей Иванович (невольный путешественник во времени)

Экипаж №2:

Капитан Кольцов Павел Андреевич (адъютант Его Превосходительства; военный руководитель экспедиции).
Профессор Каштанов (научный руководитель экспедиции).
Мадам Эмма Штолльц (ассистент проф. Каштанова; вдова барона Штолльца, исследователя Арктики).
Штабс-капитан Киж Филипп Теодорович (пилот-механик).
Поручик Ржевский (гусар-механик).
Г-н Таранофф (пилот, представитель об-ва “Добролет”).
Г-н Панин Василий Лукич (бывший мичман; беглый политический; случайно присоединится к экспедиции за Полярным кругом).

 Отправлено: 08.03.11 16:30. Заголовок: Приключения мичмана ..

Приключения мичмана Панина, рассказанные им самим после чудесного своего спасения в море Лаптевых экипажем аэроплана «Илья Муромец». (продолжение)

Утро следующего дня я встретил в открытом океане. Как я не оглядывал горизонт – никаких следов кораблей и земли. Лишь какое-то время рядом со мной продолжали плыть искалеченные деревянные обломки шлюпок и палубных настилов. На одной деревяшке косо торчащей из воды висело что-то круглое и шевелилось.
Ладонями рук, как лопастями весел, я направил свой плот в сторону непонятного предмета. Пока я приближался, волна качнула деревяшку, и предмет упал с нее в воду.
Подплыв ближе, я успел разглядеть тонущую матросскую бескозырку. Это ее ленты шевелил ветер, подзывая меня.



Эта утонувшая бескозырка… Она как бы подвела некую черту в моей жизни. Сейчас вы поймете, почему я так говорю.
Много дней и ночей ветер и морские течения носили меня по просторам океана. Сначала я страшно обгорел на солнце и очень страдал от боли. С меня слезла кожа в тех местах, где она не была прикрыта от палящих лучей солнца. Я исхудал и страшно страдал от жажды.
Поначалу жажду я утолял во время дождей, которые случались довольно часто. Вероятно я находился в широтах где стоял сезон дождей.
Я пытался ловить рыбу. Вместо лески я распустил на нитки один из своих носков. Нитки я скрутил по три и связал друг с другом в тонкий шпагат длиной пять метров. Крючок я сделал согнув тонкий гвоздь, который вытащил из деревянной рамы моего плота. Вместо наживки я распушил обрывок нательной рубахи.
В океане много рыбы. Ею можно накормить миллионы человек, но мне рыба не ловилась. Совсем. Лишь два раза мне повезло.
Один раз на плот упала летучая рыба, трепеща длинными грудными плавниками.
В другой раз на плот выпрыгнула из воды маленькая серебристая рыбка, неизвестной мне породы, спасаясь от преследования более крупного хищника.
Обоих рыбок я с жадность съел живыми, вместе с чешуей, костями и внутренностями.
Кстати о хищниках. Я находился лежа или сидя на своем утлом плоту почти на уровне воды. Но это только в штиль.
В остальное время плот находился либо во впадине между длинными океанскими волнами, и тогда рядом и выше меня стояла прозрачная стена зеленоватой воды. Либо плот взбирался или опускался на волну. Либо плот находился на гребне волны, и тогда я видел окрест только сплошные гряды огромных волн, увенчанных гребнями пены, срываемой ветром.
Так вот, чего я только не видел во время моего плавания. Это были киты и акулы. Это были черепахи и гигантские скаты. И все это могло схватить меня или опрокинуть плот вместе со мной, потому что все это приближалось ко мне на расстояние вытянутой руки.
Ночью… Ночь – это отдельная история. Ночь – это либо царство тьмы в новолуние, либо мириады лунных бликов в полнолуние, либо мягкое свечение планктона.
Однажды ночью я проснулся от ощущения беды. Напротив моего лица поднимался склон волны, в темной толще которого находилось существо размером с минный тральщик, обтекаемой формы с четырьмя большими плавниками-ластами и головой на тонкой длинной шее.
Существо, казалось, разглядывало меня, принимая какое-то решение.
Я атеист, но в этот момент я взмолился к небесам, прося спасения. И помощь пришла. Плот поднялся на гребень волны. Вокруг – ничего и никого, кроме вечно бегущих гряд вечных волн.



В небесах огромный серп луны “рогами” кверху. На красноватого цвета поверхности Луны я успеваю разглядеть оспины кратеров и темные пятна лунных “морей”.
Потом плот скользит в темноту впадины между волнами, но рядом со мной в водной толще уже никого нет.
Вскоре дожди прекратились. Муки жажды усилились. Я впал в полубредовое состояние, целыми днями лежа без движения на плоту прикрытый жалкими лохмотьями, в которые превратилась моя кочегарская роба. Забыл сказать, что к этому времени я сжевал все кожаные части моих матросских ботинок.
Лишь ночью я немного приходил в себя.
Я дошел до такого состояния, что однажды ночью начал грызть вены у себя на запястье левой руки. Боль, которую я причинил себе, разорвав кожу зубами, привела меня в чувство. Я приподнялся и с трудом сел на плоту, который был готов развалиться в любой момент – так расшатала его сочленения, разбухшие от воды, постоянная морская качка.
Плот в этот момент только начинал скользить вниз по склону волны, и я успел заметить в лунном свете далекий угольно черный силуэт.
Когда плот поднялся на вершину волны, я слезящимися воспаленными глазами, разглядел на горизонте остров.
Горы, пальмы, белый оскал прибоя на верхушках прибрежных рифов.
Что я мог сделать? Только одно – надеяться на то, что течение не пронесет мой расползающийся подо мной плот мимо острова.
Нарастающий рев прибоя подтвердил, что меня несет на рифы. Внезапно рев усилился. Пена захлестнула меня, плот подо мной развалился на части от удара о верхушку коралловой глыбы. Меня скрутили тугие водяные струи, ударяя лицом о пробковые пояса, которые всплыли рядом со мной после разрушения плота.
Еще она огромная волна накрывает меня, затягивая в глубину. Легкие готовы разорваться от нехватки воздуха. Я всплываю, оглушенный на поверхность воды. За моей спиной рев волн. Впереди, метрах в трехстах, широкая белая полоса песка, омываемая ласковой, легкой волной. За полосой песка – темная полоса растений, еще выше громада горного склона.
Из последних сил, теряя сознание от усталости, я доплываю до берега и до середины туловища выползаю на песок.
Сознание покидает меня. На этом острове мне будет суждено провести десять лет жизни.



Остров оказался вершиной подводной горы. Вершиной крутой, поросшей джунглями. Лишь по периметру острова находились ровные участки песчаных пляжей, переходящие ближе к склону горы в каменно-земляные осыпи, покрытые ветками, гниющей листвой и стволами деревьев. Эти растительные останки появлялись в результате оползней, а оползни вызывались мощными тропическими ливнями, в полосу которых остров попадал в сезон дождей.
В нескольких местах по периметру острова с каменных обрывов срывались вниз узкие пенные полосы водопадов. В таких местах постоянно висел водяной туман и под обрывом вокруг русел ручьев, стекающих в океан, буйно разрастались бамбуковые рощи.
Я не рисковал подниматься на гору в джунгли, так как склоны были слишком опасно круты. Не знаю, какие животные или птицы обитали наверху, под покровом буйной зелени, но ночами до моего слуха доносились леденящие кровь звуки.
За проведенные на острове годы я многократно обошел его вокруг, по пляжу, надеясь найти более безопасный путь на вершину.
Зачем? Не знаю… Должна же быть у человека мечта. Но и без подъема на вершину мне было все ясно. Океан был всегда пустынен, гоня от горизонта к моим ногам бессчетные ряды волн. Остров находился в стороне от морских торговых путей. Быть может, он не существовал на картах. Точно так же как перестал существовать я для людей из внешнего мира.
Конечно, я построил себе хижину из бамбуковых стволов, крытую пальмовыми листьями, уложенными внахлест в несколько слоев. Инструментов у меня никаких не было, поэтому поначалу я долго подкапывал корни, и лишь потом валил ствол бамбука.
Огонь я добывал трением двух деревяшек. Причем получилось добыть огонь у меня не сразу, и много ночей я провел освещаемый только светом звезд и луны.
Питался я рыбой и крабами. За рыбой приходилось нырять с бамбуковой острогой возле рифов. А крабов я ловил под камнями у берега.
Я вовремя спохватился и восстановил в памяти примерное количество дней, прошедших после битвы флотов в Восточном проливе, и в нише отвесной скалы неподалеку от моей хижины обломком раковины моллюска я начал рисовать черточки – дни. Каждые семь появившихся черточек я перечеркивал одной чертой, а потом овалами обозначал месяцы.
Черточки складывались в недели, месяцы и годы.

В январе 1910 года (по моему самодельному календарю) во время очередного похода вокруг острова я обнаружил, что свежий большой оползень обнажил в скальной стене узкую расщелину.
Расщелина образовалась в нескольких верстах от моей хижины, как раз рядом с тем местом в барьерном рифе, где имелся в нем довольно широкий и глубокий проход. О том что в сплошной коралловой гряде имелся промежуток я догадался по волнам, свободно докатывающимся до самого берега.
Я соорудил факел из расщепленного на одном конце стволика молодого бамбука и сухих волокон со скорлупы кокосовых орехов, великое множество которых вынес за многие годы океанский прибой на берег.
После этого я добыл огонь и поджег факел. Вооружившись для верности бамбуковой острогой для ловли рыбы, которую я носил с собой во время обходов побережья, и присвечивая факелом пол ноги вступил в пахнувшую свежей землей темноту расщелины.
Сначала я шел согнувшись в поясе, так был низок каменный свод надо мной. Потом я почувствовал вокруг себя открытое пространство. Свет факела не доставал до стен огромной пещеры, лишь впереди я заметил отражение пламени факела от спокойной поверхности воды.
Вглядываясь в то, что освещали неверные отсветы пламени, я осторожно двинулся дальше. Вскоре я вдруг понял, что у меня под ногами ровный каменный пол. Наклонив факел, я разглядел аккуратно подогнанные друг к другу прямоугольные плиты из камня черного цвета.
Справа от меня появилось каменное ограждение, исполненное как широкая и высокая (до полуметра высотой) ступенька. За этой ступенькой был виден какой-то силуэт.
Я подошел ближе и взобрался на ступеньку. Я оказался на причале у которого стоял необычный корабль. Судя по обводам и практически полному отсутствию надстроек, это была подводная лодка. Но как же эта лодка отличалась от подводных лодок нашего флота!
Во-первых, это было судно огромного водоизмещения. В длину оно достигало (я специально промерил ее длину шагами, сделанными по причалу) двухсот тридцати шагов, в диаметре (определенном мысленно, по измеренному на глаз видимому расстоянию от борта до борта) не менее 10 метров.
Освещение было невероятно скудное, я видел практически только то, что было от меня метрах в пяти, а потому внешний вид лодки складывался перед моим внутренним взором, и вот что я увидел.
Глубоко сидящий в воде веретенообразный корпус с бортами, полого уходящими под воду. На носу подводной лодки имелся острый металлический таран, схожий с бивнем тюленя-нарвала. Сам корпус был выполнен из какого-то металла темного цвета с продольными крупными желобами. На корпусе имелось два обтекаемых возвышения. Одно, поменьше размерами – ближе к носу, а второе, побольше, (в высоту около трех метров) – почти по середине длины корпуса.
Когда я считал шаги и проходил мимо центрального возвышения, мне показалось, что на его стороне обращенной к носовой части корабля что-то блеснуло.
Я не мог дольше находиться в пещере с подземным озером и неизвестным кораблем, так как мой факел почти догорел. Спеша, спотыкаясь и шипя ругательства сквозь зубы, я выбрался из пещеры через ту же расщелину, в которую и проник в пещеру.
Возвращаться в лагерь не имело смысла, потому что все свое я носил с собой. А вот заготовить факелы, и наловить рыбы на обед было просто необходимо.

Наловить рыбы у меня не получилось, так как волны в этом месте докатывались до самого пляжа, и оказалось необычайно глубоко. Так глубоко, что я не мог донырнуть до дна. Пришлось выбраться на берег и поискать у подножия обрыва скатившиеся со склона горы плоды манго и грозди бананов.
Я наскоро пообедал фруктами и заготовив три новых факела вновь двинулся в пещеру. В памяти моей шевелились какие-то воспоминания. Когда-то кто-то пересказывал мне содержание одной книги. Но ведь это был выдуманный роман?…
Тем не менее, когда я добрался до подводной лодки я первым делом спустился на ее палубу и по прохладному металлу направился к центральной надстройке. Зрение меня не обмануло, когда я в первый раз увидел стеклянный блеск с причала.
Сейчас я подходил к большому иллюминатору в широкой раме, чуть наискось (следуя наклону стенки) вставленному в рубку. Поверхность стекла как зеркало отразило мою полуобнаженную фигуру (на острове я ходил в самодельной набедренной повязке) с факелом в руках. Стекло было очень толстое, поверхность стекла не имела ни одной царапины. Вероятно иллюминатор было изготовлен из сапфирового стекла.
Когда я наклонился к стеклу, отблески пламени факела проникли внутрь рубки, осветив внутри фигуру человека, сидящего в большом кресле и сжимающего в руках круглый штурвал, укрепленный на горизонтальной оси выходящей из массивной тумбы. Все остальные детали помещения не различались в темноте.
Меня поразило иссохшее, покрытое мумифицированной темной кожей лицо сидящего. Окруженное густыми прямыми прядями волос, спускающимися ему на колени, это лицо, с прикрытыми морщинистыми желтыми веками, провалившимися внутрь черепа глазницами, сохраняло странное волевое выражение. На костяных пальцах сквозь клубки отросших ногтей сверкнули драгоценные камни перстней.
Тонкий зеленый лучик света, отраженный одной из граней бриллианта в одном из перстней на пальце Капитана, сквозь мой зрачок проник мне в мозг, освещая в его студенисто-кровяной мгле ответ.
Я уже был почти уверен в правильности этого ответа. Почти, потому что все же обошел рубку сбоку, и над контуром герметически задраенной двери разыскал покрытую зеленью окислов медную табличку с гравированной надписью Mobilis in mobile.
Ни секунды не мешкая, я направился на корму лодки. В романе у Жюля Верна было написано, что именно там располагаются вентили балластных цистерн. Минут через пять поисков я открыл задрайки люка в корпусе лодки, под которыми обнаружились фигурные бронзовые маховики балластных вентилей большого диаметра.
Поднатужась я провернул шток сначала одного вентиля, а затем и другого. Дальше дело пошло легче, и вскоре я полностью открыл оба вентиля.
Снизу до меня донесся глухой шум – это тонны воды устремились в балластные цистерны, вытесняя воздух. Звякнули открываясь обратные клапана на шнорхелях, и лодка начала оседать, я перескочил на причал и стащил с двух массивных каменных кнехтов два толстых негнущихся каната, сплетенных из пеньки сто лет назад.
Я стоял вытянувшись во весь рост на причале, подняв правую руку… нет, не к виску, а сжав кулак согнутой в локте руки на уровне плеча.
Это было мое последнее приветствие Капитану. Я не мог поступить иначе. Я выполнил последнюю волю Капитана.

Он сидит, выпрямив спину, в командирском кресле в темноте рулевой рубки на борту своего корабля, сжимая высохшими ладонями медный обод круглого штурвала с частыми латунными спицами.
Его боевой корабль лежит на дне подземного озера в гигантской пещере на глубине 2000 футов от поверхности океана. С этим океаном озеро связано подводным каналом.
Вечная тьма океанской бездны стоит за сапфировыми стеклами иллюминаторов. Лишь иногда на его лицо падает призрачный свет, испускаемый глубоководными креветками, ударяющимися о стекло иллюминатора.
И я надеюсь, что больше никто, и ничто не потревожит его вечный покой.



В один из дней ноября 1912 года, во второй половине дня я заметил в океане белую точку. В этот момент я пек на углях кокосовых орехов крабов, пойманных мной на обед. Отгоняя от лица дым, я повернулся лицом к ветру, и взгляд мой с этого момента был прикован к далекой точке на волнах.
Позабыв про все я стоял по колено в воде, а губы мои шептали: -Сюда, сюда, сюда…
Медленно, но верно течение гнало шлюпку (а это была большая шлюпка, чуть ли не катер) с высокими крашеными белой краской бортами к острову.
На рифах шлюпка задержала движение, очевидно несколько раз ударилась днищем о коралловые глыбы, но тем не менее перевалила через препятствие и закачалась на волне уже за рифами.
Я не выдержал, и бросился вплавь к шлюпке. Шлюпка получила пробоину в днище и начала принимать воду. Я не рискнул пробовать забраться в нее, а лишь ухватился за тросик, свисающий с носа шлюпки в воду, и энергично двигая ногами медленно потянул шлюпку к берегу.
Уже полностью выбившись из сил, я вдруг нащупал ногами песчаное дно у берега. О том чтобы в одиночку вытянуть шлюпку на берег не могло быть и речи. Упираясь спиной и руками в корму я постарался чтобы киль лодки увяз в песке. После этого я вскарабкался с берега на нос шлюпки.
На ее дне, между двумя банками (поперечные сидения в виде широких досок-распорок) был распростерт человек в изодранном и выгоревшем на солнце костюме. Когда я склонился над ним, и тень моя упала на его лицо он с трудом приоткрыл черные запекшиеся губы и прохрипел только одно слово: -Пить!
Все что мог, я сделал для незнакомца. Напоил, перетащил в хижину, опять напоил, а потом и накормил. Незнакомец забылся сном, и проспал до вечера следующего дня.
Когда он пришел в себя и смог самостоятельно передвигаться, он рассказал мне о себе и своих приключениях.
Незнакомца звали Арчибальдом Баттом, находился он в звании майора армии САСШ и являлся ни много ни мало, помощником президента Северо-Американских Соединенных Штатов Уильяма Говарда Тафта.
По его словам Тафт и Теодор Рузвельт, которого прочили в приемники Тафта на президентском посту, стремясь предотвратить войну в Европе, в письмах обратились к королю Британии Георгу V, премьер-министру Франции Бриану и королю Италии Виктору- Эммануилу с предложением о создании союза. Причем САСШ обязывалось в случае войны выступить на стороне этого союза.
С этими письмами майор Батт инкогнито выехал в Европу на “Мавритании” - британском пассажирском лайнере, принадлежавшем компании «Кунард Лайн».
Успешно проведя переговоры с союзниками и заручившись верительными письмами, подтверждающими договоренность об образовании союза, майор Батт 10 апреля 1912 года сел на «Титаник» в Шербуре для возврашения в САСШ.
В ночь с 14 на 15 апреля гигантский корабль, доселе считавшийся непотопляемым столкнулся с айсбергом. Корабль затонул в 0220 ночи.
Майор Батт в это время играл в карты в курительном салоне 1 класса.



Почувствовав скользящий удар по корпусу, и последующий за ним шум падающего на палубы льда и снега, майор прекратил игру, проследовал в свою каюту, где положил в один карман пиджака специальный водонепроницаемый конверт с верительными письмами, а в другой армейский револьвер системы полковника Кольта. Майор так же надел на себя шинель и меховое кепи с ушами.
Выйдя на палубу, Батт услышал звуки веселой мелодии, которую играл оркестр музыкантов, поднявшихся на палубу, дабы игрой своей ободрить пассажиров первого класса, которых команда рассаживала по лодках, и спускал эти лодки с людьми на шлюп-талях вниз, на воду.



Паники не было, хотя было понятно, что мест в шлюпках на всех пассажиров не хватит. Пока в лодки сажали только детей, женщин и стариков совершавших плавание первым и вторым классом.
Майор Батт, как человек военный, и находящийся при исполнении, счел необходимым приготовиться ко всему. Он развернулся и спустился по широкому трапу на несколько палуб ниже. Пройдя по пустынным коридорам по наклонному настилу палубы (корабль уже заметно накренился), майор разыскал дверь одной из кухонь ресторана, и открыл ее.
Кухня была пуста, хотя на больших чугунных плитах стояло множество дымящихся кастрюль и сковород, прикрытых крышками.
Батт подошел к сервировочному столу и сгреб с нескольких тарелок уже готовые сэндвичи в пакет из плотной коричневой бумаги (стопка таких пакетов лежала на соседнем столике). Пройдя в соседнее помещение, майор оказался в винной кладовой, откуда он вышел в коридор засовывая по бутылке виски в боковые карманы шинели.
Коридор был пуст, но еще сильнее чувствовался увеличивающийся крен корабля. Майор Батт направился было к трапу ведущему на палубу когда услышал какой-то приглушенный шум у себя за спиной.
Он оглянулся, но коридор был пуст. Тогда майор вернулся назад, но проследовав мимо дверей в кухню, он продвинулся на несколько десятков метров до перекрестка с другим коридором.
Едва он вышел на перекресток, ему стал понятен источник шума. За закрытым решеткой дверным проемом стояла спрессованная давкой толпа пассажиров третьего класса, тех которые плыли на “Титанике” в каютах расположенных ниже ватерлинии.
Кто-то из команды, выполняя чей-то приказ спасать в первую очередь пассажиров первого, закрыл на замки стальные решетки в проходах, ведущих на нижние палубы.
Майор попытался руками свернуть тяжелый стальной замок, но это ему не удалось. Его начали хватать за шинель прижатые вплотную к решетке люди. Давка усилилась, раздались громкие крики и проклятья.
Майор Батт с трудом вырвался из цепких рук и прокричал, что сейчас же вернется с подмогой, и дверь откроют.
Затем он бросился от этих умоляющих, ждущих чуда, заклинающих о помощи, веривших в него взглядов человеческих глаз прочь. Он понимал, что помочь этим несчастным уже нельзя.
Наверху посадка закончилась. Почти все шлюпки были спущены за борт, либо покачивались на шлюп-талях, опускаясь за борт.
Одна из последних шлюпок под номером 5 оказалась на половину незаполненной, и в нее офицеры и матросы корабля начали сажать мужчин, оказавшихся рядом.
Батт сказал мне, что он сам не знает как очутился в шлюпке номер 5, так было сильно потрясение, испытанное им в коридоре у закрытой на замок решетки.
Пришел он в себя когда спускаемую на талях шлюпку рвануло и она повисла носом вниз. При этом из шлюпки выпали и полетели к холодной поверхности воды почти все ее пассажиры, кроме майора и нескольких женшин. Рывок и обрыв талей произошел из-за увеличиваюшегося крена корабля.
Майор вцепился в борт шлюпки обеими руками, постепенно сползая вниз, и в этот момент…
В этот момент шлюпка полностью сорвалась с талей и устремилась вниз, на головы еще держащихся на плаву людей. Почти отвесно шлюпка вошла в воду, но это почти спасло майора. Все кто оказался в месте удара шлюпки о воду моментально погибли.
И это была мгновенная милостливая смерть. Майор и три женщины сумели удержаться в полузатопленной шлюпке, которая медленно дрейфовала в кильватере айсберга погубившего “Титаник”.
К утру Батт и женщины черпаками откачали воду из шлюпки. К утру их отнесло далеко в океан.
Там их шлюпку подхватило неизвестное науке течение и понесло к югу.



Сколько недель они провели в океане майор Батт не мог сказать. Сначала все было хорошо. На шлюпке имелся аварийный запас продуктов – консервы мясные и запаянные в жестяные банки сухари. Был там и деревянный анкерок с пресной водой.
Майор перезнакомился со своими спутницами. За долгие дни совместного плавания они пересказали друг другу не только истории своей прошлой жизни, но и мечты на жизнь будущую. Все были настроены оптимистично, ожидая со дня на день быть обнаруженными со встречных судов.
Но все было тщетно. Напрасно они всматривались в горизонт. Океан был пуст. Постепенно быт наладился. Оказавшись в обществе дам, майор очень щепетильно относился к отправлению естественных потребностей организма.
На корме шлюпки была установлена ширма, сооруженная из двух досок, сорванных майором с рундука и куска парусины. Пользуясь рукояткой револьвера как молотком майор Батт доломал рундук, аккуратно вытащил из досок гвозди и соорудил за кормой шлюпки стульчак.
Казалось ничего не предвещало беды. Разделив имеющиеся продукты на порции, и пополняя запас пресной воды во время дождей, потерпевшие крушение мирно дрейфовали в шлюпке на юг. Но в одно утро обнаружилась пропажа миссис Марпл. Майор Батт осмотрел шлюпку от носа до кормы, но никаких следов, объясняющих пропажу пожилой женщины, не обнаружил.
Посовещавшись между собой люди решили, что миссис Марпл была неосторожна, и свалилась со стульчака в воду. Оставалось неясным почему она не позвала на помощь.
Через несколько дней исчезла молоденькая мисс Дженкинс. И снова никаких следов…
На шлюпке осталось только двое бывших пассажиров “Титаника” – майор Батт и мисс Корн, незамужняя 25-ти летняя женщина.
Майор Батт договорился с мисс Корн о том, что он днем будет спать, а ночью нести дежурство. Мисс Корн была на грани истерики. Она скорчилась на дне шлюпки, боясь даже смотреть на океан вокруг. Ей казалось, что угроза таится в волнах за бортом. Целые сутки она провела в таком состоянии.
Ночью майор Батт не спал, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к плеску волн о борта шлюпки и сжимая в ладони рукоятку верного “кольта”. Но ничего не произошло. Утром он разбудил мисс Корн, и заснул на дне лодки.
Через какое-то время его разбудила мисс Корн. Страшно смущаясь, она сказала что больше не может терпеть, но перебраться на стульчак она страшно боится, а посему просит майора покараулить за ширмой, пока она управится.
Энергично потерев лицо ладонями, дабы отогнать сон, майор поднялся и помог мисс Корн перебраться с кормы шлюпки на стульчак. Повернувшись к ширме, спиной он стал оглядывать пустынный горизонт. Вдруг за ширмой раздался сдавленный вскрик.
Майор Батт резко повернулся и, забыв приличия, выглянул из-за ширмы.
Сначала он не понял того, что предстало его взору. Стульчак был пуст, а в волнах за кормой шлюпки мисс Корн находилась как бы в клубке переплетенных змеиных тел. Больше всего она напоминала античную статую Лаокоона. Змеиные тела были толщиной с телеграфный столб и сдавливали и ломали тело мисс Корн, причиняя последней невыносимые мучения.
Майор Батт сказал, что он прочитал в глазах мисс Корн безмолвную мольбу. Именно поэтому он поднял револьвер и недрогнувшей рукой послал свинцовую пулю в лоб несчастной женщины, прекращая ее мучения. Мгновение спустя волны сомкнулись над телом мисс Корн, и чудовище утащило его в пучину.
Майор Батт остался один в шлюпке. Позднее, придя в себя, он пришел к выводу что в смерти трех женщин повинен либо гигантский осьминог, либо спрут.

 Отправлено: 10.03.11 16:58. Заголовок: Ротмистр Кудасов. Но..

Ротмистр Кудасов. Накануне отлёта из Китежа.

Ротмистр шел по улице, поглощенный своими мыслями. Однако, взгляд его не был затуманен, напротив, он был ясен. Это может показаться странным, но именно так всё и было. Он прекрасно видел улицу, редких прохожих, проезжающие мимо по мостовой редкие пролётки с седоками и телеги, загруженые разной поклажей, гремящие на ухабах. И всё же он был не здесь.
Завтрак и его товарищ Аристарх Лемке остались позади. А в эту минуту ротмистр Кудасов был в себе. Да, да, в себе, в себе самом, а точнее – в воспоминаниях о прошлом. Да и не только о прошлом. Размышления нашего героя касались многого – он думал о себе, о службе, о предстоящем полёте, о силах, мешающих экспедиции и о поддерживающих её. Пожалуй, стоит заглянуть в его мысли, особенно в те, в которых он довольно критически, и в то же самое время, с некоей долей самолюбования, думает о себе.
- Вся моя жизнь с самого начала, была расписана на годы вперёд. Отец – офицер и не представлял для меня иной карьеры, иначе, как военной. И это справедливо. Все мои предки, в обозримом прошлом – были офицерами, а два прадеда, с отцовской и материнской сторон – были генералы. И у меня следующая ( и надо сказать, настоящая ступень), это генеральские погоны. Всё по плану, всё так, как оно и дОлжно быть. Но, почему, мне сейчас думать об этом неинтересно? Наверное, потому, что в моей службе контрразведчика случилась эта экспедиция. И это так!
Пока – ничего интересного, подумает читатель, и будет прав. Мысли о карьере – естественное проявление в жизни любого офицера, желающего служить. Но прежде, чем мы вновь заглянем в мысли Леопольда Кудасова, давайте посмотрим на него, что называется , со стороны.
По узкому тротуару идет человек лет тридцати пяти от роду( как нам кажется). Высокий, что-то около 180 – 182 сантиметров, широкие плечи и тонкая талия подчеркивают физическое здоровье, высокий лоб с большими залысинами, говорит об уме его обладателя. Зеленые прищуренные глаза, коротко подстриженные кавалерийские усы, подбородок с явно различимой ямкой посредине – вот перед вами ротмистр Кудасов.
- Ладно, я конечно, лукавлю сам с собой. Генеральские погоны не помешают, в обозримом будущем. Но, сейчас не до них. И я так вжился в легенду, что ротмистром чувствую себя прекрасно. И хорошо, что прилетел Аристарх, мне его не хватало. Понимает всё с полуслова, лишние вопросы не задаёт, при выполнении любого задания – цепок, как бульдог и вкупе с этим – умница, каких сыскать! Спасибо Батюшину.
От этих мыслей ротмистр улыбнулся и ещё энергичнее зашагал вперёд. Стало понятно, что он потихоньку возвращается «из себя». За спиной Кудасова послышался звук мотора, он обернулся и увидел приближающийся грузовой «Руссо-Балт» - ещё один приданный экспедиции автомобиль, в кабине которого рядом с солдатом-шофером устроился Лемке, а в кузове – всё, что он забрал из квартиры Кудасова – тёплую одежду, походный сейф, оружие, книги и прочие мелочи, призванные скрасить походную жизнь наших героев в ближайшие месяцы, или годы, кто знает?
«Руссо-Балт» затормозил и остановился, слегка перегнав Кудасова. Аристарх выпрыгнул из кабины и пошёл рядом с ним.
- Как ты и сказал, я собрал всё имущество – негромко проговорил Лемке – а хозяйка была безутешна. Как ты всё успеваешь, мон шер?
- Я с ней только пару раз говорил, да и то по делу, не преувеличивай.
- А ты хоть заметил, что она весьма недурна собой?
- Аристарх, прошу тебя, оставь эту тему. Я невинен в этом случае, как агнец. Не до того было. Город какой-то шальной, обстоятельства нашего предприятия меняются с каждым часом, а ты о женщинах.
- Прости, Леопольд, холостяки везде мишень – и для шуток, и для женщин.
Так, разговаривая, они шли по улице. Грузовик был отправлен на аэродром, с приказом нигде не останавливаться, никого не подвозить. По прибытии на аэродром разгрузку не производить, а дожидаться ротмистра. От «Руссо-Балта» не отходить, охранять загруженное.
Прогулка по Китежу представлялась приятной, славно было пройтись по тротуару небольшого уютного русского городка, зная, что не скоро ещё это удастся повторить. Впереди был длительный полёт в северных широтах и чувствовать под ногами они ещё долго будут снег, лёд да гальку на берегу океана, при редких посадках аэропланов.
Конечной целью их пешего путешествия был аэродром. Кривая улочка, по которой они шли, уже подходила к окраине городка, и недалеко было до стоянки экспедиции. За перелеском уже видны были палатки аэродромной команды. И тут оба офицера увидели впереди, за деревьями, опоясывающими лётное поле, взметнувшиеся вверх обломки чего-то, клубы дыма и следом за этим, услышали грохот взрыва. Не сговариваясь, они тут же бросились бежать по дороге к стоянке. Из-за деревьев, навстречу им, показался несущийся на большой скорости «Рено». Он приближался быстро. Кудасов увидел, что за рулём авто сидит не шофёр-солдат, а какой-то штатский. Этот кто-то тоже увидел бегущих офицеров, и резко свернул с просёлка в поле. «Рено», прыгая на кочках, стал быстро удаляться от офицеров.
Всё увиденное мгновенно было понято обоими нашими героями. С автоматизмом, выработанным за годы службы, револьверы мгновенно оказались в их руках. Надо сказать, что оба были хорошими стрелками. За несколько секунд пули пробили шины авто и он завилял, а через мгновение, опрокинулся на бок. Из него выскочил человек и бросился бежать. Тут в дело вступил ротмистр Лемке. Убегавший не знал, с кем он имеет дело. Силовое задержание было одним из любимых занятий Аристарха, большого знатока борьбы джиу-джитсу. В считанные минуты он догнал убегавшего, несколько ловких движений и тот лежал лицом в траву, а Лемке аккуратно увязывал его запястья. Подбежавшему Кудасову он сказал – Прошу, господин ротмистр, подарок! Однако, быстро бегают здешние обитатели!
Потом он перевернул пойманного беглеца и, Кудасов, изменившись в лице, произнёс – Вот те раз! Господин майор, какими судьбами?
Повернувшись к Лемке, ротмистр продолжил – Аристарх, это майор Берио, австрийская разведка, мой давний знакомец.
- Поднимайтесь, майор!
В это время, к месту задержания уже подбегали солдаты из аэродромной команды во главе со своим командиром, поручиком. С ними же были и Ржевский с Добейко.
- Господин ротмистр! Этот гад склад с амуницией и припасами взорвал! – почти прокричал возбуждённый до крайности кондуктОр.
- Он не знал, что взрывать.Горючее и спиртное не пострадали – добавил Ржевский.

До назначенного времени вылета оставалось меньше десяти часов.

 Отправлено: 13.03.11 20:59. Заголовок: Ротмистр Кудасов. На..

Ротмистр Кудасов. Накануне отлёта из Китежа(продолжение).

То, что Кудасов и Лемке увидели на аэродроме, после взрыва, оптимизма им не добавило. Временный склад амуниции и съестных припасов превратился в дымящуюся груду разнокалиберных обломков. Вперемежку лежали в хаотическом беспорядке искорёженные стропила, обгоревшие доски, тлеющие куски меховой экспедиционной одежды, смятые банки мясных консервов. Всё это было залито водой. Тушением возникшего после взрыва огня, занимались нижние чины пожарной команды аэродромной роты, имевшие бочку в пятьсот литров, установленную на телеге, и двуручный насос поршневого типа, соединённый с брезентовым рукавом. Рукав заканчивался медным конусом для выхода струи воды. Этим допотопным устройством и пытались затушить возникший пожар и спасти хоть часть приготовленных для экспедиции припасов.
Ко всеобщему разочарованию, ничего из лежавшего в лужах из золы и воды, нельзя было использовать.
К ротмистру подошли корнет Азаров и Таранофф. Оба имели весьма непрезентабельный вид. Лётные комбинезоны их в нескольких местах были прожжены, лица закопчены. В руках Тароноффа был теперь уже ненужный багор, которым он растаскивал горящие доски и брёвна. Корнет прятал руки за спиной (Шурочка явно была в сильном расстройстве от своего внешнего вида).
- Господа, как это произошло? И почему посторонний штатский проник на охраняемую стоянку и сумел совершить диверсию, лишившую нас большей части сделанных запасов? – спросил ротмистр, обращаясь сразу к обоим экспедиционерам.
- Леопольд Эрастович! Мы занимались предполётной подготовкой аэропланов. Проверкой навигационного оборудования. Ржевский с Добейко, осматривали моторы. Всё было спокойно. А потом появился этот господин, - при этих словах говоривший Азаров показал рукой на Берио, - он предъявил пропуск, выданный командиром аэродромной роты и корреспондентскую карточку репортёра германской газеты «Дойче шпацирен». Ещё у него была фотокамера на треноге и саквояж, как он сказал с фотореактивами. Все бумаги были в порядке. Он сделал несколько снимков аэропланов и пошёл менять пластины в камере, сказав при этом, что удобнее всего ему это сделать в тени склада. Нам он прилично надоел и мы обрадовались, когда он, наконец, оставил нас в покое. А через несколько минут, раздался взрыв. В возникшей суматохе, он исчез, а мы были заняты тушением пожара. Вот всё, что я могу доложить, господин ротмистр.
- Идите и приведите себя в порядок, господа.
Сказав это, ротмистр увлёк Лемке в сторону. Они прошли несколько шагов, прежде, чем Кудасов снова заговорил.
- Винить Азарова и остальных у меня нет оснований. Они делали своё дело. В конце концов, здесь есть кому отвечать за охрану. С поручиком я поговорю отдельно. Аристарх, посмотри, что у майора в карманах.
Лемке сноровисто обыскал Берио, и через пару минут передал ротмистру смятый пропуск и карточку репортёра. Кудасов взял документы и направился к поручику, который в это время распоряжался работами на сгоревшем складе.
- Поручик! Прошу вас оторваться от вашего дела – обратился Кудасов к командиру аэродромной роты.
-Это вы выдали пропуск корреспонденту?
- Так точно, господин ротмистр! Он предъявил мне записку городского головы, с просьбой оказать содействие в съёмке аэропланов. Для размещения в германских газетах, с информацией о грандиозном перелёте на Землю Санникова. Никаких подозрений этот господин не вызвал, он давно в городе, приглашался на приёмы у лучших людей города.
Выслушав ответ, ротмистр помрачнел.
- Вы свободны, поручик.
Допрашивать Берио не было никакого резона – знали они друг друга хорошо, и ротмистр был уверен, что узнать что-либо от майора здесь, в Китеже, вряд ли удастся. Да и что узнавать, всё ясно как божий день, Берио захвачен по горячим следам, автор диверсии – он, несомненно. А его предполагаемые дальнейшие планы, в случае успешного окончания дела – это лучше всего сделать в Петрограде.
Кудасов вернулся к Лемке, под присмотром которого находился майор.
- Аристарх, придётся тебе на твоём Ньюпоре доставить этого господина в управление. Довериться местным жандармам не могу, в виду особой ловкости задержанного. На тебя же надеюсь, вполне. Пока будут готовить аэроплан, я чиркну пару слов Батюшину.
- Корнет! – ротмистр остановил проходящую мимо, уже отмывшую сажу, Шурочку - возьмите Добейко и Ржевского, и подготовьте Ньюпор ротмистра Лемке к полёту. Заправить горючим до Петрограда.
- Слушаюсь, господин ротмистр! – ответила Шурочка. Она сменила комбинезон, умылась и пришла в хорошее настроение, ибо нет у девицы большей заботы, чем выглядеть, как говорится «на выданье».
Вскоре около Ньюпора закипела работа.
Ротмистр, усевшись на ступеньку трапа своего ИМ, наскоро, на колене набросал сопроводительное письмо для полковника, о случившейся диверсии, дописав в конце, что подробности доложит устно Лемке.
Через час с небольшим Ньюпор с ротмистром Лемке и связанным майором Берио оторвался от лётного поля и с набором высоты скрылся за близлежащим лесом.
- Теперь надо решать ещё одну задачу – где достать тёплую одежду и запастись провизией. Взамен утраченной при взрыве и пожаре – подумал Кудасов.
Этим делом нужно было заниматься в городе. Сначала нанести визит градоначальнику, для получения справок о возможных поставщиках. Потом, убедить купцов в необходимости отпустить товар, если таковой найдётся у них в Китеже, под расписку ротмистра. Денег в необходимом количестве, на закупку необходимого, увы, не хватало. А Неналивай-Доливо, до недавней поры щедрый меценат, уехал из города накануне.
С этими мыслями ротмистр отправился в город, на «Руссо-Балте». Легковое «Рено», угнанное майором, нуждалось в ремонте.
Едва шофёр вывел грузовик на дорогу, ведущую в Китеж, как Кудасов увидел впереди, на обочине, стоящий легковой автомобиль.
- Кажется - это «Паккард», - определил ротмистр.
Когда до стоящего авто оставалось метров двадцать, из него вышел человек в военной форме и поднял руку, давая понять, что просит остановить «Руссо-Балт». Кудасов приказал шоферу затормозить и тоже вышел из кабины.
- Господин ротмистр! - обратился к Кудасову незнакомый капитан, судя по знакам в петлицах, военный инженер. Разрешите представиться – капитан Лесневский.
Ротмистр на секунду задумался, что –то знакомое почудилось ему в чертах лица говорившего, и тут он вспомнил – Лесневский. Да, да – так представлялся ему гость Батюшина . Незнакомец из будущего!
- Не вы ли, - здесь Кудасов слегка запнулся, - не вас ли я видел…
- Вы совершенно правы. Леопольд Эрастович. Мы виделись с вами , так сказать, на расстоянии. Прошу вас выслушать меня внимательно, у меня мало времени, по тем причинам, которые вы знаете, после просмотра нашего…э-э..послания. Я в курсе произошедшей с экспедицией неприятности и предлагаю нашу помощь. В одном из пакгаузов города, который мы сняли на сутки, для вашей экспедиции доставлены запасы продовольствия и полярной одежды. Продовольствие – это консервы и солонина. Одежда – тёплые комбинезоны на меху. Всё это, из второй половины двадцатого века. Не было времени для соблюдения идентичности, и поэтому, мы просто сняли наклейки с банок и спороли ярлычки и фабричные знаки с одежды. Никто из непосвященных не догадается. Я думаю, вы должны принять эту помощь, так как временнОй фактор очень важен. Вы должны взлететь не позднее – тут капитан посмотрел на часы, бывшие у него на левом запястье – не позднее, чем через восемь часов. Что бы успеть.
- Куда успеть? – спросил Кудасов, удивлённый таким поворотом дела, казавшегося ему ещё пять минут назад почти неразрешимым.
- Успеть пропасть в конечную точку вашего маршрута, ротмистр! Иначе вся затея рухнет, не начавшись. Поверьте мне!
Кудасов на секунду задумался.
- Хорошо, капитан! Я вам доверяю, хотя я и из недоверчивых.
- Прекрасно. Следуйте за моим «Паккардом». И не беспокойтесь – мои люди загрузят ваш грузовик.
После этих слов, капитан сел в авто. Ротмистр забрался в кабину «Руссо-Балта».
И маленькая колонна, тронувшись с места, направилась в Китеж.

 Отправлено: 14.03.11 22:00. Заголовок: Приключения мичмана ..

Приключения мичмана Панина, рассказанные им самим после чудесного своего спасения в море Лаптевых экипажем аэроплана «Илья Муромец». (окончание)

Со временем, когда майор Батт полностью окреп, мы совершили с ним несколько путешествий вокруг острова, посетив, в том числе, подземную пещеру, на дне которой покоился “Наутилус” со своим первым и единственным Капитаном.
Пещера встретила нас тишиной и мраком. В свете факелов мы побродили по опустевшей набережной, посмотрели в мрак водной глубины, и собирались уже уходить, когда я решил пройти до дальнего конца причала.
Там я нашел каменную лестницу, ведущую с причала на пол пещеры. Я спустился по ступеням и обнаружил в каменной кладке причальной стенки бронзовую дверь.
Это оказалась кладовая, в которой мы с майором обнаружили переносной деревянный ящик со слесарным инструментом, баллоны с какими-то газами, один водолазный полужесткий костюм с грудью-кирасой и шаром-шлемом.
Так что из пещеры мы вышли не с пустыми руками – инструменты (хоть и слесарные) могли нам помочь в ремонте лодки.
Мы тут же загорелись идеей вдвоем отремонтировать лодку и отправиться в ней в океан. Майор Батт хотел доставить президенту верительные письма европейских руководителей.
Надежда предотвратить войну не оставляла его. Кто ж знал, что так все обернется?
Во время наших походов майора необыкновенно интересовала возможность подняться по склону горы острова, дабы с вершины его осмотреть океан. Майор надеялся увидеть на горизонте хотя бы другой остров, как символ надежды на спасение.
В нескольких местах у подножия обрывов появились новые осыпи земли и скальных пород, по которым можно было бы попытаться забраться наверх.
Но я предложил майору заняться сначала ремонтом шлюпки. Даже при наличии у нас инструментов, ремонт продолжался несколько месяцев.
С помощью ножовки по металлу мы спилили несколько десятков стволов молодого бамбука, просверлили на каждом конце ствола по отверстию.
После этого мы долго собирали пальмовые листья, складывали их в многослойное полотно и прошивали насквозь растительными волокнами. Так нам удалось сделать пластырь из листьев, и завести его на отверстие в днище шлюпки.
Временно закрепив пластырь деревянными шпильками, вогнанными в доски борта и днища, мы перевернули шлюпку набок и поверх пластыря начали прибивать стволы бамбука, загоняя деревянные шпильки через просверленные ранее отверстия в стволах.
Затем мы повторили эту операцию, но уже внутри шлюпки.
Когда отверстие было заделано, мы заново устроили на шлюпке мачту и сплели косой парус из полосок, вырезанных из листьев того же бамбука.
Настала пора отправиться в путешествие к вершине острова. Пищи и воды мы с собой не брали, будучи уверены, что найдем и то и другое наверху. С собой мы взяли копья, и несколько металлических инструментов годных для того, чтобы рубить растительность.
Выступили мы поутру. Обогнув на четверть гору, мы нашли подходящую осыпь и начали подниматься по ней вверх.
После изнурительно тяжелого подъема мы достигли опушки горного леса. Странно было оказаться в густом тропическом лесу на таком крутом склоне. Странно и смертельно опасно. Любое неверное движение могло закончиться скольжением по крутому и скользкому от влажной травы и земле откосу, а затем падением с высоты 200-300 метров на песок и камни пляжа.
Тем не менее, мы продолжали подъем, цепляясь за лианы, стволы деревьев и кустарника. В этом душном и влажном странном лесу была своя жизнь. Но жизнь эта развивалась на стволах и ветках деревьев.
Этот странный мирок еще ждет своего исследователя. Мы же смогли заметить на ветках деревьев два вида живых существ. Какое место они занимали в пищевых цепочках этого леса? Или проще говоря, кто кем из них преимущественно питался? Вопрос…
Но сначала несколько слов о местных жителях. Во-первых это были очень крупные бесхвостые лемуры. Ростом с человека, способные к прямохождению по веткам деревьев, с мохнатыми телами и мордами, на которых при звериной внешности был заметен незвериный интеллект.
Во-вторых сетчатые питоны, длиной в 6-8 метров.
Нам удалось уклониться от прямых контактов с теми и другими. Но когда нам пришлось заночевать в джунглях, упершись спинами к стволам деревьев и привязав себя к ним лианами, я понял чьи крики слышал по ночам в своей хижине. Это кричали лемуры. То ли они охотились стаей за питоном, то ли питоны ловили лемуров.
Дождавшись утра, и поклявшись друг другу убраться с горы в кратчайшие сроки, мы продолжили подьем.
На самой макушке горы к нашему удивлению и испугу мы обнаружили круглую поляну, на которой росла только трава по пояс, и на базальтовой платформе стояли четыре черные базальтовые скульптуры истуканов с длинными вогнутыми носами и странными улыбками, застывшими на узких каменных губах. Истуканы смотрели вдаль, на север.
Кто? Когда? Зачем? Кто, когда и зачем смог проделать титанический труд, установив на вершине неприступной горы циклопических размеров изваяния? Ответ на вопрос отсутствовал.



Мы было собрались спускаться, когда майор Батт обратил мое внимание на то, что половину пути вниз с горы, самую опасную, нам придется преодолевать в полной темноте, ибо наступит ночь.
Я посмотрел на высоту солнца над горизонтом и все понял. Действительно, здесь, на вершине горы на поляну, и мрачные статуи еще светило солнце, но внизу, у уреза воды, вероятно начинало уже темнеть.
Мы с майором решили заночевать на вершине. Майор сказал мне, что он предпочел бы иное соседство, нежели этот, то ли памятник, то ли обелиск, то ли сигнальный знак, который высился у нас над головами.
Но делать нечего. Перекусив найденными неподалеку бананами, еще не твердыми, не окончательно созревшими и сорванными нами прямо с куста, мы собрали кучу хвороста для ночного костра.
Было еще слишком светло, чтобы погрузиться в сон, и мы более внимательно осмотрели цоколь, на котором были установлены статуи. Обнаружив еле заметные швы кладки, я понял, что перед нами некое сооружение, возможно с помещениями внутри.
На одной из длинных сторон каменного параллелепипеда майор Батт разглядел прямоугольную плиту, которая могла быть дверью. Эта плита по цвету была чуть светлее окружающих ее плит. Смущала высота двери. На глаз ее верхний край находился метрах в шести от земли.
Но как открывались эти огромные ворота? Никакого намека на замочную скважину, ручку, петли не обнаруживалось.
Совершенно случайно, поворачивая голову чтобы обменяться с майором соображениями по поводу находки я заметил на поверхности камня, на высоте трех метров от земли, странные круглые пятна.
Всего их было шесть. Одно большое круглое пятно, а над ним, веером, еще пять пятен поменьше размером. Я окликнул Батта, и мы решили добраться до этих пятен, чтобы рассмотреть их внимательнее.
Я уперся руками в вертикальную стенку каменного постамента, а Батт забрался ко мне на плечи. Я видел перед собой только когда-то в глубокой древности гладко отполированную поверхность камня. Но майор сверху комментировал свои действия. Большое пятно было имело в диаметре около тридцати сантиметров, пять малых пятен были одинакового размера. Примерно такой отпечаток мог оставить на стене при ударе мокрый мяч для игры в лаунд-теннис.
Майор сказал что пятна – это не вкрапления иного минерала, нежели собственно материал камня. Просто камень в пределах пятен имел красноватый оттенок.
Батт ощупывал поверхность пятен, но все было без результата.
Вскоре я взмолился к Батту, призывая его слезть с моих плеч и поменяться местами. Батт завозился, стоя у меня на плечах. Я зашипел от боли в мышцах. И в этот момент монолитная каменная плита у меня перед глазами поползла вверх.
От неожиданности я отпрянул назад, и в тот же момент Батт рухнул на траву. Я тоже отскочил в сторону от подножия обелиска.
С глухим рокотом плита продолжала ползти вверх, открывая перед нами вход внутрь постамента, на котором стояли статуи.
Майор уже стоял у меня за плечом, сипло дыша и спеша рассказать, как он уже собирался слезть с меня на землю, и оперся грудью на скалу, закрыв ею все шесть пятен. В этот момент скала дрогнула и плита начала подниматься.
Еще Батт сказал, что он слышал о тепловых лучах, невидимых глазом, которые испускают все нагретые тела. Может эти пятна, похожие на стилизованный отпечаток гигантской ладони, среагировали на изменение температуры поверхности скалы в то момент, как грудь разгоряченного майора приблизилась к поверхности скалы?
И этот вопрос остался без ответа, потому что мы как зачарованные шагнули в образовавшийся проем.
Солнце висело низко над горизонтом, бросая почти горизонтальные лучи света внутрь цоколя.
Внутри ничего не было, кроме длинного и широкого деревянного помоста, украшенного золоченой резьбой с сонмом занятных картинок и изображений. Но не они приковали наши взоры.
На помосте лежало тело великана, закутанное в прозрачную ткань. При жизни великан был ростом около десяти метров. Голова же его походила по величине на котел солдатской кухни.
Не знаю, откуда у нас хватило решимости, но мы с Баттом развернули прозрачный саван, укрывавший великана с головы до ног, и стащили его с мумифицированных останков. На великане были одеты латы из черной бронзы, с наплечниками. Поверх лат был накинут прямой плащ хлена из ткани пурпурного цвета. На ногах были одеты бронзовые же поножи и калиги на тройной подошве.
Черный бронзы шлем с острым, как рыбий плавник, навершием, венчал его череп.
Но все это оставалось на периферии нашего с Баттом восприятия, потому что все наше внимание привлекло мертвое лицо великана. А точнее его лоб. Чуть выше переносицы на лбу имелась припухлость, покрытая сморщенной желтой кожей, такой же что прикрывала запавшие в глубины черепа глазницы. Это был как бы третий глаз.
Какие-то отрывки мыслей и воспоминаний закрутились у меня в голове. Вспомнился почему-то циклоп Полифем, которого ослепил в пещере хитроумный Одиссей.
А солнце уже почти исчезло за горизонтом, стало быстро темнеть и вновь раздался рокот. Это опускалась каменная дверь.
Под этот усиливающийся грохот мы с Баттом бросились прочь из склепа.



Наступила ночь. Мы разожгли костер. На вершине горы ночью оказалось прохладно. Все время дул ветер. Но нам с майором повезло, так как в нашем распоряжении оказалась ткань, которой был покрыт великан.
Ткань мы сами вытащили из склепа в первую же минуту пребывания там. Я никогда не видел такой ткани. Собственно в свете костра много и не увидишь, но на ощупь…
На ощупь ткань была необычайно прочна, тонка и почти не весома.
Не забивая голову тем, что в общем-то это саван, мы с майором закутались в разные концы огромного куска ткани и сразу же заснули.
Пробуждение было ужасным.
Я проснулся, чувствуя себя отдохнувшим, голодным и готовым к новым приключениям. Я еще немного подремал, прикидывая что нам с майором обязательно надо попасть в склеп еще раз. Мне очень хотелось рассмотреть картины, нарисованные на деревянном ложе.
К тому же на высохших пальцах великана сверкали камни в массивных оправах серого цвета платины (если это была она). И еще на его поясе был огромный двуручный меч с какими-то письменами гравированными на металле широкого лезвия.
Решив, что пора приниматься за дела я энергично высвободился из складок ткани и окликнул майора Батта, предлагая проснуться.
Но майор молчал. Я осмотрелся. Майора поблизости нигде не было.
Тогда я обошел каменный постамент и увидел в траве воплощенный наяву ночной кошмар. Огромный сетчатый питон выгнулся передо мной, подняв голову и широко разевая пасть с тонкими длинными зубами. Питон пытался уползти в сторону леса, но посередине его туловище было сильно раздуто. Это обстоятельство вероятно мешало гигантскому пресмыкающемуся ползти.
Но на примятой траве я увидел рваный ботинок майора Батта, и догадался о разыгравшейся ночью трагедии.
Питон подполз к спящему майору и проглотил его, начиная с головы. Именно поэтому майор не мог позвать меня на помощь.
Ярость ослепила меня. Я бросился к оставленным нами накануне у костра бамбуковым острогам и кое-каким инструментам, найденных в пещере Капитана, и приспособленных нами для рубки деревьев. Одну сторону метровой бронзовой линейки я расплющил ещё внизу, на берегу окена, положив линейку на валун и ударяя камнем по ее краю.
С острогой и линейкой-мачете в руках я бросился на питона. Он сделал бросок, стараясь вцепиться в меня зубами, но я увернулся, ударив острогой его в пасть. Конец остроги расщепился, не причинив змее ни малейшего вреда.
Я отскочил назад, ожидая нового броска рептилии, но питон вел себя странно. Он весь пошел складками и широко раскрыл огромную противную пасть, делая скользящие движения всем туловищем.
Внезапно его челюсти распахнулись еще шире, и из пасти показались ноги майора Батта. Одна нога в ботинке, а вторая в драном носке.
Я понял, что питон отрыгивает свою жертву, собираясь то ли сразиться со мной налегке, то ли бежать от меня налегке. Нельзя было терять ни мгновения. Я бросился вперед, нанося удары по туловищу питона импровизированным мачете. Вскоре тело питона покрылось рублеными ранами из которых обильно текла кровь оранжевого цвета.
Питону удалось таки отрыгнуть тело несчастного майора, когда я срубил его голову множественными ударами, направленными в одно и тоже место. Но, даже потеряв голову, тело питона еще долго извивалось в траве.
Я же занялся останками майора Батта, которые надо было придать земле. Желудочный сок питона растворил верхние слои кожи, и из-под осклизло-вонючих лохмотьев испревшей одежды проглядывало тело майора яркого красного цвета.
Я осторожно перетащил тело майора ближе к постаменту, и принялся рыть могилу. Через несколько часов работы, я предал тело майора Батта земле.
На прощание с ним, я прочитал Отче наш – единственную молитву которую помнил.
Кроме памяти о человеке долга и надежном друге у меня остались верительные письма, которые я нашел в кожаном портмоне в кармане брюк майора.
Я твердо решил передать эти письма заинтересованным людям, с тем, чтобы предотвратить войну.

Однако покинуть вершину горы пешком я не успел. Поляна оказалась окружена лемурами, привлеченными то ли видом нашей схватки, то ли запахом крови убитого мной питона.
Возможно, что была и какая-то иная причина активности этих существ, но факт оставался фактом. На каждом дереве на опушке леса я видел по несколько лемуров, сидящих или висящих лапах-руках на ветках с видом очень не дружелюбным.
Что оставалось мне делать? За прошедшие с открытия двери склепа на вершине горы сутки, мысли мои были направлены в прошлое, в поисках разгадки происхождения гигантов, подобных найденному нами.
По странной прихоти сознания, от титанов и атлантов, мысли мои обращались к титанам человеческого духа и гигантам мысли человеческой. Вспоминал я и о Леонардо да Винчи.
Внезапно меня осенило – что если попробовать? Ведь кроме решимости исполнить проект Леонардо Великого, у меня все было под руками.



Присматривая периодически за поведением лемуров, я принялся за работу. Недостатка в молодых бамбуковых стволах у меня не было. Я их спилил ножовкой, прихваченной в наш поход покойным майором Баттом, и очистил от листьев.
Там же на опушке леса я нарезал множество необычайно прочных и тонких лиан.
Оттащив все добытое мной к подножию монумента я разложил на траве тонкие гибкие стволы бамбука в виде двух равнобедренных треугольников, с одним общим основанием.
Затем я напилил из стволов бамбука промежуточные распорки, и разложил их внутри треугольников. После этого пришла пора связать все детали остова большого ромбического крыла лианами.
Да, вы не ослышались, я назвал свой труд крылом! После того как остов был надежно закреплен мною множеством прочных морских самозатягивающихся узлов, сделанных из лиан, я обтянул его саваном, найденным нами в усыпальнице. Сейчас, при свете дня я убедился, что ткань не имеет дыр, очень легкая и прочная на разрыв.
То есть разорвать я ее не смог, как ни старался. Единственное, чего я добился – это с помощью раскаленной на огне костра линейки-мачете проплавить в ткани отверстия в тех местах, где через обшивку крыла я пропустил лианы, привязанные предварительно к каркасу.
Эти лианы образовали нечто вроде сетчатой люльки-гамака. Имелись в подвесе и петли для рук.
Между тем солнце давно перевалило зенит, и вновь близился вечер. Лемуры завозились на ветках. Некоторые стали спускаться на землю, а спустившись, выпрямлялись во весь свой нешуточный рост, чего-то выжидая. Вся эта возня на и под деревьями меня настораживала и заставляла спешить.
Я набил рот побегами молодого бамбука, и минут пять жевал. Пора! Я приподнял с земли крыло, обтянутое тонкой тканью, продел руки по плечи в петли, ухватился за другие петли, сделанные на лианах привязанных к кончикам крыльев, и повернулся против ветра.
Потом я начал разбег по пологому склону в сторону опушки леса. Через двадцать шагом ветер приподнял крыло над землей вместе со мной, и я, в последний раз оттолкнувшись от земли ногой, воспарил в воздухе.
Остались внизу оскаленные в рычании морды лемуров, тщетно тянущих свои лапы ко мне. Остался внизу остров с таинственной гробницей не вершине, и покоившимся в своем подводном корабле капитаном Немо. Внизу, в земле острова, на берегу которого я провел много лет, остался майор Батт.
Крыло поднимало меня все выше, и выше, и выше … пока я не увидел на горизонте еще один остров. Заложив пологий вираж я заскользил в его сторону.



Двое суток я провел в воздухе над пустынным океаном, несомый могучим пассатом на восток. Это были дни великого голода и мучений. По понятным причинам я не мог опуститься вниз, ибо утонул бы в океане. К тому же за часы бессонного полета я многое увидел.
Я увидел то, что невозможно увидеть с борта корабля, распугивающего все живое грохотом машин в трюме и плеском винта. Один раз я видел морского змея длиной около тридцати метров, неподвижно лежащего на глубине нескольких метров под водой. Вероятно он спал, потому что мною были замечены лишь небольшие движения тела в горизонтальной плоскости.
Тело змея было черного цвета, шириной со столешницу большого письменного стола. Никаких подробностей я не смог заметить, так как пролетал над ним перед заходом солнца, когда лучи солнца скользят над поверхностью океана, почти не проникая в толщу воды.
В другой раз, но уже днем я увидел внизу существо похожее на гигантского крокодила, с огромными зубастыми челюстями. Чудовище было не маленьким. Я оценил его длину в двадцать метров.
А третий случай едва не стал для меня роковым. Сначала я заметил вдали над волнами какое-то движение. Мне в глаза светило солнце и я принял тонкую длинную шею зверя, поднятую над волнами за мачту корабля.
Я был измучен голодом и неудобствами висения в воздухе в сетке из лиан, а потому с радостью изменил направление полета мечтая встретиться с рыбаками или матросами корабля. Но это был не корабль, а чудовище сродни тому, что наблюдало за мной ночью из морской глубины во время моего плавания на самодельном плоту после гибели броненосного крейсера “Решка”.
Метров пятнадцать в длину, от головы на длинной шее до кончика короткого мускулистого, сходящего на конус хвоста. Бурого цвета туловище обтекаемой формы, заключенное в гладкую блестящую кожу. Передвигалось чудовище с помощью больших ромбовидных плавников числом четыре.
Когда я приблизился, чудовище сделало в мою сторону бросок, вода взбурлила под синхронным ударом огромных плавников, и зубастые челюсти сомкнулись в метре под моим туловищем. Я дернул за лиану привязанную к левому кончику крыла и увернулся от второго броска, но потерял высоту.
Казалось моей одиссее пришел конец и мне суждено быть съеденным доисторической тварь посреди океана. Но плотный фронт воздуха, который гнала перед собой длинная, семисотметровая океанская волна, подхватил крыло и дал мне возможность набрать высоту.
В дальнейшем я старался не приближаться к поверхности океана во избежание подобного рода происшествий. Я находился в полуобморочном состоянии от голода, жажды и бессонницы, когда завидел по всему горизонту темные вершины гор.
Я подлетал к материку.
Друзья мои, все что со мной происходило дальше я постараюсь пересказать в сжатом виде, без подробностей, ибо не смею более задерживать ваше внимание и отвлекать вас от целей вашей экспедиции.
Итак я подлетел к континету. Выбирая место для посадки я внезапно оказался над плоскогорьем, вся поверхность которого была покрыта изображениями животных и людей. Изображения сии были видны только с большой высоты полета.



Когда я снизился к земле, изображения распались на отдельные, уходящие из предела видимости линии, казалось выбитые в скальном грунте. Я вновь взмыл вверх и завидев впереди на поверхности земли изображение птицы, принял сие за добрый указующий знак.
Я направил крыло вниз и попытался высвободить тело из сетки, в которой я лежал животом вниз все время полета. Земля летела мне навстречу, а я не мог высвободиться – так затекли за двое суток полета мои мышцы.
Лишь в метре от поверхности плато я высвободился, н ноги не слушались меня и приняв на себя удар приземления тут же подогнулись в коленях. Дальше я помню только что меня начало разворачивать головой вниз. Последнее что я слышал, это был хруст ломающегося бамбукового остова крыла и ритмичный звук ударов барабана.
Очнулся я в темноте хижины сложенной из камней – так я определил на ощупь. Когда рассвело, то оказалось, что я попал в плен к индейскому племени, которое с доисторических времен живет в окрестностях этого плато.
Жизнь племени подчинялось легенде, гласившей, что когда-то с неба на плато опять спустятся небесные воины, что будет означать конец света.
Сколько индейцы ждали моего появления я не знаю, но у них в плену я провел несколько дней, пока не решился вопрос с моей дальнейшей судьбой. Собственно вопроса-то и не было. Меня должны были принести в жертву Кецалькоатлю – Змею в перьях.
Как правило, это жертвоприношение происходило на базальтовом алтаре на вершине ступенчатой пирамиды, скрытой в сельве. Как правило, жертве рассекали ножом из обсидиана грудную клетку с целью извлечь еще бьющееся сердце и сжечь его на костре, ублажая запахом жареного мяса Кецалькоатля.
Как правило… Но правила имеют исключения. В этот раз исключение явилось ко мне в образе полюбившей меня с первого взгляда молодой дочери местного вождя.
В ночь перед тем, как меня должны были казнить, она отперла дверь камеры внутри пирамиды, и помогла мне бежать.
Оказалось, что индейцы отремонтировали сломанное летучее крыло, так что, страстно поблагодарив молодую девушку за спасение, я влез в сбрую из лиан, разбежался и бросился со ступени пирамиды вниз. Вскоре я оставил далеко позади ступенчатую пирамиду, скрывшуюся в океане зеленых веток.
Так начался мой путь на север. Днем и ночью я летел вдоль побережья Тихого океана, имея справа вдали заснеженные вершины Кордильер.
“Чимборазо и Котопакси, навсегда завладели вы сердцем моим…”, напевал я, с каждым днем приближаясь к Панамскому перешейку.
Иногда я делал остановки, чтобы прийти в себя, поесть и выспаться. Делал я посадки вблизи рыбачьих деревень, жители которых радушно принимали меня.
Через какое-то время я оказался над Мексикой. Судя по рассказам местных крестьян в стране шла гражданская война.
Судя по обстановке мне надо было поскорее убираться из этих мест, пока люди Эмилиано Сапаты, или люди Порфирио Диаса не добрались до меня.
Тем более, что в соседней деревне остановился отряд под командованием Чунчо-Барабанщика, одного из доверенных людей Сапаты. А Чунчо-Барабанщик, по словам крестьян очень не любил гринго.



Я поспешно взлетел, но пролетая над каким-то заливом, в котором стояла эскадра Северо-Американского Флота, я был обстрелян с борта корабля.



Очередью выпущенной из картечницы Гатлинга была снесена правая часть крыла. Я закувыркался и упал в воду. Благо это было рядом с берегом, и я успел до подхода катера с военными моряками и до появления акул скрыться на берегу.
Мой полет был закончен. Но путь на север я продолжил. Много месяцев я шел вдоль береговой линии. Ночевал я рядом с городками и поселками, стараясь не контактировать с местным населением. Пропитание я добывал на городских рынках, после их закрытия, понятное дело как.
Эта предосторожность не была напрасной, потому что несколько раз местные жители, американцы, вызывали полицию, едва завидев меня. И лишь навыки выживания, приобретенные мною за годы странствий, спасали меня от тюрьмы и каторги. С тех пор я отношусь к американцам как к нации стукачей и доносчиков, чего бы там не плели про их славные демократические принципы.
Через долгое время я оказался на Аляске. На одном из неизвестных притоках Юкона я наткнулся на россыпь золотых самородков. Самые крупные были величиной с собачью голову. Но золото нельзя есть. И еще оно очень тяжелое. Поэтому я прихватил с собой только несколько самородков, которыми готов расплатиться с вами за свое спасение.
Через Берингов пролив, будучи отличным пловцом я переплыл летом, предварительно намазавшись жиром убитой мной нерпы.
На остров Беннета я пришел по льду, влекомый на его берега мечтой попасть на Землю Санникова.
Вот и вся история моих странствий, господа.
А главное - примите от меня бумаги славного майора Батта. Быть может они помогут не допустить начало войны в Европе.

 Отправлено: 16.03.11 03:11. Заголовок: После такого чтения ..

После такого чтения хочется просто посидеть у коновязи, пожевать табачку, послушать хорошую музыку доносящуюся из бара...
[BR]http://zalil.ru/30679716<\/u><\/a>


------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ответ:

Welcome, HOGOFOGO!

Оботрите шкуру Боливара, отпустите ему подпругу, разнуздайте, напоите из брезентового ведра, задайте ему сушеных кукурузных зерен. Потом зайдите в салун "Веселая лошадь", закажите у Хромого Пью-бармена стакан рома с патокой, или виски с содовой, и расскажите Вашу историю присутствующим.

В сиесту мы там все сидим, пьем, курим сигареты Camel и Marlboro и рассказываем друг другу всякие истории. Иногда смешные, иногда грустные, но всегда правдивые.
Поближе к вечеру становится попрохладнее и мы выходим на улицу, чтобы пострелять друг в друга, в индейцев, в китайцев, в койотов.
Что поделаешь, выпивка, стрельба и правдивые рассказы - единственные развлечения в наших глухих краях.

 Отправлено: 16.03.11 11:53. Заголовок: Ротмистр Кудасов. Вы..

Ротмистр Кудасов. Вылет становится реальностью.

«Паккард» петлял по улочкам Китежа и Кудасов поймал себя на мысли, что городок совсем не так мал, как ему казалось, после нескольких дней пребывания здесь. Улица за улицей, переулки и тупики проплывали за окнами «Руссо-Балта», а конца поездки не было видно. Так продолжалось около получаса. Наконец, совсем запутавшись, ротмистр перестал следить за меняющейся панорамой и попытался вспомнить подробности короткого разговора с Лесневским.
- Почему они так быстро узнали о взрыве и мгновенно отреагировали? Ведь прошло каких ни будь два часа, а всё, что нам нужно, уже доставлено. Оперативно, ничего не скажешь, но странно, однако.
За этими размышлениями Кудасов не заметил, как оба авто остановились, въехав во двор, огороженный высоким дощатым забором.
- Высота метра под три – прикинул ротмистр – таких заборов в Китеже я не видел. Никакой любопытный взгляд не проникнет.
В глубине двора располагался большой пакгауз. Двери его были наглухо закрыты, и он имел довольно заброшенный вид. Из «Паккарда» вышел капитан, подошёл к грузовику и сказал :
– Прошу вас, ротмистр, пройдёмте в склад.
Кудасов и капитан направились к двери, которая открылась перед ними, едва они подошли к ней.
Переступив порог, оба оказались в помещении, освещённом ярким светом, исходящим из нескольких, как показалось ротмистру, прожекторов. Однако, присмотревшись, он увидел стоящий в глубине помещения, большой фургон, цвета хаки с вкраплениями каких-то жёлтых и зелёных разводов. В передней части находилась кабина, необычной формы, без выступающего вперёд капота, как, на привычных ротмистру грузовиках. А прожекторы оказались фарами этой исполинской машины. Они то и освещали внутренность склада.
- Капитан – произнёс Кудасов – прошу сначала ответить на один вопрос. Как вы узнали о диверсии на аэродроме?
Лесневский посмотрел ротмистру прямо в глаза.
- Леопольд Эрастович, вы – профессионал, и понимаете, что важность задачи, которую мы хотим решить с вашей, естественно, помощью, предполагает нашу крайнюю заинтересованность в успехе вашей экспедиции. Поэтому, мои люди следят за ходом подготовки к вылету. Вы можете спросить, как согласуются мои утверждения о том, что пребывание вне своего времени ограничено несколькими часами и слежением за событиями в Китеже, и будете абсолютно правы. Я должен был объяснить вам это раньше. Всё довольно просто, хотя затраты энергетические и материальные, довольно велики. Суть в том, что нам приходится менять людей, назовём их, скажем «посланцами», по истечении этого времени. Возвращается один, прибывает следующий. Один из них и оповестил нас о произошедшем. Далее уже были предприняты необходимые меры по подготовке, загрузке и отправке к вам вот этого автомобиля с необходимыми вещами и припасами. Признаюсь, это был самый сложный момент во всей операции. Мы ещё не перемещали объекты таких размеров через временнЫе порталы. Но всё прошло удачно.
Помощь вам мы намерены продолжать до момента вашего отбытия из Китежа. Далее – всё в ваших руках, Леопольд Эрастович.
Капитан замолчал, пристально глядя на ротмистра.
- Благодарю вас за объяснения, господин Лесневский.
- Владимир Владимирович, с вашего позволения – представился капитан.
- Может быть,начнем погрузку, Владимир Владимирович – сказал Кудасов, - а то времени, как вы сами говорили, у нас не так много.
- Конечно.
Капитан повернулся к кабине фургона и сделал знак рукой. Дверцы открылись и на пол склада оттуда стали выпрыгивать люди, одетые в синие комбинезоны. Задняя часть фургона распахнулась, часть пола грузовика откинулась назад, приводимая в действие каким-то механизмом, который не был виден, но издавал при работе лёгкий свистящий звук. На эту площадку и перемещались тюки с одеждой и ящики с провизией, и она плавно опустилась на пол склада. Затем при помощи небольших тележек, всё это было перевезено к выходу пакгауза.
- Господин ротмистр, будьте добры, скажите своему шофёру подъехать к воротам склада и поставить «Руссо-Балт» задним бортом к выходу – обратился капитан к Кудасову. Мои люди перегрузят всё это в ваш грузовик. Шофёра, под любым предлогом, отправьте на улицу.
Через десяток минут всё было закончено. Лесневский подошёл к ротмистру.
- Мы уходим. Желаю удачи! – он протянул руку Кудасову. Они обменялись крепким рукопожатием.
Капитан повернулся, сделал несколько шагов к двери пакгауза, открыл её и зашёл внутрь. Кудасов молча стоял и смотрел ему в след. Потом, вышел со двора и позвал своего шофёра, сидевшего на скамейке перед воротами и курившего.
Пока шофер закрывал брезент кузова, ротмистр не удержался и подошёл к двери склада. Постоял в нерешительности пару секунд, затем открыл дверь. Шагнул вглубь темноты. Глаза постепенно привыкли к мраку помещения. Пакгауз был пуст.Только на полу едва виднелись следы от колёс, оставленные фургоном.
- Вот и ушли – подумал Кудасов - к себе.

«Руссо-Балт», скрипя рессорами, выехал на улицу.
- Дорогу на аэродром запомнили?– спросил шофёра ротмистр.
- Так точно, ваше высокоблагородие, - запомнил. Но уж напетлял этот «Паккард» по Китежу, едва за ним поспевали.
- Тогда вперёд, время не ждёт. На аэродром.
Грузовик тронулся и дымя синим выхлопом, стал выбираться с заброшенной окраины на дорогу, ведущую на аэродром.
- Как бы ни обстояло дело, но проблема решена. К вылету мы готовы, а там мы уже и без присмотра обойдёмся – думал Кудасов, качаясь на ухабистых улочках таинственного города Китежа.

 Отправлено: 17.03.11 16:42. Заголовок: просьба:

Уважаемые модеры!
Пожалуйста, уничтожьте пост этого мерзавца HOGOFOGO: [BR]http://s014.radikal.ru/i328/1103/8c/da6867cf32d0.jpg<\/u><\/a>
Он нарушает весьма замечательное и захватывающее чтение!
Этот мой пост с просьбой также прошу убрать.

Ухожу на цыпочках...

----------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ответ:

Welcome, Шериф!

В нашем городке всякому усталому путнику найдется место.
Даже если его рисованная физиономия красуется на каждом заборе на желтоватых бумажных листках с крупными печатными буквами WANTED! или на предвыборных плакатах.
Даже если на его пропыленной куртке пришпилена серебряная шестиконечная звезда с надписью SHERIF или значок с надписью SHMAS, а его кожаный пояс оттягивает открытая кобура с револьвером кольт-магнум или ножнами со штыком от СВТ.

 Отправлено: 20.03.11 00:59. Заголовок: Из дневника штабс-ка..

Из дневника штабс-капитана Кижа.

03 июня 1916 года.

С огромным удивлением и сожалением спасенный нами мичман Панин узнал о том, что Мировая Война уже началась. Еще труднее ему было принять известие о том, что нынче 1916 год, и таким образом его странствия продолжались целых десять лет, начавшись в Финском заливе, и закончившись в море Лаптевых.
Естественно, что научный руководитель нашей экспедиции, профессор Каштанов отверг предложение славного мичмана об оплате его спасения золотыми самородками, а, наоборот, предложил ему принять участие в нашей экспедиции, убедившись во время рассказа мичмана об его приключениях, что имеет дело с человеком опытным и привыкшим ко всякого рода тягостям полевой жизни. Действительно, даже мне показалось, что кое-какие поступки мичмана Панина смогли бы стать в ряд с приключениями поручика Ржевского, и даже моими собственными.
А уж в лице нашего доброго ангела, госпожи Эммы Штолльц, мичман Панин нашел самого благодарного слушателя. Добрая женщина столь живо приняла участие в судьбе мичмана, что то время, которое занял рассказ мичмана слезы жалости заставляли блестеть ее прекрасные глаза. А к концу повествования обмороженная, грубая рука мичмана уже покоилась в мягких ладонях этой прекрасной женщины, взявшей на себя добровольное обязательство выходить изможденного моряка. И как знать, не расцвел ли на наших глазах новый росток любви, соединивший одинокие сердца мичмана Панина и госпожи Эммы?

Итак, после совета принято было решение продолжить полет на "Илье Муромце -2". Оговорено было, что мы должны были пролететь над Большим Ляховским островом и над островом Котельный производя по маршруту аэрофотосъемку. Далее нам следовало держать курс на север и искать Землю Санникова.
После встреч с мамонтами и ископаемой птицей диатримой почти никто не сомневался что сия Земля есть, либо была недавно над поверхностью океана.
Однако после взлета…
Не спрашивай по ком звонит колокол...Эту строчку из Джона Донна твердил я. Не спрашивай по ком звонит колокол... А штурвал вырывался у нас с Тараноффым из перенапряженных рук.
Уже полчаса мы держали аэроплан из последних сил не давая ему свалится в штопор. Страшно ревел воздушный поток за фанерными бортами. Я, казалось, чувствовал как страшно перегружен силовой набор корпуса.
Я с ужасом ждал резких металлических звуков, похожих на стократно усиленные звуки обрыва гитарных струн. Однажды я присутствовал на испытании крыла "Ильи Муромца" на излом. Но тогда мы стояли с Игорем Ивановичем за ширмой из бронестекла и смотрели, как после каждого сухого громкого щелчка свивались гигантскими пружинами вырванные с корнем растяжки на плоскостях. А сейчас я находился на борту аэроплана увлекаемого мощным воздушным потоком в .... Куда?
Началось с того, что мы нашли Землю Санникова среди торосов и льдов далеко вглубь океана за островом Котельный. Под нами возникла черно-белая рельефная картина огромного горного хребта. Перевалив над скалами саженях в двухстах мы полетели над покрытой снегом равниной на которой торчали скалы-одинцы и остовы мертвых деревьев. Земля Санникова была мертва.
Только один раз господину Тараноффу показалось, что он видит на снегу белую медведицу с двумя медвежатами.
Но поручик Ржевский не смог подтвердить наблюдение своего друга по причине увлеченного рассматривания шведского мужского журнала "Хюстлер".
При этом он вслух обещал по окончании экспедиции начать издавать в северной столице русский аналог подобного непотребного журнала.
После недолгих раздумий поручик решил назвать свой будущий журнал просто и непритязательно, в русле сохранений традиций пооддержки отечественного производителя: Иллюстрированный журнал для ходоков "СИСЬКИ".
Между тем мы ожидали, что вот-вот достигнем противоположного берега Земли Санникова, чтобы развернувшись облететь ее по периметру проводя аэрофотосъемку и штурманские замеры. Но берега все не было. Внезапно условия освещенности стали ухудшаться, резко потемнело и пошел снег. Компас отказывался показывать направление на север, и его путеводная стрелка, подрагивая, безостановочно крутилась на своей оси против часовой стрелки.
Альтиметр выдавал невероятные цифры. Получалось, что мы находимся на высоте 9 000 метров, чего не могло быть, потму что потолок нашего аэроплана в лучшие его довоенные годы не превышал 2 000 метров.
Я сделал попытку развернуться и лететь на юг, но внезапно понял что самолет несется вперед, подхваченный ураганным ветром. Потом началось страшное.
Стемнело так, как будто уже наступила полярная ночь. При нулевой видимости аэроплан начало валить в штопор.
В фюзеляже пассажиры вспоминали забытые слова молитв, а в кабине мы держали шестью руками (к нам на помощь пришел поручик Ржевский) штурвал, который выкручивала у нас из рук неведомая злая сила.
-У меня ощущение того, что мы падаем, -прохрипел у меня над ухом чей-то неузнаваемый голос.
Что сказать? Это ощущение у меня уже минут двадцать. Но кто видел, чтобы падение длилось так долго?
-Свет! -сдавленно крикнул Ржевский.
Действительно, за стеклами постепенно светлело.
Еще пять минут этого немыслимого падения и ураган стих. Наш аэроплан плыл посреди невероятного пространства. В неизмеримой дали, прямо по курсу светило, но не слепило глаза странное раскаленное до красноты круглое тело, гораздо меньше Солнца по размерам.
А еще дальше, вверх, вниз, вокруг нас виднелся целый мир, с реками, морями, горами, лесами, пустынями, с облаками и тучами. Но этот мир был расположен внутри огромной, невиданной по размерам сферы...
Не спрашивай по ком звонит колокол. Потому что он звонит по тебе.
Внезапно остановился четвертый мотор, и почти сразу же второй.
Бензин…,……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………………………………… – я коротко выругался, указав на прозрачные стеклянные трубки топливомера.
Как ни странно, на высоте полета и поведении самолета в воздухе снижение тяги никак не отразилось.
-Я думаю, что мы находимся в струе воздушного потока, который нас несет, -слегка запинаясь произнес господин Таранофф.
Ржевский нахмурился и скептически посмотрел сначала на нас, а потом указал пальцем на окна фюзеляжа. Они быстро запотевали снаружи, как-будто мы с мороза влетели в теплое и влажное пространство.
Вопрос куда девалось нормальное светило – Солнце, отступил даже не на второе место.
Потеря видимости в таких условиях в полете – катастрофа.
Но в столь немыслимом месте, и при столь немыслимых обстоятельствах как наше, в голову приходят странные мысли.
Мне вдруг помстилось, что если мы попали во внутреннюю полость нашей Земли, что не расходится с теорией герра Гербигера, и если во внутреннюю полость втягивало воздух в виде смерча (в чем мы недавно убедились), то не исключено, что есть хотя бы еще одно отверстие в земной коре, сквозь которую этот воздух выбрасывается вновь в атмосферу, окружающую внешний мир.
Тогда у нас появлялся шанс продержаться в этом потоке в роли планера до момента, пока мы не выберем место для посадки. Что будет с нами потом? Об этом мы узнаем во своевремении. Или не узнаем никогда.
Поток воздуха продолжал нести аэроплан вглубь неизвестной страны.
Профессор Каштанов и я, стояли на правой нижней плоскости и не знали, как нам поступить с запотевшими стеклами кабины.
Я старался вообще не смотреть, так как зрелище земли одновременно над головой и под шасси вызывало все то же чувство падения в пропасть. Да еще навстречу раскаленной бездне.

И еще раз я убедился, как мало мы знаем наших людей.
Внезапно дверь за моей спиной распахнулась и в дверном проеме показалась фигура поручика Ржевского. Кивер, доломан, ментик, венгерские рейтузы, сабля, усы.
Толкнув меня в бок, поручик подпрыгнул и ухватился за переднюю кромку верхней плоскости обеими руками. Потом у наших лиц мелькнули сапоги поручика, мелодично звякнули шпоры, и Ржевский, сделав выход силой очутился на верхней плоскости.
Внутри меня все похолодело.
И я даже на миг уткнулся лицом в плечо профессора Каштанова не желая видеть гибели отважного поручика. Но секунда слабости прошла, и я заметил искаженную наклоном туловища и необычной подсветкой тень фигуры Ржевского.
Тень шла по плоскости, наклонясь в сторону движения аэроплана, превознемогая воздушный напор и разведя руки для равновесия.
Я почувствовал, что начинаю седеть, когда поручик перебрался на фюзеляж и пошел по направлению к пилотской кабине. Что собрался делать этот инфант террибль, молнией пронеслось у меня в голове, и я дернул за рукав пиджака профессора. Но тот не отрывал взгляд от фигуры отважного гусара, которая стояла уже у самого носа аэроплана.
Нам эта фигура была видна со спины. Я видел, как блестят на филейных частях потертые в походном седле рейтузы Ржевского.
Внезапно до нас донесся голос поручика.
Ветер рвал его слова и доносил до нас только отрывки слов, причем в произвольном порядке. Но профессор изощривший свою мысль в занятиях криптозоологией, перевел мне слова поручика Ржевского:
-Передайте Шурочке, что это не я утопил в заварном чайнике ее любимого голубоглазого котенка, который так жалобно пищал при этом, что я было не передумал...
Ура! За ВДВ! (Пардон, поправился профессор Каштанов...) Ура! За гусар! Так громче музыка! Играй победу! Мы победим, и враг бежит! Бежит! Бежит!
Внезапно Ржевский прыгнул вперед, оттолкнувшись от фюзеляжа обеими ногами одновременно. При этом он своими боевыми потертыми филейными частями, затянутыми в венгерские рейтузы, начисто протер стекла пилотской кабины.
Этим не преминул воспользоваться господин Таранофф, который тут же повел аэроплан на снижение, осторожно доворачивая по курсу на обнаружившуюся среди леса большую поляну.
Мы же с профессором, обливаясь скупыми мужскими слезами, следили за удаляющейся к земле фигуркой поручика Ржевского.
-Нет, последние слова Ржевского должны передать Шурочке Вы, господин штабс-капитан, -пересиливая нервный спазм в горле попросил меня профессор. Я кивнул головой в знак протеста, не отрывая глаз от обреченного на жестокую кончину героя-гусара.
Но не прошло еще время жестоких чудес, господа! Просто надо верить! И все...
Ведь не даром Ржевский мог с одного удара, разбивая пирамиду, загнать восемь шаров в одну лузу.
Саженях в пятидесяти от земли откуда-то сбоку к падающему поручику метнулась огромная угловатая птица. Взмахнув широкими кожаными крыльями, она длинными зубастыми челюстями схватила Ржевского за доломан, и, захлопав крыльями, понесла поручика над лесом.
Последнее что мне удалось разглядеть - это то, что с головы поручика слетел доломан, а поручик висит в клюве у птицы и размахивает саблей, пытаясь до нее дотянуться.



Желтые осенние листья,
Как пропуска в зиму.
Соберу их сейчас впрок я,
Только не стреляй в спину.

Дай перекос патрону,
Произведя осечку.
Не выбивай из груди стону,
Перед образами запалив свечку.

Сука - судьба хромая
Скалит мне клыки кривые.
В детстве со мной играя
Годы обещала совсем другие.

Врала, будто бы будет счастье
От сего дня и до скончания века.
Лгала, что не затронет ненастье
Солнечный круг, и в нем - человека.

По красным кленовым листьям,
Сегодня пройду в мою зиму.
Сука-судьба, прошу я,
Только не стреляй в спину.

Бормоча эти незатейливые стихи, я шел по звериной тропе под пологом абсолютно незнакомых мне лиственных деревьев.
Вспоминать зиму в этой влажной тропической жаре было одно удовольствие. Но расслабляться не следовало. Видимость была метров пять – только до ближайшего поворота тропинки, поэтому мы с Тараноффым больше полагались на слух и на обоняние.
В лесной чащобе мы могли невзначай наткнуться на дневку ночного хищника, либо стать объектом охоты дневных пожирателей плоти.
Кое с кем мы уже успели познакомиться уже после аварийной посадки аэроплана, прошедшей, впрочем, вполне благополучно.
Первым делом мы все вместе и при посильном участии пассажиров произвели послеполетный осмотр корпуса аэроплана и основных механизмов.
Все что требовало исправления и наладки было выправлено. После сих занятий мы перекусили из возимых запасов и собрались на совет в тени плоскости.
Кроме героически исчезнувшего без вести поручика Ржевского, нас осталось на борту шестеро, включая одного больного мичмана Панина и ухаживающей за ним госпожы Штолльц.
Профессор Каштанов решил, что следовало произвести осмотр местности, в коей нам возможно придется провести остаток жизни. После краткого анализа ситуации было решено, что возле аэроплана останутся Панин, госпожа Штолльц и капитан Кольцов, как старший начальник на борту аэроплана.
Остальным, вооружась, надлежало разойтись в разные стороны на максимально возможное расстояние с целью разведки местности и составления ее кроков.
К вооружению следовало отнестись серьезно, так как местность была явно наполнена разной живностью.
Уже в конце совета и зарослей на опушку леса выбрался огромный лев с короткой гривой и оглашая округу громовым ревом двинулся к аэроплану.
Только выпустив в его сторону несколько картечных зарядов из ружья, мне удалось отогнать его. Зверь, судя по обильным каплям крови на жесткой траве, был серьезно ранен, но преследовать его в густом лесу мы не собирались.
И еще. В наш первый день пребывания внутри Земли, ночь так и не наступила.

Рассказ о приключениях поручика Ржевского в неизвестной стране или чудесное избавление от смертельной опасности.

