Глава 15. Центральная Гоби. Атланты. Глюмкин с облегчением прервал затянувшийся поэтический утренник, бросившись к чайнику.
Поэтому он не заметил странного поведения профессора, который после последних слов стихотворения Никольского даже вскочил с камня и впился в лицо Михаила своими глазами.
–Позвольте, позвольте! Молодой человек! Как Вы сказали? Повторите последние строчки, пожалуйста!
-Ветер источит горы, Солнце иссушит море, Кремний заменит кальций – Артефактом в куске угля Станет кольцо на пальце…, - от неожиданности Никольский растерялся, и его сердце сжалось в мрачном предчувствии.
Он верил предчувствиям. Они его никогда не подводили.
Ещё во время службы на Балтике на подводной лодке “Единорог”, за сутки перед выходом в море на постановку тайной минной банки в проливе Моозунд, он вдруг понял, что из похода ему не вернуться. И это предчувствие враз подкосило его ноги. Он остановился у решётки Инженерного замка и закурил.
Что делать? Списаться на берег перед боевым походом, пережив позор и бесчестие Офицерского Собрания? Но остаться в живых! Жить! Как угодно, кем угодно, но жить!
Он вдруг вспомнил довоенную Москву. И так ему захотелось в то время, что он застонал сквозь зубы, обратив своим стоном на себя внимание проходившей мимо хорошенькой горняшечки.
–Вам плохо, господин офицер? –она заботливо взялась за рукав его кителя своими нежными пальчиками, одновременно заглядывая в его низко опущенное лицо.
–Благодарю, уже прошло! – выдавил он сквозь зубы. Жить! И, чтоб, значить, на пролётке, хмельному и весёлому, да с цыганами из "Яра", да с гитарами и песней "...пей до дна, пей до дна!" подкатить на тройке с бубенцами на Ходынку.
И чтоб уже ветер от винтов по полю гнал волну на ковыле, и чтоб только тебя ждали. И чтоб в салоне, обшитом красным деревом, на столике стыло шампанское в серебряном ведёрке со льдом. И чтоб только для тебя Серёжа Есенин читал "...у меня лишь одна забава, пальцы в рот да весёлый свист..." И чтоб пилот, весь в коже, в шлеме и крагах, с тобой обсудил преимущества тянущего винта над толкающим винтом.
И чтоб под крылом проплыли Воробъёвы горы и заливные луга Лужников. И чтоб перезвон колоколов Новодевичьего пробился в салон сквозь слитный гул моторов. И чтоб тонкая девичья рука, в кружевной перчатке до локтя, легла доверчиво на рукав твоего пиджака из английского твида. И чтоб в "ВедомостЪях" было про Дерби и Аскот. И чтоб в синематографе на экране улыбалась Вера Холодная. И чтоб ... Да много чего чтоб...
Тогда в 1915-м, он переборол своё предчувствие смерти простой злостью.
Они вышли в море, и при первом же погружении у них заело балластный клапан. Лодка начала бесконтрольно принимать воду в главную балластную цистерну и устремилась на дно. Глубина в месте погружения была небольшая – метров шестьдесят.
При ударе об илистое дно внутренний прочный корпус выдержал, и крупной течи не случилось. Но жить им оставалось недолго. Ровно столько времени, сколько необходимо, чтобы концентрация углекислого газа в воздухе в корпусе подлодки достигла смертельного уровня.
Командир лодки уложил тогда весь экипаж на койки и на пол в проходах отсеков, чтобы меньше двигались и меньше выдыхали углекислоты. А трое механиков работали до тех пор, пока не удалось закрыть балластный клапан и выдавить сжатым воздухом из баллонов воду из цистерны, и всплыть на поверхность моря.
Сейчас от тона профессора и его неожиданного вопроса, к Михаилу пришло былое предчувствие беды.
А Глюмкин, заварив в кружке кусок плиточного прессованного чёрного чая, всунув кружку в ладони профессора, принялся расспрашивать о его приключениях.
Непонятное Никольскому волнение профессора улеглось и он, прихлёбывая горячий чай, начал рассказывать как долго, с приключениями, на перекладных добирался из Барнаула до Цаганнура, маленького селения уже на территории Монголии.
Здесь он надеялся найти караванщиков, которые направлялись бы в Китай, и с ними пересечь великую пустыню Гоби. И он их нашёл, но на его беду во время ночёвки на берегу озера Хара-Нур караван досмотрел разъезд казаков, которым профессор показался "красным" шпионом и его под конвоем доставили в штаб барона Унгерна. Барону доложили о подозрительном русском, пытающемся пробраться в Китай.
Но барон был умным человеком, поэтому он высмеял эту версию сказав, что ни один "красный" шпион не станет пробираться в Тибет, через пустыню Гоби, если он не ищет изощрённой смерти. Все шпионы едут в Китай по морю на английских пароходах, а не трясутся на верблюдах, смеялся барон. Разговорившись с профессором о цели его путешествия, барон пообещал ему содействие в достижении Тибетских святынь, в частности города Лхаса. Однако духовные взгляды и жизненные убеждения профессора не встретили у барона сочувствия и понимания.
В частности они долго пикировались друг с другом по поводу "оптимистичности", "культурности" и "гуманности" учения, которое разрабатывал профессор. Основной тезис учения о том, что "никто, даже Высочайший Дух, не может простить содеянных прегрешений, ибо это противоречило бы закону кармы" вызывал у барона неприятие. Профессор, следуя традиции языческого Востока, называл веру в Личного Бога "суеверием" и "идолопоклонством", которые будто бы ограничивают Абсолют.
На самом же деле именно вера в безличность делает его, профессора, почитателем ограниченного "бога", неспособного прощать, исцелять и миловать, утверждал барон в спорах с профессором. Через несколько дней общения барон отдалил от себя профессора и тому пришлось довольствоваться обществом офицеров его штаба.
Наблюдая изнутри жизнь приближённых барона, он помимо своей воли узнал много странного, то есть того, чего он не хотел бы знать, понимая, что его могут физически устранить со словами "он слишком много знал...".
Мрачное и жуткое впечатление на профессора произвёл полковник Сипайлов, тень Унгерна, прозванный в войске "Душегубом". Сипайлов был тёмной стороной личности самого барона. Если жестокость Унгерна была основана на высокой духовной аскезе и сродни определенному виду святости, то полковник Сипайлов был садистом. За издевательство над дворовым псом Сипайлов расстрелял лучшего казачьего командира армии Унгерна и поместил его труп на всеобщее обозрение. За воинские провинности по его приказанию проводятся показательные порки плетьми, не взирая на звание провинившегося. Однажды Сипайлов встретил девушку, которую полюбил.
Подчинённые думали, что теперь его характер изменится в лучшую сторону - так был увлечён своей Машенькой полковник. Но однажды произошла сцена, которая повергла профессора в иррациональный ужас. Девушка испекла пирог для офицеров штаба. Пирог был съеден. Но когда офицеры попросили полковника позвать девушку с целью выразить ей свою благодарность, случилось невероятное. Полковник холодно улыбнулся собравшимся, кивнул головой и вышел. Вскоре он вернулся в комнату, где собрались обедающие, с мешком в руках.
Подойдя к столу, он достал из мешка отрубленную белокурую голову своей любимой девушки, и бросил её на стол так, чтобы она прокатилась по всей длине стола, пачкая белую скатерть пятнами крови. Все замерли в ужасе, а полковник протянул руку, и указывая на голову лежащую на столе с открытыми глазами произнёс: -Большевицкий агент! Не менее странные вещи профессор рассказывал и о приближённом барона, некоем штабс-капитане Докутовиче. Нет, тот не был замечен профессором в излишней жестокости, но он явно выполнял при бароне роль поверенного в самых тайных делах.