Так вот господа! С вашего позволения еще по стакашечке коньячку для плавности повествования и смазки между повествованием и реальностью. Х-у-у! По жаре пить распоследнее дело, но и не пить – еще хуже…
Значить, падаю это я на землю-матушку, вспоминаю всех моих подружек перед безвременной кончиной…
Как вдруг – рывок! И вот я уже не падаю, а кто-то гнилостно пахнущий тащит меня за шиворот куда-то прочь в сторону.
Дотянулся я до сабли, кое-как вытянул ее из ножен и хочу паразита крылатого усугубить. Да только слетел у меня о ту пору с головы кивер, и понесся на верхушки деревьев, над коими меня влекло к судьбине неизвестной.
Тут-то я и опамятовал – щас зарублю супостата, и повалимся мы с ним вместе, а может и порознь, на сучки острые что под нами проносятся. Потому притих я, и даже наоборот, ноги подтянул к животу, чтоб значит, не так тяжело меня нести было змеюке крылатой.
К тому времени я уже понял, что не птица несет меня, а змей-горыныч, каковой мне с детства запомнился на картинке в книжке одной, что мне матушка читала на сон грядущий.
И вот приносит меня сей монструс в некое ущелье, что разверзило одинокую гору, стоящую посреди леса. И стало мне, господа мои страшно…
Ибо одно дело встретить смерть свою с саблей в руках, да в атакующем неприятеля полковом строю, и совсем другое – вот так…
По всем стенкам ущелия виднелись тысячи гнездовищ сиих крылатых бестий. И бестиарий сей оглашал воздух квакающими звуками, как миллион лягушек не наквакают в пору весенней случки в луже у полковой конюшни. Ущельные стены покрывал белый налет от экскрементов летающих ящериц, а дно усеяно было скелетами съеденных монстрами существ.
В гнездовищах сплетенных из веток сидели детеныши монструсов. Как всякие детеныши они хотели жрать, почему над ущелием и раздавался немолкнущий гогот и кваканье мерзких существ с желто-коричневой пятнистой голой кожей, кожаными крыльями-перепонками с длинными костистыми пальцами на остром сгибе крыльев, и длинными зубастыми крокодильими пастями с плоским костяным рогом на кончике верхней челюсти.
Но в голос начал отчитывать я сие адское сборище молитвой чудотворной, готовясь однако к смерти мученической. Ведь было мне как-бы суждено уйти плотью живой в глотки разверстые. Судьбе того кто живым уходит в могилу живую, будучи пожранным, не позавидуешь.
Но явилось мне видение пречудное. Будто сижу я на мягком диване, в комнате со светлыми обоями, и смотрю я на плоское стекло за которым такие же монструсы в больших количествах обретаются. И подходит ко мне приятная такая, упругая вся, девица вроде как в халате, и с синими, господа, волосами и сварливо, этак, и непонятно, как бы и не по-русски говорит: - Сколько можно в телевизор на этот долбанный канал Дискавери пялиться!? Пошел бы лучше бельё погладил, Коля!
- Коля? Кто такой Коля? – спрашиваю я у нее.
Но тут видение растаяло аки дым. И девица сия , и плоское стекло. А остались только монструсы, к которым меня их мамаша в гнездовие и кинула – типа кушайте, детки.
Но не того напали! Гусар просто так не даст себя поесть. Я одному по зубам, другому по башке, третьему в сопатку, четвертому поддых кулаком врезал, сразу гадючье отродье присмирели и жалобно так заквакали. Однако – дети, господа! Голодные твари – но дети! Так мы и зажили с ними в одном гнездовище.
Маманя-птеродактилиха меня в примаки взяла и никогда в еде не обделяла – то рыбу принесет, то кабанчика. Прижился я у них. Нормально!
Даже стал их кваканье понимать, и даже в ответ иногда так квакну, что притихают все… День, два, неделя… А потом затосковал, поверите ли? Вдруг, думаю, друзья мои не погибли при посадке (ведь был я до того уверен, что разбился наш “Илюшка” вместе со всеми вами…).
Вот тут и сказал я мамаше и братанам новоявленным, что ухожу я от них в люди. Погоревали оне, но, делать нечего – отпустили с миром. Слез я с той горы аккуратно, и пошел по лесу. Шел-шел, пока выстрелы не услышал.
Это капитан Кольцов трицератопса от аэроплана отгонял. Вот так я и вернулся, чему рад. Потому что в гостях хорошо, ква, ква, а дома – лучше, ква, ква!

 Отправлено: 20.03.11 12:47. Заголовок: Из дневника штабс-ка..

Из дневника штабс-капитана Кижа.

Какой день не знаю. Какой месяц тоже. Вечный день внутри Земли.

Оптимизм штука хорошая. Только на нем долго не полетаешь. Это вам не полет Ржевского в когтях птеранодона.
Когда профессор Каштанов в первый раз произнес это слово, Ржевский почувствовал себя оскорбленным.
Как так? Гусарский офицер в когтях птерогондона?! Вы на что намекаете?
Мы с трудом убедили поручика, что профессор не имел в виду его обидеть, что Ржевский ослышался и у самого Ржевского имеются дефекты речи.

Для того чтобы разобраться в атмосферных явлениях, увлекших наш аэроплан в земные недра, я принужден был заняться аэрологией подземного мира.
Для этих исследований я использовал плавательные пузыри кистеперых рыб, коих в изобилии таскал из речки господин Таранофф, неожиданно для всех пристрастившийся к рыбалке.
Впрочем тут возможна и каверза, устроенная поручиком Ржевским над своим приятелем.
Поручик конечно действовал под влиянием импульса и своего веселого в общем то нраву.
Как-то я вместе со Ржевским и Тараноффым отправился за гигантскими папоротниками, что росли в изобилии вдоль речки. Гигантские папоротники брошенные в горящий костер были единственной защитой от гигантских комаров, размером с воробья. Этакий комар враз прокусывал подошву сапога во время ночлега.
Срубая мачете зеленые веера листьев, я услышал как Ржевский рассказывал доверчивому Тараноффу, что в этом мире в речке водятся женщины, похожие на наших русалок.
Но если у наших водоплавающих дамочек вместо ног рыбий хвост, и больше ни о чем не мечтай, то у местных - все ноги на месте, и кое-что тоже.
Вот только на спине у них рыбий плавник... Но с этим ведь и смириться можно, нет?
Ты сколько уже в полете? Три недели... Вот то-то...
С тех пор Тараноффа можно было чаще всего видеть на берегу медленно текущей в болотистых берегах речки с мощным биноклем и удочкой в руках.
Так вот...
А рыбьи пузыри я, распотрошив рыбу финкой, вырезал и наполнял горячим воздухом над костром. После чего завязывал нижнюю часть надутого пузыря теребленым стеблем крапивы и выпускал их из рук. Наблюдая за полетом этих примитивных воздушных шаров я установил, что мощный воздушный поток, затянувший наш аэроплан внутрь Земли, постоянен. То есть пытаться выбраться из внутренней полости летя навстречу этому потоку - невозможно.
Что ж. Если нельзя лететь противу потока, то быть может нам удасться воспользоваться попутным ветром?
По моей неподтвержденной гипотезе в районе Южного полюса Земли должно находиться такое же отверстие, как и на Северном полюсе.
Воздушный поток, подчиняясь разнице давления над полюсами, движется с постоянной скоростью по направлению север-юг со скоростью урагана. Впрочем сия скорость становится ураганной только в узостях отверстий в земной коре.
Ничего удивительного, ведь такое поведение воздушной струи лежит в рамках газовой динамики.
А вот в каких рамках находятся оба отверстия и сама внутренняя полость? И что это за самосветящееся тело, создающее вечный день внутри нашей Земли?
И, однако, если топлива нам и хватит на старт, то на поддержание подъемной силы, даже находясь в струе попутного ветра, бензина нам понадобится изрядно.
Была у меня одна идея, но для ее осуществления должно было набраться терпения, и сильно надеяться на удачу. А пока - пешие разведки, охота, рыбалка...
Кстати, было бы не плохо, если бы Ржевский не наврал насчет речных баб-с...
Вспомнил фронтовой анекдот. Сидят три енота под баобабом. Один говорит -Ба-ба-ба... Второй говорит -Бу-бу-бу... А третий говорит -Ба-бу-бы...

Шли недели.
Местность вокруг вынужденной стоянки аэропланов была нами уже изучена досконально.
Местную живность мы давно повыбили в качестве охотничьих трофеев. Речь конечно идет о живности которую можно взять пулей или гранатой.
Такие же огромные штуки какими были трицератопсы, тираннозавры, диплодоки и брахиозавры, так те просто убрались подальше от шума создаваемого нами.
В одном из наших пеших маршрутов я с поручиком Ржевским и Тараноффым оказался на краю бесплодной пустыни, заваленной покрытой пустынным загаром щебенкой.
Резкий запах принесенный ветром привлек мое внимание. Мы все очень устали, но я попросил спутников набраться терпения.
Идя по запаху, мы добрели до подножия одинокой сланцевой скалы носящей на своих боках следы ветровой коррозии. В тени скалы я увидел еще более темное клокочущее пятно. Подойдя возможно ближе, я понял, что это месторождение кипящей нефти.
Любой человек, имеющий образование на уровне ремесленного училища знает, что мазут, керосин, легроин, бензин – все это фракции возгонки нефти.
В нашей находке заключалось наше же спасение. Наш запас сгущенного бензина я предпочитал держать на самый крайний случай.
Если нам удастся собрать одну из высших фракций возгонки нефти – легколетучие пары бензина, то мы сможем улететь. И быть может, добраться до Антарктиды. А там и до дома всего ничего – семь лаптей по карте.
Для начала мы сговорились с Ржевским сходить к той горе, куда уволокла его мамаша-птеродактелиха, и где у поручика остались почти что родственники.
Смысл похода заключался в том, чтобы собрать там, на горе, пустой скорлупы птеродактелевых яиц.
Поначалу обитатели горы всполошились, приняв нас за хищников охочих до яиц. Но потом все разъяснилось. Поручик Ржевский выступил вперед, выгнув в локтях руки и совершая ими махательные движения.
Птеродактили перестали кружить над нами и изумленно расселись вокруг нас с поручиком в кружок. Воспользовавшись воцарившейся тишиной, не нарушаемой как доселе хлопаньем крыльев и щелканьем челюстей летающих ящеров, поручик заквакал что-то по-ихнему.
Пять минут я с тревогой ожидал что на нас кинутся. Так и случилось. Я вскинул на уровень плеча свой "маузер" и уже взвел затвор, изготовившись положить всех монструсов на землю, когда поручик вдруг твердой рукой отвел ствол моей винтовки в сторону.
И правда, та особь, что бросилась к нам с распростертыми крыльями, оказалась поручикова знакомая. Все счастливо разрешилось. Нам не только помогли собрать половинки больших яичных скорлуп, но и доставили их, неся в зубастых челюстях к нефтяному озеру, дорогу к которому мы указали сначала поручиковой пассии. А уж с ее подачи вся остальная поручикова родня перетащила скорлупы к скале над кипящим озером нефти.
Затем, на следующий день, мы с поручиком отправились к роще огромных бамбуков, которую я приметил во время одной из наших рекогносцировок.
Огромные суставчатые стволы стояли густой непроходимой стеной под пологом ярко-зеленой пышной листвы. Влажность воздуха, даже на опушке рощи была потрясающая. Я сразу покрылся липким потом и остановился в тени.
Что делать?
Мы прихватили с собой топор и двуручную пилу. Но вы пробовали пилить полуметрового диаметра твердые и упругие стволы бамбука? Не пробовали? Да еще при температуре 45 градусов по Цельсию в тени и при повышенной влажности…
Я вспомнил монолог Гамлета: -Так трусами нас делает раздумье… И так решимости природной цвет хиреет под налетом мысли бледным. И начинанья, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия…
Что делать?
Мы с поручиком устало закурили в густой бамбуковой тени.
-А что, если...? -задумчиво протянул поручик нехорошо поглядывая на стадо диплодоков, жующих поодаль листву на гигантских папоротниках.
-Помилуй Бог, поручик... Они ж нас стопчут, -севшим голосом сказал я готовясь свалить Ржевского на землю приемом джиу-джитсу.
Но было поздно. Еще брошенный поручиком окурок папиросы не успел долететь до бамбуковых корней, а Ржевский уже пританцовывал перед гигантскими животными, стараясь обратить на себя их внимание.
Сперва все было тщетно. Да и что могло привлечь внимание, я уж не хочу сказать, устрашить, эти ходячие горы мускулов и мяса?
Но надобно знать, что у диплодоков было два мозга. Один в голове, другой в спине, почти в .опе.
И вот пока внешняя информация не прокачается по этим мозгам, причем тот что в .опе, был раз в десять больше по объему, нежели тот что в голове, никакой ответной реакции нам не дождаться.
Помните пословицу: Задним умом крепок? Так она в эпоху динозавров появилась.
А поручику хотелось поскорее.



Уж он их и крыл! Я такие конструкции слышал от него только когда корпус Раннекампфа форсировал Мазурские болота.
А они смотрели на него и жевали свою жвачку. Суперкоровы хреновы.
Но так совпало, что поручик распалясь на их безответствие, применил последний аргумент.
Он обозвал их всех кастратами, двойными безмозглыми балками и сделал классический жест, ударив себя по сгибу правой руки в районе локтя ладонью левой... Ну, вы понимаете...
Тут до них дошло что над ними смеются и они кинулись на поручика.
-Мама миа! При чем здесь я? -стучало у меня в висках все время пока я несся прочь с дороги диплодоков. Земля тряслась под моими ногами и гул стоял за спиной.
На вершине ближайшего к роще холма я остановился, давясь горькой слюной и пережидая колотье в печени.



Я осторожно обернулся, и бросил взгляд в сторону бамбуковой рощи. Бывшей рощи, потому что после пробежки стада диплодоков, там осталась только груда поваленных стволов.
На горизонте я видел развивающиеся на бегу хвосты гигантов и скачущую у них под ногами крохотную фигурку поручика Ржевского.
Но дело было сделано.
А поутру прихватили с собой пару мотков проволоки, что была в ЗИПе для растяжек и стяжек плоскостей.
Правда что предварительно пришлось ее отжечь на костре, чтобы стала мягкой, годной для наших со Ржевским замыслов.
А замыслы были таковы. Яичную скорлупу к озеру нефти нам птеродактили забросили. Бамбуком диплодоки обеспечили. Причем и то и другое стараниями поручика Ржевского было обеспечено.
Хоть некоторые в экспедиции и снобятся - выпивоха, а такого геройского и беззаветного для общего дела человека, как Ржевский, еще поискать требуется. И ведь не найдешь!
Так вот, бамбуковые стволы к тому же кипящему озеру мы со Ржевским носили три дня. А сегодня принесли проволоку и начали мастерить колонну из бамбуковых стволов, стягивая стволы мягкой проволокой и помещая внутрь, с периодичностью в метр, по паре птеродактелевых скорлуп яиц-половинок. Причем оставляя между каждой парой скорлуп расстояние сантиметров в десять.
Занятие сие вблизи кипящей нефти зело неприятное и вредное для здоровья. Однако и перекуривать около нефтяного озера в прямом и переносном смысле было опасно. Так к вечеру с угарными головами и слезящимися от нефтяной вони глазами мы закончили монтаж колонны.
Монтировали мы ее сразу на крутом скальном склоне, прямо над озером.
Пару раз чуть не сверзились вниз, но mein Got миловал... Остались пустяки, кои и не следовало откладывать на завтра. Поднатужась загнали конец колонны под поверхность кипящей нефти, и из последних сил из ранее принесенных бурдюков налили в каждую верхнюю в паре скорлупу воды.
Кто может лучше - делай! А мы с поручиком поковыляли к нашему биваку на ночлег в надежде на то что наша самоделковая ректификационная колонна к утру даст первые десятки литров бензина.
Но на сием бензине до дырки в Южном полюсе не долетишь. Потому как много его с собой не увезешь на борту аэроплана. Поэтому...
Тут кинулся на нас тираннозавр, хорошо мы с поручиком притворились пнями. Как известно, динозавры воспринимают только движущиеся объекты, поэтому мы замерли на месте до поры, пока Rex не отвлекся на парочку гадрозавров. Кстати, пнем не так и плохо быть. В определенных обстоятельствах.
На следующее утро (уж и не знаю что за день недели, потому как понятие утро в вечном дне подземного мира, где мы оказались, абсолютно условное) с трудом продрали глаза.
Разбудили нас даже не выстрелы, а грохот взрывов.
Ага! Понятно.
Значит наша авиаледи госпожа Штолльц решила искупаться, а кто-то из экипажу любезно разгоняет водных гадов, перед этим ответственным мероприятием.
Проявляя мужскую заботу о даме на подобные купания собиралось народу как на концерт. И все с благими намерениями оберечь даму от неприятностей враждебного мира, а на самом-то деле…
На самом-то деле поглазеть на забытые за время экспедиции женские прелести, впрочем надежно прикрытые от пылких взоров глухим полосатым купальным костюмом госпожи Штолльц.
Впрочем формы (особенно если они достойные) скрыть невозможно.
Не скажу, что мы с Ржевским в иной момент отказались бы от подобного зрелища. Но сейчас нам необходимо было увериться в том, что труды наши не пропали втуне.
Наскоро перекусив (одна банка тушеной свинины на двоих, плюс чай с сухарями и со стеблями сахарного тростника, найденного среди останков бамбуковой рощи) и одевшись по-походному, мы отправились к нефтяному озеру, прихватив с собой самодельную тележку с установленной на ней столитровой канистрой.
Распугивая дребезжанием подпрыгивающей на корнях деревьев и кочках пустой канистры брахиозавров, которые, вынужденно освободив водоем для прелестной госпожи Эммы, брели по джунглям не разбирая дороги в поисках другого озера, или реки, мы скорым шагом удалились в сторону пустыни.
Через полчаса ходу, уже не такие бодрые, мы добрались до нефтяного озера, где вчера соорудили ректификационную колонну. Поручик издал вопль восторга, когда обнаружилось, что в одной из скорлуп (самой удаленной от поверхности озера, и находящейся внутри колонны) по самые неровные края скопился бензин.
Всю ночь непрерывно эта легколетучая фракция нефти конденсировалась на нижней поверхности скорлупы, заполненной нами вчера водой, и капала в нижерасположенную пустую скорлупу для приема продукта. Все остальные нами установленные скорлупы были полны другими фракциями – керосином, легроином.
Мы не ставили себе задачу получить мазут, поэтому все наши самодельные конденсаторы и сборники были расположены в верхней части колонны.
Для возможности забора топлива из скорлуп-накопителей, мы заранее предусмотрели отверстия в бамбуковой стенке ректификационной колонны. И сейчас я размотал припасенный резинотканевый рукав на полдюйма, один конец которого поручик опустил под уровень бензина в заполненную бензином скорлупу, а я, внизу у канистры, по знаку Ржевского засунул рукав в рот и начал вакуумировать рукав, высасывая из него воздух.
Сначала ничего не получалось. Потом получилось все с избытком.
На мой вкус, бензин был как бензин.
Все время, пока заполнялась канистра, я отплевывался, не имея возможности отвлечься от слива бензина. Лишь заполнив емкость, и плотно закрутив крышку на горловине канистры, я смог прополоскать рот водой из фляжки на поясе, и сделать несколько скупых глотков – воду надо было беречь.
Засим мы удалились, оставив нашу ректификационную колонну производить бензин.

А потом наш лагерь чуть не раздавили сейсмозавры.
А когда их отогнали, выяснилось что госпожа Штолльц пропала.

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.

Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

Шептал себе под нос стих Вертинского стоящий рядом со мной Таранофф. Я заметил, что пропажа госпожи Эммы более всего отразилась на нем. Мичман Панин был еще слаб, и ему о пропаже его сиделки решили пока не говорить.
Меня неожиданно, как озарение, посетила догадка. Я вдруг сопоставил внешний вид заросшего сивым волосом нестриженного Тараноффа, эти стихи, трясущиеся губы, тревогу в глазах…
-Ба! Быть может это любовь? –подумал я. Трудно было представить их вместе – стройную строгую красавицу Эмму и коротышку Тараноффа.
Но, любовь зла – она пленяет и козла!
Как выяснил следопыт, ротмистр Кудасов, прошедший специальную подготовку в Корпусе пограничной стражи, несчастную женщину похитили двуногие прямоходящие разумные существа.
Двуногие и прямоходящие – сие исходило из следов, оставленных босыми ногами с далеко в сторону отставленным большим пальцем. А разумные – потому что по всем признакам сейсмозавров на лагерь натравили именно они – эти зинджантропы. И под шумок выкрали госпожу Эмму.
Первым вызвался идти на ее поиски Таранофф.
Это только в книгах отважные лорды рокстоны и профессиональные охотники аланы квотермейны в последний момент спасают похищенных дикарями полуобнаженных или совсем обнаженных к тому моменту красавиц. В жизни все происходит более трагично или комично, что гораздо реже.
Об перепитиях экспедиции по спасению госпожи Эммы я знаю только по рассказам моих товарищей, поскольку был оставлен на нашей стоянке для доставки бензина, который непрерывно и исправно выдавала самодельная ректификационная колонна, установленная нами на нефтяном озере.
Судите сами. Беспокойство за возлюбленную подвигло господина Тараноффа на самостоятельные действия.
Не дожидаясь наступления утра, назначенного А.Л.Л. для выхода спасательного отряда, Таранофф ушел в ночь (условную ночь, так как светило над нашими головами и не думало двигаться по нашему странному небу) один, намереваясь двигаться по следам трибы зинджантропов.
По его рассказам он успешно продвигался, достаточно легко отыскивая следы похитителей по примятой траве и сломанным веткам кустарника подлеска.
Несколько раз он вынужден был прятаться от хищников (гиенодонов и махайродов преобладающих в этой местности) на деревьях, но всегда потом находил следы зинджантропов и продолжал движение.
Когда он в очередной раз прятался в кустах, став неожиданным свидетелем нападения махайрода на скваггу (если бы не сквагга, то жертвой махайрода стал бы сам Таранофф), что-то твердое ударило его по голове, и наш следопыт потерял сознание.
Придя в себя, он обнаружил, что находится в большой пещере, мрак которой разгонялся багровыми отблесками большого костра, разведенного на неровном, очищенном от мелких камней полу пещеры.
Вокруг пещеры собралось штук пятьдесят лохматых и мускулистых созданий разных возрастов. Мужчины, женщины, подростки зинджантропы с нетерпением ожидали когда их вожак закончит остругивать обсидиановым рубилом ветку дуба, предназначенного для роли вертела, на который должна была быть насажена несчастная госпожа Эмма, перед тем как стать ароматным жарким.
Таранофф увидел ее полулежащей у дальней стены пещеры. Страшно испуганная, связанная по рукам и ногам гибкими ивовыми прутьями с грубыми узлами, она с ужасом смотрела за последними приготовлениями к готовке.
Она давно заметила груды красного жгучего перца чили, белые коренья хрена и луковицы дикого чеснока, явно приготовленные зинджантропами в качестве вкусовой приправы к основному блюду, то бишь к ней самой...
Даже на расстоянии, даже в такой отчаянный момент...
А надобно сказать, что Таранофф был также связан по рукам и ногам, и в описываемый момент дикари готовились его ошмалить горящими пучками сухой соломы, как до сих пор шмалят свиней у нас в малороссийских селах. И судя по всему, он должен был разделить судьбу своей любимой.
Так вот, даже в этот отчаянный момент Таранофф не мог не признать всей прелести полуобнаженной госпожи Эммы. Даже испуг делал ее еще прекрасней.
Собственно, насилия над ней никто из похитителей-самцов не совершил, так на их вкус она была похожа на длинную белую ящерицу, а не на настоящую скво-зинджатропиху. Ведь и мы, настоящие люди не испытываем сексуальных чувств, например, к самкам крокодилов.
Поэтому ценность похищенного в диких и жадных глазах зинджантропов определялась лишь белками, углеводами и жирами, имеющими форму госпожи Эммы...
Впрочем, все мы, столь высоко мнящие о своем интеллекте, образованности и красоте... Что есть мы, нежели упомянутое в той или иной последовательности?
С учетом того, о чем не упомянули из деликатности, но от чего обычно избавляются перед термической обработкой любой тушки...
А в это время, хватившись Тараноффа, поисковая партия во главе с капитаном Кольцовым спешно выступила в поход.
Но ее ждало разочарование, так как начавшийся гон у стиракозавров, не позволил продолжать передвижение по местности.
Партия вынуждена была пойти в обход, по джунглям вблизи отрогов горного хребта. Не имея возможности идти по следам зинджантропов, не имея возможности пользоваться компАсом, не имея возможности ориентирования по звездам, спасатели сами заблудились в зеленом аду джунглей.
Через сутки они вернулись в наш лагерь по своим собственным следам имея потери - без вести пропал поручик Ржевский.
В лагере царило полное уныние. Мы потеряли троих членов экспедиции. Мы были вынуждены жечь запасы бензина для отпугивания вошедших в половое неистовство стиракозавров, пытавшихся изнасиловать наш аэроплан. Экспедиция как никогда была близка к краху.
Но в жизни очень редко широкая черная полоса неприятностей вдруг сменяется тоненькой белой полосой удачи.
На третий день, считая от исчезновения Тараноффа, гон у стиракозавров прекратился, как прекратились и попытки с их стороны одержать верх над аэропланом (страшно даже представить эту картину).
А на четвертый день в лагере появились все трое - Вера Васильевна, Таранофф и поручик Ржевский.
По такому случаю профессор Каштанов распорядился открыть последнюю бутылку Дом Периньон, а мы все с удивление слушали рассказы наших товарищей.
Если госпожу Эмму и Тараноффа мы оставили в момент их приготовления в качестве парадных блюд для зинджантропов, то поручика Ржевского мы видим в густых джунглях. Не желая бросать товарищей в беде, Ржевский специально отстал от возвращающегося по своим следам в лагерь отряда, и двинулся вверх по склону.
После мучительного подъема он оказался на границе альпийских лугов и смешанного леса. Именно здесь он встретил гигантопитека.
Трехметровый гигант, питающийся только растительной пищей, спал, лёжа в тени сикоморы, оглашая близлежащие горы громким храпом.
Поручик, в силу своей безрассудной храбрости, подкрался к гигантопитеку и стал щекотать его ноздри длинной травинкой ковыля.
Естественно, гигантопитек начал чихать, и проснулся.



Не разобрав спросонья что к чему, он схватил поручика за грудки и стал искать подходящий по крепости и толщине ствол дерева, чтобы разбить об него лоб поручика. Поручик же, употребив лишь половину своего запаса казарменных выражений, довел до сведения гигантопитека, что бесхвостые обезьяны зинджантропы, на все джунгли орали оскорбления в адрес настоящего хозяина гор и долин, обещая надрать последнему его задницу.
Последнее наиболее разозлило гигантопитека, и он жестами приказал поручику, что сейчас тот увидит как восстанавливают статус кво в джунглях.
Выломав в ближайшей дубовой роще палицу, гигантопитек взял поручика под мышку и огромными прыжками направился вниз по склону к хорошо известной ему пещере, где обитали гнусные пародии на обезьяну, зинджантропы.
Они со Ржевским поспели вовремя.
Госпожу Эмму уже поставили в позу для насаживания на вертел, а Таранофф был полностью опален, издавая возбуждающие аппетит запах паленой поросячьей шкурки.
Но судьба в этот момент отвернулась от наших зинджантропов. Точнее она повернулась к ним лицом гигантопитека.
В пять секунд он ворвался в пещеру и без лишних слов начал гонять зинджантропов дубовой палицей.
Под шумок Ржевский освободил Тараноффа и госпожу Эмму от ивовых пут и они ретировались.
Таким образом, мы вновь обрели наших товарищей, а гигантопитек пополнил свою таксидермическую коллекцию чучелами зинджантропов.
Уже значительно позже. Перед отлетом от места нашей стоянки я вместе с Ржевским поднялся к месту обитания гигантопитека и попросил поручика снять меня рядом с гигантом.
Его благоволения я заслужил преподнеся ему в подарок несколько сигар "HUPMAN", которые как всем известно являются лакомством для гигантопитеков. Они их с восторгом кушают.

 Отправлено: 22.03.11 16:55. Заголовок: Ротмистр Лемке. Полё..

Ротмистр Лемке. Полёт в Петроград.

Мой Ньюпор резво набирал высоту, пробиваясь сквозь низкую облачность, повисшую над Китежем. Ещё несколько минут, и аэроплан окажется выше облаков. Станет веселее. Однако, для сверки курса. мне придётся, всё же, опуститься ниже нижней кромки облаков, через минут, эдак, двадцать. Пока буду лететь по компасу. Места мне незнакомые, придётся ориентироваться, сверяясь с картой. Всё идет хорошо, звук мотора ласкает слух. В передней кабине виднеется голова нашего пленника – майора Берио. Этого господина мы спеленали накрепко, зная его способности, как шпиона, выходить из самых трудных ситуаций. К этому приложил руку и поручик Ржевский, увязав руки майора «неразвязываемым гусарским узлом», коим, как он клялся, пыхтя от усердия в момент вязки пресловутого узла, гусары стреноживают пасущихся лошадей. Развязать такой узел, не зная секрета, невозможно. Поэтому за ними никто не присматривает, зная, что узел этот, не одолеет ни один конокрад. Всё это прекрасно, однако, сейчас я вспомнил, что «секрет» этот, в суете подготовки к вылету, Ржевский забыл мне раскрыть. Ну, да ладно, надо будет, разрежем!
Аэроплан немного болтало - в этой местности сильны восходящие и нисходящие воздушные потоки, я это заметил, когда летел по заданию Батюшина в Китеж, к Лео Кудасову. Поэтому, голова Берио совершала разнообразные движения, в полном соответствии с колебаниями Ньюпора.
- Главное, чтобы нашего пленника не стошнило в кабине, а то отмывать потом механикам - промелькнула мысль.
Двадцать минут пролетели незаметно, и пришло время для сверки ориентиров. Отдав ручку от себя, я направил аэроплан в гущу облаков. Вывалившись из влажного окружения, я, как и ожидал. увидел внизу колею железной дороги. По ней, оставляя за собой дымный шлейф, двигался паровоз, с прицепленными пассажирскими вагонами. Я выровнял аэроплан и пошёл на снижение. У меня появилась шальная мысль – прочитать на вагонах маршрут следования состава. Зачем мне это было знать, в данную минуту я ответить бы не смог. И в самом деле, идёт пассажирский поезд , направляясь, несомненно в Петроград, ведь ветка ведёт в ту сторону, это я определил по карте и компасу, так надо ли уточнять? Но в тот момент, я хотел потешить себя своим умением летать, да, и чего греха таить, показать это майору.
Постепенно догоняя поезд, я, наконец, оказался прямо над ним. Тоннелей в нашей равниной местности не наблюдалось, так что опасаться потери плоскостей, при нечаянной забывчивости пилота, нужды не было. Приняв влево, я снизился до бреющего полёта, находясь почти в одном уровне с окнами вагонов. Услыхав шум мотора моего Ньюпора, в окнах появились любопытные, я заметил и несколько весьма привлекательных женских лиц. Твёрдой рукой я удерживал полёт аэроплана параллельно вагонам, давая возможность зрительницам, восхититься собою. Однако, увлёкшись произведением впечатления на дам, я почти забыл, зачем я всё это делаю – лечу в опасной близости к поезду. Да и мой пассажир, почувствовав опасность, отчаянно крутил головой, пытаясь, видимо, привлечь моё внимание. Да и что ему оставалось, в его положении.
Внезапно, оторвав взгляд от окон вагонов, я ещё только поворачивая голову, что бы посмотреть прямо по курсу, почувствовал неладное. Через мгновение, боковым зрением, я увидел впереди, в нескольких секундах полёта, могучее дерево, стоящее вблизи насыпи. Как оно оказалось здесь, в полосе отчуждения, для меня остаётся загадкой до сих пор. За долю секунды, я успел рвануть ручку на себя и избежать катастрофы.
Уф-ф! Ньюпор зацепил колёсами шасси за верхушку дерева, но всё обошлось! Кляня себя, на чём свет стоит, я выровнял аэроплан. Посмотрел вниз – поезд забирал влево, следуя изгибу железной дороги. В передней кабине, Берио, уже даже не шевелился. То ли был в шоке, то ли махнул на все мои эволюции рукой и отдался в руки провидения. Отдышавшись, я осознал, что чуть не сорвал порученное мне дело, но, в глубине души, я был доволен, что вверг майора в панику. И мне захотелось, снова, всё же, узнать, откуда и куда движется злосчастный поезд. Не глядя в окна, я снова поравнялся с поездом, убедился, посмотрев вперёд, что никаких препятствий по курсу нет, и прочитал табличку, на боку вагона.
«Стамбул – Париж» - вот, что я прочёл! Написано было на английском, французском и турецком! Тут только, я обратил внимание на то, что паровоз и вагоны, явно не отечественные. Яркая окраска, много хрома – разительный контраст с поездами военного времени Российской империи. Мысли лихорадочно замелькали – а как же колея, у них же она уже? Это был первый и не самый своевременный вопрос. Первым должен был быть – как и откуда в нашей глубинной губернии мог оказаться Восточный экспресс? А то, что это был он, я не сомневался.
А дальше произошло совсем уж невероятное событие. Впереди, в полукилометре, внезапно появился тоннель и поезд, через несколько мгновений исчез в нём. Тоннель оказался или появился, скорее второе, там, где его просто не могло быть, на перегоне, проходящем по ровной безлесой местности! Тоннель, конечно, не мог появиться без горы, в которой он был прорыт.То есть появилась и небольшая гора, покрытая редкими кустами!
В замешательстве, я поднял Ньюпор метров на триста и добавил оборотов мотору. Хотелось быстрее перелететь тоннель и увидеть, выходящий из него поезд. И он не заставил себя ждать долго, выходящий поезд. Под крылом, я увидел медленно выползающий с другой стороны тоннеля воинский эшелон! За паровозом тянулись теплушки с чадящими дымом трубами, несколько открытых платформ с орудиями и мешками с песком. Около орудий сидели солдаты в серых шинелях и папахах!
Наваждение! Обернувшись назад, я увидел, что гора исчезла!
Я снизился над поездом – сомнений не было. Воинский эшелон следовал на германский фронт.
Тут же в моей памяти всплыли слова ротмистра Кудасова – « Помяни моё слово, Аристарх, странности ещё только начинаются».
Так в Китеже, он закончил мне свой рассказ о перемещениях трактира и мастерской некоего Штеккера. А сейчас я видел продолжение.
Ну что же, привыкаю потихоньку – подумал я .
Я оставил в покое эшелон, ещё раз сверился с картой.
Ньюпор лёг на курс к Петрограду.
- Вернусь, расскажу Леопольду. Интересно, что он скажет, выслушав мой рассказ?
Впереди ожил майор. Видел ли он, то что видел я?
По прилёте к Батюшину, узнаем.

 Отправлено: 25.03.11 00:11. Заголовок: Встречи и прощания. ..

Встречи и прощания. (начало)

Позавчера к нам присоединились наши товарищи. ИМ-1 приземлился рядом с нашей стоянкой.
Оказалось, что когда прошли все оговоренные заранее сроки нашего возвращения на временную стоянку на берегу моря Лаптевых, ротмистр Кудасов принял решение лететь нам на выручку.
ИМ-1 постигла та же участь, что и наш аэроплан. Будучи подхваченными могучим ураганом, ИМ-1 оказался во внутренней полости Земли.
Экипаж был в недоумении, но привычка к военной дисциплине не позволила развиться неуправляемой панике. А управляемая паника принесла свои плоды. Покружив несколько часов над джунглями и морем, была обнаружена наша стоянка.
Радость встречи была согрета не только теплом нашего нового светила, но и напитком под названием текила, который, по годами выработанной привычке быть во всем и всегда первым, искусно выгнал из кактусового сока поручик Ржевский.
Октановое число текилы оказалось столь велико, что при известном умении выставлять зажигание, его можно было использовать в качестве альтернативного бензину экологически чистого топлива для авиамоторов наших аэропланов.
Но столь кощунственное использование благородного напитка, подвигло бравого поручика на открытие секрета изготовления сгущенного бензина, некоторым запасом которого мы обладали еще со времени нашего пребывания в Китеже (Ах, Варенька! Помнишь ли ты еще обо мне?). Но и этого неприкосновенного запаса нам могло не хватить в наших полетах внутри Земли.
Еще когда поручик Ржевский находился в своем вынужденном заточении в гнезде приютившей его семьи птеродактилей, он волей-неволей был вынужден обратить внимание, на то обстоятельство, что испражнения летающих ящеров покрывают всю поверхность скал.
Пожив в гнезде с неделю поручик (со скуки) установил, что высохшее на солнце гуано (понятно, что на эсперанто это слово означает древнее российское слово гумно) очень хорошо впитывает слюну, а если сходить на него по-маленькому, необыкновенно быстро растворяется в.
Когда, во своевремении, я поделился с поручиком идеей получения бензина в примитивной ректификационной установке, он горячо поддержал начинание.
Но я же ему и объяснил, что количество полученного нами бензина может быть неограниченным, но нас это не спасет, потому что аэроплан может поднять ограниченное по массе количество груза и топлива, что в свою очередь не позволяет нам добраться до отверстия в районе Южного полюса. Даже при наличии мощного попутного "сверхсквозняка" в лице постоянно дующего ветра со стороны отверстия в районе бывшей Земли Санникова.
И вот тогда-то поручик предложил попробовать изготовить сгущенный бензин, "сгущенку".
-Как? Если б знать! -воскликнул я, смоля папиросу, и разглядывая сбоку сапог на правой ноге, который явно молча намекал мне на необходимость ремонта с помощью дратвы и сапожной иглы.
-Гумно! -загадочно произнес Ржевский.
-Да нет, если сей час подшить подошву, то еще можно будет до свадьбы носить, -не понял я поручика.
Тогда не теряя время на разговоры, поручик сбегал к аэроплану и через пару минут принес к палатке, около которой мы сидели на пне ранее спиленной на дрова молодой секвойи, старую жестянку из-под тушенки, наполненную бензином.
После чего он вывернул один из карманов галифе и в его ладони очутилась щепоть серого порошка. От поручиковой ладони отчетливо потянуло птеродактилевым гумном...
Затем поручик ссыпал гумно с ладони в банку с бензином, и жестом фокусника: -Оба, на! - подсунул мне под нос.
Факир был трезв. Фокус удался! Жестянке уже не плескался бензин.
На первый взгляд она была пуста. На второй взгляд - тоже.
Я взял из грязноватых ладоней поручика жестянку и заглянул в нее. На дне я увидел некий шарик, размером с крупную горошину..
Я перевернул банку и на мою тоже не очень чистую ладонь выкатился трясущийся как желе шарик серого цвета.
-Сгущенка! - радостно воскликнул Ржевский.
-И, шо с того? -намеренно подражая южному говору, спросил я поручика.
-Только бензин перевели... -продолжил я.
Но Ржевский схватил с моей ладони желеобразную горошину, и бросился, зажав ее в кулаке за палатку. Я последовал за ним.
За палаткой кучкой были сложены кирки, лопаты, веревки и пара ведер, выпачканных в глине и песке. Эти предметы сложил кто-то из добровольных помошников нашего профа - рыли шурфы поблизости от лагеря на предмет определения стратификации осадочных и излившихся пород.
Поручик поставил одно из ведер поровнее, и бросил на дно ведра горошину "сгущенки". Потом он зачем-то начал расстегивать ширинку. Я попытался сделать ему какое-то замечание, но не успел.
По такой жаре организм использует воду очень экономно, поэтому и помочиться как следует поручик не смог - так, тонкая, короткая струйка с жестяным звуком упала на раскаленное под "солнцем" дно ведра.
-Цирк, да и только! - успел подумать я, увидев как ведро мгновенно наполнилось, и бензин (!) хлынул через край на песок.
Когда волнение улеглось, и мы с поручиком окончательно убедились, что с одной горошины сгущенного бензина при содействии капли мочи образовалось почти два ведра бензина марки "галоша", мы попытались думать.
На трезвую голову ничего не придумалось, но я полез в свой "тревожный чемоданчик", и извлек на свет бутылку хлебного вина №21 "СмирновЪ".
С помощью ее содержимого мы уговорили друг друга, что все поняли в только что произошедших метаморфозах.
Сушеное гуано птеродактилей необычайно гигроскопично и является мощным загустителем, способствуя удержанию и концентрации молекул бензина в своем внутрипОровом пространстве.
А какое-то азотистое соединение в мочевине восстанавливает первоначальное агрегатное состояние бензина, увеличивая его объем за счет неясных нам с поручиком химических реакций с участием гуано, атмосферного воздуха и бензола.
Таким образом, мы могли теперь погрузить на борт огромное количество сгущенного бензина, всегда имея под рукой между ног катализатор, способный обеспечить нас бензином на полет не только к отверстию около Южного полюса, но и на несколько беспосадочных кругосветных перелетов!

Так что отмечали мы воссоединение экипажей исключительно текилой, закусывая вялеными кистеперыми рыбами, которые сами выползали на берег и становились легкой добычей для дневального.
Встреча прошла столь успешно, что мы пришли в себя только через двое суток…

Каков все же этот невероятный мир, куда нас занесло ветром! После завтрака, состоящего из чая с сахарным тростником и сухарей, взялся разглядывать в свой цейсовский 8-ми кратный поверхность внутренней полости над головой. Обычно этому занятию мешал красного оттенка, но очень яркий блеск нашего внутреннего светила, и облака. Но сегодня наше светило "приболело" - покрылось пятнами, так что сияние его оказалось сниженным процентов на 70, а облака каким-то образом рассеялись. По крайней мере у меня над головой.
Пока я умащивался на брезенте и искал какой-то упор для рук, держащих бинокль (пришлось приспособить вещевой мешок, набив его подменкой и технической ветошью) припомнились гипотезы нашего профессора в количестве двух штук.
Первая гипотеза состояла в том, что мы видим раскаленное, еще не успевшее остыть за миллиарды лет существования, ядро земного шара.
Вторая гипотеза предполагала, что некий метеорит, столкнувшись с Землей, пробил ее кору и остался внутри полости.
На мой непросвещенный, неизуродованный высшим образованием, взгляд, все это были никуда не годные гипотезы.
Где вы видели вещество остывающее миллиарды лет? Даже раскаленный утюг остывает в течение десятков минут...
Или вот всякие метеориты... Допустим летел в космическом эфире. Допустим пробил при столкновении земную кору...
А как же второе отверстие в земной коре? От второго метеорита? Тогда так - два метеорита одновременно пробивают земную кору и внутри доселе мрачной полости оне-с сталкиваются лоб в лоб, образуя в результате столкновение некое разогревшееся до звездного блеска тело.
Тогда уж скорее свечение центрального тела нужно объяснить новомодной атОмной теорией господ Резерфорда и Кори, унд мадам Склодовской, открывшими радиоактивность радия.
Но где ж тогда незаживающие ожоги от Х-лучей нашего внутреннего солнца? Ведь все мы за время пребывания внутри Земли покрылись отнюдь не струпьями, а густым ровным загаром, пусть и необычного абрикосового оттенка...
Так или иначе, но в бинокль я отчетливо рассмотрел прямо над нашим лагерем целое море, густо-синего цвета.
Сначала я был потрясен и испуган невероятным зрелищем — шутка ли, целое море над моей головой! Мне казалось, что вот-вот оно рухнет гиганским Мальмстремом прямо на нас.
То же чувство испытали и все остальные. Но человек начала ХХ века поразительное существо. Уже через пять минут мы обсуждали детали перелета к этому внутримировому морю, которое мы решили назвать морем Эммы, в честь нашей прекрасной спутницы — госпожи Эммы Штолльц .
Все мы немного дети. И желающих лететь к морю оказалось предостаточно. Экспедиция мыслилась на одном из аэропланов, держа другой в качестве запАсно-аварийно-спасательного. Но как-то так вышло, что массовый порыв членов экспедиции повлиял на решение капитана Кольцова и он дал отмашку на вылет двумя машинами.
-Все мы немощны, ибо в человеци суть! –любил приговаривать мой исповедник отец Варсонофий, заскакивая с морозу в сени и принимая вовнутрь чарку зелена вина из рук пригожей селянки.
Понять Павла Андреевича и прочих очень даже можно было. После ледяного ада, что царил наверху, после удушливой и потной жары внутренней полости, оказаться на морском пляже хотелось всякому.
Кто тогда знал, что это решение капитана окажется ключевым и судьбообразующим для многих из нас…
Вылетели немедля. Профессор Каштанов настоял на том, чтобы мы собрали все следы нашего пребывания: в изобилии валяющиеся мятые бумажки, окурки, пустые и битые бутылки, картонные коробки из-под продуктовых пайков, промасленную ветошь, обтирочные концы и прочую дрянь.
Собрали. Получившуюся гору запалили с наветренной стороны и по очереди взлетели, взяв курс на море.
Долго еще потом я видел за хвостовым оперением аэроплана столб черного дыма на месте нашей стоянки от разведенного нами костра.
С нетерпением ожидая появления береговой черты мы разглядывали местность под нами. Она становилась все больше похожей на иллюстрации во “Всемирном следопыте", изображающую вид на амазонские джунгли из гондолы боевого дирижабля “Карл дер Гроссе”.
Гигантские, невиданные по высоте деревья скрыли от нас землю. Иные из лесных исполинов вырывались из зеленого моря джунглей и высились как горы. Несколько раз пилоты вынуждены были менять на время курс полета, дабы облететь крону такого зеленого великана.
Как правило верхние ветви бывали облюбованы птерозаврами. Пролетая мимо одного из таких гигантских деревьев ИМ-1 подвергся нападению огромного птеронадона, размером с немецкую “Готу”.
В отличие от “Готы” птеронадон (профессор отнес его к виду кетцалькоатлей) был обладателем огромных челюстей, снабженных длинными кривыми зубами. Профессор, считавший что подобные зубы делают кетцалькоатля слишком специализированным хищником, интересующимся в пищевом плане только рыбой, ошибся вместе со всеми нами.
Потому что птеронадон нисколько не смущаясь своими рыбоядными зубами атаковал аэроплан, вцепившись челюстями в левую верхнюю плоскость. Растяжки не выдержали и верхняя часть нижней плоскости была оторвана.
Масса и момент вращения лопастей моторов, укрепленных на нижней плоскости, в течение нескольких секунд полностью оторвали плоскость от фюзеляжа.
ИМ-1 закружил по спирали и рухнул на кроны огромных густых деревьев, в падении своем разваливаясь на куски и исчезая в зеленом облаке сорванных с веток при падении листьев.
-Есть только миг между прошлым и будущим…, -прозвучал обрывок незнакомой, и невесть откуда залетевшей музыкальной фразы у меня в мозгу.
Миг – и место падения аэроплана с нашими товарищами оказалось далеко позади. Таранофф заложил плоский вираж.
Мы легли на обратный курс к месту падения ИМ-1.
Раз за разом наш аэроплан кружил над местом катастрофы. Но выпрямились согнутые ветки и безмятежный зеленый океан листвы навсегда скрыл от живущих тех, кого они считали мертвыми…



На борту ИМ-2 нас оставалось пять человек. Быть может мы были единственными людьми в этом странном подземном мире.
Жизнь – копейка, судьба – индейка! Капитан Кольцов, мичман Панин, поручик Ржевский, господин Таранофф, и я, ваш покорный слуга, штабс-капитан Киж… Госпожа Штолльц и профессор Каштанов в этом перелете были приглашены ротмистром Кудасовым на борт ИМ-1.
Мы еще летели над лесом, но вдали вставала перед ними неправдоподобная картина - заворачивающаяся вверх поверхность моря, где-то над головой становящегося небом.
А остальные участники экспедиции? Кто знает? Может быть они остались живы… Но десятки верст непроходимых джунглей встали непроходимой стеной между нами навсегда…
Навсегда – страшное слово. Стоя у окна мичман Панин рыдал уткнувшись в ладони.
Боль потери вскоре станет привычной. К пустоте рядом с собой привыкаешь дольше…

Я хочу быть с тобой.
Я так хочу быть с тобой.
В комнате с белым потолком,
С правом на надежду…

Сами собой складывались трудные строки в моем сознании. Но я забуду их, эти строки. Как забываем все мы тех, кто уже не идет рядом с тобой, и чье дыхание уже не туманит холодное и толстое стекло, вставшее между нами. Нам никогда не разбить стеклянных стен...
Кольцов, с лицом на котором нельзя было увидеть и тени эмоций, распорядился бросить на бесконечный белый пляж, что неожиданно открылся под фюзеляжем ИМ-2, жестяную банку из-под галет, набитую горящей паклей, смоченной в машинном масле.
Банка после падения зарылась в песок, и казалось надо повторять все сначала, но вдруг узкая полоса черного дыма потянулась в сторону берега… Это был морской бриз, дующий и здесь, под землей днем, со стороны моря.
Таранофф широко развернулся над морем. Я вглядывался сквозь световые блески в прозрачную зеленоватую воду, резко темнеющую на глубине.
Внезапно я увидел невероятных размеров акулу, лениво плывущую под водой вдоль берега. Когда мы пролетали над ней, она резко ушла на глубину. Таранофф между тем повел аэроплан на посадку с учетом сноса ветром.
Посадка на песок всегда напрягает пилота. Но и в этот раз песок был достаточно плотно слежанным и выровненным ветрами. Приземлились мы благополучно.
Я выпрыгнул на песок первым, держа в руке пистолет-пулемет Бергмана. Этот пистолет-пулемет я прихватил как трофей во время боев под Перемышлем, и взял его в экспедицию.
Кольцов высунулся из кабины и велел надежно закрепить аэроплан. Он боялся шквального ветра или бури.
Для стоек крепления пришлось спилить несколько тонких пальмообразных деревьев, распилить их на части, вбить полученные столбы в песок, укрепив основание каждого столба камнями, за которыми пришлось идти за несколько сотен метров в сторону от стоянки.
Туда, где в море впадала небольшая, но бурная река. После этого мы раскрепили шасси, кончики крыльев аэроплана и его хвостовое оперение веревками, привязав их к только что установленным столбам.
К этой работе все отнеслись необыкновенно серьезно. Недавняя катастрофа ИМ-1 напомнила всем нам о бренности всего живого. А мысль о том, что тысячи верст между нами и Родиной возможно преодолеть только на оставшемся у нас далеко не новом аэроплане, делало его в наших глазах не просто средством перемещения.
Нет...Скорее это был фетиш, талисман, ухаживать за которым отныне наша первейшая забота.
После возни с креплением ИМ-2 мы подкрепили силы консервами, не забыв помянуть наших пропавших товарищей.
Уже никто не сомневался в их гибели... Да и если кто-то остался жив после падения аэроплана? Что с того? Для нас он уже погиб... Десятки верст незнакомых джунглей наполненных хищными динозаврами и первыми звероящерами вынесли свой беспощадный приговор.
Потом Ржевский и Панин отправились к месту впадения реки в море. Целями их похода была необходимость пополнить запасы пресной воды, наловить рыбы и пополнить коллекцию новыми образцами флоры, фауны и минералогии. Ведь профессор, как мы посчитали, погиб. Оставшиеся взялись за послеполетный осмотр, ремонт и регулировки аэроплана.
Приключения не надо искать. При определенном стечении обстоятельств они сами тебя находят.
Пока мы хлопотали около и внутри аэроплана, наши исследователи благополучно добрались до места впадения реки в море.
Здесь, наполнив принесенные с собой емкости, и закрепив их на двух колесных тележках, типа легких арб, с большими велосипедными колесами, поручик Ржевский принялся рыбачить, а мичман Панин стал переворачивать небольшие камни в поисках необычных существ, избравших эти места в качестве убежища или жилья.
Это могли быть гигантские мокрицы, ракоскорпионы, кистеперые рыбы, ископаемые змеи и ящерицы.
Ржевский в это время взобрался на крайнюю, далеко выдающуюся в открытое море, поросшую бурыми водорослями скалу песчаника, и забросил в море свои рыболовные снасти.
Это были простые приспособления, состоящие из толстой лески, намотанной на деревянные рогульки, свинцового тяжелого грузила и средних размеров стальных крючков. Наживкой послужили маленькие полупрозрачные креветки, хитиновый покров которых украшали яркие полоски синего и желтого цветов. Такие же полоски были у этих креветок на ножках и длинных усиках.
Креветок наловил у береговых камней Панин, приспособив для этого свой старый протертый до дыр шелковый носовой платок.
Ловить полагалось "на слух", предварительно наживив с кормовой части креветку на крючок и закинув подальше грузило с привязанной к нему леской.
Леска клалась на палец правой руки в натяг и подсечки осуществлялись после того как по леске до пальца рыбака доходил рывок рыбы, проглотившей наживку.
В тот день клевало. Уже на камне рядом с нашим рыболовом лежало штук пять рыб, покрытых защитным панцирем из отдельных крупных костяных пластин, когда это случилось.
Мичман Панин потом рассказывал, что внезапно из воды у подножия скалы высунулись две огромных челюсти, которые схватили поручика Ржевского, подкинули вверх таким образом, что поручик головой вниз провалился в черноту разверзнувшейся пасти, а затем эти челюсти исчезли во взбаламученной воде.
Мичман закричал от ярости, успев заметить гребнистый хвост, по которому он идентифицировал животное проглотившее несчастного поручика.
Это был ужас юрских морей - кронозавр. Его описывал во вводной лекции по возможной фауне подземного мира бедный профессор Каштанов, быть может покойный...
Капитан Кольцов подумал что наступила черная полоса неудач для экспедиции.
Но не в правилах наших людей смиряться перед неудачами. Когда от устья реки прибежал мичман Панин со страшным известием, он только побледнел, и велел нам заканчивать ремонтные работы.
Отрегулировав натяжение последней пары стяжек плоскостей, я стянул с себя пропотевшую подменку и направился к прибойной полосе чтобы ополоснуть руки и тело. Страшная смерть поручика Ржевского, которого мне было до щемления в сердце жаль, предупредила нас окончательно об опасности здешних вод.
Кольцов угадав мое намерение по полотенцу, переброшенному через плечо, приказал мне отставить купание в море, и обратил мое внимание на укатанные морем валы песка, которые грядами тянулись параллельно полосе прибоя.
Эти гряды образовывались каждый раз после могучих штормов, когда набегающие водяные валы перемещали своей энергией за раз тонны донного песка на берег.
Волны, перехлестывающие через эти песчаные увалы, образовывали за ними тихие прогретые местным светилом лагуны.
Впрочем, и там надо было быть внимательным.
Во время тех же штормов в лагуны забрасывало некоторых небезобидных обитателей моря Эммы.
Я поблагодарил капитана за предупреждение, прихватил с собой верный “Бергман” и подсумок с двумя гранатами, и лишь затем повернул в сторону ближайшей песчаной гряды.
С ее вершины мне открылось длинное, и довольно глубокое (метра два-три) озеро морской воды.
По чистому песчаному дну передвигались тени от мельчайшей водной ряби на поверхности воды. Рябь вызывал постоянно дующий с моря бриз.
Прелестное безмятежное озеро манило меня в свои теплые объятия. Тем не менее, предупрежденный о возможной опасности, я внимательно осмотрел поверхность и дно озера.
На первый взгляд все было спокойно. В хрустально-чистой толще воды медленно передвигались полутораметровые тускло-серебристые тела панцирных рыб.
У дна крутились стайки ярко окрашенной рыбной мелочи. Посередине озера плавали сбитые в большой ком, как мне показалось издалека, бурые водоросли.
Прыгая поочередно на каждой ноге на горячем песке, я стянул с себя кальсоны. Их чистота соответствовала обстоятельствам, поэтому я решил их сначала постирать.
Зайдя по пояс в теплейшую, почти горячую воду, я начал полоскать кальсоны, имея в виду намылить их половинкой куска дегтярного мыла, прихваченного мной из аэроплана. Наверное это меня и спасло, потому что если бы я бросился сразу в озеро и поплыл к его середине чтобы понырять вдосталь, как собирался ранее, то ….
Я уже мылил кальсоны на самом грязном месте, когда какой-то легкий всплеск за спиной, заставил меня обернуться.
Дальнейшее происходило на фоне ударов пульса в висках, вязнувших в песке ступнях, плотном сопротивлении воды и скупо рассчитанных движениях тела, старающихся обогнать отпущенное мне время.
То, что я принял вначале за плавающие водоросли оказалось каким-то змееподобным чудовищем, чья огромная голова с приоткрытым для укуса жабьим ртом находилась в пяти саженях от моей спины.
Я успел взглянуть в его большие стеклянно блестевшие глаза с вертикальными щелями зрачков, а тело мое уже рвалось на берег, разрезая бедрами упруго сопротивляющуюся воду.
Вязнув ногами в песке, я выскочил на берег и в прыжке успел схватить в руки пистолет-пулемет и передернуть затворо.
Движением указательного пальца я откинул предохранительную скобу, и снизу, лежа на спине, выпустил всю кассету в раздувшееся горло морского змея (назовем его так), чья голова с разинутой пастью нависла надо мной.
Я видел как 9-мм пули пробивали его гладкую светло-зеленую шкуру на горле. Часть пуль разнесла в крошево его конические желто-белые зубы, и ушла рикошетом в нёбо чудовища.
Именно это, вероятно, заставило змея вскинуться еще выше, и рухнуть боком назад, в соленое озеро.
Я выдернул контрившие ударники гранат проволоки, и одну за другой швырнул их в озеро, упав лицом в горячий песок.
Два громких хлопка, свист осколков над головой и брызги воды, водопадом окатившие мои плечи…
Потом я вскочил на ноги, нашарив в песке рукой “Бергман”, и стараясь его перезарядить. Но во взбаламученном озере морского змея уже не было.
Только на увале, отделяющем озеро от океана я разглядел извилистый след, как будто по песку кто-то протащил очень толстое бревно.

 Отправлено: 25.03.11 14:00. Заголовок: Встречи и прощания (..

Встречи и прощания (продолжение).

…они прибежали на шум. Я им рассказал о своем приключении, после чего, мы все полезли купаться, оставив впрочем господина Тараноффа на страже с “Бергманом” наизготовку.
Купание прошло как нельзя лучше. Мы вытащили заодно на берег несколько убитых гидравлическим ударом панцирных рыб, которые мичман Панин ловко разделал моей финкой и мы отведали отличного сасими.
Правда за отсутствием соли пришлось макать кусочки рыбьего мяса в соленую воду из озера.
А мои-то кальсоны так и не нашли. То ли их разнесло на молекулы взрывами гранат. То ли морской змей прихватил их с собой в качестве боевого трофея. Жаль я их успел застирать… А то бы отравился, щучонок…
Но приключения еще только начинались. Как говорил мой фронтовой приятель прапорщик Зверев, правда немного по другому поводу: -Между первой и второй – промежуток небольшой!
Около часу (дня или ночи?), по моим часам, в море был замечен некий плавающий предмет.
Панин, испросив бинокль у недоуменно смотрящего в окуляры 20-ти кратного морского “цейсса” капитана Кольцова, опознал в туше, дрейфующей вдоль берега с довольно большой скоростью, кронозавра.
-А что если? –выкрикнули мы одновременно с Тараноффым.
-Что если это его таки поручик Ржевский уделал? –опередил меня Таранофф.
-А, что? Всяко может быть, -изрек Кольцов что-то припоминая.
-В любом случае, не худо бы проверить. Сплавайте-ка, господин Таранофф с мичманом наскоро к туше, да посмотрите что к чему… Может и вправду жив наш поручик? –распорядился капитан Кольцов
Мы все вместе извлекли из фюзеляжа брезентовую байдарку на складном бамбуковом каркасе, и быстро собрали ее.
Я внимательно осмотрел поверхность прорезиненной ткани, обращая особенное внимание на дополнительно проклеенные брезентом швы. Все было в порядке. И мы сообща снесли байдарку в воду.
Прихватив с собой пулемет “Льюиса” Кольцов уселся на корму – рулить и наблюдать (в последний момент он решил самолично отправиться на поиски поручика), а за весла взялся мичман.
Оттолкнув байдарку от берега носом наперерез волнам, мы остались около прибойной черты.
Я, с заряженной разрывными пулями “экспресс” слонобойной двухстволкой в руках, а господин Таранофф с биноклем у глаз. Так мы стояли и тихо переговаривались, строя догадки о судьбе поручика Ржевского.
-Сносит! Черт, возвращайтесь! Штабс-капитан! Попрошу вас выстрелить в воздух, чтобы привлечь их внимание! –озабоченно попросил меня Таранофф через десять минут плавания наших друзей в сторону качающейся на волнах туши кронозавра.
Мы и невооруженным взглядом видели, что, несмотря на усилия прилагаемые гребцом – мичманом лодку несет мимо туши кронозавра в открытое море.
Я немедля разрядил в воздух патрон из одного ствола.
Мы видели, как в нашу сторону повернулись бледные, еле различимые на увеличивающемся расстоянии лица наших товарищей. Мы замахали руками, указывая на берег – возвращайтесь!
Но лодку уносило все дальше, и дальше, пока даже капитан перестал их различать в свой мощный морской бинокль за гребнями волн. К тому же между берегом, и тем направлением где скрылась лодка, затеяли возню над какой-то добычей плезиозавры и птеродактили.
Это была катастрофа! За один день мы потеряли почти всех членов экспедиции. Нас осталось всего двое…
Два маленьких человека во враждебном мире. За многие тысячи километров от родной земли.
Хорошо, что жизнь полосатая. Нам тоже иногда везет.
Ночью, условной ночью, дежурил господин Таранофф.
То ли сморило его, то ли он задумался, сидя на окатанном волнами валуне и опершись щекой о ствол “винчестера” под неумолчный шум морских волн. Не знаю..
Да только пробудился я от сдавленных выкриков Тараноффа: -Свят, свят, свят! Чур меня, чур! Изыди от мяса моего! Изыди от костей моих! Изыди от тени моей!
Подцепив ладонью правой руки деревянное ложе “Бергмана”, и на ходу взводя затвор, я выскочил в чем был из палатки.
А был я в чистых запАсных кальсонах с завязками у щиколоток и исподней рубашке с такими же завязками у горла. Щурясь от яркого света льющегося с небес, узрел я на фоне заштормившего моря Эммы такую картину.
На песке на коленях стоял Таранофф и истово выкрикивая слова (теперь уже молитвы) вытягивает перед собой крест наперсный с оторванной впопыхах бечевой, пятится к спиной к палатке от некоего существа, и впрямь жуткого.
Был это как бы поручик Ржевский, но в виде давно протухшего трупа.
Все его тело с головы до ног было покрыто зеленоватой ноздреватой то ли пленкой, то ли рыхлой плесенью. И пахло от него разложением старым и зашедшим очень далеко. Медленными шагами он надвигался на Тараноффа, при этом что-то тихо говоря.
Я снял с предохранителя пистолет-пулемет и изготовился разнести этому восставшему из своей неизвестной мне могилы трупу голову. Одновременно я прикидывал – имеется ли на борту аэроплана какая-нибудь палка из осины, чтобы сделать из нее кол. Как известно – осиновый кол, да пуля из самородного серебра – единственная верная управа на ожившего мертвеца.
Увидав меня, труп Ржевского распростер объятья и бросился мне на шею.
Я чуть не задохнулся от нестерпимого запаха разложения, испускаемого трупом и приготовился к тому, что зубы мертвеца воткнутся мне в шею, нащупывая кровоток. Вместо этого теплое дыхание коснулось моего левого уха и поручик Ржевский прошептал: -Штабс-капитан! Наконец-то я вернулся…
…Воды! Нет! Водки! –попросил меня поручик, и усадив его на песок, я бросился к аэроплану, где под рундуком в моем чемодане лежала непочатая бутылка “Смирновской” – берег ее на всякий форс-моржовый случай.
На ходу, скручивая сургуч с горлышка, я рассмотрел поручика. Теперь, не со сна и не под аккомпанемент заклятий и молитв господина Тараноффа, я понял, что поручик гол (как был первозданно гол я сам не так давно) и все тело его покрыто подсохшей дурно пахнущей слизью серо-зеленого цвета. Слизь туго стягивала кожу, искажая при этом формы тела и выражение лица.
-Ну и морда, у вас поручик! – оторопело пробормотал я.
-Пейте, -и я протянул Ржевскому откупоренную бутылку.
-Извините, что стакан впопыхах не сообразил, -добавил я извиняюще.
-Да не пить мне, штабс-капитан! Мне б оттереть эту гадость с тела! –просительно сказал поручик.
Я сбегал еще раз в аэроплан и вернулся вместе с чистой ветошью.
Вдвоем мы быстро оттерли с кожи Ржевского вонючую слизь. И после купания в озере, переодевшись в потертые рейтузы и доломан второго срока носки, поручик поведал нам свою “одиссею”.

Рассказ поручика Ржевского.

-Сижу это я, господа, на камне. Ловлю рыбу на “слух”. И вдруг из воды высовываются челюсти, хватают меня поперек туловища. Затем меня подбрасывает и я проваливаюсь в черную скользкую яму.
Жарко. Душно. С боков что-то скользкое все время давит и перемещает меня, господа, как бы в выгребную яму, где вонь непереносимая. Рядом плавают какие-то на ощупь щупальца и рыбьи хвосты.
И понимаю я, что заживо проглочен поручик Ржевский, аки Иона в чреве Левиафановом. И тут, понял я, что настал мне полный пи…пардон, пушной северный зверек… Пригорюнился я и вдруг чувствую в кармане рейтуз что-то твердое и круглое. Ну, думаю, неужели и в чреве китовом старый дружок встал?
Цап, рукой! Нет, не дружок встал, а обретается в кармане у меня некая жестяная коробочка. Вспоминал, вспоминал…Ба! Да это ж мне баронесса ….
Но, т-с-с! Без имен, господа, без имен… Одна хорошая знакомая подарила мне аглицкий нюхательный табак в круглой жестянке.
Эх, ма! Друзья! Ну, думаю, хоть помирать - так вони мерзкой чуять не буду.
И стал я открывать сию коробочку. А пальцы все скользят и скользят по крышке.
И понимаю я, что и сам, и коробочка покрыты нутряной слизью сего левиафана. И становится слой этой слизи на мне все толще и толще… И близок мой конец… Пардон, господа, я не в том смысле…
Из последних сил подцепил ногтем крышку и открыл коробку. Да только в этот момент дернулся монстр, и выпала та коробка из моих скользких пальцев. Сразу же перебил запах табака вонь нутряную, и принялся я чихать.
А монстр тоже на месте не сидит – принялся крутится и прыгать. Чувствую, что перемещаюсь я куда-то все глубже, все дальше. А вокруг меня поднялось урчание и булькотание.
Потом как бы пушечный выстрел раздался, но только долгий такой: б-п-б-р-р, и оказываюсь я, господа под водой, весь покрытый, извиняюсь, липким монстровым гуаном. Но выплыл, однако! Глядь – рядом со мной плавает какая-то туша.
Проковырял в гуано я глаза пальцем – вроде это мой монстр окочурился и рядом плывет…
Ну, думаю, гуано к гуано ближе плавает. Оскальзываясь взобрался я на тушу.
Вокруг море без краю. Только вдали что-то желтеет. Подняла большая волна тушу моего левиафана повыше – увидал я берег.
Все – надо плыть! Кронозавр меня не съел – отравился табачком нюхательным, глядишь и остальные нечисти мной побрезгуют…
Хотел шаг сделать чтоб в воду бросится – а не могу. Гуано на ветерку морском схватилось уже, подсыхать стало…
Бился, я бился, насилу щель на .опе прорвал и выбрался, в море бросился. Плыву саженками и при повороте головы назад вижу, что кокон из гуано (из которого я с таким трудом выбрался) так и стоит на плавающей туше кронозавра. Ну, вылитый я, только из гуано, господа!

<\/u><\/a>

Миллиарды Ржевского.

Как-то во время наших пеших походов вдоль берега моря мы наткнулись на узкое ущелье, уходившее вглубь суши.
-Сходим? Посмотрим? -спросил меня поручик, сдвигая на затылок соломенную шляпу с выгоревшей на свету, когда-то в прошлом синей лентой.
-Отчего ж не сходить? -вяло ответил я ему, поправляя лямки рюкзака и оттягивая в сторону трущий шею брезентовый ремень, на котором у меня поперек груди висел пистолет-пулемет "Бергман".
Лично мне уже приелись виды бесконечного песчаного пляжа с выползшими погреться на песке плезиозаврами, и морские просторы испещренные волнами, плавниками гигантских акул, лебедиными шеями эласмозавров, ныряющими ихтиозаврами и охотящимися за рыбой птеродактилями.
Ущелье было узкое и извилистое. Я отодвинул без обид поручика в арьергард и двинулся вперед первым. Почему-то всегда считаешь, что ты быстрее среагируешь на опасность... А может это из чувства ответственности?
В общем, Ржевский против такого расклада не возражал, и пошел позади меня, напевая без выражения себе под нос бессмертное:

Мама, мама, что я буду делать?
Мама, мама, как я буду жить?
У тебя нет тепленьких ботинок!
У меня нет зимнего пальта...

Какое-то время мы довольно ходко передвигались по дну ущелья, в котором вскорости полностью исчезли всякие следы растительности.
Нас окружали только камни и каменные осыпи. Выбирая место куда можно безопасно поставить ногу я остановился и вдруг понял что уже довольно давно не слышу поручикова мычания насчет отсутствия ботинок и пальта.
Я оглянулся. Ущелье за моей спиной было абсолютно пусто. Только дрожал в тишине нагретый воздух.
Мне стало почему-то очень страшно. Скалы, поворот ущелья, раскаленные черные и серые скалы, густо-синее небо с белыми облаками над головой.
-Поручик! -крикнул я.
Но из моего враз пересохшего горла вылетели только какие-то каркающие звуки. Тогда я пошел назад. Переведя рычажок я перевел пистолет-пулемет в режим одиночных выстрелов, и поднял ствол вверх.
-Б-бах! Б-бах! - выстрел и тут же гулкое эхо ударили по барабанным перепонкам.
Сквозь временную глухоту до меня донесся далекий голос Ржевского.
-Идите ко мне! -донеслось откуда-то из-за поворота ущелья.
Завернув за угол, я увидел в монолитной стене узкую глубокую трещину. Заглянув в нее я обнаружил за трещиной еще одно ущелье.
-Ко мне!- очень явственно донесся голос Ржевского, и я протиснулся через щель, задев скальную стенку лязгнувшим дульным кожухом "бергмана".
В глубине нового ущелья я заметил поручика, занятого каким-то непонятным делом. Подойдя ближе, я понял, что мой товарищ лихорадочно трясущимися руками выковыривает из стенок ущелья блестящий камень размером с дикий абрикос "жирдель". Тут я обратил внимание, на то что стены ущелья состоят из окаменевшей, синеватого цвета глины, а пальцы поручика изодраны до крови, ногти поломаны, а его потертый выгоревший до бурого цвета кивер стоит у стенки ущелья в положении корзины, и что он наполовину наполнен прозрачными кристаллами разнообразной формы.
Я присел рядом с кивером и протянул руку, намереваясь взять один из кристаллов. Следивший за мной поручик, не прекращая выковыривать очередной кристалл из глины, издал некий звук, сходный с утробным мычанием беременной коровы, когда она чувствует, что рождающийся теленок пошел не головой вперед, а ногами.
Я удивленно приподнял брови, вглядываясь в блестевшие от какого-то бурного душевного процесса, ставшие безумными глаза Ржевского.
Тяжесть кристалла в руке и характерная неуловимая скользкость разъяснили мне все. Даже странное поведение поручика.
Отклонившись от следования за мной, он заглянул в боковую расщелину и заметил острый спектральный блеск на одной из стенок ущелья.
Решив проверить, что это там отсвечивает, а сам уже почти зная ответ, потому как вспомнил блеск бриллиантов в колье на прекрасной белой шее княгини
Беломоро-Балтийской, по мужу Канальской, за которой поручик волочился в прошлом сезоне в Козельске, он позабыл обо мне и поспешил на призывный блеск.
Предчувствия его не обманули. Это был сброс породы в пределах края кимберлитовой трубки, синяя глина которой была нашпигована, как бараний бок кусочками свиного сала, крупными алмазами разной степени чистоты и цветности.
Поручик, враз потерял голову, и стал выковыривать алмазы из твердой неподатливой глины.
Впрочем, я его не осуждаю, потому как сам присоединился к его занятию и вскорости мы набили алмазами не только кивер поручика, но и мою фуражку.
Потом я обнаружил, что непокрытую голову печет немилосердно, во рту сухо, пульс зашкаливает от перегрева и лихорадочного нервного напряжения, и, нагнувшись, высыпал алмазы из своей фуражки на землю.
Пнув носком пыльного, затертого до белизны, сапога алмазную груду, так что она разлетелась по дну ущелья, я надел фуражку и напился из фляги, висевшей на ремне, рассматривая в упор поручика.
Тот было бросился подбирать рассыпанные мной алмазы, жадными движениями рук запихивая их за отворот доломана, но потом остановился тяжело дыша.
-Алмазы - это очень дороги камни, поручик, -сказал я.
-Но их нельзя есть и пить, -продолжил я свою мысль и пошел вверх по ущелью.
Я слышал как за моей спиной раздался звук сыплющихся на землю алмазов, и шаги поручика, вновь идущего за мной.
Чуть дальше ущелье разветвилось на множество более мелких ущелий, скорее больших траншей. Мы брели наугад, надеясь выбраться на возвышенность и осмотреться.
Внезапно Ржевский упал на колени и вытащил что-то из щебня.
-А-а-а! -завопил он. В три прыжка я добрался до него и, подхватив под мышки вздернул поручика вверх, поставив его на ноги, но он оттолкнул меня и зарылся в щебень по локоть.
Я подобрал желтого цвета очень тяжелый камень причудливой формы, тот что отбросил в сторону Ржевский. Тускло блеснул у меня в руке желтый золотой самородок.
Я всегда был равнодушен к купеческому металлу в ювелирных изделиях.
Монеты привлекали меня больше, но никогда не становились фетишем. Я мог спокойно поменять золотую "пятерку" или "десятку" с профилем Е.И.В.Н.II на серебро или бумажные деньги. Но тут и меня проняло.
Червоное самородное золото. Тяжелое. Маслянисто-желтое. Его было много в окружающих нас кварцевых щебнях.
Я подобрал один самородок похожий на профиль ротмистра Кудасова, с как бы кривой папиросиной в губах, и засунул его в карман галифе, имея в виду подарить его в качестве сувенира.
Поручик, ползая на коленях, извлекал из осыпи все новые и новые самородки, пытаясь подгрести их поближе к себе.
Он набивал мелкими самородками карманы и пазуху доломана лишь для того, чтобы высыпать их, и вновь набрать новые на место только что выброшенных.
Я уже несколько раз громко предлагал ему двигаться дальше, но он все ползал и ползал по золотой россыпи. Свою последнюю находку он держал все время под левой рукой, словно боясь что я ее у него похищу.
Это был особо крупный самородок по размеру и по виду похожий на ослиную голову.
Я заметил как пальцами левой руки Ржевский ласкает поверхность самородка и все понял. Это был приступ болезни известной под названием "золотая лихорадка".
У меня осталось одно радикальное средство, коим я и не преминул воспользоваться.
Я вырвал из-под руки поручика золотую ослиную голову, бросил ее на землю перед ним и несколько раз выстрелил в упор одиночными из "бергмана".
Визг рикошетов привел поручика в себя, он еще несколько раз дернулся, протягивая руки к испещренной пулевыми отметинами золотой голове, и встал на ноги.
-Мон шер! -какого-то хрена перешел я на французский (впрочем на 50% за раз исчерпав свои запасы слов на этом языке).
-Грузоподъемность нашего аэроплана не позволит Вам вывезти отсюда сколь-нибудь значительные запасы драгметаллов или камней. Плюньте слюной поручик, и пошли дальше. Самое большое наше богатство, которое ничего не весит, но стоит очень дорого - это верность присяге, - добавил я, делая первый шаг.
Мы многое еще увидели по пути наверх.
Я помню, как поручик гладил руками и прижимался всем туловищем к метровой ширины золотой жиле, выходящей на поверхность из породы на отрезке в пятнадцать метров, и вновь уходящей под землю.
Я помню, как мы разглядывали вкрапления серой невзрачной платины в отвесную скалу. Каждое такое вкрапление было величиной с бычью голову.
Я помню как поручик пытался выломать в небольшой пещере друзу великолепных изумрудов.
-Я мог бы стать миллиардером, -печально приговаривал Ржевский проходя вслед за мной мимо огромных скал из магнитного железняка и малахита.
-И все это принадлежало бы мне одному, -бормотал он стоя на деревянных шпалах у грунтового тупика-упора, в который зарывались ржавые чугунные рельсы железной дороги.
-Что!!!!! Штабс-капитан Киж!!! Ко мне!!! -донесся до меня его истошный крик.
Но я и без его находки уже несколько минут рассматривал стоящий в тупике паровоз.
Это была старая машина. По конструкции она походила на аппараты, которые делали в середине, или (максимум) второй половине прошлого века. Скажем так, во времена войны Севера и Юга в Америке.



Я обошел паровоз кругом, внимательно осматривая его запыленные ржавые колесные тележки, шатуны, обшивку парового котла, коническую трубу.
Стоял паровоз здесь очень давно. Рельсы под ржавыми колесами были покрыты чешуйками ржавчины, слившимися в сплошную коррозионную корку.
Я залез по железной лестнице в кабину. Полутемно. Пахнет ржавым металлом. Над раскрытыми створками в чернильную темноту топки я рассмотрел прямоугольник таблички.
Проведя ладонью по заскорузлой от пыли и угольного нагара поверхности и приблизив лицо к ней я разобрал только одно слово , выдавленное на табличке: PITTSBURG.
В сочетании с прилепленным к рычагу регулировки подачи пара окаменевшим комком жевательной резинки и мятому окурку сигареты СAMEL все это указывало на давнее присутствие внутри Земли янки…
Трам-тарарам, твою через коромысло…Приключения Джека Восьмеркина в .опе таракана… А куда ж они подевались, союзнички членовы?
Я простучал сапогами по железу лестницы и спустился на землю, где меня уже ожидал нервно озирающийся поручик. В его руке я заметил взведенный “наган”.
-Что случилось? –спросил я у Ржевского, от которого мне передавалось напряженное волнение.
-Идемте, гляньте сами, штабс-капитан… -неопределенно махнул стволом револьвера поручик.
Я последовал за ним мимо каких-то пристанционных построек, когда-то сколоченных из ныне рассохшихся сосновых досок.
Мы прошагали по низкому перрону из тех же досок, стараясь ступать аккуратнее, дабы не проломить изветшавший за годы забвения щелястый настил.
Спрыгнув с перрона на пыльную землю мы попали в тень древней деревянной водокачки.
На самом-то деле это была огромная деревянная бочка, объемом галлонов, этак, на тысячи две с половиной (а может и все три), установленную на шестиногую опору, и вознесенную на высоту семи саженей. Сейчас она была пуста, и сквозь щели между давно рассохшихся досок, просвечивалось синее небо.
Выйдя из тени водокачки мы свернули вправо и уткнулись в покосившуюся деревянную арку наверху которой на покореженном природными катаклизмами фанерном щите еще сохранились следы красной краски, слагающейся в буквы: HILL VALLEY.
Я не силен в аглицком, но по моим понятиям написана была какая-то глупость и несуразица.
Сразу за аркой шла широкая заросшая кустарником бывшая улица, по краям которой стояли пустующие двухэтажные строения с коновязями у длинных крылец под провалившимися навесами и черными глазницами окон.
Я понял состояние Ржевского вдруг увидевшего за аркой кусочек города – призрака.
Так и шли мы с ним по пустой улице мертвого города, пока между двумя полуразвалившимися сараями, справа, не увидели обширное поле, усеянное камнями. Что-то мне не понравилось в увиденном, и я свернул направо. Сзади слышались шаги и дыхание поручика.
-Как здесь тихо! -внезапно обратил я внимание. Но как-то сразу это наблюдение ушло в сторону, потому что поле это было не просто полем. А камни - не простыми камнями.
-Вот те на! ........,- выругался поручик обходя меня и присаживаясь на корточки перед одним из камней.
На камне можно было рассмотреть почти стертую ветрами, несущими песок, цифру 9.
Мы с поручиком прошли вглубь этого поля камней метров на триста, но кроме камней и полустертых цифр на них ничего нового мы не узнали. Размеры камней не повторялись, но были они довольно крупными плитами пиленого песчаника, толщиной около тридцати сантиметров каждый.
Цифры на камнях были в основном о 5 до 10, но, иногда, попадались и цифры 15, и 20. Что сие могло значить, мы не установили. А посему записали это каменное поле в загадки мертвого городка Хилл-Велли.

 Отправлено: 25.03.11 15:35. Заголовок: Ротмистр Лемке. Возв..

Ротмистр Лемке. Возвращение в Китеж.

Откуда-то слева, внезапно, налетел снежный заряд – лётные очки сразу же покрылись каплями растаявших снежинок, и их пришлось снять. Лучше не стало, глаза активно заслезились от ледяного ветра и снега. Покрутив головой, я увидел везде, вокруг аэроплана, снежную пелену. Земля и ориентиры исчезли.
В такой переплёт я попал впервые и ощутил, как лёгкая паника овладевает мной.
- Спокойно, ротмистр! Ручку на себя и вверх! Спасение – в высоте, - громко прокричал я сам себе.
Ньюпор пошёл вверх, прорываясь сквозь, ставший, как мне казалось, бесконечным, снегопад.
И, вдруг, заряд прекратился. Мгновенно, словно оборвалась речь на полуслове.
Чистое небо, солнце – всё вернулось на место.
Вытерев очки шарфом, которым я имел обыкновение, обматывать шею при полётах, я одел их, и глаза почувствовали облегчение.
Взглянув вниз, я увидел, что за несколько минут слепого полёта, заметно отклонился от маршрута. Заложив вираж, я вернулся на прежний курс.
- Откуда летом снег? Что это было? – начал я вспоминать и задавать сам себе вопросы.
Действительно, летом, в этих широтах случался град, не более того. Но снег, да с порывистым ветром – такого не припоминалось.
Однако, скоротечное приключение, в виде потери ориентировки в пространстве, закончилось. Полёт продолжался. До Китежа было ещё около часа лёту, и я продолжил, прерванные, небольшой природной аномалией, размышления. А подумать было о чём.
Доставив майора в управление, я присутствовал на его допросе. Берио был удручён бесславным концом своей авантюры, вдобавок обессилел от страха от моих эволюций в полёте. И толку от него, в этот раз, Батюшин и я не добились.Наш пленник отвечал вяло, ссылаясь на разбитость после путешествия, и, в конце-концов, полковник отправил его в камеру. Мне же очень хотелось поскорее вернуться в Китеж, и я прямо сказал об этом Батюшину. Он со мной согласился, особенно после моего рассказа о странном поезде, тоннеле и перемещениях зданий в Китеже.
- Я кое-что знаю об этом феномене, - сказал он мне после моего рассказа, - особенно о случаях в Китеже. Доносили жандармы. Но вашим с Кудасовым свидетельствам, я верю совершенно. Тем боле,е я имел беседу по этой аномалии с полковником Лесневским. И здесь наш шеф посвятил меня во все перепетии, с временнЫми перемещениями, гостями из нашего будущего, и с настоящей целью нашей экспедиции.
- Аристарх, теперь и ты в курсе событий – сказал мне полковник.
- Об этом знаем мы трое, я имею виду и Леопольда. Прошу воспринять всё правильно и действовать соответственно – продолжил он.
Вот о чём я непрерывно размышлял, возвращаясь на аэродром. Предстоящая экспедиция предстала передо мной в новом свете. Возможность как-то повлиять на события будущего, казалась мне фантастической, но зная своего начальника много лет, я не считал её невыполнимой.
По заведённой ещё на фронте привычке каждую минуту поворачивать голову назад, чтобы не оказаться на прицеле какого-нибудь германского аэроплана, зашедшего тебе в хвост, я делал это и в мирной обстановке. Такую привычку лучше сохранять, чем избавляться от неё.
В очередной раз обернувшись, я увидел вдалеке силуэт аэроплана. Он летел, пересекая мой прежний курс, причём снижался. Я знал совершенно очевидно, что кроме наших ИМ и моего Ньюпора, здесь не могло быть ни одного аэроплана. Ни военного, ни, тем паче. частного. Тогда чей это аэроплан? Ещё не закончилась мысль, а я уже поворачивал Ньюпор на обратный курс.
Развернувшись, я оглядел горизонт и с удивлением обнаружил, что неизвестный аэроплан исчез. То есть, в небе летел только мой Ньюпор. Сколько я не крутил головой, всё было впустую.
Тем временем, я оказался в районе, где должен был быть замеченный мной аэроплан. Это следовало из моих расчётов собственной скорости, и скорости неизвестного летательного аппарата. Но вокруг никого не было. Я стал делать круг за кругом над лесистой местностью, мелькавшей под крылом. Ничего не было видно и на земле. Я посмотрел на указатель уровня топлива, стрелка которого дала мне понять, что мои незапланированные манёвры, могут принудить меня посадить аэроплан, не долетев до Китежа.
Это было плохо. Прибыть на аэродром я должен был непременно вовремя. Иначе под угрозой могла оказаться вся экспедиция. если только Кудасов, видя моё отсутствие, и понимая свою ответственность, не даст команду на вылет, не дожидаясь меня.
У меня в запасе было минут пятнадцать. Потом мне следовало незамедлительно оставить свои поиски неизвестного кого, и возвращаться в Китеж.
Но мне повезло. При очередном круге, снизившись на предельную высоту, едва не цепляя верхушки деревьев, я увидел то, что искал. На лесной просеке, скрытой густыми кронами, стоял уже виденный мной в воздухе аэроплан. На плоскостях его я заметил германские кресты.
Не таятся даже у нас в тылу!
И как смогли пролететь так далеко?
Впрочем, понятно, противовоздушной обороны здесь не было и быть не могло. И летели на большой высоте, не всякий заметит опознавательные знаки.
Более того, я увидел ещё три аэроплана, накрытых маскировочной сетью, так, что увидеть я их смог, только из-за того, что летел на предельно низкой высоте.
На следующем круге, я, подлетая к этому месту, успел заметить людей на земле, накрытые ветками бочки, видимо, с бензином и маслом, и брезентовую палатку. В следующую секунду, пулемётная очередь едва не прошила фюзеляж моего Ньюпора. Стрелявшие, взяли неверное упреждение. Потому и не попали. А ведь могли. Слишком низко я прошёл над ними, любое попадание было бы смертельным для моего аэроплана. Обошлось!
Время на принятие решения не оставалось. Несомненно, эти аэропланы были здесь, чтобы атаковать наши, тяжело нагруженные ИМ, может быть в момент взлёта. Это очевидно.
Диверсия майора и таинственные аэропланы – суть составляющие одного плана.
Всё было плохо – пулемёт с Ньюпора был снят механиками в Китеже, для пристрелки и смазки. И при полёте в Петроград он был, как мне казалось, не нужен. Поэтому, я и попросил заняться им кондуктОра Добейко. Я был безоружен, не принимать же в расчёт мой табельный маузер!
Хорошая мысль приходит, бывает, не сразу. Но приходит, всенепременно. В передней кабине у меня, вместо майора, теперь четыре улья с дикими пчёлами! Как я мог не вспомнить сразу! Это для профессора Каштанова. Он очень просил доставить их к отлёту. была у него какая-то мысль, приспособить насекомых для жизни на земле Санникова. Ай да профессор!
А теперь я их приспособлю для своих целей!
На следующем круге я сделал иммельман над вражескими аэропланами, ульи выпали из передней кабины, долетели до земли, от удара рассыпались в щепки и четыре роя дичайших пчёл начали делать своё дело – жалить всё, что шевелиться, вымещая на этом шевелящемся всю свою злость.
Моя задача была побыстрее убраться с этого места.

Много позднее, по возвращении из экспедиции( здесь я приоткрою тайну), мы узнали о бесславном конце вражеских диверсантов, которых нашли в лесу, посланные капитаном Кольцовым, солдаты местного гарнизона. Жестоко покусанные, распухшие, неспособные к сопротивлению, германские пилоты и механики были взяты в плен без единого выстрела.

А я возвращался на аэродром. Уже показалось лётное поле. Всё хорошо, что хорошо кончается!

 Отправлено: 25.03.11 20:41. Заголовок: Встречи и прощания (..

Встречи и прощания (продолжение).

Я предложил поручику Ржевскому вернуться к аэроплану. Путь нам предстоял не близкий. К тому же надо было еще найти дорогу назад в сети ущелий. Благо, что наклон дна ущелий был довольно явственным в сторону моря Эммы.
На обратном пути я обратил внимание на когда-то недостроенное здание из бурого песчаника, с мраморными колоннами, поддерживающими классический треугольный фасад второго этажа.
Здание по виду напомнило мне присутствие градоначальника, или как он там у них в Америке эта должность называется? Слово такое странное… Типа мэрзавец…
И уж, конечно, бросились в глаза башенные часы, подготовленные к установке, но так и оставшиеся лежать на земле около ступеней высокого крыльца.
Тут уж надо было не упустить шанс – вдруг в присутствии сохранились какие-нибудь документы, проливающие свет на загадку появления здесь, в центре Земли, американцев.
Правду сказать, ни я, ни Ржевский по-английски не читали и не говорили, но среди разносторонних талантов мичмана Панина, или специальных знаний ротмистра Кудасова… Ах ты! Совсем забыл, что ротмистр скорее всего погиб при крушении ИМ-1, а мичмана унесло течением в открытое море… Вот беда-то какая…
Внутри присутствия все покрывал толстый слой пыли. Ступени мраморной лестницы утопали в пыли так, что казалось перед нами не лестница с нормальными ступенями, а ровный пандус, круто уходящий в темноту второго этажа.
Осторожно ставя ноги на каждую ступеньку, разгребая ступнями пыль, и придерживаясь за перила руками, мы медленно поднялись на второй этаж, где разошлись в разные от лестничной площадке стороны коридора.
Я свернул направо и двинулся по темному коридору навстречу свету, льющемуся в далекое окно в торце коридора. По пути я трогал холодные латунные ручки, поворачивал их, и если двери открывались, то заходил в выглядевшие очень запущенно (что не мудрено) комнаты.
В одном из больших кабинетов мое внимание привлек большой книжный шкаф. Я открыл дверцу шкафа, в затейливый деревянный переплет которой были вставлены толстые, помутневшие от пыли стекла, и пробежался глазами по высохшим кожаным корешкам книг и торцам канцелярских папок с бумагами. Каждый торец папки был снабжен картонной этикеткой, на которой было что-то написано по-английски.
Некоторое время я ломал голову над смыслом непонятных мне букв, и уже собирался закрыть дверцу шкафа, когда взгляд наткнулся на написанные на одной из этикеток печатными буквами неожиданно полупонятные слова: HISTORY HILL VALLEY.
Подцепил ногтем корешок и увесистая папка легла мне в ладонь.
Запах старой сухой пыльной бумаги. Совершенно выцветшие чернила. Аккуратные непонятные слова в аккуратных непонятных строчках. Закрыл папку.
Капитан Кольцов гордится своим благородным происхождением - вот пусть и расшифровывает. А то повадился в свое время приставать с вопросом: -Отчего это ваши предки, Киже, не упоминаются в списках бояр Алексея Михайловича Тишайшего?
До стоянки аэроплана на берегу моря добрались мы с поручиком часа через два.
Пыльные, усталые, потные, голодные. Никаких происшествий за время нашего отсутствия не приключилось. И это было хорошо.
Доложились с поручиком о нашем походе. Господин Таранофф как-то нервно прореагировал на находку мертвого городка Хилл-Вэлли.
Когда же увидел папку, которую я приволок из городка, то тут же ухватил ее и сел под плоскостью в тени, и углубился в чтение.
Мы с бережением сходили с поручиком искупаться.
При этом я от греха подальше, прежде чем лезть в воду того водоема, где меня чуть морской змей не похарчил, бросил туда палочку динамита с коротким бикфордовым шнурком.
Грохнуло знатно. Не зря бросал. Хоть змеев больше не показалось, но с десяток морских скатов-хвостоколов всплыло вверх брюхом.

История появления северо-американцев внутри Земли и основания города Хилл-Велли, в пересказе господина Тараноффа, а так же предположения об их исчезновении.

Вот что я прочитал в папке взятой штабс-капитаном Кижем в мэрии заброшенного города Хилл-Велли.
Вероятно открытие полости внутри Земли произошло в конце 17-го века кем-то из колонистов, приехавших в Северную Америку в поисках новой родины и лучшей доли. Скорее всего, ее открыл какой-то несчастный, искавший приют от непогоды в Мамонтовой пещере, и заблудившийся в ее огромных протяженных подземных пустотах. Был ли этот несчастный первооткрывателем внутренней полости?
Ответим уклончиво - вряд ли.
Скорее всего, он был первым, кто смог найти, запомнить дорогу назад, и вернуться по этой дороге к местам обитания людей. Так или иначе, тайна огромного мира лежащего в нескольких сотнях километров под ногами у обитателей внешней оболочки нашей старушки-Земли, была не сохранена, но стала известной кому-то из людей с большой яйцеобразной головой.
Причем этот яйцеголовый был или изначально вхож в Белый Дом в Вашингтоне, округ Колумбия, или он сумел добраться до кого-то из конгрессменов, и уже через них, до президента Адамса, а скорее всего до Джефферсона.
Во всяком случае с 1802 года начинаются регулярные экспедиции с участием ученых внутрь Земли. К 1805 году экспедиции добрались до мест, которые были настолько богаты золотом, платиной, алмазами, железом, никелем, медью (называя металлы, я имею в виду естественно руды или жилы).
Томас Джефферсон, который смог привлечь крупных финансовых воротил (типа Рокфеллера, Моргана, Дюпона, Карнеги, Гулда, Селигмена, Сейджа, Майклса, Рабиновича) к финансированию разведочных экспедиций, предложил им свой план овладения всем миром.
Для этого надо было добраться до богатств внутреннего мира, и добыть практически неисчерпаемые запасы золота и прочего, направив эти богатства на достижение мировой гегемонии американского государства и его капиталистов.
К техническому осуществлению проекта были привлечены северо-американские инженеры, которые за долю от последующих прибылей предприятия запроектировали грузовые штольни и тоннели, транспортеры и подъемные клети в Мамонтовой пещере.
А также железную дорогу от конвейерной ленты ведущей наверх, до будущего города, расположенного рядом с копями, который решено было для конспирации назвать Хилл-Вэлли.
В предприятие по освоению внутренности Земли были вложены первичные капиталы и работа закипела. На заводах Юнайтед Стэйт Стил началось изготовление гигантских конвейерных и подъемных механизмов, рельсов и паровых машин. Нанятые за большие деньги маркшейдеры начали разметку и угломерные измерения под будущие тоннели и штольни. На всем протяжении до моря работали геодезические партии, намечая маршруты для прокладки одноколейного полотна со стрелочными разъездами на протяжении всего пути от гор до моря.
Но для воплощения этих грандиозных замыслов в реальность требовались десятки, если не сотни тысяч рабочих.
Эмиграция из стран Старого Света, хоть и нарастала месяц за месяцем, благодаря развернутой капиталистами рекламе о чудо-стране Америке, и сказке о Великой Американской мечте, не могла покрыть нехватку рабочих рук.
К тому же эти рабочие руки нужны были на предприятиях подготавливающих изделия для освоения подземного мира. Но и эти люди не должны были ничего знать, для чего они изготовляют все эти машины.
Зачем капиталистам делится с рабочими сведениями о том месте, где много золота? Ведь тогда любой может пойти и взять это золото сам.
Частично какие-то слухи просочились в народ. Именно этим и объясняется Золотая Лихорадка, охватившая Северную Америку, когда десятки тысяч людей бросали все ради того, чтобы поехать или пойти пешком в Калифорнию или на Аляску в поисках мифического золота.
Но президент и капиталисты решили вопрос с рабочей силой. Вы не знаете, куда подевались сотни тысяч американских индейцев, настоящих хозяев континента Северная Америка?
Часть из них умерла сражаясь с федеральными войсками, которые брали индейцев в плен и сгоняли их на стройку тоннелей и штолен в Мамонтову пещеру, и на постройку железной дороги. И те индейцы, кто не погиб сражаясь с оружием в руках, погибли на гигантской стройке от истощения сил в нечеловеческих условиях труда, от несчастных случаев, от нападений хищных ящеров и саблезубых тигров с пещерными медведями, от эпидемий.
Те камни на поле за окраиной Хилл-Велли - это гигантское кладбище индейских рабочих. Белые американцы придавливали каменными плитами места групповых захоронений индейцев чтобы их тела не выкопали хищники.
Вскорости заработали прииски, и подъемники, и первые десятки тонн золота, платины и алмазов стали наполнять сейфовые камеры в форте Нокс.
Американские ученые по высоте отливов и приливов в Гудзоновом заливе и в Ист-Ривер рассчитали, что где-то на севере России должно быть еще одно отверстие во внутренний мир.
Опасаясь возможной конкуренции в освоении богатств подземного мира со стороны русских, президент САСШ Джеймс Мэдисон, сменивший Томаса Джефферсона, по науськиванию Рокфеллера тайно субсидировал императора Франции Наполеона Бонапарта и толкнул последнего на войну с Россией, в надежде, что Наполеон завоюет Россию, и с его помощью можно будет завладеть вторым выходом на дневную поверхность.
Чем закончился этот поход Наполеона в Россию вы знаете.
Шли годы. Из недр земли потоком шло золото прямо в карманы капиталистов.
Между тем эпидемии столь сократили численность рабочих-индейцев, что было решено привлечь к работам негров.
Но негры в основном проживали в то время в южных штатах. Тамошние плантаторы не желали делиться своей рабочей силой с пронырами-янки.
Наверху началась война Севера и Юга, а в Мамонтовой пещере близкое землятрясение завалило штольни и тоннели тоннами обломочной горной породы, повредив при этом подъемно-транспортные механизмы.
Связь между мирами прервалась.
Вверху шла война, а внизу эпидемия оспы скосила не только остатки индейцев, но и белых колонистов.
Последний из живых служащих мэрии оставил запись в этой папке около сорока лет назад. Хищные звери поработали над останками жертв эпидемии. Все остальное сделало беспощадное время.

Выспавшись после нашего похода в Хилл-Вэлли, собрали совет, где господин Таранофф рассказал нам что он прочитал в принесенной нами старой папке.
Без каких-либо раздумий приняли решение добраться до того места, где был когда-то подъем наверх.
Решено было добираться на паровозе, если конечно удастся его привести в рабочее состояние – все ж 40 лет забвения для механизма – большой срок.
Почему-то никто не спросил, зачем поручик Ржевский предложил нам взять с собой два ящика с динамитными шашками и запалами.
Тащить их пришлось по очереди, меняя друг друга, когда немело плечо или затекала рука, придерживающая на плече ящик. Двинулись в путь все трое: Ржевский, Таранофф и я.
Всю дорогу Таранофф развлекал нас рассказами о сопротивлении, которое оказали кавалерии янки индейцы под руководством вождей Тотанка-Йотанка и Тачунка-Витка.
Я настолько проникся индейским духом, находясь под впечатлением рассказа, что подобрал на камнях орлиное перо, выпавшее из крыла гордой птицы, и засунул его за ухо.
Часа за два, сделав привал в том месте, где Ржевский испытал приступ “золотой лихорадки”, попив воды и перекурив, добрались до места, и присели в тени станционного здания на теплых досках платформы.
Налюбовавшись на паровоз, побросали окурки в пыль, и, оставив ящики с динамитом на платформе, двинулись к древнему аппарату.
Вперед, естественно, выдвинулся наш гусар-механик. Оставив его у паровоза мы с Тараноффым двинулись к сараю, по виду смахивающему на склад.
Сарай покосился на бок, но входные широкие ворота были закрыты на старинный замок, просунутый в стальной пробой, с надетой на него широкой и длинной железной полосой, закрывающей снаружи створки двери.
Мы поглазели сквозь щели внутрь.
Полутьма. Ящики. Тюки. Бочонки. Жестяные банки всевозможных размеров.
Я подергал замок, попытался оттянуть железную полосу на себя, проверяя крепление. Но дерево дверей было твердое как камень, а все железо крепилось коваными вручную трехгранными гвоздями-костылями.
Таранофф поглядел, поглядел на мои движения, и потянулся к кобуре на поясе.
Я стал в сторонку, чтоб не попасть под рикошет. Грохнул в тишине выстрел из тараноффского “маузера” №9 и изделие питтсбургских мастерских повисло на выскочившей из стопора дужке замка. Грубо, конечно, но эффективно.
Ни к селу ни к городу, вспомнилось Черчиллевское бессмертное: -Что может быть лучше хорошей книги, особенно если тебе нужны пыжи для патронов?
Мы потянули на себя створки ворот и с душераздирающим скрипом они поползли в стороны.
Собственно, понятно дело, надежда у нас была, что найдем мы в сарае смазочные материалы в укупорке, способной сохранить последние в пригодном для использования состоянии.
Ведь тендер паровоза был забит сухими поленьями, и о топливе нам заботиться не надо. Воду для котла мы тоже надеялись добыть – рядом с водокачкой виднелось коромысло ручного насоса, установленного в трубчатом колодце скважины. А вот без смазки ни один подвижный элемент в конструкции паровоза работать не будет.
Потому мы с Тараноффым уделили основное внимание банкам с надписью “Ойл”. Повалив пару таких жестяных полубочонков на бок, мы, толкая их ногами, покатили банки к паровозу.
У паровоза застыл наш механик, вытирая ржавые пыльные ладони тряпкой, предусмотрительно захваченной им из аэроплана.
Ржевский стоял, зачарованно глядя на могучий паровозный шатун, который во время работы должен был совершать возвратно-поступательные движения, вращая кулису, неподвижно закрепленную на тяговом колесе паровоза. Мы тоже с уважением смотрели на шатун.
Отсутствие женского пола сказывалось на нас на всех…
Ржевский доложил, что визуальный осмотр его удовлетворил, и если мы заправим бак водой, разведем пары, и заложим новую смазку во все масленки и пазы трущихся и катящихся подшипников и соединений, то он берется совершить первый, самый ответственный, проворот механизмов.
Густой запах бензина, исходящий от паровоза и самого механика, без слов объяснял, что механик в наше отсутствие успел залить бензин во все смазываемые полости для растворения (пусть и частичного) и размягчения старой смазки.
Ржевский притащил с собой ремонтную сумку, откуда извлек молоток, зубило и моток сталистой проволоки.
Проволоку он отдал нам с Тараноффым, указав по порядку все смазочные отверстия, которые мы должны были прочистить, а сам принялся вскрывать банки с маслом.
Как оказалось, даже укупоренное масло и смазка (мы приволокли со склада еще пару банок со смазкой) требовали разогрева.
На эту работу поставили Тараноффа. Он разломал несколько досок на платформе и запалил небольшой костерок рядом с паровозом.
Потом от недостроенного здания мэрии притащил за два захода восемь кирпичей, на которые и пристроил жестянки с маслом и смазкой.
Ржевский наказал ему непрерывно помешивать разогреваемые жидкости, но ни в коем случае не доводить их до кипения.
Какое-то время все были заняты делом и не заметили, как на деревянной станционной платформе появилась небольшая стая гиенодонов.
Я схватил свой пистолет-пулемет, но стрелять было нельзя – гиенодоны крутились на платформе рядом с оставленными нами ящиками с динамитом.
Они уже алчно поглядывали в нашу сторону своими красными глазами, и все бы кончилось очень плохо, потому что если бы они кинулись сейчас…
Нас спас Ржевский. Из стоящего рядом вещмешка с продуктами он достал сверток с заранее нарезанным окороком дикого поросенка, убитого мной несколько дней назад на охоте. Широким жестом дискобола поручик начал метать нарезку в сторону от платформы.
Гиенодоны взревывая от жадности и отталкивая друг друга бросились к мясу, валяющемуся в пыли и сгрудились в визжащую и рычащую подвижную кучу.
Тут-то я всадил в них всю кассету “бергмана”, а Таранофф добил пытающихся убежать из своего “маузера” стреляя с плеча, стоя на колене.
После побоища мы перекурили, и пошли к водокачке. Водяной насос пришлось качать сначала втроем, преодолевая сопротивление окаменевшей смазки на штоке и сочленениях коромысла. Но главное – вода хлынула потоком.
Была она железистая – пахла ржавчиной, но у нас выхода не было. Шланги на складе от старости рассыпались прямо в руках, поэтому воду в котел паровоза таскали ведрами часов пять.
Закончив, практически без сил провалились в сон, выставив часового – меня.
Я сидел на подножке паровоза с пистолетом-пулеметом в руках и постоянно засыпал.
Но засыпая, я начинал валиться со ступенек подножки и просыпался.
Часа через четыре проснулись Ржевский с Тараноффым, и кое-как продрав глаза, начали разводить пары. Дело это не скорое и часа три мне удалось поспать.
Меня разбудил огромной громкости скрип и скрежет.
Спросонья мне показалось что на нас обрушился земной свод над головой. Но это всего лишь Ржевский удачно осуществил проворот механизмов.
Собственно, более нас ничего не задерживало, мы погрузились в тендер паровоза, я расположился на поленьях у бортов тендера. За машиниста встал Ржевский, а кочегаром вызвался Таранофф. Я же оглядывал местность по сторонам дороги.
Ржевский потянул за тросик, натянутый под потолком паровозной кабины справа по ходу, и окрестности огласил мощный паровозный гудок в котором потонули скрежет и визг, с которым начал свое движение паровоз.
Во время движения ничего необычного не происходило. Полотно было проложено по ровной засушливой местности, поросшей рощами акаций и кактусами.
Ржевский, высунувшись по пояс из кабины паровоза внимательно следил за состоянием дорожного полотна. Лишь раз мы остановились, пропуская стадо бронтозавров из семи голов, неспешно пересекающих железнодорожный путь.
Часов через пять неспешного движения впереди показалась гора, своим крутым склоном упирающаяся в каменистое небо.
Мощный бетонный портал уходил в темноту тоннеля.
Ржевский со скрипом, от которого заломило зубы, притормозил на ржавых рельсах.
Вслед за мной, прихватив самодельные факелы из ветоши пропитанной в машинном масле, и намотанной на ветки акаций, Ржевский с Тараноффым вступили в чрево горы.
Мы шли гуськом друг за другом, двигаясь в душной тьме, в неверных отблесках пламени факелов, в тишине подземного тоннеля, круто забирающего вверх.
Слева от нас в отблесках пламени то появлялись, то исчезали во тьме циклопические стальные конструкции клети подъемника, толстые стальные тросы, широкие конусозубчатые стальные рейки, направляющие и рельсы.
Кое-где стальные колонны крепи прогнулись под тяжестью горных пород.
Но больше всего нас нервировала глубокая трещина, вьющаяся то по потолку, то по стенам тоннеля. Хотелось поскорее уйти, пригнув голову к плечам, из этого неприветливого места.
Мы уже останавливались три раза на перекур, но нашему подъёму во тьме не было видно конца.
Тем неожиданней мы остановились перед грудой крупных камней перекрывших дальнейший проход.
Это были следы оставленные землетрясением сорокалетней давности, перекрывшем вход во внутреннюю полость Земли, и уничтожившим, в конце концов, Хилл-Вэлли.
Мы устало опустились на камни. Воткнули факелы в расселины между ними и закурили. Говорить не хотелось. Да и о чем?
Так мы молча курили в тишине… В тишине? Нет! Тишина исчезла, и наши уши слышали какой-то звук!
Ржевский и я продвинулись по камням как можно ближе к источнику звука, доносящемуся откуда-то сверху. Камень, на который я оперся рукой передал мне дрожь, которую создавал некий механизм, работаюший за осыпью.
-Тс-с-с! –прошипел Ржевский, прижав палец к губам. Я перестал дышать.
Монотонный звук и дрожь камня прекратились одновременно, и мы услышали человеческие голоса. Кто-то говорил на английском языке.
Ржевский отпрянул вниз и сделал мне жест рукой. Мы спустились к тому месту где оставили сидящего на камне Тараноффа и Ржевский, почему-то шепотом, заговорил.
-Это американцы! Еще немного и они расчистят завал. Потом они доберутся до внутренней полости Земли. Потом они восстановят подъемно-транспортные механизмы, копи внизу и город Хилл-Вэлли… Я предлагаю остановить их! –злым взволнованным шепотом проговорил поручик.
Его волнение передалось нам. Молча мы заторопились вниз по тоннелю.
Еще через пять часов мы вдвоем со Ржевским засовывали связки динамитных шашек в доступные нам места в трещине, въющейся по потолку и стенам тоннеля.
За нами двигался Таранофф и методично вставлял пироксилиновые взрыватели, протягивая бикфордов шнур от закладки к закладке. С открытым огнем факелов приходилось быть очень осторожными, но без их света мы вообще бы не смогли работать.
Мы спешили, потому что буровая установка американцев работала все ближе и ближе.
Наконец наступил момент, когда разматывая за собой бикфордов шнур, мы начали спускаться вниз по тоннелю. Потом шнур закончился, и я достал коробок со шведскими спичками.

Точка 1

-Идите вниз! Я вас сейчас догоню, -сказал спокойно и буднично штабс-капитан Киж, чиркнув длинной спичкой по натянутой на заду материи своих галифе. Вспыхнул яркий огонек спички, который Киж поднес к кончику шнура.
Шнур с шипением занялся, и разбрасывая крохотные искры, огонек пополз вверх по пропитанному пироксилином шнуру.
Мы передвигались вниз как можно быстро. Внезапно Ржевский вскрикнул и упал. Идущий впереди Таранофф не услышал его вскрика, так как опередил нас метров на двадцать.
Я бросился к поручику, пытающемуся встать, и осторожно ощупал его ноги.
Правая была сломана на уровне голени. Под тканью рейтуз я нащупал что-то острое. Это был открытый перелом.
Поручик еще не успел почувствовать боли, и пытался двигаться. Я усадил его на пол тоннеля. Ничего не поделаешь. Кто из нас собирается жить вечно?
Я прикурил сразу две папиросы, засунув одну в рот Ржевскому. Его уже накрыло волной боли, и он глухо стонал, скрипя зубами и мотая головой из стороны в сторону.
Я курил, считая затяжки.
На пятой затяжке высоко над нами, и за нашей спиной, грохнул взрыв. Я сжал правой рукой ладонь Ржевского, прощаясь.

Свод тоннеля на всем своем протяжении рухнул, раздавив тела поручика Ржевского и штабс-капитана Кижа .
Поскольку падение свода было не одновременным по всей длине обвала, пилота Тараноффа, успевшего добежать почти до самого портала тоннеля, выбросило наружу ударной волной сжатого воздуха.
Пролетев по воздуху метров пять, он еще десяток метров катился по земле в клубах пыли, ощущая всем телом удары о землю и удары мелкого щебня, влекомого воздушной ударной волной.
Внутри горы еще продолжали раздаваться рокочуше-стонущие звуки оседающей породы, когда Таранофф приподнял серое от пыли и красное от крови иссеченное камнями лицо от локтя правой руки, которым он инстинктивно защищал лицо.
Все было кончено.
Бетонный портал не выдержал сейсмических ударов обвала и был разрушен. Из-под обломков бетона выступали огромные базальтовые валуны, закупорившие навсегда тоннель.
Где-то там, под тысячами тонн камня находились тела его товарищей.
Эта непостижимая гора, упирающаяся вершиной в каменное небо, стала гигантской усыпальницей для них.
Пилот Таранофф, не замечая скупой мужской слезы, затерявшейся в пыли у уголка его сурово сжатых губ, поднялся на ноги и все быстрее переставляя ноги, двинулся к паровозу.
У Тараноффа еще оставались долги, здесь, под землей и наверху.

 Отправлено: 25.03.11 22:00. Заголовок: Точка бифуркации. -..

Точка бифуркации.

Точка И1

-Идите вниз! Я вас сейчас догоню, -сказал спокойно и буднично фон Краузе, чиркнув длинной спичкой по натянутой на заду материи своих галифе. Вспыхнул яркий огонек спички, который штабс-капитан поднес к кончику шнура.
Шнур с шипением занялся, и, разбрасывая крохотные искры, огонек пополз вверх по пропитанному пироксилином шнуру.
Мы передвигались вниз как можно быстро. Внезапно Ржевский вскрикнул и упал.
Таранофф не услышал его вскрика, так как опередил нас метров на двадцать.
Я бросился к поручику.
Тот уже стоял на четвереньках и я помог ему подняться.
Прогремевший взрыв нас всех несколько разочаровал. Пыли он поднял порядочно, а дела сделал маловато. Из всех заложенных фугасов полноценно взорвались лишь два, к счастью в самом конце закладки.
Четыре или пять шашек лишь звонко лопнули, насытив воздух пироксилиновой вонью и подняв страшную пыль, которая мгновенно набилась нам в носы, рты, уши и куда угодно.
Надрывно кашляя и чихая фон Краузе проклинал все на свете:
-Поручик!!! Эта вонючая дупа, пан Отруба!!! Что он мне продал? Рыбу в пруду глушить – и то не годится!
Продолжая нещадно кашлять, мы осмотрели завал.
Гарь и копоть от нашего неудачного взрыва наверняка проникли к ведущим проходку, и вызвали среди них некоторое замешательство. Серьезного же завала создать не удалось. Два, от силы три часа работы и они проникнут в тоннель. Мы с Тараноффым подхватили захромавшего поручика подмышки и поспешили назад.

-А! Что!? -закричал фон Краузе, прорываясь сквозь путы кошмара и удушья к полумраку палатки.
Он приподнялся с раскладной походной койки, потирая одной рукой под распахнутым кителем грудь с левой стороны туловища.
Сердце постепенно снижало частоту ударов после экстрасистолы, происшедшей во сне под влиянием кошмара.
Но что это был за кошмар! Это был король кошмаров! Монстр сновидений!
Услышать как страшно хрустнул раздавленный позвоночный столб...
Почувствовать как сотни тонн камня рапслющивают грудную клетку...
И этот звук пробиваемой осколками ребер плевры...
И ощущение вытекающих из раздробленного черепа глаз...

А глаза у него были карие.
А глаза у него были как у ариев.
А любил он в юности блондинку.
А сломала гора ему спинку.

-Тьфу! Приснится же такое... -окончательно приходя в себя подумал я.
-Но где же Ржевский? -вдруг заволновался фон Краузе, вскакивая на ноги с койки.
Соседние две койки в палатке пустовали. Из-под подушки на койке, где спал Краузе, высовывался перфорированный кожух "бергмана".
-Значить спал на прикладе! И какой мучачос, его туда засунул? Найду - кастрирую! То-то голова квадратная... -с облегчением подумал я.
С облегчением потому, что услышал как за стенкой палатки Ржевский, подражая говору нашего общего знакомого князя Деволяйского, грассируя, рассказывает невидимым мне слушателям анекдот:

Встгечаются на пугстыге двге собгаки.
Одна у дгугой спгашивает: -Ты кгто?
-Я сенбегнаг, -гогдо отгвечает дгугая.
-А ты кгто? -А я пгосто так погсгсать вышла!

-Га-га-га! -грохнул смех за брезентовой стенкой.
И тут я почувствовал. что тоже смеюсь.
-А вот, послушайте, абстрактный анекдот! -громко начал я, отодвигая полог палатки.

- Идет мужик по пустыне, а навстречу ему ползет первая половина крокодила. Мужик ей говорит: -Гутен таг, первая половина крокодила! А она ему отвечает: -Гутен таг! Идет мужик дальше. Навстречу ему ползет вторая половина крокодила. Мужик ей говорит: -Гуте нахт, вторая половина крокодила! А она ему отве...
Окончание незамысловатого анекдота утонуло в раскатистом хохоте.
Я увидел что у костра рядом с моими друзьями Ржевским и Тараноффым сидит совершено незнакомый мне человек в твидовом костюме и кепи, и смеется вместе со всеми.
Я приблизился к незнакомцу, несколько стесняясь своего заспанного вида и мятого, не очень чистого мундира.
-Разрешите представиться! Штабс-капитан К-к-к..., -только и смог произнести я.
Какое-то удушье и все плывет перед глазами...
-Присядьте на песок, штабс-капитан, я сейчас попробую вам кое-что объяснить, -произнес вмиг посерьезневший незнакомец, подавая мне руку.
Моя фамилия – Рейнольдс. Мистер Уэллс рассказал о моем изобретении в своем романе. Я – изобретатель Машины и Путешественник.
Мистер Уэллс очень много привнёс в свой роман лично от себя, от своего писательского гения. Посему, просьба считать события и обстоятельства, изложенные в романе, суть вымышленными.
Исключением прошу считать только одно обстоятельство, а именно – создание Машины Времени. Она существует, как существую и я. Мистер Рейнольдс указал рукой куда-то за спину фон Краузе.
Я обернулся и увидел за палаткой некий, не лишенный инженерного изящества, механизм, установленный на массивной прямоугольной раме, снабженной шестью опорами.
Эти опоры походили на высокие штанги-аммортизаторы, но мистер Рейнольдс уверил нас, что механизм способен перемещаться по поверхности земли, используя эти опоры. Таким образом, перед нами была самоходная платформа.
Но основным механизмом, установленным на шагающей платформе, была Машина Времени.
Мистер Рейнольдс предложил нам подойти поближе, и любезно объяснил устройство Машины.
Из всего им рассказанного, до моего сознания добралась только одна мысль: -Ну и голова у этого мистера Рейнольдса!
Действительно, что могли объяснить мне, простому авиамеханику, и немного пилоту, такие выражения как: темпоральная коробка передач, времясместитель, конвергенциальные вентилируемые тормоза, полихордовый коленчатый вал, проницающий руль, педаль сцепления с Реальностью, хронокарбюратор и эонотромблер?



А мистер Рейнольдс все показывал и показывал на шестерни из бериллиевой бронзы, обработанные на зуборезном станке, на массивные маховики, вырезанные из горного хрусталя, на тонкие серебряные штифты и рукоятки, изолированные снаружи сапфировым стеклом, на точеные из слоновой кости на токарном станке круглые подвижные циферблаты.
Некоторые детали Машины находились как-бы в бело-матовом туманном ореоле, и мистер Рейнольдс указывая на них, объяснял, что только постоянное вращение этих темпорогироскопов связывает Машину с тем Временем, в котором она находится в данный момент.
Мы вновь вернулись к костру, и я пустил по кругу бутылку граппы, последнюю из моего запаса. Мистеру Рейнольдсу, как гостю, я предоставил возможность первому приложиться к горлышку бутылки.
Сделав большой глоток, мистер Рейнольдс какое-то время приходил в себя (граппа – забористая штучка, особенно если ее употреблять без надлежащей практики и не регулярно), а затем закурил папиросу Dunhill, и продолжил свой увлекательный рассказ.
Оказалось, и это было неожиданностью для самого мистера Рейнольдса, что он изобрел и изготовил Машину Времени способную перемещаться вдоль всех линий Альтернативного Времени.
С его слов мы поняли, что структура Времени имеет вид бесконечно ветвящихся Линий, имеющих соприкосновения в Точках бифуркации.
Сами Точка бифуркации являются отражением критического состояния Времени, при котором Время становится неустойчивым относительно флуктуаций и возникает неопределенность: станет ли состояние Линии развития Времени хаотическим или эта Линия развития перейдет на новый, более дифференцированный и высокий уровень упорядоченности.
Тут-то фон Краузе и вообще перестал что-либо понимать в объяснениях мистера Рейнольдса.
Видя, что фон Краузе, Ржевский и Таранофф начали уделять времени граппе больше, чем его рассказу, мистер Рейнольдс принялся говорить понятнее.
Я опять заинтересовался, а потом и вовсе стал слушать профессора, забыв даже о граппе.
А профессор Рейнольдс рассказывал, что едва он осознал в своих путешествиях по Времени, что имеет дело с Альтернативным Временем, он начал анализовать увиденное им в ближайшем Будущем.
Оказалось, что во Времени, датированном годами номер 1916 и номер 1917, Линия развития Времени начинает хаотически колебаться. Каждое колебание Линии вызывает появление Альтернативных Времен, имеющих собственные Линии развития, причем эти линии имеют еще большую склонность к хаотическим колебаниям.
Это свойство Времени порождает возможность Временного Флаттера.
Если позволить развиться Временному Флаттеру, то колебания Линий Времени войдут во внутренний Хронорезонанс, способный разнести Время в клочья, уничтожив тем самым Вселенную как минимум на окраине нашей Галактики Млечный Путь.
Рейнольдс замолчал, а потом добавил, затягиваясь очередной папиросой, что взрыв Крабовидной Туманности, видимой земными астрономами в мощные телескопы, вызван Временным Флаттером, имеющим место случиться в той части Вселенной.
А еще профессор заметил, что в году номер 1916 во всех Хронолиниях осуществляются попытки совершения экспедиций на поиски Земли Санникова, финансирующиеся предпочитающими держаться неизвестными людьми.
Но в Каждой из Линий фигурируют аэропланы Илья Муромец, и персонажи с весьма схожими судьбой и поступками.
Что касается лично фон Краузе, то в Хронолиниях, исследованных профессором Рейнольдсом, наблюдались механики и пилоты аэропланов, летящие к Земле Санникова, с именами: Киж Филипп Теодорович, Клин Фортунатович Тэтэ, Кирилл Фокич Тютюнник, и, даже однофамилец фон Краузе, но только Фердинанд Терентьевич, а не Феликс Теофастович.
А еще профессор заметил, что в году номер 1916 во всех Хронолиниях осуществляются попытки совершения экспедиций на поиски Земли Санникова, финансирующиеся предпочитающими держаться неизвестными людьми.
Состав участников экспедиций так же менялся. И почему-то в каждой из них участвовали постоянно поручик Ржевский и господин Таранофф.
Господин Рейнольдс рассказал, что как правило экспедиции прекращали свое существование либо сразу после гибели экипажа ИМ-1, либо после взрыва и обвала в старой шахте.
И каждый раз профессор наблюдал возникновение Хронофлаттеров той, или иной силы, которые очень долго не затухали искажая Линии развития Времени на несколько столетий после себя.
В одной из Линий Хронофлаттер возник после гибели Ржевского и фон Краузе под обвалом в шахте. Состав экспедиции в той Линии отличался от состава наших экипажей.
Кроме имен Ржевского, Тараноффа и фон Краузе Фердинанда Терентьевича, все остальные имена были нам не знакомы, а лишь вызывали дежа вю.
Борис Докутович, Арнольд Лось-Лисицкий, механик Пружинин, профессор Сбарский, ротмистр Мерзляев, журналист Геллеровский, Вера Васильевна Штиль, айн Николай…
Кто были эти люди? И почему в иной Реальности они совершили почти те же самые поступки что и мы, но не достигли цели экспедиции?
И что ждет нас?
На эти вопросы профессор Рейнольдс, отбывая на Машине Времени в путешествие по Альтернативному Времени, ответов не знал.
Свое же появление он объяснил первой попыткой предотвратить Хронофлаттер, ставя в известность участников одной из экспедиций о неясной пока подоплеке странных событий, происходящих в Реальностях.

На наши вопросы о будущем исходе нашей экспедиции он туманно ответил:

Будущего еще нет. Вам его еще только предстоит создать в Настоящем. И оно будет таким, каким вы его видите из Прошлого.


На этой фотографии якобы изображен фон Краузе Феликс Теофастович. Профессор Рейнольдс не нашел сколь-нибудь значимых различий в облике обоих известных ему фон Краузе и штабс-капитане Киже, якобы погибшем во время обвала в шахте.
Лично я никакого штабс-капитана Кижа не имею чести знать, а на фотографии вы видите мое, штабс-капитана фон Краузе, изображение.

О, великое каменистое местное небо! Если бы тогда я знал к чему это приведет, оставшиеся до бивуака версты я бы прошел босиком...
Подметка моего сапога оторвалась почти до конца и держалась только в районе каблука. Я протянул руку к тонкой лиане, свешивающейся с дерева намереваясь сорвать ее и примотать подошву к стопе, чтобы добраться до лагеря. Лиана внезапно обвилась вокруг моего запястья и я почувствовал укол и резкое жжение в тыльной стороне правой кисти. Инстиктивно дернув рукой мне удалось сбросить на землю маленького древесного аспида, моментально скрывшегося в траве.
Я посмотрел на руку. Две крохотных капли крови на месте начинающего припухать укуса... Я поднес руку ко рту и начал отсасывать яд, проникший в ранки, то и дело сплевывая красную слюну на землю. Жжение в руке прошло, но внезапно почувствовал, что мир вокруг меня повернулся на 90 градусов и косо ушел в темноту.
Сознание медленно возвращалось. Память еще спала, но ощущений было предостаточно.
Во всем теле ощущалась какая-то странная дрожь, идущая казалось извне. Я не открывал глаз, но видел рассеянный свет. Веса тела я не ощущал, и поэтому в пространстве не ориентировался. А, пространство было наполнено звуками. Идентифицировать эти звуки я не смог.
Робко стала возвращаться память.
Последнее впечатление, запомнившееся мне, был почему-то коричневый толстый шнурок от ботинок. Вставший на дыбы мир и ощущение падения – и все это уже на грани угасающего сознания.
И вот теперь сознание, медленно вернувшись, подсовывает мне такие странные ощущения. Больничная койка? Что у меня с ногами? Ног я не ощущал. И, вообще, я не ощущал не только ног, но и рук, спины, лица. Ничего! Ни звука дыхания, ни воздуха входящего через носоглотку в легкие. Ничего, кроме вибраций, света и звуков. Что так может выглядеть? Ни на описания Ада, ни, тем более на описание Рая все это не походило. Паника толчками начала заполнять сознание. В ужасе я напряг все мышцы. И, о чудо! Положение в пространстве моего нового тела изменилось. Изменилась и картинка, которая как бы проецировалась на сознание. Я увидел перед собой пространство, наполненное странными предметами и существами.
Мое тело парило в бесконечной пустоте. Под углом ко мне, и подо мной располагалась гигантская равнина, уходящая за горизонт, теряющийся в светящейся дымке. Равнина была темно-зеленого цвета. Хоть с цветовосприятием все в порядке, подумал я. Плоскость равнины была покрыта тонкими щупальцами, совершавшими слабые извивающиеся движения. Вся равнина была испещрена огромными круглыми воронками. Дно воронок терялось в зеленой мгле.
Над равниной в пространстве постоянно передвигались в разных направлениях тысячи странных существ. Одни выглядели как полупрозрачные конусы, другие как овоиды, третьи как вытянутые слабо надутые баллоны аэростатов, четвертые как граммофонные трубы, пятые как колокольчики. Вся поверхность каждого существа была покрыта полупрозрачными волосовидными выростами. Эти выросты постоянно вибрировали, заставляя существа двигаться.
Недалеко от меня на равнине виднелся какой-то блестящий шар серебряного цвета. Заинтересованный им, я повернулся в его сторону и внезапно ощутил собственное движение к серебряному шару. Приблизившись, я понял, что шар запутался в щупальцах, растущих из плоскости равнины.
В его зеркальном полушарии, обращенном ко мне, появилось какое-то изображение. Я придвинулся ближе. Отражение, соответственно, тоже. Я увидел полупрозрачный цилиндр, покрытый трепещущими волосками. В глубинах цилиндра различались, два округлых предмета, более плотных и темных, нежели все тело. На одной стороне цилиндра виднелась впадина с отверстием на дне. Вокруг впадины извивались длинные и толстые выросты. Я попытался отпрянуть в сторону, и отражение в серебряном шаре изогнулось, сжалось, приняло шарообразную форму.
Внезапно я ощутил сильный голод и двинулся над равниной за одной из темных частичек, огромное множество которых медленно опускалось на равнину. Выросты вокруг впадины начали совершать движения, подгонявшие темную частицу ко мне. Попав во впадину, частица провалилась в отверстие. Внутри моего тела начались волнообразные движения и я всосал эту частицу внутрь себя. Восхитительное ощущение сытости начало наполнять мое сознание. Одновременно с этим, я начал размышлять о своем нынешнем состоянии. Никакого шока я не испытал, наоборот, я все больше приходил к выводу, что только так и можно жить на этом свете. Легко и просто.
Откуда - то из глубин памяти всплыло слово: реинкарнация.
Я начал понимать, что, судя по всему, в том мире, где меня укусила ядовитая змея, меня, или, точнее, моей нематериальной субстанции, в просторечии именуемой душой, уже нет.
По закону подлости, или по воле Того Кто Распоряжается моей нематериальной субстанцией, моя душа попала в тело инфузории. Если предположить, что память о том, где моя душа была до вселения в тело, отравленное змеиным ядом, очень кратковременна, то и моя нынешняя память скоро исчезнет.
Внезапно я понял, что бескрайняя равнина – это лист подводного растения, серебряный шар – пузырек воздуха.
Потом я начал лихорадочно вспоминать все, что я знал об инфузориях. Ведь мне придется теперь жить в этом прекрасном мире, и желательно с комфортом.
Никакого сожаления о прежней жизни в теле человека я не испытывал, очевидно, работали защитные механизмы нематериальной субстанции.
Итак - гимназические воспоминания.
Класс инфузорий делится на два подкласса: реснитчатые инфузории – Ciliata и сосущие инфузории – Suctoria.
Наиболее многочислен первый подкласс, насчитывающий более 3000 видов. Наиболее крупные достигают размеров 0,5 – 2 мм.
Одни инфузории плавают в воде, другие прикрепляются к водным растениям и другим предметам, третьи ползают. Пищей большинству инфузорий служат бактерии и мелкие водоросли, но есть среди них и хищники, питающиеся другими простейшими, в том числе и инфузориями. Немало инфузорий ведет паразитический образ жизни в организмах человека, животных и рыб.
Тело инфузорий покрыто тонкой, эластичной, очень прочной оболочкой – пелликулой. Все инфузории, кроме некоторых паразитических форм, имеют ротовое отверстие. Пищевые частички подгоняются ко рту и проглатываются. Далее пища поступает в короткий канал – глотку, иногда выстланный ресничками. Пищевой комок у внутреннего края глотки обволакивается капелькой жидкости, выделяемой эндоплазмой. Так образуется пищеварительная вакуоль. По мере поступления пищи образуются новые вакуоли. При обилии питания этот процесс повторяется каждые 1 – 2 минуты.
В клетках инфузорий имеется два ядра, различные по форме и функциям. Большому ядру приписывается основная роль в регуляции обменных процессов, в частности синтеза белка. Малое ядро контролирует передачу наследственных признаков.
У ресничных инфузорий чередуется бесполое и половое размножение. При этом половой процесс наступает периодически, через несколько поколений.
На этом мои воспоминания прервались, очевидно, по причине наступающей потери памяти о моей прошедшей жизни.
Есть я уже не хотел, поэтому мне захотелось немедленно приступить к процессу размножения, причем половым путем.
Так как я уже идентифицировал себя как ресничную инфузорию Paramecium caudatum, то, быстро задвигав ресничками, я устремился на поиски симпатичной особы противоположного пола.
Ассоциаций с длинноногими блондинками, с параметрическим рядом 90 – 60 – 90 у меня при этом уже не возникло.
А высмотрел я прелестное полупрозрачное создание, кокетливо шевелящее ресничками в пяти сантиметрах от меня.
Путь был не близкий, учитывая новые размеры моего тела. Однако эти соблазнительные полу различимые вакуоли и чувственные реснички, расположенные на дне околоротовой впадины, превратили меня в торпедный катер. Потеряв от страсти последние крохи благоразумия, я ринулся к этому порочному, но милому созданию не разбирая дороги.
Внезапно, я ощутил, что меня тянет куда – то вбок. Водоворот закружил меня, и я погиб.
Последнее, что я успел рассмотреть - были щупальца хищной Tokophrya lemnarum, представительницы подкласса сосущих инфузорий (Suctoria), ведущих сидячий образ жизни. Питаются эти инфузории с помощью особых сосательных щупалец – тонких трубочек с внутренним каналом и отверстием на конце, которыми они ловят добычу.
Последнее, о чем я успел пожалеть – это о том, что не добрался до своей избранницы с чувственными ресничками.
Последнее о чем я успел подумать – в кого меня реинкарнируют в следующий раз, и за какие такие грехи?

 Отправлено: 30.03.11 10:23. Заголовок: ..

Отлёт из Китежа.

- Значит, полоса аномальных событий расширяется, - сказал ротмистр Кудасов.
Он нервно курил папиросу, прохаживаясь по палатке.
- Это я о Восточном экспрессе и тоннеле. Германские же аэропланы – суть реальность. Помешать хотели. Если бы не ты, Аристарх, вполне могли бы. Мы в глубоком тылу и ожидать появления неприятельских аэропланов и в голову не приходит. Однако же, могли! А летать надо с пулемётом, даже здесь. Теперь мы это знаем. И узнаем ещё много чего, не сомневаюсь.
Ротмистр Лемке слушал старшего товарища молча. Он был согласен с ним. Добавить к своему рассказу ему было нечего. Молчал он ещё и потому, что не хотел выдать Кудасову своего состояния. А голос его мог показать то, что хотел скрыть Аристарх. А скрывал и терпел он боль. Болели укушенные пчёлами плечи. Дикие насекомые, расправившиеся с германскими диверсантами, всё же достали и его. Сначала было терпимо, однако по прошествии часа после приземления, боль усилилась настолько, что он всё же не выдержал и сказал – Леопольд, кажется, и меня эти пчёлы зацепили.
Кудасов, услышав ротмистра, внимательно посмотрел на него.
- Снимай мундир, немедля. А я вижу – замолчал, сидишь, лицо какое-то не твоё.
Лемке снял мундир, потом рубаху и повернулся спиной. Почти симметрично, на обоих дельтовидных мышцах, напухали укусы. В ранках виднелись пчелиные жала. Кудасов достал походную аптечку, вынул из неё пинцет и аккуратно вытащил жала из ранок. Потом промыл ранки спиртом, прижёг йодом.
- Всего два укуса, но каковы жала! Гиганты! Но обойдётся, думаю, хотя немцам, на которых ты четыре роя спустил, не завидую.
В палатку, предварительно постучав по шесту, поддерживающему вход, вошёл корнет Азаров,
- Господин ротмистр, аэроплан к вылету готов! – начала докладывать Шурочка, но, увидев обнажённого по пояс Лемке, смутилась, покраснела и замолкла.
Кудасов заметил недоумённый взгляд Аристарха и поторопился выправить положение.
- Хорошо, корнет! Пригласите ко мне прапорщика Окочурина. И пусть возьмёт сумку с медикаментами.
Шурочка поспешила выйти из палатки, а ротмистр продолжил говорить, обращаясь уже к Лемке:
– Аристарх, удивлён реакцией корнета? Что же – это моя вина. не объяснил тебе раньше. Корнет Азаров – девица. А ты, пардон, почти неглиже перед ней показался. Хотя, на самом деле, ей бы надо быть сдержанней. Да уж!
Ротмистр сделал паузу и снова заговорил - Знаем об этом только мы с Кижем . И теперь уже и ты. И мы все молчим об этом, в интересах дела. Я тебя ещё во многое должен посвятить, а пока всё времени не было. Да и сейчас его нет. Все подробности в полёте. Времени будет достаточно. В пилотской кабине и поговорим.
Из-за входного полога показалась голова фельдшера.
- Можно, Леопольд Эрастович? Вызывали? – произнесла голова прапорщика, оставаясь на месте, т.е. в брезентовой щели.
- Входите, входите, доктор – произнёс Кудасов, морщась от неуставного «Можно».
В палатку осторожно, боком вошёл невысокий человек, лет тридцати, с погонами прапорщика на гимнастёрке. Худая шея высовывалась из косого ворота, на носу были очки в тонкой оправе.
- Пётр Кузьмич, надо помочь ротмистру Лемке. Пчёлы покусали. Я тут сам кое-что сделал, но думаю, вы должны посмотреть.
- Всенепременно, посмотрим-с – сказал прапорщик, ставя свою сумку на походный стол.
- Повернитесь, господин ротмистр, к свету. Да уж, пчёлы, пчёлы. Осторожней надо на пасеке. Дымарём пользоваться, опять же, не забывать – всё это фельдшер говорил, рассматривая опухшие дельты Лемке.
- Ничего опасного. Сейчас мази наложу, к вечеру полегчает. А в три дня и вовсе забудете про пчёл-то.
Достав из своей сумки склянку с мазью, Окочурин открыл её и в носы присутствующих ударил резкий запах неизвестной природы. Во всяком случае, оба офицера не смогли определить, чем же эта мазь пахнет.
- Весьма эффективна, господа – произнёс фельдшер. Даром, что запах-с! Фамильный рецепт, ещё дед ей укусы лечил, а он знаток был!
Ловко смазав ранки, Окочурин убрал свою склянку обратно в сумку и спросил ротмистра: – Я свободен, Леопольд Эрастович?
- Да, можете идти, Пётр Кузьмич.
Прапорщик так же боком просочился из палатки наружу. В ней остались только Кудасов, Лемке и запах чудодейственной мази.
- Никак не могу нашего эскулапа научить обращаться по уставу, хоть иногда. Призван из запаса, сельский врач, но умница. Так и мирюсь с его штатскими повадками. Главное – своё дело знает. И здоровьем крепок, несмотря на вид – пояснил Кудасов и продолжил:
- Пойдём, Аристарх. Я тебя представлю экипажу. А то - все тебя видели, а знать ничего не знают, кроме того, что ты мой новый второй пилот и победитель германских агентов.
Лемке осторожно, стараясь не касаться больных мест, надел мундир, портупею с деревянной кобурой маузера и последовал за Кудасовым из палатки.
Маузер был слабостью Аристарха Лемке. Его всегда тянуло к оружию основательному и оригинальному. Муузер был хорош вместительным магазином с патронами и возможностью стрелять прицельно и далеко, пристегнув кобуру, в качестве приклада.
Поэтому уставный револьвер, он, оказавшись в экспедиции, тут же заменил на свою большую любимую «игрушку».
Кудасов и Лемке подошли к своему ИМ, вокруг которого сновали члены экипажа. Хоть всё было и готово к вылету, однако что-то всегда ещё можно доделать, добавить. Вот и сейчас, кондуктОр Добейко с Шурочкой, возились с кормовым пулемётом, укрепляя его понадёжней.
Увидев подходящего командира, экипаж, прекратив все дела, построился перед аэропланом. Корнет начал было докладывать, но Кудасов взмахом руки остановил его. Потом полуобернувшись к Лемке, представил его :
- Господа! Представляю вам нашего нового второго пилота, ротмистра Лемке Аристарха Ивановича. Прошу любить и жаловать. Мы с ним давние коллеги по службе.
Лемке пожал руки Азарову, Добейко и Окочурину.
- А теперь, господа, внимание! Личные вещи доставить на борт. Корнету Азарову и кондуктОру Добейко – запустить и прогреть моторы! Ротмистру Лемке – опробовать рули! Вам, доктор, проверить укладку медикаментов, провизии и тёплой одежды!
Все по местам, господа! Вылет через тридцать минут!
Отдав распоряжения, Кудасов отправился в палатку. Там он взял свой походный несессер с личными вещами. Вышел наружу и окинул взглядом окружающие окрестности – лётное поле, небольшую берёзовую рощу, подступающую к нему с запада, виднеющийся вдали Китеж - город со странностями. Взгляд его поднялся выше, он посмотрел в небо, голубое и безоблачное, располагающее к полёту. Потом – на свой ИМ, стоящий в десятке метров впереди. Моторы его ровно гудели, винты рвали воздух, слившись в прозрачные круги.
Кудасов вздохнул полной грудью и быстро подошёл к аэроплану. Два шага по трапу. Добейко втянул трап вовнутрь, закрыл дверь. Потом взял несессер у ротмистра и понёс его в каюту Кудасова.
Кудасов занял место за штурвалом, сам опробовал рули, добавил и убрал обороты моторов. Лемке стоял за спиной.

- Экипаж, взлетаем!
Солдаты из аэродромной роты потянули враз колодки из - под колёс шасси и ИМ начал набирать скорость. Ещё немного и воздух принял в свои объятия могучий аэроплан.
- Второй тоже отрывается! – возбуждёно сказал Лемке, наблюдавший в иллюминатор взлет ИМ-2.

Экспедиция началась!

 Отправлено: 04.04.11 15:13. Заголовок: ..

Из 1976-го в 1916-й. Приключения ефрейтора Никольского.

Первая эскадрилья заканчивала плановые ночные полёты. МиГи уже не взлетали, а по одному, с небольшими интервалами садились на полосу. Издалека были видны только их посадочные фары, опускающиеся с высоты и внезапно для наблюдателя, выхватывающие бетонку, потом едва слышный шлепок при касании колёсами шасси полосы, и в серости белой ночи за самолётом появлялось облачко тормозного парашюта.
- Хорошо - подумал я - скоро домой, вернее, в казарму. Сдам автомат и патроны, сгоняю в столовую, а потом спать.
Подходило к концу дежурство на стоянке эскадрильи, я слегка продрог от сырого ночного воздуха. Окрестности Ленинграда, где находился мой полк, не баловали нас - механиков хорошим климатом. Окрестные болота давали сырость, которая при долгом нахождении на воздухе пробиралась в обмундирование и ты начинал трястись от холода. Спасение было только в движении. И приходилось всё время ходить по периметру охраняемой территории, вокруг стоящих под брезентовыми чехлами самолётов. Давно съеденный обед, и находящийся где-то в будущем, хорошо, хоть в ближайшем, ужин - не прибавляли энтузиазма.
Наряд заканчивался, и я прислушивался к звукам на рулёжной дорожке, в надежде услышать шум мотора караульной машины. Её появление означало бы окончание моего беспрерывного ночного хождения по стоянке и надежду на скорый отдых.
- Пройду ещё, посмотрю печати на самолётах - решил я - за это время и разводящий с караульным подъедут.
Я снова, в который раз за этот день пошёл по проверенному маршруту.
Вернувшись с этого обхода, я решил присесть на обваловку капонира, поджидать машину.
Меня клонило в сон, а машины всё не было.
- Что они там уснули все? Хорошо им в тёплой караулке, а мы тут - подумал я, уже начиная злиться на медлительность бойцов из роты охраны.
- Спать нельзя, ефрейтор - сказал я себе - не дури.
Поговорив так, с самим собой, я стал оглядывать давно знакомую мне стоянку эскадрильи. Всё, что должно на ней находиться - стояло на местах. Очертания самолётов под мокрыми от росы чехлами, скрадывались ночными сумерками, благо, что ночи у нас в это время были северными, белыми. Лёгкая пелена тумана струилась от недалёкого болота.
- Не было же тумана минуту назад - пришла в голову неожиданная мысль - откуда взялась эта полоса?
Пока я, не торопясь, лениво думал о капризах северного климата, полоса тумана подошла к капониру, и через мгновение, я уже ничего не видел вокруг себя.
- Чёрт побери! Этого только не хватало - я выругался сквозь зубы - Ничего не вижу. Куда подевались самолёты ?
Я встал и наугад сделал несколько шагов вперёд, помня, что в нескольких метрах впереди стоял МиГ комэска.
- Сейчас выйду из этой липкой гадости - подумал я, шагая медленно вперёд.
На следующем шаге я вышел из тумана и замер на месте – там, где была бетонка, со стоящими на ней истребителями моей эскадрильи, расстилалось, на сколько я мог видеть, ровное поле. Пространство вокруг меня ничем не напоминало мой аэродром. Это было просто поле, с травой, в которой утопали мои сапоги. И больше вокруг не было ничего. Только трава и ветер. И - ни души. И мрак, который как-то сразу сменил белую ленинградскую ночь. И яркие звезды над головой. И луна блестела отражённым светом почти у самой земли, а ещё лишь пару минут тому назад она была прямо у меня над головой. И никаких следов тумана.
В первую секунду я подумал о том, что в тумане я перепутал направление и пошёл в сторону колхозного поля с посадками турнепса, которое почти вплотную примыкало к территории нашего аэродрома, но тут же понял, что это не так. Я стоял в траве, густой и высокой, без всяких признаков каких-либо посадок. Вдобавок, не слышно было привычного шума аэродрома и всё это вместе, в одно мгновение заставило меня усомниться в реальности происходящего. Меня обдало жаром и стало страшно. От непонимания того, что со мной произошло.
Шли минуты, а я стоял без движения и боялся повернуться, что бы, не увидеть такую же картину за своей спиной. Когда же я повернулся, то ничего не изменилось - поле, края которого терялись в темноте, окружало меня.
Пот тёк по спине, мыслей не было. Нелепость происходящего не укладывалась в голове.
Куда всё подевалось? Где я? Что происходит?
Ответа не было, да и кто мог мне ответить. Я был один.
Но как бывает в случаях, которые нельзя понять сразу, на смену страху пришла злость. На себя, кстати. Так влипнуть во что-то, не каждому дано. А я смог. Только вот, во что я влип, пока неясно.
Вместе со злостью вернулась и способность думать.
Я не сплю и не болен - это очевидно. Аэродром вместе с самолётами, людьми, звуками - исчез. Местность вокруг мне незнакома. Я дышу, мыслю, озноб прошёл - здесь гораздо теплее, чем на нашем аэродроме. Значит я - не под Ленинградом, а южнее. Фантастика!
Именно фантастика - перемещение в пространстве. Неужели, я невольно стал участником какого-то эксперимента, возможно, в военных целях. А может быть, так, и задумано, может быть, они (кто, я ещё не знаю) моделируют и исследуют поведение военнослужащего в экстремальных ситуациях?
- Хватит строить предположения, надо попробовать найти людей и выяснить, где же я, всё-таки нахожусь - подумал я и поздравил себя с началом осмысленного поведения.
Глаза уже привыкли к темноте, и я увидел вдалеке огни. Они были едва различимы, но это уже было что-то, там могут быть люди. И я пошёл к этим огням. На ходу я осмотрел свой АКМ и нащупал два запасных рожка с патронами в подсумке.
- Нормально, девяносто патронов у меня есть. Если что - мелькнуло в голове.
- В самом деле, чем чёрт не шутит. Я ведь не знаю, что увижу, когда дойду.
Идти по густой траве было трудно, и я двигался медленно. Огни приближались, и увидел, что это были костры. Их было пять, и они были расположены на равном расстоянии друг от друга, образуя замкнутый круг, внутри которого высилась тень от большого строения, прямоугольной формы, издалека напоминающая большой ангар.
Я ещё сбавил шаг и, подойдя метров на сто к линии костров, лёг в траву. Надо было рассмотреть это тёмное нечто, тем более, что я уже услышал голоса людей и, как мне показалось, бряцание оружия. Это мне показалось необычным, тем более, что разговор шёл, как мне показалось, на немецком, и я сразу ощутил беспокойство. Так бывает, когда подсознательно начинаешь подозревать неладное. Похоже, это был тот самый случай.
Мне стало неуютно, былой энтузиазм от возможной встречи с людьми, куда-то испарился. Я решил подождать. Глупо было бы оказаться полным идиотом, в ситуации, которая была мне неясна. Я как-то внезапно понял, что это моё перемещение в пространстве (так для себя я назвал то, что со мной приключилось), может быть совсем не так просто объяснено, как мне кажется. И причём здесь немцы? Нелепость? Хотя, я мог и ошибиться, так как ветер относил звук разговора в сторону, и слышно было плохо. В любом случае, торопиться не надо.
Однако нужно было где-то укрыться, скоро начнёт светать, и лежать в траве было неразумно - меня бы увидели. Впереди, метрах в двадцати, я заметил небольшой бугор, за который и решил укрыться. Сказано-сделано. Пробежав, согнувшись это расстояние, я опустился на колени, штык-ножом срезал лишнюю траву в возможном секторе для стрельбы, расположил свой автомат стволом по направлению к линии костров и достаточно удобно устроился сам.
Светало быстро. Уже через полчаса небо совсем просветлело. Осторожно выглянув из укрытия, я увидел, что костры уже не горят, а дымят. Какой-то человек, в комбинезоне, держал в руках ведро и поливал последний в линии костер. Залив огонь, он пошёл по направлению к ангару, обернувшись на ходу, словно желал убедиться, что костры не горят.
Внезапно я услышал звук, доносящийся откуда-то, из-за видневшегося вдалеке леса. Звук нарастал и через мгновение, я увидел высоко в небе силуэт самолёта.
- Высота что-то около двух тысяч – подумал я.
В это мгновение от самолёта стали отделяться чёрные точки и, через несколько секунд раздался взрыв, за ним второй, третий.
- Бомбят! - я вжался в траву, продолжая смотреть вверх.
Взрывы приближались, и через пару мгновений, я был слегка оглушён близким ударом, и на меня посыпалась земля, поднятая в воздух разрывом невидимой мне бомбы. Я вскочил на ноги и побежал по направлению к ближайшей воронке, мгновенно вспомнив армейскую примету, что снаряд дважды в одно место не попадает. Споткнувшись в последний момент, перед воронкой, я рухнул вниз. Потом подполз к краю воронки и стал смотреть в верх, стараясь получше расмотреть таинственный самолёт.
Светало быстро, не прошло и пяти минут всеобщей суматохи на земле, как я увидел самолёт, и увиденное меня сбило с толку больше, чем всё ранее случившееся со мной. В воздухе я увидел не самолёт, а…это был аэроплан начала века, огромный биплан с расчалками между плоскостями и четырьмя моторами.
И я увидел опознавательные знаки на нижних плоскостях - и это были ( здесь я был сражён окончательно) - трёхцветные концентрические круги, белый, синий, красный. Из истории я знал, что это были цвета русской авиации, участвовавшей в первой мировой войне. Это же – «Илья Муромец»! Легенда русской авиации первой мировой! Вот это да! Здесь что, кино снимают?
Какое кино - осколки, разлетающиеся при взрыве, со свистом пролетали над моей головой, да и не видно было киношников, со своей аппаратурой. Всё было слишком натурально, что бы быть выдумкой.
Из ангара, представлявшего собой большую брезентовую палатку, начали выкатывать аэропланы. Но боковине фюзеляжа я увидел кресты! Немцы! Сомнений не было!
Внезапно всё действо вокруг меня словно замедлилось. Я не знаю, так ли это, или я стал думать со скоростью компьютера. Во всяком случае, я видел происходящее, как в замедленном кино. На земле - немецкие механики медленно выкатывали уже второй аэроплан. В воздухе – из люка ИМ, медленно высыпались черные точки и медленно превращались, по мере приближения к земле, в бомбы, а потом и во взрывы, поднимающие к небу обломки ангара – НАШИ( я уже думал именно так), попали в цель!
Но аэропланы уцелели и вот уже я вижу, как немецкий механик уже взялся рукам за винт, готовясь запустить мотор первого из них.
И тут я подумал, что должен помешать им взлететь. Я стрелял, до сих пор, только по мишеням. Раз в полгода, на очередной проверке полка. А сейчас – это были не мишени.
- Но я же не буду стрелять по людям, я должен только повредить самолёт! – эта мысль сделала предстоящее, простым и выполнимым.
Сомнения отброшены, затвор передёрнут, в прицеле - мотор и пропеллер аэроплана.
Короткая очередь и я вижу, что трасса ушла выше! Выдыхаю, целюсь и снова – короткая очередь, выпущенная мной из автомата, разорвала перкаль фюзеляжа и, пройдя к носу аэроплана, попала в мотор. Пули калибра 7,62 рвали шланги и тяги. Я увидел огонь под капотом и разлетающиеся куски пропеллера. Попал!
Но второму аэроплану удалось подняться в воздух, и он с набором высоты уходил всё дальше по направлению к «Илье Муромцу».Немецкий аэроплан, обладая преимуществом в скорости, уже приблизился к «Илье Муромцу» на расстояние прицельного огня. «ИМ», отбомбившись, стал разворачиваться в сторону восходящего солнца. Несколько пулемётов на его борту вели сосредоточенный огонь по истребителю противника.
.
Между тем, на мои выстрелы обратили внимание и на земле. Вокруг меня засвистели пули.
Надо было, пользуясь суматохой, уходить. Я выскочил из воронки и бросился, не скрываясь, в сторону леса, который оказался недалеко. Ночью я его не видел, а теперь надо было добежать до него - в этом было моё спасение.
На бегу я поднял голову и увидел такую картину в воздухе - «ИМ» уходил с набором высоты, а атаковавший его аэроплан, падал вниз, объятый пламенем.
- Молодцы! Сбили!
Лес был уже близко, и я успел подумать, что спасён, когда, неожиданно услышал треск, похожий на электрический разряд и почувствовал сильный удар по всему телу, словно бы я с разбега всем телом ударился о каменную стену. И свет в моих глазах померк.

…. сначала я понял, что могу думать. И подумал, что неплохо было бы открыть глаза. Но они не открывались, веки были словно склеены. Я попробовал пошевелиться, не открывая глаз, но мне это не удалось, тело было тяжёлым и не подчинялось мне. Оставалось одно - всё-таки попробовать открыть глаза - это было действие, самое незначительное по затратам энергии и для этого стоило собрать все оставшиеся у меня силы. Открыв глаза, я увижу, где же я всё же нахожусь.
Наконец мне это удалось. С трудом, но веки открылись, и я увидел, что лежу в палатке, на узкой койке. Я был накрыт шинелью. Опустив глаза, я увидел погоны с золотым шитьём. Просвет на погоне был один и звёздочка , на просвете , тоже была одна.
- Младший лейтенант - подумал я, - Чья это шинель и где я?
В глаза ударил солнечный свет - это распахнулся полог палатки и в неё вошел усатый солдат средних лет, Форма на нём была какая-то непривычная, на голове - картуз с круглой кокардой, косоворотка с погонами, на ногах ботинки с обмотками. В руках он держал чайник, их носика которого выбивалось струйка пара, через плечо у него было перекинуто полотенце.
- Ваше благородие! - услышал я обращение ко мне - давайте я вас умою и побрею.
И тут я всё вспомнил.

 Отправлено: 06.04.11 14:32. Заголовок: Из 1976-го в 1916-й...

Из 1976-го в 1916-й. Приключения ефрейтора Никольского (продолжение).

И тут я всё вспомнил…
…я пришёл в себя оттого, что меня довольно бесцеремонно тащили куда-то. Длилось это недолго, и когда я и двое незнакомцев, скатились по песчаному склону оврага на его дно, там находилось нечто, что я не смог определить сходу. Но, приблизившись, это нечто, стало похоже на морской контейнер. Ребристая поверхность была расписана камуфляжем. Поэтому, входную дверь я увидел только тогда, когда она раскрылась нам навстречу. Меня втянули внутрь этого сооружения, дверь закрылась, стало темно. В кромешном мраке, я потерял ориентировку, голова закружилась, и я снова отключился…

… уже несколько минут, как пришёл в себя. Открыв глаза, я увидел человека, который стоял рядом с креслом, в котором я сидел. Он что-то говорил, понятно это было потому, что губы его шевелились. Но я ничего не слышал. В ушах гудело, и было ощущение, что голова моя укутана толстым слоем ваты.
- Очнитесь, ефрейтор! - слова незнакомца, склонившегося надо мной, наконец-то, стали понятны мне. Гул в ушах стал затихать.
- Где я? – вырвалось у меня сразу же, как только я стал слышать.
- Слава богу, ожил!
- Где я? – я повторил свой вопрос.
- В надёжном месте. Не волнуйтесь, – Встать можете?
Я попытался приподняться в кресле, и это мне удалось. Потом встал. Голова кружилась, под ложечкой подташнивало.
- Молодец! – похвалил незнакомец, и, видя, что я покачиваюсь, взял меня под руку.
- Идти можете?
Я кивнул. И за пару секунд попытался осмотреться. Помещение, в котором я пришёл в себя, было небольшим. Металлические шкафы по стенам и пара кресел – вот и всё, что я увидел. Были ещё две двери. Одна, массивная, видимо вела наружу и мы через неё попали сюда, а вторая, явно потоньше - куда-то в соседнее помещение. К ней то мы и двинулись. Подойдя к ней, человек нажал на кнопку, расположенную рядом с ручкой и, через пару секунд, дверь открылась. Мы переступили порог и оказались в помещении, в котором находились какие-то приборы, столы со стоящими на них панелями с телевизионными экранами, здесь же стояло несколько кресел, в одном из которых сидел ещё один человек. Когда мы вошли, он повернулся вместе с креслом, оно оказалось вращающимся, и произнёс – Ну, наконец-то!
Он указал мне на свободное кресло, и я с облегчением опустился в него. Всё-таки, я чувствовал себя неважно.
- Как самочувствие? Впрочем, вижу, вижу – слабость, не правда ли, ощущаете.
Он посмотрел на человека, который привёл меня в эту комнату и сказал – Саша, налей нашему гостю кофе и сделай пару бутербродов.
Его товарищ кивнул и ушел обратно, в ту же дверь.
- Сейчас вам дадут перекусить, а пока, давайте перейдём к делу. К сожалению, у нас мало времени.
Человек на мгновение задумался, потом продолжил:
– Прежде, чем я расскажу, куда вы попали, вы должны рассказать нам, что вы помните из произошедшего с вами, за последние сутки. Говорите смело, и подробно опишите все события, - он замолчал, пристально вглядываясь мне в лицо.
За несколько минут, проведённых здесь, я успел немного прийти в себя. Поэтому я ответил, может быть, слегка невежливо:
- Почему, я должен что-то рассказывать вам, не зная, кто вы. Я военнослужащий, принимал присягу. А кто вы, мне неизвестно!
Выслушав мой ответ, незнакомец улыбнулся и сказал – Очень хорошо, товарищ ефрейтор!
Потом продолжил: я - майор И., а мой напарник – капитан П.. Он достал из внутреннего кармана удостоверение личности офицера и протянул его мне. Открыв его, я увидел фото человека, сидевшего передо мной. Прочитал фамилию, воинское звание – всё соответствовало его словам. Печать в/ч, оттиснутая на фото, устраняла последние сомнения.
Я протянул майору его удостоверение и потянулся в карман за своим военным билетом, однако карман был пуст!
Не веря себе, я лихорадочно расстегнул тужурку и заглянул в карман – там ничего не было.
- Не беспокойтесь, ничего не пропало – с этими словами майор показал рукой на стол. На нём лежали мои документы, военный и комсомольский билеты, удостоверение классного специалиста вооружённых сил. Мой АКМ, стоял рядом.
- Пока вы были без сознания, мы выяснили вашу личность. Всё в порядке. Можете забрать свои документы.
Когда я застегивал карман с уложенными туда документами, в комнату вошёл капитан с чашкой кофе и парой бутербродов на тарелке.
-Пейте кофе и ешьте – предложил майор.
Упрашивать меня не надо было, после всех событий я был голоден до крайности. В пару минут я очистил тарелку от бутербродов.
- А теперь, рассказывайте.
Рассказ мой не был длинным. Оказалось, что всё произошедшее со мной укладывается в десяток предложений. По ходу рассказа, меня прерывали вопросами оба офицера. Вопросы касались таинственного тумана, внезапно появившегося на стоянке эскадрильи, а так же моих ощущений, когда я оказался в незнакомом месте. И о причинах, подтолкнувших меня стрелять по немецким аэропланам.
Наконец, я закончил рассказывать и отвечать на вопросы.
Майор выдержал паузу, в течение которой был слышен только шум неизвестных мне приборов в этой комнате, и наконец, заговорил сам.
- Сергей Иванович! То, что вы узнаете от нас, должно остаться между нами. Дело в том, что вы оказались, как иногда говорят, в ненужное время, в ненужном месте. А точнее, скажу так – в районе расположения вашего полка проводился эксперимент, как бы понятнее вам сказать, по перемещению материальных объектов в пространстве и времени. Да, да – не удивляйтесь, и во времени тоже. Это научная и военная тайна. Пока. В вашем времени – он сделал паузу.
Честно сказать, пауза была весьма кстати. Я понял уже, что со мной происходит что-то необычное, но, то что я услышал, было для меня шоком!
Майор продолжил:
- Я не оговорился – «в вашем времени». Дело в том, что мы с капитаном, тоже не из вашего времени. Наше время – это 2026 год, на пятьдесят лет позднее. Здесь мы, как бы сказать, в командировке. Эксперименты, начавшиеся в семидесятые годы двадцатого века, довольно успешно ведутся и в двадцать первом.
Мы исследовали темпоральные области, в этом районе, в 1916 году. Впрочем, не будем углубляться в терминологию. И, стали свидетелями вашего появления там, где вы появиться не должны были ни при каких обстоятельствах, если бы, не сбой в опытах ваших современников.
Я слушал, с трудом переваривая, свалившуюся на меня фантастическую информацию.
- Верить или нет – билась в голове мысль.
- Однако, я там был и всё видел своими глазами – продолжал я лихорадочно размышлять.
- Значит, правда! – наконец решил я.
- Пока вы были без сознания – продолжил майор, - мы решили, как сможем вам помочь. Забрать с собой и доставить в ваше время – технически невыполнимо. Наш модуль, в котором мы с вами сейчас находимся, не предназначен для этого Ваше возвращение, может состояться только через временнОй портал. Но в этом районе такового нет, и не будет. Мы знаем только одну возможность вашего возвращения домой.
Остаётся одно – натурализовать вас в 1916 году. Создать легенду, предоставить информацию о событиях. нравах, действующих лицах этого времени. Но, это только начало. Об этом я и расскажу сейчас – он потянулся к столу, на котором стоял один из телевизионных экранов.
Нажал несколько клавиш на пульте, и я увидел изображение. На экране - аэроплан «Илья Муромец», теперь я узнал его сразу, разбегался по ровному травяному полю аэродрома. И вот он уже оторвался от земли, и под ровный шум моторов скрылся за деревьями. Через несколько секунд на картинке показался второй такой же аэроплан, он взлетел следом за первым и так же исчез за кронами деревьев, обступивших аэродром.
- Это экспедиция на Землю Санникова. По нашим данным, они попадут в природную аномалию – в отверстие, ведущее в центр Земли. И там же располагается точка темпорального смещения, своего рода «временнАя» аномалия, попав в которую, появляется возможность вернуться в то самое время, и в ту же точку пространства, из которого объект, произвольно сместился в прошлое или будущее. «Объект» - это вы , Сергей Иванович. Значит, ваша задача – оказаться на пути экспедиции и попасть на борт аэроплана ротмистра Кудасова. Ротмистр – контрразведчик генштаба русской армии. Направлен в экспедицию, с целью скорректировать некоторые события. Он – в курсе возможности временнЫх перемещений, благодаря вашим современникам, так неудачно обошедшимся с вами. Но, я думаю, всё поправимо, - майор замолчал.
После его слов я снова подумал, что мне не остаётся иного, как довериться этим людям…

На этом мои воспоминания закончились.
Теперь я - прапорщик Никольский.
У меня контузия, вспомнил я. Вот почему я лежу на койке в своей палатке.
Вчера я прибыл в свой полк. В утренней атаке, которая, к сожалению, закончилась неудачно, я был контужен. Всё встало на своё место.
Поэтому, я позволил вошедшему в палатку ординарцу себя побрить. Когда он ушёл, я встал с койки. Экипировали меня майор с капитаном добросовестно. Всё соответствовало эпохе. С помощью какого-то своего прибора, одев мне на голову шлем, за час, они вложили в мой мозг всю нужную мне теперь информацию.
Я вышел из палатки. Впереди виднелись окопы в полный профиль. В окопах - вооружённые солдаты. Чуть левее я увидел стоящие орудия. Возле них находилась орудийная прислуга. Проволочные заграждения виднелись за бруствером.

Где-то впереди, так же закопавшись в землю, были немцы.
Это была линия фронта.
И я оказался здесь.

И теперь я знаю, что мне делать дальше.

 Отправлено: 07.04.11 22:02. Заголовок: О космогонии подземн..

О космогонии подземного мира и о нас.

Нахлебавшись горяченького супа, припомнив бессмертное солдатское выражение по этому поводу: -Суп кондей из бараньих .удей, отвалились от котелков на теплый песок и закурили.
Папиросы давно кончились, а потому, достав из кармана галифе старый кожаный кисет и развязав шнурок, запустил руку вовнутрь, нашаривая бумагу. Хорошо, что хоть бумага для самокруток еще была в наличии. И табачок, конечно…
Вытащил листок папиросной бумаги, сложил по-вдоль. В образовавшийся желобок ссыпал щепотку голландского табака, выровнял пальцем. Скрутил папироску, провел языком, склеивая края листка. Сплюнул в сторону крошки табака, попавшие в рот и выжидательно посмотрел на ротмистра Кудасова.
Тот уже управился со своей самокруткой и выудил из нагрудного кармана френча латунную зажигалку в виде карлика с огромным торчащим под прямым углом к туловищу фаллосом.
Откуда сия зажигалка появилась у ротмистра, и почему во всем остальном скромный ротмистр носит с собой подобную срамную вещицу, мне было не известно.
Сам я предпочитаю ничего не спрашивать у друзей и знакомых, справедливо полагая, что человек сам расскажет о себе то, что хочет рассказать, но не более того.
Нажав на тестикулы карлика-зажигалки большим пальцем правой руки, ротмистр изверг из фаллоса огонек пламени и по-товарищески поднес его к моей самокрутке. Я прикурил, ощутив запах бензина от ротмистровой зажигалки.
Прикурив сам, ротмистр спрятал зажигалку, и откинулся на руку, упершись локтем в песок.
Потом он бросил нам меня искоса взгляд из-под козырька своей фуражки и осведомился, как я себя чувствую.
Несколько удивленный таким вниманием к своей скромной особе, я ответил по-солдатски прямо, в том смысле, что после такого супчика через полчаса сидеть мне в кустах от обеда до отбоя…
-Собственно, почему я к Вам обратился штабс-капитан? Однажды состоялся у меня странный разговор с господином профессором. Решил поделиться с Вами… Уж больно заумно закрутил тогда наш господин профессор…Мне третий день не по себе. Даже наше спасение кажется мне… -замялся, подбирая слова, смущенный ротмистр.
-Даже наше спасение кажется мне иллюзорным, -более твердым голосом произнес ротмистр бросая быстрый взгляд на капитана Кольцова, ковыряющего в зубах можжевеловой веточкой в компании с тоже закурившими поручиком Ржевским.
-Иногда…иногда мне кажется что я не отбрасываю тени на землю… И тогда в ужасе начинаю озираться, пока не увижу свою тень под ногами…, -голос Кудасова предательски дрогнул.
-Ну, полноте, полноте! Друг мой! Неужели кто-то своими рассказами в состоянии превратить боевого офицера в робкую лань? –попробовал я пошутить, в надежде успокоить ротмистра.
-Впрочем, поделитесь со мной мыслями профессора, и мы вдвоем оценим долю рациональности в его умозаключениях, -добавил я.
-Скорее уж – долю иррациональности…, -пробормотал ротмистр сворачивая еще одну самокрутку.
Далее я привожу пересказ речи профессора Каштанова в том виде, в каком мне ее преподнес ротмистр Кудасов, а точнее, как я сам понял умозаключения профессора.

По словам ротмистра, профессор во время их плавания по подземному морю вдруг пристал к нему с расспросами о том, как воспринимает окружающую действительность Кудасов.
Выслушав ответы ротмистра, профессор разразился речью. Смысл речи заключался в том, что профессор удивлен нашей (участников экспедиции) реакцией на невероятные обстоятельства, с которыми нам пришлось столкнуться.
Никого, якобы не удивили обстоятельства встречи на берегу Северного Ледовитого океана мамонтов и доисторических птиц.
Последующее обнаружение погибшей Земли Санникова, гигантское отверстие в земной коре, ураганный поток воздуха, врывающийся внутрь земного шара и увлекший за собой аэропланы экспедиции были всеми восприняты как явления пусть и необычные, но возможные.
Профессор насторожился, когда удостоверился, что даже нахождение жизни на внутренней поверхности земли и центрального вечногреющего источника света, не вызвало ни у кого недоумения.
Профессор задумался над тем как объяснить то, что растения и животные не притягиваются к центру Земли и преспокойно остаются бродить вниз головами как по отношению к антиподам на внешней поверхности Земли, так и к тем, кто обитает на диаметрально противоположной стороне внутренней поверхности.
Особо тяжело воспринималось (и объяснялось) наличие огромного моря.
Ведь вот оно – сине-зеленое, глубокое, с плавающими в нем рыбами и ящерами, - прямо над головой! И ты сейчас по нему же плывешь, захлестываемый волнами…
И между тем морем над головой, и тем морем, что качает тебя на пологой, длиной в много сотен метров волне, только редкие перистые облака!
Предположим…
Предположим, что масса земной коры (между внешней и внутренней поверхностями) такова, что в состоянии притягивать к себе моря и деревья, и живых существ на своей внутренней поверхности…
Предположим, что некогда гигантский метеорит из радийных веществ столкнулся с Землей в районе Северного полюса, породив мифы о Всемирном Потопе и о гибели Атлантиды.
Предположим, что сей метеорит, взорвавшись, образовал внутреннюю полость Земли, пробив при этом второе отверстие в районе Южного полюса.
Предположим остатки взрыва впоследствии сконцентрировались, слившись во внутриземное ядро.
Предположим, что это ядро оказалось состоящим из относительно долго живущих радийных элементов способных поддерживать некую неясную реакцию с выделение света и тепла.
Предположим, что иных видов излучений, либо выделения отравляющих газов не происходит.
Предположим, что образовавшуюся внутри Земли полость, обогреваемую светилом не сжигающим кислород воздуха, постепенно заселили растения и животные.
Предположим, что животные и растения мигрировали во внутреннюю полость (где миллионы, если не миллиарды, лет существуют постоянные благоприятные для жизни условия) с внешней поверхности Земли, подверженной постоянным климатическим изменениям (например, оледенениям).
Но не кажется ли вам, что слишком много предположений, сделанных относительно одного и того же предмета предположений делают сей предмет суть мифическим, то есть не существующим.
Теперь, обратясь к самоидентификации членов нашей экспедиции…
Никто! Обратите внимание – никто! Никто не подверг сомнению факт существования сих невозможных земель, морей и существ, с коими мы столкнулись в нашем путешествии.
Никто не обратил внимание на исключительную, я бы сказал, гомерическую удачливость некоторых наших товарищей.
Я имею в виду в первую очередь способность поручика Ржевского выходить сухим из любой, самой немыслимой ситуации.
Никто не обратил внимания на откровенную схематичность, граничащую с примитивностью, личностей некоторых наших, тем не менее, товарищей по экспедиции. Тут мне хочется упомянуть господина Тараноффа… Прямо-таки лубочный персонаж с ярмарочной картинки… Пейте зелтерскую пенную – поимеешь рожу о.уенную…
Кое-кто, так и вовсе идеальный человек и офицер. Рыцарь без страха и упрека…
Некоторые и вовсе столь незаметны, что видятся мне некими неодушевленными движущими элементами пейзажа…
Но я обратил внимание на сии странности и стал размышлять.
Где, подумал я, возможны и одновременны таковые персонажи?
Это идеальные персонажи существующие в идеальном мире! –ответил я сам себе…
Где, подумал я, возможен таковой мир, в коем очутились мы?
Это кем-то придуманный мир! –ответил я сам себе…
Кто же таков я? Кто же таковы мои друзья по экспедиции?
Плод чьей-то фантазии. Сон чьего-то разума, породивший этот мир и нас самих! –ответил я сам себе…

-И, знаете, штабс-капитан, он таки меня убедил в своих подозрениях! –воскликнул ротмистр Кудасов.
-Право! Быть может это моя профессиональная болезнь контрразведчика – подозревать во всем обман и тайный умысел? –произнес Кудасов уныло глядя в сторону моря.
-Бросьте, ротмистр, эти интеллигентские рефлексии и забудьте профессорскую паранойю! – воскликнул я, вставая с песка и делая шаг в сторону дальних кустиков.
-Лучше бы одолжили мне какой-нибудь клочок мягкой бумажки! Надоели эти колючие листики… -сказал я на ходу расстегивая ремень галифе.
-Придумают же такое… После змеиного укуса ничего подобного представить себе не мог!

Сижу это я в густых кустиках, покряхтываю… В руках бумажные листочки разминаю. Отжалил мне таки ротмистр несколько листиков из какого-то секретного доклада по своему ведомству.
Да-а-а, думаю, наш ротмистр уже не тот начетчик и секретоблюститель каким был в начале нашего путешествия. Потрепала ротмистра экспедиционная служба… Помню, помню я его сейф неподъемный, что грузили на борт аэроплана нижние чины… А вот, интересно, что кроме секретных циркуляров было за блиндированными засыпными стенками этого сейфа?
Мну я, значится, ротмистров подарок в руках, мну… Напал на меня, понимаешь, от того супа с корешками, самый настоящий .рач… Вот и сижу… От нечего делать решил почитать ротмистров подарок…
Разгладил один мятый листик, начал читать… И так стало мне интересно и странно, что позабыл за чем пришел. Так и просидел бы со спущенными штанами в кустах пока на меня бронтозавр бы не наступил… Но позвал меня капитан Кольцов на совещание.
Ротмистров подарок я за пазуху бережно спрятал, в ход пустил все те же зеленые насаждения. Ополоснул в море руки, и пошел к собравшимся в кружок под баньяном товарищам по экспедиции.
А в голове одна мысль после прочитанного крутится:
-В странные дела ты впутался Фердинанд! Ведь говорила же мне муттер в детстве – Ферди! Иди в торговлю! Правда я не один влип в эту историю… И, как говорится, за компанию можно на многое повесится…
Дас-с, медам и месье, судари и сударыни, дамы и господа, деди и джентльмены, граждане и гражданки, товарищи и товарки!
Вот что я вычитал на, то ли случайно, то ли специально, мне переданных для ...,пардон, ротмистром Кудасовым трех листках бумаги.
Занятно, что это была как минимум шестая копия некоего документа, отпечатанная на пишмашинке c характерным дефектом - вместо буквы е, она печатала букву э.
Копирка была пользованная, синего цвета, но прочитать можно было все.

А говорилось в документе, что еще во времена Е.И.В. государя Петра Алексеевича, Великого, в недрах Тайной Канцелярии была учреждена Тайная Камора, всеми делами в которой ведал самолично князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский.
Как вспоминал Б. И. Куракин, упомянувший о нём в своей «Гиштории о царе Петре Алексеевиче и ближних к нему людях»: Сей князь был характеру партикулярнаго; собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верной был так, что никто другой.
Небезызвестная Кунштов Камера являлась официальным прикрытием для Особого Цистохранилища, организованном князем-кесарем в целях хранения объектов особого таинства и бережения.
Дом князя Ромодановского находился в Москве, на Моховой, около Каменного моста, откуда шел подземный ход в помещение устроенное в одной из огромных каменных опор моста. Именно сюда первоначально стекались все артефакты собранные на территории огромной Империи.
Как раз в те годы прослеживается особый интерес императора Петра Первого к Северному Морскому пути. Организуются экспедиции ведущие якобы поиск северного морского прохода из Атлантического в Тихий океан, а на самом деле, ищущие Гиперборею, Арктанию, Атлантиду...
Уже в те годы в Особое Цистохранилище Тайной каморы легли первые кроки местности материкового побережия напротив Земли Санникова и первые донесения о странных тварях встречающихся в тех местах как на побережии океана, так и в воздухе, и о невероятных событиях, коим поверить было возможно токмо после штофа доброго хлебного вина.
По безвременной кончине государя императора Петра Великого, труд сей тайный был продолжен, но двигался он только радением нескольких сотрудников тайной Каморы, ибо финансирование сего прожекта было практически прекращено. Шли годы. Тайная Камора тайно пополнялась сведения обо всех странных событиях, происходящих на одной шестой части суши. О существовании сего тайного подразделения знало лишь несколько человек в Империи.
Внезапно все переменилось. Штат сотрудников Тайной Каморы был увеличен в несколько десятков раз. Финансирование мероприятий проводимых по планам разработанным в Тайной Каморе ничем не ограничивалось. Сам Государь Император Николай Второй иной раз проводил по несколько суток знакомясь с документами хранящимися в Особом Цистохранилище.
А перемены произошли сразу же после 30 июня 1908 года. В 7-15 по Гринвичу в районе реки Подкаменная Тунгуска произошел, якобы, некий сверхмощный взрыв. Якобы утром над территорией бассейна Енисея с юго-востока на северо-запад пролетел большой огненный шар. Якобы полёт закончился взрывом на высоте 7—10 км над незаселённым районом тайги. Взрывная волна была зафиксирована обсерваториями по всему миру, в том числе, в западном полушарии. В результате взрыва были повалены деревья на территории более 2000 км², стёкла были выбиты в нескольких сотнях километров от эпицентра взрыва. В течение нескольких дней на территории от Атлантики до центральной Сибири наблюдалось интенсивное свечение неба и светящиеся облака.
В район взрыва были направлены экспедиции, в составе которых были только сотрудники Тайной Каморы. Вот что удалось выяснить. Некое тело, поблескивая бронзовыми боками прилетело с севера. Предположительно оно вылетело из отверстия, находящегося на Земле Санникова. Над бассейном Подкаменной Тунгуски тело начало совершать некие эволюции в воздухе, сопровождаемые выбросами пламени, дыма и издаванием оглушительного рокота. Сии инвольтации были пресечены незамедлительно. По утверждению уцелевших после катастрофы эвенков, сверху на нагло летевшее бронзовое тело резко опустилось нечто вроде серого огромного пятна с размытыми краями.
Огненная вспышка, потом раздался мощный взрыв. После чего летящее в небесах ревущее тело исчезло, а на земле образовался многокилометровый круглый вывал леса.
Военное ведомство, крайне заинтересованное в получении оружия против наглых японцев, недавно выигравших войну у России, также приняло участие в расследовании феномена 1908 года. Была поставлена цель проникнуть через отверстие внутрь земного шара и выяснить, что же вылетело из него 30 июня.
Но каких-либо материальных следов в районе Подкаменной Тунгуски найти не удалось. Начавшаяся Мировая Война задержала отправку экспедиции на Землю Санникова до нынешнего 1916 года.

Что лично мне не понравилось во всем прочитанном? Два момента.
Первый - это то что какие-то сволочи на бронзовобоких ракетных летательных аппаратах изволят вылетать из центра нашей с вами матушки-земли.
Второй - это то, что прихлопнуло ракетный аппарат над Подкаменной Тунгуской, больше всего напомнило мне большую мухобойку.
Помните, на даче на Васильевском острове летом вечером? Хлопс мухис по пи.....хис! И нет мухис! Только красные пятна да глаза мушиные на "шаляпинских" обоях и остались...
Но это с мухой, существом неразумным и надоедливым так поступают.
А что если и меня, фон Краузе, и прочих сих на нашем ИМ-2 какая-то сволочь прихлопнет вот эдак? Тут-то и призадумаешься...
Но каков ротмистр храбрец! Ведь знал наперед, что вопрос даже так не стоит: "Мы? Или нас?", а все ж не побоялся, полетел...

 Отправлено: 09.04.11 15:15. Заголовок: Из записок штабс-кап..

Из записок штабс-капитана фон Краузе Фердинанда Терентьевича, которые будут найдены в 1975 году под железной кроватью в одной из квартир на втором этаже дома номер 50/52 на улице Осипова в городе Одессе, и которые не будут поняты правильно до сих пор. (начало)

...Мы с поручиком Ржевским стояли на берегу моря. Краузе знал что это Коктебель.
Мы со Ржевским пили вино прямо из горлышек тяжелых высоких стеклянных бутылок. Бутылки неровно стояли на каменной скале, уходящей мысом от берега в море.
Я ощущал холод стекла ладонью руки, когда поднимал бутылку и подносил ее горлышко к губам.
Ветра не было. Солнце незаметно исчезло, погрузив мир вокруг нас в сумерки, впрочем достаточно прозрачные для наших глаз.
Стемнело очень быстро. Море зыбило - вероятно где-то вдалеке прошел шторм. А посему волны накатывались на берег производя глухой ровный шум.
Как зачарованные мы наблюдали за колышушейся темной водной гладью, вдыхая свежий морской воздух с тонкой, щемящей душу ноткой запаха, издаваемого гниющими на берегу водорослями. Красное полусладкое вино слегка хмелило голову, располагая к дружелюбному молчанию.
Ибо, что можно было добавить к наблюдаемому нами таинственному действию моря и ночи?
Не помню, кто из нас первый заметил, как впереди нас мрак начал сгущаться. Странно, но взгляды брошенные нами вдоль береговой линии, или на обрывистый берег за нашими спинами, легко проникал сквозь прозрачную темноту, позволяя различать крупные детали рельефа, а вот впереди нас...
Поручик протянул вперед руку с бутылкой и тихо произнес: -Теперь я понял корень слова мгла...
Я повернулся к нему, стараясь в темноте разглядеть его лицо, одновременно ожидая продолжения его фразы.
-Корнем слова мгла является слово могила, -закончил поручик свою фразу. Я никогда ранее не слышал от поручика, постоянно пребывающего в бодром настроении столь правильно построенной, и столь печальной фразы.
Я вгляделся во мглу наплывающую на нас. Мне остался виден лишь край скалы, уходящей в непроницаемую глазом мглу, заменившую море.
Я нашарил в темноте бутылку и допил остатки вина, пытаясь простыми движениями прогнать дрожь, поднявшуюся снизу, вверх по позвоночнику.