Профессор рассказал, что в армии барона был аэроплан.
-Очень похож на Ваш, товарищ доцент, -сказал профессор Глюмкину. Только корпус у того был сделан из бамбука, и покрыт лаком, -добавил он припоминая. По наблюдениям профессора аэроплан периодически совершал одно - двухдневные полёты с тщательно упакованным грузом, состоящим из сундуков и закрытых бочек. Аэропланом управлял лично штабс-капитан Докутович, а загрузку аэроплана осуществляли пленные китайцы под охраной казаков личной казачьей сотни барона. Бочки и сундуки привозились обычно ночью.
Тогда же, ночью их грузили в аэроплан. Однажды профессору не спалось, и он сидел у окна своей комнаты в доме штаба, где ему поставили койку и стол. Керосиновую лампу-"молнию" профессор не зажигал, поэтому он отлично видел, как один из грузчиков-китайцев уронил бочонок, который он нёс в аэроплан. Бочонок ударился о камень на земле, железный обруч, стягивающий деревянные клёпки отлетел, и в мятущемся свете факелов, которые держали казаки-конвоиры, на землю из бочонка хлынул поток золотых монет.
Профессор сразу же отошёл от окна и лёг навзничь на койку с колотящимся сердцем. Он понял, что присутствовал на очередной отправке награбленных армией барона сокровищ в тайники. Наверное профессор недолго прожил бы, если бы кто-нибудь из окружения барона заподозрил его в том, что он проник в тайну. Профессор решил упросить барона отпустить его для продолжения пути в Лхасу.
Он с трудом напросился на встречу с бароном. Барон был склонен уступить просьбе профессора, но при этой беседе присутствовал Докутович, который, так думал профессор, склонил барона к другому решению. Через два дня после памятной беседы, барон вызвал профессора и сказал, что тот его очень обяжет, если поможет барону и лично осмотрит одни удалённые в пустыне Гоби развалины то ли древней обсерватории, то ли караван-сарая.
Эти развалины будто бы находятся в пустыне на границе с Китаем.
Профессор с радостью согласился, лишь бы быть подальше от маньяка Сипайлова, и смертельных тайн полётов аэроплана Докутовича. Наутро оказалось, что к развалинам придётся лететь на аэроплане вместе с Докутовичем, его мотористом, двумя казаками для охраны и тремя монголами-землекопами. Деваться профессору было некуда, и он полетел через пустыню Гоби.
Весь полёт профессор не отрывался от окна. За время полёта он проникся одновременно ужасом и любовью. Ужас вызывали гигантские просторы безлюдной выжженной земли, а любовь - завораживающая дикая красота этих практически не исследованных мест. Через два час полёта они приземлились, подняв клубы пыли от работающих моторов. Действительно, недалеко от места посадки профессор увидел полуразрушенное сооружение больших размеров. Докутович сказал ему, что займется ремонтом одного из двигателей, а казаки в это время вместе с монголами разобьют походный лагерь. Профессору он предложил в это время осмотреть развалины и определиться, где начинать раскопки.
Профессор направился к развалинам, но Докутович окликнул его и посоветовал быть в пустыне и развалинах поаккуратней, и смотреть под ноги.
-Что, змеи? -спросил профессор.
-Да, и тарантулы, и фаланги и олгой-хорхои..., -ответил Докутович.
Последнее слово профессор не понял, но решил не переспрашивать, а пройти к развалинам, где была хоть какая-то тень.
Смотря себе под ноги по совету Докутовича, он осматривал внутренние помещения развалин, когда вдруг услышал слитный рев моторов. Профессор решил, что это Докутович опробывает двигатели после ремонта одного из них. Но вдруг над его головой пронёсся аэроплан, на один миг заслонив пылающий в небе яростный глаз солнца.