Через секунду (час, сутки), фон Краузе понял что взгляд его различает во мгле какое-то упорядоченное движение. С этого мгновения я помню как встал, пошатываясь, на ноги и двинулся во мглу, которая была не мглой, а открывшимся в черной базальтовой стене широким низким проходом, за которым глаза находящиеся на свету, кроме темноты, ничего не различали.
У входа внутрь пирамиды я остановился. Нет, не потому что боялся (ведь спуститься вниз по гигантским, заросшим джунглями, ступеням пирамиды мне вряд ли бы удалось, и фон Краузе это отлично понимал), а потому что в пространственном углу, образованном вертикальной стенкой и основанием ступени, скопилось немного дождевой воды. Жажда мучила меня уже давно, поэтому я упал на колени и склонился к лужице воды.
Тут только я понял насколько искусны были неизвестные мне строители гигантского мегалитического сооружения. Пирамида была сложена из огромных чередующихся прямоугольных и квадратных блоков выпиленнных (вырезанных) из черного базальта. В стыки между блоками невозможно было бы просунуть даже лезвие ножа. Лично мне, достаточно осведомленному (благодаря журналам "Всемирный следопыт" и "Знание - сила") о современных возможностях механической обработки камня, качество изготовления каменных блоков пирамиды казалось необыкновенным. Я не представлял как можно было бы вручную вырезать, отполировать и уложить такое количество базальтовых блоков.
Дождевая вода, не успевшая испариться в этом месте, находилась почти в пленочном состоянии и не растекалась только за счет поверхностного натяжения. Зачерпнуть ее в ладони я не мог. Оставалось только слизать ее языком, но этот способ показался мне более пристойным дикому животному, нежели хомо эректус, поэтому я порылся в кармане френча, где и отыскал не первой, не второй, и даже не третьей свежести носовой платок.
Трясущимися от нетерпения руками я расправил платок и положил на округлое водяное пятно. Как только вода пропитала ткань, я, подставив под намокший потяжелевший платок левую ладонь, правой рукой осторожно начал поднимать платок. Подняв лицо вверх, я выжал ткань так, чтобы тонкая струйка собранной воды попала в мой пересохший рот.
О, блаженство!
Пока я наслаждался скудным питьем (понять мое наслаждение в состоянии только тот кто сам погибал от жажды в пустыне или в океане) в моей прояснившейся голове всплыли гимназические уроки.
Базальт – это камень, относящийся к материалам, долговечность которых превзошла тысячелетний рубеж. Помнится, твердость базальта по шкале Мооса равна +8. Для сравнения, алмаз имеет твердость по той же шкале Мооса, равную +10. О плотности можно судить по удельному весу - ведь один кубический метр базальта имеет массу около 3 000 килограмм!
Впрочем, древние строители пирамиды могли отливать базальтовые блоки. Для сей операции необходимо расплавить базальтовый щебень в шахтной печи, отапливаемой природным газом примерно при температуре 1280 С. При температуре 1200 С базальтовый расплав отливается в песочные или металлические формы, откуда после кристаллизации вынимается и укладывается в туннельную печь для обжига до охлаждения в течение 16 – 21 часа.
Но тогда каков должен быть уровень технического развития цивилизации, построившей пирамиду? Ведь только совсем недавно на одном из заводов Круппа был проделан сей кунштюк с базальтовыми отливками?

Голос адмирала Канальяса был вкрадчив.
-Нам очень нужна эта информация, гауптман. Интересы Второго Рейха требуют от каждого из нас полной самоотдачи. Добыть эти сведения, гауптман, для Вас является делом чести немецкого офицера, -адмирал неслышно прошелся по мягкому ковру мимо меня к высокому, под потолок, окну своего кабинета, и отогнул край тяжелой темно-синей шторы.
Я стоял у длинного края огромного письменного стола, и поворачивался вслед за перемещениями адмирала приставными полушагами, жалея только о том, что мягкий ворс ковра приглушает шелчки каблуков моих начищенных до зеркального блеска сапог.
-И поверьте, в случае вашего успеха, награда будет достойна добытым Вами сведениям, -адмирал отвел взгляд от плотного серого тумана, клубящегося за толстыми стеклами оконной рамы, и посмотрел мне в лицо.
-Пожалуй, я смогу выйти к кайзеру с представлением о присвоении Вам не только звания майора, но и о кое-чем еще..., -маленькая рука адмирала отпустила штору и в свете бронзовых газовых светильников, укрепленных на стенах кабинета. Тусклым золотом блеснул вышитый на шторе шелковыми нитками большой китайский дракон.
-Я считаю, что маленькая приставка фон к Вашей фамилии, гауптман Краузе, не покажется Вам лишней? -адмирал Канальяс прошел между стеной, украшенной картиной в темной строгой раме и письменным столом.
Не присаживаясь на стул с высокой резной спинкой, он оперся руками в край стола и вскинул подбородок вверх, продолжая испытующе смотреть мне в лицо.
Я совершил очередной полуповорот, вновь шелкнув каблуками.
-Яволь, герр адмирал! -я в свою очередь вскинул голову вверх, встретившись взглядом с портретом кайзера.
Взгляд этот меня ободрил еще больше, нежели обещания адмирала Канальяса, руководителя разведывательного подразделения рейхсвера.
Аудиенция была закончена. Я щелкнул каблуками и повернувшись через левое плечо вышел из кабинета.
Массивные высоченные двери бесшумно повернулись на мощных бронзовых петлях, и я закрылись за моей спиной.
-Ну, что, гауптман, Вас можно поздравить? -адьютант адмирала, обер-лейтенант Шмульке оторвался от содержимого какой-то кожаной папки с блестящими латунными застежками лежащей перед ним на столе, и по-дружески улыбнулся.
-С чем, обер-лейтенант? С очередным шансом не дожить до отставки и военной пенсии? -пресек я дружескую подначку старины Шмульке, снимая с вешалки свою фуражку и надевая ее на голову.
-Ауфвидерзеен! - я приложил два пальца правой руки к козырьку фуражки, повернулся через левое плечо, открыл тяжелую дверь из полированного гарцского дуба, и напевая нашу любимую эскадрильную:

ГНОМ громче песню свою пой!
Сильней размах перкалевые крылья!
За вечный мир, на честный бой!
Летит родная эскадрилья!

За переправой орудий гром!
Звенят растяжки и подкосы!
Форсируй обороты ГНОМ!
Врага бомбить летим без спроса!

ГНОМ громче песню свою пой!
Сильней размах перкалевые крылья!
За вечный мир, на честный бой!
Летит родная эскадрилья!

сбежал по мраморной лестнице, покоем спускавшейся со второго этажа в вестибюль.
В вестибюле я откозырял видному майору, стоящему возле огромного от пола до потолка зеркала. Майор поправлял ленту "Голубого макса", перекрутившуюся на толстой шее. Уже на улице я вдруг припомнил его фамилию.
-Химмельсрайх! Это же был знаменитый пилот Геринг! -подумал я останавливая извозчика на углу Унтер-ден-Линден.

-Стоп! Стоп!! Куда меня вдруг занесло? - подумал я.
-Откуда это воспоминание? - я шагнул в темноту за входом в пирамиду...
В коридоре, под острым углом уходяшем вверх было темно и душно.
Я стоял на пороге не понимаю как быть дальше. Кое-какие соображения у меня появились. Тот, для кого оболочка выпотрошенного Чужого была лишь временным пристанищем, явно знал как открываются здешние двери. К тому же он несомненно обладал изощренными органами чувств, позволяющим великолепно ориентироваться во тьме коридоров и камер пирамиды. Что оставалось делать мне?
Фон Краузе похлопал себя по галифе и гимнастерке, и в правом кармане измазанных брюк обнаружился расплющенный могучим ударом деревянный коробок с полуторадесятком шведских спичек.
Я не знал сколь долго будет стоять открытым этот вход в пирамиду, поэтому, поглядывая через плечо на темный проем, я наскоро ободрал с ближайшей пальмы старые сухие листья и какую-то дрянь, типа хлипкого войлока, обвивающего толстый ствол, похожий на морщинистую ногу трицератопса.
Рассовав собранное под ремень, я из части листьев и войлока скрутил подобие метрового жгута, и вернувшись ко все еще открытому проему, чиркунул спичкой поджигая самодельный факел.
-Исполнитель должен выполнять планы начальства безоговорочно, не думая о собственной безопасности! - вспомнил я любимую присказку адмирала, поднимаясь по круто уходящему вверх каменному коридору. Неверные блики пламени освещали гранитный пол багрового цвета (-Ага! -подумал я, -Значит само тело пирамиды сложено из гранитных глыб, и лишь внешняя облицовка базальтовая...).
Что ж! Черное и красное - самые веселенькие цвета, которые смогли подобрать строители сего сооружения.
На самом деле - именно пирамида интересовала начальство фон Краузе.
То есть и все остальное неплохо бы было присоединить к Рейху - ведь это мощнейшая сырьевая база, способная обеспечить неостановимый более сырьевым голодом рост промышленности. Но пирамида - это некий ящик Пандоры. По крайней мере адмирал считал, что в ней могут содержаться старые технологические новинки. А как известно, все новое - это хорошо забытое старое. Предки любили и умели делать многое...
Вспомним хотя бы легенды о левитации, о машинах способных летать как по воздуху, так и выходить за пределы атмосферы Земли в Космос!!!
Как летчика, воображение фон Краузе более всего поражала именно эта идея - летать долго, летать быстро, летать высоко, не будучи связанным по рукам и ногам ограничениями мощности двигателей, запасами авиационного бензина, грузоподьемностью...
Между тем круто уходящий вверх коридор был странен. В сечении он представлял из себя пятиугольник, до неприятности навевающий мысли о пентаграмме, и всем с ней связанном. Свод коридора был образован гигантскими, гладко отполированными блоками гранита.
Внезапно мне пришла мысль о тысячах тонн камней окружающих меня. Наверное это был приступ клаустрофобии. Чтобы не упасть я ухватился рукой за один из периодически появляющихся гранитных периметральных выступов неизвестного назначения. В этих выступах были проделаны прямоугольные пазы и круглые отверстия, как бы предназначенные для крепления каких-то механизмов.
Примитивное воображение фон Краузе рисовало перед ним картину каких-то рам с роликами, каких-то тросов... Оно и понятно - фуникулер - предел фантазии простого и незамысловатого человека....
Между тем тот паз в каменном поребрике, что оказался перед моими глазами, был вырезан в граните некоей дисковой пилой. Я ясно разглядел тонкий прорез и характерные дугообразные следы в твердом камне - там где чуть дрогнула рука (шупальце? лапа? плавник? ласта?) неизвестного строителя.
А еще в полу коридора были вырезаны три продольных каменных борозды (водостоки? направляющие для колес?). Насколько я понимаю, подобные фокусы с гранитом можно было бы попытаться осуществить в условиях мастерских, но никак не в условиях стройки...
И как строителям удавалось перемещать и поднимать обработанные глыбы камня весом в сотни (тысячи) тонн?
Мой самодельный факел почти догорел. Я поджег новый, скрученный заранее, пучок сухих пальмовых листьев, и подумал, что непонятно - каким образом освещался при строительстве данный коридор.
Подобные вопросы дискутировались египтологами там, на наружной поверхности Земли. Некоторые исследователи предполагали, что освещение осуществлялось отраженным от полированных листов бронзы солнечным светом. Некоторые предполагали что в качестве источнкиков света использовались масляные факелы.
Ну, да! Неизвестно как искусно выпиленные, отполированные и уложенные каменные глыбы и коптящий свет факелов или детские игры в солнечные зайчики...
Я решил внимательнее осматривать свод коридора.
Силы мои подходили к концу, я тяжело дышал, с ног до головы облитый потом, ноги мои дрожали от напряжения, а шея готова была отломиться с сухим звуком ломающихся позвонков (ведь мне приходилось карабкаться по наклонному коридору задрав к далекому потолку лицо, и отведя в сторону факел, чтобы не выжечь падавшими с него искрами свои глаза).
Усилия мои увенчались некоторым успехом. Там, где на уровне моей вытянутой руки свод коридора косо уходил в темноту я различил сверкнувшее слюдяным блеском круглое пятно.
Я переждал одышку, придерживаясь за стену, после чего, потянувшись телом вверх, поднес к пятну факел. В красном граните я едва различил кольцевую бороздку вокруг темно блеснувшего круглого пятна...нет не слюды, а скорее кварца, или горного хрусталя...
Прорез кольцевой бороздки в неверном свете факела прерывался темной точкой.
Я вытянул ту руку, которой придерживался за стену и чуть не падая лицом вперед дотянулся до этой точки. Кончики пальцев наткнулись на углубление. Перед тем как все же упасть на наклонный жесткий пол коридора фон Краузе показалось что под его пальцами что-то сдвинулось.
-Любопытство сгубило обезьяну. Вместо безбедной жизни в теплых краях и бесплатных бананов, сами собой произраставших на деревьях, обезьяна стала человеком... -невесело подумал я, потирая ободранные при падении ладони.
Факел при падении погас. Я стоял в темноте глядя на дотлевающие на полу остатки факела.
Все время помня анекдот об отвалившейся .опе Ивана-Царевича, с моралью - не ищи на свою .опу приключений, я вновь потянулся к потолку, нашаривая кольцевую бороздку на наклонном блоке у себя над головой. После нескольких неудачных попыток, переступая то ниже, то выше по наклонному полу коридора я нащупал углубление в гладком камне.
Сильно нажав на углубление пальцем я потянул вниз. Но мое усилие ни к чему не привело. Однако что же сдвинулось там давеча? Пыхтя от напряжения я попытался сдвинуть углубление вверх, против часовой стрелки вокруг пятна.
Ага! Пошло движение! Одновременно с этим в мои глаза ударил пучок световых лучей, показавшихся ослепительными после полнейшей темноты. Я ухватился за стену, ожидая пока пройдет боль в глазах. Когда я разжмурился, то увидел что стою внутри светового конуса, начинающегося у круглого пятна над моей головой, и освещающего довольно далеко пространство коридора вверх и вниз от меня. Свет имел теплый оттенок, сродни солнечному и никак не походил на свет вольфрамовой спирали лампы накаливания, или на белый ровный свет ацетиленового фонаря.
-Иногда обезьяне везет, -подумал я и пошел вверх по коридору.
В зоне тени я, уже догадываясь где надо искать, разглядел на потолке следующий таинственный светильник. Встав на цыпочки я сдвинул своеобразный включающий механизм против часовой стрелки и новый конус света осветил новый участок наклонного коридора.
Так я двигался - от светильника до светильника, размышляя по пути о конструкции местной системы освещения. Тут мне припомнилось, что то ли Жюль Верн, то ли Циолковский, рассуждая о перспективах развития техники предсказывали появление технологий позволяющих передавать солнечные лучи по проводам. Занятно! Предсказать то, что было изобретено до нас... Много тысячелетий назад... Я представил круглые каналы, заполненные плавленным горным хрусталем, пронизывающие гранитное тело пирамиды, и выходящие на ее внешнюю поверхность. По этим каналам, своеобразным световым колодцам, лучи света попадают внутрь пирамиды...
Наконец наклонный коридор закончился. Я очутился на ровной поверхности пола какого-то помещения. В нем царила полная темнота, казавшаяся еще темнее по контрасту с освещенным коридором, по которому я поднялся. Пошарив руками по гладким холодным стенам по обе стороны от входа в поисках поворотных устройств (скорее всего заслонок-диафрагм), открывающих доступ свету через световые колодцы, я ничего не обнаружил.
-Хорошо хоть материал для факелов не выбросил, -похвалил я сам себя, скручивая в жгут сухие листья и чиркая спичкой.
Факел загорелся и я увидел отблеск света факела на каком-то предмете в глубине темного зала. Осторожно переставляя ноги (сейчас я вдруг почему-то начал усиленно бояться возможных ловушек, устроенных внутри пирамиды как раз для таких посетителей, как я) я двинулся в темноту навстречу отраженному свету.
Посередине обширного зала находился некий механизм, похожий на огромное бронзовое яйцо.
Посередине яйца проходил кольцевой пояс, расширяющейся стороной направленный назад, и похожий на полураскрытый зонтик. Нижняя часть (яйцо возлежало на гранитном полу в наклонном положении) яйца заканчивалась сужающимся конусом со следами свежей копоти. Конус был окружен двойной (по виду стальной) массивной круглой спиралью. Половинки спирали скручивались в противоположные стороны.
Фон Краузе обошел яйцо по кругу, удивляясь его размерам (хотя после размеров пирамиды ему было трудно удивляться). Яйцо было восьми метров (на глаз, на глаз) в длину и шести метров в диаметре. Когда я обошел яйцо сзади, то обнаружил под кольцевым зонтичным поясом круглый открытый люк.
-Эх, ма! Тру-ля-ля! Не женитесь на курсистках! Они толсты как сосиски! -пропел фон Краузе скозь зубы, и пролезая через не такой уж узкий люк внутрь яйца.
Неверные отблески огня догорающего факела осветили стеганую кожаную внутреннюю обивку яйца и несколько переливающихся огоньков на некоем подобии пульта управления, расположенного в носовой части аппарата.
Я пробрался к пульту, на коленях карабкаясь последние метры по толстой коже обивки, неприятно скрипевшей в полной тишине. Фон Краузе был достаточно опытен, чтобы не совершать необратимых поступков, типа: нажать вот эту рубиновогорящую кнопку, или повернуть вот тот плоский эбонитовый барабанчик с циферками по бокам.
Н-е-е-т... Я сначала огляделся (впрочем особливо не мешкая - ведь факел вот-вот догорит), и лишь потом нажал на клавишу с пиктограммой "кружок, окруженный радиально направленными от центра палочками" (так киндеры рисуют Солнце). Внутренность яйца озарилась вспышкой, а затем из каплеобразных светильников расположенных по внутренней большой окружности яйца, полился яркий рассеяный свет.
Осветивший толстостенный хрустальный запаянный с обоих концов цилиндр в котором находилась мумия человека… Впрочем, это было существо, на которое обыкновенный человек мог лишь походить.
Представьте, существо ростом не менее двух с половиной метров, отличающееся даже в мумифицированном состоянии великолепным мощным телосложением. Лицо существа даже после смерти сохраняло выражение яростного величия. Крючковатый нос, как у хищной птицы, нависал над искаженными в гримасе гнева сухими губами, приоткрывающими крупные ровные зубы цвета слоновой кости.
Более всего фон Краузе повергло в изумление наличие на лбу существа некоей припухлости, как бы третьего глаза, прикрытого тонким слоем пожелтевшей от времени кожи. А потом я припомнил рассказ мичмана Панина о гробнице в которую им с майором Баттом довелось попасть на необитаемом острове. Похоже..., очень похоже...
Тело существа было прикрыто стальным панцирем-нагрудником, и кольцевыми подвижными пластинами боевого доспеха, достигающего середины бедер перевитых мускулами.
Доспех и панцирь были отполированы до зерцального состояния, так, что фон Краузе разглядел свою изумленную физиономию, отраженную поверхностью нагрудника.
Ноги существа до колен защищались такими же поножами, а стопы скрывались закрытыми кожаными сандалиями на тройной, прошитой бронзовой проволокой, кожаной подошве.
Пока я разглядывал перстень, украшающий палец руки существа, и представляющий из себя черный прозрачный камень с вырезанным на нем гаммированным крестом, и оправленным в массивную платиновую (предположительно) оправу, до моего слуха начали доноситься какие-то цокающие звуки. Эти звуки шли явно извне яйцеобразного аппарата.
С трудом оторвавшись от созерцания игры теней внутри черного камня, я осторожно выглянул из люка, предварительно вытащив из кобуры “маузер” и переведя его затвор на автоматическую стрельбу.
От неожиданности я даже отпрянул, потому что в конусе света, льющегося из люка яйцеобразного аппарата, стоял, как мне сначала показалось, огромный паук, на спине которого сидела белокурая женщина с забранными под тонкую золотую сетку волосами. Рядом с пауком стояли двое мужчин в странных одеждах.
Один из них, высокий, с крупными правильными чертами лица, в длинной распахнутой шинели с тремя синими косыми суконными накладками на груди и островерхом, суконном же, шлеме с подвернутыми и застегнутыми на пуговицы клапанами, на голове.
На шлеме мне разгляделась большая матерчатая пятиконечная звезда синего цвета. Под шинелью виднелась солдатская гимнастерка-косоворотка. Брюки-галифе, и давно не чищенные яловые сапоги, дополняли наряд незнакомца.
Мне не понравилось, что в руках высокий незнакомец держал такой же как у меня маузер, твердо направив его ствол мне в лоб.

 Отправлено: 09.04.11 15:19. Заголовок: Из записок штабс-кап..

Из записок штабс-капитана фон Краузе Фердинанда Терентьевича, которые будут найдены в 1975 году под железной кроватью в одной из квартир на втором этаже дома номер 50/52 на улице Осипова в городе Одессе, и которые не будут поняты правильно до сих пор. (продолжение)

-Химмельсрайх!…- воскликнул я про себя, всем своим видом показывая свою врожденную понятливость. А именно – приподняв руки на уровень плеч и держа свой “маузер” за предохранительную скобу на одном указательном пальце правой руки.
Потом я не спеша положил пистолет на кожаный пол аппарата, и спросил: -И, что дальше, дамы и господа?
-Вылазь, -по-русски изрек высокий в шинели, слегка отводя ствол своего “маузера” от директрисы на мой враз покрывшийся испариной лоб.
Ну, вылез. Встал рядом, разглядывая вновь прибывший контингент. Все лучше такая компания, нежели шастающее во тьме чудовище, выбравшееся из тела Чужого.
Хотя как сказать… Этот молодчик в странной форме судя по всему шутить не склонен. И что это он так зло пялится на мои погоны?
Между тем раздался звук как от подков лошади, и я посмотрел в сторону его источника. То что я сначала принял за паука оказалось (при ближайшем рассмотрении) механизмом передвижения. Весьма хитроумно и тонко устроенным.
Представьте двенадцать пар вертикальных подпружиненных металлических стоек, оканчивающихся внизу расширяющимися конусами (наподобие лошадиных копыт). Каждые три пары стоек были закреплены на автономном кулисном механизме, при движении которого стойки-ноги занимали попарно определенное положение в пространстве. При движении всего механизма, вдоль его бортов как-бы катилась синусоидальная волна движущихся вверх-вниз стоек-ног, обеспечивающая поступательное движение. Скорость линейногоперемещения зависела от скорости движения кулис, регулируемой тем, кто управля движениями механизма.
А управляла механизмом невысокая стройная фроляйн, с легким налетом загара странного оранжевого оттенка на открытых участках кожи. Фроляйн была довольно миловидна, но ее тонкие птичьи черты лица были слишком непривычны для моего солдатского вкуса. Движением тонкой руки, окольцованной звенящими серебряными браслетами, она передвинула хрустальную рукоятку рычажка на панели справа от себя. Именно это движение заставило механизм, на котором она восседала в глубоком кожаном кресле, прянуть назад, продемонстрировав мне конструкцию шасси.
Что ж добавить? Фроляйн была одета в легкое закрытое платье цвета беж, с откинутым за спину остроконечным капюшоном. Ножки ее были обуты в сандалии с перекрещивающимися на лодыжках золочеными ремешками. На маленькой груди ее я разглядел ожерелье из двух круглых камней, укрепленных на тонкой золотой проволоке, согнутой в виде овала. Камни были разных цветов. Один - голубой, а другой - красный. А еще я заметил в передней части механизма пару гибких членистых тонких шупалец, сделанных как-бы из отдельных сегментов-колец. Щупальца были сложены вдоль бортов механизма. Каждый из них был закреплен в округлом шарнире в верхней части кузова механизма. Впоследствии я узнал их назначение.
Третьей фигурой (или если угодно четвертой - это если сосчитать механизм, которым управляла худенькая фроляйн) был мужчина среднего роста с лицом, имеющим одновременно и грустное и умное выражение. Волосы его имели необычный белый цвет, хотя альбиносом он не был, и резко контрастировали с черным длинным балахоном
в который он был одет.
-Ну, что, Мстислав Сергеевич! -громко воскликнул вооруженный маузером молодчик, -Ты гляди - куда не сунься - всюду недобитые белые золотопогонники! Уж мы их рубали, рубали! Десять лет не видал их! А тут - на тебе!
Я ничего не понял из его выкрика. Но тот, кого назвали Мстиславом Сергеевичем резко шагнул вперед и отвел ствол "маузера" от направления на мой лоб.
-Да, бросьте вы, Алексей Иванович! Ведь толковал я вам про следствия теории относительности! Неужто не поняли? - с раздражением сказал Мстислав Сергеевич.
-Неужто мало вам, того что на Марсе натворили? Или натворим? В общем как вы не поймете, что в результате возникших легенных ускорений нашего междупланетного снаряда при скоростях близким к скорости света, мы с вами прокололи риманову складку и оказались в ретрохроне - в потоке времени текущем вспять. В результате чего мы вернулись на нашу родную Землю, но вернулись в прошлое... В то время где еще мы с вами не встретились, да и сам междупланетный снаряд еще мной не построен. Ну разве это сложно понять? - добавил Мстислав Сергеевич набычившемуся Алексею Ивановичу.
-Что ж проще, любовь моя? Спросите у незнакомца, который ныне год на вашей планете? -прозвучал мелодичный голосок фроляйн из кресла механизма передвижения, -А, заодно, представьтесь и спросите его имя.
Мстислав Сергеевич нежным жестом дотронулся до руки фроляйн, и посмотрев на меня, склонил голову в полупоклоне: -Разрешите представиться - Лось, инженер!
-А это моя супруга - Аэлита! -Лось с любовью взглянул снизу вверх на фроляйн.
-И, наконец, товарищ Гусев, мой ассистент! -указал рукой Лось.
-Фон Краузе, штабс-капитан, -Фон Краузе шелкнул каблуками, резко прижав подбородок к груди в поклоне.
-Во! Я ж говорил - беляк! - воскликнул Гусев, поднимая "маузер" в исходную позицию.
Тут уж я не выдержал.
Как-то в авиации не принято орать на нижние чины, но этот хрен с синей звездой на суконном шлеме меня допек своими непонятными (инстинктивно я чувствовал, что слова “беляк” и “золотопогонник” носят обидный характер) выкриками. И, потом, чей он там товарищ? Я не понял ничего…
- Сми-р-р-р-но! Как стоишь!? –рявкнул я по привычке зычным голосом, перекрывающим обычно рев двигателей аэроплана.
От удара акустической волны Гусев отпрянул назад и, зацепившись шпорами за полу своей же шинели, повалился ничком. Его “маузер” разрядился, отправив гулять пулю по всему залу. Особенно эффектными были рикошеты от бронзового яйца. Один раз пуля просвистела рядом с моим ухом.
Экипаж с супругой господина Лося на спине присел на все свои двадцать четыре ножки, а суставчатые металлические щупальца вскинулись вверх почти человеческим жестом непереносимого ужаса. Сама фрау Лось съежилась в своем кресле, и более всего напоминала смятый ветром комок перьев из которого выглядывал острый птичий носик и испуганные глазки.
Инженер Лось бросился к ней, протянув вперед руки, с целью заключить ее в свои защищающие объятья.
В общем, эффект от моего крика, превзошел все мыслимые ожидания.
Я не спеша поднял свой “маузер”, и откинув крышку на торце кобуры, опустил оружие в деревянный ящик.
Смущенный Гусев (потерял таки сей “гусь” свое лицо – как говорят японцы) поднялся с пола и тоже засунул свой пистолет в кобуру.
-Пардон, фрау Лось! –щелкнул фон Краузе каблуками.
-Пардон, господа! –еще один щелчок и поклон в сторону инженера Лося.
-Однако нынче одна тысяча девятьсот шестнадцатый год! Вот только месяц какой и день недели – не скажу. Запамятовал. Да и то – не до того было! – проговорил я.
-И, еще, господа! Не найдется ли у вас какой-нибудь еды и воды напиться? –спросил фон Краузе.
Оказалось, что в бронзовом яйце еще оставались запасы пищи и провианта, взятые в полет на Марс (Да! Да! Вы не ослышались!) инженером Лосем.
То, что эти консервы были изготовлены десять лет тому назад (по земному времени), никого не смутило, тем более что консервы были свежайшими и очень вкусными (на мой изголодавшийся взгляд).
Для меня, фон Краузе из 1916 года, эти консервы еще как-бы не существовали – их должны были изготовить еще только через много лет (Странно было вкушать вкус тушеной говядины из жестяной банки, наверняка зная, что корова пошедшая в тушенку, еще даже не появилась на свет. Для меня – фон Краузе).
Для супругов Лось и Гусева все обстояло более-менее нормально, так как по их локальному времени (тому времени что они провели на борту междупланетного аппарата – бронзового яйца) прошло всего несколько месяцев от момента старта в Петрограде, с посещением Марса, до момента когда их аппарат угодил в отверстие в земной коре возле Южного полюса в Антарктиде, и припирамидился.
А вот на Земле за эти несколько месяцев прошло более десяти лет, причем часть из этих десяти лет прошла пока полет происходил в ретрохроне.
Во время обеда была откупорена хрустальная бутылка с марсианским вином, буквально тающем во рту с необычным цветочным ароматом. Марсианский алкоголь ударил в голову, языки развязались и я выслушал очень необычный рассказ инженера Лося.
О некоторых событиях мне поведала сама фрау Лось (впрочем, узнав историю ее любви и замужества, я далее буду называть ее девичьим именем – Аэлита. Что в переводе с их языка означает – “видимый в последний раз свет вечерней звезды”). Несколько боевых эпизодов войны на Марсе мне рассказал Гусев.
Впоследствии история сия была услышана от кого-то из выживших участников нашей экспедиции писателем А.Н. Толстым, который творчески его переработал в роман “Аэлита”.
Точно так же как Г.Уэллс создал свою версию происшедшего под именем “Война миров”.
Ваш же не очень покорный слуга слушал историю полета на Марс из уст его непосредственных участников!
Возможно у меня достанет терпения и сил, хотя бы вкратце, поделиться сей историей с вами.

...Много тысяч лет назад на нашей Земле, называемой в те времена Геей, существовало государство атлантов. Кое-что об Атлантиде мы знаем из диалогов Платона "Миней" и "Критий". Любой образованный человек читал эти диалоги, а посему пересказыватьих я не собираюсь...
Именно так начал свой рассказ инженер Лось. Помню что в этот момент я даже пару раз кивнул, соглашаясь с его словами, а сам, скрывая свое смущение (ибо не культурный я человек, так как Платона я не читал), стрельнул у Гусева папироску.

Занятно (я у него взял из рук и рассмотрел внимательно), что на папиросной коробке было написано: Папиросы СЕВЕР, 3-я Табачная фабрика им. Троцкого. Ничего, конечно не понял я из этой надписи, кроме того что папиросы называются СЕВЕР. Кто такой этот Троцкий?
Так вот... Тьфу! Папиросы - дрянь табак! Но... Лучше курить плохие чужие папиросы, чем не иметь своих папирос...

Так вот... Цивилизация у атлантов была на высоком уровне, да и сами они были ребята - хоть куда. Ростом два метра пятьдесят сантиметров, атлеты, интеллектуалы, строители и воины, ученые и гедонисты, знатоки древней доледниковой магии... И все - ничего, но в те времена Гея столкнулась с не периодической кометой, пришедшей из открытого космоса под острым углом к плоскости эклиптики. Комета упала в море Тетис, вызвав огромную приливную волну высотой около километра.
Астрономы атлантов знали о приближении Кометы Смерти, и предупредили население Атлантиды о приближающейся катастрофе. Часть атлантов перелетела с острова Атлантида в район плоскогорий Тибета и пустыни Гоби, надеясь что воды океана не поднимутся на такую высоту. Другая часть покорилась судьбе и предалась неслыханным по изощренности излишествам и извращениям. Третья часть предприняла беспримерную по массовости экспансию на Марс.
Дело в том, что атланты посещали Марс во время своих разведывательных полетов по Солнечной системе. Они знали, что Марс обитаем. Причем на Марсе сосуществуют как минимум две расы разумных существ, достигших уровня машинной цивилизации. Это была раса разумных головоногих, некогда обитавших в давно испарившихся океанах Марса, и вынужденно приспособившихся к жизни на суше. И раса похожих на земных приматов существ, исконных обитателей марсианской суши.
Это была странная, немыслимая, антогонистическая цивилизация симбиотического типа.
Дело в том, что разумные головоногие в процессе эволюции стали полностью зависеть от приматов, питаясь их кровью. Да, господа! Кровью! Но не так как питаются наши кровососущие (клопы, комары, пиявки). Нет головоногие не пили кровь - они переливали кровь из кровеносной системы живых приматов, прямо к себе в жилы.
Пока на Гее хватало места для жизни, атланты предпочитали не вмешиваться в марсианские дела. Тем более что цивилизация головоногих достигла высокого уровня машинной цивилизации. В отличие от Геи, жители Марса не додумались до идеи колеса, а пошли по пути создания средств передвижения шагающего типа.
Сам Лось, отвлекшись от повествования часа на два, вкратце изложил свою теорию о том, что колесо затормозило развитие цивилизации на Земле. Ибо посещение отдаленных мест, или перевозки грузов в промышленных масштабах при кажущемся удобстве и простоте колеса становятся проблематичными, ибо колесу нужна хорошая дорога. Но строительство дорожной сети планетарного масштаба вещь необычацно дорогая и времяёмкое.
А посему, марсиане, преодолев первоначальные трудности изобретения и строительства шагающих механизмов, рванули вперед по линии научно-технического прогресса, в чем то опережая даже атлантов.
Во всяком случае, марсианские головоногие создали мощную военную промышленность и огромные арсеналы, забитые военной техникой и снаряжением. К тому же, как всякие головоногие, они были хитры, коварны и не знали пощады ни к самим себе, ни к противнику.
Кстати, тот механический паук, на котором восседала Аэлита был продуктом марсианской технологии. Перед бегством с Марса Лось переоборудовал его для того, чтобы этоо механизм служил ногами и руками его любимой - Аэлиты. Ведь сила тяготения на Марсе составляет всего 0,38 от силы тяжести на Земле.
Аэлита, рожденная на Марсе, будучи перенесенной на Землю просто бы погибла, раздавленная притяжением Земли. Механизм, которым она управляла был по сути инвалидной коляской способной ходить по пересеченной местности и выполнять различные виды тяжелых и тонких работ с помощью универсальных манипуляторов-щупалец.
Так вот. Часть атлантов, убежав перед планетарной катастрофой с Геи с помощью междупланетных аппаратов- яиц, та часть что не затерялась во мраке и холоде междупланетного пространства, достигла Марса. Естественно головоногие не могли смириться с вторжением и началась кровопролитная война, война миров. В этой жестокой войне не оказалось победителей, а установился некий вооруженный паритет между атлантами и головоногими марсианами.
Марсиане - приматы, оказались нужны и атлантам. Их, прилетевших с Геи было слишком мало для колонизации Марса. Началось кровосмешение.
Мужчины-атланты брали себе в наложницы женщин-приматов. По прошествии десятков лет в секторе Марса, завоеванном атлантами уже небыло чистокровных атлантов, как и небыло чистокровных марсиан.
Новая раса оказалась довольно жизнеспособной. Она поддерживала вооруженный паритет против головоногих, она смогла подхватить факел знаний и науки своих предков-атлантов. Единственный изъян... Единственный изъян подтачивал цивилизацию марсиан - это вера в конечность всего сущего на Марсе. Вера в угасание Марса.
Тут подвыпивший Гусев, заметив что Лось утомился пересказывая мне краткий курс марсианской истории, вытащил из укладки внутри бронзового яйца маленький марсианский тамбурин, и отбивая ритм пропел стишок (скорее всего своего собственного сочинения):

А под крылом опять пески
И ноет сердце от тоски.
А дома ждёт меня Ихошка,
Не долетел совсем немножко.

Нас извлекли из-под обломков,
Подняли на руки каркас.
Хоругвь в руках в волненьи скомкав
Жрец меднолицый отпевает нас.

Дымится хавра, догорая,
В кувшине плещется вино.
Не ждёшь меня ты дорогая,
С другим забылась ты давно.

Но я явлюсь ночной порою,
Пройдя сквозь каменные стены.
Поговорю ещё с тобою,
Ведь не простил тебе измены.

От всей этой информации и выпитого вина фон Краузе видать задремал, откинувшись на внутреннею кожаную стенку междупланетного аппарата-яйца.
И приспнулся мне странный сон в элегическом стиле:

В белых пустующих виллах на равнине Сидонии
Мраморные статуи застыли в продлённой агонии.
В хрустальных шкафах лежат на полках ажурных
Поющие книги в переплётах из аргентума лазурных.
Пережив в летаргии планетарные эонные циклы,
Восстают из кошмаров сна яростные Магацитлы,
В перчатках латных сжимая гладиусы-мечи.
Весь день стада лохматых ленивых хаши
Косолапят на покрытых травой горных склонах.
Древние фрески на стенах застыли в глубоких поклонах.
Соацера опять утонула в белопенных цветущих садах.
Пауки шелестят сухими телами в бездонных колодцах.
Темны твои подземелья, о, грозная царица Магр!
Перед Тускубом Гусев по земному был нагл.
Но рассеяна и разбита его армия рабочая,
И бежать надо было нам той же ночью.
Двух лун отраженье на воде лежит,
Меж ними звезды луч голубой дрожит.
В иероглифе зелёного от патины причального кольца,
Прочту я неземной любви печальную историю конца.
Тень моей лодки так легка и зыбка
В струях воды из резервуара-цирка.
Тихая мелодия ветра в расщелине скалы
Так похожа на грустную песню флейты-уллы,
На которой всю ночь играл одинокий Пастух
Пока костёр в рассветном тумане не потух.
На Каменном Пороге лежит девушка Аэлита.
Её белая лёгкая туника ядом горьким залита.
Горем был убит, враз поседевший,
С нами поспешно с Тумы улетевший,
Инженер Мстислав Сергеевич Лось…
Той тёмной ночью на Земле мне не спалось.
Пальцы крутили верньер радиоаппарата.
Голос в динамике услышать мне было надо.
Сквозь хрипы помех в радиационных поясах,
Сквозь звон пустоты эфирной в усталых ушах,
Сквозь пляску сполохов Северного сияния,
Услышал я горькие слова расставания…

Проснулся я весь в слезах.
Пока я спал, Гусев с Лосем вероятно добавили, потому что к тому моменту когда я вновь начал осознавать действительность, они горячо спорили о каком-то ультралиддите. Причем в полемике Лось аппелировал к мнению Аэлиты, а Гусев - к мнению наркомвоенмора, какого-то товарища Троцкого. (Во, интересно! А причем тут табачная фабрика имени Троцкого - если кто помнит надпись на папиросной пачке?).
Оказывается ультралиддитом называлось необычайно мощное взрывчатое вещество, используемое при междупланетных перелетах в камерах сгорания ракетных движителей бронзовых яиц-кораблей (типа того, в котором мы сейчас расположились).
Но что странно, так то, что еще атланты знали и пользовали ультралиддит. И на Марсе это вещество было великолепно известно головоногим марсианам и использовалось ими при проведении горных работ. Но инженер Лось клялся, что ультралиддит в виде тончайшего порошка был изобретен и произведен в лаборатории ...ского завода в Петрограде. Тот же Лось пытался сейчас обосновать свою теорию временнЫх петель.
Слушая его рассуждения, фон Краузе все глубже погружался в пучину черной меланхолии...
А Лось утверждал что, ультралиддит был завезен на Марс с Земли ими самими, при полете вместе с Гусевым в августе 192... года. Потом, в результате попадания и движения их корабля в ретрохроне, они на какое-то время оказались в Атлантиде (хоть сам Лось этого и не помнил, но Гусев клялся товарищем Троцким, что он помнит как их аппарат опустился на террасу вот такой же огромной черной пирамиды в городе Ста золотых ворот. И какой-то здоровенный мужик в рубчатом широком поясе, подпирающем выпуклую грудь, в ушастом шлеме, увенчанном острым, точно рыбий хребет, гребнем, долго рылся в машинном отделении их междупланетного аппарата. Помнится, говорил Гусев, он хотел отогнать того мужика, но мужик был в два раза его выше и в три раза сильнее. Тогда Гусев начал рассказывать мужику про Россию, про войну, про революцию (тут фон Краузе насторожился, и решил этот момент в рассказе Гусева прояснить впоследстии), про свои подвиги.
-Гусев - это моя фамилия. Гусев - от гусей: здоровенные такие птицы, вы таких и сроду не видели. Зовут меня - Алексей Иванович. Я не только полком - конной дивизией командовал. Страшный герой, ужасный. У меня тактика: пулеметы не пулеметы - шашки наголо - даешь сукин сын позицию - и рубать!
Атлант послушал, послушал Гусева, а потом ткнул его раскрытой ладонью в лицо так, что Гусев сел на каменную ступень пирамиды, проворчал что-то типа: шайзе, или шиз, и унес с собой целый мешок ультралиддита. Урод! Все иностранцы уроды!
И вот эти уроды в древности завезли ультралиддит (само собой когда спасались от потопа на Гее) на Марс. Там, на ракетодроме в Соацере, ультралиддит был украден одним из резидентов-приматов, завербованных головоногими марсианами, и передан врагу. Секрет ультралиддита стал известен и использован головоногими марсианами в качестве взрывчатого вещества в гигантской пушке, которую они отлили на склоне циклопического вулкана Никс Олимпик, и из которого они обстреляли Землю в конце 19-го века с целью оккупации.
Все десять выпущенных из суперпушки снарядов упали на Британские острова. Головоногих оккупантов не смогли остановить ни британская армия, ни, даже, королевский флот. Только болезнетворные земные микроорганизмы, смогли справится с оккупантами, умертвив их разновидностью энфлюэцы. Именно этот сюжет и использовал Герберт Уэллс в своем романе.
Следует добавить, что зафиксирован факт падения одного из летающих марсианских дисков, собранных уже на Британских островах, в нашей Архангельской губернии.
Именно из этого аварийного диска, один крестьянин вынес ультралиддит в качестве порошка для чистки самовара, и лишь случайно этот порошок попал в Петроград, в лабораторию ...ского завода.
Круг замкнулся. Я так и не понял откуда, в конце концов (или в начале начал) взялся этот ультралиддит. Кто его изобрел и притащил в наш мир?
Спорили упоенно, до хрипоты. Потом выпили еще марсианского пойла (даже Аэлита - огонь девчонка - поддержала компанию), и уж тогда все вместе грянули:

Над Азорой тучи ходят хмуро,
В цирках воду стали запасать.
У высоких стенок арсенала
Часовые Гусева стоят.

Здесь врагу заслон поставлен прочный,
Здесь стоит, отважен и силен,
Надышавшись дыма хавры сочной
Марсианский женский батальон.

Служат в нём - и песня в том порука -
Нерушимой крепкою семьей
Три девицы, три амурных друга -
Экипаж треножника боевой.

На пески легла вдруг тень густая,
Кактусы от ветра полегли.
В эту ночь решила вражья стая
Что девицы со своих постов ушли.

Но Ихошка всё узнала ясно -
И пошел, командою взметен,
По родной пустыне марсианской
Броневой трёхножный батальон.

Мчались девки, ветер подымая,
Наступала медная броня.
И летели наземь вражья стая
Под напором газа и огня.

И достали - песня в том порука -
Всех врагов в атаке огневой
Три девицы, три амурных друга -
Экипаж треножника боевой!

Эх, ты! Вот тут то я вспомнил про секретный циркуляр который мне показал по большому секрету наш полковой секретчик.
Сей документ был составлен аналитиками генштаба на основании сведений нашей резидентуры на Британских островах.
Секретчик мне даже намекнул кто раздобыл эту информацию. Оказывается тот самый доктор Уотсон (который в нашем отечестве читающей публике известен под именем доктора Ватсона)!
Уотсон (настоящая его фамилия Уткинсон) был внедрен в круги, близкие к Скотленд-Ярду, а именно - в соседи к внештатному сотруднику МИ 6, Холмсу, в результате сложной и кропотливой операции.
Сначала его перебросили в Афганистан под видом бухарского еврея - торговца верблюдами. Из Афганистана Уткинс нелегально перешел индийскую границу. В то время велись боевые действия между британскими колониальными войсками и взбунтовавшимися сипаями. Оказавшись на месте одной из таких стычек в джунглях у Бангора, Уткинс смог завладеть одеждой и документами армейского доктора Уотсона, на которого напал питон, но проглотить его не смог, так как доктор в этот момент крил трубку. Некурящий удав от отвращения выплюнул полупереваренного Уотсона прямо под ноги Уткинсу. Чем тот и воспользовался.
-Что было дальше? Это элементарно Холмс! -любил приговаривать подмененный Уткинсом Уотсон.
Потому что легализовавшись Уткинс добился отставки после того как подвернул ногу во время ужина у знакомого раджи. В Индии, знамо дело, кушали сидя на ковре, подвернув под себя ноги. Вот он и подвернул. Но честь мундира британской армии осталась чиста, так как полковник Мортон оформил Уткинсу справку о боевом ранении, за что Уткинс отблагодарил полковника ящиком водки "Смирнофф".
В Калькутте Уткинс сел на пакетбот "Суррей" и отплыл в Лондон. Затем он разузнал где проживает Холмс, и прикрываясь знакомством с бывшим соседом Холмса, снял комнату в доме 112Б на Бейкер-стрит. Естественно, что хозяйка пансиона, миссис Хадсон получила от Уткинса ящик водки "Смирнофф", содержимого которого ей хватило на год (много ли нужно пожилой женщине?).
Следует добавить, что Уткинс был по совместительству дилером производителя водки - господина Смирнова, и имел с каждого ящика небольшой гешефт.
Но вернемся к документу, похищенному Уткинсом-Уотсоном, у брата Шерлока Холмса - Майкрофта Холмса, в те времена имевшего должность советника по безопасности кабинета министров, и вхожего к самому Уинстону Черчиллю (вспомните сигареты "Винстон", которые названы в честь Уинстона Черчилля, и котрые называются на самом деле "Уинстон").
Вот его содержание:

Краткое описание марсианской боевой техники участвовавшей в летней кампании 1900 года на территории Британских островов.
Составлено майором Кардиганского пехотного полка ЕКВ Веллом Эндью по поручению Первого Лорда Адмиралтейства.

1. Цилиндр пустолётный межпланетный (ЦПМ).
Стальной цилиндр выполненный из стали сходной с "крупповской".
Диаметре - 30 ярдов.
Длина - 45 ярдов.
Толшина стенок - от двух до трёх ярдов.
Дно цилиндра - откручивающееся, резьбовое соединение метрическое.
Способ передвижения - баллистический снаряд с реактивными двигателями разгона и корректировки траектории. Выпущен гигантским орудием с диаметром ствола 1080 дюймов калибра 45. Земной аналог сильно уменьшенный - орудие железнодорожного базирования "Большая Берта" кайзеровской Германии.
Скорость передвижения - третья космическая.
Экипаж - пять марсиан.
Управление - ручное.
Стандартная экспликация боевого вооружения - пять треножников боевых (ТБ) или три механизма рабочих многоногих (МРМ).

2. Треножник боевой (ТБ).
Управляемая боевая машина состоящая из вращающегося бронеколпака, трёх суставчатых ног, рабочих манипуляторов-щупалец, транспортной корзины.
Высота (до верха бронеколпака) - 27 ярдов.
Диаметр бронеколпака - 5 ярдов.
Скорость передвижения (максимальная) - 30 миль/час.
Проходимость - повышенная.
Экипаж - один марсианин.
Управление - полуавтоматическое.
Стандартная экспликация боевого вооружения - один генератор теплового излучения. Земной аналог - гиперболоид гениального русского инженера П.П. Гарина. Возможна комплектация ТБ пусковыми контейнерами с реактивными снарядами с начинкой ОВ. Земной аналог ОВ - люизит.

3. Диск летающий (ДЛ).
Управляемая транспортно-боевая машина.
Более точные данные отсутствуют. Аварийная посадка единственного рабочего экземпляра ДЛ произошла на территории России (предположительно в Архангельской губернии). Попытка захвата аварийного ДЛ силами оккупационного корпуса, высаженного специально для проведения захвата и эвакуации ДЛ в Метрополию не увенчалась успехом.

Ну, да ладно... А ведь что-то меня зацепило в некоторых фразах, кои проскальзывали в речи господ Лося и Гусева. И фон Краузе решил поплотнее насесть на них с расспросами.
-А, что, господа... -только начал я, как Гусев сорвался.
-Это где ты господ увидел, белогвардейская твоя рожа? -заорал он наливаясь венозной кровью.
Лось бросился его успокаивать, сбоку с опасением поглядывая на меня. Я опять не понял выражений Гусева, но тон его мне был ясен, а посему я перегнулся через брезентушку, на которой мы разложили наш нехитрый закусь, и ухватился двумя пальцами правой руки за Гусев нос. Тот попытался вырваться (Имеется в виду сам Гусев, а не его нос), но я крепко держал этот хрящеватый нарост, одновременно слегка выкручивая нос в сторону, и оттягивая его вниз.
Это чрезвычайно болезненное и выводящее из равновесие организм действие, не позволяло Гусеву дотянуться до кобуры с его "маузером". Дождавшись когда из Гусева носа закапала кровь, я вкрадчиво произнес прямо в его ухо:
-Если Вы, сударь, соблаговолите объяснить свои непонятные мне слова, то я сей час отпущу Ваш благородный нос на свободу.
-Да, да, да...-простонал униженный насилием противник.
Я, хоть и не устаю повторять, что насилие - это последний аргумент невежественных людей, вынужден иногда прибегать именно к такой понятной всем процедуре - физическому насилию.
А вот и плоды насилия. Отпущенный на волю нос Гусева посинел и из него капает черно-красная кровь, а сам наш страшный герой роется в карманах шинели в поисках тряпки для протирки маузера, кою он применяет и в качестве носового платка.
Его выручила милосердная Аэлита. Достав из изящного редикюля золоченой кожи белый полотняный платочек с затейливой монограммой в уголке, она смочила его в воде из стеклянной фляжки, и протянула мокрый платок страдальцу.
Гусев принял платок из маленькой ручки марсианки (Тут меня пронзила глупая мысль: Аэлита - марсианка, а жительница Земли, она что же, землянка? Но землянка - это вырытое в земле сооружение. Что за фигня лезет в голову? Это все равно, как если ты сел на самолете на землю - то приземлился, а если сел на междупланетном яйце на Венеру, то привенерИлся? Нет, ерунда – право…) и со стоном приложил к свому распухающему прямо на глазах носу.
Я повторил свой вопрос, попросив рассказать мне основные события истории России начиная именно с нынешнего - 1916 года.

И они мне рассказали... Да... Ну и дела....
Вам я, уважаемые читатели, ни за что не перескажу ту ИСТОРИЮ РОССИИ, которую я услышал от Гусева и Лося.
Вы спросите почему? Да потому что постараюсь сделать эту историю России - АЛЬТЕРНАТИВНОЙ ИСТОРИЕЙ РОССИИ!

 Отправлено: 09.04.11 18:53. Заголовок: Из записок штабс-кап..

Из записок штабс-капитана фон Краузе Фердинанда Терентьевича, которые будут найдены в 1975 году под железной кроватью в одной из квартир на втором этаже дома номер 50/52 на улице Осипова в городе Одессе, и которые не будут поняты правильно до сих пор. (продолжение)

Но для этого мне необходимо было заручиться поддержкой моих товарищей по экспедиции. Ведь не от себя же я тут в пирамиде пребываю! Да и адмирал Канальяс будет мною доволен...
Очень быстро я выведал, что в междупланетном яйце находится в разобранном виде летательный аппарат-седло, марсианской конструкции, и предназначенное для тамошней полевой жандармерии, но прихваченной с Марса на Землю прижимистым Гусевым.
Он собирался приспособить эти летающие седла для разведывательных нужд Красной Армии... Ах, простите! Простите! Этого-то вам и не следует знать!
Я отправил Лося искать механизм открывания зала, через скрытый каменный люк в потолке которого и провалилось вниз междупланетное яйцо, а сам, с помощью щупалец шагающего экипажа Аэлиты извлек разобранный на части летательный аппарат из багажного отделения яйца.
За полчаса мы с Гусевым (совместный физический труд сближает) собрали летающее седло.
Я оседлал аппарат, чувствуя себя полным идиотом, находясь в почти велосипедном седле в корзине с вертикальным штоком, торчащим из ранца, укрепленного перекрещенными у меня на груди кожаными ремнями.
Гусев показал мне систему управления двигателем, которую я в пять минут освоил.
Нет, все-таки мастерство не пропьешь!
Я ткнул пальцем в кнопку на миниатюрном пульте, в ранце за моей спиной что-то зафырчало и завибрировало.
Зонтичная антенна аппарата окуталась змеящимися фиолетовыми разрядами, над моей головой взвыли винты, перепончатые крылья, покрытые серебристой фольгой, судорожно задергались, наполняясь отбрасываемым назад воздухом. Аппарат запрыгал на двух тонких суставчатых ножках и взмыл вверх.
Полетав под потолком зала, и поупражнявшись в поворотах, и взлет-посадках, я вылетел из зала, ведь инженер Лось нашел механизм управления и сдвинул каменный люк-крышку над залом, и начал набирать высоту над пирамидой, озираясь по сторонам в поисках верного направления полета.
Забыл сказать, что мы договорились с инженером Лосем, как с руководителем и вдохновителем полета о том, что я вернусь за ними, как только спасу товарищей, попавших в беду.
Даже Гусев, несмотря на нашу с ним стычку, впрочем, уже забытую по причине наших с Гусевым покладистых характеров (имеется в виду черта характера класть на всё и вся с пробором), дал несколько дельных советов по использованию летающего седла в качестве спасательного аппарата (для чего на седле имелось навесное оборудование).

Воодушевленный посторонним участием в судьбе незнакомых им людей, я, наклонив вперед туловище, летел над джунглями горланя недавно разученные, под руководством Гусева, слова песни на отличный боевой мотив:

Тебе, Тускуб, победу нашу
На блюде чисто золотом,
За марсианскую идею нашу
В порыве яром принесём!

Грямя движком,
Сверкая блеском меди,
Пойдут треножники в поход!
За Магацитлом
Войско наше едет,
Врага смертельный ждёт исход!

Если завтра война,
Если завтра в полёт,
То тогда ни хрена
Супостат не поймёт!

Грямя движком,
Сверкая блеском меди,
Пойдут треножники в поход!
За Магацитлом
Войско наше едет,
Врага смертельный ждёт исход!

Наконец я сориентировался, и полетел в сторону, где возможно было найти место стоянки томящихся в джунглях членов экипажа ИМ-1.
Дым костра, пробившийся через листву деревьев и верховым ветром уносимый плоским шлейфом над джунглями, позволил мне не тратить время на осмотр площадей.
В десяток минут я достиг места стоянки сидельцев и повис над верхушками деревьев, отчего крылья участили свои взмахи, а винты уменьшили наклон.
-Э-э-гей! -проорал я, так как слабый звук мотора летающего седла был не в состоянии пробиться сквозь листву вниз, до земли.
Мне было плоховато видно сверху, что творилось на земле из-за листвы и дыма. Но приземлиться я не рискнул, опасаясь повредить ветками деревьев хрупкие на вид винты и крылья летающего седла.
Вначале я намеревался спустить вниз трос и по одному перенести сидельцев к яйцу в пирамиде. Но сейчас мне в голову пришел другой план.
Дождавшись когда под деревьями появились смешные укороченные высотой и моим возвышенным положением фигурки людей, я прокричал вниз:
-Ждите помощи в течении трех часов! Жгите костер!
-Принято! Удачи! - донесся до меня снизу чей-то голос.

Фон Краузе помахал рукой и поднялся выше, разворачиваясь на обратный курс.
Вскоре я прибыл к бронзовому яйцу, которое по-прежнему лежало передо мной как на ладони на полу зала. Сквозь отодвинутую плиту крыши, зал заливали потоки света, но мне он на подлете показался пустым.
-Спят, они что ли? - с досадой пробормотал фон Краузе себе под нос, зависнув над залом. Потом он перешел к снижению и скользнул вниз.
Пол ударил меня по подошвам сапог, звук шлепка отразился от стен. Я выключил двигатель и расстегнул замки перевязи на груди.
Зал был пуст.
Я проник внутрь междупланетного аппарата-яйца, и осмотрел все его отсеки - но тщетно. Я никого не нашел. Тогда я сел на краю люка, достал папиросы и закурил.
Что было делать? Есть несколько стратегий поиска.
Первая - это попытаться углубиться в неизвестный мне темный лабиринт ходов внутри пирамиды. Вторая - сидеть и ждать возвращения Гусева, Лося и Аэлиты.
Воображение рисовало мне всякие страшные картины, объясняющие исчезновение людей. Я порывался бежать в душную темноту ходов, потому что мне казалось, что они сражаются с неизвестным противником и им нужна именно моя помощь.
Но благоразумие заставляло оставаться меня на месте. Я решил, что если в течении двух часов люди не вернутся, я пойду их искать несмотря ни на что.
Фон Краузе курил и ждал, ждал и курил...
Прошло два часа, потом еще пятнадцать минут... Я встал на ноги, потушив папиросу о каблук сапога, и двинулся к одному из зияющих тьмой прямоугольных проемов в гранитной кладке стен.
Внезапно из другого коридора до меня донеслись ослабленные расстоянием звуки пистолетных выстрелов.
Я метнулся в тот коридор, побежал по каменным блокам куда-то вниз, проклиная себя за то, что не прихватил с собой ничего для устройства факела.
Мне показалось, что за моей спиной в зале кто-то двигается... был какой-то непонятный звук...
Но внизу, из-за далекого поворота коридора мне в глаза попал луч белого света, и на стенах коридора заплясали огромные тени бегуших в мою сторону фигур.
Я прижался к холодному камню стенки коридора спиной, и вытащил "маузер" из кобуры.
-Стой! Кто идет? -проорал фон Краузе, взводя затвор пистолета. Мне никто не ответил.
-Стой! Стрелять буду! - заорал я, удивляясь про себя тому как велика сила уставной привычки. На это предупреждение мне ответили.
-Не стреляйте, фон Краузе! Это мы! -донесся до меня крик инженера Лося.
Я опустил "маузер". Вскоре они подбежали ко мне. Лось с Гусевым неслись скачками впереди, а за ними топал ходячий механизм с Аэлитой в кресле.
-Краузе! Это вы? -спросил Гусев вглядываясь в мое лицо находящееся в полутьме.
-Да! Что-то вроде этого... -ответил я с раздражением.
-Послушайте, господин Гусев! Кто кроме меня еще тут может быть? Что за глупый вопрос? -я шагнул в свет фонарей ходячего экипажа.
-Не сердитесь, Краузе... -примиряюще поднял руку инженер Лось.
-Просто тут творятся мерзкие вещи... Кто-то пытался напасть на Аэлиту.... Вы никого не повстречали по пути? -озабоченно проговорил Гусев.
Вместо ответа я, внезапно вспомнив движение за моей спиной в зале, повернулся и побежал вверх по коридору. Остальные бросились за мной.
Мы ввалились в зал, и вместе с Лосем устремились внутрь междупланетного аппарата-яйца.
Внутри Лось поскользнулся, покатился мне под ноги, чуть не сбив меня с ног. Пол в этом месте был покрыт какой-то слизью. Я точно помнил, что в последний раз, когда я осматривал аппарат, никакой слизи на полу не было.
Мы еще раз осмотрели все отсеки. Пусто.
Тогда я попросил Лося помочь мне спасти наших товарищей, ждущих моего возвращения в джунглях.
Лось о чем-то пошептался с Аэлитой. Потом он взял ее на руки и внес в корабль, уложив на узкую кушетку. Вместе с Гусевым они загнали шагающий экипаж на борт, и Лось обратился ко мне с вопросами, касавшимися плана полета. Я объяснился.
Лось немного подумал и предложил нам подняться на борт.
Люк в бронзовом корпусе яйца захлопнулся за нами.
Если за нами кто-то и наблюдал со стороны, то он услышал бы, как через несколько минут после закрытия люка, в зале раздался первый гулкий взрыв. За ним другой.
Взрывы слились в один ревущий грохот. Черный дым окутал корму бронзового яйца, на миг блеснул яркий огонь. И вот бронзовое яйцо подпрыгнуло, встало на струю огня бьющую из отверстия в корме.
На граните в том месте, куда ударяло пламя, появилось слабое светящееся пятно, становившееся все ярче и ярче - это начал нагреваться и плавиться гранит.
Потом что-то мелькнуло, и зал в пирамиде оказался пуст. Остывало пятно расплавленного гранита. Дым выхлопа постепенно рассеивался.
И когда гул, издаваемый летящим в небе яйцом, стал стихать, отверстие в кровле зала стало закрываться...
В полете, инженер Лось жестом пригласил меня наблюдать в глазок с призматическим стеклом, поручив управление частотой взрывов Гусеву.
Наверное, он зря доверился ему, так как под грубым управлением лихого рубаки яйцо нещадно болтало во все стороны.
Бедная, хрупкая Аэлита! Она вся избилась о стенки аппарата на своей кушетке.
Ее многоногий аппарат скользил по палубе от стены к стене, жестоко ударяясь и исторгая искры. Лось с жалостью и сочувствием поглядывал то на нее, то на Гусева, но уже с укоризной.
Наблюдая подстилающую местность, фон Краузе четко указал направление и дальность. Следуя его указаниям, Лось сам принялся управлять аппаратом и через несколько минут гораздо более плавного полета, нежели под управлением Гусева, осторожно опустил яйцо на опушку гигантского леса.
Выглянув через приоткрытый люк, фон Краузе отметил удивительную тишину, которую нарушало лишь потрескивание горящей травы и кустов, вырванных с корнем и отброшенных на несколько десятков саженей. Все обитатели гигантского леса разбежались и попрятались, убоявшись грохота ультралиддитовых взрывов, произведенных аппаратом.
Спустившись на землю и нащупав в кармане ручную бомбу, Краузе осторожно двинулся по выгоревшей земле в направлении леса.
Из открытого люка за ним наблюдали Лось и Гусев, который вынул свой маузер и пристегнул его к деревянной кобуре.
Углубившись немного в лес, фон Краузе шел, раздвигая высокие папоротники, достигавшие его пояса, оглядываясь по сторонам в поисках людей.
Внезапно он наткнулся на кондуктора Добейко, который сидел на корточках и взирал на него снизу вверх выпученными глазами. Рот набожного кондуктора был перекошен от ужаса и с трудом шептал молитвы…
-Успокойтесь, любезный! – по возможности спокойным голосом заговорил с ним фон Краузе- Это я, штабс-капитан…
Подняв несчастного за плечи и встряхнув разок для того, чтобы тот мог убедиться в реальности происходящего, фон Краузе с удовольствием отметил, что лицо Добейко немного порозовело.
-Где все остальные? –спросил я у него.
Бедный Добейко с трудом выдавил улыбку и медленно обернулся назад.
Приставив руку ко рту, он прокричал – Эй, господа хорошие! Вылазьте! Их благородие штабс-капитан в полыме огненном во плоти с небес спустились!
Осмыслив провозглашенное, он медленно обернулся к фон Краузе, и на его лице отобразилось легкое недоверие: – Только Вы уж, того…Не гневайтесь на нижайшую просьбу…Перекреститесь!
Фон Краузе, не ожидавший такой экспертизы по идентификации его личности со стороны нижнего чина, в растерянности матерно выругался.
Это обстоятельство неожиданно произвело магическое действие на Добейко.
Счастливо улыбнувшись, он снова обернулся к чаще и прокричал – Вылазь, ребята! Вроде, свои…
Из зарослей папоротника вынырнули физиономии прапорщика Окочурина и корнета Азарова. За ними из-за деревьев показались ротмистр Кудасов в сопровождении вооруженного ручным пулеметом Лемке, профессора Каштанова и госпожи Штолльц.
Фон Краузе быстро прояснил ситуацию и предложил всем грузиться в яйцо.
Подхватив свои карабины и вещмешки, спасенные поторопились исполнить предложение. Встречавшие их у входного люка Лось и Гусев помогли подняться на борт и устроиться на полу рубки.
Захлопнув люк, инженер Лось сел к управлению и приготовился взлетать.
Почувствовав во вновь прибывших социально близкий элемент, Гусев было хотел угостить их махоркой, но Лось, покосившись на смиренно переносящую все тяготы Аэлиту, погрозил ему пальцем.
Плавно взлетев и развернув аппарат на необходимый курс, он не стал на этот раз отвлекаться от управления аппаратом, а следил за знаками фон Краузе, прильнувшего к смотровым глазкам…
Памятуя о губительной мощи раскаленных струй, вырывающихся из горла аппарата, совершить посадку решили на мелководье залива.
Результатом этого решения стали облака пара, которые скрыли нас от взоров встречающих и тонны донной грязи, разметанной окрест.
В пожарном же отношении это было много безопаснее и не подвергало рискам людей и имущество, находящихся в лагере.
Поглядев в призматические глазки, Краузе увидел капитана Кольцова и мичмана Панина, стоявших рядом с пулеметом, за которым на земле распростерся поручик Ржевский.
Руки обоих офицеров были непринужденно соединены за их спинами.
О, Краузе великолепно знал эти позы и жесты! Наверняка Кольцов сейчас покручивает барабан своего кольта, а мичман нервически щелкает предохранителем маузера.
Отомкнув защелки входного люка аппарата, фон Краузе, во избежание недоразумений, применил ранее им найденный способ сигнализации – просунул в щель карабин с запасными кальсонами на штыке, и некоторое время им размахивал.
Это его действие сработало должным образом: Ржевский поднялся на ноги и стал отряхиваться, а остальные спрятали оружие в кобуры.
Открыв люк настежь, фон Краузе начал спускаться по лестнице. За ним последовали спасенные члены экипажа ИМ-1.
Последним спустился инженер Лось, так как Гусев, увидев золотые погоны, да еще и гусарский ментик Ржевского, выходить отказался.
Приблизившись к командирам, фон Краузе отдал честь и обратился к Кольцову с рапортом, в котором вкратце передал обстоятельства выполнения своей спасательной миссии.
Реакция Панина выразилась в поднятии брови на его внимательно-ироничном лице, что же касательно Кольцова, то мимика его лица почти не изменилась: к его обычной едва заметной грустной улыбке добавилось более резкое очертание носогубной складки.
-Благодарю Вас, штабс-капитан! Вы великолепно справились, да к тому же принесли весьма интересные вести! – Кольцов вопросительно посмотрел на Панина, который в ответ медленно опустил веки.
-Ввиду вновь открывшихся обстоятельств объявляю военный совет по возвращении ротмистра.
-Присоединившихся к экспедиции отвести в лагерь, накормить с предложением отдохнуть. У летательного аппарата выставить охрану! – распорядился Кольцов.

 Отправлено: 09.04.11 22:11. Заголовок: Из записок штабс-кап..

Из записок штабс-капитана фон Краузе Фердинанда Терентьевича, которые будут найдены в 1975 году под железной кроватью в одной из квартир на втором этаже дома номер 50/52 на улице Осипова в городе Одессе, и которые не будут поняты правильно до сих пор. (продолжение)

Не знаю что там начальство решит: лететь - не лететь, и кому лететь, кому оставаться, но лично я решил так. Не захотят лететь - угоню аппарат. Не захотят с собой брать - уж найду способ "зайцем" на борт пробраться.
Чего вдруг, спросите, завелся? Ну, тут несколько причин.
И то что случай такой раз в жизни представляется - покинуть Землю-мать и воспарить в эмпиреях, побывав на Аресе. И задание адмирала выполнить необходимо.
И главное-то - если так дела там, в будущем, пошли ... то не быть посему.
Долг надобно выполнять.
Вспомнились мне стихи, что прочел Гусев, когда вспоминал о Будущем.
Говорил, будто какого-то Михаила Светлова стихи, красного поэта. Не знаю. Может он и красный поэт, но про долг все правильно сказал.

Долг тяжел как гора.
Смерть легка как перо.
Нас в атаку “Ура!”
За собой повело.

За стеною огня
Цепь бежит по стерне.
Здесь застрелят меня.
Кто заплачет по мне?

Почему я бегу,
Смерти глядя в глаза?
Почему не могу
Повернуть я назад?

Потому что за мной
Те леса и поля,
Что еще пращур мой
Сохранил для меня.

Если я поверну,
Смерти взгляд не сдержав,
Штык я в землю воткну,
И пойму, что сбежал…

От бойцов что легли
Без вестей под траву,
От врагов что сожгли
Нашу с вами страну.

Но собакой залаял
На холме пулемет.
Там позицию занял
Целый станковый взвод.

Я упал на бегу,
Ты упал через шаг.
На сырую траву
Уронили мы флаг.

Нас скосило свинцом,
Закатились глаза…
И терновым венцом
Впилась в кожу трава…

Смерть сказала: “Пора!”
И пол-роты легло…
Долг тяжел как гора.
Смерть легка как перо.

А еще помнится как по писанному шпарил инженер Лось (вот ум у человека):

Марс расположен от Солнца в полтора раза дальше Земли, и, значит, получает от Солнца в 2,3 раза меньше света и тепла. Расстояние Марса от Солнца составляет в среднем 228 млн. км, тогда как Земля отстоит от дневного светила на 150 млн. км.
Благодаря большому эксцентриситету орбиты Марс может изменять своё расстояние от Солнца в довольно широких пределах. Расстояние в ближайшей к Солнцу точке орбиты (перигелии) меньше среднего на 21 млн. км.
Кратчайшее расстояние Марса от Солнца равно 207 млн. км, а наибольшее- 249 млн. км. Эти величины относятся как 1/1,2 , а поток солнечного света и тепла на единицу поверхности Марса в перигелии и афелии как 1,44/1.
Эпоха соединения - самый неблагоприятный период для наблюдения Марса, а эпоха противостояния, наоборот, самый благоприятный.
По условиям видимости не все противостояния равноценны по двум причинам. Во-первых, из-за эксцентриситета орбиты Марса его расстояние от Земли в момент противостояния может меняться от 56 до 100 млн. км. Во-вторых, склонение, а значит, и высота планеты над горизонтом различны для разных противостояний.
Те противостояния, при которых расстояние до Марса не превышает 60 млн. км, принято называть великими.
Очевидно, в период великих противостояний Марс должен быть вблизи перигелия. Если соединить перигелий орбиты Марса с Солнцем прямой линией, то она пересечёт орбиту Земли в той точке, которую Земля проходит 29 августа. Поэтому даты великих противостояний Марса приходятся обычно на август или сентябрь (исключением был 1939 г., когда великое противостояние наступило 23 июля).
Великие противостояния следуют с интервалом 15 или 17 лет.
Марс вращается вокруг своей оси почти так же, как и Земля: его период вращения равен 24 час. 37 мин. 23 сек., что на 41 мин.19 сек. Больше периода вращения Земли. Ось вращения наклонена к плоскости орбиты на угол 65°, почти равный углу наклона земной оси (66,5°). Это значит, что смена дня и ночи, а так же смена времён года на Марсе протекает почти так же, как на Земле. Там есть и тепловые пояса ,подобные земным .
Но есть и отличия. Прежде всего, из-за удалённости от Солнца климат, вообще суровее Земного.
Далее год Марса почти вдвое длиннее земного, а значит, дольше длятся и сезоны. Наконец из-за эксцентриситета орбиты длительность и характер сезонов заметно отличаются в северном и южном полушариях планеты.
Таким образом, в северном полушарии лето долгое, но прохладное , а зима короткая и мягкая, тогда как в южном полушарии лето короткое, но тёплое, а зима долгая и суровая.

............Когда готовили аппарат к полету, в складках кожаной обивки, справа от одного из иллюминаторов во втором грузовом отсеке фон Краузе нашел смятый листок бумаги.
Бумага была в типографии расчерчена на мелкие клеточки, потом на ней кто-то округлым почерком, отделяя одну букву от другой, что-то написал. Потом листок бумаги вырвали (наверное из тетрадки), сложили два раза пополам, долгие годы носили в кармане, потом смяли и засунули в складку кожи.

А сейчас фон Краузе стоял под иллюминатором, держал в руках смятый листок бумаги, и буквы складывались в слова:

...еще в марте, когда устраивался, только посмотрев на эти постные скопческие морды, и узнав их должности, подумал - быть беде. Но отступать было некуда. Отличительная черта капитализма - наличие безработицы, ждало меня за дверями конторы. Но я знал, что пойди служба по определенному пути, эта сволота начнет меряться передо мной профессиональными пиписьками - кто кого круче, кто больше всех знает. А поскольку эти жлобы уже сработались, то понятно, против кого они будут дружить.
Я, помнится, даже у покойного директора (в смысле тогда он был ещё жив, а только потом умер) спросил, что будет, если начнут меня подсиживать. Но директор, покойник, видать был мужиком опытным и заверил меня, что подобные вещи будет давить в зародыше. Я, придурок, не то что поверил, но принял к сведению, что кроме меня и начальство проблему знает. Пошла служба. И трудно было, но за бортом бардак, кругом сокращения и невыплата зарплат, а у меня живая работа, да и зарплату платят исправно.
Зарплата не весть что. От выдачи до выдачи, но мы иной раз и таких денег не получали. На других работах. А тут еще кто-то из самых верховых, слово новое пустил - кризис. Вообще можно ничего не делать, и все на кризис валить.
Ну, ладно, тружусь. И все вроде ничего, я стараюсь никому на мозоли не наступать (по привычке старого разведчика), но вижу пошла лавина. Начали меня править на колене. Это так не делается, а вот то так делается. И где это видано так делать, когда вот тут написано, что это надо так делать.
Я человек простой и незамысловатый. Я давно усвоил что учиться надо всю жизнь, что на всякого мудреца довольно простоты, что и на старуху бывает проруха... Но! Но не было в речах этой ходячей бочки жизни, а были одни заученные псалмы, исполняемые в пафосе с полуприкрытыми от святости бельмами.
Я - терплю, и лишь иногда, когда уж совсем оно на личности переходить начинает, тоже клыки скалю. Хорошо, хоть опыт кой-какой, сын ошибок трудных, уже имелся, потому, когда я оскалился и огрызнулся с выходом на личности, это чмо голосом начало набирать октавы, и понял я что ей того и надо - устроить мне бой в Крыму, и битву при пирамидах.
Просек я это дело и затаился.

"Стань тенью, бедный сын Тумы! Когда кровожадный ча ищет тебя глазами сквозь заросль - стань тенью, и нос ча не услышит запаха твоей крови. Когда ихи падает из розового облака - стань тенью, и глаза ихи напрасно будут искать тебя в траве. Когда при свете двух лун - олло и литха - ночью злой паук цитли оплетает паутиной твою хижину, стань тенью, и цитли не поймает тебя. Стань тенью, бедный сын Тумы. Только зло притягивает зло. Удали от себя все сродное злу. Закопай свое несовершенство под порогом хижины. Иди к великому гейзеру Соам и омойся. И ты станешь невидимым злому сыну Неба, - напрасно его кровавый глаз будет пронзать твою тень."

Но злобная тварь не успокаивалась. И теперь каждый день я слышал над ухом ее пыхтенье и гортанное похрюкивание. Однажды не выдержал и сказал - завтра пишу заявление. Куда, там! Понеслась звезда по кочкам! Типа кто это тут гавкает. А я не гавкаю, а наследующий день написал заявление и отнес начальнику.
Тот не ждал такого разворота. Что? Почему? Я про тварь ни гугу, потому как мне шум и расспросы с внедрением посторонних в подсознание не нужны, а клоню к тому, что не копайтесь, отпустите, а я вам век благодарен буду. Не уговорил начальника. А упырь теперь с утра до вечера ко мне пристает со своим блекотанием противным.
Я через пару дней опять к начальнику - типа как дела, дали ли вы моему заявлению ход? Он опять меня на раскрутку истинных намерений. Развернул передо мной упускаемую мной перспективу - новые объекты с хорошим финансированием, новые сотрудники, разделение сфер деятельности. Да только говорит он мне это все, а я только одно чувствую - сопение вурдалака под боком, которое, если я сейчас не выйду из-под удара, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
За сребренники прогнуться перед тварью? Потерять лицо? Нет, говорю начальнику, прошу удовлетворить мое заявление, потому как не передумаю.
А упырь все больше напирает. Уж совсем подминает.
Я на службу как в атаку начал ходить - на одном: Ура! За Родину! За Сталина!
Вспомнил всех своих предков. Подумал, что наверняка был среди них кто-то из тевтонов или викингов, с топором в руке и рогатым шлемом на голове, грызущем от ярости в бою зубами свой щит. Неужто я тебя, камрад, подведу?
И настал день, когда нечистая сила уже почти одолела. Сначала по переднему краю поработала в хорошем темпе тяжелая артиллерия. Потом проштурмовали "штуки". А потом пошли танки с мотопехотой. Боевое охранение и первая линия окопов перестали существовать. Танки прорвались в тыл и рванули на восток. Гренадеры ворвались во вторую траншею и начали зачищать блиндажи гранатами и автоматным огнем.
Пленных в этом бою никто не брал. Что с ними делать на войне?
Я держался из последних сил.
Упырь приостановил натиск, собираясь хорошенько поглумиться над моим израненым телом, и спросил спесиво подбоченясь: -Когда ж вы уходите?
Я ответил истекая гневом, что заявлению дан ход, но дата, мне не известна...
-Не дан, не дан ход, -радостно захрюкала сущность, - Я само видело заявление. Оно валялось на столе!
-У меня другая информация,- белыми от ярости губами прошептал я.
Что-то было в моем голосе такое, что заставило сущность плеща жиром в кожаном бурдюке, и скрипя суставом, броситься наводить справки к начальству.
Я стиснул остатки невыбитых зубов и вознес молитву Одину, с просьбой умереть в бою, а не от мускусного запаха упыря.
И мольба была услышана.

В этот момент Советская Армия нанесла ответный удар. С одиноко летящего на 9-ти тысячах Ту-95 пришел ответ.
50 мегатонн выжгли всю погань окрест. Танки катились по горящему полю как кегли. Тени испепеленных гренадеров навечно впечатались в бревна блиндажей.
Хрюкало узнало, что заявление подписано, и я рывком вышел из-под удара.
Бельма закатились, а "энеджайзера" рядом не обнаружилось.
Я понял, что скоро смогу что-то рассказать о фон Краузе на ...

В этом месте непонятное, и какое-то страшное письмо оборвалось.
Я повертел еще раз листок в руке.
Ничего.
Только раздавленный засохший комар, сантиметров пяти в размахе крыльев, прилип на одной из сторон.

Междупланетное яйцо двигалось в пространстве используя ракетный принцип движения - отбрасывая назад некую массу раскаленных газов - продуктов распада-горения ультралиддита.
Инженер Лось объяснил, что вне атмосферы Земли не существует привычного нам окислителя - кислорода воздуха, и процесс горения ультралиддита возможен только в особых условиях - в специальной камере сгорания, где ультралиддит, являясь многокомпонентным веществом сочетающем в себе в связанном состоянии и топливо и окислитель, под действием электрической искры распадается, одновременно сгорая и создавая огромное давление в шаровидной камере выполненной из бериллиевой бронзы, отполированной до зеркального блеска изнутри.
Камера имела выход наружу в корме яйца в виде сопла для истечения в пространство образующихся в камере сгорания газов. Скорость истечения газов была близка к скорости света - 300 000 км в секунду, что позволяло развивать в открытом пространстве, вдали от больших масс вещества огромную скорость. Подачей ультралиддита можно было управлять из кабины яйца, регулируя его расход с помощью дозатора - лепестковой диафрагмы.
Для изменения направления движения яйца применялась система корректирующих кольцевых дюз, окружающих основную тяговую дюзу. Для торможения применялся сквозной канал, проходящий от камеры сгорания сквозь яйцо прямо по продольной оси, и открывающийся тормозной дюзой с заслонкой, обычно закрытой.
Инженер Лось во время своего доклада увлекся и начал что-то объяснять об альтернативной системе управления полетом - газовых рулях.
Тут мне стало попонятнее, ибо так управляются все нынешние атмосферные ЛА типа аэропланов - отклонением потока воздуха в сторону противоположную движению.
Оказалось, что при движении вне атмосферы обычные рули не рабтают, по причине отсутствия потока набегающего воздуха, и для управления ракетой необходимо вводить рули в поток раскаленных газов, вырывающихся из тягового сопла.
Но температура раскаленных газов столь высока, что обычные материалы - сталь, алюминий, не выдерживают, и разрушаются.
По мнению инженера Лося с этой задачей могли справиться только газовые рули выполненные из графита, но упрочненного армированием по особой технологии, недоступной нам пока, в начале ХХ века.
Много внимания инженер Лось уделил системе стабилизации полета яйца-ракеты в пространстве.
Оказывается ракетный полет отнюдь не простая штука! Поэтому в конструкции яйца имелись так называемые гироскопы - вращающиеся с большой скоростью массивные диски. Первой прямой аналогией гироскопа инженер Лось назвал обычный детский крутящийся "волчок"-юлу.
И правда! Установить диск на острие центральной оси так, чтобы диск не падал на бок было возможно, только придав ему круговое вращение. В яйце гироскопы первично раскручивались вручную, а затем вращение поддерживалось за счет истечения газов, отводимых от камеры сгорания по микродюзе - прямо на жаропрочные лопатки гироскопов.
Что еще удивительно, так то что в междупланетном пространстве давление действует на закрытой яйцо изнутри - ведь за бортом нет газовой среды, равно как и барического давления. Страшно, но попади вы или я в открытое пространство без защиты стенок яйца - нас с вами разорвет внутренне давление внутри закрытых полостей организма. Точно так как разрывает морских окуней, поднятых с большой глубины внутренне давление в тканях их тел, адаптированных на сопротивление чудовищному давлению морской пучины.
Для дыхания людей во время междупланетного перелета внутри яйца, воздух находился в сжатом состоянии в двух шаровых емкостях.
Закачка воздуха производилась компрессором, стоящим рядом с емкостями. Естественно, что компрессор работал на стоянках яйца на Земле и на Марсе, то есть там где был воздух в атмосфере.
Еще в яйце был бак запаса воды, выполненный из стали, футерованный изнутри пищевой резиной. И второй бак - для сбора физиологических отправлений экипажа яйца.
В нескольких отсеках располагались кладовые для продуктов и походных предметов.
Со слов инженера Лося я узнал о том, что междупланетное пространство, при отсутствии воздуха и привычного нашим организмам барического давления, наполнено корпускулярным излучением испускаемым при атомических процессах, сходных с непрерывными взрывами, происходящими на Солнце. Сие излучение представляет страшную опасность для живых организмов.
Живые клетки, будучи подвергнуты таким излучениям подвержены мутациям (при небольших дозах корпускулярного излучения) и летальному исходу (при значительных этого излучения дозах).
Для защиты экипажа от корпускулярного излучения под слоем полированной бериллиевой бронзы, образующей внешний корпус яйца-ракеты, находился двухдюймовый слой листового свинца. Как известно свинец имеет большую величину плотности, то есть атомы в его атомической решетке находятся на столь малых друг от друга расстояниях, и обладают такой массой, что в состоянии задерживать (тормозить) летящие с большими скоростями высоко энергетически заряженные альфа-, бета- и гамма частицы, составляющие невидимую часть излучения Солнца.
Еще одна напасть междупланетных бездн - это температура. В открытом междупланетном пространстве сия температура может опускаться до -273 градусов по термометру со шкалой Цельсия. Но это, конечно, в тени, отбрасываемой каким-либо междупланетным телом - планетой, астероидом, луной.
А вот под прямыми Солнечными лучами возможны многосотенноградусные положительные температуры.
Для того, чтобы выжить живым существам, яйцо-ракету изнутри устилает несколько слоев капки и ваты, обшитых изнутри прочной воловьей хорошо выделанной хромом кожей.
В пилотском отсеке в носу яйца имеются пилотажные и навигационные иллюминаторы, выполненные из конических толстых стекол, способных выдержать давление изнутри аппарата. Для наблюдения за окружающим пространством пилот может использовать 40-ка кратный телескоп и морской бинокль.
Основная задача планетогации заключается в том, чтобы направить корабль и соразмерить его скорость таким образом, чтобы оказаться в точке встречи с планетой в тот момент, когда она туда подолетит двигаясь по постоянной орбите. Это все арвно как стрелять по летящим утке или самолету с упреждением на несколько корпусов.
Но сия сказано крайне упрощенно, потому что планеты движутся не по прямым линиям, а по эллиптическим орбитам. И расстояния до них не сотни метров, а десятки миллионов километров. Впрочем, инженер Лось был спокоен, рассказывая нам об этих сложностях планетогации, потому как у него был с собой планетогационный справочник, найденный нищим индейцем в конце ХIХ века при раскопках пирамиды инки Вицлипуцли в Гватемальских джунглях, и проданным за пять песо в мелочной лавке.
Откуда неведомыми путями, достойными отдельного изложения, справочник попал в Петроград в 192... году.

Тут я опять запутался во всех этих временах и событиях еще не наступивших для нас.

Жизнь междупланетчика полна опасностей. Запас сжатого воздуха обеспечивал кислородом потребности экипажа во время перелета. Но при дыхании людей выделяется углекислота. На Земле выдыхаемая углекислота рассеивается в атмосфере, что бы затем быть усвоеной и переработанной растениями. На борту междупланетного яйца, наглухо изолированного от внешнего, полного опасностей мира, выдыхаемая углекислота является смертельной опасностью.
Инж.Лось и тут не выказал обеспокоенности, заявив что для переработки углекислоты он возьмет на борт специальную водоросль, в изобилии встречающуюся в местных внутриземных водоемах.
Водоросль сию он называл холерой.
Точнее это я ее так назвал, для простоты, потому как инженер Лось называл водоросль хлореллой.
По мне - одна холера, что хлорелла, что холера, лишь бы помогала от удушения.
И действительно, они вместе с Гусевым начерпали в болотце около нашей стоянки целый чан зеленого плавучего дерьма, и с гордостью долили этот чан водой, закрепив его зажимами к полу в третьем отсеке. К чану тому прилагалась круглая стеклянная крышка, армированная проволокой, на петлях, с резиновой уплотнительной прокладкой и двумя накидными барашками для крепления.
Инженер Лось сказал, что перед взлетом эту крышку надобно будет закрыть и барашками зажать, чтобы холера не выплеснулась при маневрах и при невесомости. Что такое невесомость, он нам не рассказал, а противно улыбаясь предложил испытать самим.
Впрочем углекислоту холера во время полета будет усваивать через трубки-капилляры, выведенные в каждый отсек, и по ним же выделять кислород в воздух отсеков. При этом бак с холерой надобно все время держать под иллюминатором со светофильтром, и стараться, чтобы иллюминатор тот смотрел в сторону Солнца - де холера работает только днем на свету.

Еще инженер Лось что-то рассказывал о метеоритах, о кометах и астероидах. Но на его фразе "...для чего ракетному аппарату надлежит подняться над плоскостью эклиптики..." я заснул.

 Отправлено: 10.04.11 19:11. Заголовок: Полёт. Странное нача..

Полёт. Странное начало.

Шли вторые сутки полёта. Держа курс на северо-восток, мы летели над тайгой. Воздушный корабль болтало нещадно, фюзеляж скрипел, внутренние растяжки в нём, то натягивались до звона, то провисали, ослабнув.
За штурвалом сейчас был ротмистр Лемке. Как только мы попали в полосу турбулентности, он сменил корнета Азарова. Штурвал стал вырываться из слабых ручек Шурочки, аэроплан трясло, он стал рыскать по курсу. Кудасов, до этого момента, находившийся у себя в отсеке, и пишущий свой бесконечный отчёт о полёте, вышел оттуда, со свирепым выражением на лице. В испачканных чернилами руках, ротмистр держал залитый этими же чернилами отчёт. Шурочка, увидев это, поняла, что причиной сей коллизии, была она.
Кудасов посмотрел на её испуганное лицо и промолчал. Он вернулся в свой отсек, и из-за двери послышался его тихий голос. Судя по интонациям, ротмистр отводил душу.
Через минуту, он показался в дверях. Руки его были отмыты от чернил, злополучный отчёт отложен на потом.
- Ротмистр, поднимайтесь до трёх тысяч – сказал он.
- Слушаюсь! - ответил Лемке.
Потом осторожно стал подавать штурвал на себя.
Моторы натужно ревели. Высота увеличивалась медленно. К болтанке добавился сильный боковой ветер. За стёклами пилотской кабины проносились тёмные полосы туч.
Кудасов встал за спиной Лемке и стал смотреть вперёд.
- Аристарх, добавь оборотов – вскоре произнёс он,- похоже, нас сносит на запад!
Ветер усилился до штормового. По стёклам кабины забарабанили крупные капли, а через мгновение, на ИМ обрушилась стена дождя и видимость стала нулевой.

Происходящее, глазами ротмистра Кудасова:

Я стоял за спиной Аристарха и смотрел вперёд, по курсу. Болтанка продолжалась. Мы вошли в облачность, которую всё никак не могли пробить. Она казалось бесконечной. Наш ИМ с трудом набирал высоту. Я начал беспокоиться, чувствуя, что нас очень активно сносит на запад, хотя, компас и показывал прежний курс - на северо-восток. Определиться было пока невозможно, ориентиров не было.
Прошёл час, я заметил это по своему хронометру. В облаках появились просветы, они становились всё больше. Вокруг становилось светлее. Наконец, наш ИМ вышел из облачности.
Я стал смотреть вслед уходящим тучам, которые уносились ветром на запад. Тёмная масса их стремительно удалялась. Всё вокруг осветилось солнцем, которого мы так ждали. Пришло время свериться с ориентирами. Я взял карту и попытался определиться. Но, проплывающая внизу местность никак не хотела совмещаться с картой.
- Аристарх! Мне кажется, нас здорово отнесло ветром. Под нами совсем другой пейзаж. И карта – бесполезна.
Внизу, под нами почему-то уже не было тайги. Местность скорее напоминала среднюю полосу, а может быть даже…здесь мне в голову пришла совершенно дикая мысль… и западные губернии!
- Снижайся до полутора тысяч – сказал я.
Воздушный корабль пошёл к земле, теряя высоту. Вскоре стало возможным подробнее рассмотреть землю. Лес был, несомненно, не таёжный. Внизу мелькали невысокие деревья, скорее всего дубы или вязы. Хвойных деревьев почти не было. Небольшие рощи чередовались с полями. Всё было другое, нежели два часа назад, до нашего вхождения в облачность.
- Где же мы? – подумал я. Мне стало неуютно, от сознания того, что мы сбились с курса, и нас отнесло в неизвестном направлении. Я снова посмотрел на карту, словно ожидая, что на этот раз она покажет мне то, чего я жду.
- Господин ротмистр! Посмотрите туда! – услышал я голос Лемке и увидел его руку, указывающую на что-то, несомненно, интересное.
Я стал смотреть туда, уда указывал мне мой второй пилот. Прямо по курсу виднелись крыши домов, мы явно приближались к какому-то населённому пункту, городу или селу.
Через несколько минут мы смогли яснее рассмотреть его. Крыши домов, в большинстве своём были черепичные, дома каменные и вдобавок ко всему я увидел католический костёл, об этом явно говорила его архитектура, а главное – крест на куполе был тоже католический!
Вот те раз! Не спим ли мы? Да какой тут сон, последние часы нас болтало в воздухе так, что я и не припоминаю, бывало ли это у меня такое вообще! А теперь и это!
Небольшой городок, остался позади, под крылом снова замелькали поля и рощи. По грунтовой дороге тащился небольшой обоз из четырёх упряжек. В каждой было по две лошади, а сами повозки были большими, накрытые тентами с дугами. И я увидел большие красные кресты на парусиновых боках повозок.
Санитарный обоз! Только чей? Это был вопрос.
На который, правда, последовал скорый ответ. ИМ миновал обоз, и полетел над очередным перелеском, на вершине невысокого холма. Вот и вершина, а за ней мы увидели дома ещё одного городка. И линию железной дороги, по которой шёл товарный состав, направляясь к городку.
-Господин ротмистр! Это немцы! – услышал я крик Добейко. Обладая отличным зрением, бывший флотский механик смог без бинокля увидеть немецкие каски, на головах солдат, едущих на открытой платформе.
То, что он прав, мы поняли через мгновение. Левую нижнюю плоскость прошила пулемётная очередь, к счастью не задевшая моторы.
- Пся крев! – некстати пришло на ум и вырвалось наружу польское ругательство. Запас таковых у меня имелся, после непродолжительной службы в Варшаве, до войны.
Аристарх, без моей команды, уже уходил левым виражом в сторону от огня, ведущегося с поезда.
-Немедля набор высоты! – голос мой сорвался, - до трёх тысяч!
ИМ, повинуясь воле ротмистра Лемке, уходил всё дальше от железной дороги с набором высоты.
Стрельба продолжалась, но теперь она нам была неопасна.
Я посмотрел на простреленную плоскость и увидел на ней Добейко, который держался за расчалки и осматривал повреждения. Потом он повернул голову и, увидев, что я наблюдаю за ним, поднял вверх большой палец.
-Значит, повреждения неопасные – решил я – хоть в этом повезло!
ИМ делал разворот. Надо было уйти от этих городков и от железной дороги. Внизу не было видно признаков приближающегося фронта.
Значит, мы где-то, в тылу германских войск! Вот так да! Опять чудеса! Продолжение Китежа!
- Господин ротмистр! – посмотрите на десять часов! – услышал я звонкий голос корнета и повернул голову в указанном направлении.
В километре от ИМ в воздухе висел какой-то объект, похожий на полуспущенный аэростат. Я поднёс бинокль к глазам, и каково же было моё изумление, когда я узнал в нём привязной змейковый аэростат! Несомненно, оторвавшийся, каким-то образом, от державшего его на привязи каната и, теперь,летящий беспорядочно, куда-то. Но ещё более удивительным открытием для меня стало то, что в корзине аэростата я увидел офицера, и, несомненно, русского офицера!
Лица в шлеме и очках я рассмотреть не смог, но на кожаной куртке были русские погоны!
- Что же он делает в неуправляемой «колбасе» - некстати подумал я.
- Вскоре узнаем – ответил я сам себе.
- Аристарх! Видишь? – показал я ему рукой в направлении аэростата.
- Вот это дела! – изумлённо произнёс ротмистр, и продолжил – Подберём?
- Ты ещё спрашиваешь! Курс на аэростат! Добейко! Приготовить канат с «кошкой»! Будем ловить летуна!
Офицер на аэростате тоже заметил ИМ и помахал обеими руками.
ИМ и аэростат неуклонно приближались друг к другу.
Оставалось несколько минут.

 Отправлено: 12.04.11 09:35. Заголовок: Полёт. Странное нач..

Полёт. Странное начало. Спасение прапорщика Никольского.

Мы подлетали к аэростату. Когда до него оставалось метров пятьдесят, всем на борту ИМ стали видны его повреждения. Пробитая оболочка стремительно теряла объём, сморщиваясь прямо на наших глазах, и аэростат неумолимо терял высоту. Офицер-наблюдатель в корзине что-то делал на противоположном борту. Услыхав шум моторов воздушного корабля, он повернулся лицом к нам и мы увидели, что он держит в руках пулемёт, который, по всей видимости, он и снимал с турели. За несколько секунд, когда мы проносились мимо, я успел разглядеть молодое лицо и одну звёздочку на погоне.
ИМ ушёл на второй круг.
Ко мне подошёл кондуктОр Добейко и сказал – Господин ротмир! Зацепить-то мы его зацепим, но «колбаса» эта нам как якорь станет! Надоть, по- другому, Леопольд Эрастович!
- И как,Ян Янович? Что предлагаете?
- Так ведь у господина прапорщика парашют имеется. Положен парашют, для надобности из корзины прыгнуть, в случае чего. На борту закреплён. Остаётся только лямки надеть и прыгай. И тут мы его и зацепим. И на борт поднимем.
Я задумался над словами кондуктОра.
- Приближаемся! – возглас Лемке вывел меня из задумчивости. Да и раздумывать времени совсем не было, аэростат уже падал.
- Рупор! – потребовал я и тут же получил его из рук Шурочки. Словно она чувствовала, что этот предмет мне будет нужен в эту же секунду. Я открыл дверь и вышел на плоскость.
ИМ подлетал к аэростату и я, приложив ко рту рупор, прокричал – На следующем круге, прыгайте с парашютом! Мы вас зацепим! Не медлите! Высоты может не хватить! Если не выйдет, то мы сесть не сможем!
Всё это я прокричал быстро, так как ИМ пронёсся мимо аэростата за считанные секунды.
Я проводил взглядом удаляющийся аэростат. Мне показалось, что прапорщик махнул рукой. Остаётся надеяться, что он понял меня. Я вернулся в кабину.
Аристарх вёл ИМ на третий круг. Наконец, мы легли прямо на курс к аэростату. До земли оставалось менее тысячи метров.
- Аристарх! Учти ветер! Его будет сносить! – возбуждено прокричал я.
Лемке только кивнул в этот раз. Он напряжённо всматривался в силуэт аэростата, видневшийся впереди и времени отвечать, у него не было. Руки его застыли на штурвале. Точными движениями он корректировал курс.
Вот далёкая фигура в корзине поднялась на борт и, через мгновение, полетела вниз. Тут же раскрылся купол, и падение замедлилось. В бинокль я видел, что в руках молодой офицер держит пулемёт и ещё какой-то свёрток.



- Чертовец хозяйственный! – подумал я - пулемёт не оставил! Молодец!
Парашют сразу же отнесло в сторону от падающего аэростата, и это было нам на руку. Добейко стоял в открытой двери с «кошкой» в руках, а свиток каната лежал у его ног. Аристарх вывел ИМ на парашют как по струне. Мы оказались в нескольких метрах выше. Добейко уже выпустил «кошку» с привязанным к ней грузом и теперь пристально смотрел вниз, прицеливаясь. Набегающий поток раскачивал утяжелённую»кошку», но всё же она нашла цель. КондуктОр сумел зацепить парашют за стропы, канат стал стремительно разматываться, но вдвоём с нашим доктором, они его остановили. А потом стали осторожно подтягивать парашют к фюзеляжу ИМ, наматывая канат на барабан.
Прапорщика отнесло к хвосту аэроплана, и попасть вовнутрь через открытую дверь он не смог бы, при всём желании.
Закрепив канат, Добейко стал пробираться в хвост ИМ, к кормовой пулемётной установке. Оказавшись там, он смог, взявшись за стропы, подтянуть прапорщика вплотную к фюзеляжу и в конце концов, с его помощью, втянул его в пулемётное гнездо. Всё это время, офицер действовал одной рукой, помогая кондуктОру. Другой рукой он прижимал к себе пулемёт и свёрток, с которыми он и покинул корзину аэростата.
И вот уже они оба стоят передо мной и тяжело дышат.
Прапорщик положил пулемёт и таинственный свёрток на пол. Я подошёл к ним, на ходу рассматривая спасённого офицера. Пола его кожаной куртки была в двух местах прострелена, а на левом рукаве запеклась кровь. Он выпрямился, отдавая честь.
- Прапорщик Никольский! 10-й корпусной воздухоплавательный отряд. Атакован германским Альбатросом во время корректировки стрельбы артиллерийской батареи по вражеским позициям в районе Яблонны!
Я протянул ему руку.
- Ротмистр Кудасов. Поздравляю с успешным окончанием вашей одиссеи.
Прапорщик, услышав мои слова, вздрогнул и пристально посмотрел мне в лицо.
Мне показалось, что я увидел тень сомнения, и одновременно, радости, промелькнула по его усталому лицу.
Мы пожали руки, и я обратился к нашему доктору – Пётр Кузьмич, осмотрите нашего гостя.
- Что у вас с рукой? – спросил я прапорщика.
- Пустяки, зацепил германец, чуть-чуть – ответил он.
Окочурин взял его под руку и повёл к себе, в отгороженный для медицинских целей, отсек.
Я вернулся к Аристарху, который был весь поглощён управлением воздушным кораблём. ИМ постепенно набирал высоту.
- Курс на восток, Аристарх. Надо убираться отсюда, пока нас не атаковали немцы. Они, несомненно, поднимут аэропланы. Мы в их глубоком тылу и они не захотят упустить свой шанс.
- Ты прав – ответил ротмистр – надо уходить. Экспедиция должна продолжиться. И всё же – какова коллизия!
- Думаю, подобное ещё будет. И не раз.
В пилотскую кабину постучали. Я открыл дверь и увидел стоящего перед ней прапорщика Никольского.
- Входите, прапорщик. Как вас по имени отчеству?
- Сергей Иванович, - ответил он, и продолжил – разрешите доложить о произошедшем7
-Не здесь, пройдёмте ко мне.
В моей каюте я предложил ему сесть.
- Слушаю вас, Сергей Иванович.
Никольский слегка помедлил, потом расстегнул пуговицу своей кожанки и достал из внутреннего кармана бумажник. Открыл его, вынул оттуда небольшую книжку, в красной обложке и протянул её мне. Я взял её в руки. Первое, что бросилось мне в глаза, крупно вытесненные два слова – «Военный билет». И чуть более мелкими буквами – «Министерство обороны СССР»
Я вопросительно посмотрел на Никольского.
- А сейчас, выслушайте мою историю, господин ротмистр – сказал он тихо.
И начал говорить.

 Отправлено: 14.04.11 13:08. Заголовок: Полёт (продолжение)..

Полёт (продолжение).Рассказ прапорщика Никольского.

…- так я и оказался в 10-м корпусном воздухоплавательном отряде – сказал Никольский, -
документы, военная форма – всё настоящее. Как сделал это майор И. – я не знаю. Возможности у него, вероятно, довольно большие, всё-таки 2026 год.
Он замолчал и после небольшой паузы снова заговорил:
- И ещё. Я много знаю о вашем времени. И не просто знаю, а я в нём чувствую себя, как дома. Опять-таки майор, приборы у них серьёзные. За какой-то час, мне передали всё, что нужно, для натурализации здесь, у вас.
Кудасов слушал рассказ прапорщика и по старой привычке, приобретённой за годы службы в контрразведке, рисовал на листе писчей бумаги круги и линии. Внутри кругов, он что-то вписывал мелким каллиграфическим почерком, а линии, то зачёркивал, то вновь проводил, соединяя нарисованные круги по-новому.
Всё, что рассказал ему Никольский, укладывалось в знание ротмистра о временнЫх перемещениях. Беседа с Батюшиным, встреча с капитаном Лесневским и его помощь экспедиции, после диверсии майора Берио, доклад Аристарха Лемке, о приключениях во время полёта в Петроград, и самое главное ( в этом месте своих размышлений Кудасов сосредоточился и вспомнил дословно то, что сказал Лесневский, в кабинете Батюшина):
- «Не так давно, при проведении сходного эксперимента по временнЫм перемещениям, бесследно исчез один наш военнослужащий, ефрейтор Никольский. Предположительно, он находится в 1916 году, в районе боевых действий Эскадры воздушных кораблей генерала Шидловского. Сейчас мы прикладываем все усилия для возможного направления Никольского в зону пролёта ваших ИМ, с целью встречи его и вас, уважаемый Леопольд Эрастович».
- Всё сходится. И картина почти закончена, ещё пару мазков и можно будет вставлять в раму – подумал ротмистр, - остаётся только узнать, как мой визави воевал в эти две недели, которые он провёл на позициях.
В дверь каюты постучали, и она приоткрылась. На пороге показалась Шурочка Азарова, с подносом в руках. На подносе стояли два стакана с чаем, а на блюдце высилась горка печенья.
- Вы просили чаю, Леопольд Эрастович – сказал корнет, украдкой помотрев на Никольского.
- Действительно, а я и забыл за разговором – ответил Кудасов и продолжил - Корнет, а принесите-ка нам коньяку. Господина прапорщика, вижу, знобит слегка.
- Сию минуту – ответила Шурочка, снова бросила быстрый взгляд на молодого офицера и вышла.
Эти взгляды своего пилота-стажёра не ускользнули от внимания ротмистра. Он подумал тотчас же – Приглянулся, никак, прапорщик нашей Шурочке. Да и в самом деле – герой, да и наружностью не обижен. Ну что же, посмотрим, посмотрим…
Шурочка вернулась быстро и принесла фляжку с коньяком и две серебряные стопки. Ещё на одном блюдце лежали дольки лимона.
- Не удивляйтесь, мы в походных условиях. Всё спиртное у нас разлито в такие вот фляжки. Кудасов взял фляжку в руки и аккуратно налил коньяк в стоящие на столе стопки. Они выпили. Долька лимона дополнила полученные от выпитого вкусовые ощущения.
- А теперь чаю с печеньем. Хоть всё и не по порядку, в нашей трапезе.
Они выпили чаю, съели печенья и Кудасов сказал - Однако, продолжим, Сергей Иванович. Как вас приняли в отряде? И расскажите, что сейчас на фронте, как обстановка.
Прапорщик кашлянул в кулак.
- Приняли отлично. Офицеров не хватает, потери велики. А служба – в этом месте Никольский посмотрел в глаза Кудасова – лучше не придумаешь. Наблюдение за неприятелем, корректировка огня наших артбатарей – во всём этом польза несомненная. И артиллеристы всегда рады нашей помощи. Гораздо точнее у них стрельба получается. Да и снаряды экономят. Вот только контузило в первый же день, хорошо, что легко.
- Как это вы сразу так, а? – спросил ротмистр.
- Германцы ночью пошли в атаку, была вылазка у них. Без артподготовки, внезапно. Пехота их отбила, но около взвода неприятеля прорвались к нашим аэростатам. Пришлось выбивать их, тут - то и случилась граната рядом. Не слышал полсуток.
- А ваш «полёт», как это произошло?
- Да проще простого, Леопольд Эрастович. Аэростат, где находился я и фельдфебель Анурьев выдвинулся далеко вперед и, мы,поднятые в воздух на 400 м, непрерывно корректировали боевые действия. С аэростата были разведаны позиции неприятеля, расположение его окопов и проволочных заграждений, движение по дорогам. Стрельбой нашей артиллерии, корректируемой по телефону с аэростата, неприятельские позиции были засыпаны снарядами. Противник бежал из окопов, не дожидаясь даже атаки нашей пехоты. Это решило судьбу боя.
Но в этот раз получилось нескладно: фельдфебель мой заметил германский аэроплан издалека, доложил мне и я скомандовал спуск и ...трос на лебедке заело - жестко, авария. Альбатрос подлетел к нам уже близко, дал очередь из пулемета, перебил одну стропу - и все. Пока живы. Но Анурьев получил пулю в руку. Приказал ему прыгать, высота позволяла. Он надел лямки парашюта и прыгнул. Удачно. Вижу, его наши казаки на коне к окопам нашим доставляют. Ну, с ним то всё хорошо. А я радуюсь, что нет у сукина сына зажигательных пуль,- в момент бы спалил, накрыло бы меня горящим аэростатом. Думаю: что делать? В корзине у меня ручной пулемет Шоша. Да разве попадешь? Велика скорость - не угадаешь опережение. Второй заход у немца - дело получше: попал в корзину и повредил оболочку аэростата. И ещё прострелил мне полу реглана. Видимо, пристрелялся. Тут я сообразил, решил по-охотничьи: поперек не выходит - надо в угон. Когда он зашел в третий раз, я повернулся к нему спиной, приложил пулемет к плечу и ждал. Как только он пошел на уход, дал по нему очередь в след. Он резко отвернул, пошел в сторону , примерно в километре от окопов упал на землю. А тут и заклинивший трос лопнул. И меня понесло в их расположение. Да, видимо, я попал в восходящий поток, потому, что отнесло далеко и на высоту приличную подняло. Но баллон был повреждён и я терял высоту. И тут вы, господин ротмистр! Повезло мне, видимо.
- История захватывающая. И вы – молодец! – заметил Кудасов.
А подумал тут же о том, что молодой человек рассказал об этом приключении, которое могло стоить ему жизни, совершенно спокойно, даже слегка устало. Значит, и потомки наши ( а ведь он – мне во внуки годится) не потеряли дух русский, воинский!
- Вот что, Сергей, вы разрешите вас без отчества называть, запросто - сказал Кудасов, и увидев согласный кивок Никольского, продолжил – всё, что вы мне рассказали о вашем, так сказать, попадании в наше время, должно остаться между нами. Для всех – вы прапорщик Никольский, и для меня, кстати, тоже. Я считаю, офицерские погоны, вы своими действиями на фронте, вполне заслужили. Вы останетесь на борту. Я включаю вас в экипаж. Когда выберемся отсюда и продолжим полёт на Север, на первой же посадке я отправлю с нарочным сообщение своему начальнику – полковнику Батюшину, в Петроград. Он в курсе многого. И меры предпримет соответствующие. Я уверен.
А сейчас – отдохните. И документы свои возьмите. Они вам ещё пригодятся.
Ротмистр встал и вышел из каюты, за ним вышел и Никольский.
ИМ пока, без помех держал курс на восток. Экипаж вёл наблюдение по сторонам. Корнет Азаров отвечал за воздушное пространство по левому борту, доктор обозревал пространство справа. Добейко стоял в пулемётном гнезде по центру фюзеляжа и вёл круговой обзор, не забывая про заднюю полусферу. Ротмистр Лемке был за штурвалом.
- Господин ротмистр! – обратился к Кудасову Никольский, – разрешите, я к кормовому пулемёту пойду?
- Действуйте, прапорщик!
Никольский стал пробираться в хвост, между упакованными экспедиционными запасами.
Кудасов, убедившись, что всё в порядке, и неприятельские аэропланы, в случае их появления, будут обнаружены загодя, прошёл в пилотскую кабину к Лемке.
Впереди, в нескольких километрах, стали угадываться облака.
- Вот они то нам и нужны, сейчас – подумал ротмистр.
Воздушный корабль приближался к спасительной облачности.

 Отправлено: 18.04.11 12:45. Заголовок: Полёт. Возвращение и..

Полёт. Возвращение из германского тыла. Курс – на Север.

На нашу удачу, неприятельских аэропланов мы не увидели. То ли, поздно сообщили, своему командованию, стрелявшие по нам солдаты с воинского эшелона, то ли нас просто не нашли в облаках, но два часа полёта прошли спокойно. Два этих часа мы шли по счислению, так как облачности, казалось, не будет конца. Полёту помогал попутный ветер.
Когда, в начале третьего часа полёта, мы. наконец, вывалились из облаков, я первым делом, развернул карту и, опасаясь, в глубине души, что снова не смогу определиться, стал смотреть на проплывающую внизу местность. По расчетам, наш ИМ, должен был оказаться почти в том самом месте маршрута, откуда нас несколько часов назад, начало активно относить на запад. И в самом деле, это оказалось так. Знакомые изгибы русла реки вновь были под нами.
- Аристарх, мы снова на маршруте, и почти там же – сообщил я новость второму пилоту.
Надо было подумать об этом зигзаге, в нашем полёте и я вернулся в каюту. Дело мне стало казаться весьма странным. Возникшая на пути гроза - это явление природное, но сильнейший ветер, который за пару часов, отнёс нас настолько далеко на запад, так что мы оказались в тылу германских войск, а затем, почти за то же время, вернул нас в исходную точку – вот, что не давало мне покоя.
Я сел в своё плетёное кресло, довольно удобное и вместе с тем лёгкое, что немаловажно в полёте, где каждый килограмм веса на счету, и взял со стола лист, со схемами, которые я чертил, слушая рассказ Никольского. Знакомые фамилии были вписаны в кружки, пересекающиеся линии, соединяли их.
Но схема лишь показывала участников действия, а суть происходящего она не объясняла.
Перебрав в уме все известные мне на данный момент факты, я понял, что к окончательному выводу, о природе происходящих событий, я прийти не смогу. Мало фактов, мало знаний о временнЫх парадоксах, а посему, будь, что будет. Надо продолжать начатое дело. И я успокоился.
Я вернулся в пилотскую кабину. Пришло время сменить Аристарха. А поскольку, мы летели уже над территорией империи, и ничто нам не угрожало в своём воздушном пространстве, я приказал корнету занять место за штурвалом. По корабельному времени близилось время обеда. Доктор уже накрыл общий стол, но тут Добейко подошёл ко мне и сказал – Леопольд Эрастович, второй мотор масла много берёт, хотелось бы посмотреть.
- Для этого надо сесть, Ян Янович.
- Я уже смотрел сейчас. Выходил на плоскость. Потёков не видно, а масла в сравнении с первым мотором, в бачке вдвое меньше.
- Корнет, уступите ка, мне место – сказал я Шурочке.
Она обернулась, и увидела Никольского, который уже вернулся от кормового пулемёта и стоял, наблюдая за действиями корнета, управляющего воздушным кораблём. Слегка порозовев, Шурочка, умоляюще глядя мне в глаза, произнесла – Господин ротмистр, разрешите мне посадить?
Я догадался о её желании произвести впечатление на молодого прапорщика. Однако для этого было выбрано не лучшее время и место, о чём я и сказал Шурочке, естественно, другими словами:
- Корнет, сажать аэроплан на неподготовленную площадку - это вам не на комендантском аэродроме посадки отрабатывать!
И добавил – Не спешите, лучше наблюдайте. Придёт и ваше время.
Аристарх, смотревший всё время вниз, в поисках подходящей площадки, показал рукой на открывшуюся ровную песчаную отмель на правом берегу реки и сказал – Подходящее место.
Я начал снижение с левым разворотом, чтобы описАть круг и ещё раз пройти над отмелью. Надо было убедиться в отсутствии крупных камней и вынесенных на берег течением брёвен и коряг, что бы принять решение о посадке.
И в этот, достаточно напряжённый момент, ИМ вдруг резко бросило вниз, тотчас же раздался громкий рокочущий звук, и над воздушным кораблём пронеслось нечто. Я говорю – нечто, потому, что за доли секунды, никто из экипажа ИМ не смог увидеть и распознать, что же это пролетело в непосредственной близости от нас. Никто, кроме, пожалуй, прапорщика Никольского, который, едва устояв на ногах, бросился с биноклем в руках в пилотскую кабину. Несколько долгих секунд он всматривался в даль, в которой растворилось это «нечто», едва не повредившее наш аэроплан. Потом он опустил бинокль, и я увидел его лицо. Оно было искажено гримасой отчаяния.
- Сергей, что вы увидели? – спросил я его, поражённый выражением его лица.
Он встряхнул головой, словно отгоняя наваждение.
- Не может быть, чтобы... – тут он запнулся, – нет и ещё раз нет.... А вдруг?
Он поймал мой недоумённый взгляд, помедлил мгновение и, наклонившись к моему уху, тихо сказал – Это был истребитель, МиГ-21. Самолет, который стоит на вооружении моего полка...
Сказать, что я очень удивился словам Никольского, было бы неправдой. Я даже бровью не повёл. Я внезапно осознал, что ничему не хочу удивляться. Я в одночасье, достиг критической массы непонимания. Внятная и конкретная цепочка мыслей пронеслась в голове. Выглядела она (цепочка) так:
- Всё, довольно! Сейчас – посадить аэроплан! Потом – обед. Добейко – заняться мотором. Лемке и Азаров – осмотреть ИМ.
...А мне – поговорить с Никольским.

Воздушный корабль мягко коснулся песчаной поверхности прибрежной косы, пробежал, не зарываясь широкими колёсами шасси вдоль воды, и остановился. Первая посадка, после начала экспедиции. Мы пробыли в воздухе ...дцать часов.

Для начала хватит.

 Отправлено: 22.04.11 13:00. Заголовок: Бивак экспедиции. В..

Бивак экспедиции. Вылет к побережью Ледовитого океана.

Ротмистр Кудасов постепенно становился фаталистом, от неподдающихся разумному объяснению событий, которые чередой случались в последнее время. Но это вовсе не означало, что он впал в равнодушное ожидание очередных «чудес», ожидающих экспедицию. Отнюдь. Ротмистр испытывал очевидный подъём настроения.
А дело было в том, что всё, до сей поры, происходящее с ним и его людьми, заканчивалось, весьма успешно. Из любой неприятности, всегда находился выход. И, поэтому, у Кудасова росла уверенность в благополучном исходе предприятия.
Впрочем, сам исход, или конечная точка окончания нынешних и предстоящих приключений, терялась в туманной неопределённости. Как во времени, так и в пространстве.
Как сказал бы, затерявшийся в просторах над Ледовитым океаном, вместе с ИМ-2, небезизвестный поручик Ржевский – Закончится всё удачно, господа! Но, когда и где, и будем ли мы при этом в здравии, знать нам не дано!
Дальнейший ход мыслей ротмистра был таков - он сознательно упрощал цепь событий. Личная парадигма Кудасова – его сущностный метод принятия решений, так сказать, его ментальная модель была основана на аппроксимации цепи произошедших случайных событий. Испытывая очевидные трудности с пониманием всего того, что происходило с экспедицией (имеются ввиду внешние временнЫе воздействия), он сознательно заменял одни объекты другими, в том или ином смысле близкими к исходным, но более простыми.
Иначе говоря, опытный контрразведчик, разделил непонятное на две части – на временнЫе парадоксы, т.е. появление «посланцев», как вид познавательной деятельности потомков, и на случай с перемещением во времени, ефрейтора Никольского, явившийся следствием неудачного временнОго эксперимента. К крайнему пункту своей схемы, ротмистр, после обстоятельного обдумывания, отнёс и появление реактивного самолёта. Остальные случаи, в том числе перемещение в пространстве зданий в Китеже и попадание ИМ в тыл германских войск, он временно исключил из рассмотрения. Хотя, появление прапорщика на борту ИМ связывалось Кудасовым, именно с этим.
Изложив всё вышеперечисленное на листе бумаги, ротмистр, спрятал свои записки в походный бювар, а затем убрал его в сейф. Небольшой сейф, узкая кровать, стол и два плетёных кресла – вот и вся спартанская обстановка в каюте Кудасова.
Закончив систематизацию событий, он вышел из аэроплана, спустившись по лестнице на песчаный берег реки, на котором стоял воздушный корабль. Экипаж был занят осмотром аэроплана и подготовкой к вылету. КондуктОр спрыгнул с плоскости и, вытирая руки ветошью, подошёл к ротмистру.
- Всё в порядке, Леопольд Эрастович. Думал я – что-то серьёзное с мотором, ан, нет, на счастье! Пробку масляного бака сорвало, контровочную проволоку пулей перебило, при обстреле, и её сорвало. Воздушный поток часть масла выбросил – сказал флотский механик, - Пробку я заменил, масло долил.
- Обрадовали, Ян Янович! Скоро будем над Ледовитым океаном, и там мелочи могут всё испортить. Ещё раз осмотрите моторы. В тех широтах их исправность – наша жизнь.
- Уже осмотрели, господин ротмистр, Азаров с Никольским занимались. Дотошный прапорщик-то оказался, и разбирается в моторах.
Кудасов одобрительно покачал головой и стал искать взглядом Никольского. После посадки и обеда, а потом и за составлением схем непонятных событий, он забыл переговорить с прапорщиком.
Увидел он Никольского в кабине ИМ. Тот что-то показывал и объяснял Шурочке. Она больше смотрела на него, чем на приборы, о которых, прапорщик, видимо, и рассказывал ей. Ротмистр подошёл к аэроплану и остановился, не желая прерывать беседу. Однако, Никольский увидел его и начал спускаться на землю, оставив корнета в кабине.
Хотя Кудасов и постарался определить для себя существующее положение, в котором находились участники экспедиции, записав все свои наблюдения, он, ожидая прапорщика, внезапно подумал об одной причине, которую он не включил в свою схему аномальных событий. А именно – о просьбе, если это можно так назвать, полковника Лесневского, которая звучала так (здесь ротмистр снова включил свою феноменальную память, которая служила ему верой и правдой) :
« - Если вы сможете найти физика и записи его опытов и исследований по этой теме, изолировать его на время, при этом сообщить НАМ, способом, о котором мы вам дадим знать позже, мир будет избавлен от ужаса атомной войны».
И эта просьба могла явиться основной причиной череды аномалий, которые всё время происходили с экспедицией. Кто-то мешал экспедиции и именно, поэтому.
К Кудасову подошёл Никольский.
- Сергей – обратился к нему ротмистр, - забыл спросить, а что за свёрток, вы спасали, прыгая с аэростата. Чем он вам так дорог?
- Скрывать мне нечего, Леопольд Эрастович. В свёртке – моя военная форма, настоящая, и мое оружие, тоже настоящее. Я должен вернуться, и вернуться в форме и с оружием. Так меня учили. Так положено. А документы, вы видели, я ношу с собой.
- Я так и предполагал – сказал ротмистр, - иначе и быть не могло. Оружие не бросают. Одобряю!
- Разрешите, я вам покажу, господин ротмистр?
- Не откажусь, если вы не против.
Кудасов с Никольским поднялись на борт ИМ и в отсеке, в котором определили место прапорщику, он развернул брезентовый пакет. Тускло блеснул воронёный ствол автомата.
- Я видел такое же оружие у Батюшина – подумал ротмистр – трофей Аристарха, из Подкаменной Тунгуски.
- Хорошо, Сергей. Пусть всё это будет храниться у вас. Любопытных у нас нет. Всё будет в порядке.
Никольский снова упаковал пакет, и спрятал его в рундук.
- Через час вылетаем. Курс – на Север. К земле Санникова. Попрошу вас проверить пулемёты. Мы хоть и не на фронт направляемся, однако, ничего нельзя предвидеть. Уже убеждались в этом.
- Слушаюсь, господин ротмистр!
Кудасов вышел из воздушного корабля и направился к Лемке, который сидел за раскладным столом и внимательно рассматривал топографическую карту. Циркулем-измерителем, он что-то замерял и записывал в блокнот.
- Рассчитываешь маршрут, Аристарх?
- Пытаюсь определить район, в котором может находиться ИМ-2. Если его не затронул ветер, отнёсший нас к германцам, то, как ты знаешь, он должен ждать нас на побережье, вот здесь.
И Лемке показал карандашом на точку рандеву, отмеченную на карте.
- В самом деле, именно здесь – подтвердил Кудасов, - надеюсь, ему удалось достичь этой широты.
Потом продолжил рассуждать вслух:
- Если Кольцов там, и ждёт нас, то он должен был дать команду настроить искровую радиостанцию на аварийную частоту и непрерывно посылать кодовый сигнал для нас. Пока мы его не слышим. Но мы далеко от побережья. Будем на подлёте, Добейко должен поймать сигнал. По нему мы и пойдём к точке.
- Будем надеяться, что так и будет – ответил Лемке.
- Аристарх, дай команду экипажу готовится к вылету. Пора.
Лемке отправился выполнять приказание. Через минуту раздался гул запускаемых моторов.
Кудасов окинул взглядом бивак экспедиции. Ветер шумел в кронах высоких сосен, подступивших почти вплотную к берегу.
- А ведь скоро мы будем видеть только один снег и ледяные торосы – мелькнула мысль у ротмистра.
- Но, зато мы окажемся ближе к нашей цели! – возразил он сам себе.

- Итак, вперёд! На Север!

 Отправлено: 22.04.11 20:51. Заголовок: О вреде курения. А ..

О вреде курения.

А все этот Гусев… Да и я тоже хорош… Одно оправдание – что человек я простой и незамысловатый, а как известно, такие и влипают во всякие истории…
И так, днями напролет… Какова игра слов! …во время нашего полета в междупланетном эфире Гусев, Панин и Кольцов проводили в шлюзовой камере за составлением каких-то планов относительно Марса, реализовать которые они намеревались в соответствии с резолюцией какого-то съезда.
Я человек простой и незамысловатый, от политики всю жизнь старался держаться подальше. Но тут-то? Как говориться, куда он с корабля денется? Это я про себя.
И впрямь. В рубке инженер Лось с Аэлитой в телескоп смотрят. В шлюзе наша троица заседает.
То есть, пардон, не троица, а партячейка. Опять, блин, словечко непонятное. Типа прорехи в штанах звучит с непривычки – ячейка в портах, значить.
Партячейку они организовали на второй день после старта, это когда все уже оттошнили от приступов невесомости, и внутри корабля была сделана генеральная приборка.
А в шлюзовой они обустроились, потому что все дымили как паровозы, но Аэлита с самого начала пресекла попытки закурить в своем присутствии, упирая на то, что она единственная дама в экипаже и на то, что от табачного дыма у нее возникает мигрень.
А в шлюзовой чем хорошо? Кури сколько влезет, а как за дымом перестанешь различать лицо товарища по партии или беспартийного, допущенного на открытое собрание партячейки, то можно открыть внешний люк в борту нашего бронзового яйца-ракеты, и враз в образовавшуюся щель весь дым вытягивает.
Только во время этих проветриваний надо держаться покрепче за поручни, что там-сям прикручены внутри шлюзовой, иначе вмиг утянет за борт.
Один раз задремавшего во время собрания Ржевского при проветривании унесло за борт. При этом поручик ухитрился даже не проснуться, что, впрочем его и спасло от удушья. Ведь во время сна потребность обычного человека в воздухе резко сокращается. А уж потребности такого необычного человека, каковым является поручик Ржевский, и подавно!
Это и позволило нам выловить поручика живым из междупланетного эфира за полчаса – пока прособирались, пока разглядели тело поручика на орбите, пока туда-обратно лазили по веревке.
А сегодня я поддался сплину и позволил Гусеву уговорить себя покурить с ним самокруточку с хаврой.
Хавра - это такая марсианская травка красного цвета, с трехлучевыми остренькими листочками. Марсиане поджигают ее в каменных горшках и нюхают дым. А дым хавры, если нанюхаться, избавляет марсианина от всех житейских забот и проблем, даря ему сладкие иллюзии.
У нас, на Земле, нечто подобное испытывают курильщики опиума…
А тут Гусев ловко так скрутил самокруточку, поджег ее от бензиновой зажигалки, подаренной ему инженером Гором после успешного взятия Лезиазиры отрядами восставших рабочих, и предложил сделать первую затяжку мне.
Ну, я ее, эту затяжку и сделал…
И оказался я, господа-товарищи в лабиринте царицы Магр, будто бы на митинге деповских рабочих, в обычное время ремонтирующих боевые треножники, а сейчас собравшихся для выработки плана свержения власти ненавистных капиталистов-эксплуататоров.
Если помните, на Марсе власть была захвачена головоногими, поработившими народ Марса, и пьющего у него кровь из жил в прямом и переносном смысле.
При питье крови они громко ухают. То ли от удовольствия, то ли в силу какого-то иного физиологического процесса. Так или иначе, но все имена поработителей начинаются на слог Ух.
Самый главный марсианский головоногий звался Ухльцином, а уж при нем состояло правительство из близких к его головоногости особей, которые звались Ухайдар, Ухубайс, Ухерзовскый, Ухурбулыс, Ухерномырдын, Ухурабов.
Но первым втерся в доверие марсианского народа головоногий с пятном на самой маковке, по имени Ухербачыв.
Это при нем были вырублены заросли фиолетового кактуса на Сырте, идущего на изготовление настойки, излюбленного алкогольного напитка марсиан. Это при нем ни с того, ни с сего взорвалась одна из станций электромагнитной энергии в Негробыле. Это при нем начали падать с неба летающие лодки, сталкиваться баржи в каналах. Это Ухербачыв велел перевести стрелки часов по всему Марсу на три часа вперед, под предлогом экономии электричества. Это при нем, доселе тучные злаковые поля заросли лебедой, а изобильные стада добродушных хаши внезапно охватил мор.
В стране перестало хватать продовольствия, деньги обесценились.
Ухербачыва сместил Ухльцин, и поначалу простые марсиане радовались, думая что к власти пришел хороший головоногий. Тем более, что Ухльцин всячески показывал, что ему близка и понятна жизнь марсиан.
Так, он посещал рынки, где торговали едой, прицениваясь. Так, он ездил на общественном транспорте, якобы без охраны. Симпатии толпы он обратил на пользу себе и своим приближенным.
Вскоре народ Марса понял, что новая метла не хуже старой метет деньги из зарплаты рабочих в карманы ловчил и мошенников.
Это при нем, была проведен дефолт марсианского песо.
Министром финансов в то время был молодой кровосос Ухрененко, на которого и свалили вину. Впрочем, сделано это было для отвода глаз, и Ухрененко пристроили на другое злачное место.
Обо всем этом и говорили марсианские рабочие на своем собрании в моем видении, вызванном действием дыма хавры.
Я смотрел на марсиан, слушал их выступления. Один за другим поднимались из толпы на возвышения марсианские рабочие, чьи имена почему-то казались мне такими знакомыми.
Помню, как Ешь Потей предложил объявить предварительный локаут на предприятии, но ему возразили Работай Зябни и Дай Пять, обвинив в соглашательстве с головоногими кровососами.
Тогда Ручки Вотани предложил немедленно выступить к ближайшему арсеналу и захватить его.
На это Лейба Гвардия ответил, что не следует забывать уроки, которые преподал им Великий Гусев, во время Первой Марсианской Революции.
А именно – в первую очередь необходимо захватывать почту, телеграф, телефон, вокзалы и мосты через каналы.
Тут я с изумлением увидел самого Гусева, проталкивающегося к возвышению через толпу возбужденно кричащих марсиан.
Тут на возвышение вскочил молодой марсианин Куча Делов и прокричал, что Великий Гусев снова с нами.
-Там где Гусев – там победа! - скандировала толпа марсианских рабочих протягивая руки к Гусеву…
Тут огонек самокрутки ожег мои губы, и я пришел в себя.
Рядом с моим лицом в воздухе плавали стоптанные солдатские нечищенные керзовые сапоги, в которых спал их хозяин – Гусев, и висело густое облако хаврового дыма.
Из рубки доносился голос инженера Лося, читающего стихи:

Я шепчу: "Аэлита"...
Профиль твой - на песке.
Капля яда пролита,
Сердце стынет в тоске.

Звуки флейты вплетает
Ветер в шорох ветвей.
Наш корабль улетает,
Собирайся скорей.

Ты ж как будто заснула
Только что на заре.
И щекою прильнула
На прощанье ко мне.

Холод горного камня
В подземельях нас ждал.
Виноват только сам я,
Что к тебе опоздал.

Паутиной заплетен
Наш венчальный Порог.
Яда вкус не заметен -
Я испить его смог.

Мне судьба отменила
Смерть в открытом бою.
Мне её заменила
На холодную руку твою.

Без тебя Аэлита,
Жизни нет мне нигде.
Капля яда пролита,
Ты, забвение, где?

Блин, подумал штабс-капитан Краузе, такие стихи и я могу сочинять.
Я неосторожно высморкался, так, что реактивная отдача чуть не размазала меня по переборке и полетел на камбуз перехватить чего-нибудь перед ужином.

 Отправлено: 26.04.11 16:42. Заголовок: Над ледяными полями..

Над ледяными полями.Встреча.

Внизу расстилалась ледяная пустыня. Обходя обширный грозовой фронт, ещё над материком, воздушный корабль, через нескольких часов лёта, оказался над ледяными полями Северного океана, к сожалению, довольно далеко от расчётной точки рандеву с ИМ-2. И теперь, Кудасов задумался над картой, пытаясь рассчитать новый курс. Определиться по солнцу было невозможно – низкая облачность закрыла всё небо. Из-за неё, приходилось держать высоту менее тысячи метров, и аэроплан заметно болтало. Оставалась надежда поймать сигнал искровой радиостанции Кольцова, и по нему выйти на курс, но пока, Добейко тщетно прослушивал эфир. Понимая, что полёт над ледяными полями становится похож на блуждание, из-за невозможности определить своё местоположение, ротмистр дал команду экипажу вооружиться биноклями и осматривать местность, для поиска походящей площадки для приземления. Лишняя трата бензина и ресурса моторов была ни к чему. Возможно, придётся делать посадку на лёд, а в условиях плохой видимости, торосов и трещин, дело это приобретало авантюрную окраску.
Эти тревожные мысли вытеснили недавнее воодушевление от красот северного пейзажа проплывающего под воздушным кораблём. С каждой минутой посадка становилась всё более вероятной, откуда-то появился туман, а в стёкла кабины порывистый ветер бросал пригоршни снежной крупы.
- Всё-таки придётся сажать ИМ – думал ротмистр, - а экипаж пока не нашёл подходящей льдины.
Сажать огромный корабль на неровную ледяную поверхность – дело очень сложное и рискованное. Хотя шасси ИМ было доработано с учётом северной специфики – колёса были большего размера, посадок на лёд никто из пилотов, находящихся на борту, ещё не делал. Это был результат спешки при отправке экспедиции – времени на тренировки не было. Да и планировались посадки только на землю островов в океане. Так был проложен маршрут, но погода и сопутствующие странные обстоятельства изменили первоначальные планы.
Добейко в очередной раз отрицательно покачал головой, когда Кудасов посмотрел в его сторону. Сигнала радиостанции капитана Кольцова всё не было.
Впрочем, ситуация ещё не была критической, моторы ровно гудели, болтанка уменьшилась и ротмистр, почему-то вспомнил один свой полёт с вынужденной посадкой на фронте.
- Да бывали дела лихие, ещё жажда летать не была утолена нисколько – начал вспоминать Кудасов, - посадки в этой части западного края приходилось делать на крошечные выпасы и выгоны панских фольварков в Мазовии и под Варшавой, где волею судеб, пришлось повоевать с германцем. Было это в недалёком прошлом, в конце 1914 года, в декабре помнится, и был я послан полковником Батюшиным, тогда ещё начальником контрразведки фронта, с инспекцией нашей службы в корпус генерала Рифтеля Манфреда Ивановича (прелюбопытный был старик). Вылетел один на Ньюпоре – 14…
Приятный туман неожиданного воспоминания сгущался в голове ротмистра, – так вот,…пролетая Чарну Белостоцку, я был атакован двумя Альбатросами, в круговерти скоротечной схватки, повредил одного из них и он вышел из боя, дымя мотором, но второй, достал меня очередью пулемёта стрелка, изрешетившей правую плоскость. Пришлось уйти, пользуясь надвигающимся весьма кстати туманом, в пойму реки Августов, где и приземлился в одном из фольварков. Залатав дыры куском гуттаперчивого воротничка, благополучно взлетел и прибыл на место.
- Господин ротмистр! Земля! – услышал крик корнета Кудасов, и мгновенно вернулся из болотистых мест западного полесья, к суровой реальности Севера. Бросив быстрый взгляд на отчаянно радующуюся Шурочку ( А ведь мне удалось увидеть землю, а мужчины не смогли! – явно читалось на лице пилота-стажёра), ротмистр стал смотреть в указанном корнетом направлении. Действительно, в туманной мороси угадывались очертания большого острова.
- Аристарх! Курс на остров! – скомандовал Кудасов и второй пилот стал поворачивать воздушный корабль.
Все члены экипажа заметно повеселели – земля есть земля, и стали готовиться, к приземлению. Вскоре удалось более подробно рассмотреть неожиданный подарок судьбы. Приближающийся остров постепенно заполнял горизонт. Это был очень большой остров, с высокими обрывистыми берегами, превращёнными в птичьи базары. Птиц были многие тысячи, и когда ИМ пролетел над этим скопищем пернатых, которые в одночасье сорвались с насиженных мест, то почудилось, что огромный корабль утонет в океане яростно машущих крыльями и кричащих чаек. Но всё обошлось.
Кудасов занял место за штурвалом, а остальные всматривались в изогнутую береговую линию, в надежде увидеть подходящее место для посадки. Казалось, что обрывистый берег никогда не кончится, но, обогнув остров, с северной стороны, все увидели, что высота скалистых круч уменьшается, и, наконец, долгожданная полоса песчаного пляжа пронеслась под плоскостями ИМ. Сделав контрольный круг, Кудасов аккуратно притёр аэроплан к земле. Большие колёса помогли - крупная галька, которой был усыпан берег, шуршала и хрустела под колёсами шасси, и, после небольшого пробега, воздушный корабль остановился.
- Поздравляю, господа! С первой посадкой за Полярным кругом! – поздравил ротмистр свой экипаж.
Возбуждённо переговариваясь, экспедиционеры стали выходить на берег. Один КондуктОр остался, продолжая слушать эфир. И его упорство было вскоре вознаграждено.
- Леопольд Эрастович! Есть сигнал! – донесся до Кудасова голос Добейко. Ротмистр, уже успевший подняться вместе с Лемке, на склон скалистого берега, отстоящего в этом месте побережья довольно далеко от воды, быстро стал спускаться обратно.
Добейко уже спрыгнул на берег. Он держал в руках листок бумаги. Когда ротмистр подошёл, он протянул его Кудасову. На листке была записана радиограмма капитана Кольцова. Она была лаконична, главное, что в ней были указаны координаты, где сейчас находился ИМ-2.
Погода в этих широтах меняется мгновенно, на смену снежному заряду, внезапно приходит солнце. Потом всё также стремительно меняется обратно. Именно в этот момент блеснул луч солнца и через несколько минут, ничего не напоминало сумрачный полярный день, с ветром и снегом в лицо.
- Ян Янович! Секстант! Как можно быстрее! Нам нужны координаты!
Добейко бросился внутрь воздушного корабля. Потом он показался в фюзеляжном люке с этим прибором в руках и стал ловить солнце.
Через пять минут местоположение ИМ-1 было определено.
Кудасов посмотрел на записанные кондукторОм координаты и озадаченно стал осматриваться вокруг.
И в это время, невдалеке раздались выстрелы и тут же наверху берега, куда не успел подняться ротмистр, показались фигуры людей.
Через минуту два экипажа экспедиции мяли друг друга в объятиях. Громче всех раздавался голос поручика Ржевского. Что он говорил, обнимая корнета, читатель догадывается:
- Господа! Господа! Немедля надо выпить за чудесную встречу! За спасённых и спасаемых, коими мы все являемся одновременно!
Никто ему не возражал.

Вот все и в сборе. Экспедиция продолжается!

 Отправлено: 26.04.11 19:21. Заголовок: В камбузе какой-то ч..

Обратно профессор Рейнольдс.

В камбузе какой-то человек (со спины я его не сразу узнал) рылся в леднике.
Я деликатно кашлянул, влетая в люк, после чего человек обернулся, и я не без удивления признал в нем профессора Рейнольдса, изобретателя Машины Времени и Путешественника во Времени.
Честно говоря, после крайнего нашего с ним разговора внутри Земли, я постарался поскорее забыть его рассуждения. Уж очень странно и страшно жить в том Вероятностном мире, космогонию которого профессор Рейнольдс лишь слегка обрисовал в нашей беседе.
Особенно мне не понравились его эскапады касающиеся меня лично.
Именно так я воспринял слова профессора о наличии во ВременнЫх линиях разнообразных моих собственных, якобы, аналогов.
Помните, он что-то говорил о штабс-капитане Киже, действовавшем в одном из вариантов полета нашей экспедиции к Северному полюсу Земли?
Однако я не подал виду, что новая встреча с профессором меня смутила, а радушно улыбнулся, подплывая к нему в невесомости.
Профессор также улыбнулся мне, и одной рукой ликвидировал снос моего тела за счет кориолисовой силы в сторону иллюминатора. В другой руке профессор Рейнольдс держал резиновую грушу с марсианской кактусовой водкой.
Я узнал ее по этикетке, наклеенной заботливой Аэлитой после того случая, когда поручик Ржевский решил сделать себе примочку на неловко подбитый в невесомости правый глаз, и вместо спитого чая взял резиновую грушу с кактусовкой.
Последствия от применения кактусовки вместо чая стали ясны уже через пять минут после начала процедуры.
Впоследствии в анналы истории эта процедура вошла под названием залить глаза. Это потому, что залив глаза, поручик чуть не отправил нас, вместе с бронзовым яйцом, в полет в один конец.
Кактусовка, введенная в организм через глаза, подействовала на поручика моментально и очень эффективно. Не задумываясь ни о чем, поскольку думать было уже нечем, поручик направился в машинное отделение и засыпав в расходный бункер ударную порцию ультралиддита поджег его электрической искрой от рабочей динамо-машины.
Ультралиддит, естественно, взорвался со страшной силой. В первые доли секунды ускорение расплющило весь экипаж бронзового яйца, буквально размазав нас по стенкам, а затем наступила невесомость.
Отклеившись от кожаной обивки салона я извлек капитана Кольцова из щели между шкафом и стенкой, куда его вбило при взрыве ультралиддита. Капитан Кольцов выглядел плоским силуэтом военного человека, так как шель была не шире двух дюймов.
Несколькими движениями, какие делают при взбивании подушки я придал капитану человеческий вид, и полетел посмотреть как обстоят дела с остальным экипажем. Но какое-то суетливое мелькание за иллюминатором привлекло мое внимание.
Я сплюнул в сторону противоположную иллюминатору и подплыл к нему. За стеклом проносились звезды с такой скоростью, что я видел только разноцветные световые полосы. Ускорение приданное нашему междупланетному кораблю взрывом произведенным поручиком Ржевским было столь велико, что мы продолжались разгоняться.
На моих глазах точки звезд позади корабля собрались в шаровидную туманность с каждой секундой приобретающую все более красную окраску. Впереди по курсу аналогичноя звездное скопление имело фиолетовую окраску. По бокам нашего пути царила непроглядная темень. Сколько я не вглядывался в иллюминатор, мною было замечено всего несколько объектов.
В одном я сразу опознал Туманность Андромеды, которое становилось все ближе.
А вот несколько других объектов вызывали недоумение. Это были объекты по форме напоминающие глубокие тарелки для первого блюда.
-Ба! Летающие тарелки! -подумал штабс-капитан фон Краузе.
А через минуту я воскликнул еще раз: -Ба! Летающие блюдца!
Я уж было подумал что на такого рода летательных аппаратах передвигаются жители других планет и солнц во Вселенной, а потом догадался...
Неделю назад Аэлита поссорилась с инженером Лосем, высказав ему подозрение, что он, ухаживая за Аэлитой, одновременно приударял за Ихошкой, девушкой порядочной, но слабой к чарам земных мужчин.
Ссора закончилась битьем тарелок. Но тарелки в невесомости не желали биться, тогда Аэлита открыла люк в шлюзе и с криком: -Изменьщик!, сделала вид что хочет выброситься из люка в пространство.
Пока ее ловили всем экипажем и водворяли в каюту, разбросанные ей тарелки и блюдца вылетели в пустоту.
С того момента как поручик Ржевский залил глаза и произвел взрыв ультралиддита, мы продолжали улетать в сторону соседней Галактики.
Напрасно инженер Лось искал в телескоп Марс. Напрасно капитан Кольцов подверг домашнему аресту поручика Ржевского. Напрасно я с Гусевым пытались уйти в мир грез с помощью самокруток из хавры.
Мы падали в бездну со все увеличившейся скоростью, вероятно действовала сила притяжения обнаруженной нами прямо по курсу к Туманности Андромеды блуждающей Черной Дыры.
Все ближе была к нам сфера Шварцшильда, и мне казалось я уже различаю в ее середине черный зрачок сингулярности.
Я впал в грусть, и напоследок, перед уходом за Горизонт Событий, так сказать на память о бесполезно прожитой жизни, написал на кожаной внутренней обшивке нашего яйца-корабля чернильным карандашом упаднические строки:

В сингулярностях
Твоих чёрных зрачков
Исчез я из этого мира...

Чьих зрачков? Не знаю... Ни на Земле, ни на небесах я не встретил еще той, ради которой можно было бы забыть о простых человеческих радостях этого мира.
Я старый солдат, и не знаю слов любви. Однако, это все лирика...

Итак, профессор Рейнольдс приостановил мое движение в невесомости и мы с ним, дружелюбно улыбаясь, по очереди выдавили кактусовую водку из резиновой груши в свои желудки.
Кактусовка начала действовать почти сразу по прибытию на конечную станцию своего назначения, и зажгла у меня в желудке теплое ощущение марсианского летнего заката, аккурат какие бывают перед сезоном пыльных бурь.
Я щелчком пальца светски сбил с пиджака профессора несуществующую пушинку, и вежливо оглядевшись осведомился, прибыл ли к нам уважаемый профессор на своей Машине, или же пришел пешком.
Несомненно профессор воспринял мой вопрос за хороший образчик междупланетного юмора, ибо за окном с ростом скорости нашего корабля релятивисткие эффекты еще более усилились, смещая свет звезд все дальше в инфракрасную часть спектра.
А потому закурив свою пенковую трубку от фирмы DANHILL, с белым пятнышком слоновой кости на чашечке, он объяснил, что машина занимает слишком много места на камбузе, и он ее отправил на двацать две минуты и сорок семь секунд в Будущее.
И теперь она возникнет в камбузе только по окончанию нашего с профессором разговора.

 Отправлено: 27.04.11 18:59. Заголовок: Разговор с профессор..

Разговор с профессором был столь ошеломителен для штабс-капитана фон Краузе, что я не заметил как пролетело время.
Фон Краузе вздрогнул от неожиданности, чего я себе долго не мог простить, когда почти весь объем камбуза заняла возникшая ниоткуда Машина Времени.
Радовали глаз угловатые формы ее механизмов из бронзы, латуни и серебра, разительно контрастирующие с туманными элементами, вполненными из горного хрусталя или находящимися в непрерывном круговом движении.
Короче — профессор Рейнольдс был великим человеком.
От него я узнал, что вследствие релятивистких скоростей, с которыми движется наше бронзовое яйцо, для нас вошел в силу Закон Относительности какого-то Эйзенштейна, или Айзенвлупендиренхиммельсрайхнохайнмальдоннерветтершайзенштайна, пардон не расслышал.
А в результате всей этой хрени на Земле прошло пару тысяч лет, и все кого мы там знали уже давно померли, а на территории Российской империи живут какие-то хмыри, то ли с гор спустившиеся, то ли, наоборот, с каких-то затонувших в Тихом океане островов поналезшие на вымершую и обнищавшую Родину.
От него же я узнал, что нашему бронзовому яйцу с точки зрения стороннего наблюдателя суждено исчезнуть из нашей Вселенной.
Нам всем предстояло исчезнуть за так называемым, «горизонтом событий».
И нам же предстояло жить вечно, ибо, по словам профессора, парабола никогда не пересекается с координатной осью, а метрики Пространства-Времени за порогом Керра исказятся настолько, что Время для нас практически остановится.
Я мало что понял из сказанного профом, но воображение выдало мне картинку, на которой я увидел поручика Ржевского одной рукой почесывающего через ношеные рейтузы своё левое яй..., пардон свой левый тестикул.
А когда я понял, что мой боевой друг посвятит этому занятию все отпущенные нам физическими законами этой Вселенной миллионы лет.... А мне суждено при том присутствовать, совершая бесконечную затяжку ароматным дымом папирос «Сальве»... А Аэлита за стенкой миллион лет будет пилить инженера Лося... А запах нестиранных портянок Гусева мне придется обонять так долго...
То.... Тогда... Что ж...
Так трУсами нас делает раздумье, и так решимости природной цвет хиреет под налетом мысли бледным. И начинанья, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия.
Что ж. Тогда лучше не жить. И, вслед за Гамлетом, подвести черту поможет верный мой «наган».
Профессор еще продолжал бубнить, утешая меня всякими «если бы».
Правую руку я завел за спину, нашупывая ремешок клапана кобуры, краем уха слушая о том, что если бы, у нас на борту имелось оборудование для синтеза миллиардов тонн каких-то бозонов, которые, в свою очередь, предстояло извлечь из Пространства используя еще не открытые учеными из института Бочвара законы физики Вакуума, то тогда, извергая с помощью эмиттеров Дирака вовне эти миллиарды тонн первочастиц, можно было бы изменить направление нашего движения к порогу Керра («горизонту событий») и попытаться (Блин, всего лишь попытаться!) войти в Ретрохрон, с тем чтобы уже в Ретрохроне совершить некую инвольтацию, позволяющую проколоть Риманову складку и вернуться вспять во Времени, в момент предшествующий тому, когда поручик Ржевский «залил глаза», и взорвал ультралиддит, придав нашему бронзовому яйцу фатальное ускорение, перенесшее нас к Черной Дыре.
То есть, вы поняли, что мне «не светило» в этом раскладе?
-Эх, знал бы прикуп — жил бы в Сочи! -совершенно непонятно для самого себя подумал фон Краузе, вытаскивая из кобуры наган, и взводя курок большим пальцем правой руки.
Потом я схватил левой рукой профа Рейнольдса поперек туловища, а правой плотно прижал дуло револьвера к его виску.
-Ну вот что, профессор! С этого яйца свалим либо мы вместе на вашей чудо-машинке, либо вместе будем нюхать пару ближайших миллионов лет вонючие портянки уважаемого человека, товарища Гусева, - внятно произнес фон Краузе почти в самое ухо Рейнольдса.
Профессор почему-то не растерялся, а даже как-бы и обрадовался такому повороту событий.
-Вэлком! - профессор приглашающе кивнул головой в сторону Машины Времени.
-Без шуток профессор! Я нервный, в Афгане служил! Палец дрогнет - продырявлю черепушку, а в дырку окурок засуну! Не вздумай дергать ручками! Куда мне пройти? - ласково ответил я ему.
Профессор показал мне место на раме машины, сразу за своим водительским сиденьем.
Не отпуская профессора далеко, я просунулся вслед за ним в скопление шестеренок и маховиков.
Профессор устроился поудобнее на кожаном сиденьи Машины и полуоборотясь через плечо извиняющим тоном произнес: -Уважаемый господин штабс-капитан! Вы зря думаете, что сможете остаться там, куда мы сейчас отправимся штабс-капитаном фон Краузе Фердинандом Терентьевичем. В первую нашу с Вами встречу я попытался довести до Вашего сведения, что во Времени мне пришлось иметь дело с Вероятностными Мирами, где, по каким-то непонятным мне законам присутствуют люди похожие, но не аутентичные. Это я к тому, что Вас в этом мире уже не будет.
-Ладно, профессор! Это мы еще поглядим! Будем считать, что я принял к сведению Ваше заявление. А сейчас — двигаем поскорее отсюда. Гляньте — что творится! Господи! Спаси и сохрани! - скороговоркой произнес я показывая рукой профессору в сторону двери в рубку.
Вероятно рубка находилась уже на самом «горизонте событий», потому что лицо выглянувшего из рубки поручика Ржевского начало растягиваться, как растягивается блин сырого теста.
Вот только этот блин-лицо было гигантским, и оно все растягивалось и растягивалось, постепенно становясь для нас с профессором какой-то гигантской многокилометровой равниной с редкими черными небоскребами, которые были на самом-то деле небритой щетиной на щеках бедного поручика.
Я почувствовал что нас тоже начинает растягивать и затягивать за горизонт. И в этот момент профессор привел Машину Времени в движение.
Вокруг нас сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее замелькали опостылевшие внутренние интерьеры бронзового яйца, потом они слились в матово-белую полосу, потом полоса пропала и вокруг появились немерцающие разноцветные точки-звезды, а потом и они пропали. Я спрятал «наган» в кобуру и осторожно вытащил из кармана галифе свои верные «Павел Буре». Стрелки на часах вращались слева-направо все быстрее и быстрее.
Профессор, сидящий впереди меня, закурил трубку и задумался, бубня себе под нос неизвестные мне стихи с простейшими рифмами, но совершенно непонятного содержания:

Что ты знаешь, камрад, о Времени,
Ты думал, что Прошлое уже ушло?
В дымке, в вечерней темени,
Над морем звено Ю-88 прошло.

Старая торпедная станция – обитель матросских снов,
Ветрами десятилетий обглодан её серый бетонный остов.
В пустынный зал захлестнула волна через оконный проём,
Дежурная вахта холодную солёную купель приняла в нём.

Под рёв самолёта мертвым матросам наверх по ступеням бежать,
И жёлтыми костями пальцев штурвалы кинотеодолитов держать.
Цейсовское стекло объективов и визиров налёт известковый покрыл,
Рёв авиамоторов из сорок пятого года над Готенхафеном поплыл.

Что ты думаешь, камрад, о Прошлом,
Ты уверен, что то Время навсегда ушло?
Ведь только что в вечерней темени,
Над морем звено Ю-88 прошло.

А вот, действительно, в интересные Времена, вероятно, попадал профессор во время этих своих путешествий во Времени.

 Отправлено: 28.04.11 14:51. Заголовок: Незадолго до появлен..

На заре авиации...

Весна 1900 года.

Странности, начавшиеся еще в Порт-Аликс, в Питере приобрели новое, где-то даже пугающее измерение. Явившись, как и предписывалось, в Адмиралтейство, лейтенант Фитингоф с некоторым удивлением обнаружил, что здесь его никто не ждет. Оказывается, ждали его совсем в другом месте - в каком-то отделе какой-то канцелярии, расположенном почему-то не под Шпилем, а где-то у черта на рогах на Васильевском острове. В обычной квартире обычного многоэтажного доходного дома, наскоро переделанной под контору. На дверях четырех из шести комнат квартиры висели огромные амбарные замки, в одной из двух открытых сидели за "Скорописцами" четыре барышни в голубых кителях Вспомогательного Корпуса с треугольниками канцеляристов и письмоводителей. В другой, обставленной как кабинет, но оклеенной веселыми цветочными обоями, сидел неприятный, сухой, как пыль тип с петлицами министерского секретаря на форменном морведовском мундире. Мундир выглядел так, будто чинуша носил его лет пять не снимая. А чинуша выглядел так, будто питался одними лимонами. А пил только уксус.
Предъявив ему предписание явится и удостоившись сухого разрешения сесть, лейтенант подвергся долгому внимательному осмотру. Затем минсекр не спеша извлек из ящика стола тонкую картонную папку с ботиночными тесемками, развязал их, достал из папки три листа машинописи, соединенных скрепкой со сложенным в несколько раз большим листом ватмана, на котором видны были какие-то рисунки.
-- Это ваша работа? - проскрипел он, вперив в лейтенанта пронзительный взгляд сквозь пенсне. -- Статья в журнал Морской Сборник под названием "Воздушные змеи-планёры и возможность применения их во флоте"?
Лейтенант недоуменно подтвердил, что работа эта - его.
-- Откуда у вас появилась мысль о применении для разведки привязных планёров? - инквизиторским тоном осведомился продолжающий оставаться безымянным чиновник.
Лейтенант объяснил, что во время пребывания эскадры с дружественным визитом в Японии присутствовал на фестивале воздушных змеев. А поскольку до этого интересовался опытами Лилиенталя и экспериментами с применением на вспомогательных крейсерах воздушных шаров и аэростатов... Вот так как-то идея и появилась.
-- Очень хорошо, - сказал чиновник и позвонил в стоящий рядом с письменным прибором колокольчик. В дверях мгновенно появилась среднего роста и невыразительных пропорций барышня в кителе ВКВС со скрещенными перьями канцелярской службы на рукаве и тремя треугольниками секретаря канцелярии на украшенных якорями петлицах.
-- Да, Федот Яковлевич?
-- Возьмите письмо, - лимоннолицый, оказавшийся Федотом Яковлевичем, протянул девушке извлеченный из той же папки тонкий конверт. -- Проводите господина лейтенанта до Адмиралтейства, передайте конверт начальнику... Ну, на нем написано, кому. В собственные руки. Только.
-- Ясно, - кивнула барышня, оправляя узкий галстук, отчего под кителем слева проступило характерное вздутие. "Интересная контора!" - подумал лейтенант, пытаясь определить, что именно милая девушка в чине, аналогичном армейскому старшему прапорщику, носит в наплечной кобуре.

Через двое суток лейтенант Фитингоф сидел в номере гостиницы "Хрустальный дворец" в Царском селе и ждал телефонного звонка. Он его ждал уже долго, почти три часа. И как раз в тот момент, когда лейтенант уже почти решил, что сегодня уже точно не позвонят, и размышлял над перспективой спустится в ресторан поужинать и поближе посмотреть на местных "дам полусвета", известных своими выдающимися умениями да-алеко за пределами не только Царского Села или Столицы, но даже и за пределами Империи, телефон зазвонил.
-- Лейтенант фон Фитингоф? Спускайтесь, вас ждет машина.
У машины, небольшого черного электроомнибуса с закрытыми поворачивающимися жалюзи окнами, ждали четверо. Трое молодых людей, очевидно плохо себя чувствующих без мундира, в отвратительно сидящих костюмах из лавки готового платья. Лейтенанту хоть с этим повезло - жалование с учетом процентов с призовых денег за "Цинциннати" позволяло заказывать костюмы у хорошего портного. И очередная "помощница", только в петлицах не "пила" и якоря, а по одному кубарю канцелярии советника и короны Министерства Двора.
Везли долго. Сквозь щели в жалюзи - м-мда, раньше лейтенанту не доводилось видеть ничего похожего на 6-мм броневую сталь, которую кто-то не слишком умный пытается выдать за занавеску - в принципе можно было смотреть на улицы. Фитингоф не пытался. Он достаточно видел по дороге от вокзала до гостиницы.

Комплекс зданий Имперской ЕИВ Канцелярии состоял из нескольких десятков стилизованных под всякое разное строений, которые должны были быть вписаны в ландшафт огромного парка. Но поскольку парк только еще разбивали, а часть построек была не то, что не закончена, а просто даже едва начата, то гораздо больше это все напоминало гигантскую стройплощадку.
Въезд на территорию охраняли бойцы отдельного полка ОСНАЗ внутренних войск МВД "Лейб-Штандарт": их сразу можно было узнать по неповторимым черным мундирам и буквам "Л" в правой петлице. Документы у въезжающих проверял аж цельный капитан ВВ, корректный, но дико въедливый.
Попетляв немного по проложенным скорее стильно, чем с уважением к необходимости быстро куда-то попасть асфальтированным дорожкам, электроомнибус остановился у двухэтажного здания в старомосковском стиле. У подъезда, не украшенного ничем, кроме узкого орла на фронтоне и пустых гербовых щитов по обе стороны высоких, узких и очень толстых дверей, канцелярии советник передала их группу в руки долговязой девице лет двадцати пяти с погонами армейского штабс-капитана на незнакомой униформе - розовый китель с белым лацканом, белые брюки, красные сапоги и ремень, белый берет с эмблемой в виде двуглавого орла, сжимающего в лапах алый щит с белой розой.
Эта была первой, кто соизволил представится:
-- Обер-фрейлина Колышкина, - небрежно поднесла два пальца к виску. -- Господа Фитингоф, Ярославченко, Варюхин и Шахов? Прошу следовать за мной.
Небольшое на вид строение оказалось набито канцеляриями, как лосось - икрой.
Тут были маленькие канцелярии, в которых едва помещались два человека и один машинописный агрегат. И были огромные канцелярии, где ряды столов терялись за настоящими Гималаями подшитых дел, а грохот десятков "самописцев" напоминал раскаты грома. Понять, какое ведомство здесь расположилось, ни из униформы, ни из названий отделов было невозможно: в одной и той же комнате могли сидеть люди в мундирах чуть ли не десятка ведомств сразу, а таблички на дверях были исписаны аббревиатурами, в которых на десять букв приходилась одна гласная, и сокращениями, написанными словно бы по-китайски. Причем внутренняя планировка была невероятно запутанной - похоже, строители получили задание сделать путь из одного конца здания в другой максимально сложным. Их... проводница?.. легко ориентировалась в жутко запутанном лабиринте из коридоров, проходных комнат и лестниц, скрывавшимся за скромным фасадом двухэтажного особнячка.
-- Да сколько же можно! - один из трех незнакомцев, невысокий крепыш, все время пытавшийся придержать у бедра отсутствующую саблю, взмолился шепотом, но сопровождающая его всё равно услышала. Несмотря на пулеметный треск десятка "Самописцев" из открытых дверей ближней канцелярии. Сверкнула через плечо быстрой улыбкой:
-- Счас уже придем.
И действительно - еще два коридора, винтовая лестница, стратегически укрытая внутри колонны, еще один коридор, узкий и темный - и монументальная, обитая кожей дверь с загадочной шифровкой "117.ВКС-?/26-бис". За монументальной дверью обнаружился типичный генеральский предбанник с сидящей за машинкой блондинистой "помощницей". Которая, в отличие от всех, встреченных за последние три дня, щеголяла нарукавной нашивкой не канцелярской, а медицинской службы. А значит, имела звание бригадира.
-- Привет, Фло. Тебя ждут уже, - блондинка, не отрывая глаз от лежащей перед ней книги, махнула рукой в сторону еще более монументальной, чем входная, двери, ведущей, похоже, в кабинет САМОГО.
Кабинет был устроен чрезвычайно хитро - он был маленький, с зеркалом прямо напротив входа и огромным столом сбоку, у окна. На столе боком сидела, покачивая ногой и пуская зайчики начищенным до блеска сапогом, небольшого роста женщина с необычайно светлыми и очень коротко постриженными волосами. Китель ВКВС с нашивкой медицинской службы и капитанскими петлицами был перепоясан широким офицерским ремнем с нацепленной по-немецки, слева от пряжки, здоровенной кобурой с просто ГРОМАДНЫМ револьвером. Лейтенант Фитингоф впервые видел служащую ВКВС, открыто пользующуюся присвоенным им теоретически правом. Рядом со столом стоял, разминая пальцами папироску, среднего роста мужчина в коричневом с серебряным шитьем мундире гвардейских горных егерей. Сопровождавшая откозыряла так лихо и четко - куда только девалась ленивая небрежность? - что были бы в восторге самые жесткие ревнители фрунта. Полковник отсалютовал в ответ.
-- А-аа, Фло, привела наконец? - осведомилась женщина, поворачиваясь лицом к вошедшим и коротко кивнув застывшей по стойке смирно обер-фрейлине. Она была не блондинкой. Она была седой. И лет ей было не более двадцати пяти.
-- Так точно!
-- Это и есть твои... ангелы? - гвардии полковник решительно убрал папиросу в валяющийся на столе массивный портсигар, портсигар засунул в карман кителя, стряхнул пушинку с рукава и сделал официальное лицо.
-- Они самые, - кивнула капитан медслужбы, не глядя на вошедших. -- Лейтенант флота фон Фитингоф, штабс-ротмистр Ярославченко, гвардии корнет Варюхин, поручик Шахов. А это - полковник Лейб-гвардии Горно-Егерского батальона Данилов.
Полковник откашлялся.
-- Гхмм. Да. Ваше новое, так сказать, высокое начальство...
-- Которое сидит так высоко, что его никто никогда не слышит и не видит, - капитан продолжала сосредоточенно рассматривать свои ногти. -- Вашим непосредственным командиром буду я, Скворцова Анна Федоровна, псевдо - "Кора"...
-- Э-эээ???
-- Капитан ВКВС Скворцова, начальник объекта "Звезда-19" и командир приписанного к оному спецотряда "Чарли-114", - полковник рекомендующее повел рукой, но на его жест никто не обратил внимания. Обер-фрейлина по-прежнему изображала статую, все четверо "ангелов" являли собой воплощенное изумление, а капитан Скворцова рассматривала ногти. -- В состав которого вы, господа офицеры, и зачислены.
-- А?
-- Бэ! - отрезала начальник объекта "звезда-19" и командир отряда "Чарли-114", соскакивая со стола. -- Дань, вручи им предписания уже и мы пойдем. Еще оружие получать и на поезд успеть.
-- Предписания у секретаря получите, - полковник недовольно повел усом и достал из кармана портсигар. -- Вот умеешь ты, Кора, людей обламывать!
-- Ага. Талант у меня, - безразлично кивнула капитан медслужбы, проходя в приемную. -- Увидимся, Даня. Живи! А вы - за мной.

Получив у секретаря приказы, в которых значилось именно то, что уже было озвучено в кабинете, все четверо вслед за капитаном и присоединившейся к ней на лестнице девушкой в звании сержанта той же медицинской службы ВКВС вновь нырнули в лабиринт переходов. Лестница, коридор, зал, еще лестница, два коридора... Большой грузовой лифт. Лифтер в мундире "лейбштандарта" и при пистолете, спуск на несколько этажей.
Вышли они в гулком бетонном тоннеле. По стенам змеились провода и трубы. Где-то капало. С потолка свисали мощные электрические лампы с жестяных зеленых абажурах. Справа от дверей лифта ряд этих ламп уходил куда-то в даль, а слева в десятке метров находился поворот. Почти сразу за которым в стене обнаружилась мощная, под стать люку в водонепроницаемой переборке, дверь, охраняемая двумя конногвардейцами при полном параде (то есть в кирасах) и с оснащенными стозарядными дисками "Шквалами" наперевес.
-- Зачем мы здесь? - не выдержал наконец самый молодой из двоих десятого класса.
-- Получать для вас табельное оружие, корнет, - за дверью действительно располагался арсенал. Ряды пирамид и полок, уходящие куда-то во тьму, завораживали блеском вороненой стали. -- Иваныч, выдай моим ангелочкам стволы. Что предпочитаете, ребята?
-- У меня уже есть оружие-то, - с волжским акцентом, упирая на круглое О, заметил штабс.
-- Предъявите, - пожала плечами командирша.
-- В чемодане в гостинице оно.
-- Значит, нету. Чтоб вы знали. Как личный состав, приписанный к объекту категории "Звезда", вы являетесь секретоносителями 3-го класса. Это те, напоминаю, которые при угрозе захвата противником должны быть уничтожены любой ценой. В связи с этим одной из ваших обязанностей является гарантирование непопадания в плен. Так что оружие всегда должно быть при себе. Чтобы было из чего застрелиться...

Колеса стучали на стыках. Вагон, в котором их заперли на станции Царское Село, имел забавную конструкцию - в нем не были предусмотрены окна. В остальном он был совершенно обычным, включая два четырехместных купе, большое помещение, которое лейтенанту так и хотелось обозвать кают-компанией, гальюн и выложенный сухим льдом шкаф-холодильник с продуктами.
Которые вернее было назвать закуской.
Потому что сразу же, как только дверь вагона закрыли снаружи, Кора извлекла из своего багажа бутылку "Сибирской" и, лихо свернув ей головку, разлила недрогнувшей рукой по стаканам. По пяти. Сержанту ВКВС, представленной господам офицером как Ксюша, капитан не наливала.
Вслед за первой бутылкой ушла вторая, сейчас добивали третью.
Под сорокаградусную разговор пошел легко и непренужденно.
Да и причин хранить секретность больше не было...
Так что лейтенант Фитингоф теперь знал, куда он едет.

Как оказалось, Россия была отнюдь не так равнодушна к опытам Лилиенталя, как это принято было считать в обществе. И отнюдь не все средства уходили на создание флота воздушных кораблей...
-- Планёр, лейтенант, планёр. Ударяйте по словам правильно...
Пять лет уже продолжалась секретная работа - и давно уже были получены великолепнейшие результаты!
Для неба придумал Бог синий цвет,
Но тут он промашку дал.
Багровым и черным затмило рассвет,
Когда мой планёр взлетал...
Только вот методы, с помощью которых их получали, лейтенанту показались дикими.
-- Ну, да, отряд "Чарли" почти сразу создали. Сначала дельтапланы и всякие там парапланы испытывать. Ну, и парашюты, конечно, тоже. Как испытывать? Да просто. Специально для нас во Франции закупили дирижабль мягкий. "Альбатрос", да. Испытуемый аппарат цепляли к дирижаблю, поднимали... Ну, и, перекрестясь - с богом... Вниз!
Капитан пила водку как сельтерскую, тянула сквозь зубы и, казалось, совершенно не пьянела.
-- Знаете, ангелы, когда посадка считается удачной? Когда пилот уходит с нее своими ногами! А успешной она бывает, когда он просто остается в живых...
-- А... А почему?.. - задал, наконец, мучивший всех четверых вопрос корнет.
-- Почему я командир отряда испытателей и всего полигона? Да все просто, - мертво улыбнулась Кора. -- Потому что в отряде у нас из мужчин вы первые будете. До сих пор в ангелы писали только женщин.
Лейтенант ошарашено смотрел прямо в глаза своего нового командира. Впервые - глаза в глаза. Глаза у капитана были серые. Как пепел. И такие же безжизненные. Это... Это не могло быть правдой. Не должно было быть. День за днем, год за годом...
-- Как... Как вы... могли... - пальцы корнета скребли кобуру и всё никак не могли нащупать застежку.
-- Просто, мальчик, просто. Я везучая. Я выжила. Двести тридцать шесть полетов.
-- Вы... тоже?
-- Да, я - тоже. А по-другому только первые пару месяцев было. Потом... Потом отрядом командовала старшая из живых. Ваше здоровье, - капитан подняла налитый всклень стакан в ироническом салюте.
-- Но - зачем? Почему? - никак не мог успокоится корнет. Остальные трое просто ошарашено молчали. Ведь и до этого Кора успела многое рассказать и кое на что намекнуть. Она очень гордилась, что за последние два месяца в испытательном отряде никто не гробанулся начисто. Происшествия были. А вот трупов не случилось. Два месяца - по меркам испытательного отряда это был рекорд. Испытатели самолетов, покорители пятого океана, бились. Бились на взлете и на посадке. Сгорали вместе со своими аппаратами. Гробились при отработке боевых маневров. От технических неполадок с моторами и самими самолетами. Вообще от неизвестных причин. Отряд в двенадцать человек в лучшие свои годы полностью обновлял состав за три месяца.
-- Мааальчик... Ты невнимательный. Сержант Симонова, смирно!
Ксюша, с того момента, как была произнесена роковая правда, сидевшая тише мышки, вытянулась образцово, во все свои метр пятьдесят восемь сантиметров.
-- Ну-с, гляньте на нее. Ничего не замечаете?
Мужчины переглянулись между собой. Корнет мотнул головой за всех.
-- Х-ха... - капитан резко выдохнула и закусила огурчиком. -- Секрет прост, как яблоко в разрезе. Из вас четверых самый легкий штабс. Килограммов шестьдесят пять, так? А Ксюша весит сорок три килограмма в сапогах и летном комбинезоне! Всего и делов, господа, всего и делов. Мужчины, в среднем, крупнее и тяжелее. Ясно? Моторы слабенькие пока у нас, серийно производим "РАМ-Эльф 5/50". Пять цилиндров, пятьдесят лошадей. Год назад самым мощным была "Виктория-тройка", она едва-едва двадцать пять давала... А сколько девчонок убила! Вы думаете - чего это вас, красивых таких, в ангелы записали? Да просто моторы хоть сколько-нибудь мощные довели! "Гоблины" одноклапанные, где поршень вместо впускного, "Кобольды" с управляемыми клапанами и игольчатым карбюратором, "Цверги" двухсвечные... Да те же "Виктория" шестицилиндровые - тоже, я скажу, вещь! В те семьдесят-девяносто сил, что эти двигуны дают, можно втиснуть и аппарат, и боевой груз, и ваше мясо лишнее. Ясно?
-- Это всё равно можно было сделать иначе!
-- Как? Как, ..., эту ... авиацию можно развивать без масштабных летных испытаний? Духом ... святым, что ли?
-- Ну-уу...
-- Ага. В газетах репортажи напечатать. В научные журналы статьи послать. И кинохронику снимать регулярно. И - всем миром! Да, мальчик? Одна голова хорошо, а триста ученых со всего мира лучше... Угу. Точня-аак. И, конечно, все будет, да. Только оно будет не у нас! Уже через пару лет те же немцы, а то, не дай бог, и англичане да-аалеко уйдут. Не догоним. У нас производственные возможности не те, вот в чем беда...


Этот стих Её Величество своей рукой начертала на знамени отряда.

Из ненаписанного. Пером...<\/u><\/a>

 Отправлено: 29.04.11 16:15. Заголовок: Не осталось другого ..

Не осталось другого пути,
Выбор сделан, дорога длинна.
Выбор сделан и надо идти...
Война! Война!

21-26 сентября 1914, Восточная Пруссия.

"Закон соблюден и польза несомненна!"

Осада тянулась ни шатко, ни валко. Без тяжелой артиллерии пробить мощнейшую оборону города-крепости, специально созданной как опорная точка всего плана войны на Востоке, было нереально. А тяжелая артиллерия шла к городу медленно и трудно. Две сводных бригады, собранных из стройбатов Трудовой Армии и батальонов Железнодорожных войск, работали двадцать четыре часа в сутки, перешивая немецкую колею под русский стандарт и укрепляя путь под многотонные транспортеры тяжелых пушек, однако темпы работ значительно отставали от планов.

Осаждавшие город соединения Особой группы войск "Кёнигсберг" - 7-й Резервный корпус, 34-я резервная бригада, две сводных бригады крепостных войск и две бригады "внутряков" - тяжелой артиллерии не имели. У них и с обыкновенной-то, дивизионных и полковых калибров, артиллерией имелись большие сложности: большой некомплект и нехватка снарядов.

Поэтому командующий группой генерал Пыхачев был дико рад, получив известие о том, что первые эшелоны тяжелого артполка прибывают на заранее подготовленные позиции. При планировании осады и штурма было решено, что строить стандартные основания с круговым обстрелом дорого и не нужно. Вместо этого от наскоро выстроенной станции с говорящим названием "Батарейная" отходили несколько десятков путей, группирующихся по три. Двигаясь вдоль по проложенным по дуге путям, орудия наводились по горизонту. Строенные "пучки", шедшие абсолютно параллельно и выверенные в этом до сантиметра, предназначались для установок одной батареи.

На полдюжины километров дальше от города осаждающие соорудили станцию "Летное поле". Здесь разворачивались поезда с имуществом подвижной базы Эскадры Воздушных Кораблей. Поскольку поездов в базе было всего-то четыре, за массированной суетой на станции "Батарейная" их появление прошло вообще не замеченным разведкой противника.

Ведь каждая батарея полка состояла из двух или трех поездов, батарей же в полку было девять - три дивизиона!
Кроме собственно транспортеров с орудиями в состав батарейного поезда входили два паровоза, магистральный и маневровый, шесть вагонов-погребов (по три снарядных и зарядных), три вагона - силовых станции (с бензиновыми 90-сильными моторами и 60-сильными генераторами), три вагона с компрессорными станциями и вагон с разборной вышкой батарейного НП. За батарейным поездом следовал состав "подвижной базы" - 3 или 4 вагона-погреба, 4 вагона с ГСМ и маскировочным имуществом, вагоны со средствами для восстановления разрушенного пути длинной 40 метров, 3 автодрезины для связи и разведки пути (включая одну бронированную, вооруженную пулеметом). Здесь же - жилые вагоны для артиллеристов и вспомогательного персонала, вагон-мастерская, вагон-кухня, вагон-клуб и прочие хозпомещения, всего - два десятка теплушек и два классных вагона.


Аэрогавань состояла из двух собранных причальных вышек для дирижаблей, полевых складов с боеприпасами (отрытые котлованы, прикрытые сверху легкими крышами и окруженные земляными валами для минимизации потерь при случайном взрыве) и вагонов-газогенераторов. Под жилье и служебные надобности частью использовались вагоны, частью оборудовались землянки и блиндажи. Под штаб и штабные службы заняли дома и амбары небольшого немецкого хутора, брошенного сбежавшими в Кёнигсберг хозяевами.
И над всем эти - чудовищные черные рыбины.

Генерал Кованько, прибывший из Варшавы, где находилась постоянная аэробаза ЭВК, этих художественных подробностей не замечал. Для него главным было боеготовое состояние всех десяти кораблей и наличие полного ассортимента боеприпасов на складах. Присутствующие же в качестве чинов штаба ЭВК "помощницы", эстетическое чувство многих из которых развивалось в нездоровой в этом отношении царскосельской атмосфере, картинку заметили и оценили. Фотографии и пару цветных рисунков, на которых зловещие черные тени с косыми крестами на килях доминируют над аккуратненькими домиками типично-немецкого фольварка, растиражировали все газеты мира.


Первое появление дирижаблей над обреченным городом вызвало у немецких генералов оторопь. И дело было, в общем-то, не в самих даже дирижаблях, а в том, чем они занимались. Приблизившись к городу строем фронта и четко перестроившись над Замком, они зависли над фортами и батареями южного и юго-восточного фаса оборонительного кольца, на высоте около трех километров. Имперские воздушные корабли висели на одном месте, подрабатывая тихо порыкивающими на самом малом ходу моторами для компенсации сноса ветром. А внизу, прямо под ними, рвались снаряды. Правда, редко. Серия из трех выстрелов, с интервалом в две-три минуты... И перерыв в два-три часа.

Орудия каждой батареи были размещены с разрывом метров в пятьсот. Поскольку пути были проложены дугой, и достаточно крутой, то такое размещение позволяло на дистанции создавать веер до 6 градусов. А потом начиналась пристрелка. С дирижабля радировали, выстрел какого орудия оказался наиболее близок по горизонтали, и на огневых начиналась тяжелая работа.

Для того, чтобы не повредить при стрельбе главную балку транспортера и оси и колеса тележек, при установке орудия на боевую позицию следовало по обе стороны полотна у того места, где поставили транспортер, отрыть ямы, в которые с транспортера при помощи крана опускались деревянные подушки. Подушки изготовлялись из деревянных брусьев, связанных болтами и рамой углового железа. Далее теми же кранами разводились в стороны упорные ноги из цельнотянутых стальных труб - ноги эти упирались в подушки. Кроме того, под транспортером параллельно основным рельсам клались добавочные, и уже на основные и добавочные рельсы устанавливались подкладная плита, на которую и опускался связанный с главной балкой гидравлический домкрат. При смене позиции все эти действия, естественно, требовалось осуществить в обратном порядке. Затем с помощью маневрового паровоза передвинуть транспортер с орудием и прицепленные к нему вагоны-погреба на несколько сотен метров, и там повторить все операции по установке. Понятно, почему пристрелка всех девяти батарей заняла почти два дня.

Обстрелу должны были быть подвергнуты форты с нумера 8-го ("Konig Friedrich Wilhelm IV") до нумера 12-го ("Eulenburg bei Neuendorf"), причем на восьмой и десятый форты были назначены по две батареи, а на 9-й аж целых три.

Только к концу второго дня пристрелки немцы догадались, что надлежит противопоставить зорким глазам координирующих огонь с дирижаблей русских артиллеристов. Форты плотно затянула пелена дыма. Поздно! Орудия были уже наведены.


Ночной вылет всей Эскадры не был чем-то необычным, но в данном случае вставала еще проблема точного наведения на цель. Кое-как помогали взлетающие то и дело над строго определенными участками фронта осаждающих мощные осветительные ракеты. Соотнося их с пометками на картах, штурмана выводили воздушные корабли на боевые позиции.

Вот последний из десятки радировал, что находится на позиции. Генерал Кованько, державший флаг на самом новом из кораблей эскадры, головном дирижабле серии "Клипер" - до мобилизации он назывался "Гатчина", теперь носил имя "Сапсан" - перекрестившись, приказал радировать сигнал "Тенгри".
Вниз полетели бомбы.

На высоте в три километра над ними раскрылись парашюты. Еще полутысячей метров ниже бомбы взорвались ослепительно-ярким светом. Отражаясь от выбеленной особым составом внутренней поверхности парашютного купола, свет изливался вниз, озаряя пять намеченных к бомбардированию фортов. В рубках семи из десяти воздушных кораблей послышались маты и резкие команды. Все-таки ракетная система не обеспечивала нужной точности наведения.
-- Ну, с Богом! - перекрестился командир ВК-7 "Сокол", рванув рычаг бомбосбрасывателя. Корабль, освободившийся от трех с половиной тонн груза, резко прыгнул вверх, старший помощник, в очередной раз забегавшися и забывший держаться, опять с грохотом и матюгами рухнул на палубу...

Двухтонная бомба, рухнувшая с без малого четырехкилометровой высоты, легко прошила толстый слой земли, брони, бетона и кирпичной кладки, и... и не взорвалась. Пятнадцать стокилограммовых осколочно-фугасных бомб, равномерно распределившихся по территории форта, особых разрушений не причинили - кроме одной, угодившей в помещение для снарядов рядом с орудийным двориком на валганге.
А через три минуты рванула основная бомба.
Форт нумер 11, "Donhoff bei Seligenfeld" перестал существовать...

Остальным воздушным кораблям повезло гораздо меньше - такого впечатляющего результата, как взрыв основного склада боеприпасов, их бомбардирам добиться не удалось. А в рубке ВК-7 царило ничем не сдерживаемое веселье:
-- Вот это дали!
-- Врезали по-русски!
-- Ну, Христофор Бонифатьевич, вертите дырочки на погонах!
А старпом просто восхищенно матерился.


Как только с флагманского дирижабля радировали о завершении бомбардировки, просеки неподалеку от станции "Батарейная" озарились дульным пламенем двадцати семи двенадцатидюймовых орудий. Весь полк бил залпами - каждые три с половиной минуты на форты обрушивалось от трех до девяти полутонных осколочно-фугасных снарядов.

Одновременно открыл огонь и скрытно переброшенный под Кенигсберг 257-й артполк ТАОН. Полк был укомплектован орудиями корпусных калибров и включал в себя два пушечно-гаубичных и один гаубично-мортирный дивизион, всего тридцать две 107/30-мм пушки, столько же 170/14,5-мм гаубиц и восемь 229/11-мм мортир. Они били по долговременным укрытиям для пехоты, бункерам и батареям, не заслужившим внимания 12" орудий ТЖДАПБО. Ну, конечно, били по врагу и орудия меньших калибров, внося свою долю в огневой вихрь, крутящийся на том месте, где находился передний край немецкой обороны.

А потом, когда огневой вал, бушевавший на остатках того, что всего каких-то семьдесят минут назад было траншеями передней линии обороны, сдвинулся дальше в тыл, и выжившие немецкие солдаты, еще слабо верящие в реальность окружающего мира, выползали из блиндажей и заваленных ячеек, на брустверах раскуроченных позиций внезапно выросли сотни черных фигур.

Черные бушлаты, распахнутые на груди и обнажающие полосатую "матросскую душу", бескозырки с прикушенными от ярости ленточками, привешенные к поясам подсумки с ручными гранатами. И шквальный автоматно-пулеметный огонь. Сводная бригада морской пехоты - три полка Висло-Наревской РВФ, отдельный полк БалтФлота и десантно-штурмовой батальон Гвардейского Экипажа - демонстрировала фокус, именующийся "наступление за огневым валом".