Когда профессор выбрался из развалин, аэроплан уже скрывался в колышущемся мареве перегретого воздуха на севере, там, откуда они прилетели несколько часов назад. Профессор понял, что его просто бросили умирать посреди пустыни. На том месте, где стоял аэроплан, он нашёл только небольшой бурдюк с почти горячей водой и промасленную ветошь.
Надо было что-то делать. Но что?
Немыслимо было вернуться пешком в район Урги. Невозможно было добраться до населённых пунктов в Китае. Он находился в сердце пустыни Гоби, одной из самых безжалостных к человеку пустынь. Профессор поднял с земли бурдюк с водой и собрал все обрывки ветоши. Вода – это жизнь. Промасленная ветошь – это возможность развести сигнальный костёр.
Профессор нащупал в кармане куртки фанерный коробок, достал его и обнаружил в нём десяток спичек. Профессор ещё раз осмотрелся по сторонам. Кроме развалин, у которых он стоял, в километре от него в пустыне просматривалась гряда низких приплюснутых холмов. Ближайший из них находился на расстоянии около трёх километров от него.
Профессор посидел в узкой полоске неровной тени от разрушенной стены развалин. Отпил глоток почти горячей воды из бурдюка. Тщательно заткнул горловину деревянной пробкой.
Минут через пятнадцать, когда палящие лучи солнца коснулись его ног, он встал, взял в руки свою скудную поклажу и поплёлся к ближайшему холму, часто останавливаясь для того чтобы отереть заливающий его глаза пот со лба. Зачем он туда шел, расходуя силы? Надо же ему было сем-то заняться. Возвышенности в степи или пустыне всегда привлекают к себе внимание. Вот он и пошёл. Заберусь на вершину холма, осмотрю окрестности, думал профессор. Он шёл и шёл по потрескавшейся земле, топча неверными шагами свою чернильно-чёрную короткую тень. Мысли в голове вертелись вокруг одного вопроса. Неужели? Неужели последний глоток этой горячей, вонючей воды, которая на самом деле казалась ему слаще райского нектара, означает конец его карьеры как учёного, конец всей его жизни?
А ведь так много было задумано… Мысли его путались. Холм был всё так же далёк от него как в начале пути от развалин. Вытирая в очередной раз пот со лба, он обернулся назад, но ничего не увидел из-за багровой пелены перед глазами.
В его затуманенной перегревом и развивающимся обезвоживанием голове вдруг появилась уверенность, что он не движется к холму, а по необъяснимой причине ходит по кругу в сотне шагов от развалин. Ощущая как распухает во рту сухой шершавый язык, пытаясь выдавить из слюнных желез хоть каплю слюны, чтобы смочить потрескавшиеся саднящие губы, он внезапно разъярился. Надпочечники выбросили в кровь нанограмм адреналина, и на несколько минут мир вокруг профессора обрёл ясность. Он откупорил бурдюк, думая только смочить губы, но инстинкт сломил волю, и профессор начал пить воду длинными глотками.
Ему стало лучше. Он опомнился, но обмякший полупустой бурдюк в его руке стал для него мерилом его жизни. Жизни оставалось мало. Зато теперь он увидел, что отошёл от развалин на солидное расстояние. Профессор начал разворачиваться, чтобы продолжить путь к холму. При повороте его глаз зацепился за полоску зелени на горизонте.
Профессор рванулся в ту сторону, но вдруг понял, что зелёная полоса сама движется по направлению к нему со скоростью курьерского поезда для того, чтобы остановиться перед ним в пятистах метрах. Он уже отчётливо различал длинный ряд огромных тутовых деревьев, растущих вдоль полноводного арыка. Пышные зелёные кроны деревьев отражались на поверхности воды. К берегу арыка подошёл мальчик, вцепился руками в свисающую с ветки одного из деревьев верёвку, коротко разбежался с верёвкой в руках. Верёвка несколько раз качнула его тело в воздухе, и вот мальчик уже летит по крутой дуге в воду, поднимая фонтан искрящихся на солнце брызг.