Вооруженные по "новому" штату, с большим количеством автоматического оружия, легкой артиллерии и минометов, морпехи атаковали в полный рост, "на раз" гася любое сопротивление. Если же не помогали батальонные гаубицы и полковые минометы, то в ход шел последний из сюрпризов, заготовленных специально для этого штурма. Поддерживающие атаку бронепоезда. Впереди двигался тяжело бронированный бепо "Скопин-Шуйский", предназначенный для непосредственной поддержки и вооруженный двумя башенными установками, одной с 76/16,5-мм патронной скорострелкой, а второй со 122-мм гаубицей, и большим количеством пулеметов. За ним, в некотором отдалении - железнодорожная бронебатарея "Миних" с двумя восьмидюймовками в сорок пять калибров, прикрытых большими башнеподобными щитами.
Ну, и в конце концов - всегда было небо!

Дирижабли весели над городом тройками. И едва только замечалось выдвижение подкреплений к атакованному участку... Каждый воздушный корабль нес радиостанцию и три бомбы "Кило-К", набитые мелкими осколочными бомбочками, как рыба - икрой. Обычно на батальон хватало одного дирижабля. Ну, а если нет, то ведь над городом их дежурило аж три!.. Отбомбившийся же небесный левиафан следовал на базу, откуда на смену ему появлялся груженый.


Парламентеры, закончив переговоры с генералом Пыхачевым, уже направлялись обратно в город, когда навстречу им шагнула высокая женщина в парадной униформе полка Волчьих Гусар. На спине ментика задрала морду к луне серебряная волчица, с обшитого серым мехом кивера свисает за ухо волчий хвост... К бедрам пристегнуты открытые кобуры с массивными автоматическими пистолетами.
-- Господа офицеры, - коротко кивнула объявившаяся рядом не столь высокая дева в кожаной куртке с погонами штабс-капитана. На груди у девы болтался пистолет-пулемет, а на лице имелось выражение легкой паранойи.
-- Фройляйн штабс-капитан, - немцы вытянулись образцовым плац-парадным манером и отсалютовали с таким рвением, что было ясно - ту, что вышла им навстречу, они узнали.
-- Прогуляемся, господа? - по-немецки женщина в костюме лейб-гусара говорила с легким английским акцентом. Она ведь выросла, чаще общаясь с бабушкой, чем с матерью, чересчур увлеченной мистицизмом и странными идеями Штрауса...
Господа, естественно, согласились. Попробовали бы они спорить!
-- Генерал передал вам условия сдачи города?
-- Да, конечно, - кивнул в спину Императрице высокий сухощавый офицер в погонах генерал-лейтенанта. В глазу у него сиял монокль, и видом он был типичный пруссак, как их представляют себе в анекдотах. Сухой и педантичный, отлично вымуштрованный, с прекрасной выправкой и пристальным "прицельным" взглядом.
-- А что будет после того, как истекут отпущенные двадцать четыре часа, он вам объяснил?
-- Штурм? - с легкой неуверенностью в голосе спросил второй из парламентеров, моложавый полковник Генерального Штаба с Рыцарским Железным крестом на груди.
-- Не дождетесь, - когда Императрица качнула головой, крупные сапфиры в украшавших ее уши сережках-гвоздиках сверкнули яростной синевой. -- Я не собираюсь тратить людей на столь бесполезное предприятие. У меня тут десять дирижаблей, и бомб в диапазоне от полусотки до четверти выпускается в день больше двадцати тонн. И три десятка двенадцатидюймовок. Этого хватит, чтобы срыть ваш городок начисто. До фундаментов.

Голос Её Величества был ледяным, а интонации - спокойными. Какой-то части сознания генерал-лейтенанта очень хотелось видеть глаза Императрицы. Но сознательное и рациональное пересиливали.
-- Это... Это негуманно! - влез в разговор третий из представляющих командование той пестрой кучи войсковых частей и соединений, которая нынче именовалась 8-й армией.
-- Когда я слышу слово "гуманизм", я хватаюсь за пистолет, - Ее Величество не оборачивалась, и господам немецким офицерам оставалось только догадываться о выражении ее лица. -- Передайте генералу Гинденбургу, что у него на размышление есть ровно сутки. Потом в дело пойдет "ультима ратио".
-- Вы будете уничтожать мирное население?! Вы же сами в Гааге...

Круто развернувшись, Императрица отчеканила, глядя в глаза старшему из парламентеров:
-- В осажденном городе мирного населения нет, - Её Величество излучала холод настолько явственно, что генерал краем сознания удивился, что все вокруг еще не покрылось инеем, а сам он не превратился в ледяную статую. -- Так постановила Гаагская конференция 1899 года. И мы свято придерживаемся установленных правил.
-- Не дух, но буква? - генерал остатками рационального сознания удивился, осознав, что смог не только ответить, но даже саркастически усмехнуться. Весь остальной разум занимало невыносимое ощущение нарастающей и неотвратимой угрозы. Глаза русской царицы были совершенны. И совершенно потусторонни. Они смотрели словно бы из какой-то другой, нездешней вселенной. Лежащей ПО ТУ сторону добра и зла.
-- Дух - тоже. Или вы предпочитаете, чтобы я выморила город голодом? - взгляд Её Величества хлестнул, словно порыв ледяного ветра. Генерал надеялся, что это ему только чудится, но вокруг них, кажется, и вправду холодало.
-- Вы бы действительно?..
Императрица коротко и очень невесело хохотнула.
-- Это неэффективно. Войска мне нужны в других местах...


Императрицу Сашенька обнаружила в кают-компании лейб-фрейлин. Окруженная благоговеющими "шипами", государыня перебирала струны простенькой на вид гитары с шикарным красно-черным бантом на грифе. Казалось, она вспоминает нечто, когда-то прекрасно известное, но давным-давно позабытое. Тонкие бледные пальцы бродили по струнам с нарастающей уверенностью.
-- Миледи, я тебя искала. Что случилось?
"Шипы" слегка трепетали. Обычно они не оказывались так близко к подобным высотам - в обстановке почти домашней, чуть ли не интимной... И с кем! Императрица, уже почти официально получившая среди фрейлин, помощниц и даже некоторых обитателей Царского Села мужского пола прозвище "Божественная". И ближайшая её статс-дама, наперсница и конфидентка. Особо приближенная особа. Царский фамильяр. Нож в руке, шпора на каблуке, поднимающем клячу-Историю в смертельный галоп...
-- Гинденбург капитулировал.
-- Это же просто замечательно!
Государыня кивнула, продолжая подбирать мелодию. Которая музыкально образованной Сашеньке казалась довольно-таки варварской, хоть и не лишенной какого-то странного очарования.
-- Так чего ты переживаешь?
-- С одной стороны - действительно. Хорошо есть и хорошо весьма. Высвободились три стандартных корпуса, включая бригаду морской пехоты, ЭВК можно использовать, балтийское побережье надежно прикрыто... И не надо думать, откуда стволы взамен расстрелянных брать, - Александра Федоровна говорила, не поднимая головы, словно обращаясь к гитаре. Медленно и почти печально. -- С другой... С другой стороны очень жаль, что Гинденбург оказался настолько некомпетентным...
-- А что он должен был сделать? - не выдержала одна из девчонок, рыжая, зеленоглазая и ехидная, одетая в легкомысленный, короткий и полупрозрачный халатик с золотыми драконами на зеленом поле. Ольга Зимина, входит в пятерку лучших стрелков роты, мечтает сделать карьеру в СКС, как тут же припомнила Сашенька.
-- Все стандартно. Мобилизация мужчин от двенадцати до шестидесяти, остальных вон из города. И готовиться к уличным боям. Тоже мне, бином Ньютона... - пожала плечами государыня, продолжая подбирать аккорды.
-- У нас же артиллерия!
-- Живучесть ствола двенадцатидюймовки - триста выстрелов. Десятков пять мы потратили на форты. Сколько бы потребовалось извести на город размером с Кенигсберг? И чем потом оборонять Прибалтику?
-- А бомбардировщики?
-- Сорок тонн за вылет. Два или три вылета в день. Это дооолго. И в конце концов в дело все равно пришлось бы пускать пехоту. А до тех пор - держать ее вокруг города в полной готовности... Снаряды, бомбы. Новые стволы для пушек. И три армейских корпуса, мающиеся фигней. Это все затратно. Очень.
-- Тогда о чем ты жалеешь, Миледи? - вновь вернулась в разговор статс-дама.
Александра Федоровна прижала струны ладонью, серьезно и печально посмотрела Сашеньке в глаза:
-- Никогда больше такой возможности не будет. Это же сердце Пруссии!
-- Ну, будет еще случай!
-- Такого, чтобы потом можно было сказать "Закон соблюден и польза несомненна!" - не будет больше. Ладно... Давай-ка я спою что-нибудь. Давно не бренчала на гитаре... Вы как, девчата, не возражаете?

Из ненаписанного. Пером...<\/u><\/a>

 Отправлено: 29.04.11 20:02. Заголовок: Постепенно бубнение ..

Постепенно бубнение профессора Рейнольдса, читающего стихи перешло в монолог, и я какое-то время не понимал ничего из того, что долетало до моего слуха.
Со скуки я принялся рассматривать детали Машины Времени, так как больше смотреть было не на что – вокруг нас мерцала пустота.
Я предположил, что такой эффект вызван быстро сменяющими друг друга днями и ночами в том Времени, в котором мы двигались назад, в Прошлое.
Внезапно смысл речи профессора дошел до моего сознания. Оказалось, что он обращается непосредственно ко мне.
Профессор говорил не оборачиваясь, лишь иногда совершая одной рукой движение для того, чтобы указать мне на какой-либо циферблат перед собой для подтверждения своих слов.
Я узнал что двигаясь из Будущего в Прошлое мы приближаемся к 2012 году. Профессор сказал, что этот год стал роковым годом для цивилизации Земли. Профессор в своих путешествиях по Времени изучил вопрос досконально. Оказалось, что причиной катастрофы постигшей Землю явилось недоразумение.
В начале 21 века бойкие журналисты для поднятия тиражей своих газетных изданий поведали миру байку о том, что древний календарь индейцев майя заканчивался именно на 2012 годе. И, якобы, это означало некую катастрофу, в результате которой земная цивилизация должна была погибнуть.
К 2001 году капиталисты добились того, что кроме немногих тысяч носителей истинного знания о происходящих в международной экономике и земном обществе процессов, все остальное население было превращено либо в сытое, либо в голодное стадо баранов. Сытые бараны не хотели ничего знать по причине того что им было хорошо, и менять блаженное неведение на знание им было ни к чему. А голодные бараны не думали ни о чем, находясь в постоянных поисках работы и средств к существованию.
Средства массовой информации обрабатывали мозги жителям различных стран и национальностей по одному сценарию, разработанному группой банкиров – членов масонской ложи.
Человек должен быть толерантным, послушным правительству, жалеть пришлеца больше самого себя, доносить на ближнего своего, и не желать странного.
Ложное известие о Конце Света привело к тому, что у людей-баранов и вовсе исчез всякий стимул к созиданию и прогрессу – что бы ты не делал, все равно придется умереть.
Когда же наступил новый 2013 год, и никакого Конца Света не произошло, сработал еще один психологический механизм толпы – то что давно ожидали не произошло, но за время ожидания воля к жизни была утрачена.
Тут Рейнольдс привел пример с вымирающей цивилизацией Марса, потерявшей стимул и интерес к жизни в результате порабощения головоногими кровососами.
Я слушал профессора, наблюдая за маленькими циферблатами столетий и большими циферблатами годов. Машина Времени явно сбавляла скорость движения, так как вокруг нас стали появляться фрагменты Реальности.
Когда Машина переваливала за 2012 год, ее чувствительно подбросило, как подбрасывает обычный автомобиль, если последнему под колесо попадает препятствие – камень, либо углубление в почве.
Я с интересом озирался, пытаясь осознать увиденное. Получалась странная картина. Тем более странная для меня, наблюдающего за Реальностью в движении против естественного Хода Времени.
Но кое-что я понял. Ниже по Течению Времени я узнал до боли знакомое капиталистическое общество. Несмотря на иные одежды, архитектуру и технику за бортом Машины я угадывал самое отвратительное мздоимство, тотальное воровство и предательство. Еще ниже процветала демагогия, обман и разворовывание огромных запасов, созданных государством, которое называлось СССР.
Машина Времени продолжала замедлять ход, а я, как завороженный вглядывался в облик своего Будущего. Я не верил своим глазам – если верить годометру на приборной панели Машины, мы двигались из 80-х годов 20-го века в 70-е.
Передо мной лежала огромная страна. Зеленели поля и нивы. Зарева электрических огней поднимались с наступлением ночи на многолюдными городами. Везде высились заводы и фабрики. Великие реки были перегорожены не менее великими плотинами с электростанциями. С невиданных, фантастических космодромов взлетали огнедышащие ракеты. Великая сильная армия и могучий военный флот. Тысячи необычного вида боевых самолетов, десятки тысяч бронированных гусеничных машин с огромными пушками в круглых плоских башнях.
Как пугающе быстро промелькнуло все это перед моими глазами. И вот, опять развалины, заросшие лебедой поля.
А потом поля яростных сражений, огни горящих городов и деревень. Раздувшиеся трупы у обочин дорог. Черные самолеты и танки с белыми крестами на башнях.
А потом опять тишина и покой могучей страны. Все ближе и ближе по годометру 1916 год. И вновь пожарища и трупы у дорог. Вновь развалины.
Что-то стало с моими глазами. Я тряс головой пока не понял, что мой взор застилают слезы.
Я плакал от невыносимой горечи и муки. Я плакал оттого, что прекрасная страна погибла там, в Будущем. Будь оно проклято, такое Будущее!
За что погибли миллионы простых людей? За то чтобы стервятники пировали на истерзанном трупе моей страны?
В этот момент я почувствовал резкий толчок в бок. Профессор Рейнольдс развернулся на своем сиденье и двумя руками выпихнул меня из Машины Времени.
И я полетел, полетел, но не вниз, а куда-то в сторону наискосок.
В полете из моей памяти уходили воспоминания. Живые лица друзей и знакомых превращались в плоские черно-белые квадраты фотографий, которые в свою очередь покрывались коричневым налетом, как будто были плохо закреплены и промыты после печати.
Последним держалось в памяти грустное девичье лицо в облаке русых волос.
Где то далеко, далеко мальчишеский голос напевал слова.

На восток, на восток, на восток!
На восток меня поезд унес.
Я запомнил тебя, в буйном вихре волос,
На восток, на восток, на восток!
Ты не верь, ты не верь, ты не верь!
Если скажут что я изменил.
Я запомнил тебя, в буйном вихре волос,
На восток, на восток, на восток!

Потом не осталось и этого...

 Отправлено: 03.05.11 11:42. Заголовок: 11 октября 1914. ..

11 октября 1914 года. Одер.

Все железные дороги, ведущие с запада на восток Германии, забили эшелоны, собранные со всей Европы и набитые первосортным пушечным мясом, облаченным в фельдграу и пьяным от только что случившейся победы. Давний, веками ненавидимый враг наконец-то повержен! Второй раз за тридцать лет - и теперь окончательно!

А навстречу им шли, точно ориентируясь по лежащим внизу блестящим ниточкам рельсов, воздушные корабли ЭВК, специально для этого вылета перекрашенные в небесно-голубой цвет. Пять отрядов по два корабля, держась больших, почти запредельных для кораблей открытой конструкции высот, шли к реке Одер. Экипажи, одетые в меховые шубы и штаны поверх утепленных "высотных" комбинезонов, немного напоминали стайку толстых-толстых медведей, внезапно решивших заняться чисто человеческими делами. Но даже и такого утепления было маловато. Еще помогали громоздкие термосы из нержавеющей стали, на двадцать литров каждый, наполненные горячим сладким чаем с лимоном.

Также свою долю полезной нагрузки сожрали кислородные баллоны...

Поэтому каждый воздушный корабль нес по две полуторатонных бомбы - тоже специально собранных для этого вылета. Предполагавшиеся первоначально ФАБ-2К попросту не влезли по весу. Но должно было хватить и 1,5! Ну, если никто ничего не напутал с прочностью построенных немцами мостов... По четыре попытки на мост, при том, что на тренировочных вылетах корабли ЭВК добились уже почти девяностопроцентной эффективности точечного бомбометания! Даже в самом худшем случае - две из четырех попадут куда нужно.

Назначение ВК-7 "Сокол" в самую северную группу, ту, что получила задание раздолбать однопутный мост у Биененвердер, самый северный на Одере - если не считать мостов у Штеттина - было явной несправедливостью. Похоже, новенький орден Святого Георгия III степени на груди капитана "Сокола" кое-кому в штабе эскадры колол глаза. Такая цель как, к примеру, Кюстрин... Ну, на худой конец - Франкфурт-на-Одере... О-оо, да! Вот это объекты! У Кюстрина аж два железнодорожных моста, южнее Франкфурта - здоровенный магистральный, на два пути!

А тууут... Тьфу, а не мост!

Очередность атак была определена еще на базе - комплект костей пришлось одолжить в оперативном отделе. Получилось, что за Христофором Бонифатьевичем были вторая и третья атаки, в то время как первую и заключительную должен был произвести ВК-9 "Альбатрос". Но на всякий случай "Сокол" начал занимать позицию над северной оконечностью центрального пролета моста почти одновременно с тем, как "Альбатрос" попытался пристроиться над южным быком.

Громоздкие корабли долго маневрировали, добиваясь немыслимой точности прицела. Ведь опорные быки моста - это даже не форт, это гораздо меньше. Пусть даже и высота тут тоже меньше... В Кенигсберге приходилось опасаться пушек, здесь же имелись только винтовки охраняющих мост солдат ландвера. Громадине воздушного корабля они могли причинить вреда не больше, чем слону - пулька из "монтекристо"!

Штурман-бомбардир "Сокола" просигналил о готовности чуть раньше. "Альбатрос" отстал не намного. Первая бомба ушла вниз... Взрыв! И южный конец длинного пролета покатился вбок, скользя по рассыпающимся камням опоры... Удар "Сокола" оказался столь же верен. Центральный пролет моста обрушился в воды Одера на всем своем протяжении.

Для того, чтобы еще более затруднить работы по восстановлению моста, вторую бомбу корабли потратили на вторую опору короткого пролета. Каждый со своей стороны. "Сокол" промахнулся - бомба, брошенная с него, угодила не в сам "бык", а рядом, хотя и в пролет моста.

Итог операции - три опоры моста разрушены, четвертая слегка повреждена.

Дополнительный бонус - Одер еще до-оолго не будет судоходным на этом участке...

Полевой серый, окраска немецких мундиров...


17 октября 1914 года. Померания

Ольга скользила сквозь осенний лес беззвучная, как несомый ветром призрак, и вдвое более незаметная. Обтянутая сеткой с нашитыми лохмушками поверх камуфляжного чехла облегченная драгунская каска, раскрашенная "оскольчатым" камуфляжем блуза, надетая поверх обычной униформы. Наружу выпущен отложной воротник кителя с тремя тускло-серыми четырехконечными звездочками наискосок на черной квадратной петлице слева и затейливо "выписанными" старославянской вязью при помощи алюминиевой нити буквами "Мск" на таком же квадрате правой. Заправленные в высокие кавалерийские сапоги зеленые, подшитые кожей бриджи, изрядно вытертые в том месте, где положено было бы висеть сабле. И обернутый камуфляжем толстоствольный карабин "Росомаха" в затянутых в кожаные перчатки руках. И размалеванное пятнами зеленого и черного грима лицо, на котором поблескивают только глаза. Следом, одетые и вооруженные примерно так же, скользили еще три фигуры.

Частый строй деревьев поредел, а затем и расступился. Опушка.

С которой прекрасно видна невеликого размера и третьеразрядного значения железнодорожная станция. На которой и очутился, волею небес и точно отбомбившихся по нескольким важным мостам русских воздушных кораблей, поезд с оч-чень интересным грузом. Наравне с десятком других - застряв вместе с ними по вине спущенного под откос в пяти километрах отсюда эшелона.

Ольга поднесла к глазам бинокль и всмотрелась. Один из скопившихся на станции поездов - возможно, что и тот самый! - готовился к отправлению. Присев на одно колено, она оперла на него ствол карабина. Короткое движение вскинутых над плечом пальцев левой руки - так, чтобы было видно задним: "Внимание", "Груз", "Сюда".

Перед ней тут же появился плотно стянутый ремнями сверток. Расстегнув пряжки, унтерштурмлейтенант развернула полотнище, получив большой прямоугольник плотной кожи, обшитый снаружи маскировочной тканью, а изнутри покрытый карманами. Предметы, поочередно вдергиваемые Ольгой из этих карманов, соединялись друг с другом с чуть слышным лязгом и легким скрежетом. И через несколько минут перед ней стояла, опираясь на сошки, крупнокалиберная снайперская винтовка. Восьмикратная оптика изготовления РОМО, извлеченная из отдельного жесткого футляра со внутренним смягчением, была установленная последней.

КСВ "Аргумент-5М7": полуавтоматика, калибр пять линий (патрон 12,7х109 мм), схема булл-пап и сменный магазин на 10 патронов. На конце длинного тонкого ствола - массивный цилиндрический дульный тормоз со множеством косо прорезанных щелей.

Ольга самолично загнала в магазин, один за другим, десять длинных патронов с золотисто-желтой гильзой и окрашенной в ровно-черный цвет головкой пули. Стандартный бронебойный. На донышке гильзы - две разделенных пятиконечными звездочками цифры, 21 и 08.00. Завод и год выпуска. Завод N21 значит, патроны повышенной точности, снаряженные вручную. Август этого года - совсем свежие. Еще два магазина легли на подстеленный под винтовку кожаный "коврик".

Щелкнул, вставая на место, магазин. Лязгнул затвор, досылая патрон в патронник.

Приближенный прицелом, прыгнул вперед, надвигаясь на нее, грязно-черный бок мощного магистрального паровоза. Уже шипящего, окутавшегося паром, почти готового к отправлению. Значит, остатки того эшелона уже убрали с путей, воронки в насыпи засыпали и заровняли, рельсы и шпалы привезли и поставили...

Ну, что ж... В добрый путь!

И вот поезд тронулся. Запыхтел, набирая скорость. Он еще шел медленно, так что Ольга, давно уже совместившая риски прицела с отлично известными ей по назубок выученным схемам приметами, могла сопровождать его безо всяких проблем. И едва сцепка первого вагона поравнялась с выходной стрелкой, снайпер нажала на спусковой крючок. Винтовка чудовищно громыхнула, извергла из прорезанных в тормозе-компенсаторе щелей могучие языки пламени, но отдача была не очень значительной. По крайней мере, по сравнению с первыми образцами. Вот "двойка" - это было что-то. Она ключицы ломала!

Лейтенант поймала в прицел борт паровоза - из него била тонкая, но невероятно плотная струя пара. Еще бы! "Так счас мы вам давление-то в котле еще малость снизим..." - подумала она, всаживая в паровозный котел остаток магазина. Окончательно превращая его в решето - ибо бронебойные 12,7-мм пули, даже на такой дистанции, пробивали паровоз вместе с котлом навылет. Магистральный G-7 застыл мертвой грудой металла. Всё! Никуда этот поезд не поедет. По крайней мере, еще не меньше трех-четырех часов. И другие не поедут - пока вагоны этого эшелона не растащат.

Второй и третий магазины Ольга расстреляла по другим паровозам, замеченным на станции. По две-три пули на каждый. Даже если промазать мимо котла, тут уже не смертельно. Последние три выстрела она сделала уже под ответным огнем - охраняющие станцию престарелые бойцы третьей очереди ландвера наконец-то сообразили, что к чему.

Головной корабль первого дивизиона ЭВК, несущий в своем чреве сорок стокилограммовых фугасных авиабомб, появился над станцией ровно через два с половиной часа. Через пятнадцать минут над горящими и взрывающимися развалинами появились три дирижабля второго дивизиона, груженые теми же "сотками" А потом подвалили остатние три бомбардировщика...

В налете участвовали только три дирижаблей. Четвертый, "дежурный", до того трое суток висевший в зоне ожидания, и после сброса диверсионной группы ушедший на базу, на бойню не успел. Впрочем, хватило и этого. По четыре тонны бомб с корабля - триста шестьдесят ФАБ-100 стерли в порошок и саму станцию, и всё, что на ней оказалось.

Эшелон с боеприпасами, собранными буквально по сусекам, так и не добрался до фронта, и без того ощущающего острую - СМЕРТЕЛЬНО острую! - потребность в боепитании. На некоторых, особенно невезучих в этом отношении участках фронта, боекомплекты распределялись уже чуть ли не командирами дивизий. Поштучно.

Курьер, оставивший закладку, забранную аквалангистом с интернированного в нейтральном Копенгагене ДОБРОФЛОТовского парохода, не вернулся в Германию. Предполагая худшее - что звено изъято контрразведкой - агенту, находящемуся на том конце цепи, было приказано залечь на дно. Жаль было бы потерять такой источник!

Последнее сообщение, то самое, частью которого стала радиограмма, приведшая к стертой с лица земли станции, включала и другую информацию из этой области. Она позволяла оглядеть картину... Которая точно соответствовала предвоенным расчетам!

Из ненаписанного. Пером...<\/u><\/a>

 Отправлено: 04.05.11 14:58. Заголовок: 18-21 октября 1914 г..

18-21 октября 1914 года. Польша

Ранее утро 18 октября 1914 года. Четыре часа сорок минут - до рассветных сумерек, начинающихся на юго-западе Польши в это время около двадцати минут шестого, ещё сорок или сорок пять минут. Ночью уже холодно, и на лужах подмерзает ледок... Ясное высокое небо, огромные звезды, до которых, кажется, можно дотянутся рукой.

Русские пушки загрохотали на фронте шириной в сто сорок километров. Почти тысяча восемьсот стволов дивизионных и корпусных калибров штатных артполков... И еще почти тысяча орудий отдельных артиллерийских полков РГК и ТАОН. В среднем двадцать пушек, гаубиц и мортир на километр фронта прорыва. Но это в среднем. На некоторых участках плотность достигает шестидесяти-семидесяти стволов на километр.

Огненный ад, рухнувший на немецкие позиции, словами описать невозможно...

И выжить там, в самой его гуще, казалось, невозможно тоже...

Но когда русская пехота, идущая почти вплотную за огневым валом, преодолела первую линию обороны, оказалось, что кто-то там, в обращенных в лунный пейзаж окопах, все-таки выжил. К сожалению для Большого Генерального Штаба и командования 3-й и 5-й армий, на стыке которых был нанесен удар - выжили очень и очень немногие.


Стандартный фронт наступления для дивизии - четыре километра. По километру на полк. Поскольку в русских дивизиях с недавних пор имелось только по три полка, то на корпус в три дивизии должны были бы нарезать девять километров. Но нарезали по десять - из любви к круглым цифрам и почтению к огневой мощи перевооруженных по новому штату соединений.

Первая и Вторая Ударные армии - вместе восемь корпусов, в одной пять, в другой три. Детская арифметическая задачка: сколько всего составляет фронт прорыва каждой армии? Пятьдесят и тридцать?
А вот и неправильно!
То есть можно, конечно, и так...
Но лучше по-другому.


К концу второй декады октября Германия имела на Востоке три полностью свободных армейских корпуса. Еще два можно было высвободить без особого напряжения. Плюс поблизости имелись две дивизии союзников - итальянская и бургундская, их готовили к переброске на австрийский участок Восточного фронта.

На стосорокакилометровый прорыв этого, конечно, было маловато. Если глупо, в лоб. А если аккуратно ударить под основание вбитого русскими в глубину немецкой обороны клина, то вполне достаточно! Чтобы не дать русским преодолеть сопротивление каким-то чудом держащихся еще участков обороны... Главное тут - максимально быстро собрать силы и нанести контрудар, пока русские не соединили три своих прорыва в один!

Замысел операции "Крокодил" (первоначально - "Вилы в бок!") возник из детской поговорки - про то, что боятся следует не ножа, а вилки. Оформлено это было как введение элитных корпусов Ударной армии между обыкновенными армейскими корпусами таким образом, чтобы между участками прорыва оставались участки относительного спокойствия. Все ударные возможности концентрировались в полосах наступления ударных частей, для армейцев же оставалась только их собственная артиллерия, правда, доведенная до полного штата - и снабжение боеприпасами без ограничений.

Учитывая, что немецкая артиллерия мало того, что страдала от острого снарядного голода, но еще и в большинстве случаев сосредотачивалась к участкам, где наносили удары элитные корпуса, даже и обычная армейская пехота могла добиться результатов. Пусть и не настолько впечатляющих, не мгновенный прорыв, а медленное прогрызание...


Войска Европейского Союза нанесли контрудар утром 20-го. Несмотря на все попытки русских сорвать организацию и подготовку. Воздушных кораблей в составе ЭВК было всего десять, и скорость у них была не настолько высока, чтобы превратить их в серьезную угрозу для массовых войсковых перебросок. Всего-то четыре тонны бомб, пусть и кассетных. Восемь полутонных или шестнадцать четвертушек. И потом долгое медлительное возвращение на базу. Это было болезненно, но не смертельно.

А дивизии и корпуса, оказавшиеся в полном окружении, продолжали драться, не давая русским соединить свои проколы в единый прорыв... Они стояли насмерть, выигрывая для Германии минуты и часы ценой своей крови и жизни! То время, которое русские потратили на их окружение и уничтожение, было безвозвратно потеряно для развития успеха! Ввести в прорыв свои конные армии азиаты не успели!


В тот же день, двадцатого, тринадцать часов тридцать минут на полторы сотни километров севернее, в районе юго-восточнее Познани, русская артиллерия разверзла врата ада. На фронте шириной в полсотни километров. С той же плотностью в двадцать стволов на километр фронта. Только здесь распределение было равномерным. Хоть и наносили удар три корпуса, оставив между своими участками два "очага спокойствия" длинной как раз с дивизионный участок, по десятку километров на каждый, но огонь артиллерия вела по всем целям в пределах назначенного для прорыва участка линии фронта.

Благодаря этому, а также и тому, что здесь длинна спокойных участков была втрое меньше, чем на юге, немецкая оборона лопнула почти сразу. Оставшись без артиллерии (что такое артиллерия без снарядов - а все почти запасы снарядов, еще имевшиеся на фронте, были переданы соединениям, наносящим контрудар) и без резервов, немецкое командование могло рассчитывать только на легендарные боевые качества германского солдата.

При прочих равных этих качеств могло бы хватить - не на то, чтобы заткнуть прорыв, но на сдерживание русских войск до подхода хоть чего-то, напоминающего резервы... Но против огневой мощи русской артиллерии, располагающей, кажется, неограниченным запасом снарядов, и огневой мощи русской элитной пехоты, сметающей перед собой все и вся настоящим ураганом свинца - не сработало. Вечером и ночью русские додавили остатки сопротивления, и ранним утром следующего дня в открытый, "чистый" прорыв вошли три кавалерийских корпуса Первой Конной. Нанося удар на Юг, в спину контратакующим южную группу германским, итальянским и бургундским войскам!


Римские легионы могли проходить маршем по пятьдесят километров в день. По римским дорогам, стандарты качества которых до сих пор являются примером. И при практически полном отсутствии обоза, ведь все необходимое легионеры несли на себе. Недаром их называли "мулами".

При всех стараниях, вложенных в довоенное обучение частей и соединений Особой Армии, имперская пехота до римских легионов не дотягивала и дотянуть не могла. Поскольку тыловое обеспечение пехотной дивизии образца 1914 года и тыловое обеспечение римского легиона - это довольно-таки разные вещи. Предельной скоростью армейских корпусов Российской Имперской Армии следовало считать 25-30 километров в день. Для дивизий - 30-35. Полки могли проходить и по 40, а гвардейские и гренадерские - и до сорока пяти километров в день...

Имперские кавалерийские корпуса были созданы специально для преодоления этого основного недостатка - малой подвижности войск. Структура самих кавкорпусов и их системы материально-технического обеспечения была рассчитана на маневренную войну и максимально возможную скорость движения соединений.

За двое суток корпуса Первой Конной прошли чуть более ста двадцати километров, и лоб в лоб столкнулись с выдвигающимися навстречу германскими пехотными частями. Это был 12-й Саксонский корпус, только что завершивший сосредоточение после срочной переброски из Франции. И с грустной реальностью Ост-Фронта саксонцы, всего неделю назад входившие в состав победоносной 3-й армии, ещё не сталкивались.

Поэтому они попытались остановить разбег гвардейских гусар при помощи пулеметов и залпового винтовочного огня.

Тем более, что поле боя располагало.

В оправдание немецких офицеров следует заметить, что атака конницы на хорошо обученную пехоту, сохраняющую строй, всегда была рискованным делом. Ну, а после того, как казнозарядные винтовки стали стандартным вооружением... Тут уж и вовсе ловить стало нечего. Ну, или почти нечего. Атака бригады генерала Мишеля при Верте, атака бригады Бредова при Тионвилле - пример единственной успешной атаки в том смысле, что приказ был выполнен, и продвижение 6-го корпуса французов остановлено... только вот из шести эскадронов 7-го кирасирского и 16-го уланского после атаки можно было собрать разве что эскадрон полного штата. И - венец всего. Атака кавалерийских дивизий Маргерита и Боннемана при Седане.

"Конница двинулась вперед; казалось, масса ее совершенно сметет и задавит прусскую пехоту. Действительно, всадники промчались через стрелковую цепь и бросились на наступавшие сзади сомкнутые батальоны, которые встретили их смертоносным огнем из развернутого строя. Атаки повторялись одна за другой с блестящим мужеством, но все разбивались об этот огонь; целые груды трупов, людей и лошадей лежали перед немецкими линиями. Эта атака была ужасной и бесполезной жертвой храбрецов".

Здесь - не получилось... Вылетевшие на галопе из рядов расступившейся лавы тачанки, с ходу развернувшиеся и хлестнувшие по цепям 102-го саксонского пехотного полка огненным шквалом пулеметного огня, оказались большим и неприятным сюрпризом. Плотные батальонные цепи начали разваливаться почти сразу, о залповой стрельбе по команде не могло идти и речи. А еще большим сюрпризом стал частый перестук кавалерийских "Росомах", из которых урядники, вахмистры и офицеры били не то что прямо с седел, но даже и не замедляя бешеной скачки.
Преследование бегущей пехоты - любимейшее занятие для кавалерии.
Русские сабли в тот день взяли свою долю крови.
С лихвой взяли...


Не во всех случаях все проходило так легко, как со 102-м саксонским. В некоторых местах авангард Гвардейского кавкорпуса натыкался на подготовленную оборону. В этом случае одними пулеметами было уже не обойтись. По счастью, помимо тачанок, в составе кавалерийских подразделений, даже и самых мелких, имелись еще и подразделения конной артиллерии - батальонные гаубицы, конно-полковые пушки и 82-мм и 120-мм минометы.

Пока они обрабатывали наспех отрытые окопы на окраине какого-то то ли польского, то ли уже германского городка, лейб-атаманцы и конвойцы спешивались, повесив сабли на седла и передав коней коноводам, примыкали штыки к винтовкам или отщелкивали в боевое положение неотъемные штыки карабинов, ввинчивали запалы в ручные гранаты и надевали искренне не любимые каски. Эти вороненые чудища, хоть и снижали потери от шрапнельного огня на 20%, но были тяжелы, не слишком удобны и под жарким летним солнышком превращались в какой-то пыточный инструмент. Последнее обстоятельство было исправлено введением зеленых суконных чехлов. Они, кстати, и к полевой и повседневной форме подходили куда больше, чем прежняя готичность.

Под прикрытием артиллерийского и минометного огня, ответить на который немцы не могли - им было банально нечем, снаряды закончились еще два дня назад - спешенные казачьи сотни атаковали германские окопы. Кое-где в рост, иногда перебежками, "цепью групп", где центром каждой был ручной пулемет... Плотность русского стрелково-пулеметного и артиллерийского и минометного огня была такова, что немецкая пехота, лежа в неглубоких своих окопчиках, не могла даже поднять головы. А потом - град цилиндрических, похожих на консервные банки наступательных гранат и страшный штыковой удар, довершающий дело...

До Берлина оставалось всего ничего...


Поздняя осень 1914 года.

В Мариинском театре шла "Гусарская баллада". Шла уже не первый, и даже не десятый раз, но вызывала все такой же гром аплодисментов, как и при первом представлении - а впервые дан был спектакль в середине августа! Такое необыкновенное попадание "в тему", да и исключительно раннее для Маринки начало театрального сезона явно выдавало чье-то вмешательство. За кулисами простого спектакля явно видна была закулисная работа неких сил...
Совершенно напрасная.

Разве что - спектакль получился действительно хорошим, и публика аплодировала и вызывала артистов на "бис" отнюдь не потому, что была подогрета патриотическими статьями в газетах. Хорошее либретто, отличные стихи, замечательная музыка и блистательная игра актеров сделали бы "Гусарскую балладу" запоминающимся событием и без назойливой рекламы от НРС во всех газетах Санкт-Петербурга и губернии, а также в общеимперских газетах и журналах всех телеграфных агентств.

И именно потому одна фраза из пьесы, повторяясь с самого первого представления, уже стала летучей. Нет, это было не знаменитое впоследствии "Корнет, вы - ЖЕНЩИНА?", и не мгновенно разлетевшееся в войсках "Опять штабной! Прислали б водки лучше!"...

Это была реплика графа Нулина, персонажа второго, если не третьего плана, появлявшегося на сцене всего трижды. В первом акте, на бал в поместье Азаровых, он возникает свежевернувшимся из Европы "модником" прямо из Парижа. В ответ на реплику кого-то из гостей "Скажите, верно ль, в эту осень войной пойдет на нас француз?", граф Нулин с непередаваемым апломбом заявляет:

Се дроль! Войны не будет вовсе.
По-моему, хоть я не трус,
С Европой нам нельзя тягаться...
Возможно ли -- ля Франс и мы!
Нет, в мире лучшие умы
Нам не советовали б драться...

Именно так - "Нет, в мире лучшие умы..." - и втихую, вполголоса. Потому что с улицы, кипевшей яростной радостью при вестях с Босфора, из Восточной Пруссии, с полей сражений в Галиции, Румынии, на перевалах Карпат и в долине Дуная, в южной Польше и на Кавказе, крики празднующей успехи русского оружия толпы доносятся даже сквозь двойные, тщательно подогнанные и заботливо утепленные рамы.

"Быдло!" - как отзывались о народе здесь же, в салонах. Точнее - "салонах". "Понедельники", "вторники", "среды", "четверги" и "пятницы", проходившие на квартирах многочисленных либералов Северной Пальмиры, сменяли друг друга в завораживающем кружении. Апартаменты менялись, как декорации спектакля. Вечного спектакля. И даже актерский состав оставался почти прежним!

Словно и не было никакой войны.

И лучше бы ее действительно и не было бы! "Возможно ли -- ля Франс и мы!"

Как же это можно - идти против всей Европы?

И во имя чего?

Какие-то там кресты на Софии! Азиатчина, право!

А то, что часть Европы втянута оказалась в войну на стороне Российской Империи - так то вина её, а не заслуга! Французы, истинные рыцари, доверили свою честь этой... Этой... Царскосельской ведьме! Они же не могли знать, как Безумная Императрица распорядится их в высшей степени благородным даром!

Каждое сообщение о катаклизмах французского Восточного фронта здесь встречали с горечью и печалью. Сообщения же о потерях, понесенных Русской Армией - о, совсем другое дело. Еще лучше было бы встречена информация о какой-нибудь катастрофе, тяжелом разгроме - чтобы злорадно пошипеть в свое удовольствие. А то и направить поздравительную телеграмму королеве Виктории! Как шипели, переполняясь радостью, словно змеи ядом, светские салоны после публикования в газетах сообщений об объявлении войны Румынией! "Уж теперь-то, когда фронт протянулся от Балтики до Черного моря!"...

Не получилось - Румынию разбили вдребезги, вклочья. Теперь она, точнее, её реанимированный труп, был так же поставлен под ружье и сверстан в ряды войска Тьмы и Зла, сражающегося с европейским Добром и Порядком.

"Да-с, европейцы несут в темную Россию демократию и порядок. Да-с! Чтобы быдло знало свое место! А то ишь, хамы, о земле мечтать! Не позволим!" - примерно так думали, если даже и не говорили, в салонах Санкт-Петербурга. И не только его. Салоны Москвы были полны ядом ничуть не меньше. Везде, по всей огромной Империи - в губернских и даже крупных уездных городах... Везде слышались... шепотки...

"С Европой нам нельзя тягаться!"...

* * *

Но... война заканчивалась...

Победоносный блицкриг кайзера Вильгельма II - «Дранг нах Остен!» - провалился...

И австриякам досталось "на орехи"...Одно за другим: Львовское сражение, поражение в Галицийской битве, Карпатское сражение, падение Пермышля поставили Австро-Венгрию на грань военной катастрофы. Не помогли остановить наступление наших армий ни резервные дивизии союзников, ни военный талант командующего немецкими и австро-венгерскими войсками генерал-фельдмаршала П. фон Гинденбурга...

Досталось и Турции. Левый и правый берег Босфора, город царя Константина - Царьград - родина православия - теперь наши - территория Российской Империи!

Так громче, музыка, играй нам славу!
Мы побеждаем, и враг бежит, бежит, бежит...
Так за Царицу-матушку, за веру,
Мы грянем громкое ура, ура, ура!!!

Из ненаписанного. Пером...<\/u><\/a>

---

Примечания.

Артиллерия РГК (Резерва Главного Командования) - орудия дивизионных и корпусных (а иногда даже и полковых) калибров, предназначенные для количественного усиления.

ТАОН - Тяжелая Артиллерия Особого Назначения, орудия качественного усиления.

Деннисон Дж. "История конницы". Глава IV. Франко-германская война 1870-1871 гг.

 Отправлено: 06.05.11 11:49. Заголовок: Вылет на поиски вто..

Вылет на поиски второго экипажа. Полёт в неизвестность.

Воздушный корабль стремительно терял высоту. Нет, он не падал, как сначала показалось Кудасову. Моторы ровно работали, винты рассекали воздух, но это нисколько не влияло на направление и скорость полёта. ИМ словно затягивало в гигантскую воздушную воронку, центр которой, по-видимому, находился в жерле потухшего вулкана, замеченного с воздуха зорким кондуктОром. Ротмистр ещё раз взял штурвал на себя, тяги исправно передали движение рулям, но всё осталось по-прежнему – аэроплан, словно на привязи, неуклонно стремился к неизвестному пока, центру притяжения.
За спиной Кудасова стоял Лемке. Он озабоченно смотрел на показания высотомера.
- Аристарх, высота? – спросил ротмистр.
- Восемьсот.
- Потеряли уже полторы тысячи и продолжаем снижаться. Это и есть неуправляемый полёт – подумал Кудасов, - хорошо ещё, что удерживаем курс.
Жерло вулкана становилось всё ближе, и члены экипажа, уже без биноклей, могли видеть неровные края кратера и склоны его, усыпанные валунами. Застывшие много лет назад потёки лавы, придавали ему причудливый, неземной вид.
- Господин ротмистр! Птицы! Они исчезают в кратере! – голос корнета срывался от волнения.
Действительно, небольшая стайка птиц, пытаясь, видимо, перелететь вулкан, внезапно рассыпалась и, на глазах экспедиционеров, стала падать в кратер. Отчаянно бьющиеся крылья, раскрытые в крике клювы, распушенные перья – всё это мгновенно запечатлелось в памяти наблюдателей, и в миг всё пропало.
- Мы в этом же потоке, господа! – сказал, обращаясь к экипажу Кудасов, - и выйти из него не можем.
Все молчали. Смысл сказанного был ясен своей предопределённостью. ИМ должен был повторить судьбу несчастных птиц. Катастрофа – вот, что должно было произойти через несколько минут.
Скорость падения увеличивалась, аэроплан стремительно приближался к центру кратера. Началась болтанка. Штурвал стал вырываться из рук Кудасова. Видя это, на помощь пришёл Лемке. Вдвоём они пытались удержать ИМ от сваливания. Всё вокруг скрипело, в хвосте фюзеляжа лопнуло несколько растяжек.
- Остановились моторы! – доложил Добейко, - Все четыре!
Ротмистр посмотрел в боковое окно кабины – винты застыли в неподвижности. Затем он перевёл взгляд вперёд – воздушный корабль миновал край кратера. Впереди была бездна! И тьма поглотила его.

Несколько ранее…

Совет закончился. Мнения были высказаны, решение принято. ИМ-2 должен был вылететь на разведку пути к земле Санникова, выбрать площадку для посадки. По возможности, после приземления, осмотреть местность. В отдельной беседе, которую имел Кудасов с капитаном Кольцовым накануне, они обговорили и тайную цель экспедиции – поиск входа в подземный мир.
Экипаж ИМ-1, должен был дожидаться возвращения разведчиков. Ненадёжная радиосвязь тоже учитывалась в предстоящем деле – кондуктору Добейко предписывалось постоянно, не отвлекаясь ни на что иное, быть на волне искровой радиостанции второго экипажа. Сообщение об успехе или сигнал о спасении – должен был быть услышан.
Остальные остающиеся должны были построить небольшой склад продуктов и бензина, на случай возвращения тем же путём.

На рассвете ИМ-2 успешно взлетел с заливаемого волнами берега острова и взял курс на предполагаемые координаты земли Санникова.
За работой по устройству склада и осмотром и регулировкой механизмов аэроплана, прошли сутки. До обговорённого срока возвращения второго воздушного корабля оставались ещё одни. Все устали неимоверно. Сырость и холод преследовали экспедиционеров во время работ. Согреться удавалось только во время трапез.
В середине вторых суток ожидания возвращения ИМ-2 или хотя бы получения каких-либо известий от него по радиосвязи, Кудасов распорядился об отдыхе экипажа. Через двенадцать часов возможен был вылет на поиски. И отдых всем был необходим.
Ротмистр, убедившись, что всё сделано, и сам расположился в своей каюте. Начатые им очередные записки о ходе экспедиции, он дополнил записью о событиях за два прошедших дня, отложил бортжурнал и, незаметно для себя самого, заснул. Сон его был, как всегда, в этой экспедиции, причудлив и наполнен событиями, которых не было и, в то же самое время, они случались с ротмистром, в какой-то иной жизни, о которой, впрочем, проснувшись, он вспомнить не мог.

В этот раз снилось Кудасову вот что:
… раздался шум рассекаемого воздуха и из-за скалы показалась летящая черная тень. Мощно махая крылами неизвестная птица пронеслась мимо нас на расстоянии нескольких сажен. «Ааа…» - я обернулся и увидел штабс-капитана с искаженным лицом, который запинаясь произнес : «Это…пи…нгвин!»У меня перехватило дыхание – здесь в Арктике,в десятке тысяч миль от Антарктиды – пингвин !Да еще в придачу – ЛЕТАЮЩИЙ ПИНГВИН!Но самое ужасное было в том, что и я видел то же самое !Что же это с нами…
неопознанный летающий объект в виде пингвина (мать честная !), пролетая над нами, создал такую турбулентность, что фон Краузе не устоял на ногах. «Чудовище невиданное» - билась в голове неотвязная мысль. Но долг был превыше всего, оторопь овладевшая нами отступала и мы оба схватились за бинокли. Провожая взглядом это чудовище, я заметил, что к шуму его крыльев добавляется еще звук, отдаленно напоминающий звук хорошо известного авиаторам мотора Гном, а под белым брюхом этой необычной твари висит предмет, очень похожий … «Не может быть…черт побери…» - сбивались мысли – на авиационную 4-хфунтовую бомбу!
Страшный сон продолжался – «Творение рук человеческих…машущий полет невозможен…но ведь летит же…зачем он здесь?» - мелькали, как в калейдоскопе обрывки мыслей. Ответ был получен немедленно – пингвин, улетевший к этому моменту от берега на расстояние полуверсты , внезапно заложил левый вираж и со снижением быстро пошел к берегу, явно направляясь к месту стоянки аэропланов. Бомба! – вот оно что, кто-то хочет прервать едва начавшуюся экспедицию, уничтожив аэропланы. Видимо фон Краузе подумал об этом же и мы одновременно выхватили свои револьверы, тут же осознав, что они нам не помогут – было слишком далеко, чтобы успешно воспользоваться этим оружием. Штабс-капитан подумал об этом чуть раньше меня и бросился е стоящему на гальке пулемету Максим, установленному там для охраны бивака. В три прыжка (кенгуру, виденный мною в шапито Марселя отдыхает!) он преодолел расстояние до пулемета, схватился за рукоятки и обрез ствола Максима засветился желтыми огоньками, а опустошаемая патронная лента змеей заскользила на землю. Я не отрывал бинокля от глаз. «Упреждение!!!» - мой крик забивался очередями Максима. Но вот, наконец, пулеметная трасса вошла в это летящее нечто, которое, казалось, споткнулось в воздухе и через мгновение раздался взрыв, разметавший его над морем – это фон Краузе попал во взрыватель бомбы…..Все !....опасности больше нет. Напряжение, державшее меня все эти несколько минут, показавшиеся мне вечностью – спало. А на берегу было полное замешательство – никто не понимал, что происходит. Дело было сделано, опасность миновала, но почему у пулемета не оказалось никого, в момент нападения летающего пингвина…вопрос требовал немедленного ответа…

Когда в воздухе раздался взрыв и пингвина разнесло на тысячи кусков, показалось что все закончилось. Но это было не так – в быстроте события никто не заметил, что за секунду до этого от него отделилась темная точка – это падал второй боезапас, укреплённый на необыкновенной птице. И к грому воздушному добавился шум водяного столба, восставшего из пучины океанской – и показались в нем предметы разные : рундуки и клинья, фонари сигнальные и даже кули с рисом и пару бочонков. И разлилось пятно масляное и в секунды, едва показав, поглотил все это обратно океан, только пятно достигло берега – это все, что осталось от подлодки японской.
Вывод – суровы эти края и непредсказуемы дела пингвинов шальных!

Пробуждение ротмистра было внезапным - последний взрыв бомбы в его сне, совпал с моментом открытия глаз и осознания того факта, что всё, что он переживал в последние минуты – суть сон, и ничего более.
- Вот так оказия! Сны фантастические – подумал скорее уставший, чем отдохнувший Кудасов.
Он вышел из каюты, спустился на песок. В палатках, установленных неподалёку, отдыхал экипаж.
До конца срока ожидания оставалось уже четыре часа. Сигнала от ИМ-2 не было. Значит, вылет на поиски близок.

Будет полёт над ледяными полями, будет найдена земля, воздушный поток затянет ИМ-1 в свои объятия.
И тьма в кратере потухшего вулкана сомкнётся за стёклами кабины.

 Отправлено: 12.05.11 20:41. Заголовок: Крылья в небе. На к..

Крылья в небе.

На коричневой фотографии,
Как кровью не смытая вина,
Как пятно в биографии,
Как пролитый стакан вина.
Кривая полуулыбка, полуоскал,
Как прибой штормовой
У чёрных иззубреных скал.
Как последняя просьба в глазах,
Как кровь на пробитых гвоздями ногах,
Как мелодия "милого Августина" -
Совсем не о том, совсем не о том...
Как последнее в жизни прости,
Отложенное зачем-то на потом...

Вступление.
...............................................................................................................................................................................................................................................................
В середине декабря, Клим вышел из вестибюля станции метро “Кузнецкий мост” в ранние сумерки, опускавшиеся на замученный непрекращающимися оттепелями город.
Достав сигареты и зажигалку, я закурил, разглядывая людскую суету вокруг себя.
Из метро выливался поток людей, стремящихся в центр города за праздничными покупками к Новому Году.
Как и в предыдущую политическую формацию, в эти времена люди воспринимали Новый Год как единственный настоящий праздник.
Клим курил, разглядывая рекламный листок, чуть косо приклеенный к оштукатуренной стене дома.
Буквы на листке складывались в занятное предложение: “Заказывайте на Новый Год Деда Мороза и Снегурочку на дом”.
Вялые воскресные мысли, по привычке развернули эту ситуацию в нормальное русло потребностей.
-Интересно, - думал Клим, - А, можно сделать вызов только одной Снегурочки?
Я уже начал прокручивать в голове телефонный разговор с оператором неизвестной фирмы на эту тему. Очевидно, мне ответят, что без Деда Мороза заказ невозможен.
И Клим вообразил, что сделал заказ на них двоих, ну а пока он со Снегурочкой кувыркается, Дед Мороз стоит за закрытой дверью, и представляет, как там у них происходит с его “внучкой” встреча Нового Года.
Сигарета догорела до фильтра, и я выбросил ее в месиво из полурастаявщего снега под ногами.
Интересно, куда деваются миллионы окурков, ежедневно выбрасываемых нами в окружающую среду?
Проанализировав эту мысль, мне сразу захотелось вступить в силовое подразделение организации “Гринпис”.
Это им не китов защищать от аппетита повернутых в гастрономическую сторону любителей “суси” и “сасими” из Страны Восходящего Солнца.
Вот где будет настоящая работа для настоящих мужчин!
“Вырвем еще не зажженные сигареты из губ курильщиков вместе с губами!” - надпись на майке активиста.
Или: ”Из чувства милосердия я задушу тебя голыми руками до того, как это сделает с тобой сигарета!”
Из-за отсутствия поблизости ясно различимых вербовочных плакатов организации “Гринпис”, мысли Клима переключились на текущие заботы.
Ведь я приехал в центр города, чтобы купить самому себе подарок на Новый Год.
Мне давно хотелось иметь часы, и не какие-нибудь современные, навороченные, с секундомерами, с фазами луны, и с высотами прилива у берегов Новой Гвинеи, а добрую старую механику.
Причем механику первой половины 20 века, желательно довоенную, и обязательно с “историей”. Вы же сами должны отлично понимать, что это такое – аура необычности на обычной вещи.
С этими мыслями я вышел на скользкую брусчатку улицы Кузнецкий Мост.
Над головами прохожих поперек улицы на перетяжке висел транспарант: “Поздравляем с Новым Годом и Рождеством!”
Поздравление было без подписи, поэтому его можно было интерпретировать как угодно. То ли католики в скрытой форме потешаются над нами, ведь у них Рождество до Нового Года, и, судя по комментариям очевидцев, является основным праздником в этой событийной связке.
То ли государство подчеркивает свой примат. Дескать, во-первых, мы светское государство, но и, во-вторых, не чураемся духовности.
Прохожие были не против этого текста, а Клим, вовремя вспомнив об отсутствии пророка в своем Отечестве, начал оглядывать вывески над магазинами. Витрины магазинов уже были празднично украшены еловыми ветвями, блестящими игрушками и мигающими гирляндами елочных огней.
В доме слева от меня, там, где всегда располагался книжный магазин, над входной дверью Клим увидел новую вывеску: “Антиквариат Д. Малховича”.
-Хрен его знает, где тут ударение ставят, подумал я, имея в виду фамилию хозяина антикварного магазина. Швед какой-нибудь, пошла вдогонку еще одна несвежая мысль.
Но поскольку магазин подходил мне по профилю намечаемой покупки, я сделал поворот налево, невзирая на фамилию шведа.
Взявшись за латунную ручку двери, Клим потянул ее на себя. Мелодично звякнул над дверью колокольчик и, перешагнув порог, я вошел в магазин.
Шум улицы стих за моей спиной, и я погрузился в тишину. В магазине был полумрак, свет с улицы проникал внутрь только через витрину и стеклянную дверь.
Плоские стеклянные же прилавки-витрины были подсвечены внутренними лампами, но их яркий свет поглощался чернотой бархатных полотен, закрывающих предметы, размещенные в витринах.
Глаз воспринимал только выпуклости бархата над предметами, лежащими под ним.
За одним из прилавков, на деревянном столике мерцал экран цветного монитора, с какой- то таблицей из бухгалтерской программы 1С.
Смотреть больше было не на что, и Клим постучал ногтем по стеклу витрины.
На этот стук из открывшейся двери в стене за прилавком вышел продавец.
Я ожидал увидеть продвинутого молодого менеджера, выглядевшего соответствующе своим корпоративным амбициям, и с энтузиазмом готового впаривать мне любой товар из своей лавочки.
Но моему взору предстал немолодой мужчина, одетый в длинный черный сюртук, нечто среднее между офицерским мундиром и пасторским сюртуком, нечто строгое, застегнутое на все пуговицы.
“Гейрок”, вспомнил я название сюртука. Именно так описывал его Фейхтвангер в романе “Братья Лаутензак”.
В петлице сюртука я заметил красную розетку Ордена Почетного Легиона.
-Ну, да! – подумал Клим, - Чего только антиквар на себя не нацепит.
О мужчине я уже думал не как о рядовом продавце, а как о хозяине заведения. В дальнейшем я понял, что не ошибся в своих интуитивных ощущениях.
Между тем антиквар сделал еще один шаг по направлению ко мне и, остановившись напротив, так, что только прилавок разделял нас, спросил: “Что Вам угодно, добрый господин?”.
Я не ожидал столь старомодного обращения и слегка опешил.
Свет, проникающий через стекла с улицы, осветил черные крашеные волосы на голове у мужчины и тонкую белую нитку давно зажившего шрама, вокруг его правого уха.
Клим объяснил антиквару цель своего визита в его почтенный магазин.
Он покивал головой и ответил, что отлично меня понимает. Но попросил уточнить какого рода “история ” должна быть у часов, которые я хочу купить.
Видя мое очевидное затруднение в конкретизации желания, антиквар пришел мне на помощь.
-Видите ли, добрый господин, - сказал он, - Я могу предложить Вам часы швейцарских и немецких часовщиков на выбор. Есть часы фирмы “Монблан”, некогда принадлежавшие полковнику Люфтваффе Гансу Руделю. Есть часы фирмы “Бреге”, бывшие когда-то на руке капитана цур Зее Гюнтера Прина. Не так давно у меня появились часы фирмы “Лонжин” адмирала Гюнтера Лютьенса. Ожидается прибытие карманных часов фирмы “Мозер” гросс-адмирала Эриха Редера. В отличном состоянии часы фирмы “Патек” Вернера фон Брауна… .
-Пардон, - светски прервал я речь антиквара, - Но Прина и Лютьенса давным-давно отправили на дно англичане, прошу прощения за нечаянную рифму! С Прином эта беда приключилась в марте 1941 года, а с адмиралом Лютьенсом - в мае того же года. Их съели миноги, вместе с остальными членами экипажей подводной лодки “U-47” и суперлинкора “Бисмарк”!
-Вы правы, мой добрый господин. Но ведь я Вам предлагаю не останки доблестных немецких моряков, а часы, принадлежавшие им когда-то, - ответил антиквар с легкой улыбкой в глазах.
-Согласитесь, что разница имеется, притом существеннейшая - добавил он.
Вопреки всякой логике дальнейший спор с антикваром мне показался неуместным.
Действительно, чего я привязался? Часы – это часы. А моряки “Кriegsmarine”– это военные моряки. Хоть и утонувшие 64 года назад в холодных водах Северной Атлантики.
Клим выбрал часы Гюнтера Лютьенса, которые антиквар продал за сумму, которая его вполне устроила. Тем более что часы эти были в отменном рабочем состоянии, несмотря на многолетнее пребывание в морской воде.
-Тьфу! - остановил я сам себя. – Какая еще морская вода? Ну, врет же все, эта морда шведская! Но зато как лихо врет!
Ведь есть же мудрая пословица: ”Не хочешь – не слушай, а врать не мешай!” Ну, таки и не буду ему мешать!
Преисполнившись ощущением удачной покупки, я решил поинтересоваться у антиквара содержимым его прилавков, закрытых черным бархатом.
Антиквар был не прочь показать предметы, выставленные для продажи, и, открыв латунным ключиком прилавки, начал снимать черные покрывала.
Я склонился над прилавком, и медленно стал осматривать товар.
В основном это были часы наручные и карманные, разных фирм, в золотых и серебряных корпусах.
Были среди предметов также кольца и перстни, с камнями или с печатками, чайные ложечки, ножи для десерта, небольшого размера вазочки и чашечки из китайского и севрского фарфора. В общем, обычный набор для антикварного магазина. На полках, расположенных на стенах магазина в полутьме угадывались очертания старинных микроскопов и подзорных труб.
В двух углах магазина стояли рыцарские доспехи, выполненные в натуральную величину. Вмятины и царапины на поверхности доспехов, оставленные могучими ударами разных видов холодного оружия, подчеркивали их подлинность.
-А, вот, кстати, - сказал я, - Старое холодное оружие у Вас есть в продаже?
-Не держим, - сухо ответил антиквар, - В Вашей стране очень странные законы. При продаже коллекционного холодного оружия можно попасть под статью Уголовного кодекса.
Мне иногда становится смешно. Ведь газеты постоянно сообщают о незаконной продаже или краже боевого современного огнестрельного оружия в масштабах поистине массовых.
И при этом виновных не обнаруживают. А продажа старинного кинжала или меча частным и, я подчеркну честным торговцем, расценивается как преступление.
-Но для себя-то, есть у Вас что-нибудь? – спросил я, понизив голос.
Антиквар испытующе посмотрел на меня и медленно кивнул головой.
Он повернулся лицом к высокому и узкому деревянному шкафу, достал из внутреннего кармана гейрока большой ключ с замысловато прорезанной головкой и открыл дверцу шкафа.
Засунув руку в темноту, он покопался в ней и вытащил сверток.
Какой-то длинный предмет был завернут в блестящий красный шелк.
Положив сверток на стеклянную витрину, антиквар стал медленно разворачивать ткань.
Через минуту передо мной лежал изящный меч. Прямое узкое лезвие, длиной примерно в полтора метра, было украшено надписями на неизвестном языке.
Костяная рукоять была инкрустирована золотыми и серебряными витыми проволоками.
На конце рукояти темным пламенем пылал необычайно крупный рубин редкой по исполнению огранки. “Кровь Дожа”, - непонятно пробормотал антиквар, любуясь игрой света в глубине кристалла.
От самого меча исходило мрачное сияние, моментально распространявшееся по магазину.
Клим не мог отвести глаза от вязи букв непривычных очертаний переплетающихся, бегущих по благородно отполированному и остро заточенному клинку.
С великим трудом, оторвав взгляд от меча, я посмотрел на антиквара.
В ответ на немой вопрос в моих удивленных глазах он заговорил.

“Их было двенадцать человек, тех, кого Он называл Своими учениками.
Звали их: Петр и Андрей, Иаков и Иоанн, Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей, Иаков и Левей, Симон и Иуда.
Однажды Он им сказал: “ Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч”.
И Он снял с пояса узкий меч и показал меч им.
О возможностях этого меча они могли только догадываться.
Наверняка они знали одно - что только в Его руках сей меч мог быть орудием неведомой грозной силы. В чужих руках он был простым мечом.
А потом один из Двенадцати предал Его.
Когда их окружили враги, а я был при том, то многие из них испугались, но Он сказал нам:
”… итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут, - Да сбудется слово, реченное Им; из тех, которых Ты мне дал, Я не погубил никого”.
Но горячий в поступках Петр выхватил у Него из-за пояса меч и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо.
И звали этого раба Малх ….
Тогда Он сказал: “… оставьте, довольно.” И коснувшись уха Малха, исцелил его.
И еще Он сказал Петру: ”Возврати меч в его место, ибо все, взявшие меч, мечем
погибнут; ”
После всего этого я понял, что должен заменить одного из Двенадцати, а именно того, кто за тридцать сребреников предал Его. Ведь число 12 отнюдь не случайное число в этом мире.
Петр тоже хорошо это понимал и отдал Его меч мне.
С тех пор я храню этот меч до того момента, когда Он снова придет в этот мир и воспользуется Своим мечом по не известному нам, но несомненно всеблагому назначению”.

-Все это очень интересно, - сказал Клим, - Вы талантливый сочинитель. Вам надо публиковаться!
- На публикации, скорее всего, у всех нас уже не остается времени, добрый господин ….
Кроме меча на сохранении у меня находилось множество других вещей.
Это была Чаша, это было Копье, это были скрижали Завета, это были трубы Страшного Суда, это была и нотная партитура для этих труб ….
Так вот, за этими предметами ко мне уже приходили недавно их настоящие владельцы: Иосиф Аримафейский, Лонгин, Моисей, Гавриил и забрали их у меня.
Из предметов долгого хранения у меня остались только этот меч и ключи.
Впрочем, за ключами Петр обещал зайти завтра ….
И тогда останется дождаться только Его прихода, - антиквар печально усмехнулся, покрывая черным бархатом предметы на прилавках.
-А Вам уже пора идти, - добавил он,- Ведь Вы нашли то, что искали?
-Да, спасибо огромное, и до свидания, - ответил я и направился к двери на улицу.
-До свидания где? – спросил на прощание антиквар, запирая за мной дверь.
Очутившись на улице, Клим еще некоторое время постоял у витрины магазина, затягиваясь сигаретой.
Странный разговор с антикваром не выходил у него из головы.
Он вспомнил, что за время беседы с антикваром никто не входил в магазин с улицы, хотя народу на Кузнецком мосту значительно прибавилось, и двери соседних магазинов все время распахивались, впуская и выпуская оживленных покупателей.
Почему-то вспомнил Клим тонкий белый шрам вокруг правого уха человека за прилавком.
А губы уже сами по себе шептали фамилию антиквара.
Клим перекатывал на языке слоги этого слова, как перекатывают во рту вишневую косточку, перед тем как ее выплюнуть или, для разнообразия ощущений, ею же подавиться ….
Я стоял на потрескавшейся от зноя белесой земле. Под босыми ногами в пыли жалким черным эмбрионом корчилась моя тень.
А на вершине лысого холма центурион уже поднес на расстояние последнего удара к обвисшему на кресте телу острие копья.
И огромная зловещая туча, ползущая со стороны моря, навсегда закрыла яростный глаз беспощадного солнца ….
Я выплюнул вишневую косточку в прах под ногами: Мал – хо – вич, Малх – ович, Малх!
Какая-то мысль тенью прошла у меня по подсознанию, но тут меня толкнули в бок.
Клим поднял глаза, и предпраздничный поток людей повлек его вниз по улице.
Он вспомнил, что хотел зайти в книжный магазин на Тверской улице и зашагал навстречу огням большого города.
Ночью я очень плохо спал. Что-то не давало мне покоя. Мысли все время соскакивали на последние слова Малха.
Что он имел в виду, когда говорил: “До свидания где”?
Ранним утром Клим снова поехал на Кузнецкий мост.
Погода переменилась, с неба пошел густой снег, слегка подморозило.
В том помещении, где вчера был антикварный магазин, молодые люди и девушки в свитерах с фирменными надписями на груди и спинах украшали мишурой и гирляндами витрины салона связи и бойко торговали сотовыми телефонами.
Осматриваясь по сторонам, Клим потолкался среди покупателей. Ничего из увиденного не напоминало ему интерьеров магазина из вчерашнего дня. Наводить справки об антикваре в этой атмосфере атеизма и практицизма не имело смысла.
Клим вышел на улицу. За моей спиной мелодично звякнул колокольчик.
Обмирая и чувствуя, как дыбом встают волосы на голове, я медленно оглянулся.
Нет, конечно же, мне показалось.
Все так же за стеклами витрин в ярко освещенном помещении стояли ряды сотовых телефонов и цифровых камер.
Все так же белые хлопья снега падали на скользкие булыжники мостовой.
Я направился к станции метро, машинально взглянув на запястье левой руки. Стрелки на часах Гюнтера Лютьенса рассыпались по циферблату тонким слоем ржавчины.
Что-то изменилось в мире вокруг меня.
Было так, как будто в неизмеримой дали начали отстукивать гулкие секунды часы вселенских размеров.
Мир замер в ожидании Его прихода...
Но все эти ожидания Клима уже не касались. Я почувствовал как сам рассыпаюсь, превращаясь в песок, который подхватывает ураганный ветер, закручивает в спираль и уносит по какой-то извилистой трубе со множеством крутых поворотов.
Глаз у меня уже не было, но осталось ощущение скорости, чувство инерции при резких поворотах, и гулкие вибрации секунд четвертого измерения.

…......................................................................................................................................................
-И это все что вы имеете мне доложить, мой капитан?- голос адмирала Канальяса был донельзя язвителен и насмешлив.
Фон Краузе стоял навытяжку в знакомом по прошлым вызовам к адмиралу огромном кабинете, обшитом резными дубовыми панелями, и кажущемся еще темнее из-за того что за огромным окном шел осенний дождь. Низкие набухшие влагой тучи казалось цеплялись за липы на Унтер-ден-Линден, поливая берлинские улицы мелкими капельками дождя-сеянца.
Но фон Краузе было не до метеорологических наблюдений. Он отчетливо представлял разницу между метеорологией, метеоритным дождем и бытовым метеоризмом.
Последний мог проявиться у меня в любой момент, потому что фон Краузе больше всего боялся именно такого насмешливого тона, каким начал говорить с ним адмирал Канальяс, после того как выслушал отчет об экспедиции к Полюсам.
По слухам капитан рейхсвера Краузе знал, что именно после разговора в таком тоне подчиненные адмирала обнаруживались в разных отдаленных местах земного шара, причем не всегда будучи в состоянии совместимом с жизнью.
Я уже приготовился к тому, что меня арестуют, и переправят в Африку, чтобы сбросить в водопад Виктория, как вдруг адмирал произнес: -Ну-ну, мой мальчик! Все не так уж и плохо! В общем, я тобой доволен... Хоть ты и вел себя в большинстве рассказанных тобой эпизодов как полнейший болван, но, вероятно, в глазах русских таким и должен был быть по жизни бедный остзейский барончик, выслужившийся в авиации до чина штабс-капитана. Так что из образа, созданного тобой ты не выпал, тебя не расшифровали и сведения ты принес занятные...
Адмирал сделал знак рукой, и фон Краузе стал по стойке смирно. Адмирал неслышно, как кошка, прошел по персидскому ковру мимо капитана и, обогнув огромный письменный стол, уселся в кожаное рабочее кресло. Когда он проходил мимо, от черного сукна морского мундира адмирала пахнуло на меня терпким ароматом голландского трубочного табака «Амфора». Мне нестерпимо захотелось присесть и закурить. Но команды не было, и фон Краузе продолжал стоять, поедая глазами начальство.
Начальство набивало трубку табаком, извлекаемом из емкого кисета, сшитого из шкуры морского леопарда.
Кисет подарили адмиралу члены команды подводной лодки U-2, после того как адмирал, находившийся тогда в звании корветен-капитана, и будучи командиром лодки, спас корабль у берегов Земли Королевы Мод, сумев организовать работы по ремонту центробежного секционного насоса, с помощью которого был откачана за борт вода из поврежденной балластной цистерны, в которую подача сжатого воздуха из баллонов оказалась невозможной.
Пока адмирал утаптывал табак и раскуривал трубку, я рассматривал костяной моржовый хер, укрепленный в двух держателях на стене за спиной адмирала.
Этот хер моржовый был тоже подарком подчиненных, но уже из океана, расположенного в другом полушарии Земли.
Подводная лодка проекта ХII под командованием адмирала, тогда уже капитана-цур-зее, совершала разведывательное плавание вдоль южного берега Северного Ледовитого океана, собирая сведения о погоде, состоянии ледяных полей, морских течениях.
Дело было весной, в период моржового гона. Один морж-гигант принял U-Boat за самку-моржиху, и недолго думая засадил свой хер в кормовой торпедный аппарат подводной лодки.
Затем он с энтузиазмом принялся за свой нелегкий труд по продолжению потомства.
Беда заключалась в том, что моржовый хер пробил обе крышки торпедного аппарата — наружную и внутреннюю, и забортная вода начала поступать в кормовой отсек.
Экипаж был не в состоянии ликвидировать пробоину, так как морж вошел в раж, туда-сюда раскачивая лодку, и сбивая с ног аварийную партию.
Капитан Канальяс не растерялся, приказав экипажу покинуть кормовой отсек и задраить люк. После чего он скомандовал экстренное погружение.
В носовую балластную цистерну была перекачана вода, рули глубины были поставлены на максимальный угол наклона, а оба электродвигателя были включены на максимальные обороты. Лодка круто пошла вниз, благо глубины позволяли провести этот маневр, а костяной хер моржовый не выдержал и сломался.
Так и пришлось возвращаться на базу с затопленным кормовым отсеком. В сухом доке в Готенхафене хер моржовый был извлечен из кормового отсека, и подарен капитану Канальясу на память, вместе с адмиральскими погонами.
По повелению Кайзера на хере моржовом ювелирами была выгравирована и покрыта серебром следующая надпись: Хер — хером, а головой думать надо!
Между тем адмирал раскурил трубку и кивнул мне головой, предлагая присаживаться. Я принес на край стула с высокой деревянной спинкой, который стоял в ряду других у длинного стола для совещаний, придвинутого торцом к адмиральскому письменному столу.
-Разрешаю курить, - наконец-то услышал я голос адмирала, сразу же залазя в карман за папиросами и спичками.
-Итак, что мы знаем? - адмирал посипел трубкой.
-Мы знаем что существует энное количество Реальностей, в числе которых находится и Реальность в которой существуем мы с вами, фон Краузе. И все бы ничего, пусть бы существовали, но эти Реальности по какой-то причине нестабильны, внезапно прекращая свое существование. И если я смог бы смириться с тем, что Реальность капитана фон Краузе вместе с ним внезапно исчезла, ибо служение Родине превыше всего! И если я смог бы смириться с тем, что Реальность в которой существует Россия так же исчезла, то с тем что гибнет Реальность в которой существует Германия, Кайзер, и я, адмирал Канальяс... Вот с этим, фон Краузе, я мириться не позволю!
-Что там еще наговорил вам этот профессор-англичанин Рейнольдс? Война между Россией, Францией, Британией и Германией в 1914 году? Поражение Германии? Версальский мир? Вагончик в Амьенском лесу? Маршал Фош? Революция в России и Германии? Новая война в 1939-м, и новое поражение, на этот раз навсегда? Библейское государство Новый Вифлеем на берегу Иордана? Окончательный крах России в 1993-м? Негр-президент в САСШ? Парады гомосексуалистов и лесбиянок на площадях столиц? -голос адмирала возмущенно звенел в тишине кабинета.
Мне внезапно показалось, что даже портреты Карла дер Гроссе, Бисмарка и Ницше, висящие на стенах, внимательно слушают адмирала, впившись в него нарисованными глазами.
-Так вот, капитан Краузе! Судьбе угодно было дать нам шанс попытаться исправить историческую несправедливость.
Я испросил у Кайзера аудиенцию. Сегодня, в восемнадцать ноль ноль, по берлинскому времени!
Только Кайзер, я и вы, капитан! Беседа, так сказать, в шесть глаз.
Докладывать будете так же, как докладывали мне, только без этих описаний колониальных приключений.
Без ваших поручиков Ржевских, без пилотов Тараноффых, и без ваших баб!
Только главное! Только то, что имеет отношение к устоям мироздания! И не забудьте историю с майором Баттом... Эту его поездку в предвоенную Европу!
Обязательно доложить о большевисткой партии, о гражданской войне, о послевоенном устройстве мира!
Вы же жили в Париже в 20-х годах, после того как большевики разбили ваши Белые армии...
И про инженера Гарина с его гиперболоидом... И про инженера Лося с его междупланетным летательным аппаратом... И про революцию на Марсе не забудьте, капитан!
И пусть эти Реальности уже не существуют... Но существует англичанин Рейнольдс с его Машиной Времени, который черт-те что может злоумышлять! И мне совсем не нравится, что наша Реальность всего лишь одна из многих.
Химмельсрайхдоннерветтернохайнмальшайзеунддертойфель! Капитан Краузе! Слушай мою команду!
Это НАША Реальность! И она должна стать ЕДИНСТВЕННОЙ РЕАЛЬНОСТЬЮ во Вселенной! Готт мит унс! Хох!

Через месяц я вспоминал эти слова адмирала, скрючась в душной жаркой темноте и обливаясь потом…

…В 1800 по Берлинскому времени мы с адмиралом стояли в кабинете Кайзера. Его Императорское Величество выслушал меня не приглашая нас присесть.
Вероятно желая подчеркнуть важность сообщаемых мной сведений Кайзер сам все время доклада оставался на ногах, передвигаясь вдоль внутренней стены кабинета полностью скрытой под картой Европы.
Иногда Его Величество останавливался у карты вглядываясь в ту или иную точку на ней. Вероятно, слушая мой рассказ, он что-то для себя проверял или уточнял на карте, вслед за развитием моего повествования.
Но уже начиная с того момента в рассказе, когда наш ИМ-2 втянуло потоком воздуха во внутреннюю полость Земли, он перестал разглядывать карту Европы, а обратил взгляд своих внимательных глаз на меня.
Я постарался побороть смущение и, на мой взгляд, довольно связно продолжил свой доклад.
После того, как я описал старт бронзового яйца и полет на Марс, Кайзер приблизился ко мне и, крепко пожав руку, поблагодарил меня за службу Фатерланду.
Затем он прошел к письменному столу и, отомкнув дверь сейфа из крупповской стали, достал из его недр коричневый бумажный пакет и черную квадратную коробочку, и вновь приблизился ко мне.
Адмирал сделал шаг в сторону и назад, оставляя меня один на один с Кайзером.
Его Величество достал из бумажного пакета Железный Крест второго класса на ленте.
Я склонил голову и кайзер надел мне на шею черно-бело-красную ленту с наградой. Я щелкнул каблуками в наших лучших армейских традициях.
Последующее превзошло все мои мечты! Кайзер нажал на кнопку-защелку и извлек из коробочки Железный Крест первого класса. После чего он пристегнул его к карману моего кителя, прямо под сердцем.
После всего великий Император милостиво улыбнулся мне и позволил удалиться, оставшись наедине с адмиралом Канальясом.
Поскольку я прибыл вместе с адмиралом на его служебном BMW и под его командой, то счел необходимым дождаться адмирала с целью получения дальнейших указаний по службе.
А пока радость и гордость переполняли мое сердце. Я с разрешения адьютанта Кайзера, полковника Мольтке-младшего, покинул приемную и спустился по широким ступеням покрытой коврами парадной лестницы в вестибюль, охраняемый дюжими гвардейцами полка Лейбштандарт.
Остановившись перед огромным настенным зеркалом я принялся поправлять мои новые награды. Железный Крест второго класса мне суждено было носить на нашейной ленте только один день – день награждения. Уже завтра я обязан буду спрятать орден в пакет, разрезать орденскую ленту и продеть ее в петлицу третьей пуговицы сверху на моем кителе – таковы были правила ношения.
Но уж сегодня я мог себе позволить полюбоваться на новоиспеченного кавалера двух Железных Крестов.
В этот момент ко мне подошли двое офицеров в форме гехайматштатсполицай и, предъявив жетон, предложили следовать за ними. Я огляделся вокруг, надеясь увидеть подле адмирала Канальяса, дабы разрешить явное недоразумение, но меня буквально вынесли на руках из подъезда Приемной и втолкнули в салон Audi, окна котого были закрыты изнутри темными шторками.
В салоне мне накинули на голову мешок из черной материи. Дневной свет померк в моих глазах, а сердце защемило тоской.
С тех пор прошел месяц. Я ни разу не находился вне помещений без черного мешка на голове. Весь месяц меня куда-то везли.
По ощущениям это были автомобили, поезда и, наконец недели две мы плыли на корабле по морю. Я ощущал морскую качку и слышал крики чаек. Потом меня опять много дней везли на автомобиле по проселочным дорогам.
Было очень жарко и я начал подозревать что мои опасения насчет некоторых поступков адмирала Канальяса начинают сбываться.
Если бы я тогда знал, чем кончится мое вынужденное путешествие! Я бы… А что я бы смог сделать будучи в наручниках под охраной нескольких агентов тайной полиции?
В любом случае история капитана Краузе подходит к концу…

Потому что меня несколько минут назад, не снимая с головы мешка, поместили в деревянную бочку, закрыли и заколотили крышку и скатили бочку с обрыва.
Судя по тому, как бочку крутит на поверхности воды, и по тому, что рев водяного потока все ближе, меня все-таки сбросили в водопад Виктория…

Биологическая справка:

Хер моржовый: он же пенис моржа.

Одна из скелетных костей моржа. Он же «хрен моржовый».
Содержащаяся в пенисе моржа кость имеет длину около 50 см.
По абсолютной длине эта кость уступает только китам, а относительно длины тела — уверенно держит рекорд среди млекопитающих.

 Отправлено: 14.05.11 09:26. Заголовок: Гельсинфорское согла..

Гельсинфорское соглашение (начало).

Летом 1913 года новейший германский дредноут KAISER, с императором Вильгельмом II на борту, вышел во главе эскадры боевых кораблей из Готенхафена на учения в Балтийское море.
Из окна верхнего этажа пятиэтажного доходного дома на Курфюрстендам в мощный адмиралтейский бинокль можно было видеть фигуру императора, облаченную в черный морской мундир на правом крыле боевого мостика.
Резидент английской разведки MI-6 Рейли с ненавистью наблюдал, как снимаются с якорей на рейде, маневрируют и вытягиваются в кильватерную колонну низкие серые силуэты бронированных гигантов.
Выпуская из труб клубы черного дыма, тут же сносимого ветром на ост, вслед за мателотом с императором на борту, в открытое море потянулись дредноуты PRINZ REGENT LUITPOLD и KAISERIN. Горизонт на норде был испещрен дымами, мачтами и надстройками.
Еще раньше, Рейли отметил шифрованной записью карандашом на оборотной стороне старого почтового конверта, который теперь лежал на широком подоконнике, выход из гавани линейных крейсеров GOEBEN, MOLTKE и VON DER TANN в сопровождении трех десятков номерных миноносцев.
Выждав, когда даже в бинокль уже было невозможно разглядеть моряков, стоящих на мостике дредноута KAISER, Рейли прикрыл окно, повернув массивную бронзовую рукоятку. Затем он спрятал во внутренний карман пиджака исписанный условными символами почтовый конверт, и пересек кабинет по диагонали, направляясь к книжному шкафу.
Положив на полку тяжелый бинокль, Рейли на минуту задумался, упершись невидящим взглядом в кожаные и ледериновые корешки книжных томов.
-Итак, - думал Рейли, -В текст сообщения, кроме перечня кораблей вышедших на учения необходимо включить то обстоятельство, что сам император находился на борту флагмана.
Сам по себе этот факт укладывался в общую картину событий. За последний десяток лет военно-морской флот Германии увеличился количественно и качественно. Чему кайзер уделял огромное внимание. Флот находился под его патронажем.
Уже сейчас по количеству дредноутов Флот Открытого Моря (как называли его сами немцы) приближался к числу дредноутов Королевского Флота. Агенты MI-6 докладывали об окончании строительства еще четырех дредноутов MARKGRAF, KONIG, KRON PRINZ и GROSSER KURFURST.
Конечно, 12 дюймовые орудия немцев – это не 13,5 дюймовки новейших британских дредноутов, вроде IRON DUKE и MARLBOROUGH, но при достаточной выучке комендоров и хорошем управлении в бою… Впрочем, единственная морская нация – это англичане. А британский Королевский Флот – самый мощный в мире! Недаром над Британской Империей никогда не заходит солнце! Бог хранит Британию!
Рейли прервал свои размышления. Достав из второго ряда книг стоящих на верхней полке потрепанный томик стихов Шелли, который являлся кодовой книгой, и переместившись за письменный стол, Рейли принялся составлять шифрованную депешу в Адмиралтейство. Надо было успеть до отплытия пакетбота из Готенхафена. Главный Лорд должен знать самые свежие новости – кайзер на борту одноименного дредноута вышел на учения в Балтийское море.



Если бы мистер Рейли знал, что эскадра, набрав ход до 18-ти узлов засветло прошла мимо острова Готланд, оставив его слева по борту, и уже в светлых летних сумерках, примерно на 59-м градусе с.ш. застопорила хода, ложась в дрейф. Если бы мистер Рейли видел как к борту дредноута KAISER на расстояние полукабельтова приблизился эсминец номер 21, который принял через некоторое время двух пассажиров в накинутых на плечи черных плащах с капюшонами низко надвинутыми на лицо. Пассажиры взобрались на низкий борт миноносца из подвалившей к нему шлюпки, спущенной с дредноута, а затем скрылись в командирской рубке.
После этого корабли эскадры медленно двинулись на север по направлению к Аландским островам, а миноносец, отчаянно дымя всеми тремя трубами понесся по слабо зыбящему морю на северо-восток.
Если бы мистер Рейли знал об этом, то тогда история нашего мира была бы совершенно другой.



Если бы мистер Рейли знал, что эскадра, набрав ход до 18-ти узлов засветло прошла мимо острова Готланд, оставив его слева по борту, и уже в светлых летних сумерках, примерно на 59-м градусе с.ш. застопорила хода, ложась в дрейф. Если бы мистер Рейли видел как к борту дредноута KAISER на расстояние полукабельтова приблизился эсминец номер 21, который принял через некоторое время двух пассажиров в накинутых на плечи черных плащах с капюшонами низко надвинутыми на лицо. Пассажиры взобрались на низкий борт миноносца из подвалившей к нему шлюпки, спущенной с дредноута, а затем скрылись в командирской рубке.
После этого корабли эскадры медленно двинулись на север по направлению к Аландским островам, а миноносец, отчаянно дымя всеми четырьмя трубами понесся по слабо зыбящему морю на северо-восток.
Если бы мистер Рейли знал об этом, то тогда история нашего мира была бы совершенно другой.
Но мистер Рейли не узнал,и все случилось так как случилось…
К утру миноносец номер 21 сбросил ход до 10-ти узлов. Оберлейтенант цур Зее Бетман и пять вахтенных сигнальщиков вглядывались в поверхность моря. Лоция показывала на подходе к острову Коркеасаари большие глубины, но оберлейтенант не хотел рисковать, опасаясь подводных скал.
Скомандовав в переговорную трубу в машинное отделение об уменьшении хода, Бетман осторожно маневрируя рулями приближался к причалу, облицованному гранитными плитами.
У причала уже стоял русский миноносец. Бетман был предупрежден адмиралом Канальясом о том, что на Коркеасаари будет находиться какой-то русский корабль, не уточняя тип корабля.
По низкому силуэту и обводам оберлейтенант опознал корабль как миноносец, а принадлежность корабля можно было определить по кормовому флагу, слабо развевающемуся на утреннем ветерке.



В любое другое время Бетман протянул бы руку за справочником флотов корветтенкапитана Вейера, который всегда держал под рукой в рубке, с целью уточнить характеристики русского миноносца, но сейчас…
Сейчас ему надо было причалить к борту русского корабля, так как длины причала явно не хватало для одновременной стоянки двух миноносцев.
Впрочем, выучка сказалась. Через десять минут ювелирной работы рулями и машинами номер 21 оказался борт о борт с русским эсминцем. С борта немецкого миноносца полетели причальные концы, тут же подхваченные вахтенными русскими моряками. Еще минута и те же сильные руки подтянули номер 21 к борту русского миноносца.
За спиной Бетмана раздались шаги. Оберлейтенант обернулся, и вытянулся по стойке смирно – перед ним стояли кайзер и адмирал Канальяс.
-Оберлейтенант, - произнес адмирал, едва заметно улыбаясь тонкими губами.
-Естественно, вы нас на борту не видели. О длинных языках команды озаботьтесь сами. Или ими озабочусь я сам лично…, - продолжил Канальяс.
-Яволь! –откозырял Бетман.
Между тем кайзер вслед за адмиралом перебрался на борт русского миноносца. Встречные вахтенные матросы молча отдавали честь обоим офицерам.
На причале кайзер и адмирал уселись в закрытую черную карету, запряженную четверкой вороных коней. Кучер взмахнул кнутом и кони взяли с места, унося карету по дороге вглубь острова.

Уже несколько десятков лет на остров ходил паром, на котором жители Гельсинфорса ездили на пикники и прогулки. В 1889 году на острове Коркеасаари был открыт зоопарк. А за пять лет до этого события на острове открылся ресторан “Pukki”.
Что означало это название кайзер Вильгельм не знал, а спросить у адмирала сейчас, за несколько десятков минут перед важнейшей встречей в истории, он посчитал неприемлемой для себя суетой.
Собственно место для тайной встречи было предложено русской стороной, после того как по секретным дипломатическим каналам российскому самодержцу Николаю II была передана просьба о переговорах.
Собственно в прошлом они с царем неоднократно встречались, так как симпатизировали друг другу и были родственниками. Встречались они во время официальных и дружественных визитов. Они даже охотились вместе. Кроме всего прочего старый канцлер Бисмарк видел военный и экономический союз с Россией единственно приемлемым для политического курса Германии.
В июле 1905 года на борту царской яхты “Полярная звезда”, недалеко от Выборга, у берегов острова Бьёрке, Николай II подписал договор о взаимопомощи в Европе в случае нападения на одну из них какой-нибудь европейской державы.
В том далеком теперь году Вильгельм II воспользовался недовольством царя и его правительства позицией, которую заняла Британия в русско-японском вопросе, впрочем, как и всегда, когда дело касалось России.
Однако после размышлений, а главное давления со стороны советников, царь уверовал, что данный договор не выгоден России. Ведь в случае войны с Британией военные действия развернулись быв первую очередь в Средней Азии, где сталкивались интересы России и Британии, но где не было реальных возможностей получить помощь от Германии. К тому же Франция никогда бы не вошла в коалиционный тройственный союз с Германией, в первую очередь, и Россией. Ламздорф и Витте оказали давление на не отличающегося особой твердостью в отстаивании своих взглядов Николая II, и царь вынужден был в личном письме сообщить Вильгельму II о том, что договор вступит в силу только после того как Германия обеспечит вступление Франции в этот союз.
Фактически договор был расторгнут.
И вот сейчас, по прошествии восьми лет, Вильгельм II решил вновь попытаться заключить союз с Россией.
Но на этот раз у кайзера имелись очень весомые аргументы для своего нерешительного родственника. Он сам, впервые изучив доклад капитана фон Краузе, который ему был представлен адмиралом Канальясом, не поверил ни одному слову из этого документа.
Но доводы аналитического отдела абвера (защита - так адмирал назвал свою новую разведывательную организацию), размышления самого кайзера, беседы с адмиралом и учеными-физиками Гейзенбергом и Планком убедили его в новой картине мироздания. То что он узнал о вероятностном будущем Германии, его самого, Европы, всего мира в целом подвигло его к незамедлительным действиям.
Сейчас, перед встречей с кузеном он не испытывал ничего, кроме решимости убедить царя стать его единомышленником, а значит и союзником.