Профессор с минуту рассматривал фата-моргану, потом отвернулся и побрёл к холму. Через триста шагов он стоял у подножия земляного холма. Плотная каменистая земля была покрыта сухими стеблями пустынного молочая. Профессор решил обойти вокруг холма, выбирая самый пологий склон. Он уже обошёл холм наполовину окружности его подножия, когда перед ним открылась выемка в склоне холма. Выемка была заполнена сухими шарами перекати-поля, занесёнными сюда пустынными бурями. Профессор осмотрел края выемки и пришёл к выводу, что это, скорее всего, провал земли.
Где-то в глубине холма в полости, или в пещере обвалился свод, и грунт на склоне просел, заполняя пустоту. Осторожно раздвигая руками пыльные переплетенные ветки перекати-поля, профессор двинулся в глубь провала. Стенки провала были наклонными, и через несколько метров над головой профессора появился земляной свод. В глубь холма уходила земляная трещина, заполненная темнотой и запахом пыльной земли. Профессором овладело чувство любопытства.
Стоя в полутьме, он накрутил часть пакли, принесённой с собой с места посадки аэроплана, на самую толстую ветку перекати поля, которую сумел найти и сломать вблизи себя. Чиркнув одной из спичек, профессор поджёг самодельный факел, который, чадя, разгорелся. Надолго такого факела мне не хватит, решил профессор и заторопился по подземному разлому, не забывая смотреть под ноги.
Разлом был абсолютно пуст и упирался в тупик. Профессор уже собирался уходить. Он начал поворачиваться, факел в руке наклонился, и ему показалось, что отблески пламени осветили ход, уходящим под прямым углом в сторону от тупика. Профессор сделал несколько шагов вперёд и посмотрел за угол. Отблески пламени импровизированного факела осветили полузасыпанную землёй узкую полость, в которой виднелись выступающие из пола очертания каких-то предметов. Профессор сделал ещё пару шагов вглубь полости и внезапно ощутил под ногами более твёрдую, чем земля поверхность. Профессор опустил факел ниже. Под подошвами сапог он увидел маслянистый отблеск абсолютно чёрного камня.
Он встал на колени, держа факел на отлёте, и ощупал камень. Это была холодная и гладкая поверхность, слегка пачкающая руки. Профессор поднёс пальцы к носу и принюхался. Потом он порылся в карманах и вытащил из одного из них перочинный ножик, с которым не расставался в поездках. Откинув лезвие, он несколько раз провёл им по поверхности камня, рассматривая царапины и крошки камня из царапин.
К профессору пришла мысль-догадка, что он стоит на поверхности угольного пласта. Да, под его ногами был каменный уголь. Ничего удивительного в этом он не увидел, так как существовали в научной среде гипотезы о том, что пустыня Гоби в незапамятные времена была цветущей местностью, где росли густые леса, и текли полноводные реки. Только было это очень давно. Профессор поднялся с коленей и осторожно двинулся дальше.
То, что он увидел в глубине земляной пещеры, его потрясло. Сначала он наткнулся на частично выступающие из слоя каменного угля крупные белые кости, которые он принял за кости слона или динозавра, такими они были большими и толстыми. В темноте белел какой-то округлый предмет.
Ещё шаг, и профессор застыл на месте – на него смотрел огромный, сантиметров 70-80 в диаметре, человеческий череп с ровными белыми крупными зубами. Профессору стало очень любопытно и интересно. Он внимательно рассматривал те части скелета, которые виднелись над поверхностью угля.
Кости одной из больших кистей гиганта были почти полностью скрыты в угле. Но что-то блеснуло в свете факела на костяном пальце. Профессор опять встал на колени и увидел кусочек серого металла, вероятно кольца или перстня. Торопливо он достал свой ножик и кончиком лезвия начал долбить уголь вокруг пальца. Факел почти догорел, в подземелье становилось совсем темно. В спешке профессор сломал кончик ножа, но продолжал лихорадочно долбить ямку в слое угля вокруг костяного пальца с кольцом.
Он задыхался от жары и угорал от вонючего дыма факела, но долбил и долбил плотный слой угля. Силы его были на исходе, и он откинул нож, схватился пальцами за высвобождённую на три четверти от угля кость и изо всех сил потянул на себя. Кость не поддалась.
От ярости профессорские силы удвоились, и он повторил попытку. Каменный палец глухо хрустнул, и профессор упал на спину, сильно ударившись затылком, но не выпустив из ладони сломанную кость. Одновременно с падением профессора его факел отлетел в сторону, осветив своей последней яркой вспышкой всю земляную пещеру.
Профессор увидел в пяти шагах от себя округлый металлический предмет, показавшийся ему похожим на гигантский бронзовый котёл, метров пяти в диаметре.
Котёл наполовину был погружён в слой каменного угля. В его боку косо зиял забитый землёй овальный люк.
Потом факел погас, и профессор на ощупь, мысленно вспоминая путь, начал выбираться из подземелья. Благо, что путь наверх был прост: по короткому тоннелю из пещеры до поворота, а оттуда в глаза профессора, уже привыкшие к кромешной мгле, забрезжил рассеянный далёкий дневной свет. Профессор вышел на склон холма и рассмотрел свой трофей.
В его перепачканных руках был сломанный каменный палец атланта с надетым на него огромным кольцом из серого металла. По твёрдости, массе и блеску кольца, профессор предположил, что оно сделано из платины. В сложной формы державку на кольце был вставлен огромный чёрный берилл с вырезанным в камне гаммированным крестом.
Близился вечер. Солнце скрывалось за горизонтом на западе. Воздух становился холоднее с каждой минутой. Силы покинули профессора. Он заполз в груду перекати поля, поплотнее запахнул куртку и забылся.
Проснулся он под утро от холода и жажды. В руке он по-прежнему сжимал свою удивительную находку. Дав себе слово напиться когда рассветёт, но никак не раньше, он лежал в земляной норе и размышлял о том, что видел в пещере. Множество мыслей переплеталось в его голове, то появляясь, то ускользая и исподволь формируя мнение профессора.
Он был уверен, что нашёл скелет атланта. Вспоминая всё что он знал об этой мифической цивилизации, и сопоставляя с увиденным в пещере профессор решил, что в момент наступления конца цивилизации Атлантиды, его жители уже начали свой исход во имя спасения расы. Возможно, что они действительно улетели на Марс в летательных аппаратах подобного тому, что он внизу. Это мог быть только аппарат способный преодолеть миллионы миль пустоты темноты и холода между планетами Земля и Марс. Кто-то задержался со своим отлётом, как тот атлант, чей перстень профессор сжимал в кулаке, и погиб, не добежав до открытой двери ракетного пустолётного аппарата.
Причина, вызвавшая губительный катаклизм, не была известна профессору. Была ли то война, или потоп, достоверно профессор не знал. Но склонялся к версии потопа, уничтожившего густые леса, среди которых лежали пустолётный аппарат и его мёртвый пилот, и занесшего всё и всех многометровым слоем осевших из воды частичек земли и ила. Так на этом месте и пролежал миллионы лет атлант. За это время его кости превратились в камень, а деревья стали каменным углём.
По какой-то причине произошла просадка основания, на котором стоял летательный аппарат атлантов, вызвавший провал земли на холме.
Профессор предполагал, что аппарат стоял на плоской кровле пирамиды или храма, также занесённых песком и илом вод потопа. Он решил после восхода согреться под лучами солнца, и вновь спуститься в пещеру. Так бы и произошло, если бы не землетрясение.