Размышления Вильгельма II были прерваны громким звуком тпр-рру-уу, какой издают кучера по всему миру натягивая поводья на себя и желая остановить разгоряченных лошадей. Карета остановилась на мощеной плитняком площадке перед навесом над входом в ресторан. О том, что это ресторан напоминали широкие свежевымытые окна и надпись белыми буквами по красному фону вывески: “PUKKI RESTORACIA”.
Вокруг не было видно ни души. До слуха кайзера и адмирала долетал только шум морского ветра в кронах высоких сосен. Когда адмирал, а вслед за ним и кайзер выбрались из кареты и на минуту остановились перед вращающейся дверью ресторана оправляя свои пояса и мундиры в воздухе раздалось громкое яростное звериное рычание.
Кайзер инстинктивно ухватился рукой за рукоятку кортика, висевшего в ножнах на поясе, а адмирал выхватил из кармана кителя плоский пистолет “вальтер”.
Но ничего не произошло, только кони у них за спиной шумно дыша взволнованно застучали подковами по каменным плитам.
Кайзер оглянулся и пожал плечами. Затем они вошли в прихожую залу ресторана. Электрические лампочки в стеклянной люстре были погашены, а потому в зале было полутемно. Из одного из кресел, расставленных вперемешку с низкими журнальными столиками у стен залы, им навстречу поднялась плотная фигура в черном военно-морском мундире.
Адмирал Канальяс узнал морского министра адмирала Григоровича. Григорович надел на голову фуражку и приветствовал кайзера и адмирала, приложив ладонь правой руки к черному козырьку фуражки. Затем он жестом указал на одну из закрытых дверей. Канальяс прошел вперед и, открыв дверь, заглянул в помещение.
Это был уютный отдельный кабинет, с широким окном во всю противоположную двери стену. В кабинете стоял круглый стол, покрытый крахмальной кипельно-белой скатертью, и уставленный всевозможной столовой посудой с кушаньями под стеклянными колпаками для обеда на четыре персоны. Еще один низкий стол и четыре кресла стояли у окна.
Вокруг круглого стола располагались четыре стула с высокими резными спинками.
У окна, спиной к вошедшим, задумчиво глядя в окно, стоял государь император Николай II.
За стеклом в некотором отдалении располагались две открытые вольеры, отделенные широким и глубоким бетонированным рвом друг от друга и от возможных посетителей зоопарка.
Сейчас никого посторонних на острове не было, а потому белые медведи и белые барсы в вольерах занимались своими звериными делами, не отвлекаясь на аппетитных, но недоступных зрителей.
Царь обернулся на звук открываемой двери, и сделал несколько шагов по ковру навстречу кайзеру. Они обнялись и пожали друг другу руки.
Прозвучали все положенные при встрече слова приветствия и все четверо расселись вокруг стола.
Прислуги не предполагалось, а потому Николай II, являясь хозяином, предложил присутствующим отобедать, чем Бог послал, и обслуживать себя самостоятельно.
Какое-то время гости и хозяева утоляли голод и жажду.
Отменно приготовленные закуски и блюда хорошо шли под русскую и финскую водки.
Насытившись, все вытащили салфетки из воротничков, и перешли в кресла, установленные у курительного столика у окна.
Усевшись поудобнее, царь предложил всем курить.



На фото слева - направо: император Вильгельм II, император Николай II, морской министр адмирал Григорович.
Фотографии адмирала Канальяса в архивах обнаружить не удалось.

Все присутствующие достали портсигары.
Дождавшись когда Николай II прикурит от спички папиросу и, сделав пару затяжек, откинется на спинку кресла, Вильгельм II заговорил.
-Господа! Один раз я уже предлагал от имени Германской империи военный, политический и экономический союз с Российской империей. Однако по ряду причин этот союз не был принят Вами, Ваше Императорское Величество! – последовал вежливый кивок головой в сторону царя.
-С тех пор кое-что изменилось, и изменилось настолько, что я вынужден вновь предложить союз между Германией и Россией. Я надеюсь на ваше благоразумие господа, а еще более на чувство ответственности перед своей Родиной! – кайзер сделал паузу, внимательно вглядываясь в лицо царя.
Николай II докуривал папиросу и не поднимал глаз на кайзера, весь окутавшись клубами дыма.
Молчание затягивалось, и кайзер вновь заговорил: -В таком случае, я попрошу вас, господа адмиралы, оставить нас наедине с Их Величеством на пару слов. Обещаю, что это не займет много времени. Впоследствии мы вновь возобновим нашу встречу.
Канальяс вслед за Григоровичем проследовал в прихожую залу, плотно притворив за собой тяжелую дубовую дверь.
Кайзер щелкнул замком платинового портсигара и вытащил из него еще одну папиросу “Адлер”. Несмотря на только что выкуренную папиросу он опять закурил.
Царь наконец-то поднял глаза и взглянул в лицо кайзеру, как будто что-то предчувствуя.
Между тем Вильгельм тихо заговорил.
-Дорогой кузен! В руки адмирала Канальяса попали данные необычайной важности. Эти данные касаются нашего с тобой будущего… И будущего Империй которыми нам суждено править, - кайзер прикурил папиросу и сделал паузу, вдыхая ароматный дымок.
-Да, да, да! Божьей милостью мы помазанники …, - подхватил Николай II, но Вильгельм резко прервал его.
-Бог тут не причем, кузен! Много он помог России в войне с Японией? Много он помог Вашему единственному сыну и наследнику, обрекая его на муки связанные с болезнью гемофилией? И много он поможет нам в том будущем, о котором узнал адмирал Канальяс через своего агента? Оставьте Ваши надежды, кузен, на доброго Бога! Нам нужно надеяться на Бога, но и самим не плошать! Так, кажется, говорится в Вашей русской пословице?
Николай II во время монолога кайзера побледнел и, стиснув пальцы рук в замок у себя на коленях, не спускал глаз с лица Вильгельма. На его лице было написана тревога и недоумение.

 Отправлено: 18.05.11 11:19. Заголовок: Внутри Земли. ИМ п..

Внутри Земли.

ИМ падал в полной темноте, Определить его положение было невозможно, но вестибулярный аппарат ротмистра услужливо подсказывал ему, что аэроплан вращается. Ось вращения проходила через центроплан. ИМ был словно подвешен на невидимой нити, и, казалось, что кто-то, тоже невидимый и могучий, вращая, опускал аппарат всё ниже. Высотомер показал уровень «ноль» и дальше стал бесполезен. Хронометр отсчитывал секунды, аэроплан вращался и падал. Всё это было похоже на затянувшийся ночной кошмар во сне – ты падаешь в яму без дна и не можешь ничего сделать.
- Девяносто секунд! – хриплый голос Лемке нарушил тишину.
- И это после нулевого уровня – уточнил Кудасов, - под нами бездна.
Прошло ещё столько же времени, и тут что-то поменялось за бортом – кромешная тьма, стала на глазах редеть, и в один миг в кабине стало светло.
Воздушный корабль, словно выпал из гигантской трубы.
Вокруг было синее небо и яркий свет. Внизу была земля, покрытая зелёной густой растительностью. Стало заметно теплее, и стёкла покрылись каплями воды – это конденсировался теплый воздух, попадая на холодную поверхность аэроплана.
Внезапно, раздался раскат грома, и чистое безоблачное небо прочертила молния. На высоте, примерно, в три километра виднелась небольшая туча, которая и разродилась электрическим разрядом.
- Запустились моторы! – в голосе кондуктОра слышалось удивление, смешанное с радостью, - неужто, от молнии, Леопольд Эрастович?
- Не исключаю такой возможности, Ян Янович – ответил Кудасов – начинаю верить в чудеса.
Он попробовал рули, добавил оборотов моторам и воздушный корабль неторопливо, но уверенно, прекратил вращение и лёг на заданный ему ротмистром курс.
- Что-то больно просто мы вышли из плоского штопора – подумал Кудасов.
Дальнейшим его мыслям на этот счёт помешал громкий возглас Никольского, безотрывно, как и все на борту, наблюдавшего за проносящейся внизу землёй:
- Господин ротмистр, дым впереди, по левому борту, дистанция три километра!
Действительно, вдалеке, слева по курсу, вверх поднимался едва различимый в ярком свете дня, столб дыма.
- Аристарх, возьми управление, хочу рассмотреть источник дыма - сказал он, стоящему у него за спиной второму пилоту.
ИМ лёг на новый курс.
Через две минуты воздушный корабль достиг нужной точки. Густая зелень, до сей поры скрывавшая от взглядов экспедиционеров землю, внезапно закончилась, и внизу показалось открытое пространство.
Это была словно проплешина в местных джунглях. Коричневая земля, усыпанная мелкими камнями, образовала ровную площадку. Внизу горел костёр. Дым от него поднимался вертикально вверх. Невдалеке от костра, наблюдавшие в бинокли члены экипажа, заметили людей и какой-то навес из веток, рассмотреть который не удалось, так как воздушный корабль уже миновал это место.
- Аристарх, иди на второй круг!
ИМ уже заканчивал разворот, когда в небе над площадкой показался след сигнальной ракеты, и вот она вспыхнула ярким оранжевым цветом.
- Леопольд! Сигнал! – взгляд Лемке был прикован к загоревшемуся в небе огню.
Кудасов кивнул, не отрываясь от бинокля.
Вновь внизу показалась земля. Видно было, как фигурки людей внизу быстро сбрасывали ветки с навеса, и вот уже показалась хвостовая часть фюзеляжа аэроплана.Тут ротмистр оторвал бинокль от глаз, и, повернувшись к Лемке, тихо сказал – Похоже, мы нашли пропавший второй экипаж!
Он снова взялся за бинокль.
На земле стоял ИМ-2! Второй воздушный корабль экспедиции! Целый и невредимый!
- Сажаем? Я заметил неплохой ровный участок, явно пригодный для посадки – спросил Лемке.
- Да, иди на посадку со следующего круга.
Медленно тянулись минуты крайнего разворота и захода на посадочный курс. Площадка была невелика и была опасность задеть верхушки высоких деревьев, кольцом опоясывающих её. Но Аристарх превзошёл самого себя – впритирку пройдя над кронами, очень аккуратно посадил аэроплан.
Короткий пробег по мелким камням, отчего ИМ ощутимо трясло, и. наконец, остановка. Моторы выключены, винты замерли в неподвижности.
Экспедиционеры быстро покинули борт и очутились на твёрдой земле.
Под ногами была каменистая почва, обступившие стеной площадку деревья были явно тропического вида, вдобавок, было жарко.
К аэроплану бежали люди и, как недавно на острове в Ледовитом океане, впереди был поручик Ржевский.

Но в этот счастливый момент предстоящей встречи двух экипажей неизвестно откуда, рядом с гусаром возникла странная птица гигантских размеров (сейчас, сейчас…у Кудасова перед глазами показалась страница из курса лекций по криптозоологии…да это же…птеродактиль!).
Явно голодная тварь схватила нашего героя и довольно быстро махая крылами полетела в сторону леса, предвкушая грядущую обильную трапезу(она ещё не знала способностей Ржевского выходить сухим из воды).
Увидев, что поручик попал в очередную неприятность, ротмистр подавил тяжёлый вздох, но тотчас же успокоился. Он был уверен, что Ржевский вернётся. Вопрос был только в том – он придёт один или притащит ещё и птицу ?
Ведь пьяным и влюблённым всегда везёт – вспомнил Кудасов известное крылатое выражение, а поскольку даже сейчас поручик был явно навеселе и влюблён всегда и в любом месте, то оставалось подождать счастливой развязки.
Ротмистр оказался по счастию прав – через несколько дней герой скандалов и анекдотов вернулся.

Но об этом – в следующий раз, господа.

 Отправлено: 20.05.11 11:12. Заголовок: Первые дни в подзем..

Первые дни в подземном мире.

Поручик вернулся через неделю. Его приключения в обществе птеродактильши, а как оказалось летучая особь оказалась мамашей с двумя птенцами, подробно описАл штабс-капитан Киж в своих записках, кои были доступны нашим читателям, так что повторяться не будем.
Интересны последствия возвращения нашего героя.
И для поднятия духа экспедиционеров (как оказалось, этот любитель женщин и вина, стал совершенно необходим нашему небольшому обществу авантюристов), так и для развития науки, ибо профессор Каштанов снял с ментика и лосин Ржевского массу представителей местной фауны, в основном мелких паразитов, которыми тот обзавёлся, проживая в гнезде птеродактильши. Для этого, уважаемому профессору даже не пришлось применять эфир, для усыпления этой живности, так как местные кровосососы, уже были в глубочайшем похмелье, вкусив содержимое капилляров, вен и артерий поручика.
Надо сказать, что из всех участников экспедиции, именно профессор вместе со своей ассистенткой мадам Эммой Штольц, находились в состоянии повышенной возбудимости. И исключительно, по причине того, что местная фауна и флора, оказалась, в большинстве своём, совершенно отличной от той, что обитала и росла на поверхности Земли.
Не успели экспедиционеры ещё толком осмотреться в новом месте, а эти двое уже увлечённо кромсали ланцетами какую-то живность на плоском камне, причём профессор, вошедши в раж, издавал нечленораздельные звуки, прислушавшись к которым, можно было принять их за выражение полного восторга.
Проходящий мимо в этот момент капитан Кольцов неосторожно попытался посоветовать Каштанову не торопиться, поставить с помощью Добейко и Таранова палатку, в которой, собрав лабораторный стол, бывший в разобранном виде в запасах экспедиции, приступить к своим исследованиям.
Профессор даже не повёл бровью на слова руководителя экспедиции, весь углубившись во внутренности очередной жертвы науки, пока мадам Штольц, не сказала ему об этом громко, склонившись прямо к уху профессора. Только тогда, подняв довольно мутный взгляд (просьба не путать с аналогичным взглядом, поручика Ржевского), ответил примерно в таком смысле, что порядок при проведении опытов это хорошо, но сейчас не время думать об этом. Слишком много нового, необычного материала, а времени, может быть будет недостаточно, так что он, профессор может и так работать и так далее…
Кольцов понял, что он оказался в ненужном месте и в ненужное время. А посему отправился дальше.
Остальные были заняты осмотром аэропланов и разведкой окрестностей.
Авиатор Таранов был страшно рад возвращению своего друга и собутыльника. Все дни отсутствия оного, представитель общества Добролёт, ходил, как в воду опущенный. Он пару раз просился идти на поиски пропавшего поручика. Но ввиду явной опасности одиночного поиска, а также совершенной уверенности ротмистра Кудасова, которая передалась и остальным экспедиционерам (кроме самого Таранова), в непременном и успешном возвращении Ржевского, отпущен в это предприятие он не был.
Теперь два друга, не занятые осмотром и мелким ремонтом аэропланов, которым занимались Добейко, Азаров и Никольский, охраняли бивак экспедиции.
Несмотря на строгий порядок и временный «сухой закон», принятый ввиду особых обстоятельств нахождения в подземном мире, оба друга, как оказалось, нашли выход из затруднительного для них положения.
В один из дней, Кудасов заметил, что поручик, сменившийся с поста, при его приближении, прячет в карман плоскую фляжку. В свою очередь, поручик заметил, что его «заметили» и добровольно «сдался властям».
Оказалось, что «страждущие» друзья, в перерывах между дежурствами, по очереди, мастерили у себя в палатке аппарат для производства «живительной влаги» из местного сырья. Как нельзя лучше, для этого подошла местная разновидность кактуса, в изобилии росшая по периметру стоянки экспедиции. Во время нахождения на посту они заготавливали колючий материал, а, сменившись, принимались за выгонку «кактусовки».
В результате аппарат был конфискован, гусар-механик и представитель общества Добролёт получили официальные взыскания. Они поклялись больше этого не делать, а смиренно дожидаться отмены «сухого закона», надеясь, что этот момент наступит вскоре.

На этом закончим беглые зарисовки быта экспедиции, и обратимся вновь, к моменту прибытия ИМ-1 в подземный мир.
Прибытие, омрачённое похищением Ржевского, тем не менее, сразу перешло в практическое русло. Как только все немного успокоились после произошедшего, был собран совет. Капитан Кольцов и штабс-капитан Киж рассказали о том немногом, что удалось узнать за эти двое суток нахождения ИМ-2 в этой местности. Немногом, потому, что при приземлении было повреждено шасси, большим камнем, находившимся на площадке, и незамеченным сверху при заходе на посадку. Шасси требовало ремонта, который и производился силами почти всех членов экипажа. Вдобавок при посадке, от удара о злосчастный камень, и вызванном при этом сотрясении аэроплана, вышла из строя искровая радиостанция. И то, что совершенно неожиданно, прапорщиком Никольским был замечен сигнальный дым – оказалось счастливым случаем, соединившим экспедиционеров, так как радиосигнал второй экипаж подать не мог.

Итак – все в сборе.
Вокруг незнакомая местность и незнакомый мир. Животные, которым положено, в соответствии с историческим временем, быть ископаемыми, здесь прекрасно живут. Бегают вокруг и летают, крадут гусаров и могут преподнести ещё не один сюрприз.

Экспедиция продолжается!

 Отправлено: 22.05.11 12:57. Заголовок: Гельсинфорское согла..

Гельсинфорское соглашение (продолжение).

-Так вот… - Вильгельм II сделал паузу и потушил папиросу в хрустальной пепельнице.
-Так вот, - продолжил он, - Если мы с вами не придем к соглашению о совместных действиях против Британии, Франции, Италии, а впоследствии и САСШ, то нас ждет поражение в грядущей войне. Даже если мы с Вами договоримся о союзе, то неизвестно как сложится дальнейшая история… Но тут у нас появляется шанс. Маленький этот шанс, или большой – время покажет. По выражению Вашего лица я вижу, что мои аргументы, Ваше Величество, не возымели своего действия… Тогда я Вам расскажу о том что нас ждет в том случае, если Германия и Россия будут воевать друг против друга. Уже к 1916 году силы наших империй будут истощены. На полях сражений останутся лежать миллионы наших солдат, но победа достанется не нам. Она достанется даже не лимонникам и не лягушатникам. Единственной страной победившей в войне окажутся САСШ. А еще точнее, финансовые магнаты с Уолл-стрит. В России и Германии произойдут революции. Вы, Ваше Величество, отречетесь от престола. К этому моменту Ваша популярность как монарха, как помазанника Божьего на престол, как Верховного главнокомандующего будет равна нулю. Даже офицерский корпус будет приветствовать Ваше отречение. В России начнется гражданская война и все царское семейство, вместе с Вами и императрицей будет расстреляно в подвале особняка одного сибирского города. Ваших дочерей и сына будут добивать штыками, а затем лицевые кости черепа у всех будут разбиты прикладами винтовок и залиты кислотой. Затем трупы будут тайно захоронены в тайге. По окончанию гражданской войны Россию ждут преобразования, в результате которых она вновь станет одной из ведущих мировых держав, но уже без Вас. И память о вас будет предана забвению. Лет через двадцать пять произойдет еще одна Мировая война, в которой Германия и Россия будут воевать друг против друга. И опять в этой войне в конечном итоге выиграют Соединенные Штаты. А еще через пятьдесят лет после окончания второй Мировой войны, Россия превратится в сырьевой придаток своих бывших противников. Тысячелетняя история России закончится. Россия будет расчленена на множество марионеточных государств, управляемых с берегов Потомака.
Вы спросите, что будет с Германией? Поверьте, Германию ждет не менее печальное будущее, иначе я не делал бы Вам предложения о нашем союзе.
Николай II завороженно слушал рассказ кайзера. Тяжелое гнетущее чувство предопределенности вдавило его в кресло. Может ли такое быть? Откуда Вильгельм знает будущее?
-Каковы доказательства Ваших слов, кузен, - враз охрипшим голосом спросил царь у Вильгельма.

- Чем закончилась для России русско-японская война? - спросил как бы у себя, но обращаясь к царю, Вильгельм, - Наиболее тяжелые потери понес флот. В водах Тихого океана погибло или было захвачено японцами 67 боевых и вспомогательных судов российского флота общей стоимостью в 230 млн. руб., а вместе с артиллерийским и минным вооружением, хранившимся для флота в Порт-Артуре и тоже захваченным японцами, прямые материальные потери флота составили около 255,9 млн. рублей. Россия осталась практически без военно-морских сил: весь Балтийский флот был переведен на Дальний Восток, где и погиб, а Черноморский был закупорен, так как проход его через Босфор и Дарданеллы запрещали международные договоры...
-Это я по памяти, а теперь, извольте, я зачту по бумаге из отчета нашего человека, - устало ответствовал Вильгельм, - Этот текст он вырвал из какой-то статьи в газете, сохранил его и привез с собой. Слушайте же, Ваше Величество:

“Дальневосточная авантюра царизма, прямые расходы на которую составили, 2,3 млрд. руб. золотом, была первой причиной, которая привела вооруженные силы царизма в полное расстройство. Но, пожалуй, еще больший удар по ним нанесла революция 1905—1907 годов. Только за два первых ее года было зарегистрировано не менее 437 антиправительственных солдатских выступлений, в том числе 106 вооруженных. На сторону революционного народа переходили целые части, и нередко, как это было в Севастополе, Кронштадте, Владивостоке, Баку, Свеаборге и других городах, солдаты и матросы, поднявшие красный флаг, вели настоящие кровопролитные бои против войск, сохранивших верность правительству.

Разлагающе действовало на вооруженные силы постоянное использование их для подавления революционного движения. В 1905 г. для «содействия гражданским властям» войска вызывались около 4 тыс. раз. Для войны с собственным народом Военное министерство вынуждено было отрядить около 3,4 млн. человек (с учетом повторных вызовов), то есть количество солдат, привлеченных к борьбе с революцией, более чем в 3 раза превышало численность всей царской армии к началу 1905 г. (около 1 млн. человек). «Армия не учится, а служит вам», — бросил военный министр А. Ф. Редигер на одном из заседаний правительства председателю Совета министров и одновременно министру внутренних дел Столыпину.

Эти два обстоятельства и привели к резкому ослаблению вооруженных сил царизма. Повод для беспокойства давало не только полнейшее расстройство вооруженных сил в результате русско-японской войны, но и тот печальный для самодержавия факт, что в 1905— 1907 гг. впервые за его многовековую историю солдаты и матросы стали выходить из-под контроля офицеров, становились на сторону революционного народа.

В подобных условиях, при небывалом падении престижа царизма и вне и внутри страны, при все возраставшей финансово-экономической зависимости ее от более развитых западных держав, сохранить империю Романовых можно было только путем всемерного укрепления и развития вооруженных сил. Этого же требовало и обострение международных противоречий накануне первой мировой войны, повсеместный рост милитаризма и «маринизма» (как именовали в то время увлечение морскими силами), наиболее наглядным проявлением которого стало тогда англо-германское морское соперничество. Русским помещикам и буржуазии было ясно: второго Мукдена, второй Цусимы царизму не пережить; надо сделать все возможное, чтобы избежать этого, надо любой ценой поставить армию и флот на уровень современных требований военного дела.

Первым после русско-японской войны включилось в разработку новых программ вооружения морское ведомство, оставшееся практически без боевых судов, но с прежними штатами и окладами. К этому его подталкивало еще одно обстоятельство: в то время военно-морской флот России строился частью за границей, а частью на казенных заводах, которые нельзя было оставить без заказов. Настаивая на немедленной закладке броненосцев, морской министр А. А. Бирилев говорил на одном из совещаний летом 1906 г., что четыре крупнейших казенных завода стоят без работы, до предела сократили число рабочих, но и оставшимся при этих условиях нечего делать. «В настоящее время, — заявил он, — на первом плане вырисовывается вопрос, должны быть поддержаны заводы или нет? Середины в этом деле не существует. Надо безоговорочно сказать: да или нет. Если да, то надо приступить к постройке больших броненосцев, а если нет, то указать, кто берет на себя ответственность за такое решение перед царем, Россией и историей».

Различные варианты новых судостроительных программ Морское министерство разрабатывало еще до поражения при Цусиме, в марте — апреле 1905 г., поскольку после ухода на Дальний Восток 1-й, а затем и 2-й Тихоокеанских эскадр Балтийское море осталось почти совсем без боевых кораблей. В марте 1907 г. это министерство представило на рассмотрение царя сразу четыре варианта судостроительных программ. При этом минимальная сводилась к созданию на Балтике одной эскадры (8 линейных кораблей, 4 линейных крейсера, 9 легких крейсеров и 36 эсминцев), а максимальная — четырех эскадр такого же состава: двух для Тихого океана и по одной для Балтийского и Черного морей. Стоимость этих программ колебалась от 870 млн. до 5 млрд. рублей.

Одновременно и Военное министерство предъявило свои претензии к казне. По самым скромным его подсчетам, требовалось единовременно израсходовать более 2,1 млрд. рублей. Только на реорганизацию артиллерии генералы требовали 896 млн. руб., на инженерное дело — 582 млн.; кроме этих единовременных чрезвычайных расходов (растянутых, разумеется, на ряд лет), должны были возрасти на 144,5 млн. ежегодные обычные расходы Военного министерства, связанные с созданием новых дорогостоящих артиллерийских, инженерных и т. п. родов войск, их комплектованием, снабжением и т. д. «Размер исчисленной таким образом суммы, — вынужден был признать Редигер, — исключает всякую возможность рассчитывать на ее ассигнование, невзирая на то, что мероприятия, кои могли бы быть за счет этой громадной суммы созданы, стоят не на пути дальнейшего развития наших вооруженных сил, а лишь на пути их благоустройства и снабжения необходимым в уровень с современными требованиями военного дела». Признавая невозможность выделения государством такой колоссальной суммы, военный министр потребовал от управлений сократить свои претензии и сосредоточиться на «мероприятиях, почитаемых неотложными», и в то же время взять на учет меры, «подлежащие обсуждению в ближайшие годы» 36. Но и по программе-минимум требовалось единовременно 425 млн. руб. и увеличение бюджета на 76 млн. руб. в год.

В совокупности претензии морского и военного ведомств составили, таким образом, от 1,3 до 7,1 млрд. руб. единовременных расходов, то есть приблизительно от половины до трех годовых бюджетов страны в 1908 году. И это не считая неизбежного возрастания ежегодных расходов по обычным бюджетам обоих министерств. Средств требовалось много, а финансовое положение России в то время было просто отчаянным. Рассматривая смету на 1907 г., Совет министров 15 августа 1906 г. констатировал, что финансовое «состояние русского государства грозит самыми тяжелыми осложнениями, и в случае продолжения переживаемого нашим отечеством поистине смутного времени, может не хватить средств даже на совершенно неотложные потребности» . К 1909 г. государственный долг вырос в результате расходов, вызванных последствиями русско-японской войны и борьбы с революцией, еще на 3 млрд. руб., а ежегодные платежи процентов увеличились на 150 млн. руб. сверх того, что Россия уже платила раньше по государственному кредиту.

В этих условиях, при ожесточенных спорах между морским и военным ведомствами о распределении ассигнований на вооружения, царь решил отдать предпочтение флоту и в июне 1907 г. утвердил так называемую Малую судостроительную программу, разрешив отпускать Морскому министерству на новое судостроение в течение четырех лет по 31 млн. руб. ежегодно. (Позже в связи с изменением этой программы стоимость ее была увеличена до 126,6 млн. рублей.) Через год, в мае 1908 г., и Военное министерство получило разрешение Совета министров обратиться в законодательные органы с просьбой ассигновать около 293 млн. руб. «на пополнение запасов и материальной части и на постройку для них помещений» в 1908—1915 годах. Государственная дума, чтобы не потерять контроля за расходованием этой суммы, решила утверждать кредиты не сразу в полном объеме, а ежегодно (кроме тех, которые требовали заключения контрактов на два и более года).

Однако с 1909 г. экономическое положение империи стало улучшаться. Последовал ряд необычайно урожайных лет, счастливо совпавших с ростом цен на мировом хлебном рынке, что значительно увеличило доходы казны от основной статьи экспорта. Улучшение финансового положения тотчас учли Военное и Морское министерства, потребовавшие увеличить кредиты на вооружение. С августа 1909 г. по начало 1910 г. по повелению царя состоялось четыре особых совещания, которыми руководил Столыпин. В состав их, кроме военного и морского министров и начальников генеральных штабов, входили министры финансов и иностранных дел. Совещания эти были созданы для рассмотрения 10-летней программы развития морских вооруженных сил России, но фактически преследовали цель распределения средств на вооружение между армией и флотом.

Итоги пятимесячной работы совещания были доложены правительству 24 февраля 1910 года. Совет министров решил в течение ближайших 10 лет выделить 715 млн. руб. на развитие армии и 698 млн. руб. — флота 40. Для получения этих без малого 1,5 млрд. руб. решено было ввести новые косвенные налоги, и в частности увеличить цену на водку. Ввиду достигнутого финансового «благополучия» правительство сочло возможным в 1910 г. предоставить Военному министерству вдвое большую сумму, чем в 1908 г. (тогда за 8 лет предполагали истратить 293 млн. руб., теперь — 715 млн. руб. за 10 лет), а флот получил даже в 5,5 раза больше (698 млн. руб. вместо 124 млн.). Однако Морское министерство уже вскоре нарушило согласованные и утвержденные правительством расходы (через законодательные учреждения 10-летняя программа так и не успела пройти).

Произошло это в связи с резким обострением военно-стратегического положения в районе Черноморских проливов — самом болезненном для царизма регионе мира. Финансируемая Францией Турция решила под руководством английских офицеров реорганизовать свои военно-морские силы. Уже с весны 1909 г. царское правительство стало получать тревожные для него вести о возрождении турецкого флота, о покупке с этой целью кораблей у Германии и заказе современных линкоров дредноутского типа на верфях Англии. Все попытки «образумить» Турцию дипломатическим путем ни к чему не привели. Заказ английской фирме «Виккерс» турецким правительством был сделан, и, согласно контракту, в апреле 1913 г. Турция должна была получить первый мощный линкор, способный в одиночку расправиться со всем Черноморским флотом России, линейные силы которого состояли из тихоходных и слабо вооруженных кораблей старой конструкции.

Угроза появления на Черном море турецких дредноутов заставила самодержавие принять соответствующие меры. 26 июля 1910 г. морской министр обратился к царю со специальным докладом. В нем он предлагал заложить на Черном море не предусматривавшиеся только что одобренной 10-летней программой 3 линейных корабля новейшего типа и ускорить строительство запланированных ранее 9 эсминцев и 6 подводных лодок. Николай II в тот же день одобрил предложение министра, и в мае 1911 г. Государственная дума приняла закон об ассигновании на постройку Черноморского флота 151 млн. руб., причем главный расход — 100 млн. руб. на строительство линейных кораблей — не был предусмотрен 10-летней программой. (В конце 1911 г. в связи с увеличением стоимости линейных кораблей расходы по этой программе возросли до 162 млн. рублей.)

Вскоре Морское министерство резко увеличило свои требования. Получив от царя разрешение на пересмотр 10-летней программы, Морской генеральный штаб в апреле 1911 г. представил ему проект «Закона об императорском российском флоте», намечавший создание в течение 22 лет только на Балтике двух боевых и одной резервной эскадры (каждая в составе 8 линейных кораблей, 4 линейных и 8 легких крейсеров, 36 эсминцев и 12 подводных лодок). На Черном море планировалось иметь флот, по силе превосходящий в 1,5 раза флоты государств, расположенных на Черноморском побережье. Полное исполнение этого закона требовало от государства 2,1 млрд. рублей.

Первые пять из этих 22 лет составляли особый период, рассматривавшийся в специальной «Программе усиленного судостроения Балтийского флота на 1911—1915 годы». За этот срок предстояло построить на Балтике 4 линейных и 4 легких крейсера, 36 эсминцев и 12 подводных лодок, то есть столько же, сколько за год с небольшим до этого собирались создать за 10 лет. Стоимость этой программы определялась более чем в полмиллиарда рублей. От представленных документов царь пришел в восторг. «Отлично исполненная работа, — заявил он начальнику Морского генерального штаба, — видно, что стоят на твердой почве; расхвалите их за меня».

В июле 1912 г. «Программа усиленного судостроения Балтийского флота» была одобрена Государственной думой, которая исключила кредиты на портостроительство, отчего расходы по программе сократились до 421 млн. рублей. Одобренный царем «Закон о флоте» по решению Совета министров должен был быть представлен в Думу не ранее конца 1914 г., когда выполнение его первой части — «Программы усиленного судостроения Балтийского флота» — значительно продвинется вперед и даст Морскому министерству основание поставить вопрос о продолжении успешно начатого дела.”

Сами понимаете, что сие, мной прочитанное никак не могло быть известно мне, даже если бы в Вашем Генштабе сидел мой шпион. Это - аналитическая статья написанная в Будущем, а точнее в вероятностном Будущем, которое мы с Вами сейчас пытаемся скорректировать.
И, вообще, кузен, я понимаю как Вам не легко, но соображайте и делайте выводы быстрее. Или удар по Вашей голове сабельными ножнами, во время Вашего пребывания в Японии, имел более серьезные последствия чем о них писали в газетах? Возьмите себя в руки - Вы же офицер! И что у Вас там за особые отношения с этим Распутиным? Кто у вас хозяин во дворце? Вы? Или старец? А может фрейлина Вырубова? Вами управляют, кузен! Вы выполняете указания своей августейшей супруги охотнее, нежели слушаетесь доводов собственного разума. Думайте головой, а не головкой, как говорят мои доблестные но грубоватые морские офицеры .
Думайте, Ваше величество, вы же Император!

Намеренно оскорбительные слова, произнесенные Вильгельмом, должны были по разумения кайзера задеть мужское самолюбие российского самодержца и приподнять его над уровнем семейной драмы, занимающей последние годы почти все мысли царя.
Отчасти это получилось, потому что губы Николая II задрожали, и он резко приподнял подбородок. Но не гордые слова отрицания слетели с губ царя, а лишь сдавленный всхлип.
Дрожащими пальцами правой руки император вытащил из-за обшлага рукава мундира белый носовой платок с вышитой монограммой императрицы в уголке платка, и судорожным жестом приложил его к трясущимся в нервическом тике губам.
-Мой сын… Единственный сын и наследник … Смертельно болен… У меня нет сил смотреть на бесконечно дорогое моему сердцу существо, и знать что дни его сочтены, - глухо проговорил царь.
-Это все, что у меня есть дорогого в жизни…, - добавил он, бросив на Вильгельма затравленный взгляд из-под бровей.
-Я разделяю Вашу беду, кузен, а посему готов предложить отправить Вашего сына Алексея в клинику профессора Плейшнера в Баден-Баден. Человек адмирала Канальяса, которому мы обязаны нашим нынешним знанием ближайшего вероятностного Будущего, доставил кое-какие сведения о лечении гемофилии в Будущем. Нет! Эта болезнь и там не излечима, но применение некоторых превентивных методов лечения, позволяет больному прожить более-менее комфортно лет до 50-ти. Согласитесь, что это не плохо. В будущих войнах умрут миллионы 18-ти летних и миллионы младенцев. А сколько десятков миллионов немцев и русских не появятся на этот свет вовсе, по той причине, что их потенциальные отцы будут убиты на полях сражений или утонут в морской пучине во время морских битв? Так вот, профессор Плейшнер уже опробовал метод адекватной заместительной терапии факторами свертывания человеческой крови. Кажется, это звучит так: плазматические и рекомбинантные факторы… Бог знает, что это означает, но профессор с уверенность берется пользовать Вашего сына, ежемесячно восполняя дефицит указанных факторов до необходимого для его жизни уровня. Ободритесь, кузен! Еще не вечер! Перво-наперво изгоните от двора старца Распутина, и прочих его клевретов и нашептывателей. Кстати не такой уж он старец… Я читал отчет фон Краузе… (Кайзер понял что проговорился, назвав имя источника информации. Но царь как будто ничего не заметил). Этот Ваш старец кобель еще тот… Не имею желания пересказывать слухи, которые ходят не только при дворе, но и уже по России… Примите жесткие меры, так как есть обоснованное подозрение что в окружении Старца и императрицы действуют британские шпионы и агенты влияния. Что касаемо политических врагов России, скрывающихся в Германии, Швейцарии, в общем, в Европе…, то я обязуюсь полностью нейтрализовать революционную составляющую этих господ. Наш человек рассказал о некоторых способах, которыми в Будущем обращают деятельность внутренних врагов на пользу государству. Мною уже отданы распоряжения о создании в Германии трудовых лагерей, в которых будут “перековываться” дурные привычки всяческих анархистов, социал-демократов, социалистов и прочих масонов в реальную помощь обществу. Вы же, государь, отбросив прочь сомнения и обретя вновь силу духа, должны поступить аналогично у себя в России.
Если вы сейчас скажете мне да, и протянете мне руку дружбы для скрепления нашего союза, я попрошу присоединиться к нам наших адмиралов, и расскажу как нам следует поступить в дальнейщем.



Николай II не раздумывая встал и молча протянул Вильгельму руку. Рукопожатие двух императоров состоялось. Кайзер прошел к двери в гостиную залу, и приоткрыв ее, пригласил господ адмиралов присоединиться к своим государям.
Адмирал Канальяс, испытующе посмотрел на кайзера и по внезапно смягчившемуся лицу последнего понял, что соглашение между императорами достигнуто. Канальясу захотелось сделать что-то необычное от затопивших его душу радости и облегчения – то ли подпрыгнуть и сделать антраша, то ли громко закричать. Но дисциплина стала его составляющей еще в кадетском училище, а потому он позволил себе только взять с обеденного стола пузатую бутылку испанского хереса и четыре чистых стеклянных бокала с подноса, стоящего на сервировочном столике, да отнести это все на курительный столик.
Русский морской министр ничего не понимал, но предпочел помолчать, чувствуя по внезапно разрядившейся атмосфере встречи, что сейчас он что-то узнает.
Канальяс взял на себя труд разлить херес по бокалам. Оба императора вновь уселись в кресла. Николай II закурил папиросу, и пригубил вино. Вильгельм II, одним глотком осушив половину бокала, поставил его на столик и также закурил.
Затем, глядя в глаза царю начал говорить.
-Даже объединившись, мы имеем слишком мало военных сил чтобы сокрушить наших могучих врагов всех сразу. Под врагами я имею в виду Британию, Францию, Италию и Японию. Только знание некоторых событий вероятностного Будущего дает нам некоторый шанс на успех. Учтите, господа, что как только мы изменим наше настоящее, рассчитывать на точность сведений привезенных человеком адмирала Канальяса, уже не придется. История пойдет по другому пути. Правда у Истории есть инерция. Что это такое? Это свойство Времени. Время пытается нивелировать любое изменение, которое может привести к изменению основного варианта Истории. Это как тормоз на автомобиле, удерживающий автомобиль на дороге, не дающий автомобилю улететь в кювет. И на эту инерцию мы тоже можем до определенных пределов рассчитывать. Человек адмирала привез с собой из Будущего книгу британского адмирала Вильсона, описывающего в ней довольно подробно, ход предстоящей войны на море. И я, и адмирал, и аналитики недавно созданного Абвера внимательно ознакомились с содержанием книги. Именно из нее, да и из показаний человека адмирала я почерпнул ту информацию, которую уже изложил Вам, Ваше Величество. Так вот, не имея возможности разбить врага одновременно, мы будем бить его по частям. Из книги адмирала Вильсона мы выбрали несколько дат на начальном этапе войны. Сейчас я буду говорить только о событиях на море, господа… Это 30 августа 1914 года и 15 декабря 1914 года. В обоих случаях мы имеем точные указания о составе эскадр противника, их вооружении и их действиях в той Реальности, где эти события уже произошли, или произойдут. Ведь для нас с вами это – Будущее. Подробности операций в обоих случаях будут доведены до вас секретными документами. Об этом позаботится адмирал Канальяс. Операции сии будут направлены в первую очередь против британского флота, который мы надеемся своими неожиданными для противника действиями резко ослабить в начальный этап войны. Я вынужден признать, что изменил свое отношение к применению Флота Открытого моря. В той Реальности, я берег корабли и людей для решительной битвы, которая так и не состоялась. Вернее она была, эта битва, в той Реальности – это Ютландский бой, но результатами боя мы не сумели воспользоваться, и могучий германский флот впоследствии отказался выполнять мои приказы, охваченный бунтом, а затем был затоплен патриотами-моряками в Скапа-Флоу. А, потому, мы вложим всю силу в наши удары в самом начале войны. Далее. Русский военно-морской флот должен оказать всемерную поддержку нашему флоту. Я знаю, что со стапелей на Галерном острове и на Балтийском заводе спущены на воду, достроены и вооружены четыре тяжелых крейсера с 300 мм орудиями главного калибра. Я знаю, что вот-вот будут спущены на воду еще четыре тяжелых крейсера с 350 мм орудиями главного калибра. Все это на Балтике. На Черном море у России имеется два новых дредноута с 300 мм орудиями главного калибра. Ну и, естественно, остальные корабли. С учетом выучки и флотской дисциплины, на данный момент, эти корабли окажутся годны лишь на несколько залпов, сделанных в сторону английских линейных кораблей. Далее их судьба – погибнуть в бою с той или иной степенью геройства. На Дальнем Востоке у вас практически флота не имеется. Да и если бы имелся, то японский Императорский флот сейчас необычайно силен и хорошо обучен. К тому же у японских морских офицеров и моряков имеется кураж. Они не считают русских морской нацией. Цусима это доказала. И дело не в мужестве или трусости моряков в той войне – дело в том, что ваше военное министерство погрязло в мздоимстве, воровстве и коррупции. А офицеры росли не по службе, а по протекции и по родству с начальством. Мы же предлагаем сосредоточить усилия германского флота Открытого Моря на битве с британским флотом. Русский черноморский флот, вместе с турецким военным флотом должен поддержать операции Австро-Венгерского флота на Средиземном море с целью освобождения его акватории от кораблей Британии, Франции и Италии.
Четыре полностью готовых тяжелых крейсера должны быть переведены Северным морским путем на Дальний Восток, куда я отправлю оставшиеся к тому времени на плаву боевые корабли эскадры адмирала Шпее, находящиеся сейчас в Тихом океане. Но всего этого АБСОЛЮТНО недостаточно. Нам необходимо резко и качественно усилить наши воздушные силы. Я имею в виду не столько воздушные флоты наших цеппелинов, имеющих очевидные недостатки в боевом применении, связанные с зависимостью от погодных условий и уязвимостью от средств противовоздушной обороны, сколько самолеты. Тяжелые бомбардировщики и палубная авиация. А посему предлагаю Вашему Величеству дать распоряжение о передаче документации по бомбардировщику “Илья Муромец” германской стороне для развертывания массового его выпуска на наших заводах. Прошу так же разрешения на консультации конструктора Сикорского. И, самое наверное необычное решение, которое я прошу вас господа принять… Это решение о достройке четырех балтийских дредноутов тяжелыми авианосными кораблями. Все расходы по достройке авианосных кораблей германская сторона берет на себя.
-А это что такое, авианосный корабль? – спросил Николай II у кайзера.
-Это корабль, который должен иметь на борту несколько десятков самолетов разного назначения - истребители для защиты кораблей эскадры от нападения с воздуха, бомбардировщики, торпедоносцы, разведчики. И все они должны уметь взлетать и садиться на палубу своего корабля. Британцы уже эксплуатируют авианосец АРГУС. На подходе еще два.
-Я поддерживаю все Ваши начинания, кузен, - ответил Николай II с улыбкой.
-Я со своей стороны хотел бы наградить храброго офицера добывшего для нас столь ценные сведения. Если не ошибаюсь его зовут фон Краузе? - продолжил русский император, переглянувшись со своим морским министром.
-Не совсем так, Ваше Величество! -адмирал Канальяс встал, собираясь доложить.
-Не совсем так! Собственно его могли звать и штабс-капитаном Киже. Именно этот штабс-капитан Киже Филипп Теодорович в 1916 году должен будет отправиться в экспедицию, которая на двух "ИМ" вылетит из Китежа на поиски Земли Санникова. Вместе со своими друзьями ему суждено будет пережить немало славных приключений, но погибнуть. Однако свойства Вероятностной Истории оказались таковы, что после гибели штабс-капитана Киже, в живых оказался штабс-капитан фон Краузе Фердинанд Терентьевич, также участвоваший в экспедиции, но в другой, параллельной нашей, Истории.
Но штабс-капитан Краузе, ранее завербованный мною, после своего доклада исчез без следа. Мы успели наградить его Железными Крестами Третьего и Второго класса... - адмирал деликатно отвел хитро блеснувшие глаза в сторону окна.
-Что же, - произнес торжественно Николай II, - Мы награждаем храбрых штабс-капитанов Киже и Краузе Георгиевскими Крестами Первой степени, каждого! А вы, адмирал Григорович, проследите, чтобы награды были вручены обоим героям! Даже если они явятся за ними после своей смерти. Надо привыкать мыслить Вероятностными категориями. Не так ли, господа?.

 Отправлено: 27.05.11 23:29. Заголовок: 30 августа 1914 года..

30 августа 1914 года (начало).

Клим стоял в куцей тени надстройки - “острова” и смотрел как на стальной взлетной палубе в жарком, колышущемся как кипяток, воздушном мареве палубная команда выкатывает на руках с подъемника истребитель И-3Р.
Собственно это был один из восьми аэропланов – разведчиков, которые должны были с минуту на минуту стартовать с “Измаила” для доразведки обстановки.
Клим Фокич Токарев был пилотом второго звена И-3Б, истребителя бомбардировщика под номером 13. Их вылет был запланирован сразу после получения донесения разведчиков.
Так наступил тот решающий день, к которому они все так долго готовились и так долго плыли.
Клим, обжигая ладони о нагревшийся металл, ловко спустился по скоб-трапу на верхнюю ангарную палубу. Несмотря на то что вентиляторы гнали в ангар свежий воздух, под взлетной палубой стояла удушающая жара.
Механики как муравьи группками облепили аэропланы, заканчивая предполетный осмотр, подвеску торпед и бомб, зарядку пулеметных лент.
Заправку бензином пока не начинали – на большом семафоре, который было хорошо видно из любой точки ангара, светился красный фонарь.
Клима стукнули сзади по левому плечу, он обернулся, но за спиной никого не увидел. Это была своеобычная шутка поручика Ржевского, пилота из Климова звена.
Когда-то Ржевский начинал службу корнетом в гусарском Ахтырском полку. Но однажды на царском смотру над их конной лавой протрещал мотором аэроплан, верная кобыла по имени Фиалка испугалась и встала на дыбы, сбросив на землю юного корнета на глазах у государя императора и свиты.
Чудом избегнув копыт скачущих лошадей, как был, в изорванном мундире и в смятом в лепешку кивере, Ржевский явился в полковую церковь и поставил свечку к иконе святого Дионисия, своего небесного покровителя.
В тот момент, когда он собирался преклонить колени перед иконой святого, в его слегка контуженой голове раздался отчетливый мужской голос, произнесший сердитым тоном: -Ну, ну, корнет! Это не самая твоя лучшая шутка! Запомни – тот, кто любит ползать на коленях, летать не может! Лети отсюда, сын мой, да - поживей!
В тот же день корнет Ржевский подал рапорт полковому командиру об отставке. Отставка была принята и Ржевский принялся искать людей, которые могли бы научить его летать как птица.
Но его ждало разочарование – он слишком поспешил со своей отставкой, потому что собственной авиации в России пока не было.
Поговаривали, правда, что на Юге, в Одессе, организовали Аэроклуб… Но к тому времени как слухи дошли до корнета, он уже находился без средств к существованию.
Его дядюшка, отставной майор Азаров, на чью доброту в завещании так рассчитывал Ржевский, отписал все свое состояние своей дочке, Шурочке, позабыв про двоюродного племянника.
Однажды в пивной на Фонтанке Ржевский познакомился с богатым господином, по рождению греком. Господин был поражен тем, что пьяный в дым молодой человек читал проституткам “Энеиду”.
Читал он амфибрахием и ямбом по-гречески, но так проникновенно, что девушки легкого поведения, не понимавшие ни слова из того что читал им Ржевский, рыдали навзрыд.
Грек проникся к Ржевскому симпатией и дал ему денег на покупку аэроплана “Фарман” и отправил Ржевского на обучение во Францию. Обычно любвеобильный и падкий до женского пола Ржевский во Франции отдал все свои силы обучению в школе самого Фармана в Мурмелоне. И на Рождество в 1909 году совершил свой первый полет. А спустя месяц пилот Ржевский получает пилотское свидетельство.
Вернувшись в Россию Ржевский поступает в один из авиаотрядов, которые только что начали организовываться.
На память о гусарской молодости поручик Ржевский сохранил шапку, сделанную из шкуры черного барашка с коричневым башлыком, белым султаном и двуглавым орлом,
а также коричневый доломан, только без ментика, и краповые чакчиры.
Иногда, выпив вина в компании пилотов и механиков, он говорил, что гусаром он стал в 12-м гусарском Ахтырском Ее Императорского Высочества Великой Княгини Ольги Александровны полку, но человеком он себя ощутил, только поднявшись первый раз в небо на аэроплане. А когда выпивал вина много, то становился задумчив и как-бы трезв.
Но разве может трезвый человек утверждать, что он доживет до 102 лет и умрет в Стамбуле 31 декабря 1999 года?
Клим с Ржевским прошли по ангару в корму, отвалили в сторону бронелюк в стальной стене и оказались на открытой площадке, огороженой по краям леерами. Высоко над головами нависал огромный свес полетной палубы, а если подойти к леерам, опереться о них руками и посмотреть вниз, то увидишь белые водяные буруны возникающие при работе огромных гребных винтов. Ну и, конечно, с кормовой площадки отведенной на “Измаиле” для курения, открывался на кильватерный след, уходящий казалось за горизонт.
Клим и Ржевский одновременно достали папиросы из портсигаров. У Клима портсигар был деревянный, сделанный из пальмового дерева, а у Ржевского портсигар был серебрянным – подарок от одной из его возлюбленных. Ну а папиросы у них были одинаковые - “Беломорканал”, те что продавались в корабельной лавке по 25 копеек за пачку.



Закурив, Клим оглядел океанскую гладь. Сегодня был почти полный штиль. Голубоватая, в мареве испарений у горизонта, поверхность Тихого океана едва заметно приподнималась и опускалась. На корме прикрытой со всех сторон от ветра было очень жарко. Клим вспомнил как несколько недель назад они мерзли в Северном Ледовитом…
И вообще, Клим вспомнил.
Воспоминания Клима Токарева состояли из того что он видел сам, будучи непосредственным участником событий, и того, о чем он услышал за время плавания в кают-компании трэгера. Слово трэгер прижилось на флоте, а происходило оно от немецкого названия класса их корабля. “Измаил” являлся первым российским авианосцем. Правда, таким авианосцем “Измаил” был не всегда.
А немцы, которые помогали русским в проектировании и строительстве боевого корабля, и немецкие же летчики, пилоты торпедоносцев “Альбатрос” W-5 называли его Flugzeugträger (флюгцойгтрэгер). Флюгцойг как-то потерялось в обиходой речи, а короткое, рвущее пространство слово – трэгер, осталось.

Клим Токарев вспоминает (начало).
Клим воспитывался в детском приюте, и о родителях своих знал только то, что ему нашептывала старая добрая нянька, когда его за какую-нибудь шалость или провинность ставили в угол и оставляли без ужина.
Тогда к плачущему от обиды и одиночества мальчугану подходила нянька Петровна и украдкой, чтобы не заметил строгий воспитатель Финтушал, засовывала Климке в рот припасенный кусочек колотого сахара, гладила по стриженой под ручную машинку голове. Потом она говорила ему, что скоро его батька-моряк вернется из плавания в Африку и привезет в подарок своему Климу обезьянку. Сахар сладко таял во рту, а обезьянка в воображении маленького мальчика была такой занятной и шустрой, что Клим переставал плакать.

Шли годы, сначала в приюте, потом в сельскохозяйственной колонии. Клим вырос, а батька-моряк так и не приплыл в порт, что находится под обрывом, по верху которого расположен Приморский бульвар, на белом пароходе с черной трубой.
Всё в этой жизни обман.

В 1908-м Клим наблюдал как над ипподромом кружил аэроплан. Его пилотировал сам Фарман. Климу казалось что на аэроплане он сможет полететь куда его душе захочется. Хоть в Африку, у берегов которой корабль с его батькой потерпел крушение. Но отец добрался до скалистого берега и стал вождем племени негров. И был таким же храбрым и сильным как Чака – вождь зулусов.
Всё в этой жизни иллюзия.

А еще Клим видел сны, которые он не понимал. Ведь сны – это то что ты уже когда-то видел? Отчего же ему снится незнакомый город с огромными домами, засыпанный снегом, с людьми хоть и говорящими по-русски, но как бы ни о чем. Людьми, живущими не настоящей жизнью в стране, которая не может существовать. Было так как будто Клим видел чужой сон о сне… Точнее он не мог сформулировать свои ощущения от виденного и пережитого в этих снах.
Всё в этой жизни сон.

В 1910-м Клим напросился в полет на аэроплане со знаменитым пилотом Сергеем Уточкиным.
Клим чем-то расположил к себе Уточкина. Может быть тем, что в его глазах отражалось только небо? Уточкин составил протекцию Климу перед руководителем Аэроклуба Ефимовым, и тот разрешил Уточкину устроить для Клима провозные полеты. Через три месяца обучения у Уточкина, Клим сдал экзамены в аэроклубе, и получил диплом пилота.
До 1913-го Клим летал на аэропланах, которые собирали на заводе “Дукс” в Москве. На завод Клима взяли испытателем по рекомендации того же Сергея Исаевича Курочкина.
На этой работе у Клима появился опыт управления аэропланами в различных воздушных ситуациях.
А в конце 1913-го Клим подал прошение о переводе его в военный отряд воздухоплавательного отделения Главного военно-технического управления Военного министерства.
В том же году Клим познакомился с Игорем Ивановичем Сикорским. Ему даже довелось пилотировать первый большой аэроплан, построенный на Русско-Балтийском заводе по проекту Игоря Ивановича.

В том же 1913-м события пошли вскачь. Клима откомандировали в новую часть. В Кронштадт. Точнее на один из Северных фортов – форт Риф.
А еще точнее – рядом с фортом, прямо в море была сооружена металлическая платформа на стальных сваях, забитых в дно Залива. Платформа была приподнята над уровнем воды на добрый десяток метров, непосредственно под ней находился еще один плоский настил, на котором находились всяческие механизмы и устройства.
Эта платформа была учебной палубой, на которую надо было научиться садиться, и с которой надо было уметь взлетать на аэроплане.
А настоящая палуба еще только монтировалась на верфи Галерного острова.
Один из четырех новых тяжелых крейсеров, только что спущенных на воду и спешно достраиваемых на плаву, решено было достроить авианесущим кораблем. И не каким-нибудь, несущим гидросамолеты, а, невиданное дело, а имеющим на своем борту целую авиагруппу палубных самолетов.
Для этого с тяжелого крейсера “Измаил”, бронированного гиганта водоизмещением в 32 000 тонн, длиной более 200 метров и скоростью в 26 узлов, сняли три (из четырех) башен главного калибра, вооруженных тремя 305-мм орудиями каждая, оставив только одну носовую башню.
Но это было только начало. Обе высокие дымовые трубы были снесены, а дымовые газа должны были отсасываться турбовоздуходувками и направляться в широкие плоские дымоотводы, расположенные у правого борта. Дымоотводы были загнуты таким образом, что они отводили дым вдоль борта, и вниз, рассеивая его над поверхностью воды.
Одновременно с этим все надстройки, в том числе: мачты, ходовая и боевая рубки, дальномерные посты, были смещены тоже на правый борт, образовав одну надстройку, которую за обособленность и форму тут же прозвали “островом”.
На месте высвободившегося пространства, по проекту германских кораблестроителей из Гамбурга с верфи “Вулкан”, с участием рабочих с этой верфи, были возведены два ангара для транспортировки и подготовки аэропланов, а поверх ангаров заканчивались работы по монтажу стальной взлетно-посадочной палубы и двух лифтов для подъема из ангара на палубу и спуска аэропланов .
С палубой вышла задержка. Палубу пришлось перепроектировать практически на ходу,не снижая темпов работ по переоборудованию тяжелого крейсера в флюгцойгтрэгер, а попросту – в трэгер.
Эти изменения были вызваны изменением планов под Шпилем. Решено было перебрасывать на Дальний Восток не четыре тяжелых крейсера, а только два. К тому же один из этих крейсеров должен был быть переоборудован в трэгер. К тому же эскадру решено было провести Северным Морским путем, а не через Атлантику вокруг Африки!
(Прощай мечта Клима Токарева о встрече с отцом – вождем негритянского племени!)
Потому и была изменена конструкция палубы. Палубу решено было сделать из перфорированных бронелистов, под которыми разместили отопительные паровые регистры, а уже под регистрами располагался поддон для сбора дождевой и талой воды. Вода из поддона самотеком отводилась через систему труб и шпигатов за борт.
Для трэгера спешно готовилась авиагруппа. В ее составе планировалось иметь 16 истребителей (4-е звена) И-3, 12 истребителей-бомбардировщиков (3-и звена) И-3Б, 16 торпедоносцев “Albatros W-5” (4-е звена) и 4-е гидросамолета (переоборудованные на поплавковое шасси И-3). Дело было абсолютно новое. Многое придумывалось на ходу. Данные разведки об британском трэгерах “Аргус” и “Фьюриос” были зачастую неполны. Приходилось также считаться с возможными контр-разведывательными уловками, типа дезинформации. А потому были ошибки и просчеты.
Специальных аэропланов для боевой работы с палубы просто не существовало.
Приходилось переоборудовать имеющиеся в наличии на сей момент конструкции.
И-3 и Альбатросам усиливали каркас и оборудовали железными посадочными гаками.

Базовая модель И-3 представляла из себя одностоечный полутораплан с двигателем БМВ-VI в 500/730 л. с. водяного охлаждения - на испытаниях показал скорость 278 км/час, потолок - 7200 м. Маневренность его была признана очень хорошей - время виража всего 14 сек., продолжительность полета - 2 часа, дальность - 585 км.
Конструкция И-З - деревянная. Фюзеляж - монокок овального сечения, выклеенный из шпона с толщиной стенок от 3 до 5 мм. Каркас фюзеляжа - сосновый из четырех лонжеронов и 13 шпангоутов. Крылья - двухлонжеронные, площадью 27,86 кв.м. Каркас оперения - дюралевый. Обшивка везде полотняная. Вес пустого самолета - 1403 кг, взлетный - 1846 кг.
На аэроплан устанавливался один пулемет системы “Льюис” калибра 7,71 мм, с питанием от жесткой полосы, так как матерчатая лента давала перекосы.

А таким был Альбатрос. Силовая установка: рядный поршневой двигатель Мерседес (Mersedes) D.III мощностью 119 кВт (160 л.с.). Летные данные: максимальная скорость 160 км/час; время подъема на высоту 1000 м - 5 минут; практический потолок 3000 м; продолжительность полета 3 часа.
Веса: пустого снаряженного - 790 кг (1742 фунтов); максимальный взлетный 1070 кг (2359 фунтов).
Вооружение: 1-2 передних пулемета типа LMG 08/15 калибра 7,92 мм.

Если со взлетом с палубы все обстояло не плохо, так как И-3 и Альбатросы были легкими машинами, и им вполне хватало длины палубы “Измаила”, то посадка на палубу…
В общем, пока на верфи “Вулкан” изготавливались тросово-пружинные аэрофинишеры, на платформе “Риф” аэропланы сажались таким образом: при заходе на посадку аэроплан цеплялся гаком за один из четырех протянутых поперек палубы тросов, к которым были привязаны мешки с песком. Эти-то мешки и ограничивали пробег аэроплана по палубе. Эта примитивная система требовала много физического труда. Особенно при массированных посадках аэропланов, имитирующих боевую обстановку. Но было решено использовать ее как резервную, даже после монтажа на “Измаиле” штатной системы аэрофинишеров.
Кораблестроителям и адмиралом из-под Шпиля многое не нравилось.
Хотелось, например, чтобы у трэгера была побольше скорость … Ну так, чтобы узлов 28-30. Но на тяжелом крейсере уже были смонтированы и испытаны турбины Парсонса, пар для которых вырабатывали 25 котлов, часть которых питалась углем, а часть котлов имело смешанное угольно-мазутное питание.
Тот, кто служил на паровом флоте, знает что такое бункеровка. Остальным объясняем, что во время бункеровки необходимо перегрузить несколько сотен тонн каменного угля с берега у причала, или с корабля-угольщика прямо в океане, в угольные ямы боевого корабля. При этом большая часть тяжелой физической работы выполняется членами экипажа, которые перетаскивают уголь в брезентовых мешках с палубы корабля в его трюм по узким проходам и трапам. А после этого многочасового изнуряющего труда, когда вахта и подвахта похожа на негров от угольной пыли, нужно еще произвести приборку, придав боевому кораблю идеально-чистый вид.
По трудоемкости с бункеровкой можно сравнить только погрузку боеприпасов на корабль.
Но изменить что-либо было уже просто невозможно. “Бородино”, “Измаилу”, “Кинбурну” и “Наварину” (так назывались спущенные на воду тяжелые крейсера) суждено было родиться и жить, столько, сколько отведено им боевой судьбой, с котлами на угольном питании.
А какие битвы кипели вокруг артиллерийского вооружения первого отечественного трэгера? Но Время, беспощадное время, не ждало.
А потому, были оставлены три 305-мм орудия ГК в башне “Антон” (как-то привязалась немецкая система обозначения башен: А (Антон), B (Бруно), C (Цезарь), D (Дора).
И была оставлена вся 125-мм казематная артиллерия, всего 24 орудия.
Добавлены были 20 пулеметов к уже установленных 4-м, и они были разнесены по огневым точкам. Четыре 100-мм орудия на специальных станках для зенитной стрельбы также решено было оставить. Оставили и шесть торпедных аппаратов.
Впоследствии об этом никто особо не пожалел.
С авиагруппой было еще сложнее.
Аэропланы и боевой корабль… Сначала это сочетание казалось странным мезальянсом.
К примеру – кто должен командовать трэгером? Капитан корабля или командир авиагруппы?
Как и где размещать летчиков, механиков аэропланов, палубную и ангарные команды и прочий авиационный люд на военно-морском корабле со своим устоявшимся веками уставом?
А ведь на корабле надо было найти место для солидного запаса бензина для моторов аэропланов и торпедно-бомбового вооружения.
В конце-концов все было доведено до готовности и весной 1914-го авиагруппа перелетела на “Измаил”. Началась отработка совместных действий команды корабля и авиагруппы. Происходила в акватории Балтийского моря. “Измаил” выходил из Кронштадта и в сопровождении десятка эсминцев совершал переход до Пиллау. Потом делал пунктир от Пиллау до Кронштадта. Во время переходов отрабатывались взлеты-посадки, учебные стрельбы по плавающим и буксируемым мишеням.
Внезапно выяснилось, что достичь попаданий авиабомбами в движущуюся мишень неимоверно сложно. У торпедоносцев все получалось гораздо лучше. Но надеяться на то, что в бою их не очень мощные торпеды могут потопить бронированный корабль неприятеля, не приходилось.
Выход из положения нашел поручик Ржевский. Именно он во время отдыха в Пиллау напился доброго бюргерского пива в кабаке, и устроил соревнование на взморье по бросанию камней в воду. Камни были плоские, и при умелом броске летели далеко от берега, подскакивая на поверхности моря.
Поручик Ржевский после одного такого броска вдруг резко выпрямился во весь рост, смачно рыгнул и сказал: -О, блин!
На следующий день во время учебного бомбометания по буксируемой барже-мишени его И-3Б вывалился из строя и спланировав к поверхности моря, сбросил бомбу метрах в двухстах от баржи на высоте полусотни метров.
После сего маневра аэроплан поручика взмыл свечой вверх, а бомба раза два оттолкнувшись от поверхности воды, влепилась в борт мишени и разорвалась.
На завтра этот прием был освоен всеми летчиками-бомберами.
Клим докурил “беломорину”, и перед тем как отправить окурок за корму в кильватерный след, вдруг вздрогнул. Что-то было неправильно с этими папиросами.
Он припомнил рисунок на картонной папиросной коробочке, из которой он переложил папиросы в портсигар.
Клим на мгновение испытал состояние дежа вю.
Когда-то… Когда? Где он слышал этот диалог?
-У вас есть “Беломорканал”?
-“Беломорканала” нет. Есть сигареты “Друг”, тридцать копеек пачка.
-Ну, давайте, давайте!
В памяти вдруг всплыло: -Свобода Юрию Деточкину!
Всплыло и тут же пропало… Клим с досады тряхнул головой, но все уже прошло.
Папиросы “Беломорканал” появились совсем недавно. Беломорско-Балтийский канал — это канал, который должен был соединить Белое море с Онежским озером и с Балтийским морем. Общая протяжённость канала должна составить 227 километров, и на этом протяжении должно быть 19 бетонных шлюзов.
Строить его начали в 1913 годами. А закончить строительство должны были в 1915-м. А может быть теперь и раньше… Клим читал в “Ведомостях”, что перевоспитуемые приняли на себя повышенную норму выработки.
Как только началось строительство этого грандиозного канала, сразу появились и папиросы с таким же названием. Доход от продажи папирос шел на питание и содержание этих самых перевоспитуемых.
Ими были бывшие чиновники, офицеры, интенданты, и даже полковники с генералами, которые заключали с нечестными на руку воротилами-подрядчиками контракты на поставку военных материалов, оружия, продуктов, обмундирования.
В 1913-м вдруг по всей стране прошли аресты коррупционеров. На скамью подсудимых попали все, кто грел руки и обманывал казну. Даже в правительстве и при дворе были арестованы несколько десятков жуликов.
Их всех судили судами военного трибунала.
Приговоры были стереотипны: … Ввиду доказанности состава преступления и учитывая чистосердечное раскаяние, имярек такой-то приговаривается к конфискации незаконно нажитых средств и полной конфискации имущества, включая имущество родственников преступника. Имярек такому-то определяется пребывание в трудовой колонии на срок до полного осознания содеянного преступления, который определяется администрацией трудовой колонии по месту перевоспитания.
Помимо прочего судили перекупщиков и махинаторов, зарабатывающих капиталы на перепродаже не ими произведенных товаров и использующих разницу в ценах на товары первой необходимости в разных губерниях. Этих судили гражданские суды. Но не суды присяжных, которые были отменены указом Государя Императора, а гражданские заседатели.
В том же знаменательном году вышли Указы о введении смертной казни за следующие виды преступлений:
-за измену Отечеству;
-за подстрекание к бунту (с весьма широким списком состава преступления, в том числе касаемо материалов публикуемых в газетах и журналах);
-за вывоз капиталов за границу;
-за нарушение межконфессионных отношений (с весьма широким списком состава преступления, общий же смысл заключался в одном предложении: Люби свою Веру, но не осуждай чужие);
-за распространение и употребление наркотиков;
-за растление малолетних (с весьма широким списком состава преступления);
-за содомский грех (с весьма широким списком состава преступления).
Одним из Указов вводился единственный вид казни - публичная казнь на электрическом стуле (Указом допускалась замена этого вида казни на публичное повешение в неэлектрифицированных волостях и краях).
В другом Указе строго определялось отдельное содержание в трудовых лагерях уголовных преступников от всех прочих категорий осужденных.
По стране набралось таких перевоспитуемых изрядно. И самое главное все они горели желанием перевоспитаться и выйти на свободу с чистой совестью.
С промышленными магнатами и биржевыми шахер-махерами говорил лично Государь Император у себя в Резиденции в Константиновском дворце в Стрельне.
Подробностей не узнал никто, но с этого дня на заводах и фабриках подняли зарплату, ввели нормированный рабочий день и разрешили рабочим покупать акции своих предприятий по льготным ценам.
Под два первых вида преступлений подпадали все действия так называемых оппозиционных партий, всех этих эсеров, кадетов, социал-демократов. Подняв было в прессе вой по поводу очередного нарушения прав человека в России кровавым царским режимом, эти господа, вместе с газетными издателями, оказались под юрисдикцией новых Указов, были арестованы, осуждены и переправлены по договоренности с Норвегией в специальный трудовой лагерь “Светлая заря” на острове Шпицберген, где и начали успешно добывать уголь в шахтах.
Туда же была переправлена часть оппозиционеров арестованных германской гехаймштатсполицай в Швейцарии, Германии и Австро-Венгрии.
Теперь у господ теоретиков народного бунта, в перерывах между рабочими сменами на дОбыче угля, была возможность пообщаться в долгую полярную ночь… Пообщаться не за чашечкой кофе в женевском кафе, купленной на экспроприированные деньги, а за честно заработанной миской баланды.
Часть оппозиционеров была оставлена в трудовом лагере Аушвиц, среди них по случайности оказались господа Иванов, Ильин, Карпов, Куприанов, Петров, Осипов,
Акимов, Антонов, Арсеньев, Богданов, Борисов, Володин, Глебов, Данилов, Егоров, Зиновьев, Иванов, Максимов, Мартынов, Михайлов, Осипов, Сашин, Сергеев, Степанов, Филиппов, Фомин, Львов,Тигров, Волков, Барсов, Орлов, Голубин, Сорокин, Грач, Гусев, Осетров, Рыбкин, Летнев, Зимин, Мартов, Майский, Сакартвелов, Картвелов, Шайтанов, Суренин, Бериев, Карский, Беков, Седов, Ленский, Пинский, Двинский, Невский, Стеклянный, Деревянный, Оловянный и еще куча всяких псевдонимов, за которыми скрывались вполне конкретные враги народов.
Одновременно была проведена глобальная чистка страны от иностранных агентов. Германская сторона не сдала своих осведомителей и агентов, но данными по агентам Франции, Англии и Японии, действующими в России, Абвер поделился весьма охотно.
Первоначально в Главном управлении Генерального Штаба заподозрили провокацию со стороны Абвера, так как список резидентов-нелегалов потрясал воображение как своим числом, так и должностями и фамилиями этих резидентов.
Но проверка проведенная чинами сухопутной и морской контрразведки только по нескольким фигурантам, чьи персоны были взяты наугад из обширного списка, подтвердил адекватность материалов.
Часть агентов была задержана и публично казнена, но за остальными было установлено негласное наблюдение и им начали скармливать дезинформацию о состоянии Вооруженных Сил Империи.
Благодаря этим мерам, а также обычным контрразведовательным и маскировочным мероприятиям, осуществляемым на местах удалось скрыть истинные масштабы и конкретику военного строительства.
В конце мая 1914-го из Пиллау вышла эскадра боевых кораблей в составе тяжелого крейсера “Бородино”, трэгера “Измаил”, легких крейсеров “Адмирал Бутаков” и “Адмирал Спиридов”.
Легкие крейсера были систер-шипами типа “Светлана”, полным водоизмещением по 8200 тонн, длиной по 158 метров, были неплохо бронированы, а вооружение каждого состояло из 15-ти 130-мм пушек, 4-х орудий по 63,5-мм и 4-х пулеметов. Имелось также по 2 подводных 450-мм торпедных аппарата.
13 котлов давали пар на 4 турбины мощностью по 50 000 л.с., которые вращали 4-е винта, сообщающие скорость до 29 узлов.
В Пиллау на кораблях эскадры были проведены маскировочные работы по изменению силуэтов кораблей. Все четыре корабля получили фальшивые надстройки и дымовые трубы, делающие их похожими на торговые суда.
Пройдя проливами Каттегат и Скагеррак, обогнув Норвегию и Кольский полуостров корабли вошли в Двинскую губу и встали на рейде Архангельска.
Здесь силами экипажей была проведена бункеровка с лихтеров. После бункеровки команды на берег не отпускались.
На борт были приняты запасы свежих продуктов и воды и через два дня корабли вышли в Баренцево море.
Здесь к ним присоединился новый ледокол “Святогор”, построенный по заказу Адмиралтейства в Британии.
Через пятьдесят миль хода вдоль безлюдного побережья, корабли эскадры освободились от фальшивых надстроек.
На шканцах экипажам кораблей был зачитан боевой приказ.
Ким и сейчас помнил это чувство. Пронзительно – острое ощущение отважной решимости выполнить приказ Родины.
Эскадра двинулась на восток, имея право по борту черные острые скалы, отороченные внизу белой пеной прибоя.

 Отправлено: 30.05.11 13:58. Заголовок: Неожиданная встреч..

Неожиданная встреча. Мы не одни в подземном мире.

Первые дни после встречи экипажей, прошли в напряжённой работе по ремонту повреждённого шасси ИМ-2 и устранению мелких неисправностей аэропланов. Были заменены лопнувшие, во время урагана, затянувшего воздушные корабли в жерло потухшего вулкана, растяжки и положены заплаты на прорвавшуюся местами ткань обшивки.
Ротмистра беспокоила эта потеря времени. Он торопился выступить на разведку местности, совершить полёт на максимальный радиус, имея в виду, возвращение в эту же точку, которая, пока, была единственным местом, где могли приземляться воздушные корабли. Потому, что насколько мог видеть глаз, вокруг расстилался нетронутый девственный лес подземного мира.
Кудасов сидел в своей каюте. На столе лежала толстая тетрадь, в которую карандашом ротмистр заносил ежедневные события в ходе экспедиции. Здесь же стоял фонограф Эдисона. Желтый восковой валик, мембрана, игла – нехитрое устройство позволяло записывать голос ротмистра, сообщавший о наиболее значительных наблюдениях, делах и происшествиях во время экспедиции. Кудасов взял фонограф с собой, учитывая возможность порчи бумажных записей во время путешествия от воды, плесени, книжных жучков и прочей напасти. Восковой валик же, представлялся ему более надёжным способом хранения информации. Однако, отдавая дань многолетней привычке писАть отчёты на бумаге, ротмистр делал два дела вместе – и записывал и диктовал. Так, по его мнению, было надёжнее.
Время, время…
Где-то здесь, в неизведанном мире находится человек, от гениальности которого зависит будущее мира. Но, к сожалению, он не имеет возможности разумного применения своих исследований, за него всё решают другие. И эти, другие, хотят получить оружие невиданной до этого разрушительной силы. Надо не допустить этого.
Трудность решения этой задачи, заключалась в том, что поиски убежища, в котором работал немецкий физик Гейзельберг, Кудасов был вынужден вести, сохраняя тайну от остальных экспедиционеров, исключая только Аристарха Лемке. Кудасов , после долгих размышлений решил посвятить в свою тайну прапорщика Никольского.
- Да, это будет правильно – думал ротмистр, - Сергей, сам не из нашего времени, в ситуации разберётся быстро. И помощь окажет немалую.
Кудасов аккуратно разобрал фонограф и снял уже надиктованный восковой валик. Фонограф был помещён в предназначавшийся ему футляр, а валик был бережно упакован в специальный контейнер для хранения. Всё это, а также и тетрадь с записями он положил в походный сейф. Потом ротмистр, на несколько минут задумался, сидя в своём удобном плетёном кресле. Он думал о том, как ему начать разговор с Никольским. Наконец, нужные слова были найдены, а схема беседы сложилась в его голове. Необходимо было сказать только то, что было известно на данный момент, без ненужных комментариев и домыслов. Ротмистр легко поднялся из кресла, вышел из каюты и спустился по трапу на землю. Никольский вместе с корнетом занимались доливкой масла в бак правого крайнего мотора. Шурочка сидела на верхней правой плоскости, держа наконечник масляного шланга в отверстии бака, а прапорщик, стоя на земле, качал рукоятку насоса.
- Похоже, они довольны тем, что работают вместе – заметил про себя Кудасов - Но, пора прервать на время эту идиллию.
Никольский, заметив приближение своего начальника, остановил работу и, когда ротмистр подошёл, выпрямился и сказал – Доливаем масло, Леопольд Эрастович. Это крайний мотор, остальные – уже в норме.
- Очень хорошо, Сергей Иванович! Когда закончите, найдите меня. Есть у меня к вам небольшой разговор.
Кудасов в это момент решил, что лучше будет, если в разговоре будет участвовать и ротмистр Лемке, и поэтому, пошёл в походную кузницу, где Аристарх помогал кондуктОру Добейко, рихтовать погнутую при посадке тягу руля направления. Приближаясь к навесу, под которым и была развёрнута кузница, ротмистр увидел прелюбопытнейшую картину – обнажённый по пояс Лемке азартно раздувал мехи, в горне лежала металлическая тяга, уже раскалённая до нужной температуры. Тотчас кондуктОр, также блестя потным торсом, щипцами захватил её, положил на наковальню и начал править, обрабатывая раскалённую деталь, средних размеров молотком. И вот уже изгиб выровнен, и тяга опущена в воду для закалки. В походных условиях лучшего придумать было нельзя. Кудасов невольно залюбовался точными движениями Добейко.
Однако, надо было переходить к делу.
- Аристарх, прошу тебя зайти ко мне в каюту через четверть часа. И возьми с собой Никольского.
- Хорошо, только умоюсь – в голосе Лемке слышалось лёгкое разочарование. Он явно не хотел отрываться от ковки, но и перечить старшему товарищу не мог.
Кудасов продолжил свой путь по биваку, намереваясь в оставшееся время проверить, как Ржевский несёт охрану лагеря. Надо сказать, что два друга – охранника, Ржевский и Таранов, после неудачи с «кактусовкой» рьяно взялись за обеспечение безопасности вверенной им территории. Так им было легче ожидать окончания периода действия «сухого закона», введённого капитаном Кольцовым, после случая с гусаром. Они нашли раскидистое и высокое дерево, стоящее слегка в стороне и почти посередине бивака, и устроили там «воронье гнездо», разместив в нём пулемёт Максим с большим запасом патронов. Сверху была видна панорама бивака как на ладони. Однако, намедни днём, авиатор Таранов умудрился задремать в своём убежище и выпал из него. Спасло его лишь то, что нога горе-авиатора зацепилась за пулемётную ленту, и он, повиснув вниз головой, был спасён ротмистром Лемке, проходившим в это самое время под импровизированным пулемётным гнездом. И сейчас, Кудасов осторожно подходил к этому месту, надеясь всё же, что сейчас напарник Таранова, Ржевский не будет столь же неосторожен, как его друг.
Едва ротмистр приблизился к дереву, как неожиданно с верху раздался голос поручика – Тревога! На горизонте летящий объект!
Кудасов бросился вверх по сколоченной лестнице, ведущей в гнездо. Там он увидел Ржевского с биноклем. Поручик обернулся и увидев ротмистра, протянул ему свой бинокль.
- Леопольд Эрастыч!! Никак цепеллин германский на горизонте!!
В бинокль Кудасов увидел над линией леса едва различимый, знакомый по фронту силуэт.
- Чёрт возьми! Цепеллин! Ни с чем этот силуэт не перепутаю! Но откуда? Здесь аппарат легче воздуха, как он попал сюда? Неужели, как и мы, через вулкан? – мысли теснились в голове Кудасова.
- Поручик! Дать сигнал тревоги! Общий сбор! – с этими словами ротмистр кубарем скатился по лестнице и бросился к стоянке аэропланов. Над биваком разносились удары рынды. Это поручик подавал сигнал общего сбора. Экспедиционеры оставляли дела и бежали на свои места, предписанные им по тревоге.
- Ну, вот и первая встреча с неизвестными здесь, в подземном мире! – думал на бегу Кудасов – разговор с Никольским откладывается. Сначала надо с дирижаблем разобраться!

В минуту бивак преобразился. Все вооружились и заняли места для обороны. Бинокли были направлены в небо.
Через несколько времени громада дирижабля показалась над кронами деревьев. На боках оболочки гиганта экспедиционеры увидели опознавательные знаки германских воздушных сил - тевтонские кресты.
В это же мгновение раздалось клацанье затворов – все дослали в своём оружии патрон в патронник и взяли цепеллин на прицел.
Внезапно, дирижабль начал медленно поворачивать влево и, не долетев менее пятисот метров до бивака, стал уходить.

- Ну что же, пусть пока будет так! Но мы ещё встретимся – Кудасов провожал взглядом удаляющийся дирижабль – обязательно встретимся!

 Отправлено: 02.06.11 12:53. Заголовок: Предложение прапорщ..

Предложение прапорщика Никольского.

В лаборатории было жарко уже почти неделю. Всегда улыбчивый начальник службы гидрометеопрогнозов Гидрометцентра, радостно сообщил по ТВ, что антициклон из Скандинавии завис над страной, и это гарантирует установление хорошей сухой погоды на довольно длительный период.
Выслушав прогноз, сидящий за столом человек вздохнул. С наступлением тепла кондиционер в лаборатории решил взять отпуск и, загудев мотором в последний раз, затих надолго. К тому же, как казалось всем сотрудникам института сварки, антициклон из Скандинавии завис именно над их зданием, так здесь было жарко. Положение усугублялось ещё и тем, что аппаратура, на которой работали инженеры, грелась сама и нагревала и без того уже тёплые помещения.
Человек вздохнул ещё раз, затем положил руки не клавиатуру компьютера, нажал несколько клавиш, и на экране монитора появилась черно-белая фотография старинного самолёта, а точнее – аэроплана. Это был большой аэроплан, с четырьмя моторами на нижних плоскостях, с остеклённой кабиной в передней части фюзеляжа, с мощным шасси и несколькими пулемётами в открытых люках. Аэроплан стоял на берегу моря, воды которого на этой старой фотографии казались свинцовыми. Так оно и было, а море - это Северный ледовитый океан. Перед аэропланом стояла группа людей, в полярной одежде, в кожаных шлемах. Люди были молодыми и улыбались, смотря прямо в объектив камеры, неизвестного фотографа.
Взгляд человека стал задумчивым, он откинулся в кресле, и перевёл взгляд на распахнутое настежь окно, за которым в бесконечно голубом небе светило яркое солнце.
Потом рука человека потянулась к телефонному аппарату, он нажал одну из кнопок, и произнёс:
- Ирина Петровна, для всех – я занят, где-то на час.
Секретарь с готовностью ответила – Понятно, Сергей Иванович.
Сергей Иванович Никольский снова повернулся к экрану монитора, опять нажал несколько клавиш и по экрану заскользили фотографии, задерживаясь на несколько секунд каждая. Фото были старые, местами с трещинами и оторванными уголками, но это не имело значения для сидящего за столом члена-корреспондента академии, доктора технических наук, профессора Никольского – он погружался в воспоминания о далёком, и сейчас уже кажущемся неправдоподобном периоде своей жизни…

… - Леопольд Эрастович! Есть одно предложение, в свете последних событий – обратился прапорщик Никольский к ротмистру Кудасову.
Никольский только что был посвящен ротмистром в тайную цель экспедиции. После всего случившегося с ним лично, он воспринял сообщение Кудасова со сдержанным воодушевлением. И тому были свои причины.
Всё дело в том, что Сергею Никольскому нравилось находиться в этом времени. После шока от невероятности произошедшего, встречи с майором И, военных приключений на германском фронте, контузии, полёте на сорванном с троса и неуправляемом аэростате, поединка с немецким Альбатросом, из которого прапорщик вышел победителем и, наконец, попадания на борт ИМ, летящего в неизвестность, в дикие и как оказалось, совершенно неизведанные места, юный герой почувствовал необъяснимую тягу к приключениям. Несмотря на свою молодость и неопытность, перенёсшись из довольно спокойного времени, в эпоху авантюр и начавшейся бурной промышленной революции, и кануна революции социальной, Сергей Никольский внезапно осознал, что ему выпал уникальный случай оказаться там, где его современники при всём желании оказаться не могли. А он здесь и должен соответствовать этому переломному времени.
И, значит, так тому и быть!
- Дело в том, что до службы в армии, когда я ещё учился в политехническом, я занимался в аэроклубе. Это было отделение дельтапланов. Я объясню, что это такое почти дословно, как нам объясняли в аэроклубе:
Дельтаплан — летательный аппарат, представляющий собой три дюралюминиевых трубы, соединённых между собой в передней точке и образующих в горизонтальной плоскости веер, с углом между трубами 90-140 градусов. Между трубами натянуто полотно лёгкой, но плотной и прочной синтетической ткани. Две боковые трубы и задняя кромка ткани образовывают при виде сверху почти треугольник. Для сохранения формы основные трубы фиксируются вспомогательными трубами меньшего диаметра и стальными тросиками. Пилот в специальной подвеске, первоначально позаимствованной от парашюта, подвешивается на верёвке за центральную трубу в определённое место, вблизи от центра масс аппарата. Руками пилот держится за трапецию — конструкцию из трёх труб, при виде спереди представляющую собой чаще треугольник с горизонтальным основанием, фиксируемую в пространстве растяжками — стальными тросиками диаметром в несколько миллиметров.
Прошу, господа, не обращать внимание на слова «дюралюминиевые трубы» и «синтетическая ткань» - этого у нас сейчас нет, значит можно использовать подходящие крепкие ветви местных деревьев и ткань, имеющуюся у нас в запасе, для ремонта обшивки аэроплана. Она, правда тяжеловата, но, думаю, пойдёт.
Как мы все уже заметили, при полёте ИМ, здешняя местность изобилует восходящими потоками, а я видел невдалеке подходящий склон, для старта.
Если нам удастся сделать дельтаплан, а я уверен, что мы сможем, имея такого умельца, как Ян Янович, я отвечаю за аэродинамику и чертежи, то можно попробовать вылететь на разведку, не привлекая внимания немцев. Пилоты дельтапланов могут держаться в воздухе многие часы, преодолевая расстояния в сотни километров. Я могу гарантировать вам, Леопольд Эрастович, радиус в семьдесят – сто километров.
Кудасов и Лемке переглянулись и после паузы, ротмистр сказал – Предложение заманчивое, Сергей Иванович, но сколько времени вам потребуется для постройки этого летательного аппарата?
- Понимаю, что время уходит. Поэтому, спать не будем в двое – трое суток построим. Потом опробую, и если всё будет в норме, готов лететь, Леопольд Эрастович!
- Как, Аристарх, рискнём?
- Думаю, надо попробовать. Я как-то в идею Сергея, сразу поверил.
- Значит, решено! Сергей Иванович, в вашем распоряжении любой из нас, кто понадобится для постройки аппарата. Приступайте немедленно.
Все трое вышли из каюты Кудасова . Лемке с Никольским отправились в палатку Добейко.
К вечеру, эскиз дельтаплана был готов. Добейко оценил предложение, как фантастическое, но выполнимое, и с охотой вступил в дело. Утром, все трое решили отправиться на поиски подходящего материала на каркас. А сейчас, вновь образованная «артель», в составе Лемке, Никольского и Добейко всё больше погружалась в расчёты веса, количества потребного материала, способов взлёта и прочего. Никольский рассказывал, а его товарищи слушали, удивлялись и верили, что у них всё получится.

Оставим наших героев в этом месте истории. У них впереди труднейшая задача…

Рука учёного вновь потянулась к кнопке на телефонном аппарате. Он слегка помедлил, потом нажал и произнёс:
- Ирина Петровна, я вернулся…

 Отправлено: 05.06.11 19:50. Заголовок: 30 августа 1914 года..

30 августа 1914 года (продолжение).

Клим Токарев вспоминает (продолжение).
Клим вспоминал, чего стоила команде трэгера очистка палубы от снега.
В районе Новой Земли на конвой, идущий колонной вслед за ледоколом “Святогор” среди торосящихся полей пакового льда, благо ранее уже разломанных штормами, обрушился норд-ост со снегом.
За несколько часов на палубах и надстройках кораблей образовался слой снега и льда, толщиной в полметра. Сильный ветер сдувал с уже образовавшегося слоя снега новые осадки, но при этом слой этот уплотнялся и превращался в лед.
По эскадре был объявлен аврал. В исполнение приказа из-под Шпиля радиопереговоры между кораблями эскадры были запрещены. Аврал был объявлен однофлажным сигналом, с некоторых пор единым для германского и российского флотов.
Адмирал Канальяс извлек урок из сведений, которые были прочитаны в книге Херберта Вильсона “Линкоры в бою”.
Из нее стало известно что существующие коды для радиопереговоров были известны британской разведке, да и во многих ключевых моментах морских баталий, изложенных в книге, применение германскими кораблями радиопереговоров выдавало британцам местоположение кораблей.
Посему были срочно введены новые коды для сообщений, но для введения противника в заблуждение до сих пор применялся старый код, но все сообщения проходили под руководством ведомства адмирала Канальяса, которое вело радиоигру с британцами.
Накануне аврала простым прослушиванием эфира, что теперь вменялось вахтенным радистам кораблей, стало известно о смерти военно-морского министра Великобритании - Первого лорда адмиралтейства.
Как сообщили радиостанции, Первый лорд умер от неизвестной болезни. Сначала у Черчилля открылась пневмония с кровавым кашлем. На третий день болезни открылось внутрилегочное кровотечение, в результате которого Первый лорд захлебнулся собственной кровью.
В короткой секретной радиограмме, полученной несколько часами позже и зашифрованной новым кодом, чувствовалось сдержанное ликование по поводу того, что одного из главных врагов новых союзников нет больше в живых.
В кают-компании “Измаила” вспыхнула полемика о том, сколь тяжелая потеря постигла надменный Альбион. Но полемика сия была прервана, а потом и забыта из-за объявленного аврала.
Не только матросам из команды трэгера пришлось работать на очистке палубы, но и всему составу авиагруппы.
Вдруг выяснилось, что система паропроводов, которая должна была растапливать снег, превращая его в воду, в условиях сильного ветра и низких температур, способствовала образованию льда.
Когда в этом разобралось командование и инженерно-технический состав трэгера, масса льда была столь велика, что “Измаил” начал обнаруживать увеличение осадки и появление крена на левый борт.
Понижение осадки привело к тому, что водяные брызги, срываемые ветром с верхушек волн резко увеличили количество льда на палубе.
Крен нарастал. Часть техников и пилотов вынуждена была отвлечься от расчистки снега и скалывания льда, для того чтобы закрепить расчалками аэропланы в ангарах.
На остальных кораблях эскадры дела обстояли не лучшим образом, но все же не так трагично, как на трэгере.
Низкие серые тучи рвал яростный ветер несущий горизонтальный поток снежинок. Сквозь мглу и хаос свинцового цвета длинных волн с белыми пятнами льдин на восток пробивались корабли и неуклонное движение их поддерживалось решимостью людей.
Когда крен “Измаила” достиг 25-ти градусов с обледенелой тросовой антенны флагмана, тяжелого крейсера “Бородино”, в эфир ушла короткая шифрованная радиограмма.
Никто, кроме командира эскадры, контр-адмирала Альтфатера не знал содержимого отправленного сообщения.
Но даже и сам Василий Михайлович вряд ли знал, что последует за этим жестом отчаяния.
Ведь вручая ему пакет с планом похода, морской министр адмирал Григорович сказал ему в последнюю минуту аудиенции только одно: -В тяжелую минуту для судьбы вверенной Вам, контр-адмирал, эскадры, распорядитесь дать в эфир кодовые слова – Крылья в небе.
И вот такой момент наступил. Эскадра могла погибнуть, не дойдя до места назначения.
Еще несколько долгих и мучительно трудных часов после отправки короткой радиограммы прошли в попытках спасти трэгер. Ветер хоть и сменил направление на остовое, то есть не задувал в скулу корабля, хоть и скорость ветра уменьшилась, но вот снегопад усилился.
Крен корабля увеличился еще на пять градусов и передвигаться по обледенелой палубе стало смертельно опасно. За борт, в ледяную пучину с палубы уже упало полтора десятка матросов из аварийных команд. После чего последовал команда работать на палубе только привязавшись канатами к надстройкам и стойкам лееров по правому борту.
Клим, выбившись из сил, обхватил канат замерзшими ладонями. Рядом устало работал лопатой привязанный канатом за пояс прапорщик Таранофф. Снег все падал, падал, падал, падал на палубу обреченного корабля.
Внезапно до притупленного усталостью слуха Клима донеслось гудение авиационных моторов.
Что? Как такое могло быть? Какой отчаянный смельчак смог подняться с обледенелой наклонной палубы трэгера в воздух? Да и зачем?
Прапорщик Таранофф тоже услышал гул моторов, и сейчас устало опершись о лопату, всматривался в разрывы низкой облачности, выше которой находился следующий ярус наполненных снегом туч.
И тут случилось то, что запомнилось пилотам на всю их жизнь. В небе появились широко раскинутые крылья огромного аэроплана. Он летел навстречу эскадре с левой раковины под острым углом к курсу, а сразу за ним ширился треугольник синего неба.
Еще три аэроплана такой же конструкции шли строем пеленга чуть правее ведущего, и за их хвостовым оперением тоже появлялись клинья синевы.
Это было похоже на чудо, но снегопад прекратился и лишь редкие снежинки опускались на обледенелую палубу трэгера.
Клинья синевы ширились, занимая половину неба, и вот солнечные лучи залили ослепительным ярким светом причудливые белоснежные глыбы льда, в которые превратились корабли.
А аэропланы, широко развернувшись за кормой идущего в кильватере колонны легкого крейсера “Адмирал Бутаков”, прошлись над эскадрой, обогнали ее и скрылись в сиянии солнечных лучей.
Еще через четыре часа непрерывной работы удалось очистить палубу “Измаила” от льда. Этому немало поспособствовала и вдруг исправно заработавшая система парового отопления взлетной палубы.
Аврал на кораблях закончился и Клим, шатаясь от усталости, направился в пилотский кубрик. Клим был голоден, но еще больше ему хотелось спать. Едва сбросив в сушилку кожаный комбинезон на бараньем меху и унты, Клим взобрался на свой второй ярус, и едва голова его коснулась подушки, сразу заснул.
Он увидел синий клин чистого неба, который появлялся в серой кипени туч за хвостом огромного биплана.
Когда-то Клим хорошо знал, как назывался этот биплан. Когда-то Клим уже управлял этим гигантом в полете куда-то далеко-далеко.
Когда-то Клим ...
Но это уже был сон?
Всем нам снятся похожие сны, в которых мы совсем не те, за кого себя выдаем в жизни.

Тонет размокший бумажный кораблик,
Ноги привычно ступают на грабли.
Зеркало бьётся без счёта за день,
С улицы в комнату падает тень.
В небе начертаны знаки огнём,
Ветер посеян и бурю пожнём.
Зноем пропитан весь день до заката,
Там, на погосте, нужна лишь лопата.
Тени упали на белый песок,
Болью свинцовой ноет висок.
Ночью ступени скрипят под шагами,
Чьи это гости не знаем мы сами.
Скручены в жесте отчаянья руки,
Тихо во тьме к нам доносятся звуки.
По направленью на пропасть во ржи,
Шли мы с тобою дорогою лжи.

2012 год.
Из мемуара генерал-полковника ВВС Континентального Союза, фон Краузе Ф.Т.
(Имперская библиотека имени Государя Императора Алексея II; сектор Х-М, спецотдел, секция F, папка 113, инв. ДМБ № 73/75, листы вложения 2183 - 2187).

… Потому что меня несколько минут назад, не снимая с головы мешка, поместили в деревянную бочку, закрыли и заколотили крышку и скатили бочку с обрыва.
Судя по тому, как бочку крутит на поверхности воды, и по тому, что рев водяного потока все ближе, меня все-таки сбросили в водопад Виктория…

...услышал веселые голоса. Бочку прекратило хаотично крутить, и ощутимо потянуло направо.
Через несколько минут, судя по моим ощущениям, бочку выкатили на берег. Раздались гулкие удары молотка сбивающие стальные обручи с боков бочки. Внезапно клепки рассыпались и меня ослепило яркое африканское солнце. Когда глаза немного привыкли к свету, я огляделся.
Я сидел среди обломков бочки на песчаном берегу реки Замбези. Рядом со мной валялась грубо сплетенная рыбачья сеть, которой в последний момент перед прыжком с водопада успели поймать бочку вместе с ее содержимым, то есть мной, штабс-капитаном фон Краузе.
Меня окружали люди в тропической форме.
Все они были в пробковых, обтянутых выгоревшей парусиной шлемах с прикрепленным назатыльником - куском белой материи, защищавшей шею от жгучих лучей тропического солнца, в выгоревших широких хлопковых рубахах и шортах. На левой руке у каждого, выше закатанного до локтя рукава виднелась нашивка со стилизованным изображением пальмы, Железного Креста и надписью полукругом сверху: «Deutsches Afrika-Korps». На ногах у них были ботинки из буйволовой кожи и обмотки защитного цвета. Поодаль стояли сложенные в пирамиду тяжелые винтовки.
Среди множества незнакомых, но дружески улыбающихся лиц я увидел кое-кого из своих старых знакомых.
Не скажу, что мне не понравилась хитрая физиономия адмирала Канальяса. Скажу больше, что я готов был, забыв субординацию, броситься его обнимать. Жить — хорошо!
Между тем адмирал подал мне руку, помогая встать на ноги и выпрямиться.
Помощь была мне нужна — так жестоко затекло все мое тело в этой проклятой бочке!
Потом кто-то из офицеров протянул мне обтянутую парусиной тяжелую флягу.
Я с жадностью напился, и лишь выпив треть содержимого, понял что пью — это было великолепное мозельское вино! Жить — хорошо! А хорошо жить еще лучше!
-Герр капитан! -обратился ко мне адмирал, не выпуская моей руки из своей маленькой, но сильной и жесткой ладони. -Герр капитан! Английские шпионы попытались устранить вас. Но абвер не дремлет никогда! И вот — вы спасены! Операция была проведена в сжатые сроки и была сплошным экспромтом. Но Gott был mit Uns!
Вы спасены, а английский резидент схвачен и достойно наказан!
С этими словами адмирал Канальяс жестом предложил мне подняться вверх по песчаному обрыву. Я последовал за адмиралом и вскоре перед моими глазами предстал корявый известковый столб, в котором я моментально узнал термитник. К столбу, опутанный тонкой стальной цепочкой, был привязан человек в такой же, как у всех форме, но с сорванной нарукавной нашивкой.
Адмирал подвел меня к столбу и рассказал, что это младший шифровальшик германской радиостанции в Кейптауне, а на самом деле — опытный резидент британской разведки по фамилии Бейлис. Именно он организовал с помощью своих агентов мое похищение.
Я человек не жестокий, но справедливый, а потому осмелился задать адмиралу вопрос о судьбе разоблаченного агента.
Адмирал улыбнулся одной из своих улыбок, от которых холодеет внутри. Он сделал жест рукой, и кто-то из солдат бросился к оружейной пирамиде за карабином.
Адмирал взвесил на руке оружие и обеими руками замахнулся, держа приклад карабина над головой Бейлиса.
Я инстинктивно отодвинулся в сторону. Не люблю счищать с формы человеческие мозги. Так и кажется, что пока я их счищаю кинжалом с ткани, они в этот момент додумывают свои маленькие последние мысли.
Но удар приклада пришелся не по черепу разоблаченного врага, а по термитнику над головой Бейлиса. В стенке термитника образовалась дыра, в которой зашевелилось что-то членистое и мертвенно-бледное.
Адмирал не глядя протянул руку за спину. Солдат вложил в ладонь адмирала открытую жестяную баночку, на стенке которой я разглядел изображение какого-то фрукта и надпись «Джем».
Адмирал опрокинул жестянку над теменем Бейлиса и густая коричневая жидкость медленно растеклась по волосам и опущенному вниз лицу врага, тягучими струйками проникая за расстегнутый ворот рубахи.
-А теперь, форвертс! -адмирал размахнулся и сильным движением забросил опорожненную банку в реку.
-Приготовиться к движению! -подал команду адмирал. Солдаты бросились разбирать ранцы и карабины, спеша занять место в строю.
Адмирал оглядел строй, удовлетворенно кивнул головой и скомандовал: -На-а-а пра-а-во!
И через несколько секунд по исполнению команды добавил: -Ша-а-го-о-м, ма-а-рш!
Колонной по два, солдаты мерным шагом двинулись вдоль реки вверх по течению.
Я пошел вслед за адмиралом, несколько раз оглянувшись на привязанного человека.
Потом, я не удержался и спросил у адмирала, в чем был смысл его действий.
Помолчав, адмирал ответил, что термиты любят сладкое, а когда они доедят джем, то примутся за разоблаченного шпиона.
Человечинка, она тоже сладкая, добавил адмирал Канальяс, улыбаясь одной из своих неповторимых улыбок.
Мне расхотелось продолжать расспросы.
Отряд прошел километра три вдоль реки, а затем, поднялся по береговому откосу. На вершине откоса я остановился и оглянулся. До моего слуха донесся человеческий вопль, ослабленный расстоянием. Затем крик перешел в вой. Это термиты добрались до тоже сладкого.
Я вдруг пожалел, что в последний момент не пристрелил шпиона. Адмирал Канальяс заметив мои колебания, окликнул меня, и я подчинился его приказу, продолжая движение.
Перед нами вдалеке в саванне высилось огромное дерево. Над его вершиной висело огромное серое тело небесного левиафана – цеппелина. Привязных канатов на таком расстоянии невозможно было разглядеть. Тем более было странно видеть неподвижным огромный воздушный корабль при том, что нам в лицо дул довольно сильный горячий ветер, заставляющий гулять волны по высокой голубой траве.
В полчаса мы дошли до причала цеппелина. В тени раскидистой кроны баобаба адмирала встретил офицер в летной форме и отдал рапорт о готовности дирижабля к немедленному вылету.
Адмирал передал командование отрядом Африканского Корпуса пехотному обер-лейтенанту, а сам не мешкая ловко полез по веревочной лестнице, придерживаемой снизу двумя членами экипажа цеппелина, в гондолу дирижабля.
Едва его ноги скрылись в темном пятне открытого люка, я последовал по лестнице за ним.
Вскарабкавшись в гондолу, я был поражен давно забытым комфортом. В просторном салоне с широкими панорамными иллюминаторами были расставлены низкие столики, покойные кресла и мягкие турецкие оттоманки. За столиком, накрытым для полдника – с кувшином лимонада, фруктами и свежими лепешками с довольным видом уже восседал адмирал Канальяс.
При виде меня он помахал мне рукой, приказывая подойти. Я подошел к нему, вытянулся во фронт и щелкнул каблуками, ожидая указаний. И они последовали незамедлительно.
Адмирал приказал мне сдать ему немедленно зажигалки, спички, кресала, огнива и увеличительные стекла. Я сначала удивился, посчитав, что адмирал перегрелся на солнце, но вовремя вспомнил, что над нашими головами в прорезиненных шелковых баллонах находится много кубометров водорода. А с водородом, майне либер дамен унд херрен, шутки плохи.
Поэтому я беспрекословно сдал свою зажигалку адмиралу. За плечом адмирала неслышно возник стюард, взял у него из рук мою зажигалку, и неслышно ступая по ковру, направился к небольшому сейфу в углу салона, куда и упрятал мою зажигалку, изображающую карлика с большим пенисом. Понятно дело, что огонек появлялся после нажатия пальцем на этот пенис.
Но на борту цеппелина лучше было не нажимать, потому что после такого нажатия свой собственный пенис вряд ли можно было использовать по назначению.



Затем адмирал Канальяс разрешил мне присесть на оттоманку рядом со столиком с закусками.
Всё тот же молчаливый стюард наполнил бокалы лимонадом. Выдерживая субординацию я поднес свой бокал ко рту лишь после того как адмирал отпил глоток из своего бокала.
Осушив бокал в три глотка (лишь сейчас я понял как сильно хотел пить) я приготовился выслушать наставления адмирала.
Однако он медлил, долго выбирая в хрустальной вазе финик поспелее.
-Собственно, штабс-капитан, у нас с Вами нет выбора, -надкусив финик и удовлетворенно кивнув головой, промолвил адмирал.
-Решившись единожды на то что мы будем менять Реальность, нельзя остановиться на полпути. Наши люди в Лондоне заразили герцога Мальборо - Первого Лорда Адмиралтейства, инфлюэнцей, от которой он умер.
По расчетам аналитиков абвера, смерть Черчилля значительно ослабит боевой дух британцев. В то же время эта смерть, вызванная нами буквально накануне решающих событий, не сможет сразу значительно исказить базовый ход событий в нашем варианте Реальности.
Лично я не испытываю мук совести, по поводу этой смерти и наших методов в борьбе с врагом, в силу того императива, что либо - мы, либо — они.
Нельзя быть чуть-чуть решительным... А посему мы продолжаем наши операции, -произнес адмирал.
В этот момент я почувствовал как поплыл пол гондолы. Вслед за тем знакомые громкие чихающие звуки известили меня о том, что мотористы заводят моторы цеппелина. И вот моторы запели свою песню в унисон со свистом рассекающих воздух винтов. Дирижабль слегка наклонился на нос, и я ощутил что он начал двигаться в пространстве.
Тут же в дверь салона коротко постучали, и чей-то очень знакомый голос попросил разрешения войти.
Внутренне я напрягся. Никогда не знаешь кто в этом мире стоит за закрытой дверью, и кого и когда тебе придется встретить, и при каких обстоятельствах.
Адмирал ответил в том смысле, что разрешает войти.
Дверь распахнулась и на пороге появился Макс фон Штирлиц, собственной персоной, в тропической форме с погонами обер-лейтенанта на плечах.
По сузившимся на мгновение зрачкам Макса я понял, что он меня тоже узнал. Нас хорошо готовили в разведшколе Ораниенбаума.
Старина Макс... Выглядел он неплохо, лишь немного отливала желтизной кожа, да разрез глаз был все еще немного кос и узок.
Дело в том, что в 1904 году, перед самой войной, Штирлица направили работать в Токио связным к знаменитому нашему резиденту Рикардо Зоргу.
За несколько месяцев перед отправкой, а добираться до Токио Штирлиц должен был через Шанхай, и далее пароходом до Йокогамы, московский профессор Преображенский, идейный и методический последователь Броун-Секара, пересадил Штирлицу гипофиз и яички с придатками и семенными канатиками яванской макаки.
Сразу после операции кожа Штирлица начала желтеть, а глаза стали узкими и начали косить.
То есть Штирлиц вместе с новым паспортом на имя журналиста Тояма Токанава, приобрел соответствующий обстоятельствам его деятельности в Японии азиатский внешний вид.
Неприятной неожиданностью для профессора Преображенского явилось то, что филейные части Штирлица тоже приобрели ярко-красный цвет, и стали того же цвета, что задница у макаки. Но что с этим можно было поделать он не знал.
На консилиуме, проведенном профессором вместе с доктором Борменталем, было решено, что и так сойдет. К тому же Штирлиц должен был находиться при исполнении своих обязанностей в штанах. А вне строя — кому какое дело, какого цвета твоя, извиняюсь, конечно, за выражение, задница?
На том и порешили, тем более что прислужница Зина уже накрыла господам ученым докторам обеденный стол, и выставила графинчик с собственноручно приготовленной кухаркой Дарьей Петровной сорокаградусной водкой.
Еще больше переживал этот метаморфоз сам Штирлиц. Но потом он привык к такому положению дел, как привыкаем все мы к еще более идиотским житейским обстоятельствам. И ведь терпим эти обстоятельства годами и десятилетиями...
Естественно, что после возвращения на Родину, тот же профессор Преображенский, которому ассистировал доктор Борменталь, извлек из организма Штирлица уже не нужный семенник яванской макаки. Но изменения в организме Штирлица зашли слишком далеко, и его возвращающие в прежний вид несколько затянулось. Это судя по его лицу. Все остальное было скрыто под форменными галифе.
Адмирал представил нас друг другу. Мы со Штирлицем, не моргнув глазом, изобразили сцену, что видимся впервые.
Вообще-то фон Штирлиц еще более великий имперсонатор нежели я. А потому он надулся от кастовой спеси и всем своим видом стал показывать мне и адмиралу, что его приставка к фамилии, фон, звучит гораздо аристократичнее моей приставки фон. А ведь легенду нам готовили одни и те же люди, служащие в одном ведомстве - в ГРУ. Но такой уж он у нас в Управлении один — Штирлиц.
А еще Штирлиц видит сны, и одно время постоянно приставал ко мне, пытаясь выяснить что я думаю о природе его сновидений. Но мне вовсе не хотелось говорить Максу о своем подозрении на то, что он, как и я, имеет личности-аналоги, существующие в иных версиях Реальности.
Пока Штирлиц дулся от спеси, а адмирал допивал второй бокал лимонного сока, я припомнил одно из длинных и запутанных сновидений, которое мне поведал Штирлиц в бытность нашу во время переподготовки на базе в Мартышкино.

 Отправлено: 05.06.11 21:35. Заголовок: Постройка дельтаплан..

Постройка дельтаплана. Пробный вылет. Рассказ прапорщика Никольского.

Я стоял на склоне холма, который непонятно как оказался среди этой почти тропической чащи, вплотную подступившей к нашему импровизированному аэродрому. Подвесная система, скроенная из ранцевого парашюта системы г-на Котельникова, надёжно прикрепляла меня к дельтаплану, мои руки держались за перекладину трапеции. Чувствовался довольно сильный встречный поток воздуха, поднимающийся от подножия холма к его вершине, на которой стояли ротмистр Кудасов, Лемке и Добейко. В глазах моих товарищей я читал беспокойство. Все инструкции были уже даны, напутственные слова сказаны – оставалось отправиться в полёт.

Двое суток до этого момента наша «артель» не знала отдыха. Как мы и условились, наутро, после принятия решения о постройке дельтаплана, наша троица отправилась на поиски материала для каркаса. Рано утром, стараясь остаться незамеченными, мы покинули лагерь и углубились в лес. Такая предосторожность была нелишней – ротмистр Кудасов решил оставить нашу затею в тайне,от остальных экспедиционеров. Никто из нас, и я в том числе, не были уверены в благополучном исходе предприятия, так как изготовленная из подручных материалов конструкция, могла оказаться перетяжелённой и тогда полёт становился невозможен. В таком случае конфуз был неминуем, а это могло пагубно отразиться на настроении и энтузиазме экспедиционеров. Решено было посвятить всех в дело, только после успешного пробного полёта.
Итак, наутро, наскоро позавтракав остатками ужина и холодным кофием, вооружившись на случай непредвиденных обстоятельств, уже через пять минут после выхода с охраняемой территории бивака, мы оказались в чаще девственного тропического леса. Ни одной тропинки не попадалось нам на глаза, приходилось идти,прорубая себе дорогу в густой растительности. Так продолжалось около часа, постепенно характер леса стал меняться, чаща стала редеть, и, наконец, мы вышли на большую поляну, где решили отдохнуть и определиться с направлением дальнейшего движения. Карты у нас, разумеется, никакой не было и быть не могло, поэтому я, как самый молодой, вызвался залезть на одно из высоких деревьев, похожих на эвкалипты, которые высились неподалёку. Аристарх Лемке, как много путешествующий по Сибири, показал, как надо забираться на дерево, используя верёвки, которыми обвязывались ноги и руки. Так, по его словам, забираются на кедры тамошние жители, в охоте за кедровым орехом.
Забирался я долго, ободрав, при этом занятии себе руки о шершавую кору дерева. Сказывался недостаток опыта в такого рода делах. Но вот, после множества затраченных усилий, я оказался выше линии остального леса, и смог осмотреться. Совершив круговой обзор, я заметил в направлении на северо-восток по компасу, отдельно стоящую рощицу необычно тонких деревьев. Мне даже показалось, что я рассмотрел бамбуковые стволы. Я не был до конца уверен в своих предположениях, но спустившись вниз, обрисовал товарищам свои наблюдения.
После небольшого совещания, мы решили отправиться к этой роще. И каково же было наше удивление и радость, когда, наконец, добравшись до цели, мы увидели целую плантацию великолепного бамбука, идеально подходящего для устройства рамы дельтаплана.
Так мы нашли материал на каркас. Спилив два десятка стволов, мы нарезали их в предполагаемый размер несущих элементов крыла, с припуском на обработку, конечно. Разделив наш груз на три части, мы отправились в обратный путь.
Дальнейшая работа велась в палатке кондуктОра, так как она была больше остальных, по причине предназначения её для всяческих ремонтных работ по аэропланам, да и сама работа, проводимая в ней, не привлекала ничьего внимания, так что, вынужденная секретность была соблюдена.
Мы трудились взаперти. Наконец, к исходу вторых суток, куски полотняной обшивки из ремонтного запаса воздушных кораблей, были выкроены в соответствии с эскизом, закреплены на каркасе. Один из парашютов был переделан, в качестве подвесной системы, и дельтаплан был практически готов к пробному полёту.
Надо сказать, что во время постройки, я вспоминал навыки управления дельтапланом, так как время с моего крайнего вылета в аэроклубе прошло немалое, где-то около двух лет. В армии ведь не полетаешь. И вот я в подвесной системе, пристёгнут к аппарату, руки на перекладине трапеции – в этот момент я понял, что вспомнил всё.

Снова, как и двое суток назад, ранним утром, в тайне от всех, пользуясь тем, что ротмистр Кудасов затеял внезапную проверку сторожевого поста с целью отвлечь дежурившего в очередь авиатора Таранова, мы втроём перенесли аппарат на вершину холма. Вершина была не видна случайному наблюдателю в биваке, если бы таковой и случился, скажем по причине бессонницы или других надобностей, заставивших его выйти из палатки в столь неурочный час.

Я поднял правую руку в приветствии остающимся товарищам, потом взялся за перекладину и начал разбег с холма. Через несколько шагов, я почувствовал отрыв. Набегающий поток заставил крыло взлететь, а через мгновение дельтаплан был подхвачен восходящим потоком и стал набирать высоту. Я лечу! Восторг овладел всем моим существом!
Лес, стоянка аэропланов, спящий бивак, мои товарищи на холме – всё осталось внизу. Но увлекаться мне было нельзя, не в этом была цель первого вылета. Я должен был почувствовать управляемость аппарата, жёсткость конструкции. Я осторожно заложил правый разворот и пошёл обратно к точке взлёта.

И вот я на земле. Всё прошло нормально. Дельтаплан послушен и крепок.
- Господин ротмистр! К полёту на разведку обстановки – готов! – доложил я Кудасову.
- Отлично! – с видимым облегчение ответил Кудасов. – Дельтаплан отнесите в палатку Добейко. Я – к капитану Кольцову. Обсудим завтрашний вылет. А вам, господа, отдыхать!

Завтра вылет. Если всё выгорит, то мы многое узнаем о подземном мире. И, если повезёт, найдём базу неизвестного дирижабля.
А сейчас – спать!

 Отправлено: 06.06.11 12:46. Заголовок: Прапорщик Никольск..

Прапорщик Никольский. Вылет на разведку. Неожиданное изменение планов.

Я летел на высоте около километра. Определить точнее своё положение в пространстве было сложно, по причине отсутствия каких либо приборов на моём дельтаплане. Но всё же – это была тысяча метров, я чувствовал это. Высота комфортная в смысле поиска и определения ориентиров. Восходящий поток заставлял меня время от времени уходить в скольжение, чтобы не подняться высоко. Действительно, здешняя местность просто была создана для полётов на планерах и дельтапланах – чередующиеся холмы и низины были источниками воздушных потоков. Оставалось только контролировать высоту полёта.
Прошёл час, это я отметил по своим наручным часам, и у меня возникло, пока ещё, только ощущение, а не уверенность, что вскоре я увижу море. Или огромное озеро. Не видно было ни чаек, ни иных морских водоплавающих птиц, но едва уловимый запах то ли йода, то ли водорослей, выброшенных прибоем на берег, достиг моих ноздрей. Очередной восходящий поток стал поднимать дельтаплан выше и выше, но препятствовать этому сейчас, я не стал, т.к. впереди показался уже не привычный лесистый холм, а нечто похожее на гору. Перелетать гору не было никакого смысла, и я заложил левый вираж, стремясь обойти неожиданно возникшее препятствие. Внизу стали мелькать каменистые осыпи скал, потом они закончились, ещё минута полёта и взгляду открылся морской берег, с заметной линией прибоя и уходящая к линии горизонта водная гладь.
Вот оно – море! Ощущения меня не обманули.
Я изменил курс и стал лететь вдоль линии берега. Пока ничего необычного я не увидел, кроме воды и узкой полосы песчаного пляжа, тянущейся на столько, сколько мог видеть мой взгляд.
Так прошло ещё полчаса, мелькающие кроны тропических деревьев сливались в одну зелёную полосу. Сквозь сомкнувшиеся ветви ничего нельзя было рассмотреть. Каждые несколько секунд, я переводил взгляд на берег, потом опять на джунгли, пытаясь заметить хоть какие-то признаки пребывания человека в этих местах.
И вот это случилось. В очередной раз переведя взгляд на пролетающий подо мной берег, я заметил тёмное пятно на почти белом песке. Не успев ещё даже подумать о развороте, я уже начал его делать. Левый вираж со снижением, надо было рассмотреть пятно подробнее. И вот прямо по курсу заинтересовавшее меня место на берегу. Подлетая, стало видно, что увиденное мною с высоты пятно – это многочисленные следы, и следы эти явно человеческие. Однако, для точного определения своей находки, я решил приземлиться на песок, благо, что невдалеке был виден очередной холм с покатым склоном, пригодный для взлёта.
Хруст песка, небольшой пробег и вот я стою на берегу неизвестного моря. Ещё немного и я освободился от подвесной системы, отнёс свой аппарат подольше от линии прибоя и положил на песок. Теперь всё моё внимание было направлено на изрытый и истоптанный песок пляжа. Опустившись на колени, я склонился над чётким отпечатком сапога, оставленного в сыром песке. Море, видимо, отошло отливом, а песок ещё не успел высохнуть. Передо мной был, несомненно, отпечаток подошвы сапога германского солдата, Таковых я видел довольно, за свой, хоть и не очень продолжительный, период нахождения на фронте. Поднявшись с колен, я стал обходить берег, в надежде увидеть ещё какое-нибудь подтверждение моей гипотезе. И я нашёл окурок немецкой сигареты «Пфальц», а потом увидел следы от протектора автомобиля. Колея начиналась у воды и уходила от берега под прямым углом прямо в чащу, подступившего к берегу тропического леса.
Во мне пробудился азарт охотника, или детектива, и я пошёл по колее. Метров через пятьдесят, стала видна брешь в стене леса, в которую и уходили следы колёс автомобиля. На ходу я анализировал увиденное, и как-то сразу понял, что место, куда с берега уехал этот автомобиль, должно быть недалеко. По одной очевидной причине – тропический лес здесь очень густой и почти непроходимый, значит прокладывать дорогу через него – дело трудное. Поэтому нет разумного объяснения постройки базы или лагеря вдалеке от воды. И, по всему выходит, что возникшая у меня в воображении база, где-то близко.
Когда я всё это продумал, то остановился, Я был уже в глубине чащи, стоял на лесной дороге. Пока никого не было видно, и не слышно тоже не было ничего. Последнее обстоятельство было неочевидным, так как лес шумел ветром в вершинах деревьев, а звуки невидимой местной фауны раздавались отовсюду. Надо было возвращаться к дельтаплану и попытаться спрятать его в зарослях. А потом уже продолжить разведку.
Я бегом бросился обратно. И вот уже снова кромка леса и брешь в чаше деревьев, явно рукотворная. Выбежав на открытое пространство, я стал искать взглядом свой аппарат.
Дельтаплана на берегу не было. Прошло всего десять минут, а на месте где я оставил его, было пусто, если не считать несколько десятков крупных следов, похожих на следы горилл, или ещё каких-нибудь обезьян. И следы эти вели опять, в эту же чащу тропического леса. Я побежал по следам и через несколько десятков шагов, упёрся в непроходимый лес. Деревья росли так близко одно к другому, а подлесок был высок и сплетён в неимоверное покрывало, закрывающее вход в дебри любому нездешнему существу. Пройти было совершенно невозможно.
Я попал в безвыходное положение. Потерял дельтаплан, единственное средство для возвращения в лагерь. И то, что я узнал, и то, что собирался разведать дальше, я при всём желании, не смогу доложить совету экспедиции. Вмешательство неизвестных животных, привлечённых моим аппаратом, ставило крест на моей миссии. Это было очевидно.
Внезапно, мои тяжёлые мысли были прерваны знакомым шумом авиационного мотора, который раздался над моей головой. Не задумываясь, я бросился в густую траву, стремясь укрыться. Падая, я сдёрнул с шеи бинокль, и едва коснулся травы, направил его в сторону источника шума. В линзах показался аэроплан, хорошо известный по моим будням артнаблюдателя.Это был Фоккер. Как и положено, с кокардой германской армии. Он улетал в сторону моря.

На смену безнадёжности у меня мгновенно появилась уверенность.
Значит база германских военных недалеко. И хотя бы один аэроплан у них есть - я сейчас его видел.
И, значит, у меня есть шанс! И я его должен использовать!
А теперь, спокойно. Цель – разведка базы неприятеля и захват аэроплана, с пилотом или без.
И возвращение к своим.

За дело, прапорщик!

 Отправлено: 07.06.11 19:13. Заголовок: Сон фон Штирлица. 28..

30 августа 1914 года (продолжение).

2012 год.
Из мемуара генерал-полковника ВВС Континентального Союза, фон Краузе Ф.Т.
(Имперская библиотека имени Государя Императора Алексея II; сектор Х-М, спецотдел, секция F, папка 113, инв. ДМБ № 73/75, листы вложения 2183 - 2187).

Сон фон Штирлица.



28. 2. 1945 (23 часа 43 минуты)
Штирлиц шел по коридору старого здания РСХА на Принцальбрехтштрассе.
Коридор был пуст. За закрытыми дверями служебных комнат стояла тишина. Все сотрудники имперского управления безопасности находились в бомбоубежище, в глубоком подвале здания.
Сквозь толстые кирпичные стены до левого уха Штирлица долетали далекие звуки сирен ПВО, выстрелы крупнокалиберных зенитных орудий установленных в Тиргартене, разрывы авиационных бомб и гул моторов американских “летающих крепостей”. До правого уха Штирлица ничего не долетало.
После служебной записки, которую Штирлиц составил с помощью радистки Кэт и передал шифром c помощью радиопередатчика в Центр, Сталин на Ялтинской конференции получил возможность решительно поставить перед Рузвельтом и Черчиллем задачу не давать Гитлеру возможности спать ни днем, ни ночью.
Поэтому английские “Ланкастеры” и “Веллингтоны” осуществляли ковровые бомбардировки территории Германии днем, а американские Б-17 бомбили ночью.
Шифровка была адресована “Алексу”, а подписана она была “Юстасом”.

Информация к размышлению.
“Юстасом” был штандартенфюрер СС Штирлиц, а “Алексом” был начальник ГУКР “СМЕРШ” НКО СССР, генерал-полковник Абакумов.
В Москве о том, что Штирлиц еще и “Юстас” знали только двое – его непосредственный начальник в Центре, выдающий Штирлицу задания, и кассирша Главного Управления, выдающая Штирлицу зарплату.
В Берлине о том, что Штирлиц и “Юстас” одно и тоже лицо знали только трое: сам Штирлиц, его радистка Кэт и его непосредственный начальник бригаденфюрер СС Шеленберг.
Об этом догадывался еще один человек: Эрвин - муж беременной радистки Кэт.
А обергруппенфюрер СС Мюллер был просто уверен, что Штирлиц выдает себя за другого человека, но доказать этого Штирлицу не мог.

28. 2. 1945 (23 часа 44 минуты)
Штирлиц сегодня был в штатском, он надел к тому же свои дымчатые очки в большой роговой оправе и рыжие пушистые усы с закрученными до стекол очков острыми кончиками. Штирлиц низко напялил на лоб берет, высоко поднял воротник модного английского пальто из верблюжьей шерсти. Так низко и так высоко, что издали его трудно было узнать.
Штирлиц шел по пустому коридору, небрежным жестом поднося к глазам стрелков СС, стоящих через каждые двадцать метров, удостоверение члена НСДАП. В партию он вступил еще в 1933 году, будучи в Токио немецким резидентом.
Несмотря на предпринятые Штирлицем меры по изменению внешности, стрелки ваффен-СС узнавали его и приветствовали традиционным партийным жестом – вскинув правую руку. За время службы они привыкли к чудачествам “старого бойца” Штирлица. “Альтер кэмпфер – старый боец”, так в III Рейхе уважительно называли членов НСДАП, вступивших в партию до 1934 года, до “ночи длинных ножей”.
Продвигаясь вдоль коридора, Штирлиц плечом толкал поочередно каждую дверь, но все они сегодня были заперты.
Из-за закрытой двери комнаты секретной связи до правого, незадействованного, уха Штирлица донесся телефонный звонок.
Штирлиц сделал вид, что он специально сюда и направлялся. Стрелки СС вида не подали, что заметили, как Штирлиц это сделал.
В замочной скважине со стороны коридора торчал ключ, но Штирлиц на всякий случай толкнул дверь плечом. Дверь не поддалась.
Перед тем, как открыть дверь и войти, Штирлиц, ни к кому особенно не обращаясь, громко пропел: “Ах, мой милый Августин, Августин воллен пи – пи …” На основании личного жизненного опыта Штирлиц знал, что запоминается только последняя фраза. Все остальное в памяти не держится, хоть ты тресни.
Теперь, если кто-нибудь спросит у стрелков СС, что делал ночью во время налета вражеской авиации Штирлиц в комнате секретной связи, то они ответят: “Милый Августин там делал пи - пи”.
“Абгемахт! Не забыть бы в комнате, после всего, забыть вытереть за собой”, – напомнил сам себе Штирлиц, входя в комнату связи. Что такое обеспечение алиби он знал хорошо.

Информация к размышлению.
Штирлиц никогда и ничего не забывал. Ему нужно было только вовремя самому себе напомнить о том, чего нельзя забывать.
Еще у Штирлица была фотографическая память. Он и сейчас помнил с фотографической точностью, до мельчайших деталей, что она у него была. О его памяти ходили легенды не только в абвере и СД, но и в гестапо.
Однажды Штирлиц участвовал в разработанной Шелленбергом операции по дискредитации одного аргентинского дипломата. Этого дипломата оберштурмбанфюрер СС Айсман сфотографировал скрытой камерой в то время, пока тот развлекался в постели с несовершеннолетней проституткой. Фотографии были показаны дипломату с обещанием того, что если он откажется от сотрудничества с СД, то они будут предъявлены жене дипломата. В ответ на это предложение, дипломат порвал фотографии, выбросил клочки в унитаз и издевательски спросил нельзя ли ему еще раз лечь с проституткой.
Самой пленки у Айсмана к тому времени уже не было, так как он обменял ее на “черном рынке” на новую черную повязку на глаз. Айсман в РСХА слыл щеголем, но характер у него приближался к нордическому, и это обстоятельство ему очень помогало по жизни. Но в этот раз Айсману грозил дисциплинарный суд.
Поэтому Айсман пришел к Штирлицу в кабинет, предварительно вывернув в коридоре пробки в электрощитке и оборвав телефонный провод. Так как все в управлении знали вкусы Штирлица, то с собой он прихватил бутылку “Столичной”, пару соленых огурцов, краюшку черного хлеба, брусок деревенского шпика и упросил Штирлица ему помочь.
Штирлиц, который неоднократно рассматривал фотографии дипломата и проститутки, воспользовался своей фотографической памятью – фотографии восстановили, и дипломат был вынужден согласиться выполнять задания Шеленберга.
С тех пор благодарный Айсман на всякий случай показывал Штирлицу все фотографии, отснятые им в борделях, перед тем как идти с негативами на “черный рынок”.

28. 2. 1945 (23 часа 45 минут)
В комнате связи на столе стояло четыре телефонных аппарата красного, желтого, зеленого и черного цветов.
Штирлиц знал, что аппарат красного цвета связывал РСХА с бункером фюрера, но обычно на другом конце линии висел группенфюрер СС Фегеляйн. Поэтому Штирлиц с трудом дозванивался до фроляйн Браун.
По аппарату желтого цвета можно было переговорить с рейхсфюрером СС Гиммлером, в то время когда он был свободен от перепрятывания от фюрера Копья Судьбы.
По зеленому аппарату обычно откликался рейхсмаршал Геринг, но Штирлиц быстро уставал от описаний новых фасонов туник, которые сшили для рейхсмаршала. От цвета этих туник у Штирлица возникала идиосинкразия.
С кем можно было бы поговорить по черному аппарату, Штирлиц не знал. Но сейчас звонил именно черный аппарат.
Штирлиц поправил постоянно отклеивающиеся усы и снял трубку.
- Здесь Штирлиц! – машинально пропищал Штирлиц в микрофон, изменив по привычке тембр голоса.
На том конце линии сквозь треск помех он услышал знакомый баритон обергруппенфюрера Мюллера: - Штирлиц! Химмельсрайх! Где Вы там болтаетесь?! Я звоню уже второй раз за ночь, а Вы все не подходите!
- “Товарищ” фон Штирлиц приветствует “товарища” Мюллера! Или Вас больше устраивает обращение “мистер”? – непринужденно пошутил Штирлиц.
- Меня больше всего устраивает обращение “Мюллер”. Категорично, скромно и со вкусом. Я слушаю Вас, дружище! – ответил Мюллер.
- Яволь, мой обергруппенфюрер! Их мельде гехорзам! – начал рапортовать Штирлиц, сам не понимая, зачем он это делает. – Ведь не он позвонил первым, майн либер Готт! Он только ответил на звонок! Нихт вар?

Информация к размышлению.
Штирлиц намеренно говорил по-немецки с Мюллером на маклебургском диалекте. Он знал, что именно на этом диалекте разговаривает их шеф – начальник имперского управления безопасности, обергруппенфюрер СС, Эрнст Кальтенбруннер.
Здесь и далее приводится авторизованный перевод слов Штирлица с маклебургского на наш разговорный язык: - Слушаюсь! Осмелюсь доложить! Мой любимый Бог! Не так ли?

28. 2. 1945 (23 часа 46 минут)
Штирлиц понял, что он на грани провала.
- Где-то у меня не сошлось. Где-то я не просчитал. Надо бы спокойно посидеть и подумать. Что у них есть на меня? – мысленно рассуждал Штирлиц, - Как нам в 1919 говорил Феликс? Холодная голова, горячее сердце, чистые руки!
- Ну, голова у меня всегда холодная. Кэт даже брюзжала на радиосеансах – мол, какая у тебя Юстас холодная голова! Даже мурашки по животу бегут, когда работаю на ключе!
В этот момент у Штирлица опять отклеились усы и плавно спланировали на стекло прикрывающее столешницу. Под стеклом лежала большая фотография Марики Рок. Усы упали на лицо Марики.
Штирлиц не удивился. Он давно обратил внимание на то, что буденовские усы, будучи приложены к чему угодно, превращали это что угодно в лицо маршала. Вот и сейчас, изменившееся лицо Марики напомнило ему славного Семена Михайловича, и слова сказанные им Штирлицу в 1923 году: “Ты, Севка шибко горячий!”
- Вот! – подумал Штирлиц – Значит сердце у меня горячее!

Информация к размышлению.
Семен Михайлович Буденный, маршал РККА, сказал Штирлицу о его горячем сердце, после того как Штирлиц на совещании у Мехлиса в Политическом управлении РККА предложил в период между войнами сбрасывать с самолетов на города потенциального противника крыс, которые должны были поедать запасы продовольствия и разносить инфекцию. В общем, идея была одобрена и рекомендована к реализации. Реакция маршала Буденного была вызвана идеей Штирлица десантировать крыс с больших высот на индивидуальных маленьких парашютах методом затяжного прыжка.
На вопрос маршала: «А что, крыса сама должна раскрывать парашют?” Штирлиц, горячась, воскликнул: “Жить захочет – откроет!”
Мехлис тогда ничего не сказал Штирлицу, но посмотрел на него заинтересованно, и с этого момента Штирлица начали продвигать по службе.
В настоящий момент его эсэсовское почетное звание “штандартенфюрер” соответствовало званию полковника РККА.
Зарплату он получал по двум платежным ведомостям - в Берлине и в Москве. Соответственно ему засчитывали год за два года службы.
В Москве за Штирлицем числилась служебная квартира и дача, а в Германии у него был коттедж в Шпандау и трехкомнатная квартира в Берлине.
Скульптор Торак, используя Штирлица как модель, изваял из красного гранита двадцати пяти метровую статую “Тевтонберг”.
Статуя должна была быть установлена на новой восточной границе Рейха – на Урале. Но пока, временно, “Тевтонберг”лежал на заднем дворе мастерской Торака.
Гранитный Штирлиц из- под глубоко надвинутого рогатого гранитного шлема гранитными глазами сурово смотрел на пролетающие в небе бомбардировочные авиационные крылья союзников. В гранитных кулаках он сжимал гранитный двуручный топор. На его гранитном нордическом лице была вырублена надменная гранитная арийская улыбка.
Говорят, что Торак ваял Штирлица только под музыку Вагнера, напевая при этом: “Дойчланд, Дойчланд юбер аллес … .”
Фюрер горячо одобрил эту работу Торака. Он даже отдал распоряжение рейхсминистру Шпееру о налаживании производства настольных фигур “Штирлицберг”из вольфрама. “Штирлицберг” должен был быть в каждой немецкой семье.
Однако на нужды военной промышленности не хватало стратегического металла, и производство статуэток было приостановлено.
Одна единственная, изготовленная на “Рейнметалле”, фигура Штирлица была приобретена лично фюрером и подарена им Еве Браун.
К Вере Мухиной слава пришла после того, как она, используя Штирлица, включила его статую в композицию “Рабочий и колхозница”. Зная в каком ведомстве он служит, скульптор для маскировки придала “колхознице” черты лица Штирлица.
Вера Мухина работала над скульптурой под музыку Дунаевского “Нас утро встречает прохладой”, напевая при этом: “Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет …”.
Товарищу Сталину композиция понравилась. Он сделал Мухиной мелкие замечания только относительно фигуры “рабочего”, которые незамедлительно были устранены.
Товарищу Берия композиция не могла не понравиться после устранения справедливых замечаний товарища Сталина.
Он даже подтолкнул товарища Сталина локтем в бок (не сильно, а по-дружески, ласково) и в ухо вождю страстно прошептал: ”Вах! Сматры, Иосиф, какой дэвушк сымпатичный …”.
Композиция “Рабочий и колхозница” была выполнена из нержавеющей стали.
Возможности СССР в стратегическом сырье были безграничны.
Штирлицу жить нравилось.

28. 2. 1945 (23 часа 47 минут)
- А теперь руки. Что у меня с руками? – подумал Штирлиц.
-То есть с руками мне хорошо, а без рук – плохо. Но на руках есть пальцы, а на пальцах папиллярные узоры. Отпечатки пальцев образуются на предметах в том случае если пальцы грязные … . Когда я в последний раз мыл руки? 23 февраля? После того как испек в камине картошку? Нет, после этого я ел сало с чесноком. А вот после сала? Думай, Штирлиц, думай! – подумал Штирлиц.
-Если бы у них было что-то серьезное на меня, то они бы уже перекрыли все дороги на Восток. Они почему-то всегда перекрывают дороги на Восток … . А я бы ушел на Запад воспользовавшись “окном” на швейцарской границе.
Вспоминай, Штирлиц, вспоминай – вспоминал Штирлиц.
И он вспомнил как 23 февраля, доев сало, он вытер грязные руки какой-то бумажкой и выкинул ее куда-то.
Фотографическая память Штирлица проявила перед ним листок скомканной бумаги. Штирлиц мысленно развернул бумагу и увидел листовку. Эту листовку он таскал с собой в партбилете с тех пор, как перешел линию фронта под Вязьмой в самые тяжелые для Родины дни войны.

П О Л И Т Р У К Л Ж Е Т! В г е р м а н с к о м п л е н у В а с н е м у ч а ю т и н е у б и в а ю т, а о б р а щ а ю т с я с В а м и х орошо! КРАСНОАРМЕЙЦЫ ПЕРЕХОДИТЕ К НАМ!

Куда он выбросил листовку с отпечатками своих пальцев, Штирлиц не помнил.
Эта листовка изобличала его как советского разведчика.
Ведь по разработанной в Центре легенде он еще в Японии стал агентом Абвера и через линию фронта не переходил. Штирлиц на пароходе приплыл в Нью-Йорк из Йокогамы, а уже из Америки на “Вильгельме Густлове” прибыл в Гамбург.
И папа у него был фон Штирлиц, и мама у него была фон Штирлиц, и сам он всегда был фон Штирлицем, штандартенфюрером СС, сотрудником VI отдела РСХА.
А если вам надо каких-то листовок, таки у меня их есть … . Пусть эти гои сами все и доказывают. Как мне Лев Захарович, генерал-полковник Мехлис говаривал: “Слушай сюда, Сева! Все люди дураки, один я умный! Помни, Севочка о презумпции невиновности!”

Информация к размышлению.
Каждый год, 23 февраля, где бы Штирлиц ни находился, он отмечал День Красной Армии. В РСХА привыкли к тому, что в этот день Штирлиц на рабочем месте демонстративно слушал по радиоприемнику концерт “В рабочий полдень” московского радио. В этот час коридоры РСХА сотрясали могучие звуки песен в исполнении Краснозманенного ансамбля песни и пляски Рабоче-Крестьянской Красной Армии под управлением Александрова.
“Три танкиста”, “Броня крепка”, “Темная ночь”, “Вставай страна огромная”, “Все выше, и выше и выше”. Обычно после “Вставай страна огромная” звонили от Кальтенбруннера и умоляли Штирлица сделать тише звук. Но Штирлиц был непреклонен. Раскрыв настежь дверь кабинета он во весь голос подпевал хору: “Бросая ввысь свой аппарат послушный или творя невиданный полет …”.
Рейхсмаршалу Герингу понравилась эта мелодия, и она стала маршем Люфтваффе.
А умница Вальтер Шелленберг пустил гулять по управлению анекдот: “Штирлиц бросил ввысь свой аппарат послушный. Боюсь представить, что натворит его невиданный полет”. Сотрудникам анекдот понравился.
С тех пор при встрече они по-дружески спрашивали друг друга: “Как твой аппарат, дружище, работает послушно?” или “Куда направил полет своего аппарата, дружище?”.
Штирлицу это здорово помогало в основной работе. Благодаря такой популярности он вышел на связь с невестой фюрера еще в июне 1944 года.

28. 2. 1945 (23 часа 48 минут)
- Слушайте, Штирлиц, перестаньте валять дурака! И ответьте мне на пару легких вопросов. Для вас, подчеркиваю – для Вас, легких - Мюллер прервал рапорт Штирлица.
Из дальнейшего разговора с группенфюрером Штирлиц понял, что преступная верхушка Рейха, почувствовав, чем закончится развязанная против миролюбивого человечества захватническая война, спешит скрыться от суда истории.
Неожиданно выяснилось, что на борту входящей в так называемый “Конвой фюрера” подводной лодки проекта ХХI, в рамках операции “SEEAAL”, для Штирлица приготовлена отдельная каюта, рядом с каютами фюрера и Евы Браун.
Штирлиц, подозревая со стороны Мюллера провокацию, на всякий случай гордо заявил, что никуда он не поедет, а с мечом Эскалибуром в руках встанет на линии Зигфрида на пути азиатских орд варваров - унтерменьшей, стремящихся уничтожить духовные ценности нордической расы.
Мюллер еще долго слушал, как Штирлиц ревет в трубку об Анненербе, о чистоте крови, о юберменьшах, о Шамбале, о ледяной звезде, о пустотелой Земле, о Вундерваффе, о Фридрихе Барбаросса, о Генрихе Птицелове, о Бисмарке, о тысячелетнем Рейхе, о своем нордическом характере, о долге настоящего арийца перед нацией и о гении фюрера.
Мюллер с трудом успокоил не на шутку развоевавшегося штандартенфюрера вопросом о том, приходилось ли Штирлицу сидеть в окопе под обстрелом гвардейских минометов русских глядя как по полю на тебя надвигаются тяжелые танки ИС-2, а с неба пикируют Пе-2 и штурмуют Ил-2.
На что Штирлиц ответил, что этого добра он досыта насмотрелся в хроникальных выпусках “Ди Дойче Вохеншау” в кинотеатре на Терезианплатц.
- Штирлиц, Штирлиц … . Вы как ребенок. Неужели Вам не понятно, что война закончена не в нашу пользу? А место Вам на подлодке приготовлено не за красивые глазки, а за Ваш “аппарат послушный”. Девять месяцев назад он очень удачно для Вас “натворил свой невиданный полет”. Дело в том, что 23 февраля у Евы родился мальчик. Мы с Вами профессионалы, и для нас не секрет, что фюрер как мужчина, увы, не состоятелен. Но только как мужчина. Во всем остальном он гений! И фюреру нужен наследник! Неужели вы серьезно воспринимали кандидатуры на пост духовного лидера германского народа таких ничтожеств как Гесс, Геринг или Бальдур фон Ширах? Ева открылась фюреру в любви к Вам. Фюрер ответил, что Вы ему всегда были симпатичны. Ева сказала фюреру, что эта любовь не носила плотского характера. Ева сказала фюреру, что ребенок у нее оттого, что она долго смотрела на статуэтку “Штирлицберга”, которая стояла у нее в спальне. Фюрер ей поверил безоговорочно, тем более что он сам подарил ей Ваше изображение. Ева назвала сына Максом. Он уже официально утвержден фюрером как наследник. Фюрер присвоил Вам, штандартенфюрер Штирлиц, бриллианты к Железному Кресту и внеочередное почетное звание группенфюрер. Поздравляю, дружище! Но у меня к Вам есть вопросы личного характера, и много вопросов. Зная Вашу необыкновенную способность к логическим рассуждениям, которая позволяет Вам выкручиваться из любой ситуации, я не стал к Вам приставать с пустяковыми вопросами. Я ответил на них сам. Вот послушайте, Штирлиц! Как только пришел приказ фюрера о вашем награждении и повышении, как только я узнал о том кто настоящий отец наследника фюрера, я посадил весь свой IV отдел Вам на хвост. Когда мне доложили о результатах расследования, я пришел в ужас! Отпечатки ваших пальчиков были обнаружены по всему Рейху и даже в генерал-губернаторстве. Ваши шаловливые пальчики нашли на атомной бомбе в лаборатории физика Рунге. Их нашли на всех изделиях Вернера фон Брауна. Их нашли в бункере фюрера, в его спальне, в его ванной комнате. Их нашли в штабах Люфтваффе, Кригсмарине и Вермахта. Их нашли на Копье Судьбы, на боевых Рунах в ведомстве рейхсфюрера СС. Все секретные планы наших операций на Восточном фронте буквально захватаны Вашими сальными пальцами, к тому же на них остались следы копирки, купленной Вами в московском военторге. Вы оставили следы на снегу рядом с нашей сверхсекретной базой в Антарктиде. Все ящики с партийными документами, подлежащими хранению в подземных горных штольнях, перещупаны Вашими руками. Мне жаловался на вас штурмбанфюрер Рольф. Вы таскали из его кабинета шведское снотворное, ведь у него дядя-аптекарь! Кому Вы его таскали? Начальник хозяйственного управления СС группенфюрер Поль показывал мне теннисную ракетку, которую вы ему подарили. Вы ведь по совместительству еще и чемпион Берлина по теннису, Штирлиц? Так вот, на рукоятке этой ракетки стоит заводское клеймо ЧТЗ-44. Мы обратились в лабораторию. Дерево для рукоятки взято из ствола березы эндемичной для северного Урала. Клеймо аналогично клеймам Челябинского танкового завода стоящим на русских танках. Ваши следы обнаружены в клинике “Шарите”; в музее на Инвалиденштрассе; на детской кроватке у разрушенного бомбой дома на Кепеникштрассе; на чемодане русской радистки; на нижнем белье унтершарфюрера Барбары Беккер, погибшей при таинственном бегстве радистки; на пивных кружках в кабачке “Грубый Готлиб”; на всех подвязках чулок и лифчиках проституток из салона “Китти”. Отпечатки Ваших пальцев на оригинале Хартии Свободы в библиотеке конгресса США; в погребальной камере Царя в пирамиде Хеопса; на истуканах острова Пасхи я даже не упоминаю. Все эти отпечатки находятся вне пределов статистической погрешности нашего расследования и мною не рассматривались. Или я не прав, Штирлиц?! Может быть, эти отпечатки тоже надо рассматривать!? Почему Вы молчите, Штирлиц? Ну, ладно, продолжу. Так вот, напомню, что на все эти вопросы я ответил за Вас. Да, сказал я себе, отпечатки пальцев штандартенфюрера СС Макса фон Штирлица могут быть где угодно на территории рейха, протекторатов и генерал-губернаторства. Штирлиц был ведущим сотрудником VI отдела РСХА, говорил я себе. И в рамках своей служебной деятельности, и выходя из этих рамок, как преданный делу партии патриот Германии, он мог оставить свои следы в великом множестве секретных мест Рейха. Шведское снотворное Вы подсыпали фюреру в чай, чтобы не вздрагивать от каждого шороха и успешнее устремлять ввысь “свой аппарат послушный” в спальне его супруги.
Отпечатки ваших пальцев на нижнем белье несчастной Барбары объясняется тем, что Вы, Штирлиц, кобелирующая личность. По детской кроватке и чемодану русской радистки Вы уже оправдывались передо мной. Что там у нас еще осталось? А, а, а … теннисная ракетка из Челябинска! Ну, это просто! Во время командировки на Восточный фронт, после ранения, вы подобрали на захваченной нашими войсками русской позиции березовый сук. Надпись ЧТЗ-44 на этом суке вырезал русский солдат родом из Челябинска, работавший до призыва на танковом заводе. Из березового сука Вы соорудили трость, а потом из этой трости Вам сделали теннисную ракетку. Я ответил за Вас, Штирлиц, на все вопросы нашего ведомства к Вам. Но на один вопрос Штирлиц Вам придется ответить самому. Откуда взялись отпечатки Ваших жирных пальцев, испачканных в саже, на листовке, которую мы нашли во внутреннем кармане пиджака Вашего агента Клауса? Того самого, который якобы сам покончил счеты с жизнью по причине сезонного обострения депрессии! – Мюллер перевел дыхание на своем конце телефонного провода.

Информация к размышлению.
Не следует думать, что все, о чем Мюллер говорил Штирлицу, является правдой. Начальник IV отдела РСХА имел прозвище Мюллер – гестапо. Это был прожженный нацист и фанатик службы. Ложь, провокация, подкуп, соглашательство, насилие, запугивание – вот неполный арсенал из его служебного багажа. Но Штирлиц не имел права на ошибку. Слишком высоки были ставки. У Штирлица появлялся шанс вместе с другими нацистскими бонзами попасть в город Сан-Катарина. Там, в Южной Америке, на золото нацисткой партии был оборудован плацдарм для будущего
IV Рейха. Нового Рейха, имеющего реактивную авиацию, баллистические ракеты, атомную бомбу и все те же необузданные геополитические аппетиты.

28. 2. 1945 (23 часа 49 минут)
- Группенфюрер, но это же очевидно! – Штирлиц вытащил из кармана пальто мятую пачку папирос “Пушки”, достал из пачки американскую сигарету “Кэмэл” и закурил.
- Это проделки изменника и невропата Клауса! Сдав мне с потрохами пастора Шлага, он очевидно возомнил себя великим знатоком душ человеческих. Он сидел передо мной нагло развалясь на стуле, он пил мое вино, он ел мои маслины и сардины, в которых так много фосфора необходимого для работы головного мозга провокаторов.
И он пытался меня завербовать для работы на Управление стратегических служб и на этого масона и недочеловека Даллеса! Меня! До мозга костей штандартенфюрера СС фон Штирлица!
Он тряс передо мной посадочным билетом на “Конвой фюрера”, он обещал мне открытый счет в “Банк оф Америка” и место в совете директоров корпорации “Локхид”. Он обещал женить меня на Норме Бейкер, гарантируя после этого ее головокружительную карьеру в Голливуде.
Но я дал присягу фюреру и СС! Я твердо и решительно отверг предложения гнусного предателя! Тогда Клаус, пылая ко мне ненавистью, украл из моей коллекции листовку, которую я привез из командировки на Восточный фронт как раритет, так, на память, для потомков, чтоб не забывали. Он скомкал ее, вытер о нее свои руки, масляные после пожирания моих сардин, и унес с собой для дальнейшего жантажа.
Ну, а потом, депрессия от сознания неудачности своей миссии, пуля в висок на берегу озера. Тело падает в воду. Остальное Вы знаете. – Штирлиц вытер усами пот со лба.
- Штирлиц, ну нельзя быть таким доверчивым! Я пошутил, Штирлиц. Ха-ха! – Раздельно произнес Мюллер. Голос Мюллера был не весел.
- Опять этот Штирлиц выкрутился. – подумал шеф гестапо.
- Да, Штирлиц, насчет билета в Сан – Катарину, я тоже пошутил. На самом деле фюрер был взбешен, узнав об участии Вашего “послушного аппарата” в его семейных делах. Он велел не пускать ни под каким видом Вас на борт подводной лодки. А меня назначил ответственным за это. Ауфвидерзеен, Штирлиц! Надеюсь, что я Вас больше никогда в этой жизни не увижу. – Мюллер повесил трубку.
Штирлиц послушал длинные гудки в наушнике трубки и усмехнулся.
- Нет, мы увидимся еще не раз, партайгеноссе Мюллер! – думал Штирлиц.
Дело в том, что в Сан – Катарине Штирлиц будет гораздо раньше, чем туда попадет Мюллер. Штирлиц по хорошему, за одно полотно Леонардо да Винчи “Дама с горностаем” договорился с пилотами летающего диска “Врил” о том, что его довезут до Южной Америки. Эскадрилья этих дисков улетала с Темпльхофа рано утром первого марта с промежуточной посадкой на Земле Королевы Мод в Антарктиде.
- Представляю рожу обергруппенфюрера, когда в Аргентине я встречу все семейство у трапа с букетом красных гвоздик! – подумал Штирлиц и зевнул.
- Я посплю десять минут, - сказал он себе. – Иначе я не доберусь до Америки вовсе.
Штирлиц сбросил телефоны на пол и калачиком свернулся на столе.

Информация к размышлению.
“Даму с горностаем” Штирлицу подарил группенфюрер СС Крюгер за участие в операции “Шварцфайер”. Тогда, в январе 1945 года, Крюгеру не удалось организовать взрыв Кракова. Для отвода глаз Штирлиц в это время занимался в Кракове пропавшим ФАУ-2. Он обещал Крюгеру похлопотать за него перед Кальтенбруннером. Обещание свое Штирлиц не выполнил, но для Крюгера все как-то рассосалось. Его даже назначили шефом гестапо в Варшаву. Там он оторвался по полной программе.

А пока Штирлиц спит, в его сне Кобзон поет под музыку Таривердиева:

Не думай о секундах свысока!
Где-то далеко идут грибные дожди,
В маленьком саду созрели вишни.
Облаком, сизым облаком
Свистят они как пули у виска
Отсюда к родному дому …

28. 2. 1945 (23 часа 59 минут)
Он будет спать ровно десять минут. Потом Штирлиц проснется и посмотрит на часы. До весны останется всего одна минута. Штирлиц слезет со стола, спрячет в карман пальто буденовские усы и выйдет в коридор.
Чтобы отогнать сон Штирлиц громко запоет озорную русскую песню.
-Выйду на улицу, гляну на село – девки гуляют и мне весело! – будет петь Штирлиц, машинально поднимая правую руку и приветствуя сотрудников, расходящихся по своим кабинетам после окончания авиационного налета.

Конечно, для Штирлица это был странный, сумбурный сон, похожий на кошмар, переполненный незнакомыми именами и непонятыми понятиями.
Все так...
Но ведь так оно и было в одной из Реальностей, которая для кого-то была единственной Реальностью.

И поэтому называлась она просто — жизнь.

 Отправлено: 08.06.11 16:10. Заголовок: Прапорщик Никольски..

Прапорщик Никольский. Разведка. Появление Ржевского и Таранова.

Оценив, таким образом, своё положение, я снова вошёл в лес, следуя по автомобильным следам. После пропажи дельтаплана, мне стало понятно, что эта местность может преподнести ещё не один сюрприз. И, поэтому, мне следовало идти параллельно колее, укрываясь в подлеске. Но, сделать это было невозможно. Чаща была практически непроходима, настолько густо росла местная флора. Пришлось нарушить все законы ведения разведки, и в первую очередь – скрытность. Но, так как я, теперь был настороже, то утешал себя тем, что увижу и услышу вовремя любую опасность, и успею укрыться в густой и высокой траве.
Я прошёл уже около пятисот метров, но ничего похожего на замаскированную стоянку дирижабля не увидел. Поневоле в голову стали приходить мысли об ошибочности моих первоначальных предположений о близости к морю базы германских военных. Ещё несколько десятков шагов, впереди стало светлеть, и я облегчённо вздохнул – колея явно выходила из чащи на открытое пространство. А там может быть что-то интересное.
Сердце забилось чаще, чувства обострились. Я очень осторожно приблизился к опушке леса и, раздвинув, а точнее прорвав себе узкую щель в листве, достал бинокль и…
…передо мной открылась невероятная картина – в диком лесу у основания холма, стояла пирамида из камня, сложенная на манер пирамид майя в Южной Америке, вся увитая лианообразными растениями и усыпанная у своего основания обрушившимися каменными глыбами. До неё было приблизительно километр. От увиденного, дыхание у меня перехватило. Слегка придя в себя, через несколько минут, я, увеличив отверстие в густых кустах, пополз вперёд. Пространство было открытое, но высокая трава скрывала мои движения. Метров через тридцать, снова начался подлесок и я встал на ноги. Осмотревшись, я увидел свежую тропу, ведущую вперёд.
Внезапно ( почему, интересно, весьма важные события в жизни, в делах, в путешествии наконец, происходят «внезапно») – это случилось. Я почувствовал, что у меня в голове тихо-тихо звучит голос, даже не голос, а я просто слышу чьи-то мысли, смысл их был совершенно понятен – кто-то приказывал мне немедленно остановиться и в ту же секунду ноги мои отказались мне повиноваться, налились неимоверной тяжестью и я грузно осел на тропу.
Эти минуты я вспоминал впоследствии с трудом – мало что понимая и не имея сил сопротивляться внешнему влиянию (слабая мысль о неудаче моего предприятия всё же протащилась скрипя у меня в сознании), я снял с плеча свой АКМ ( в полёт я взял свой верный автомат) и передёрнул затвор. Затем ко мне пришла лёгкость – я не задумываясь, спонтанно, взял на прицел вершину пирамиды, которая было всего в ста метрах от позиции (как я так быстро оказался рядом с ней я не помнил).
В ту же секунду, едва я приложился к прикладу, у вершины пирамиды , в небе показался предмет яйцеобразной формы, под которым угадывались две человеческие фигуры.. Повинуясь кому-то или чему-то, заполнившему мою голову, я открыл огонь по этому странному объекту. Невооружённым взглядом было видно, как пули, выпущенные из моего автомата попадают в яйцо. Оно как-то сразу стало уменьшаться в размерах, сжиматься и с небольшим ускорением полого пошло к земле. Пару мгновений и яйцо исчезло за холмом.
Тут я почувствовал, что моё сознание проясняется. Я с недоумением посмотрел на усыпанную стреляными гильзами поляну.
- Я думаю, кто-то, кто смог управлять мной, хотел моими руками уничтожить неизвестный мне летательный аппарат. Другой версии у меня нет. И всё это выглядит неестественно и фантастически.
Стряхнув с себя остатки наваждения, я подошёл вплотную к пирамиде. На высоте метров в пять виднелся тёмный проём – видимо вход. Хватаясь за лианы, я стал подниматься и оказался перед входом в пирамиду.
И тут я услышал снизу голоса. Бросившись на камни террасы пирамиды, я осторожно подполз к краю и посмотрел вниз. Картина, представившаяся мне, была совершенно неожиданна, и в то же самое время, до странности знакома. И даже ожидаема, где-то глубоко, очень!
Из кустов, громко переговариваясь и похоже, ругаясь на чём стоит свет, выходили две фигуры, в порванных комбинезонах. И. прежде, чем я узнал их, я почувствовал уверенность, что это - два неразлучных друга, фамилии которых читатель знает. Да, да – это были Ржевский и Таранов!
Я поднялся на ноги, стряхнул с колен прелые листья и мох, покрывающий пирамиду от основания до вершины и, произнёс громко и отчётливо – С прибытием, господа!
От неожиданности, оба вздрогнули и схватились за револьверы, но, подняв головы вверх, застыли на месте. Несколько секунд и раздался не крик, а рёв поручика:
- Серёга! Никольский! Ты как здесь оказался?
- На дельтаплане, друзья. Вы, что, забыли, как меня отправляли?
- Вот дела! Так и мы тоже сюда прилетели, пока нас кто-то не сбил.
Вдруг мы как-то одновременно поняли, что орём в два голоса, а находимся, может быть рядом с неизвестными врагами. Я спустился с помощью той же лианы на землю, мы обнялись на радостях, что живы и невредимы. Пока, правда.
А потом, поручик, когда мы нашли местечко в зарослях, где можно было остаться незамеченными, изложил историю их появления над пирамидой.
Я слушал и не верил, что такое может быть на самом деле. А дело было так .
Профессор Каштанов, после того, как препарировал всю живность в окрестностях бивака, решил заняться исследованием атмосферы подземного мира. Для этого, он попросил двоих друзей, Ржевского и Таранова, помочь ему запустить метеозонд. Ржевский держал шар, а Таранов, соединив вентиль шара со шлангом, наполнял его водородом. Работа была несложная и авиатор умудрялся во время процесса болтать с госпожой Эммой Шттольц, ассистенткой профессора, присутствующей при запуске. Незаметно для Таранова, объём газа в оболочке превысил норму в два раза и, державший шар поручик, стал подниматься в воздух. Он применил крепкое выражение в адрес авиатора, не взирая на присутствие мадам, Таранов бросился закрывать кран подачи водорода. Его он успел закрыть, но Ржевский уже висел в метре от земли, и продолжал подниматься. Не долго думая, Таранов вцепился в комбинезон поручика и…ну а дальше мы уже всё знаем – сладкая парочка вознеслась в небеса и через несколько времени оказалась в зоне действия неизвестного ментального воздействия. И «приземлил» их - я.
Вот такая история .
- Не смотря на необычность вашего появления, я рад, что нас теперь трое - сказал я совершенно искренне.
И в свою очередь рассказал все свои «приключения».
Поручик, как всегда был скор на решения.
- Надо войти внутрь пирамиды. Ты ведь хотел это сделать, пока мы не появились?
- Да. Думаю внутри есть нечто, повлиявшее на мой разум и действия – ответил я.
- Тогда – наверх!
По уже послужившей мне два раза лиане, мы поднялись по очереди на ступень пирамиды.
Перед нами зиял вход в исполинское сооружение.

Оставалось только туда войти.

 Отправлено: 08.06.11 19:04. Заголовок: 30 августа 1914 год..

30 августа 1914 года (продолжение).

2012 год.
Из мемуара генерал-полковника ВВС Континентального Союза, фон Краузе Ф.Т.
(Имперская библиотека имени Государя Императора Алексея II; сектор Х-М, спецотдел, секция F, папка 113, инв. ДМБ № 73/75, листы вложения 2183 - 2187).

Адмирал Канальяс допил сок, по-отечески взглянул на Штирлица и произнес:
-Вам, обер-лейтенант, предстоит выполнить задание необычайной важности и значения. Слышали ли Вы что-нибудь о Ковчеге Завета? Нет? Ничего — вот Вам брошюра на эту тему. И как Вы догадались, найти Ковчег - Ваша задача.
Почему наш с Кайзером выбор пал на Вас?
Вы ведь прослушали курс физики в Гейдельбергском университете? Если я не ошибаюсь, физику Вам преподавал Планк?
Так вот, Ковчег — понятие метафизическое. Специалистов по метафизике, которым можно было бы доверить столь важное дело мы не нашли.
А потому нашим экспертом и поисковиком будете Вы — специалист по физическим явлениям.
Наши агенты в Америке обнаружили интерес тамошних секретных служб к поискам Ковчега. Их люди из Госдепартамента и ФБР брошены на поиски крупнейшего специалиста в области библейских артефактов — профессора Рейвенвуда, около пяти лет назад уехавшего то ли в Непал, то ли в Бутан, да там и пропавшего.
Наши агенты доложили, что к поискам Рейвенвуда в Непале присоединился профессор Джонс-младший, удачливый археолог и историк с авантюрной жилкой в характере.
Зная о его слабости по части хорошеньких женщин абвер постарается устроить Джонсу-младшему встречу с Эльзой Шмидт, одному из лучших и красивых наших агентов.
Но я приказываю Вам, Штирлиц, надеяться только на себя. Мы не имеем права недоценивать противника.
Одна из наших археологических групп обнаружила потерянный в песках Сахары город Танис, в котором якобы был спрятан Ковчег Завета.
Я говорю якобы, потому что обо всей этой истории с Ковчегом Завета мы знаем из доклада гауптмана фон Краузе. Мне отнюдь не смешно, мне просто страшно!
Потому что мы предпринимаем столь масштабные усилия на основании пересказа фильмы, которую просмотрел один из аналогов фон Краузе в одном из вариантов Реальности, и воспоминание о котором каким-то образом задержалось в сознании гауптмана.
Фильма в том варианте Реальности называлась «Индиана Джонс и Ковчег Завета» и была снята на киностудии в Голливуде. Я очень надеюсь, что в нашей Реальности подобную фильму снимет Берлинская киностудия и называться фильма будет «Макс Штирлиц и Ковчег Завета».
Для придания большей научной устойчивости Вашей миссии на раскопках в Танисе Вас уже ожидает профессор Плейшнер. Надеюсь Вы сработаетесь. Профессор большой знаток истории и эрудит.
В Ваших глазах, господа читается вопрос — а зачем нам этот Ковчег?
Отвечу. Ковчег нам нужен для того, чтобы передать его Папе Римскому, в обмен на благодарность и лояльность всех католиков мира, которые нам обеспечит Папский Престол, после столь ценного подарка с нашей стороны.
Общественным мнением не стоит пренебрегать, господа офицеры!
Завтра поутру мы высадим Вас, Штирлиц, на плато Гиза, где Вас будут ждать солдаты из саперного батальона, приступившие к раскопкам Таниса.
Вам же, фон Краузе, суждено будет последовать вместе со мной на Сицилию.
По пути мы произведем фотосъемку Суэцкого канала с воздуха. Это будет прикрытием нашей миссии.
А миссия заключается в том, чтобы повернуть ход истории и поставить Италию по нашу сторону фронта.
Не скрою, что меня в первую очередь заботит итальянский военно-морской флот. Имея в акватории Средиземного моря на нашей стороне боевые корабли Италии, России и Турции, можно попытаться сделать Средиземное море «марэ нострум» - нашим морем, как говаривали в древности римские императоры.
Но для этого, фон Краузе, Вам надлежит будет проявить максимум убедительности в разговоре с одним человеком. Этот человек — сицилиец по происхождению, а зовут его дон Томмазино.
Дон Томмазино живет скромно, но организация которую он возглавляет, весьма и весьма влиятельна и богата. Настолько влиятельна, что способна заставить итальянского короля заключить союз с нами, а не с англичанами и французами. И называется эта организация «друзья друзей».
А, вообще, меня поражает, что эти сведения... Я имею в виду сведения о Ковчеге Завета и организации «друзья друзей».... Эти сведения почерпнуты из доклада фон Краузе, который в одном случае фильму смотрел про приключения Индианы Джонса, а в другом случае книжку читал под названием «Крестный отец».
Это что-то невероятное — взять и поверить фон Краузе! Иногда мне кажется, что даже я — адмирал Канальяс, являюсь неким литературным героем, существующим лишь благодаря воображению какого-нибудь графомана на мятых страницах его исчирканной поправками рукописи...
А уж на вас если посмотреть, господа офицеры, то вы и вовсе смотритесь фантомами.
Вот Вы — Штирлиц, что за несуразная у вас физиономия. Откуда эта желтизна кожи и косящие в сторону глаза? Фон Краузе докладывал, что вы, якобы, видите сны о других своих жизнях...
Может Вас тоже сочинил какой-нибудь писатель и пустил гулять по Реальностям?
А Вы, Краузе? Ваша вечно исцарапанная, наглая и циничная физиономия маячит в каждом варианте Реальности. С чего бы так?
Не являемся ли мы все, господа, выдуманными персонажами?
Эх, если бы я добрался до этого сочинителя, то термитами для него дело бы не кончилось! Термитов надо заслужить и отработать, господа!
Адмирал раздраженно повертел головой, как будто мягкий воротник тропической формы душил его.
Так вот, Краузе! Дону Томмазино говорите о любых страстях, которые ждут его организацию в Реальности, если мы эту Реальность не откорректируем...
Или подчистим... Нет! Исправим! Нет! Откорректируем! Это более отточенная формулировка!
Впрочем, Вы Краузе докладывали что в Вероятностном Будущем найдутся умники, которые придумают еще более отточенные формулировки. Типа вот этой, как ее... Ага! Принуждение к миру!
Придурки! Принуждение к миру, звучит как принуждение к сожительству. А принуждение к сожительству — это уже состав уголовного преступления!
Нет! Только ради того чтобы подобные умники никогда не появились бы на свет, стоит откорректировать Реальность!
Потом, конечно, адмирал не выдержал, и распорядился подать всем шнапсу.
За стеклами иллюминаторов огромные звезды мерцали в вышине.
Зловещее красное око Луны бесстыже пялилось на покрытые серебристыми тенями и угольно-черными пятнами мрака бескрайние пески пустыни, по которым черным стручком двигалась тень нашего цеппелина.
Одинокий бедуин на биваке, жмущийся к теплому боку своего верблюда, помянул шайтанов и Иблиса, когда над ним проплыл, закрывая звезды и Луну, сгусток мрака. Оттуда, из распахнутого в преисподнюю черного люка, до бедуина и его верблюда донесся рев голосов, выводящих незатейливую мелодию.
Если бы бедуин и его верблюд знали немецкий язык, либо рядом случился переводчик с немецкого на бедуинский, то тогда они бы услышали о чем поют шайтаны в ночь, когда все правоверные должны молить Аллаха о спасении своей души:

Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!

Денег нет, счастья нет,
Все прошло, Августин!
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!

Платья нет, шляпы нет,
В грязь упал Августин.
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!

Город прекрасный мой
Сгинул, как Августин.
Будем слезы лить с тобой,
Все прошло, все!

Где же вы, праздники,
Дни нашей радости?
Всех, не зная жалости,
Косит чума.

Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!

Августин, Августин,
В гроб ложись, смерти жди!
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!

Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, все!



А рано поутру...

А на следующее утро мы сгрузили Штирлица с цеппелина рядом со Сфинксом. На лице Штирлица застыла точно такая же загадочная улыбка, с которой смотрит на мир Сфинкс уже двадцать тысяч лет.



В отличие от Сфинкса Штирлиц был пьян, или хотел таковым казаться выполняя распоряжение адмирала, либо следуя своему собственному видению обстановки.
Я его понимал. Своим видом Штирлиц демонстрировал возможным соглядатаям противной стороны свою полную профнепригодность в таком деликатном деле, как поиски Ковчега Завета.
Впрочем, когда какой-то верблюд, из обоза встречающих Штирлица саперов, начал громким ревом выражать свое нежелание быть тягловой скотиной, Штирлиц мгновенно очнулся.
Макс подлетел к ревущему верблюду и двинул ему в ухо кулаком с такой силой, что тот мгновенно заткнулся и бросился вперед, опередив колонну груженых шанцевым инструментом и припасами своих сородичей.
Адмирал, опершись о раму распахнутого в утро иллюминатора и опасно перевесившись рассматривал в бинокль группу арабов в белых бурнусах, зачем-то забравшихся на вершину пирамиды Микерина.
Когда наш цеппелин поднялся на высоту сотни метров и оказался напротив непонятно галдящих смуглых людей, один из них выпрямился во весь рост и сделал в сторону цеппелина интернациональный мужской жест, ударив себя по бицепсу левой руки, согнутой в локте, ладонью правой руки.
Меня всего повело от такой наглости. Первое что попалось под руку – обглоданная косточка от финика с тарелки на столе – была мною выпущена по принципу как в детстве мы мальчишками стреляли вишневыми косточками.
То есть я зажал косточку между указательным и большим пальцем правой руки, и она с силой полетела в сторону наглеца.
Воистину я почувствовал себя Давидом, сразившим Голиафа! Косточка угодила в глаз арабу, он отпрянул назад, оступился, и покатился вниз по стенке пирамиды. Больше всего он походил на Шалтая-Болтая, когда рухнул на камни у подножия пирамиды.
Остальные арабы поспешили начать спускаться вниз, тем более что на стрелковой площадке под рулями показался солдат и демонстративно не спеша пошел к турели на которой был установлен МG-08.
Адмирал отнял от глаз бинокль и оборотился ко мне со словами: -Вот так выстрел, гауптман! Вы знаете кого Вы только что сразили финиковой косточкой? Это же был Эмир-Динамит! Сам Лоуренс Аравийский!
Мехмед V Решад, султан и калиф, обещал наградить человека от руки которого падет Лоуренс Аравийский, орденом Полумесяца. Так что, фон Краузе – с вас причитается!
Пойдемте отметим Вашу новую награду! До Сицилии еще далеко лететь…
Ах, Сицилия! Прекраснейшее место на земле, если смотреть издалека, с пролетающего в небесах цеппелина. А на земле – все тоже: работа с утра и до заката, и несколько жалких сольдо за тяжкий крестьянский труд.
Но я так не думал, спустившись перед адмиралом по веревочной лестнице из гондолы дирижабля у маленького городка в центральной части острова. Городка с кроваво-красного цвета каменными крышами, сложенными из кусков лавы.
Воздух знойного средиземноморского лета опьянил меня. Вдруг так сильно захотелось вернуться домой. Но где ж мой дом сейчас? И вспомнят ли меня в нем?
Дон Томмазино принял нас в тени апельсиновых деревьев во дворике своей усадьбы за высокими каменными стенами. Жили тут видно по-простому, потому что в углу двора стадо овец то ли загоняли в стойло, то ли выгоняли на выпас несколько местных пастухов. Одеты они были в холщовые штаны, косоворотки, пиджаки из серого туальденора. На голове каждый носил большую кепку, а за плечами у них болтались на ремнях лупары.
Лупара — это обрез охотничьего ружья, когда немного укорачивается блок стволов, но сохраняется приклад. Это любимое оружие сицилийских пастухов для защиты стада от волков, откуда и произошло название оружия (итал. lupo — волк).
Впрочем, я ни секунды не сомневался что эти пастухи являются бодигардами дона Томмазино.
У меня сложилось впечатление, что адмирал раньше был знаком с доном Томмазино – так тепло он пожал украшенную тяжелым золотым перстнем руку старого дона. Меня он представил как своего спутника – энтомолога, интересующегося местными разновидностями ночных мотыльков.
Впрочем, дон Томмазино сделал вид, что он верит словам адмирала, и предложил нам отведать местного вина, а на закуску - грецких орехов, сваренных в меду; брынзы, овечьего сыра, и свежеиспеченных лепешек.
Отведав того и сего, адмирал поблагодарил радушного хозяина за угощение и перешел к делу. Речь адмирала, как всегда, поразила меня своей убедительностью и красотой. Адмирал предложил дону Томмазино помочь в вступлении Италии в грядущую войну на стороне Германии, России и Турции. Со своей стороны адмирал обещал всяческое содействие в торговле оливковым маслом для торговой компании, которая принадлежала дону Томмазино.
Конечно, всем присутствующим было понятно, что адмирал не назвал ничего своими именами.
К удивлению адмирала, дон Томмазино пустился в пространное повествование о видах на урожай оливок в нынешнем году и о своих трудах на поприще распределения воды для полива на своем довольно засушливом острове.
Стало ясно, что дон Томмазино от лица своей организации “Друзья друзей” отказал адмиралу в его просьбе.
Делать больше было нечего, и адмирал встал из-за стола, собираясь откланяться.
Дон Томмазино продолжал сидеть в плетеном из лозы легком кресле. Все было сказано.
И тут, неожиданно для самого себя я подошел к дону Томмазино и указательным пальцем провел по жилетке почтенного дона от подвздошья до низа живота.
-Дон Томмазино, - обратился я к нему, - 21 июля 1915 года люди дона Кроче Мало зарежут вас. Их зовут Фабрицио и Кало. Простите, но я должен был Вам это сказать. Вы нам отказали, но мы- то хотели быть Вашими друзьями, и поэтому я Вам все это рассказал. Не спрашивайте, уважаемый дон, откуда мне стало это известно. Я и сам этого не знаю.
Я щелкнул каблуками, прощаясь, а адмирал коротко поклонился, собираясь уйти, но тут дон Томмазино поднял руку, призывая к вниманию.
-Друзей надо держать близко, а врагов еще ближе, - улыбнулся дон Томмазино, - Спасибо за предупреждение, друзья! Что касаемо Вашего, адмирал дела…. Что ж… Я сделаю кое-кому предложение, от которого они не смогу отказаться. Считайте, что Италия на Вашей стороне, адмирал.



Силуэт Этны еще был виден из иллюминаторов салона цеппелина, а адмирал уже начал новый инструктаж. Оказалось что меня ждет новая работа. Необходимо было обеспечить доставку золота из внутренней полости Земли. Бедный Ржевский, пропавший для меня в бескрайних просторах Космоса, в свое время обнаружил открытые жильные выходы самородного золота в одном из ущелий подземного мира.
В силу того, что военные расходы стран Континентального Союза, так с недавних пор в секретных документах стал именоваться союз Германии, России, Австро-Венгрии и Турции, резко возросли, то на самом верху приняли решение начать разработку подземных богатств.
В сторону океана была начата строительством железная дорога направлением на северо-восток от Байкало-Амурской магистрали. Несмотря на высокие темпы строительства, принятые воспитуемыми из исправительных трудовых лагерей, магистраль невозможно было построить менее чем за три года. Кроме того надобно было построить порт на берегу моря Лаптевых для стоянки ледоколов и транспортных судов. Нельзя забывать и о строительстве порта на берегу самой Земли Санникова и железной дороги через хребет Русский внутрь Земли.
Это грандиозное строительство лишь разворачивалось и требовало в свою очередь открытия финансирования. А денег как всегда не хватало.
В планы начальства входило устройство на берегу моря Лаптевых аэродрома подскока для базирования тяжелых аэропланов “Илья Муромец”. Я – был единственным человеком в этой Реальности, который побывал внутри Земли и знал космогонию тамошнего мира.
Я помнил, где мы нашли нефть, я помнил, где мы нашли золото. И я должен был пилотировать в первом полете “ИМ”. Целью полета было картографирование, оборудование аэродрома и рудника, а также вывоз золота по воздуху аэропланами, базировавшимися на аэродром у моря Лаптевых.
Кроме всего прочего, адмирал сообщил, что в нашу обязанность будет входить всемерная помощь эскадре боевых кораблей, которая вскоре должна была пройти по Северному морскому пути на Дальний Восток.
В Стамбуле адмирал высадил меня с цеппелина на землю, и я пересел на турецкий миноносец, который доставил меня через Проливы в Одессу.
Сам адмирал остался в Стамбуле для сплачивания политического и боевого взаимодействия с Султаном.
В Стамбуле адмирала ждало радостное известие. Накануне пришли два линейных корабля, которые строились по заказу Турции на верфях в Британии.
Было огромное опасение, что англичане узнают о тайном союзе между Турцией и Германией, и не допустят отправки построенных линкоров в Турцию.
Однако этого не случилось, и новые боевые корабли получив названия «Явуз Султан Селим» (Грозный Султан Селим) и “Мидилли”, вошли в состав турецкого военно-морского флота.
В Одессе меня ждало звено из четырех, только что построенных в Харькове “ИМ”. Практически с борта миноносца я попал на борт аэроплана, не успев ничего толком рассмотреть в Одессе. Помню, что отцветала акация…
Потом был полет к морю Лаптевых, устройство аэродрома подскока с помощью подошедшего батальона амурских казаков. Потом я совершил первый полет внутрь Земли. Там я выполнил две посадки.
Первая посадка была в месте, где на поверхности пустыни находилось месторождение самоизливающейся нефти.
Я с грустью вспомнил как мы с поручиком Ржевским разгадали рецепт изготовления сгущенного бензина. В этой Реальности мне пришлось воспользоваться этим рецептом, чтобы обеспечить действия нашего звена бензином. Заготовив с помощью экипажа несколько канистр сгущенного топлива, мы поднялись в воздух для отыскания ущелья Ржевского. Того ущелья, где он нашел свои миллиарды… Бедный поручик… Как страшно думать что мы больше никогда не увидимся…
Я нашел это ущелье. Подходящая посадочная площадка обнаружилась в трех километрах от ущелья. Мы много раз помянули нехорошими словами каждый метр этого расстояния, когда тащили на себе из ущелья золотые самородки. С тех пор я ненавижу золотые украшения…
Но дело - есть дело. С того первого полета мы каждый день по несколько раз совершали рейсы за золотом. К моменту, когда пришел сигнал по радио о бедствии на эскадре, мы смогли перевезти около трёх тонн самородного золота. Оно лежало в отдельной палатке. Но его никто не охранял. Охранять приходилось только лагерь от доисторических зверей, которые сумели выбраться из внутренней полости Земли и прижиться на этом пустынном берегу.
Впрочем, когда-то здесь кто-то все же жил. На берегу моря, лицом к нему, в ряд стояло пять изваяний из черного базальта.
Это были изваяния существ, быть может людей неизвестной расы, с узкими лицами и длинными носами, с искусственно вытянутыми мочками ушей. Они с угрозой смотрели в сторону Земли Санникова.
А потом пришел сигнал о том, что эскадра боевых кораблей попала в шторм.
Я имел от адмирала указания содействовать успешному выполнению эскадрой своей миссии.
Узнав, что эскадра попала в жестокий шторм со снегом, я вдруг подумал, что то же гуано, которое смогло сгустить бензин, сможет и впитать в себя влагу из воздуха. На аэродроме имелся запас гуано, а потому оставалось только загрузить его на аэропланы и вылететь навстречу штормующей эскадре.
Наш план удался. После того как за борт был сброшен гуановый порошок, снегопад сразу же прекратился а тучи начали распадаться и исчезать.
Это было красиво – голубые клинья синего неба разрезали черные тучи за хвостовыми оперениями наших аэропланов.

И вот спасенные нами боевые корабли эскадры бросили якорь напротив нашего импровизированного аэродрома на берегу моря Лаптевых. Среди пилотов, да и всех остальных жителей лагеря самое большое любопытство вызывал никогда ранее не виданный тип корабля – трэгер “Измаил”.
Пользуясь случаем непредусмотренной стоянки эскадры, и по приглашению командира эскадры контр-адмирала Альтфатера, в благодарность за спасение, на борту “Измаила” побывали все.
Я был в числе первых, кто поднялся на борт трэгера. Несмотря на недавнее бедствие и аврал гигантский корабль был приведен в походное состояние командой корабля и всем составом авиагруппы. Для летчиков и техников, когда-то далеких от кораблей и морских походов, трэгер успел стать родным аэродромом и плавучим домом.
На полетной палубе нас встретило общее построение экипажа и авиагруппы. Вместе с остальными пилотами и членами экипажей ИМ я медленно шел вдоль строя, вглядываясь в исхудалые, обветренные лица моряков и авиаторов, когда вдруг…
Мое сердце пропустило удар… Во втором ряду, рядом друг с другом стояли трое авиаторов в комбинезонах и шлемах. Лицо одного из них показалось мне удивительно знакомым, но не это лицо заставило мое сердце сначала остановиться, а потом вновь начать ударами пульса вздувать вены на висках…
Передо мной плечом к плечу стояли поручик Ржевский и господин Таранофф! Как это могло быть?
Ведь принудив профессора Рейнольдса взять меня с собой на Машину Времени, я оставил моих боевых товарищей на борту междупланетного корабля инженера Лося на самом краю “горизонта событий” страшной сингулярности, “черной дыры”, откуда не возвращаются…
Не рассудок, но чувство радости заставило меня броситься к строю и, растолкав стоящих в первом ряду, обнять сначала Ржевского, а затем и Тараноффа.
Каково было мое удивление, когда и тот и другой с изрядной долей смущения освободились от моих объятий со словами: -Просим прощения – но Вы обознались, господин штабс-капитан...
Я ничего не мог понять… Под посуровевшим взглядом контр-адмирала Альтфатера, стоящего на открытом мостике “острова”-надстройки, явно недовольного таким грубым нарушением дисциплины, я вернулся к нашей группе, продолжившей движение вдоль строя.
Несколько раз я оборачивался, и находя в длинном строю их лица, ничего кроме недоумения не читал в их выражении. Лишь тот, третий, стоящий рядом с Ржевским, казалось мне, смотрел на меня узнавающим взглядом…
На следующее утро эскадра попрощавшись с нами, оставшимися на берегу, длинными гудками, двинулась в путь, и вскоре исчезла за мысом, на конце которого в море смотрели черные длинноносые каменные изваяния.
Весь день я думал о странной встрече на “Измаиле”, и лишь к вечеру вспомнил где я видел этого, третьего… Вроде Ржевский назвал его Климом тогда…
Ржевский спросил: -Клим, кто это? А тот в ответ пожал плечами…
Этого третьего я видел в зеркале перед собой, лет двадцать назад, каждый раз когда брился…