Профессор всем телом ощутил дрожь земли и протяжный рокот идущий, как ему показалось из центра земли. Его подбросило в воздух и начало засыпать комьями земли. Он вскочил на ноги и выбрался на склон холма. Вся местность вокруг дрожала, с земли поднимались столбы пыли. На его глазах склон холма просёл на два метра.
Это заполнилась землёй какая-то обширная полость в глубине, похоронив, на этот раз окончательно, потревоженные профессором останки атланта.
Воды оставалось совсем мало, но профессор решил сходить на соседний холм. Он уже обращал внимание на то, что эта группа холмов была вытянута в абсолютно прямую линию, и все холмы были одинаковыми по величине. По предположению профессора в этом районе была стартовая площадка для пустолётов атлантов.
Новый холм не принёс никаких открытий. Провалов грунта на нём профессор не обнаружил. И пощупав бок почти пустого кожаного бурдюка с водой, он понял, как будет выглядеть место его последнего упокоения. Ещё целый день он передвигался вслед за коротенькой тенью от пологого холма. К вечеру он допил всю воду.
Муки жажды были нестерпимы. Профессор подумывал о самоубийстве, но его перочинный нож, пусть даже и со сломанным наконечником, остался засыпанным тоннами земли в недрах соседнего холма. Профессор лежал на земле и смотрел на клонившееся к горизонту солнце. Скоро должна наступить ночь с её холодом и мраком. И быть может этот закат станет последним закатом, который профессор увидит в своей жизни. Мысль о ночном холоде неожиданно заставила напрячься его память. Он лежал в полузабытьи, пытаясь вспомнить...
И он вспомнил рецепт выживания в пустынях, читанный им в детстве в одном из номеров "Всемирного следопыта". Вот какова оказалась польза от чтения книжек! В серии статей о Кожаном Чулке было описан способ его спасения. Профессор заставил себя ещё до того, как наступила полная темнота, собрать в окрестностях и сложить у подножия холма в грубую, неровную, пирамиду несколько десятков камней.
Он искал камни с твёрдой, гладкой поверхностью, и находил с великим трудом. Некоторые камни он буквально выкапывал из земли, используя при этом латунную пряжку походного поясного ремня в качестве скребка. Рецепт спасения заключался в том, что даже не смотря на низкую влажность пустынного воздуха из него можно извлечь воду для питья. Для этого достаточно заставить её конденсироваться на более холодной, чем воздух поверхности камня. Вспомните утреннюю росу на траве или камнях в средних широтах. Сегодня у меня будет бессонная ночь, но у меня появится вода, говорил сам себе профессор, укладывая камни горкой и помещая между камнями в основании пирамиды развёрнутый носовой платок. Всю ночь он не спал, а собирал платком росу, образующуюся на камнях и отжимая впитавшуюся в ткань платка воду в кожаный бурдюк.
Много удивительных и непонятных вещей увидел он на небе в эту ночь.
Или ему показалось, что он увидел, потому что от голода и ночного холода, он иногда забывался, а, придя в себя, ещё долго пытался вспомнить где он находится, и в силу каких обстоятельств он оказался именно в этом месте.
Так в одно из прояснений сознания он видел, как на фоне звёздного неба низко над горизонтом, по направлению с запада на восток, с большой скоростью пролетела белая матовая точка.
Ещё один раз он видел, как по поверхности пустыни шарит яркое пятно света, но ни самого источника света, ни столба света с неба он не заметил. Он видел просто пятно света, диаметром приблизительно в пятьсот метров, хаотично перемещающееся по земле. Уже под утро, когда он в очередной раз отжал платок в бурдюк, с удовлетворением прикидывая, что ему удалось собрать воду в бурдюк на четверть его объёма, в небе появились идущие с севера на юг, ровным строем треугольника, три ярких огня: белый, красный и синий.
Треугольник бесшумно прошёл над его головой и скрылся за чёрной линией горизонта на юге, в той стороне, куда хотел попасть профессор - в горах Тибета.
А ещё всю ночь с неба падали "звёзды"...
И если бы профессор загадывал желания при виде каждого упавшего метеорита, то, наверняка, этих желаний хватило бы на всех жителей РСФСР.
Половину следующего дня профессор провёл так же, как и предыдущий день - изнывая от жары, он перемещался за островком тени от холма.
Ближе к полудню, что профессор определил по укоротившейся тени, он услышал далёкий гул двигателей аэроплана.
Понимая, что это его последний шанс, он допил воду из бурдюка, что значительно его приободрило, взобрался на вершину холма и поджёг сохранившуюся у него ветошь. В огонь он даже подбросил наспех оторванный подол своей нательной рубашки, опасаясь что дым от его жалкого костерка могут не заметить.
-Но вы заметили дым, и спасли меня! -закончил профессор рассказ о своей одиссее.
-Теперь, зная о кольце атланта на окаменевшем пальце, вы должны понять моё недоумение, когда я услышал в ваших стихах абсолютно схожие мотивы, - обратился профессор к Никольскому.
-Это достаточно занятное совпадение, -ответил Никольский, но я приверженец правила Оккама, и не имею желания увеличивать число сущностей данного события сверх необходимости. Всё просто. У моего отца была неплохая по тем, довоенным, временам библиотека. Меня с детства интересовали динозавры, и связанная с этим романтика поисков их костей и раскопок кладбищ динозавров. В одной из книг я прочитал о фоссилизации костей ископаемых животных - растворении кальция и его замене на кремний. Это поразило моё юношеское воображение и нашло отражение в стихах.
Вот и всё. Глюмкин, давно уже пытавшийся перевести разговор в нужное для него русло, воскликнул: -А, ведь Вы, профессор, так и не показали Ваш трофей! Профессор полез рукой во внутренний карман своей брезентовой куртки, и протянул всем на обозрение лежащий на его ладони окаменевший обломок пальца с надетым на него огромным перстнем.
Мрачно блеснул на солнце чёрный берилл с вырезанным на его поверхности гаммированным крестом.
Неохватной мыслью древностью повеяло на всех присутствующих. И ещё их охватило ощущение растерянности.
Ведь всё, чему их учили с детства по истории древнего мира, рухнуло в один миг, при взгляде на этот артефакт, доставшийся профессору при столь странных и запутанных обстоятельствах.
Глюмкин попросил Никольского и Шелезняка собрать имущество и готовиться к полёту, а сам отвёл профессора к хвостовому оперению "Ильи Муромца", где ему хотелось в стороне от ушей свидетелей поговорить на одну тему.
-Профессор! -с ходу начал напористо говорить Глюмкин. -Я, как начальник этнографической экспедиции, предлагаю Вам официально передать в дар Республике найденный Вами артефакт! Взамен я Вам гарантирую любую необходимую Вам помощь, в организации задуманных Вами экспедиций. Кроме этого, Вы можете рассчитывать также, на участие в любой из экспедиций нашего ведомства. В частности вот в этой экспедиции на Тибет. Вы согласны на такое предложение?
-Как! Вы летите в Тибет? -задохнулся от радости профессор. -Ну, конечно, конечно! В дар Республике! Прошу принять! -и профессор протянул артефакт Глюмкину.
Тот прочувственно несколько минут тряс руку профессору в знак благодарности, и даже обнял его от чувств. Получилось это у него настолько непосредственно и искренне, что профессор прослезился. Глюмкин спрятал артефакт в специальный замшевый мешочек из лосиной кожи, крепко затянул его ремешком и опустил во внутренний карман комбинезона.
Потом он скомандовал: -Моторы! От винта! Курс на Тибет!
Аэроплан бодро покатился по поверхности пустыни, набирая скорость.